Дверь открылась, и в кабинет втолкнули Максима. Руки полковника были стянуты за спиной короткой веревкой, по щеке из-под волос текла кровь. Следом за ним вошли двое дюжих, здоровых парней из команды Сулимо. Максим остановился, обвел взглядом комнату, заметил Проскурина, посмотрел на него, словно хотел что-то сказать, потом повернулся к Саликову.
      – Ну вот мы все и в сборе, – вздохнул тот, улыбнувшись, словно отец многочисленного семейства, которое удосужилось собраться под одной крышей. – Развяжите товарищу полковнику руки. Максим Леонидович – человек разумный и не станет делать глупостей. Я не ошибаюсь, Максим Леонидович?
      – Предупреждаю, – вдруг громко сказал Максим, пока один из широкоплечих разматывал путы у него на руках, – я оставил записку, в которой даны указания, где нас искать, а также объяснения на случай нашей внезапной гибели или бесследного исчезновения.
      – Бросьте, Максим Леонидович, – отмахнулся Саликов. – Перестаньте. Только что целых пять минут нам то же самое рассказывал Валерий Викторович. Однако мы сумели доходчиво объяснить товарищу майору, что нам отлично известен каждый ваш шаг. Мы знаем, Максим Леонидович, что ваша семья благополучно уехала в Киев, к матери вашей жены. Нам также известно, что все документы, доказывающие правдивость истории с похищением самолетов и бронетехники, лежат у вас в сейфе. Но мы не собираемся их трогать, пусть лежат. Завтра утром, самое позднее в обед, сейф откроют, документы достанут, посмотрят.
      – Правильно, а Алексей расскажет о том, кто затеял всю эту заваруху, – зло буркнул Максим.
      – Разумеется, именно на это я и рассчитываю, – мягко улыбнулся Саликов. – В роли свидетеля Алексей Николаевич будет незаменим для следствия.
      – Подождите. – Теперь Проскурин уже совсем ничего не понимал. – Так вы не собирались убивать его?
      – Конечно, нет.
      – Ничего не понимаю…
      – Разумеется, не понимаете, Валерий Викторович. Вы поняли только то, что должны были понять, – пояснил Саликов. – Мы дали возможность Алексею Николаевичу убежать, но не просто убежать, а пойти именно туда, куда нужно нам. И после того, как он вышел с аэродрома, люди Бориса Львовича не просто шли по следу, а гнали, – прошу прощения за это грубое слово, но именно гнали, – Алексея Николаевича в нужном направлении. И настигли в заранее запланированный момент. Мы понимали, что Алексей Николаевич – летчик и привык соображать быстро. Что и произошло. Капитан моментально сообразил: спасение в том, чтобы прыгнуть в реку. Именно так он и поступил. Причем всю ночь двое наших людей шли за ним по берегу и вытащили Алексея Николаевича в тот момент, когда он начал отдавать богу душу. В прямом смысле слова. Им пришлось откачивать Алексея Николаевича и даже вколоть ему дозу стимулятора, а потом еще нести на себе почти семь километров до Старошахтинска. Эти двое, если угодно, выполняли функции телохранителей. «Укол! – чуть не хлопнул себя по лбу Проскурин. – Тот самый укол, о котором говорила аптекарша».
      – Не стану описывать всех деталей операции, – продолжал Саликов, – скажу только, что практически каждый шаг Алексея Николаевича был просчитан заранее. Накладка вышла с милицией, старичок Ясенев перестарался, да и Семенов мог бы сообразить, что милиция ему в этом деле не помощник. Однако, как вы уже знаете, даже эту накладку мы устранили с пользой для себя. Далее капитан должен был попасть к вам, Валерий Викторович. Конечно, в том случае, если бы он сел на электричку, идущую к Шахтинску. Если же Алексей Николаевич предпочел бы поезд, шедший в противоположном направлении, он оказался бы в Гукове. Там, понимая, что ни на армию, ни, разумеется, на милицию полагаться не стоит, капитан Семенов пришел бы в ту же самую ФСК. Правда, это случилось бы несколько позже. Но тем не менее в Гукове тоже всего один оперативник.
      – Гена, – выдохнул Проскурин.
      – Совершенно верно, Валерий Викторович. Геннадий Романович Кашин, честнейший, принципиальнейший человек. Вот вы и начали понимать. Видите, как, оказывается, все просто. Максим вновь повернулся к Проскурину. Он-то пока еще ничего не понимал.
      – Макс, – как-то по-ребячьи сказал тот, – им были нужны именно мы, потому что мы не продаемся. Понял?
      – Вот все и выяснилось, – улыбнулся Саликов. – Вы абсолютно правы, Валерий Викторович. Следствие должны были провести люди, в компетентности и честности которых ни у кого не возникнет ни малейшего сомнения. Вы же отметили в списке Ипатова членов комиссии? Каждый из этих людей за внеочередную звездочку или продвижение по службе готов, простите за грубость выражения, вылизывать задницу кому угодно. Они сделают то, что им скажут, хотя бы ради того, чтобы быть удостоенными благосклонного внимания начальства. Когда начнут выяснять обстоятельства похищения техники и самолетов, этот фактор, конечно, учтется. А вот в вас, в вашей репутации, не усомнится никто. Все ведь знают, Валерий Викторович, что вас сослали из Москвы именно за принципиальность в проведении следствия. Ну а вы, Максим Леонидович, – повернулся Саликов к полковнику, – в прокуратуре и вовсе притча во языцех. Правда, Борису Львовичу пришлось специально ради вас рисковать, подбрасывая труп на дорогу, а Сивцову – звонить вашему начальнику, Хлопцеву Федору Павловичу, но в результате мы получили именно того, кого хотели. Вас, Максим Леонидович. Дальше оставалось просто кидать приманочки одну за другой, пока вы не распутали весь клубок. В принципе, для шумного дела хватило бы и одного из вас, но мы ничего не пускаем на самотек. Перестраховка – важная вещь.
      – И все это ради танков и самолетов? – спросил Максим, растирая затекшие запястья.
      – Разумеется, нет. Но именно благодаря этой афере с танками и самолетами прокуратуре удастся раскрыть деяния Щукина.
      – Так вы не собирались продавать технику?
      – Видите ли, Максим Леонидович, танки и самолеты, конечно, ценный товар, за них можно было бы получить весьма значительную сумму, но уж больно велик риск. Щукин слишком жаден, слеп и, что куда хуже, глуп. Будучи приближенным к «отцам» страны, Петр Иванович допустил целый ряд непростительных ошибок, но продолжал надеяться на мифическую милость начальства, забывая о том, что начальство прощает ошибки только тем, кто стоит выше на иерархической лестнице. Щукин не знал, что Борис Львович и я знакомы и что у нас общие интересы. Чем, собственно, мы и воспользовались.
      – Надо же, как высокопарно вы выражаетесь, – хмыкнул Максим.
      – Когда начнут раскручивать это дело, полетит целая цепь взяточников, мздоимцев. Так что в некотором роде мы совершаем и доброе дело тоже. Можете считать наши действия своеобразной формой бунта против системы.
      – Убийства людей тоже часть вашего бунта? – окрысился Максим.
      – Мы убивали только по необходимости. Кстати, система убивает чаще и больше. Вы идеалист, Максим Леонидович. Когда дело касается даже скрытого противостояния системе, необходимо отречься от морали в общепринятом смысле, как от ненужного хлама, иначе вы заранее обречены на поражение. Зло сильно тем, что не задумывается о собственном моральном облике и не ограничивает свои поступки этическими рамками. Неужели вы всерьез полагаете, будто у воров, насильников или убийц от власти, мягко спящих, сытно жрущих и пьющих, проснется совесть только от того, что вы всплеснете руками и скажите: «Как он может…» или «Как ему не стыдно…»?
      – Ладно, насчет совести и добрых дел мы лучше помолчим, – подал голос Проскурин. – Не грешникам о бессмертии души толковать. Интересно другое. Как вам удалось заставить пилотов привести сюда самолеты? Ведь, помимо Поручика, были еще два летчика. Майор Кудрявцев и этот… как его…
      – Лошников, – подсказал Саликов, – старший лейтенант Лошников.
      – Вот-вот, где и как вам удалось отыскать столько продажных летчиков? И что с ними стало? Их всех убили? Или совесть все-таки проснулась?
      – Помилуйте, Валерий Викторович, – изумленно протянул Саликов, – не надо меня разочаровывать. Вы разве до сих пор не поняли: Лошников, Кудрявцев и Поручик – одно и то же лицо. Две служебные командировки по приказу штаба округа и в конце – героическая гибель на боевом вылете.
      – М-да, – протянул Проскурин, – ну ты и жучара, Леха. Я разных жучар в своей жизни повидал, но ты им всем сто очков вперед дашь.
      – Спасибо, Валерий Викторович. И все-таки давайте обойдемся без этой вульгарной фамильярности. Через несколько минут состав выйдет на основную колею, и эта история благополучно закончится.
      – Для кого благополучно-то?
      – Для нас, Валерий Викторович, для нас. Мне очень жаль, но для вас она закончится несколько хуже. Мне действительно очень жаль. Кстати, в расчете времени на укладку дополнительных рельсов вы все-таки ошиблись. Практически на всех железных дорогах существует дневной перерыв в движении поездов. В нашем случае он составлял один час, хорошей дружной бригаде вполне достаточно для того, чтобы проложить пути. А у нас бригада была очень дружной. Нет людей дружнее, чем солдаты срочной службы. Вы не учли и того, что составов может быть не два, а три. Один из них действительно следует сюда. Идет он из Вологды и прибывает через… – Саликов мельком взглянул на наручные часы, – двенадцать минут. Через тринадцать минут на этом отрезке пути случится авария. Вологодский поезд пропустит наш состав, тот, который вы фотографировали вчера ночью…
      – Он и это знает, – хмыкнул Проскурин.
      – Наши люди следили за дорогой, а когда вы приехали и совершали небольшую прогулку по лесу, ребята Бориса Львовича, – очень умелые, надо сказать, ребята, – наблюдали за вами и слушали, о чем вы говорите. Так вот, о чем это я?
      – О вологодском поезде, – напомнил Максим.
      – Ах, ну да. Вологодский поезд пропустит состав с танками и самолетами, даст ему выйти на основную колею, а примерно через двадцать секунд этот состав с техникой взлетит на воздух. Да-да. Точнее, взлетит на воздух всего один вагон и локомотив. Честно говоря, меня абсолютно не интересует, к каким конкретно выводам придет комиссия, которая будет расследовать дело, но скорее всего, поверив словам Алексея Николаевича, они подумают, что это вы, Валерий Викторович, и вы, Максим Леонидович, решили во что бы то ни стало остановить поезд, когда поняли, что по какой-то причине операция срывается. Однако, как известно, победителей не судят. Члены комиссии прибудут сюда, на этот завод, но обнаружат здесь только обгоревшие руины, множество трупов, расстрелянных из пистолета-пулемета «кипарис», на котором будут отпечатки ваших, Валерий Викторович, пальцев. В сейфе Максима Леонидовича найдут нужные документы, и весь обман тут же раскроется. Все сразу поймут, какую операцию собирались провернуть мы со Щукиным. А раскрутить всю цепочку, как вы выражаетесь, дело техники. Кстати, Борис Львович, – Саликов повернулся к Сулимо, – раз уж все прошло удачно, может быть, пора отзывать ваших людей из больницы и прокуратуры?
      – Да, пожалуй. В эту секунду Проскурин заворочался у стены, устраиваясь поудобнее. Одновременно он опустил руку в карман пальто, отыскивая пальцами стальное, необычайно острое лезвие. То самое, которым выстрелили в Алексея на перроне. Клинка не было. Проскурин лихорадочно ощупал шов и вдруг нашел… Сталь прорезала ткань и теперь повисла, зацепившись за материал зубчиком для крепления пружины. Майор осторожно подцепил лезвие ногтем и вытянул в карман, сжав в холодных, мокрых от пота пальцах.
 

 
      – Стучи, сука, еще раз, – жарко выдохнул убийца в ухо доктора. Врач кивнул торопливо и постучал. Ну в самом деле, какая ему разница? Пусть эти жлобы перебьют друг друга так же, как только что убили охранника… Главное, чтобы он остался жив, вернулся завтра домой, к жене, целым и невредимым. Пусть лягут тут трупами, а ему еще слишком мало лет. Он хочет жить.
      – Кто? – послышалось из-за двери.
      – Откройте! – хрипло сказал доктор, чувствуя, как спазм сжимает горло. – Дежурный врач.
      – Уже ночь, я сплю. – Алексей попятился от двери.
      – Откройте немедленно!
      – Я сплю… Алексей быстро подбежал к окну и принялся дергать присохший шпингалет. Тот не поддавался. Еще одна попытка. Впустую. Кто же красит «на живую», твари?!
      – Откройте сейчас же или мы выломаем дверь! «Мы»? Кто это «мы»? Сколько их там? Двое? Трое? Пятеро?.. За дверью вдруг воцарилась тишина. Будут ломать? Добрались до него, гады! А что же Проскурин с этим военным полковником? Попались? Наверное, попались… Алексей подхватил стоящий у двери стул, поднял его за спинку и швырнул в окно. Блямс! Переливающиеся в мертвенно-бледном свете фонаря осколки водопадом хлынули вниз, стуча по стенам и карнизам, расплескиваясь по асфальту мелкими острыми брызгами. Где-то ниже распахнулось окно, и возмущенный голос осведомился:
      – Ну вы че там, совсем охренели?
      – Помогите! Пожар!!! – завопил Алексей, кидаясь к кровати и вдавливая в панель кнопку вызова медсестры. В коридоре заверещал звонок. Следом за этим по линолеуму простучали чьи-то шаги, и тут же больница превратилась в разбуженный муравейник.
      – Пожар!!! – орал кто-то этажом ниже.
      – Где горит-то? – кричали совсем рядом, за стеной.
      – Пожарку вызывай!!! Пожарку!!!
      – Где Маринка? Куда эта стерва девалась?!! Во дворе взревела двигателем машина. Надрываясь, словно от тошноты, она пронеслась по подъездной дорожке и выкатилась в узкий темный переулок. Алексей перевел дух и побрел к двери. Разобрав сложенную по совету Проскурина баррикаду, он шагнул в коридор и остолбенел. У стены в позе эмбриона лежал окровавленный охранник, а рядом, вытянувшись на животе, застыл врач. Одна рука его была подвернута под себя, вторая, выброшенная вперед, цеплялась скрюченными пальцами за скользкий линолеум, словно врач пытался ползти, да устал и решил отдохнуть. Ботинки доктора уткнулись носами один в другой. Пятнистый от крови халат выглядел неестественно озорно, по-пляжному. Затылок был разворочен выстрелами, и серые капли с какой-то дикой монотонностью, срываясь с влажных липких волос, звонко шлепали по полу. Глаза врача даже после смерти остались открытыми. Алексей повернулся, вошел в бокс, сел на пол у двери и заплакал, спрятав лицо в холодных ладонях.
 

 
      Шестой не знал, сколько он просидел в темноте. Собственно, на темноту ему было наплевать, просто она удлиняла минуты. Поглаживая еще теплую горелку, взломщик ждал. Наконец рация ожила:
      – Пятый – Шестому. Отход! Как понял? Шестой проворно поднялся, схватил передатчик и нажал кнопку.
      – Понял, Пятерка. Сворачиваюсь. Он быстро смотал шланги, забросил за спину лямки рюкзака – держателя баллонов, сунул «кипарис» в сумку и повесил ее на плечо. Выйдя из кабинета, взломщик зашвырнул ключ в темноту и спустился вниз, на первый этаж. Пятый уже ждал его, стоя у двери, подтянутый, собранный.
      – Все убрал? – спросил он напарника.
      – Все.
      – Отлично, пошли.
      – А этот? – Шестерка кивнул на консоль, за которой лежал связанный прапорщик.
      – Я уже все уладил. Пошли. Они выбежали на улицу и забрались в «рафик». Прежде чем захлопнуть дверцу, Пятый огляделся. Все спокойно. Он устроился на водительском месте и повернул ключ в замке зажигания. Через несколько секунд машина канула в ночь. Остались только незапертая, лязгающая на ветру дверь здания военной прокуратуры, пустынный холл и медленно вытекающий из-под консоли ручеек крови.
 

 
      – Вот и все, – спокойно улыбнулся Саликов. – Завтра обнаружится, что сейф в кабинете Максима Леонидовича пытались взломать, а Алексей Николаевич Семенов подвергся нападению прямо в больнице и только по чистой случайности остался жив. Проскурин прищурился.
      – Ну, а если вы изначально не собирались продавать технику, тогда на кой черт все это: пожар, взрыв поезда, мы, документы, которые вы нам, как выяснилось, подсунули, вся эта бодяга с Алексеем? Зачем вообще понадобилось похищать самолеты и танки?
      – Щукин совершил ряд ошибок, как я уже говорил, – пояснил Саликов. – Не сегодня-завтра Петр Иванович вылетит из мягкого кресла, а следом скорее всего полетим и мы. Меня, как и вас, Валерий Викторович, вовсе не прельщает перспектива коротать остаток дней своих где-нибудь на краю света. В моем возрасте сложно менять устоявшиеся привычки. И я не собираюсь делать этого только потому, что так решил какой-то чинуша. Пусть даже очень большого ранга. Хочется спокойно дожить свой век в маленькой стране, власти которой не ставят себя выше закона и лояльны к людям, имеющим крупную сумму на текущем счете в местном банке.
      – Насколько я понял, самолеты вы взрываете, танки тоже.
      – Все правильно, – подтвердил Саликов.
      – Тогда откуда появится эта самая «крупная сумма»?
      – Хороший вопрос. Что называется, по существу. В наши планы не входит объяснение реальной подоплеки этой истории кому бы то ни было, однако нет смысла держать ее в секрете от вас. Когда бы операция с самолетами и бронетехникой завершилась благополучно, – а это, поверьте мне, можно было устроить достаточно легко, – нам перепали бы только крохи, несмотря на то, что практически всю работу проделали именно мы, я и Борис Львович. И основной риск, кстати, тоже лежал на нас. Как вы понимаете, остаток жизни я провел бы в страхе из-за того, что правда данной операции когда-нибудь раскроется. Поймите меня правильно: я боюсь не правосудия, – глупо бояться того, чего нет, – а людей, наделенных достаточной властью, чтобы использовать в собственных целях созданный ими же кастет, который мы все по какой-то нелепейшей причине упрямо именуем сводом законов. Для подобного страха у меня есть тысячи оснований. Например, понадобится устроить громкий процесс, дабы спустить на тормозах свои собственные не слишком благопристойные дела. Или определенному лицу в преддверии выборов захочется повысить общественный рейтинг. Поверьте, подобные вещи случаются сплошь и рядом. История с похищением самолетов и бронетехники способна вызвать достаточно большой резонанс.
      – Это верно, – буркнул Максим.
      – К тому моменту ни я, ни Борис Львович, ни Петр Иванович, никто из людей, так или иначе причастных к данной операции, уже не имел бы какого-либо веса. Нас использовали бы в качестве мальчиков для битья. Щукину скорее всего позволили бы выйти сухим из воды, а вот мне – нет. Вздумай я сказать хоть слово в свою защиту, и меня тут же упекут в тюрьму или психиатрическую клинику. А кого обрадует общество заключенных, равно как и веселая компания слюнявых идиотов?
      – Ну еще бы, – усмехнулся майор, – из тебя, Леха, на зоне классного «петуха» сделали бы.
      – Не надо опускаться до хамства, Валерий Викторович, – поморщился Саликов. – Во-первых, вам не идет, а во-вторых, вывести меня из себя при помощи подобных реплик довольно сложно. Итак, мне не хочется оказаться в тюрьме или под надзором санитаров только потому, что когда-то в прошлом я был вынужден оказать ряд услуг власть имущим. Борису Львовичу, как вы понимаете, этого не хочется тоже. Его ребята, по совести говоря, устали сидеть без работы из-за горстки идиотов от власти. Каждый из них – профессионал высочайшей квалификации. Кстати, куда более высокой, чем у вас, Валерий Викторович.
      – Смотри-ка, у этого выродка хватает наглости о совести вспоминать, – хмыкнул Проскурин, поплотнее сжимая в кармане клинок.
      – Короче говоря, – продолжал Саликов все так же спокойно, не обращая внимания на колкости Проскурина, – нам необходимо создать видимость того, что операция по продаже самолетов сорвалась, и это совершенно не противоречит истине. Состоится другая – по продаже трех вертолетов «КА-50».
 

 
      …Алексей уперся ладонями в колени, поднялся и вздохнул. Он ощущал глубокую, до самого дна души, опустошенность и тупое, вялое отчаяние. Вероятно, это было связано с пережитым шоком, пониманием того, что мир, показавшийся вдруг надежным и даже отчасти безопасным, в реальности напоминал травяной домик. Легкого дуновения оказалось достаточно для того, чтобы Алексей вновь почувствовал себя незащищенным и одиноким. За стеной топотали, орали, ругались матом. Вот послышался возмущенный вопль Маринки-стервозы: «Вы что тут!..» И тут же смолк, сменившись испуганно-растерянным: «Ой!» Во дворе уже выла пожарная сирена, весело мелькали на голых ветвях тополей синие сполохи. Алексей безразлично посмотрел на дышащий холодом оконный проем с торчащими кривыми осколками, на фотографии, рассыпавшиеся по полу, и медленно пошел по палате, наклоняясь, подбирая карточки, складывая их аккуратной стопкой. Это почему-то казалось безумно важным, необходимым. В распахнутую дверь пролезла больнично-синяя пижама и громко поинтересовалась:
      – Че случилось-то? Алексей нагнулся, поднял очередную карточку и в этот момент вдруг понял, какую именно странность уловил его взгляд на отличных, предельно четких, профессиональных снимках.
      – Слышь, мужик, я тебя спрашиваю, – сообщила «пижама».
      – Пошел на х…! – рявкнул Алексей, не отрывая взгляда от фотографий. По какой-то невероятной, роковой случайности два снимка, лежавшие в стопке отдельно один от другого, падая, легли рядом, коснувшись кромками. На первом был запечатлен электровоз, два вагона и стальная мачта, увенчанная мощным прожектором, позади – едва различимое ограждение, голые деревья и одинокий голубовато-желтый месяц за полупрозрачной серой тучкой. На втором – стальная эстакада со стоящим наверху «Т-80», болтающаяся в воздухе коробка вагона-рефрижератора и острая стрела крана над ней. В ослепительно белом пятне света толпились люди, справа от закрываемой платформы торчал хвост впереди стоящего вагона, а на заднем плане – высокая сосна. Алексей приложил карточки одну к другой. Так и есть! Номер вагона, стоящего сразу за электровозом, совпадал с номером на коробке рефрижератора, покачивающейся в воздухе. Тут 44976552 и там 44976552! Это не мог быть один и тот же вагон. Но не могло существовать и двух вагонов с одинаковым номером! Теоретически – можно допустить, но практически, да еще в одном составе!.. Алексей прочел номер на втором от электровоза вагоне – 86159113 – и принялся перебирать карточки. Вот! Есть! 86159113. Две пары вагонов-близнецов. Подобное невозможно, если только… Озарение было моментальным и ярким, словно вспышка молнии. А ведь на снимках не весь состав. Двойников может оказаться и больше. Алексей сунул фотографии в карман пижамы, суматошно осмотрелся, надумав, шагнул к окну, вытащил из рамы кривой, как турецкий ятаган, осколок и ринулся к двери. В коридоре толпился народ. Рассматривали трупы. С изумлением, с интересом, с ужасом. У лифта маячили серебристо-серые фигуры пожарных и согнутая, рыдающая, дрожащая – Маринки. Алексей быстро протиснулся сквозь толпу и направился к холлу. Пожарные заметили его, повернулись лицом к пошатывающейся, всклокоченной фигуре с острым, похожим на нож осколком в руке, шагнули вперед, закрывая Маринку, оставляя стервозу за спинами. О чем они думали? Наверное, о том, что какой-то парень из больных спятил, съехал, крышей попер. На полпути от палаты до лифта Алексей свернул на лестничную площадку и побежал вниз, перепрыгивая сразу через три ступеньки. Он представлял себе, как суетятся наверху повелители огня, и это заставляло его бежать еще быстрее. На первом этаже народу тоже хватало. У входа толпились санитары, пара медицинских сестер, врач, трое или четверо милиционеров и опять же пожарные. На стенах фойе часто, словно вспышки стробоскопа, мелькали голубые всполохи маячков. Один из патрульных милиционеров что-то бубнил в рацию, кивая головой. Вот он начал оборачиваться, и Алексей понял, что ищут именно его. Эх, надо было спрятать осколок, да теперь уж поздно. Маринка скорее всего уже стукнула пожарникам о странном пациенте. Дура болтливая. Алексей прошмыгнул через коридор, нырнул в первую попавшуюся дверь и оказался в ординаторской. Времени на раздумья не было. Возможно, ему следовало сообщить о Проскурине и полковнике милиционерам, но что бы это дало? Если люди Саликова схватили Валеру и этого… Максима, то приезд патрульных мог послужить для них сигналом тревоги. Обоих заложников убили бы. И патрульных скорее всего тоже… За дверью тяжело прогромыхали торопливые шаги, хлопнула дверь, ведущая на лестницу, и все стихло. Алексей быстро подошел к окну, подергал шпингалеты. Слава богу, тут у рабочих хватило ума не замазывать их краской. Обе створки распахнулись, и в ординаторскую ворвался холодный ночной воздух. Алексей спрыгнул на покатую ледяную полосу, тянущуюся вдоль всей стены корпуса, быстро сунул руку с зажатым в ней осколком за пазуху и, ссутулившись, пошел к крыльцу, старательно сохраняя равновесие. Не доходя пары метров до ярко-желтого прямоугольника двери, он свернул и быстро зашагал к патрульным «Жигулям», каждую секунду ожидая окрика. Однако если его и заметили, то не обратили внимания. В салоне «жигуленка» дремал водитель – крепкий квадратный мужик в мышиной шинели. Алексей обогнул машину, резко дернул дверцу со стороны пассажирского сиденья и нырнул внутрь. Патрульный лениво приоткрыл глаза, начал поворачивать голову, намереваясь спросить «Какого хрена?», но подавился собственным вопросом, когда зазубренное острие кривого осколка ледяным холодом обожгло тщательно выбритое горло. Не теряя времени, Алексей навалился на водителя всем весом, расстегнул замок кобуры, висящей на боку патрульного, и выхватил тяжеленький тупорылый «ПМ». Странно, он-то думал, что милиция давно уже вместо пистолетов бутерброды таскает, и полез так, проверить для очистки совести. Патрульный все еще ничего не понимал, смотрел с изумлением, забавно лупая глазами.
      – Чего… – вышло сипло. Он кашлянул и повторил более звучно и уверенно: – Чего такое? Ты кто такой, мужик? Алексей швырнул на пол ненужный теперь осколок и взвел курок пистолета.
      – Завод угольно-перерабатывающий знаешь?
      – Который? Их здесь два.
      – Заброшенный. По-моему, километрах в семи-десяти от города.
      – «Уголек», что ли?
      – Поехал!
      – Куда?
      – Туда, трам-тарарам! На «Уголек» твой! Давай!!! – Алексей надавил на пистолет, чтобы патрульный ощутил твердость стали через шинель. – Вопросы потом. Поехал!!! «Жигуленок» развернулся на месте и, набирая скорость, покатил к больничным воротам…
 

 
      – Что? – выдохнул изумленно фээскашник. – «КА-50»? Да вы с ума сошли!
      – Ну почему же? В конце концов, это закон рынка. Если есть спрос, должно быть и предложение. И если есть люди, готовые купить три вертолета «КА-50» за очень круглую сумму, то почему бы не найтись и человеку, который согласится эти вертолеты продать? Путешествуют они, как вы, наверное, догадываетесь, тем же способом. В совершенно обычных товарных вагонах.
      – А для чего тогда вам требовалось убеждать Щукина? Сделали бы все сами, погрузили бы вертолеты и отправили.
      – В этом, разумеется, был свой смысл, – сказал Саликов. – Во-первых, «Черная акула» – машина пока еще достаточно редкая. Нам не продали бы ни одной без приказа Генштаба. Щукин оказал мне любезность, вертолеты были оплачены, отправлены и прибыли сюда две недели назад. Формально представитель части их доставил, а командир части Дмитрий Федорович Муравьев, царствие ему небесное, расписался в получении.
      – Кто такой Муравьев? – спросил у Проскурина Максим.
      – Командир части, к которой был прикомандирован Алексей, – пояснил тот.
      – Как вы понимаете, именно эти вертолеты и стояли в пяти первых вагонах. И отправились в путь, – Саликов снова взглянул на часы, – сегодня днем. Примерно полтора часа назад. Вагоны были прицеплены к товарному составу здесь же, на этом перегоне. Сия операция не заняла много времени и не стоила нам никакого труда. Диспетчеры же уверены, что имела место всего лишь небольшая поломка.
      – Судя по всему, получение вертолетов – не основная точка приложения сил Щукина? – сказал Максим.
      – Совершенно верно, – улыбнулся Саликов. – Кроме получения вертолетов, Щукин помог и с их доставкой. Именно он отправил на один из таможенных пунктов предписание о том, что состав, а точнее, вагоны с определенными номерами, вскрывать нельзя, в них секретный груз. Согласно этому документу, таможенный досмотр вагоны прошли еще в Москве. Правда, Щукин-то полагает, что в них едут самолеты и бронетехника.
      – Вы же сказали, что поезд отбыл из воинской части?
      – У самой границы с Таджикистаном состав, отправленный из воинской части, перестанет существовать и появится другой, идущий из Москвы.
      – Понятно. А вы не боитесь, что после провала операции с самолетами разгневанный Щукин найдет вас и свернет вам шею? – спросил не без любопытства Максим. Саликов засмеялся.
      – Ничуть не бывало, Максим Леонидович. Дело в том, что труп Саликова Алексея Михайловича обнаружат здесь, в этой комнате, обгоревший, но вполне узнаваемый. Представляете, как нам пришлось потрудиться, прежде чем мы отыскали человека, похожего на меня, во-первых, сложением, а во-вторых, внешне? К тому же было много возни с рисунком зубов и пломбами. Мой двойник сейчас лежит вон в той комнате, за спиной, можете полюбоваться. В генеральской форме и при всех регалиях. В моем паспорте, как и в туристической путевке в одну из стран дальнего зарубежья, буква «И» легко превращается в букву «А».