Согнувшись, он уперся локтями в колени, осторожно перевалил вес на спину. Ноги тихонько заныли, зато удалось свободнее вздохнуть, расправить налившиеся болью плечи. Уф!
      Отдыхая, Данька тупо уставился на свою черную бесформенную тень. Рюкзак на ножках! Дурак. Чего он ввязался? Шел бы себе потихоньку с нормальным рюкзаком. Нет же!
      Он вдруг очень отчетливо вспомнил первый день экспедиции. Не весь, конечно. Это только в книжках пишут: "Он вспомнил всю свою жизнь!" Попробуй, вспомни.
      Так что сейчас Данька с удивительной четкостью вспомнил только ее глаза. Черненые ресницами, будто подкрашенные - с колкой иронией, даже насмешечкой такой. Позавчера это было, на первой ночевке.
      - Геро-ои! - растягивая слова, Нелка явно подначивала. - Тита-аны! Сто двадцать фунтов для них - тьфу!
      - Ну и что? Полста килограммов, - Юрка, еще более квадратный в своей грубой штормовке, цедил чай из эмалированной кружки, сплевывая сквозь зубы "нифеля". - Джек Лондон, это конечно. Мне вот отец рассказывал, они на Камчатке...
      - Оте-ец! - Нелка скривила блестящие губы, прищурилась. - Чего ж сегодня сюда-то ползли - дохли? Чай, и мешки не камчатские, и перевал - не Чилкут!
      Данька невольно нахмурился. Нелка нравилась ему, но чего она взъелась? Конечно. Шли они с Юркой сегодня неважно. Прямо скажем. Так ведь и не они одни. Кое-кто так и вообще еле плелся.
      Данька вспомнил, как тогда еще внутренне усмехнулся. Па-адумаешь! Ну не сто фунтов в рюкзаке. Была нужда спину ломать! Послушать Нелку, так это они с Юркой во всем виноваты. Ночевать группа сегодня должна была под перевалом. По плану. Ну, не дошли, сдохли. Стреляться теперь?
      - Че ты шумишь? - Данька смотрел на нелкины белые ровные зубы. Играют - аж светятся! - Че шуметь-то теперь? Всяко бывает. Не вошлись еще. Последний день, что-ли? Догоним неспеша.
      - О! - Нелка крутнулась н чурбачке, уставила в него колючий взгляд. - И этот туда же. Чечако, понимаешь!
      - Нелик! - Володя, руководитель их группы, примирительно улыбался.
      - Че-ча-ко!
      Данька выставил вперед худую челюсть, презрительно протянул:
      - Па-адумаешь!
      - Вот-вот, - Нелка пробуравила его насмешливым взглядом. - Ты не "чекай", ты туда посмотри. Во-он горочка!
      Данька невольно глянул в ту сторону, где за ближними увалами синел лесистый хребет.
      - Па-адумаешь!
      - Поглядим, - Нелка неожиданно уронила взгляд, будто занавесилась ресницами. - Все вы смелые... на словах. На перевале посмотрим.
      * * *
      - Че она? - Данька застегнул полог палатки. - Она чего, всегда такая бешеная?
      - Не-е, - Юра, устраиваясь, шуршал спальным мешком. - Находит на нее. Нелка, брат, девчонка что надо. Не бери в голову.
      - Да я и не беру, - Данька с наслаждением распрямил в мешке гудящие ноги. - Ты-то чего молчал? Сам же начал - "мили", "фунты"...
      - А что с ней говорить, - Юра вжикнул замком "молния". - У нее бзик на этой почве. Считает, что мы, мужики то есть, мельчаем нынче. Феминизируем. Да ты сам слышал.
      - Да? А я так наоборот считаю. Мы прошлый год на соревнованиях в Питере были, в Эрмитаж ходили. Я Рыцарский зал помню. Ну и мелочь же были сеньоры! По плечо все, не выше...
      - Так то акселерация, - Юра громко зевнул. - Акселерация плюс феминизация всей страны. Понял? Спать давай. Нелка в одном права. Первальчик-то суровенький будет. Я так чувствую, что завтра мы на него тоже не взойдем. Яман-тау.
      - Чего?
      - Ну, страшный, что-ли. Это по-здешнему. Плохая гора.
      Данька понимающе хмыкнул. Все тело ныло. Устали они сегодня. Всю ночь, почитай, промаялись в поезде. Какой сон в общем вагоне? Хорошо, уехали еще. Потом автобус. Не ели толком. Какие тут рекорды?
      А все-таки здорово! Юрка молодец, что затащил его в эту экспедицию. Ну что бы он делал сейчас дома? В лучшем случае валялся бы на пляже. Каникулы!
      * * *
      Данька шевельнул запекшимися губами.
      - Кретин, - вслух сказал он. - Вот тебе каникулы. Нашел развлечение?
      ... Они только что сдали последний экзамен на третьем курсе. Отстрелялись. И всей группой двинули в парк за Яузу - по пиву. А вечером в общежитие заскочил Юрка. Успел сбегать домой - москвич, хорошо ему! Впрочем, сам Юра так не считал, завидуя обшежитской вольнице.
      Так вот тогда-то он и обмолвился об экспедиции. Данька машинально переспросил. Юрка ответил. Дальше больше. Агитатор из Юрки получился б отменный. Поедем, говорит. Пару неделек пошатаемся. Что дома-то делать? Пещеры посмотрим. Ребята там - что надо, девочки.
      Раньше Данька в оходы не ходил. Велосипедом занимался. Сборы, тренировки, соревнования. А тут вдруг решил - поеду! Пару недель в экспедиции, а потом домой. И то сказать, в пещерах ни разу не был...
      Данька качнулся вперед, тень на дороге дернулась, поплыла по прошлогодней хвое. Сердце, вроде, притихло. Ну, пошли!
      Низко согнувшись, Данька полез на очередной бугор.
      Эта тень! Невесомая клякса. Снова, набухая, подступили к глазам солнечные пятна.
      ...Как шоссе. И та же скрюченная тень, и жажда, и подступающая вдруг немощь. Шоссе. И он в отрыве. скорость, правда, поменьше...
      Данька криво усмехнулся. Хотел сплюнуть густую слюну, но не стал. Тренер всегда говорил: не плюйся, не верблюд. Береги влагу.
      Не слюна - пластилин.
      Данька трудно сглотнул под шаг, дыхание не сбил. Хорошо.
      Петляя между стволами, выбрасывая в стороны объезды, дорога круто забирала вверх. Дорога, как диковинное дерево прорастала сквозь лес, не желая умирать в завалах и колдобинах. Лягушачей окраски ямины эти изумляли величиной. Так и веяло от них надрывным треском тракторных движков, автомобильной трагедией. То тут, то там из рясочной тины торчали ободранные металлом ошкуренные ваги. данька с трудом перелез через преграждавший дорогу ствол. Рухнуло же бревнище!
      И пятнадцати минут не прошло, а уже снова свинцовой болью натянуло плечи. И мухи эти! Так и вьются, сволочи...
      Данька по-лошадиному мотнул головой. Нет, это не велосипед. Там борешься с ветром. Здесь же - как ложка в патоке. Данька вытер щеку о плечо. Пот заливал лицо, капал на дорогу, едко резал глаза. Щиплет, зараза!
      ...Не шоссе. Но что-то общее есть. Он в отрыве, он один. Один! Самоубийца. Хорошо, что он "сухой". Толстому тут - точка. Плечи стерпеть можно, лишь бы "мотор" вытянул.
      Нет, все, стоп-машина! Чуть дыша, Данька примерился, привалился рюкзаком к толстому стволу, подсел, облегчил плечи.
      Вспомнились Нелкины насмешливо-удивленные глаза. Он не смотрел на нее, а все же заметил. И глаза, и твердую влажную шею в вырезе желтенькой майки.
      ...Он обошел их на первом же привале. Ребята заметили его не сразу: сидели на траве, откинувшись на рюкзаки. Голоса покрывало лесным шумом, но по тому, как Володя встал и направился было к дороге, сбрасывая высоту, Данька понял - пошел помогать. Ему, Даньке. Думают, он все - расписался...
      Данька зло закусил засолоневшую губу. Нет, это ж надо так сглупить! Что он хотел доказать? Чего доказывать-то? Ведь он же не знал! Факт. Знал бы - не стал вчера ломить впереди всех. Так что все было честно. Честно?
      Данька покрепче уперся в тянущую магнитом землю, зажмурился, пережидая соленую резь в глазах.
      Если быть честным, то вчера он, конечно, сачканул. Зазорно показалось после того вечернего разговора отставать. Вот и скакал впереди группы - благо, дорога была одна: не собьешься. Еще пару раз подумал, чего тянутся, мол, можно бы и быстрее, коль охота на перевал поспеть. Потом подустал, сбавил, но все равно до вечера так и шел впереди всех.
      Перед тем - утром - Володя, их руководитель, сам взвесил руками его рюкзак. Молча. Точно так же обошел рюкзаки остальных. свой тоже, хотя и без того было видно - хорош вес. Нелке сказал:
      - Отдай что-нибудь, - поискал глазами. - Вон, Даниле отдай, он здоровый.
      Лучше б не говорил!
      Нелка глазом не повела, фыркнула:
      - Еще чего! Опять дожидаться будем.
      Мог бы тогда догадться... Нет же! Заело его, видишь. Больше, мол, дожидаться его не будут. Помчался. И к перевалу прибежал впереди всех. Как же, здоровый!
      Так бы он и не понял ничего, да черт попутал. А может, Бог подсказал. Вчера вечером, уже в потемках, Данька вылез из палатки. По делу вылез. Ну и запнулся о чей-то рюкзак. Шипя проклятия, нашарил в потемках злополучный мешок, хотел рывком поставить его на место...
      Не тут-то было! Рюкзачок, будто нехотя, приподнялся и снова лег на траву. Еще подумал: Вовкин, то ли? И тут увидел приметную даже в ночи черную летучую мышь на верхнем клапане. Зажатое в лапах солнце. Ахнул - Нелкин!
      Вот тут-то до него и дошло. Даже жарко стало. Как же это он сразу не сообразил? А еще туда же, в Джек Лондоны!
      Ту ночь Данька тяжело ворочался в спальнике, но сон не шел. Чего ж, Володя? Видел же, что у него недогруз. А впрочем... Чего с него взять? Он же чечако, новичок. Откуда знать, на что способна эта коломенская верста? Да-а... Вот тебе и Чилкут.
      Тогда-то он все и придумал. Придумал и заснул с облегчением. А встал чуть свет. Балбес. Серый рассвет туманом пеленал березы над лагерем, и перевалы ушли в пелену, затаились. Поеживаясь от утренней свежести, осторожно обошел вокруг палаток. Рюкзаки диковинными глыбами бугрились на траве. Влажно чернели котлы у подернутого пеплом кострища. Стараясь не шуметь, полез в первый рюкзак...
      Отгоняя мухоту, Данька мотнул головой. В висках все еще стучало. Велошапочка - хоть выжимай. Вот ведь! Потрлся. ШЩел бы сейчас с нормальным рюкзаком. Он ведь не отказывался: дали бы - понес. Не дали, так и ладно, им виднее. Они ж бывалые тут все. Поздно, батенька...
      ...Управился он быстро. Свой рюкзак еще до того поставил на заломленную березу. Удобная получилась березина - стоя можно в лямки влезть. Сложил все в рюкзак, упаковал. Места практически не оталось, так что спальник и остльное потом пришлось увязывать сверху. А тогда он потихоньку вернулся в платку, забрался в спальный мешок. И как провалился.
      Спасибо Юрке, утром растолкал. Данька, еще в сонной одури, высунулся на волю. Утро-то было! Роса, солнышко. Нелка выбралась из соседней палатки, потянулась, аж косточки хрустнули. Он не стерпел, зыркнул глазом. Уж больно хороша была Нелка: длинноногая, налитая. Руки, шея, хвост каштановый. Заметила.
      - Чечако! - Нелка изогнулсь презрительно. - Не здороваешься?
      - Доброе утро, - буркнул Данька. Как мог безразличнее.
      - Ой, доброе, чечако! - она дивной желтой кошкой скользнула к своему рюккзаку, нагнулсь, вытащила полотенце, пошла к ручью.
      Данька опять не удержался, глянул вслед. Осанка, походочка. Лебедь черная! И чего такие по горам с рюкзаками бродят? Ей бы... Нелка оглянулась вдруг, ожгла глзищами:
      - Что смотришь? Нравлюсь? Че-ча-ко!
      Данька вспыхнул до корней волос, но взгляд выдержал. Промолчал, правда. Не нашелся.
      - Ну, смотри, - девушка склонила голову к плечу, прищурилась. Че-ча-ко! - только зубы высверком.
      Дался ей этот чечако! Юрка, черт. Влез тогда с этим Кондайком. Интересно ему, понимаешь, кто больше унесет: они - фунтов или мы - килограммов. Ну да ладно.
      Позавтракали они. Данька пожевал рисовой каши. За компанию больше. Аппетита совсем не было. Он и вообще по утрам не очень-то усердствовал, а после нагрузок так и вовсе. Пока ребят сворачивали палатки, спустился к ручью. Выскреб от нагара ведро, подумал, умылся еще раз. Вода, поначалу казавшаяся теплой, в конце концов добила-таки сонную дурь. Даже озноб прошиб.
      А когда вернулся на поляну, лагеря не было. Ребята сидели на рюкзаках, смотрели - будто его одного ждали. Данька сунул Юрке ведро, неспеша пошел к своей березине.
      Спальник он привязал к рюкзаку сверху, под клапан. Внутри сеста не осталось. Оглянулся. Володя подпрыгивал с рюкзаком, утряхивая груз. Махнул рукой:
      - Покатили!
      Ребята, помогая друг другу, вставали, тяжело направлялись к дороге.
      Нашаривая ремень, Данька привалился спиной к своему мешку. Он не заметил испытующего взгляда Володи, находу, из-под плеча. Данька ничего теперь не видел, потому что перед ним, заслоняя мир, возникла и замерла на траве длинноногая тень. Она!
      Преодолевая оцепенение, поднял насторженный взгляд.
      Нелка тягуче повела плечами, расправила широкие лямки, прищурилась.
      - Чечако! Если и сегодня, - она белозубо улыбнулсь, коротко кивнула на перевал. - Если и сегодня придешь первым - поцелую. Ну? Че-ча-ко!
      И пошла. Упруго, ровно, только солнце на загорелых ногах.
      Данька ошарашенно открыл рот. И вдруг озлился.
      - Первым, говоришь?
      Яростно сунул плечи в ремни - хорошо еще сделал войлочные подушки! рванул рюкзак с березины и чуть не присел. Весом сдавило плечи, прижало поясницу. Будто хрустнуло.
      - Перебрал! - ахнул Данька.
      Он сделал несколько шагов. Вот тебе и сто двадцать фунтов! Ведь не меньше. А то все сто пятьдесят. Вот они - сумочки! Специально изготовленные сумки с индивидуальным спелеоснаряжением. Володя их сам конструировал. В них было уложено все личное "железо" - обвязки, самохваты, карабины. Спелеосумки Данька вытаскивал из рюкзаков намеренно. При добром весе они имели малый объем. По отдельности они не казались тяжелыми. А все вместе... Пижон! Геракл велосипедный.
      Раздумывать было некогда. Надо было что-то решать, пока еще ребята не ушли далеко. Лезть таким мешком на перевал?
      Данька открыл было рот, но снова в глаза ударила нелкина ровная, будто плывущая, походка. Она что-то хохотнула там, еле слышное, и Данка следал вторую глупость. Он пошел. Впрягся. Назвался груздем. Идиот! Собственно, выбора у него теперь не было.
      * * *
      Дважды, четырежды идиот! Данька с усилием откачнулся от ствола. Нет, так лучше не отдыхать. Одна мука.
      Ну так пошел!
      Если бы вся дорога состояла только из первых шагов!
      Пошел. Данька с трудом поплелся по глинистой обочине.
      ...Так вот. К первому привалу он отстал от группы метров на сто. По уму, надо было дойти до ребят, бросить мешок и сказать... Что-нибудь. Ну, хотел помочь, ну, перебрал, не могу больше. Посмеялись бы да и все. Так нет же. Попала шлея под хвост.
      Он достал их на привале, когда Володя уже шел к нему навстречу, и двинул дальше. Тогда Данька еще не знал, что будет так плохо. Он достал их и, даже не глядя ни на кого, ощутил, что что-то изменилось в их взглядах. С самого начала похода Данька чувствовал, что к нем присматриваются. Благожелательно, по-доброму, но присматриваются. Что за человек? Новичок!
      Данька старался держаться также: дружелюбно, но независимо. Ему нравились эти ребята. И сразу захотелось почувствовать себя среди них своим. Странно. Он давно не испытывал ничего похожего. Со времен его первой велокоманды.
      И вот сейчас он почувствовал, что что-то изменилось. Но он двинул дальше. Молча, глядя под ноги, только бы не оступиться, не упасть. Данька знал, упадет - сам не поднимется.
      Кто-то окликнул его. Кажется, Володя. Он шел навстречу, и посторонился, пропуская его.
      Кто-то сказал - стой, покурим!
      Кто-то удивленно рисвистнул: - Во, дает!
      Данька не обернулся. Не то, чтобы не хотел. Скорее, не мог. И все же увидел: лежа в траве, Нелка смотрела на него. На смуглой щеке пыльца, в зубах травинка. Смотрела недоверчиво, с тенью былой насмешки.
      Чечако!
      Да, тогда Данька не знал, что будет так скверно. Солнце. Оно выкатилось неведомо откуда непрошенно зачем. Громоздкое, яростное. Вскарабкалось над горами, сгустило воздух, накалило лес. Где-то позади под его кронами гулко раздавались голоса. Влажный дух чащобы, как раскаленное марево над шоссе. А пелетон, похоже, отстал... Вперед!
      Следующий час он держался на злости. Тело - комок боли и усталости. Солнце теперь било в спину, в кинжальную прорезь дороги, и черная данькина тень качалась перед ним по ее бурой перевитой корнями поверхности. Уныло-нелепая тень на тоненьких ножках. Она сгибается, дергается в мучительном ритме. А чертова дорога уходит, наверно, к самому небу...
      Шоссе. Какое, к черту, шоссе! Тренер как-то обмолвился, что с его данными можно стать неплохим "горником". Сух, жилист, ни грамма лишнего веса. Надо только работать.
      "Горный король"! Это он-то - король? Выжатая в лимон сосиска... Эти, у Лондона, уродовались из-за золота. И все их понимали. И до сих пор понимают. А он? Он, видите ли, так отдыхает! Чечако. Не-ет, пора выбрасывать патроны...
      * * *
      Данька остановился. И тень остановилась, распласталсь у ног черной тряпкой. Последний подъем - каменистые осклизы, искрошенные тракторныи гусеницами глыбы - выжали из него все. Уже не думая о том, что может и не подняться, Данька повалился на обочину. Рюкзак тупо ударился в землю, потянул назад, с хрустом подминая кусты.
      С мстительным наслаждением Данька вытянул плечи из лямок, отполз, растянулся поперек дороги. Все. Он сдох, спекся. Что угодно, но с него довольно. Больше он не делает ни шагу. Пусть забирают свои фунты-килограммы! Он будет крутить педали. Там хоть не ломит плечи. Он не верблюд, не вьючное животное.
      Данька со скрипом сел. Дорога была почти сухая. Водички бы... Стянул с головы шапочку, вычистил из глаз соль. Прооргался, глянул по сторонам и - не поверил.
      - Постой, постой... - Данька, как мог быстро, цепляясь за кусты, встал. Посмотрел назад - дорога шла вниз. Посмотрел вперед - там, в полусотне шагов, дорога исчезала, проваливаясь в просветлевший лес. Еще не веря, он проковылял эти полсотни шагов и тупо уставился вниз, куда убегала, срывалась на скат дорога. Перевал!
      Он слелал несколько шагов назад к своему чудовищному рюкзаку. Будто летел! Ноги подпрыгивали, освобожденные от давящей тяжести. Вот ведь, а? Данька - мог бы - пустился в пляс. Что - взяла? То-то. Перева-ал!
      Ладно. Дальше-то что? Он в раздумьи замер, уставясь на дорогу, и тень окорно замерла у его ног.Здесь, на перевале, было прохладнее, и ветерок, налетая, ворошил листву и разом просохшие данькины волосы. Ой, как все болит! Ничего. Сейчас он оклемается и пойдет вниз. Все же девчата там. Интересно, какой получился отрыв?
      Данька вдруг ясно-ясно представил ее прозрачные черненые ресницами глаза. Что бы такое сказать?
      Он ничего не скажет. Он подойдет, молча возьмет у нее рюкзак, молча потянет гору. А она... Она будет идти и мучиться. Потому что с каждым шагом будет приближаться перевал. Вот так.
      - Раскатал губищу! - Данька весело усмехнулся.
      Шутки - шутками, а время идти. Может, и правда, кому помочь надо. Все-таки перева-ал! Яман-тау. Хм! Я мотаю... Пора двигать.
      Данька косо глянул на свою тень.
      - Ну? Че разлеглась? Че-ча-ко!
      1981-1894 год
      ПАЧКА ЧАЯ.
      ==============
      Ах, доpогами, доpогами
      Уходили мы домой.
      Оставляя непpоглоченным
      В гоpле гоpечи комок.
      Оставляя недокуpенной
      Гоpстку с кpошками махpы.
      Оставляя след запутанный
      От гоpы и до гоpы.
      "Сумганская баллада"
      Мы вышли с фермы только часам к двум. Да мы и не ставили себе больших задач. Ночевать решили на ташильгане, чтобы на следующий день уйти через перевалы в Сергушкино.
      Нас было трое, и мы были сухие и звонкие, как березовые полешки, которыми в то утро мы в последний раз затопили печку старенькой избушки на Сумгане. Месяц экспедиции выжал из нас все: начиная с веса и кончая силами.
      Нас оставалось трое, ребят давно уехали в город, а вот тепрь уходили и мы. И было немного грустно, потому что за этот месяц, выход из Пропасти на непостижимо меняющуюся за время нашего отсутствия Землю, мы привыкли видеть все это: посеревшие нахохленные домики фермы среди расхристанных покосившихся загонов, ручеек под ними, выступившие из полегшей травы белые скалы и карры вдоль тропы. И раздвоенную, будто распятую на фоне дождливого неба, сосну над фермой. А еще выше, в туманно олумгле - курчавящиеся далекими лесами хребты.
      Мы уходили, а урочище все также таинственно хмурилось нам вслед. И где-то лева, вон - пойти по логу - остался Кутук-Сумган, наша Пропасть. Две недели провели мы в его недрах, в хаосе величественного мрачного мира, имя которому - Пещера, пытаясь разобраться в нем, проникнуть в самое сокровенное. Две недели подземной жизни, поиска, риска и тяжелейшей работы. Но Пропасть не сдалась и на этот раз. И вот мы уходим, а чудовищное жерло Пропасти все также бесстрыстно смотрит в бегущие над ним и над нами облака. Как смотрит, наверно, и сейчас...
      До свиданья. Мы еще вернемся.
      Дорога вела нас через просторные поляны, уже присыпанные тонким снежком. Но был только конец сентября, и травинки н хотели сдаваться то тут, то там пробивались сквозь снег. Мы шли совсем недолго, а рюкзаки уже начинали давить плечи. И это несмотря на то, что акваланги и часть снаряжения - килограммов сто тридцать, пришлось оставить в тайнике около фермы. Даже будь мы не так выжаты экспедицией, нам не унести всего этого втроем.
      Да и оставшегося хватило, чтобы уже на первом подъеме тонко, тягуче заныли ноги и спины. Мы слишком устали за эту экспедицию. Но идти было надо, и мы уже разматывали не первый километр, когда солнце, весь день прятавшееся за тучами, начало садиться за горизонт.
      Пошел снег. Невесомый, густой, он кружился над березовыми перелесками, засыпая непокорно зеленую траву. Это было красиво и грустно.
      И вдруг с далекого горизонта в узкую щель под облаками ударило солнце. Оранжевое, золотое, алое - все перемешалось в его олепительных, низко стелющихся над землей, лучах.
      Мы оторопело замерли, не в силах объять эту красоту. Снег все летел, плотно, густо, а сквозь его ватную круговерть алыми спицами настилом било солнце.
      Потом на нас нашло безумие. И позабыв про двухпудовые мешки, мы кричали и кружились, такие же невесомые, как эти снежные вихри. Мы бли счастливы, как дети. Мы так давно не видели Солнца в своих подземных лагерях, а после - в пасмурных днях на пропитанной дождями Земле.
      * * *
      Потом м шли по лесной дороге, - сумерки догнали нас, а в глазах все стояло нечаянное чудо снега и солнца, налетевшее и также вдруг умчавшееся, словно в далекую сказочную страну.
      Мы шли по лесной дороге, и постепенно земные заботы снова овладевали нами, потому что надвигалась ночь, а у нас не осталось ни грамма сахара и ни одного сухаря. Лишь несколько банок кильки да тщательно собранная в мешочек мелкая, как пыль, сухарная крошка.
      И еще - пачка чая, чудом уцелевшая в глубине рюкзака: большая пачка индийского "со слоном". А впереди была ночь, день ходьбы через превалы и, может быть, еще одна ночь.
      * * *
      На Ташильгане оказалось полно народу: пастухи, ветеринары, еще кто-то с отдаленных ферм. Под навесом уютно фыркали и шелестели соломой расседланные кони, и нам не мгновение снова стало грустно. Все-таки мы здорово рассчитывали провести эту ночь в тепле.
      Но оказалось, что мы рано расстраивались. Бродя по здешним горам, мы уже не раз убеждались в гостеприимности и доброжелательности местных людей. Их жизнь, также как и наша сейчас, был лишена городских условностей и предрссудков. Нас приняли, как своих, и когда мы, отводя глаза от давно не виденного хлеба, полезли в рюкзаки за консервами, нас без лишних слов усадили к общему столу.
      Потом в полутьме, разгоняемой лишь притушенной соляровой лампой, курили все вместе ароматную махорку, слушали сквозь налетающие волны сна гортанные башкирские фразы.
      Спали кто на чем, густо, в повалку. Какая разница? Главное - в тепле.
      * * *
      Пастухи встают рано, и утром, чуть свет, мы уже шагали по хрустящей ледком взявшейся за ночь дороге, унося с собой тихую благодарность к людям, встретившим нас вчера, совершенно незнакомых, накормили, а сегодня дали в дорогу целую четверть - четверть! - круглого душистого хлеба. Ледок весело хрустел под ногами, и мы спешили пройти как можно больше, пока накатывающийся день не растопил его звонкую корочку в слякотную дорожную глину.
      Дорога петляла по вдруг просветлевшему прореженному осенью лесу, а в глазах все еще стояли домики Ташильгана, полуразрушенные, лишь один - с дымком, банька над ручьем и круглая, как шар, сенокосная сопка за ними. И там, за и над всем этим, совсем уже далеко - лесистые контуры Яман-тау - нашей вчерашней дороги.
      Лес был засыпан снегом, но дорога не хотела замерзать надолго. Двое из нас были в сапогах, но у третьего после месяца экспедиции уже не оставалось ничего, кроме тяжелых отриконенных горных ботинок. Мокрые, буквально пудовые, они мешали идти.
      Дорога была нам в радость. Мы давно уже перешагнули в себе тот барьер, после которого мало обращаешь внимания на боль и усталость. Звонкие и легкие, почти бежали мы по заснеженным перелескам, но нашему товарищу становилось все труднее. Он стер ноги, к тому же его била неведомо где приставшая жестокая простуда. И что хуже всего - разболелся зуб.
      Он шел молча, он умел терпеть. Мы знали это, и наши сердца разрывались от невозможности помочь, облегчить ему эту ставшую пыткой дорогу.
      Погода портилась. С утра было ясно, но к полудню потеплело. И вдруг, вместе с порывистым ветром, с хребтов потянуло холодом. Ветер продувал насквозь, и мы, довольно легко одетые - кто мог подумать, что будем уходить уже зимой? - мы согревались только на ходу и шли почти без привалов. И с каждым часом нашему товарищу становилось все хуже. А мы не могли взять у него вес, потому что каждый из нас нес столько, сколько мог. И еще потому, что без рюкзака он просто замерз бы на пронизывающем ветру, сотрясающем лес.
      И все же мы шли, не сбавляя темпа. И только потом, когда и второй из нас на подходе к последнему перевалу вдруг не выдержал и тяжело опреся н ледоруб, мы узнали, что у него всю дорогу болело выбитое в Пропасти, а теперь раздерганное дорогой, колено.
      Мы перекусили километрах в семи от Сергушкино, у старой, брошенной здесь кем-то бороны. Коченея на ветру, съели последний кусочек сала из НЗ и половину заветной горбушки. Очень хотелось закурить, но ветер и холод гнали нас дальше, и только зайдя в сосновую чащу, мы поняли, какую глупость сделали, остановившись на ветру. Здесь было тихо и сравнительно тепло, и мы торопливо скурили на троих свернутую из последне махорки тонкую самокрутку.
      * * *
      А на перевале, когда подъем уже почти сдал, из низких туч вдруг ударил снежный заряд, и все вокруг потемнело. Это было что-то невообрзимое. Плотная крутящаяся белая масса в один миг поглотила, засыпала нас.. Мир исчез в неистовстве снега. Мохнатые хлопья таяли на лицах, на штормовках, талые струйки текли за воротники. Видимость упала до двух-трех метров, и мы, растянувшись на подъеме, уже не видели друг друга. Мы кричали и шли через это белоснежное буйство, и наши голоса вязли, как в вате.
      Кончилось все также неожиданно, как и началось. Мы стояли на перевале - ослепленные, мокрые, и не верилось еще, что горы позади, что теперь остается только вниз, вниз, вниз! И так до самого поезда.
      Впереди, за лобастой известняковой сопкой, уже серело непогожее Нугушское водохранилище с рассыпанными по берегу домиками Сергушкино. Здесь мы надеялись договориться о транспорте, чтобы сократить последние километры до поселка, откуда к поезду уходил автобус.
      * * *
      На спуске с перевала на нас навалился дождь. И чем ниже мы уходили от снежных затянутых облаками хребтов, тем гуще сеял этот серый промозглый душ. Мы уже свыклись с зимой, и дождь был нам странен, как будто мы вдруг отшагнули в прошлое. С неба лило, а нам было уже почти все равно. Главное: мы дошли. Да к тому же у ншего товарища отпустил зуб, и это сразу добавило нам настроения.
      Рюкзаки сбросили на площади, если можно было так назвать эту расчавканную поляну посреди Сергушкино. Сложенные у забора бревна приняли их вес, и мы - наконец-то! - распрямили плечи. Чувствуя непривычную парящую легкость, пошли к "работной избе", как просебя, не сговариваясь, назвали большой дом на краю площади. Здесь вразброс стояли телеги, и понурые лошади тоскливо жевали мокрое желтое сено.
      Мы вошли и сразу поняли - не ко времени. Изба, полная подвыпивших мужиков, курилась табачным дымом. Нам очень нужна была лошадь, потому что у нас на троих оставались ровным счетом три здоровые ноги, и последние километры представлялись нам пыткой. Их было немного, этих последних километров. По ровной дороге вдоль озера. Но мы настроились, рассчитали себя только до Сергушкино. Мы выложились, и теперь ни у кого не оставалось сил, чтобы пройти еще и эти, последние, километры.
      Нам очень нужна была лошадь, и потому мы все же попытались заговорить. Но водки у нас не было, за подслеповатыми окнами шел дождь, а деньги в этих краях, да еще при такой погоде, стоили мало. Поэтому разговор, прерывистый и продымленный, на сложной смеси русских и башкирских восклицаний, междометий и покачиваний головой, принимал явно затяжной характер.
      Мы стояли измученные долгими горами, насквозь пропитанные дождем и усталостью, и чувствовали, как поднимается изнутри безнадежная злость. Надо было идти, потому что все равно идти было надо. Но трудно было вот так, когда уже думали, что все, снова приниматься за рюкзаки.
      И мы повернулись уже было к дверям, когда из толпы сытых в тепле и водке телогреек поднялся сухощавый башкир и окликнул нас:
      - Эй, погоди. Я повезу.
      Недоверчиво, сдерживая робко зародившуюся в груди надежду, слушали мы, как загомонили мужики, залопотали что-то предостерегающее. Но наш неожиданный друг молча протолкался к выходу и вслед за нами вышел под дождь.
      * * *
      С серого неба сочилась непогода. вслед за башкиром мы пересекли пропитанную водой площадь.
      - Забирайте, - он с интересом окинул взглядом наши здоровенные рюкзаки. - В дом пойдем.
      Стараясь не хромать, мы прошли вдоль окраинных домов и по одному втянулись через калитку в небольшой дворик.
      - Бросай сюда, - хозяин поправил солому н дне телеги. - Сзади ближе бросай.
      Мы положили три рюкзака, и места в телеге не осталось - будто его никогда и не было. Погрузили, замерли в нерешительности, широко расставив залитые грязью ноги. Хозяин поднял глаза: