– Я не знаю, Костя, – ответил Саша. – Не знаю.
      – А вот раз не знаешь, так и не хрена рот раскрывать.
      – Слушай, – вскинулся Саша. – Я, кажется, тебе не хамил!
      – Ладно, – Костя вздохнул. – Извини. Погорячился. Но ты тоже… я тебе скажу. Как начнешь докапываться… Даром что психиатр, кого хочешь можешь с ума свести своими вопросами. – Он помолчал с полминуты, затем спросил: – Так как с заключением-то? Подпишешь?
      – В девять, – ответил Саша.
      – Так сейчас без десяти уже, – удивился Костя. – Какая разница-то?
      – Есть разница.
      – Ну смотри, как знаешь. Саша вновь углубился в документы. С одной стороны, Костю можно было понять. Наверное, подобные вещи случаются и по отношению к более мелким преступникам, но с другой… Костя всегда был честен. Может быть, не слишком приятен в общении, иногда неразборчив в методах, все что угодно, но невиновных он никогда не сажал. В этом Саша был абсолютно уверен. Или он заблуждался? Без двух минут девять Костя поднялся, поправил галстук. Достав из стола несколько чистых листков и ручку, придвинул Саше.
      – Можешь строчить свое заявление. Без двух… нет, уже даже без одной минуты девять. Точнее, без пятидесяти восьми секунд. За пятьдесят восемь секунд ничего не случится? Или ты рассчитываешь получить какие-то новые сведения за это время? Нет? Вот и хорошо. А я пока на планерку. Вернусь – поболтаем. В эту секунду зазвонил телефон. Саша даже подпрыгнул от неожиданности. Телефон затрезвонил снова. Долго и требовательно. Костя наклонился через стол, снял трубку.
      – Алло? – сказал он. – Слушаю. А, привет, – оперативник состроил хитрую физиономию. – Да, случайно у меня. Сидит тут, в папке роется. Работает, говорю. Сейчас дам. – И, протянув трубку Саше, пояснил: – Это Татьяна. Я же говорил, она тебя весь вечер искала. Ладно, побегу. Иначе начальство взгреет так – мало не покажется.
      – Давай, иди. – Саша поднес трубку к уху, чувствуя, как неприятно сосет под ложечкой. – Я слушаю, – сказал суше, чем хотел.
      – Саша? – услышал он далекий, словно из другой галактики, голос Татьяны. – Это я.
      – Тань, давай через час созвонимся, а? Я тебя очень прошу. Это ведь ничего не изменит? А я сейчас работой занят, разговаривать не очень удобно, да и чувствую себя неважно. – Он посмотрел на часы. Без тридцать двух секунд. – Давай, я тебе через час сам позвоню?
      – Ты простыл, что ли? – спросила Татьяна так, что он тут же понял: не за тем она звонила, чтобы выяснить, как его здоровье. Но не рассказывать же ей о шизе, обнаруженной коллегой, о предсказании Потрошителя, о своем мерзком ожидании…
      – Простыл, – вяло соврал он. – Под дождь попал и простыл.
      – Ясно, – ответила равнодушно. – Саша, я хотела тебе сказать… Точнее, предупредить. Так. В воздухе запахло крупными неприятностями.
      – Тань, а через час нельзя? Без семнадцати секунд.
      – Нельзя, Саша. Через час будет поздно. Я просто хотела тебе сказать… – Без восьми секунд девять. – Я беременна, Саша, и хотела спросить, идти мне на аборт или… – Секундная и минутная стрелки дружно одолели верхнюю точку циферблата. Девять. Саша почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось. Какая-то тонкая нитка, удерживающая его разум на грани, за которой начинался совершенно непонятный, необъяснимый, кромешный ужас. В телефонной межгалактической пустоте повисла долгая, неимоверно тяжелая пауза. – Почему ты молчишь?
      – А что, по-твоему, я должен сказать? – устало произнес он.
      – Что-нибудь.
      – Что-нибудь. Тебе легче?
      – Я так и думала. Тон ее стал настолько холоден, что Саше показалось, будто на телефонной трубке уже растут сосульки. А заодно и у него на пальцах.
      – Мне говорили, что все мужчины одинаковы…
      – Таня, – невольно повысил голос он. – Что ты хочешь, чтобы я сделал? В данную минуту? Приехал к тебе? Я не могу этого сделать! Что еще? Сказать: «Я хочу этого ребенка. Оставь его»? Ты этого ждешь? Хорошо. Я хочу этого ребенка. Оставь его. Теперь ты довольна? Только учти, что отец твоего ребенка – шизофреник.
      – В каком смысле? – опешила Татьяна, моментально сбиваясь с тона оскорбленной невинности.
      – В клиническом! – рявкнул Саша. – Мне вчера диагностировали шизофрению! Что еще я должен сказать? «Приезжай скорее»? Я не дома, да и, честно говоря, не хочу, чтобы ты приезжала сейчас! «Иди, делай аборт»? Этого я тоже сказать не могу. Ты – взрослый человек, и никто не имеет права навязывать тебе подобных решений! Это все? Или я что-нибудь забыл? Подскажи мне. У тебя ведь заготовлена фраза, которую тебе хочется слышать? Давай, подскажи мне ее!
      – Нет, я не думала, что… – Татьяна вдруг заговорила деловито и собранно: – Короче, понятно. Тебе уже сказали, когда и в какую больницу кладут? Саше стало неприятно от этой мгновенной перемены. Словно его пытались обмануть, а когда он угадал ложь, сказали: «Брось, старик, фигня это все. Ты же дурак, вот мы и хотели на тебе проехаться. Чего ты разнервничался? Ничего же не вышло».
      – Тань, знаешь что, – произнес он, чувствуя себя совершенно вымотанным. – Давай мы обсудим это позже, ладно? Мне все скажут. И… будет видно. А насчет ребенка, поступай, как считаешь нужным. Оставишь – я подпишу свидетельство о рождении. Или как там это делается?..
      – При чем здесь подпись? – спросила она. – Ребенку будет нужен отец. Отец, а не подпись в документе.
      – Ты хочешь, чтобы мы пошли в ЗАГС? – наконец догадался он. – Но юридически этот брак будет считаться недействительным. До тех пор, пока я не вылечусь.
      – Ну да, – согласилась она. – Это понятно. Кстати, у моей подруги близкие друзья работают в Алексеевской. Я могу устроить все так, чтобы никто ни о чем не знал.
      – Таня, я сам доктор. И у меня есть знакомые. Не беспокойся.
      – Я просто подумала, если мы соберемся поехать в свадебное путешествие за границу, то…
      – Таня, – взмолился он. – Я тебя умоляю! Какая заграница? О чем ты говоришь?
      – Но ты же не против свадьбы?
      – Я не против, Таня, – ответил он, осознавая, что врет. Причем врет мерзко. Не в смысле неубедительно, а в смысле совести. – Мы можем обсудить это позже? Завтра, например? Завтрашний день у меня совершенно свободен, и я смогу встретиться с тобой.
      – Да, конечно, – согласилась Татьяна. – Конечно, иди, работай. Ты прости, что я закатила тебе истерику…
      – Ничего, – Саша презрительно скривился. Что она называет истерикой? Этот жалкий спектакль? – До завтра.
      – Да. Завтра я к тебе заеду. Что-нибудь привезти?
      – Мыло, – ответил он. Хотел еще добавить: «Веревка у меня есть», но вместо этого повесил трубку. Теперь оставалось дождаться Костика и как-то объяснить ему отсутствие заключения. Пророчество Потрошителя сбылось. Слово это – «сбылось» – ударилось о череп и раскололось, словно стекло. В голове вертелось дурацкое: «И говорит ни с того ни с сего, мол, примешь ты смерть от коня своего», и дальше, словно заезженная пластинка: «Как ныне сбирается вещий Олег…» Саша несколько минут сидел, тупо разглядывая ползущую по кругу секундную стрелку часов, затем решительно раскрыл папку и принялся искать рапорт о задержании. Где его «взяли»? На… На «Измайловской». На Измайловской улице. Ирония судьбы. На Измайловской проживала не только Юля, но и Татьяна. Злая ирония. Очень. Когда вошел Костя, Саша сидел как ни в чем не бывало, мрачно рассматривая трещинки на стене.
      – Старик, – возбужденно гаркнул с порога оперативник, – поздравь меня!
      – С чем? – натянуто улыбнулся Саша.
      – Меня сделали начальником отдела! Нашего, представляешь? Начальник оперативно-розыскного отдела Константин Владиславович Балабанов. Не иначе как и к майору представят со дня на день. Должность-то майорская.
      – За что это тебя так?
      – За Потрошителя, – усмехнулся тот. – Во как! «Есть мнение руководства», – произнес он, явно пародируя кого-то из непосредственных начальников. – Кисло, правда, сказали и руку пожали не то чтобы с удовольствием, но нам на это плевать. Мы не гордые. Главное, что приказ уже подписан. Нынешний-то начальник в субботу заявление подал, «в связи с достижением пенсионного возраста». Они, конечно, думали на это местечко кого-нибудь из своих прихлебателей усадить. Этого бездаря Прокопчука или Вяльцева. Но мы вот им всем показали, – Костя «скроил» из пальцев увесистый кукиш. – У нас тоже кое-кто есть. Не хухры-мухры. Я еще ими всеми покомандую. Посмотрю, как они мне тогда улыбаться будут и ручку пожимать. Небось сразу запоют сладко. «Пожалуйста, Константин Владиславыч» да «Будьте любезны, Константин Владиславыч». Саше стало страшно. Костя вел себя совершенно иначе, чем пять минут назад. И уж тем более иначе, чем день или месяц. Он мгновенно преобразился. Стал абсолютно другим. Из него вдруг полезло нечто темное, чего Саше еще никогда видеть не доводилось. Тем временем Костя подошел к столу, осмотрел его, спросил озадаченно:
      – А заключение где? В «дело», что ли, сунул?
      – Нет заключения, Костя.
      – Как нет? – Тот резко обернулся. Глаза оперативника недобро сузились. Саша почувствовал, как его сердце проваливается в пустоту ужаса. Ему показалось, что если Костя захочет, то сможет проглотить его, Сашу, целиком, без остатка. – Почему ты не написал заключение? – спросил оперативник тихо, с неприкрытой угрозой в голосе.
      – Потому, что я не уверен в ненормальности Потрошителя. – Саше с трудом удалось взять себя в руки и ответить твердо, без дрожи, выдающей бьющийся в груди страх.
      – Зато я уверен, – произнес тот ласково. – Этого достаточно. Саша, ты что это, вздумал меня динамить? А, Саша? – Оперативник улыбнулся безжизненно и жутко. И тот понял, что стоящее перед ним нечто – не Костя. – Думаешь, раз ты – мой друг, так я стану терпеть твои бл…кие в…оны, а? Так ты думаешь? Или что? Да я тебя, сука, в порошок сотру. Пиши. В глазах Кости плескалась кошмарная чернота. Точно такая, которую Саша видел у Потрошителя и у Леонида Юрьевича.
      – Понимаешь, Костя, – примирительно начал тот, – тут такое дело…
      – Да я с…ь хотел на твои дела, – перебил тот жестко. – Ты не понял, с кем имеешь дело, Саша? Лучше напиши, пока голову не потерял. – Он достал из стола новый лист. – Давай. А я рядом постою. На всякий случай.
      – Я не буду писать заключения до тех пор, пока у меня не появится стопроцентная уверенность в том, что Потрошитель нормален.
      – Вот так значит? – Глаза Кости сузились, превратившись в щелки, из которых поблескивал черный огонь. – Значит, ты человеческих слов не понимаешь, так, Сашенька, друг мой ситный? Тебе, как и другим, надо все это в башку кулаком вколачивать? Ладно, Сашенька. Посидишь денек-другой в пресс-хате, запоешь иначе. – Он улыбнулся по-прежнему бесцветно-жутко. – А мало будет денечка-другого, организуем тебе недельку-другую. Чтобы ты, г…о, раз и навсегда запомнил, кто ты такой. Чтобы знал в следующий раз, как себя вести надо, когда с тобой пытаются по-нормальному вопросы решать. Чтобы уяснил раз и навсегда, кого следует защищать, а кого нет. И чтобы хвост свой крысиный не поднимал, когда вздумается. – Он взял со стола чистый лист, покачал его на ладони, затем смял с хрустом. – Вот так мы с тобой обойдемся, раз ты у нас по-хорошему понимать не хочешь. Вот так вот, – и бросил скомканный лист в корзину для мусора. – Там ты и окажешься, – не обращая на молчащего Сашу внимания, Костя сел за стол, сказал ровно: – Повестку сюда.
      – Что? – не сразу сообразил Саша.
      – Я сказал, повестку на стол. – Саша положил перед Костей повестку. Тот подмахнул ее, сказал прежним, ничего не выражающим тоном: – А теперь, пошел вон, шваль.
      – Как? – переспросил Саша.
      – Что?
      – Как ты меня назвал? Повтори.
      – Шваль, – повторил равнодушно Костя. – Ты – никто. Грязь подноготная. Крыса. Г…о. Саша без размаха ударил его в лицо. Точнее, попытался. Костя легко, играючи, уклонился, перехватил Сашину руку за запястье и потянул на себя. Через мгновение Саша лихо впечатался физиономией в стол. Костя проворно вскочил и мощно ударил его локтем в основание шеи. Затем отпустил, позволяя приподняться, и, когда Саша начал выпрямляться, врубил кулаком по аккуратно стриженному Сашиному затылку. Тот снова грохнулся носом о стол. Костя навалился сверху, зашипел в самое ухо.
      – Ты, дешевка, на кого хвост свой куцый задираешь, а? Да я тебя придавлю, как гниду. Прямо здесь, понял? Ты понял? Саша почти не слышал. В ушах звенело. Из сломанного носа хлестала кровь. Костя нажал предплечьем на шею, да с такой силой, что Саша услышал, как хрустят позвонки. Перед глазами поплыли красные круги, нечем стало дышать.
      – Понял, – прохрипел он. – Отпусти!
      – Вот так, – Костя отпустил, выпрямился, одернул задравшиеся рукава пиджака. – Теперь пошел вон. Надумаешь жаловаться кому-нибудь, я скажу, что ты на меня напал во время снятия свидетельских показаний. Сразу по трем статьям пойдешь. Как минимум пять лет. Но уж тебе-то я постараюсь обеспечить полный комплект. Да еще и жизнь сладкую на зоне устрою. Ты у меня, сука, в петлю сам залезешь. Еще порадуешься, что отмучился. Саша, размазывая рукавом пальто кровь по разбитому лицу, усмехнулся криво, повернулся и вышел из кабинета. Он уже почти верил. Почти. Не то чтобы ему требовались доказательства, скорее, подтверждение правильности выбора. Потрошитель мог знать очень многое, но о том, что Татьяна соберется звонить ему именно сегодня и именно в девять, этого он знать не мог. Не мог. Если только не устроил все сам. Однако Саша не верил в подобную возможность. И не рассматривал ее всерьез. Опять же, Костя… Резкая перемена, произошедшая с приятелем буквально на глазах, не укладывалась ни в какие рамки, даже с точки зрения психиатрических отклонений. Уж об этом-то Саша мог судить как врач. Шизофрения? А есть ли у него болезнь? Если уж Потрошитель не врал во всем остальном, то зачем ему врать в этом? По дороге он зашел в туалет и умылся. Вчерашняя щетина, распухшая переносица и наливающиеся вокруг глаз синяки придавали ему бандитский вид. Осмотрел в зеркало разбитые губы, провел языком по зубам. Вроде все целы. Саша спустился на первый этаж и вышел на Петровку, предъявив повестку в качестве пропуска.
      – Упал? – понимающе спросил старлей на вахте.
      – Ага, – кивнул Саша и поднял воротник пальто, прикрывая залитую кровью рубашку. – Минут пять падал.
      – Осторожней надо, – усмехнулся старлей. Саша добрел до сада «Эрмитаж», плюхнулся на лавку и задрал голову, с облегчением коснувшись гудящим затылком деревянного поручня. Теперь надо было спокойно все взвесить. Спокойно все… Он не додумал, провалился в сон, принесший облегчение.
 

***

 
      «Окруженный кольцом мечников, Дэефет шагал по заваленным трупами улицам Раббата. Меч он держал поднятым, приготовившись к неожиданному нападению. Черные нитки сажи плыли над городом в потоках горячего воздуха. Пепел серыми хлопьями опускался на окровавленные тела горожан. Звуки боя еще доносились с боковых улочек, но быстро смещались к окраинам. Вокруг буйствовал пожар, но Дэефет не обращал на это внимания. Его абсолютно не интересовало, что случится потом с городом и с теми, кому не повезет уцелеть. За Царем торопливой трусцой поспешали шестеро левитов, несущих жертвенник всесожжения. Следом шагал Авиафар. Замыкала процессию пехотная манипула. На случай нападения со спины. Подбежал один из Избранных. Лицо его было рассечено, залито кровью и перепачкано сажей и пеплом:
      – Мой господин, – задыхаясь, пробормотал он. – Мы схватили Аннона.
      – Он жив? – быстро спросил Дэефет.
      – Как ты и велел, – улыбнулся Избранный, обнажив в улыбке рот, полный гниющих зубов. – Царь Аммонитянский ранен, но жив.
      – Хорошо, – Дэефет быстро зашагал вперед. – Где он?
      – В Храме. Избранные стерегут его.
      – Вы уверены, что это Царь?
      – В лицо Аннона знал только Урия, – напомнил Избранный. – Но Урия погиб. Дэефет остановился и резко повернулся к солдату:
      – Тогда откуда вам известно, что тот, кого вы схватили, – Царь Аммонитянский?
      – На нем латы царя. И когда он вошел в притвор, вокруг него стояли телохранители.
      – Хорошо, иди добывай свое богатство. Избранный снова улыбнулся и торопливо нырнул в один из боковых проулков. Дэефет же ускорил шаг. Ему не терпелось увидеть поверженного врага. Белые, покрытые мазками копоти стены приближались с каждой секундой. Процессия миновала вырубленные сады, горящее военнохранилище. До Храма оставалось не более сотни шагов, когда со стороны дворца подбежала группа пехотинцев. Они тащили за собой пленника, одетого в милоть и плащ аммонитянской знати.
      – Мой господин… – сказал один из легионеров, но Дэефет остановил его взмахом руки, проронив: «Убей его».
      – Мой господин, – закричал в ужасе пленник. – Это я послал к тебе вестника, когда Аннон унизил твоих левитов! Дэефет обернулся.
      – Подведите его. Исава едва не волоком подтащили к Царю Иегудейскому, бросили на колени.
      – Значит, это ты прислал Доика? – спросил пленника Дэефет.
      – Я, мой господин. Но он не вернулся… Исав был бледен. Лицо его покрывал обильный пот.
      – Я приказал казнить его, – улыбнулся страшно Дэефет. – Трусливый наемник знал за что.
      – Я… – торопливо забормотал Исав. – Я с самого начала верил в тебя и в твоего Господа. Я был предан. Я даже молился тайно Га-Шему. Ваал – Бог язычников, – по щекам царедворца покатились слезы, оставляя на черных от копоти щеках светло-серые полоски. – Он… Он…
      – Что он? – прищурился Дэефет.
      – Он… – Внезапно лицо Первого царедворца осветилось радостью. – Ваал требовал человеческих жертв! Верно говорю тебе! Аннон приказал убить в Храме пятнадцать тысяч горожан! Стариков!
      – Ты готов сказать это всем? – спросил Дэефет.
      – Я готов сказать всей Палестине. Всему Царству Иегудейскому. Во славу истинного Господа, твоего Господина! Га-Шема!
      – Ты сохранил себе жизнь, – кивнул Дэефет. – А теперь скажи, ты сможешь узнать своего Царя?
      – Тебя, мой господин? Дэефет поморщился:
      – Себя я узнаю сам. Царя Аммонитянского.
      – Он мне не царь. Дэефет наклонился и толкнул царедворца ногой в грудь. Тот опрокинулся на спину, взвизгнув от ужаса. Через мгновение широкий клинок коснулся его груди.
      – Отвечай, если не хочешь умереть.
      – Я могу узнать его. Могу…
      – Ты пойдешь со мной. Дэефет развернулся и зашагал к Храму. За его спиной двое пехотинцев вздернули царедворца за локти и потащили следом за процессией. Человек в латах стоял на коленях в центре Храма, между двумя столбами, украшенными изображениями Ваала и Астарты. Справа и слева от него застыли двое мечников из когорты Избранных.
      – Что, Царь Аммонитянский, – спросил Дэефет, приближаясь, – помог тебе твой Бог?
      – А тебе поможет твой? – спросил тот разбитым ртом и улыбнулся, обнажив залитые кровью зубы.
      – Мои воины в Раббате.
      – И мои в Раббате, – человек усмехнулся издевательски.
      – Сейчас ты умрешь.
      – Так ведь и ты умрешь когда-нибудь, Царь Иегудейский.
      – И после твоей смерти все закончится.
      – Мне легче, чем тебе, – ответил человек в латах. – Для меня после смерти все закончится, для тебя – только начнется. Дэефет подошел совсем близко, подцепил острием меча медный шлем и сбросил его с головы пленника.
      – Эй ты, – сказал он, не оборачиваясь. – Посмотри. Ты узнаешь своего Царя? Исава вытолкнули вперед. Царедворец несколько секунд смотрел на коленопреклоненного человека, затем быстро и мелко затряс головой:
      – Это не он. Это не Аннон. Это тысяченачальник его когорты. Тысяченачальник засмеялся хрипло. Изо рта его полетели кровавые брызги. Несколько капель упало на лицо Дэефета. Тот отвернулся, скомандовал коротко:
      – Убейте его, – и быстро вышел из Храма, бросив на ходу: – И принесите мне царский венец.
 

***

 
      Это был его последний бой в этой жизни. Самое обидное – Аннон знал, что пророчество Ангела сбылось. Он сам привел врага в город. Иегудейский патруль заметил его, и когорта Избранных проникла в Раббат тем же путем, которым шел он сам. Легионеры-убийцы легко перерезали стрелков на стене, – в ближнем бою самый лучший стрелок не устоит против мечника, – и расчистили дорогу остальным. Они шли от дома к дому, вырезая встречающиеся на улицах милицейские патрули. Прежде, чем была поднята тревога, иегудеи заняли половину Раббата. Аннон даже не успел переодеться. Так и остался в кожаных доспехах. И когда в притвор ворвались Избранные, у него не оказалось при себе меча. Первого воина он свалил ударом семиглавого светильника. Масло выплеснулось на лицо Избранного и вспыхнуло. Тот заорал от боли, попытался погасить пламя руками, но и пальцы его вспыхнули тоже. Аннон смотрел на него, и в это время второй иегудей пронзил его мечом насквозь. Простой солдат не интересовал легионеров-убийц. Они искали Царя Аммонитянского. Когда же в притвор, окруженный двенадцатью самыми сильными воинами царской когорты, ворвался тысяченачальник, облаченный в медные латы Аннона, Избранные накинулись на него, словно пустынные псы на умирающую добычу. Теперь у дверей притвора лежали тела аммонитянских воинов царской когорты, а кедровый пол был залит их кровью. Тысяченачальника увели, и Аннон остался один. Он умирал и, умирая, видел кровавые отблески пожарища на потолке притвора. Ужас повис над Раббатом. За стенами дворца, пожирая кровли домов, трещало пламя. «Войско Га-Шема! Вовеки!» – неслось с улиц. Хрипели воины, сходясь в мечном бою, звенело железо, стонали раненые, кричали насилуемые женщины и дети. Горожане не успели добраться до военнохранилища и теперь дрались тем, что подворачивалось под руку. Убив воина, забирали меч или копье. В притвор вошел десяток солдат во главе с командиром манипулы. Не обращая внимания на раненого, они двинулись к золотому трону и принялись обвязывать его пеньковыми веревками. Командир манипулы стоял в стороне, давая указания. Аннон смотрел на них, время от времени выталкивая языком скапливающуюся во рту кровь. Солдаты опутали трон, словно пленного, веревками, уцепились за них, поднатужились. Трон наклонился и со страшным грохотом опрокинулся на настил. По кедровой доске пробежала длинная трещина.
      – Тащите его вниз, – скомандовал командир манипулы. Аннон улыбнулся. Они начали грабить, даже не успев расправиться с горожанами. Командир манипулы заметил его улыбку. Подошел ближе, остановился, широко и уверенно расставив ноги. Он видел обычного солдата, скрючившегося от боли, зажимавшего окровавленными руками рассеченный живот, не давая вывалиться внутренностям. Иегудей несколько секунд смотрел на раненого, затем вытащил из ножен меч и со словами: «Славь милосердие Царя Иегудейского и Га-Шема, воин» ударил Аннона в сердце. Тот захрипел, вытянулся, задышал часто и мелко. Агония. Вытерев клинок о кожаные латы умирающего, иегудей вложил меч в ножны и пошел к дверям притвора, покрикивая на красных от натуги воинов, несущих перевернутый трон. Вместе с раскаленной занозой, засевшей в сердце Аннона, пришло успокоение. Его город пал, так и не поклонившись Дэфетовскому страшному Богу. Богу, ненавидящему Веру. Богу, ненавидящему людей. Богу, приказывающему своим детям убивать иноверцев. Богу ужаса и зла. Га-Шему. Боль мгновенно сожгла его тело. И Аннон понял, что доживает последние секунды в этом мире, в этом времени, на этой земле. И он увидел Ангела. И улыбнулся. И умер.
 

***

 
      Дэефет стоял над распростертым телом. Вкруг убитого собрались солдаты и левиты. По правую руку от Царя Иегудейского застыли Авесса и Исав.
      – Это Аннон, – прошептал царедворец. – Мой господин, это тот, кого ты ищешь.
      – Кто это сделал? – Ответом ему было молчание, исполненное ужаса. – Найдите того, кто это сделал, и убейте, – приказал негромко Дэефет и тотчас услышал дробный топот сандалий за спиной. На несколько секунд в притворе повисла напряженная пауза. – Почему он в латах простого воина? – спросил вдруг Царь Иегудейский и оглянулся. – Как Избранные проникли в город? Отвечайте! В ярости Дэефет был страшен.
      – Они заметили человека, пробиравшегося под покровом темноты в горы, мой господин, – угодливо сообщил кто-то. – Сперва решили, что один из твоих воинов решил разведать подступы к Раббату. Избранные пошли за ним. Он поднялся в горы, туда, где начинается акведук, и вместе с весенней водой спустился в Раббат. Твои Избранные, мой господин, поступили так же.
      – Пустоголовые, – рявкнул Дэефет. – Верно говорят: если Господь хочет наказать человека, то лишает его разума! – Он обернулся. В глазах его горел страшный огонь. – Авесса! Передай Иоаву, чтобы убил всех!
      – Всех, мой господин… Кого? – дрогнувшим голосом переспросил Авесса.
      – Всех! Всех горожан, до единого! Всех!!! А потом мы пройдем через все царство Аммонитянское и уничтожим все колено Лотово. До последнего человека! Никто не должен остаться в живых! Вы поняли меня?
      – Да, мой господин, – склонил голову Авесса.
      – Ступай.
      – Мой господин, Царь! – прозвучало от двери. Дэефет обернулся. На пороге притвора стоял письмоносец. Его латы были покрыты пылью. На усталом лице сияла улыбка.
      – Мой господин. Я спешил к тебе с доброй вестью!
      – Говори!
      – У тебя родился сын! Мгновение Дэефет молчал, а затем улыбнулся.
      – Ты был прав, пророк, – прошептал Царь Иегудейский. – Я жив, Раббат пал. Гилгул умер не на Святой земле, но это можно исправить. Мы уничтожим весь род аммонитянский и с ним прямого потомка Гончего. И, как ты и говорил, у меня родился сын. – Он подумал секунду и закончил: – Я назову его Иедидиа Соломон! Слышите? – Он обернулся к подданным, и те послушно склонили головы. – Его будут звать Соломон, и это имя останется в веках!»
      «И собрал Дэефет весь народ, и пошел к Раббату, и воевал против нее, и взял ее. И взял Дэефет венец царя их с головы его… и возложил его Дэефет на свою голову, и добычи из города вынес очень много. А народ, бывший в нем, он вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими»‹$FБиблия. 2-я книга Царств. Глава 12. Стихи 30-31.›.
 

***

 
      Саша проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Он едва смог раскрыть заплывшие глаза и сморщился от тупой ноющей боли в сломанной переносице.
      – Эк тебя, браток, – покачал головой стоящий рядом дворник. – Менты, да?
      – Мент, – ответил Саша, с трудом шевеля распухшими, как вареники, губами. – Один.
      – Волчина, – то ли констатировал, то ли спросил дворник.
      – Да, – согласился Саша.
      – Ну что, – деловито оглянулся дворник, оправляя сине-оранжевую тужурку. – Скинемся, что ли? Я сбегаю. Саша порылся в кармане, вытащил на ощупь пару бумажек, не глядя протянул дворнику и снова закрыл глаза и откинул голову на спинку скамейки. Так было легче. Меньше чувствовалась боль. Странно, но сон не поверг его в ужас. Смерть Аннона Саша воспринял спокойно, едва ли не равнодушно. Как, собственно, и сам Аннон. Впрочем, это было очередное проявление шизофрении. Стоит ли беспокоиться по поводу бреда? Дворник вернулся быстро. Наверное, он был чемпионом мира по бегу среди муниципальных работников. Из кармана у него торчали горлышки двух бутылок «Московской», по семьсот пятьдесят каждая. В широкой лапище он держал пару пластиковых стаканчиков и банку маринованных огурцов.
      – Во, – довольно сообщил дворник, – еще и на закуску хватило. Интеллигентно пить будем… – Он побулькал над Сашиным стаканом, налив почти до краев, сказал жалостливо: – Держи, браток, поправься. Этот не в счет. Давай. Пока Саша, давясь, пил водку, он ловко вскрыл банку с огурцами и услужливо поднес собутыльнику под самый сломанный нос.
      – Закуси, браток. Водка «пошла» на удивление легко и ладно, словно Саша практиковался в этом деле по три раза на дню. От непомерной дозы перехватило дыхание, но поморщиться не получилось. Лицо было огромным и мягким, словно подушка, и сминаться не желало. Задохнувшись, Саша схватил пупырчатый маринованный огурчик, затолкал его между варениками губ и захрустел, постанывая от боли. Огурец оказался теплым. В общем, «пошел» он куда хуже водки. Дворник ласково вытащил из кармана пачку «Астры», протянул:
      – Закуривай, браток. Водка и сигарета – первое дело. Меня, знаешь, сколько раз били? – Он махнул рукой, и Саша понял, что дворника били часто, долго и со вкусом. – А домой пришел, выпил, покурил, и все как рукой сняло. Саша закурил, закашлялся. Серебряный ватный туман приятно шибанул в голову. Боль огрызнулась последний раз и отступила. Мир покачнулся, но подобрел. Не так уж, как выяснилось, все плохо. Помимо злого Кости жил в нем еще этот вот дворник. Добряк и умница. Значит, не потерян мир. Его еще можно спасти.
      – Ну что? – Дворник подсел на интеллигентной дистанции, поставил на лавочку стаканы, разлил по половинке. – Давай по первой? Они выпили «по первой», закусили огурцами, перекурили. На пустой желудок Сашу здорово зацепило. Он масляно посмотрел на дворника сквозь заплывшие веки, спросил:
      – У тебя нож есть? Тот озадаченно сдвинул кепку на лоб, почесал в затылке, поинтересовался:
      – Зачем?
      – Да, понимаешь… Саша принялся сбивчиво рассказывать свою историю, время от времени прерываемую восхищенным: «Во, гады», «Давай по…» и «Ты закуривай, закуривай». К концу истории Саша уже чувствовал себя слегка одеревеневшим. Собственно, успели они выпить полторы бутылки, что для него превышало все мыслимые дозы, но… черт возьми, не считая странной гудящей немоты в теле, чувствовал он себя гораздо лучше. Дворник же и вовсе выглядел почти трезвым. Обдумав рассказ собутыльника, он тряхнул массивной головой и сказал:
      – Да. За такое в порядочном обществе, конечно, бьют по морде. Но нож… Это ты зря. Сядешь, кому легче-то станет? Ангел-то твой небось не сядет.
      – Ммм… – Саша потряс пальцем. – Он сядет, если нужно. Он, знаешь, какой у меня? Вот такой, – и оттопырил большой палец. – Да он, если хочешь знать, за меня и в огонь… и в… это самое, как его… и в огонь. Вот он у меня какой.
      – А, – дворник махнул рукой. – Они все такие поначалу. Пока до дела не дошло. А как дойдет – сразу в кусты. Вот мой… Где он? Нету его. Ушел, наверное. Бросил. В самый ответственный момент бросил. – Дворник подумал, налил по очередной, добавил: – Правда, мы с ним никогда и не разговаривали. Я его вообще не видел. Даже не знаю, был ли он у меня. Ангел.