Все в замке знали, что кмет Младан строжайше запретил тревожишь себя после ужина. В эти вечерние часы он любил остаться в горнице один, сесть у распахнутого настежь окна, забыть о хлопотах и суете, наваливавшихся каждый день. Прикрыв глаза, любуясь из-под полуопущенных век красотой обступивших замок родных гор, он уходил мыслями в прошлое, будил воспоминания об ушедших бранных днях и бывших товарищах.

Три года назад в бою с византийцами он потерял руку, чужое копье сильно повредило коленную чашечку, не позволяя ноге больше сгибаться. Теперь старый седой воин был вынужден сидеть в замке, живя лишь воспоминаниями о боевом прошлом. Когда по вечерам он оставался в горнице наедине с мыслями, его не смел тревожить никто, даже молодая красавица-жена и единственная дочь.

— Говори, — разрешил Младан слуге.

— У ворот замка отряд воинов-русичей. Их старший хочет видеть тебя, кмет.

— Русичи? — Полузакрытые прежде глаза Младана открылись, пальцы руки сжались в кулак. — Кто они и откуда?

— Старший говорит, что они явились с побережья. Им удалось высадиться с тех ладей, что плыли на Царьград и часть которых сейчас стерегут на берегу ромеи. Лишь зная, что ты велел немедля извещать тебя о каждой вести о русичах, я осмелился нарушить твой покой.

— Что нужно им?

— Старший хочет видеть тебя. Я предложил подождать до утра, однако русич настаивает на немедленной встрече. Он просил передать тебе вот это, кмет.

Слуга сунул руку за пазуху, достал и протянул Младану длинный, завернутый в холстину предмет. Кмет осторожно развернул сверток и увидел широкий, кривой кинжал с густо усыпанной самоцветными каменьями рукоятью. Пальцы Младана, державшие оружие, заметно дрогнули, на виске быстро запульсировала синяя жилка. Это был его некогда любимый клинок, который много лет назад он подарил русскому побратиму Асмусу, получив от него взамен тот кинжал, что торчал сейчас у него за поясом. Несколько мгновений, справляясь с охватившим его волнением, кмет смотрел на клинок, затем перевел взгляд на слугу.

— Вернись и приведи ко мне русича, от которого получил сверток. Заодно вели от моего имени сыскать воевод Любена и Бориса и передать им, что утром жду их…

Воеводы явились в горницу кмета после завтрака. Борис был примерно одинакового с Младаном возраста, высок, дороден, с большой, растущей почти из глаз пышной бородой. Его одежда была из дорогой византийской ткани, пальцы унизаны перстнями, и лишь богато украшенный меч на боку свидетельствовал о принадлежности его хозяина к воинскому сословию. Бориса и кмета связывала многолетняя дружба, они ходили вместе во многие походы и теперь коротали рядом оставшиеся дни. Воевода был вхож к Младану в любое время суток, его власть и влияние в округе мало чем отличались от положения членов семьи самого кмета.

Любену было около сорока лет, воеводой он стал недавно, пройдя до этого все воинские ступеньки, начиная от простого дружинника. Именно он последние три года водил в походы дружину кмета, став в ней первым, не считая Младана и Бориса, человеком. У него не было семьи, жил он вместе с дружиной в замке кмета, воеводские хлопоты поглощали его время от рассвета до темноты. Был он поджар, горбонос, с лица ни зимой ни летом не сходил смуглый загар, кончики черных усов заканчивались у самых скул. Уже с утра на нем была кольчуга, на ногах грубые сапоги, на поясе тяжелый меч.

Младан встретил их, сидя в кресле. Рядом с ним стоял тысяцкий Микула. Оба воеводы, уже слышавшие о прибытии в замок отряда конных русичей на лошадях под византийскими седлами, вначале с заметным интересом скользнули взглядами по незнакомому гостю, затем отвесили по низкому поклону кмету.

— Я — воин и не люблю лишних слов, — неторопливо начал Младан, глядя перед собой. — Посему поступим так. Пусть первым говорит гость, после чего он услышит наше слово. Говори, русский брат, — повернулся кмет к Микуле.

Речь русского тысяцкого была немногословна. Он рассказал болгарам о морском бое с флотом империи и постигшем русичей поражении, о том, что часть уцелевших от разгрома ладей отошла к берегам Болгарии. Как поджидали их на берегу опередившие их преследователи-ромеи, не позволяя высадиться на сушу, как кончились на судах вода и съестные припасы, стали умирать от жажды и голода раненые. Поведал, что воеводская рада приняла решение установить связь с болгарами, как благодаря смекалке древлянского воеводы Бразда Микуле с тремя сотнями отборных воинов удалось очутиться на берегу. Что уже прошлой ночью они смогли отправить оставшимся в море товарищам воду и провизию, которой поделились с ними живущие на побережье и в близлежащих горах болгары.

— Нам нужен отдых, следует запастись водой и припасами на обратный до Руси путь. Но покуда на побережье хозяйничают недруги, это невозможно, поэтому брани между нами и ромеями не миновать. Кто одержит в ней верх — Русь или Новый Рим, — будет во многом зависеть от вас, болгары: встанете ли рядом с нами либо останетесь в стороне. Вспомните, что империя враг не только Руси, но и Болгарии, всех славян. Сколько раз проходила она по вашей земле с огнем и мечом, сколько принесла ей слез и горя! Разве и сейчас она явилась к вам с миром и добром? Ромеи ведут себя, как в завоеванной стране: разоряют ваши жилища, притесняют и грабят жителей. Мы, русичи, предлагаем болгарам: протянем друг другу руки, станем единым строем против империи. Я сказал все и теперь жду ответа, — закончил речь тысяцкий.

Смолкнув, Микула повернул голову к окну. Его взгляд замер на далеких вершинах гор, видневшихся в окно горницы. Молчал, опустив голову, Младан, не нарушали тишины стоявшие у двери болгарские воеводы. Так протекло несколько томительных минут.

— Любен, твое слово, — наконец произнес кмет. Воевода распрямил плечи, смело глянул в лицо Младана.

— Кмет, русичи и болгары — братья, поэтому должны помогать один другому всегда и во всем, особенно в беде. Сегодня она нависла над головами русичей, и наш долг — разделить ее с ними. Вели — и я без промедления поведу дружину им на подмогу.

— Что молвишь ты, Борис? — повернулся Младан ко второму воеводе. — Слушаем тебя.

Тот не спеша разгладил пышную бороду, переступил с ноги на ногу. Его глаза были пусты, в них не читалось и подобия мысли. Таким же равнодушным был и голос.

— Кмет Младан, я — твой главный воевода и выполню все, что ты велишь. Сегодня Болгария не воюет ни с кем, и ежели тебе надоело жить в мире, выбирай врага сам. Кого бы ты мне ни назвал — я готов безропотно повиноваться.

По лицу Младана пробежала тень недовольства, он забарабанил пальцами единственной руки по ножнам кинжала.

— Что же, воеводы, вы правы оба, — заговорил он. — Ты, Любен, в том, что русичи наши братья и наш долг помочь им. Ты, Борис, что Болгария сейчас живет со всеми соседями в мире, потому выбирать себе недруга мы должны сами. Я, ваш кмет, сделал это. — Младан замолчал, попеременно взглянул на воевод, потом на Микулу. — Мы, болгары, принимаем сторону наших братьев-русичей и объявляем ромеев врагами, — торжественно заключил кмет и снова глянул на Любена. — Воевода, сколько воинов сможешь собрать в замке к вечеру?

— Три сотни, — тотчас же ответил Любен.

— Поставишь старшим над ними сотника Мирко и отдашь всех под начало нашего русского гостя, — приказал кмет. — Этим же вечером поскачешь с вестью о сборе моей дружины по крепостям и селам. Сколько тебе потребуется времени, чтобы собрать двадцать сотен воинов?

— Трое суток, кмет.

— Хорошо, собирай их в ущелье у Острой скалы. А через трое суток я или воевода. Борис будем у тебя. Тогда, зная от тысяцкого Микулы о планах русичей, мы сообща с ними ударим по ромеям. Тебя это устраивает, брат? — посмотрел Младан на Микулу.

Тот приложил руку к груди, склонил голову в полупоклоне.

— Вполне, кмет. Ты поступил как истинный брат.

— Я всего лишь выполняю долг славянина и побратима воеводы Асмуса. Если у тебя, тысяцкий, дел ко мне больше нет, отдыхай до вечера. Ступай с ними и ты, Любен, с темнотой я провожу вас обоих. Тебя же, Борис, прошу остаться, ибо с отъездом Любена ведение дел в замке целиком ложится на твои плечи…

Оставшись вдвоем с главным воеводой, кмет долго молчал. Опустив голову на грудь и полузакрыв глаза, он, казалось, погрузился в сон, и лишь время от времени вздрагивавшие на подлокотнике кресла пальцы говорили, что это не так. Глубоко вздохнув, Младан поднял голову, окинул Бориса, словно видел его впервые, долгим изучающим взглядом.

— Воевода, мы без лишних ушей, поэтому давай говорить начистоту и без утайки.

В глазах Бориса моментально появился живейший интерес.

— Внемлю тебе, кмет.

— Я стар, моя жизнь уже пронеслась мимо. Как хочется в оставшиеся до кончины дни спокойствия, позволить, наконец, желанный отдых душе и телу. Однако кругом властвуют суета и порок, кипит игра низких и никчемных страстишек. Как хочу уйти от них, отрешиться от всяческих соблазнов, но Господь являет мне одно испытание за другим. Вот и сейчас он послал на нашу землю русов и ромеев. Тем и другим нужен я, каждый из непрошеных пришельцев жаждет видеть под своим знаменем моих воинов. Те и другие присылают ко мне гонцов со всевозможными предложениями, посулами, обещаниями, только никто из них не спросит, а чего желаю я. Скажу тебе честно, воевода, я не знаю, что мне делать.

— Только что ты сказал, что принимаешь сторону русов, — осторожно заметил Борис.

Отбросив голову на спинку кресла, Младан отрывисто рассмеялся.

— Воевода, разве не для того дан человеку язык, чтобы скрывать истинные мысли? Киевский тысяцкий и Любен услышали то, чего желали, своими словами я попросту отделался от них. А с тобой хочу решить, как поступить на самом деле.

— Ты обещал дать русам сегодня вечером три сотни дружинников, значит, уже начал действовать, — внимательно глядя на кмета, сказал Борис. — Твои воины вдвое увеличат силы высадившихся на берег русов, не думаю, что подобный поступок понравится ромеям.

Младан пренебрежительно махнул рукой.

— Этими воинами я купил себе у русов трое суток спокойствия и столь нужное мне для принятия серьезного решения время. Однако что делать мне дальше, когда Любен соберет у Острой скалы всю мою дружину? Тогда русы и ромеи потребуют от меня уже не словесных обещаний или сотню-другую воинов, а настоящего дела. Для обдумывания ответа на сей вопрос мне и нужно выигранное у русов время.

Борис сделал шаг вперед, в упор посмотрел на Младана.

— Кмет, два дня назад в этой горнице ты принимал гонца спафария Василия и сулил помощь империи. Сегодня здесь же ты обещал свою дружину русам. Я страшусь давать советы, ибо не знаю, что ты замыслил на самом деле.

Лицо Младана приняло страдальческое выражение, уголки губ скорбно опустились.

— Воевода, я стремлюсь к одному — дожить остаток жизни в покое, мне не нужны ни русы, ни ромеи. Однако мне никак не удастся остаться вне их вражды, поэтому обязательно придется принять чью-то сторону. Не желая рисковать, я хочу с самого начала быть в союзе с будущим победителем. Разве это трудно понять? Особенно тебе, далеко не столь наивному, как Любен.

Борис понимающе усмехнулся.

— У империи на берегу полнокровный легион пехоты и две таксиархии [22] отборной панцирной конницы, с моря их поддерживает флот, — произнес он. — Русов вдвое или втрое меньше, они ослаблены жаждой и голодом, часть из них ранена либо обожжена. Неужто исход предстоящей борьбы может вызвать у тебя сомнения, кмет?

— Да, ибо я хорошо знаю русов. Пусть они действительно намного уступают в численности византийцам, каждый их дружинник стоит в бою нескольких наемников-ромеев. Они будут сражаться до последнего, а воинское счастье любит смелых.

— Оно также любит и решительных, кмет, — многозначительно заметил Борис. — Ты колеблешься, мечешься меж двух огней — русами и ромеями, а ведь мог бы сделать сегодня отличный ход. Сейчас в замке всего сотня русов, которые считают себя нашими гостями и потому беспечны, словно малые дети. Одно твое слово — и мои воины изрубят их, а плененный тысяцкий на дыбе откроет, где хоронятся остальные его воины. Уничтожив и тех, мы предрешим участь всех приплывших к болгарскому побережью русов и варягов. Уверен, что империя не забудет такой услуги и сполна вознаградит тебя. А поскольку после гибели отряда тысяцкого ромеи смогут обойтись без посторонней помощи, ты сразу обретешь желанное спокойствие. Решайся, кмет, ибо другой подобной возможности может больше не представиться.

Младан рывком вскочил с кресла, быстро проковылял к окну, встал к Борису спиной. Некоторое время молчал, затем до воеводы донесся его глуховатый голос.

— Я — воин и не способен на столь низкое предательство. Оно запятнает не только мою честь, но и честь всего нашего рода. От меня отвернутся близкие и друзья, мое имя проклянут потомки!

— Русов в замке перебьют мои верные люди, которые скорее умрут, нежели предадут содеянное огласке. О становище русов, оставшихся за стенами замка, мы сообщим ромеями, и пускай уже они охотятся за ними. Если ты, кмет, так тревожишься за свою честь, я готов выполнить предложенный план один, без твоего участия. Скажи мне сейчас одно слово «да» — и больше от тебя ничего не требуется.

— Ты уверен, воевода, что на помощь русам не приплывут другие их ладьи, также спасшиеся от имперского флота? И что русы, превысившие ромеев в силах, не разобьют спафария или заставят его очистить побережье без боя? Что тогда?.. Молчишь? Повторяю: я не хочу рисковать, а потому задумал поступить по-иному. И русам, и ромеям я обещал помощь через три дня. Пусть наступит указанный мной срок, и сам ход событий безошибочно подскажет, чью сторону мне примять. А я этого буду ждать и только ждать.

Борис обиженно поджал губы.

— Кмет, ты уже все обдумал и принял решение без меня. Раз так, наш разговор бесполезен, ведь мои советы тебе не нужны.

— Советы — да, но мне необходим ты сам. С тех пор, как твоя дочь вышла замуж за знатного ромея, а ее сын стал воспитываться в Константинополе, я заметил, что ты начал тяготеть к империи и некогда ненавистные нам обоим ромеи превратились в твоих лучших друзей. Именно такой человек мне сейчас нужен. Я дал русам триста воинов и тем заслужил их доверие, воевода Любен будет поддерживать связь между мной и ними. Однако мне также необходим человек, который стал бы связывающим звеном между мной и империй, будучи одновременно предан мне и верен ей. Этим человеком станешь ты, Борис, поскольку только тебе я могу открыть все тайники своей души. Ответь, согласен ли ты быть таким человеком?

— Согласен, — не раздумывая, твердо ответил воевода.

Младан отошел от окна, остановился против собеседника.

— В своей игре с русами я дал Любену козырь — триста воинов. Не хочу оставаться в долгу и перед тобой, поскольку доверие ромеев для меня важно не меньше, чем их врагов. Поэтому, Борис, ты сейчас же отправишь к спафарию Василию гонца с грамотой. В ней известишь его о прибытии ко мне тысяцкого Микулы, о том, что я был вынужден уступить ему триста дружинников, которые вместе с русами сегодня вечером покинут мой замок Напишешь, что твои верные люди скрытно последуют за этим отрядом и будут сообщать о нем одновременно тебе и спафарию. — Кмет опустил в пол глаза. — Как видишь, я не оставил без моих щедрот никого: киевлянам подарил три сотни воинов, ромеям дал право распорядиться жизнью и смертью четырехсот русов и болгар, а также предоставил возможность обнаружить и уничтожить основной отряд тысяцкого Микулы, находящийся вне замка. И как мало я хочу за все это — всего трое суток спокойной жизни.

Борис почтительно склонил голову.

— От имени спафария обещаю тебе их, кмет. Теперь дозволь покинуть тебя: мне надобно срочно написать грамоту ромеям, отправить с ней гонца и заняться лазутчиками, которые отправятся по следу отряда тысяцкого Микулы и сотника Мирко.