ГЛАВА 23

На следующее утро нам вновь пришлось выехать из дома при первых проблесках рассвета. Надежды на то, что гроза повлечет за собой перемену погоды, оказались тщетными. Было даже жарче, чем обычно, на небе не было видно ни облачка. Под жгучими лучами солнца лужи высыхали на глазах, от куч всякого хлама, нанесенных дождевыми потоками, шел зловонный пар.

Я полагал, что мои планы на сегодняшнее утро могут не слишком понравиться Бараку. После визита в Ньюгейтскую тюрьму я намеревался отправиться в Гилдхолл, дабы передать совету свои рекомендации относительно дальнейшего ведения иска против Билкнэпа. Покончив с этим, я собирался отыскать в библиотеке книги, которые мне не удалось получить в Линкольнс-Инне. Таким образом, дела, намеченные мною на утро, не имели прямого отношения к греческому огню. Как ни странно, у Барака это не вызвало ни малейших возражений. Он сказал, что еще раз пройдется по тавернам, узнает, нет ли новостей о лжесвидетелях или о Токи. Более того, он немало удивил меня, выразив желание вместе со мной отправиться в Яму и повидать Элизабет. Я, со своей стороны, обещал днем еще раз встретиться с леди Онор и возобновить наш занимательный разговор.

Добравшись до Ньюгейта, мы оставили лошадей в ближайшей харчевне. Не обращая внимания на руки, тянувшиеся к нам из-за решетки для подаяния, я постучал в дверь.

Нам открыл тучный надзиратель.

– Опять этот законник, – проворчал он. – От вашего клиента нам всем одни лишние хлопоты.

– Джозеф Уэнтворт уже здесь? У нас с ним назначена встреча.

– Здесь, где ж ему еще быть. – Надзиратель стоял в дверях, преграждая нам путь своей жирной тушей. – Он задолжал мне шесть пенсов и до сих пор не отдал.

– И на что же ему понадобились шесть пенсов?

– Вчера эта ведьма, его племянница, совсем рехнулась, и пришлось обрить ей голову. Представьте себе, ни с того ни с сего она принялась визжать, завывать и метаться. Мы заковали ее в цепи, и я позвал цирюльника, чтобы тот сбрил ее грязные космы. Да будет вам известно, это самое лучшее средство охладить мозги. Мы всегда бреем свихнувшихся арестантов. Однако это дорогое удовольствие.

Я молча протянул ему шесть пенсов. Надзиратель довольно кивнул и отступил, пропустив нас в темный коридор. Палящий зной проникал даже сквозь толстые каменные плиты Ньюгейта, и внутри царила невыносимая духота. Откуда-то доносилось мерное капанье воды. Вонь стояла одуряющая. Барак сморщил нос.

– Здесь смердит, как в нужнике Люцифера, – проворчал он.

Заметив Джозефа, понуро сидевшего на скамье, мы поспешили к нему. Вид у него был совершенно убитый, однако, когда он завидел меня, в глазах его мелькнула слабая тень радости. – Что произошло? – спросил я. – Надзиратель только что заявил, что Элизабет сошла с ума.

– Спасибо, что пришли, сэр. Я в полной растерянности. Вы знаете, с того самого дня, как случилось несчастье с Ральфом, Элизабет не проронила ни слова. Она молчала много дней подряд. А вчера забрали на казнь старуху, вместе с сыном укравшую лошадь. – Джозеф достал платок, когда-то подаренный ему Элизабет, и вытер вспотевший лоб. – Как только эту женщину увели, Лиззи точно подменили. Она начала визжать и бросаться на стены. Одному Богу известно, почему это случилось, ведь старуха ни разу ей доброго слова не сказала. Лиззи так буйствовала, что тюремщикам пришлось заковать ее в цепи.

Джозеф устремил на меня взгляд, исполненный душевной муки.

– Они обрили ее волосы, ее чудесные вьющиеся волосы, и пытались заставить меня заплатить цирюльнику. Я отказался, ведь, будь моя воля, я никогда не позволил бы совершить подобную жестокость.

Я опустился на скамью рядом с ним.

– Джозеф, как это ни печально, здесь вы должны платить за все, что они потребуют. Иначе тюремщики будут обращаться с Элизабет еще хуже.

Джозеф потупил голову и неохотно кивнул. Я догадался, что, препираясь с тюремщиками из-за денег, бедный Джозеф отчаянно пытался сохранить остатки собственного достоинства.

– А как сейчас ведет себя Элизабет?

– К счастью, успокоилась. Но бедная девочка порезалась и наставила себе синяков.

– Что ж, идем, попытаемся с ней поговорить. Джозеф вопросительно взглянул на Барака.

– Это мой помощник, – пояснил я, вспомнив, что Джозеф уже видел Барака. – Вы не возражаете, если он пойдет вместе с нами?

– Нет, – пожал плечами Джозеф. – Я готов принять помощь от всякого.

– Идемте же, – произнес я, стараясь придать своему голосу бодрость, которой отнюдь не ощущал. – Нам надо увидеть Элизабет.

Со времени моего последнего свидания с несчастной девушкой прошло всего несколько дней, но мне казалось, это было давным-давно.

Дородный надзиратель снова провел нас мимо камер, где на соломе лежали закованные в цепи арестанты, в так называемую Яму.

– Сегодня-то ваша бесноватая притихла, – сообщил он по дороге. – А что вчера вытворяла – просто жуть. Когда пришел цирюльник, начала орать и изворачиваться, точно змея. Хорошо еще, он не разрезал ей башку своей бритвой. Нам пришлось держать ее за руки и за ноги, пока он брил ее космы.

Надзиратель распахнул дверь, и в носы нам ударила вонь еще более удушливая, чем та, что пропитала здешние коридоры. При виде Элизабет у меня буквально отвисла челюсть, ибо ныне бедная девушка весьма отдаленно напоминала человеческое существо. Скрючившись, она лежала на соломе. Покрытое ссадинами лицо, потемневшее от грязи и запекшейся крови, составляло резкий контраст с наголо обритой белой макушкой.

Я приблизился к ней.

– Элизабет, – произнес я, стараясь говорить как можно мягче и ласковее. – Что с вами случилось?

Я заметил, что у девушки разбита губа; как видно, вчера кто-то из надзирателей ударил ее, когда она от них вырывалась. Она уставилась на меня своими огромными темно-зелеными глазами. Несмотря на жалкое ее состояние, во взгляде Элизабет, прежде потухшем и непроницаемом, сегодня полыхала жизнь, точнее, откровенная злоба. Она сверкнула глазами в сторону Барака.

– Это мастер Барак, мой помощник, – пояснил я. – Я вижу, вас ударили?

Я протянул руку, и Элизабет резко подалась назад. Раздался лязг, и я заметил, что она прикована к стене длинными цепями, а в тонкие запястья и лодыжки впиваются тяжелые железные кольца.

– Вы расстроились из-за той старухи? – осторожно спросил я. – Из-за того, что ее увели на казнь?

Элизабет не ответила, лишь продолжала пожирать меня лихорадочно горящими глазами.

– Можно мне кое-что сказать ей? – прошептал Барак, наклонившись ко мне. – Клянусь, я буду предельно мягок.

Способность Барака быть мягким и вежливым вызывала у меня серьезные сомнения. Впрочем, Элизабет в ее нынешнем состоянии вряд ли что-нибудь могло повредить. Я кивнул в знак согласия.

Барак опустился на колени рядом с Элизабет.

– Я не знаю, какова причина вашей печали, мистрис, – тихо и проникновенно произнес он. – Но если вы и дальше будете молчать, об этом так и не узнает никто. Вы умрете, и люди о вас забудут. Именно так они предпочитают поступать с неразрешенными загадками: поскорее забывать их.

Элизабет вперила в него долгий пронзительный взгляд. Барак удовлетворенно кивнул.

– Мне кажется, я догадываюсь, почему участь старухи-конокрадки произвела на вас такое тяжелое впечатление, – произнес он. – Вы подумали о том, что вас ожидает такой же конец и тут ничего нельзя изменить. Скажите, я прав?

Элизабет сделала движение рукой, и Барак поспешно подался назад, словно опасаясь, что она его ударит. Но девушка всего лишь искала что-то под гнилой соломой. Через несколько секунд Элизабет извлекла на свет кусок угля. Морщась от боли, которую доставляли ей оковы, она нагнулась и принялась расчищать каменный пол перед собой. Я бросился ей на помощь, на Барак знаком остановил меня. Наконец Элизабет расчистила несколько каменных плит от соломы и присохшего дерьма и принялась писать. Мы в молчании наблюдали за движением ее руки. Когда Элизабет закончила и выпрямилась, я наклонился и, прищурив глаза, так как в Яме царил полумрак, с трудом разобрал выведенные ею слова. Это была надпись по-латыни: damnata iam luce ferox.

– Что это означает? – спросил озадаченный Джозеф.

– «Дамната» – это, скорее всего, «проклятый», – предположил Барак.

– Это цитата из Лукиана, – пояснил я. – Труды этого автора я видел в ее комнате. А переводится это так: «разбуженный дневным светом осужден на смерть». Так говорили о себе римские воины, которые понимали, что им предстоит неминуемо проиграть битву. Они сами лишали себя жизни, предпочитая смерть поражению.

Элизабет сидела неподвижно, прислонившись к стене. Усилия, потраченные на надпись, казалось, окончательно изнурили ее. Однако взгляд несчастной девушки по-прежнему беспокойно метался по нашим лицам.

– И что она хочет этим сказать? – спросил Джозеф.

– Думаю, тут может быть только одно толкование: Элизабет предпочитает смерть унижению, которым грозит ей новый процесс. Она уверена, что проиграет его.

– Именно поэтому она отказывается говорить, – кивнул Барак. – Но послушайте меня, юная леди, это ведь непростительная глупость. Нельзя упускать возможность рассказать людям правду и оправдать себя.

– Если бы вы рассказали правду, Элизабет, – тихо и убедительно произнес я, – суд признал бы вас невиновной.

– Лиззи, я знаю, ты ни в чем не виновата! – ломая руки, воскликнул Джозеф. – Умоляю, расскажи нам, что произошло тогда в саду! Не терзай мне душу своим молчанием, ведь это же невыносимо! Ты поступаешь со мной жестоко!

Впервые я стал свидетелем того, как кроткий Джозеф потерял терпение и позволил себе упрекнуть обожаемую племянницу. Откровенно говоря, чувства его были мне более чем понятны. Однако Элизабет вновь не проронила ни слова. Она лишь взглянула вниз, на нацарапанные углем латинские слова, и едва заметно покачала головой.

После минутного раздумья я, громко скрипнув суставами, последовал примеру Барака и опустился на колени рядом с девушкой.

– Я был в доме вашего дяди Эдвина, Элизабет, – сообщил я. – Беседовал с ним и вашей бабушкой, с обеими кузинами и дворецким.

Говоря все это, я не сводил глаз с лица Элизабет, пытаясь определить, не изменится ли его выражение при упоминании кого-либо из домочадцев. Но во взгляде Элизабет по-прежнему полыхала лишь злоба.

– Все они уверены в том, что вы совершили убийство, – продолжал я.

Рот Элизабет искривила горькая усмешка, и из разбитой губы тут же начала сочиться кровь. Я нагнулся к самому ее уху и прошептал так тихо, что расслышать меня могла только Элизабет:

– Я полагаю, все они пытаются что-то скрыть. И тайна спрятана в том самом колодце, куда упал Ральф!

Во взгляде Элизабет, по-прежнему неотрывно устремленном на меня, полыхнул ужас.

– Я попытаюсь выяснить, что скрывается в колодце, – по-прежнему едва слышно пообещал я. – А еще мне известно, что покойный Ральф доставлял своей матери много тревог и огорчений. Я непременно узнаю правду, Элизабет.

И тут Элизабет заговорила. Голос, которым она так долго не пользовалась, оказался прерывистым и сиплым.

– Если вы узнаете правду, это никому не принесет пользы, – прошептала Элизабет. – Вы лишь утратите веру в Господа нашего Иисуса Христа.

За этими словами последовал приступ надсадного кашля, заставившего Элизабет согнуться пополам. Джозеф поднес к ее губам кружку с водой. Она сделала несколько жадных глотков и вновь согнулась, спрятав лицо в коленях.

– Лиззи! – дрожащим голосом воскликнул Джозеф. – О чем ты, Лизи?! Прошу, расскажи нам все без утайки!

Но она не изменила позы, словно и не слышала его мольбы.

Я медленно встал.

– Не думаю, что она произнесет еще хоть слово, – обратился я к своим спутникам. – Идемте, надо дать ей покой.

Я обвел взглядом Яму. В дальнем углу, там, где обычно лежала старуха, солома еще была примята.

– Долго она здесь не протянет, – заметил Барак. – Всякому ясно, она не привыкла ни к таким условиям, ни к такому обращению. Неудивительно, что бедняга повредилась в рассудке.

– Лиззи, умоляю, расскажи нам все! – едва не плача, твердил Джозеф. – Как ты жестока, господи, как ты жестока! Подумай, ведь, оставляя нас в неведении, ты поступаешь противно христианскому долгу.

Барак бросил на убитого горем фермера предостерегающий взгляд и опустил руку на его дрожащее плечо.

– Идемте, Джозеф, идемте!

Я постучал в дверь, и надзиратель вновь провел нас по коридору к выходу из тюрьмы. Покинуть эти мрачные стены было для всех нас большим облегчением.

Джозеф все еще пребывал в страшном волнении.

– Мы не должны оставлять ее сейчас, когда она наконец заговорила! – повторял он. – Вспомните, мастер Шардлейк, до нового судебного заседания осталось всего лишь восемь дней.

Я вскинул руку, призывая его замолчать.

– Джозеф, мне на ум пришло одно соображение. Пока я не могу сказать вам, в чем оно заключается. Но надеюсь, вскоре мы сумеем найти ключ к этой загадке.

– Но этот ключ у Лиззи, сэр! – горестно возопил Джозеф. – И, судя по всему, она намерена унести его с собой в могилу.

– Да, она явно не собирается делать хоть что-нибудь для собственного спасения. Поэтому нам придется обойтись без ее помощи.

– О господи, если бы только проникнуть в ее тайну! Скажите, а что вы ей шепнули? Ведь именно ваши слова заставили ее заговорить.

Мне вовсе не хотелось открывать свой секрет Джозефу. Несомненно, ему ни к чему было знать, что я намереваюсь тайно проникнуть в сад его брата.

– Джозеф, наберитесь терпения и подождите до завтра, – произнес я подчеркнуто невозмутимым и уверенным голосом. – Доверьтесь мне. А если вы решите вновь навестить Элизабет, сделайте милость, не пытайтесь заставить ее говорить. Этим вы только усугубите ее печальное положение.

– Мастер Шардлейк прав, – кивнул Барак. Джозеф переводил обеспокоенный взгляд с меня на Барака.

– Что ж, я сделаю все, что вы скажете, – пробормотал он. – Другого выхода у меня все равно нет. Но боюсь, я тоже сойду с ума, вслед за несчастной Лиззи.

Втроем мы отправились в харчевню, где оставили лошадей. Тротуар был узким, так что нам приходилось идти друг за другом; последним, уныло сгорбившись, брел Джозеф.

– Похоже, наш друг и в самом деле близок к помешательству, – вполголоса заметил я, обращаясь к Бараку. – Признаюсь откровенно, я и сам боюсь свихнуться от всех этих тайн и головоломок. Чувствую, силы мои на пределе.

Барак насмешливо вскинул бровь.

– Надеюсь, вы не собираетесь строить из себя мученика, – язвительно заметил он. – С меня достаточно Джозефа. И его злополучной племянницы. Этим двоим и в самом деле не позавидуешь.

– Кстати, вам удалось найти к Элизабет правильный подход, – сказал я, с интересом поглядывая на Барака. – Ведь это благодаря вам она написала латинскую фразу.

– Просто я слишком хорошо понимаю, что испытывает человек, попавший в подобную переделку, – пожал плечами Барак. – В детстве, когда я убежал из дома, мне казалось, весь мир ополчился против меня. Как ни удивительно, я понял, что это не так, лишь попав за решетку.

– Увы, с Элизабет подобного чуда не произошло. Судя по всему, она совершенно изверилась в мире и в людях.

– Да, для того, чтобы повергнуть ее в столь безысходное отчаяние, должно было произойти какое-то ужасное событие, – глубокомысленно изрек Барак. – И невероятное к тому же. Полагаю, девушка молчит лишь потому, что внушила себе: никто все равно не поверит ее рассказу. Что ж, посмотрим, что скрывается на дне этого проклятого колодца, – добавил он, понизив голос.

ГЛАВА 24

Пообещав Джозефу, что буду держать его в курсе всех новостей, я попрощался с ним. Проезжая через Чипсайд по направлению к Гилдхоллу, я размышлял о тайне, спрятанной на дне злополучного колодца. Впрочем, полностью отдаться размышлениям мне мешала необходимость постоянно озираться по сторонам, чтобы не задавить маленьких босоногих ребятишек, с веселыми криками игравших в подсыхающих лужах. «Вскоре жгучие солнечные лучи превратят воду в пар, который поднимется от земли и растворится в горячем воздухе, – подумал я. – Земля, воздух, огонь, вода; эти четыре основных элемента, соединяясь в неисчислимое множество сочетаний, образуют сей подлунный мир. Какое же из этих соединений породило греческий огонь?»

Прибыв в Гилдхолл, я оставил Канцлера в конюшне и вошел в здание. Верви я нашел в его маленькой, погруженной в полумрак конторе. Он просматривал какой-то контракт с неторопливой тщательностью, которая за годы адвокатской практики вошла у него в привычку. В какой-то момент я позавидовал его размеренной жизни, никогда не выходящей из накатанной колеи. Завидев меня, Верви приветливо кивнул, и я протянул ему лист бумаги, на котором вчера изложил все свои соображения относительно дела Билкнэпа. Он пробежал строчки глазами, временами одобрительно кивая, и поднял взгляд на меня.

– Итак, мастер Шардлейк, вы полагаете, что в суде лорд-канцлера мы можем одержать победу?

– У нас есть для этого все основания. Но не исключено, что рассмотрения иска придется ждать около года.

Верви бросил на меня многозначительный взгляд.

– Возможно, нам стоит внести в контору Шести клерков плату, которая превышает обычную, – заметил он.

– Да, это может значительно ускорить слушание дела. Кстати, сегодня утром я собираюсь осмотреть приобретенную Билкнэпом недвижимость. Несомненно, в суде лорд-канцлера пожелают ознакомиться со всеми обстоятельствами дела.

– Я рад, что вы так уверены в успехе, мастер Шардлейк. Городской совет придает большое значение этому иску. Многие здания, прежде принадлежавшие монастырям, ныне пребывают в плачевном состоянии. Эти полусгнившие трущобы, в которых ютится беднота, и домами-то трудно назвать. К тому же они служат источниками всяческой заразы, а сейчас, когда все вокруг высохло от жары, представляют угрозу пожара.

Верви бросил взгляд в окно, где виднелось безоблачное голубое небо.

– Если, не дай бог, в одном из таких домов вспыхнет пожар, имеющихся запасов воды не хватит, чтобы его потушить. А упрекать во всех бедах, как всегда, станут Городской совет. Мы делаем все, что в наших силах, пытаемся заменить протекающие трубы на новые, но состояние городского водопровода по-прежнему оставляет желать лучшего. – Я знаю литейщика, который делает новые трубы для водопровода. Его зовут мастер Лейтон.

– Да, есть такой. Кстати, мне надо срочно его отыскать. Он должен был предоставить готовые трубы подрядчикам, а сам как в воду канул. Вы хорошо с ним знакомы?

– Сам я с ним никогда не встречался, но слышал о нем как об очень опытном мастере.

– Да, он один из немногих литейщиков, способных выполнить столь сложный заказ, – кивнул головой Верви.

«Скорее всего, сей искусный литейщик уже покинул наш бренный мир», – подумал я.

Однако делиться с Верви своими предположениями не стал.

– Если уж я здесь, нельзя ли мне получить несколько книг в вашей библиотеке? – сменил я тему. – Возможно, мне будет позволено взять их домой?

– Не думаю, что в нашей библиотеке отыщутся какие-либо книги, которых не оказалось в Линкольнс-Инне, – с улыбкой возразил Верви.

– Но мне нужны отнюдь не труды по законоведению. Книги, которые я ищу, посвящены истории Рима. Сочинения Плутарха, Ливия и Плиния.

– Я дам вам записку к нашему библиотекарю. Кстати, я слышал о столкновении, произошедшем между вашим другом Годфри Уилрайтом и герцогом Норфолкским.

Я знал, что Верви является убежденным реформистом, и, следовательно, мог без всякой опаски говорить с ним об этой неприятной истории.

– Годфри проявил излишнюю пылкость, – заявил я.

– Да, времена вновь становятся опасными, и всем нам следует быть осмотрительнее, – подхватил Верви.

Несмотря на то что мы были одни, он понизил голос:

– В следующее воскресенье в Смитфилде будут сожжены два анабаптиста. Если только они не откажутся от своих убеждений. Городскому совету велено произвести необходимые приготовления к казни и обеспечить присутствие всех подмастерьев.

– Я ничего об этом не слыхал.

– Будущее внушает мне страх, – понурив голову, признался Верви. – Но я совсем забыл про ваши книги, мастер Шардлейк. Сейчас напишу записку.

Я беспокоился, что необходимые мне исторические труды исчезли и из библиотеки Городского совета. Но, к счастью, опасения оказались напрасными. Все интересующие меня книги стояли рядом, на одной полке. Я торопливо схватил их, словно обрел величайшее сокровище. Библиотекарь, похоже, относился к числу излишне ревностных хранителей, твердо уверенных, что книги следует держать на полке, а отнюдь не читать. Однако записка Верви убедила его, что мою просьбу необходимо уважить. С нескрываемой досадой он наблюдал, как я укладываю толстые тома в свою сумку. По ступенькам Гилдхолла я спускался с приятным сознанием того, что мне наконец удалось выполнить намеченное. Направляясь к воротам, я едва не столкнулся с сэром Эдвином Уэнтвортом.

За несколько дней, прошедших с нашей встречи, он, казалось, постарел на много лет. Душевная боль избороздила его лицо глубокими морщинами, взгляд потух. Он по-прежнему был облачен в глубокий траур. Под руку с сэром Эдвином шла его старшая дочь Сабина, а в некотором отдалении шествовал дворецкий Нидлер, с расчетными книгами под мышкой.

При виде меня сэр Эдвин резко остановился. Вид у него был такой разъяренный, словно он встретил злейшего врага. Я коснулся рукой шляпы в знак приветствия и уже собирался идти дальше, однако сэр Эдвин решительно преградил мне путь. Нидлер поспешно передал книги Сабине и встал рядом со своим господином, готовый оказать ему защиту и поддержку.

– Что вы здесь делали? – дрожащим от гнева голосом спросил сэр Эдвин. Лицо его, минуту назад бледное как полотно, теперь залилось краской. – Пытались что-нибудь выведать про мою семью?

– Вовсе нет, – ответил я со всей возможной кротостью. – Городской совет поручил мне ведение одного иска, которое не имеет к вашему делу ни малейшего отношения.

– Да, вы, крючкотворы, знаете, на чем нагреть руки. Вы своего не упустите, не так ли, горбатый скряга? Сколько вам заплатил Джозеф за то, чтобы вы обелили убийцу и помогли ей избежать заслуженной кары?

– Пока что мы не обсуждали с вашим братом размеры моего вознаграждения, – невозмутимо ответил я, твердо решив пропускать мимо ушей все оскорбления. – Я взялся за это дело исключительно потому, что убежден в невиновности вашей племянницы. Сэр Эдвин, неужели вам не приходит в голову, что вы стремитесь обречь на казнь невиновного, в то время как истинный убийца разгуливает на свободе?

– Похоже, вы воображаете, что разбираетесь в деле лучше коронера? – насмешливо спросил Нидлер.

Подобная наглость со стороны дворецкого уязвила меня больше, чем все нападки сэра Эдвина. Я ощутил, что внутри что-то щелкнуло.

– Насколько я понимаю, ваш слуга уполномочен выражать мнение хозяина? – осведомился я саркастическим тоном.

– Дэвид совершенно прав, – отрезал сэр Эдвин. – Всякому ясно, вам заплатили за то, чтобы вы запутали это очевидное дело.

– Кстати, вы имеете представление о том, что это такое – пытка прессом? – спросил я.

Двое членов Городского совета, поднимавшиеся по ступенькам, удивленно обернулись на мой излишне громкий голос, но я уже ни на что не обращал внимания.

– Осужденный на подобную пытку несколько дней лежит, придавленный каменными плитами, задыхаясь, изнывая от голода и жажды, и мечтает лишь об одном – чтобы хребет его поскорей сломался, положив конец адским мучениям.

По лицу Сабины потекли слезы. Сэр Эдвин с сочувствием взглянул на нее и вновь вперил в меня полыхающий злобой взгляд.

– Как вы смеете расписывать подобные ужасы перед моей несчастной дочерью! – взревел он. – Вы что, не понимаете, какую скорбь испытывает сестра, потерявшая брата! Какую скорбь испытывает отец, потерявший сына! Впрочем, где вам понять, гнусный, уродливый крючкотвор! У вас ведь нет ни семьи, ни детей. Нет и никогда не будет!

Гнев исказил его лицо, в уголках рта скопилась слюна. Уже несколько человек стояло на ступеньках, наблюдая за потешной сценой. У некоторых ругательства, которыми осыпал меня сэр Эдвин, вызывали сочувственный смех. Не желая, чтобы имя Элизабет прозвучало в присутствии всех этих зевак, я решил прекратить склоку. Не удостоив сэра Эдвина ответом, я двинулся своим путем. Нидлер попытался преградить мне путь, но я метнул в нахального дворецкого столь гневный взгляд, что он счел за благо ретироваться. Множество любопытных глаз глядело мне вслед, пока я шел к конюшням, где оставил Канцлера.

Руки мои дрожали, когда я отвязывал поводья. Я погладил Канцлера по голове, словно ища у него утешения, и старый конь, надеясь, что я принес ему что-нибудь вкусное, ткнулся влажными губами мне в ладонь. Ярость сэра Эдвина вывела меня из душевного равновесия. Судя по всему, жгучая ненависть, которую он испытывал к Элизабет, окончательно затмила его рассудок, не оставив места для сомнений и колебаний. Впрочем, возможно, сэр Эдвин прав: мне, никогда не имевшему детей, трудно понять чувства отца, потерявшего единственного сына. Я перекинул через плечо сумку с книгами, забрался в седло и двинулся по улице. К счастью, сэр Эдвин и его спутники уже ушли.

Я ехал вдоль городской стены к северу, туда, где располагался упраздненный францисканский монастырь Святого Михаила. Он находился на улице, вдоль которой добротные дома соседствовали с жалкими развалинами. Вокруг было пустынно и тихо. Монастырь оказался небольшим, церковь его вряд ли превосходила размерами самую обычную приходскую. Церковные двери были широко распахнуты, и, радуясь подобной удаче, я спешился и вошел.

Оказавшись внутри, я заморгал от удивления. По обеим сторонам нефа возвышались тонкие деревянные перегородки. Шаткие ступеньки вели к многочисленным дверям, за которыми, как видно, находились крохотные каморки. Центр нефа представлял собой узкий проход, на каменных плитах пола лежал толстый слой пыли. Боковые окна были скрыты перегородками, так что в нефе царил сумрак: свет проникал сюда сквозь единственное окно, расположенное на хорах.

У дверей были прикреплены два больших железных кольца. Судя по красовавшейся на полу куче засохшего навоза, здесь привязывали лошадей. Оставив Канцлера, я двинулся по нефу. Сразу было видно, что Билкнэп не счел нужным тратить большие деньги на перестройку церковного здания. Возведенные им перегородки казались такими хилыми, что могли в любую минуту рухнуть.

Одна из дверей, выходящих на дощатый помост, была открыта. Бросив туда взгляд, я разглядел скудно обставленную комнату, освещенную разноцветными отблесками света, льющегося из витражного окна, которое служило наружной стеной убогого жилища. Изможденная пожилая женщина, заметив меня, вышла на лестницу; деревянные ступеньки слегка прогнулись под ее ничтожным весом. Она враждебным взглядом окинула мою черную мантию.

– Что, законник, вы, видно, пришли по поручению владельца этого дома? – спросила она. В голосе ее ощущался сильный северный акцент.

– Нет, сударыня, – ответил я, коснувшись шляпы. – Я представляю Городской совет и явился сюда, чтобы осмотреть выгребную яму. Нам поступили жалобы на то, что она пребывает в плачевном состоянии.

– Это не яма, а просто кошмар! – проворчала женщина, скрестив руки на груди. – Ею пользуются тридцать человек – все, кто живет здесь, в церкви и во внутреннем дворе. Вонь стоит такая, что могла бы повалить с ног быка. Ей-ей, мне жаль тех, кто живет в соседних домах. Но нам-то что делать, скажите на милость? Мы ведь живые люди и должны справлять свои надобности!