Нет пророка в своем отечестве

      - Это моя мать.
      - Глядите-ка! Никогда бы не подумал. Язловецкие были в кровном родстве с Радзивиллами.
      Владзь Гошинский, специалист в генеалогии, отозвался с возмущением:
      - Ошибаешься, дорогой Стрончек.
      - Но позволь...
      - Повторяю, ты ошибаешься.
      - Может быть. Правда ли, господин Вильк, что вы учите своих мужиков латыни? Латыни!.. Ха-ха!
      У Вилька был наготове едкий ответ, К счастью, госпожа Хлодно поспешила вмешаться:
      - Господин Гарбовецкий учит английскому и не мужиков, а моих дочерей. Это совсем другое, господину Стрончеку не мешает это запомнить.
      - Pardon! He моя вина. Полковничиха из Пшестанека говорила, что латыни. Кстати, вы знаете, господа, какой с ней был случай?
      - Стрончек! Советую быть поосторожней, - вмешался второй Гошинский.
      - Ничего дурного, право, ничего дурного! Об этом уже все знают. А впрочем, молчу. Господин Вильк, вы, наверно, в меланхолическом настроении? Почему это вы все молчите?
      - Рядом с вашим красноречием, сударь, мне уж нет места
      Они глянули в глаза друг другу, - Стрончек ретировался.
      На минуту разговор был прерван. Возобновила его хозяйка:
      - Господа, вы недавно из города? Что там новенького в нашей Варшаве?
      Гошинские начали наперебой рассказывать варшавские новости. Госпожа Хлодно расспрашивала о модах, к этому с интересом прислушивалась и Люци. Дамы узнали, что платьев с клиньями в Варшаве уже не носят; что госпожа Н. в гостях у Л. вызвала всеобщее осуждение, потому что за ужином ела beaucoup de pain*, чего, как известно, благовоспитанные люди никогда не делают. Затем речь зашла о том, как этот charmant mauvais sujet le prince Michel** явился пьяный на вечер, что другому это не сошло бы с рук, а ему сошло...
      ______________
      * Много хлеба (франц.).
      ** Очаровательный шалопай князь Мишель (франц.).
      - Наконец, - рассказывал Гошинский, - взяв меня под руку, он сказал...
      - Нет, нет, Владзь, не тебя, а меня взял под руку.
      К счастью, Вильк, живя в Варшаве, достаточно привык к подобным разговорам, иначе он, по своему характеру, наверно, сделал бы что-нибудь неуместное.
      Но он привык к этому, ибо chez nous* в салонах ни о чем другом и не говорят. Надобно отдать должное Гошинским, - они умели поддерживать разговоры такого рода изящно и легко.
      ______________
      * У нас (франц.).
      Оба делали вид, что не замечают Вилька, - это называется "игнорировать". Это грозное оружие, свойственное людям высшего круга, смотреть на людей как на веши. Поверь мне, читатель, кто владеет этой способностью в высокой степени, тот непобедим. Самый большой дурак parmi nous* может довести до отчаяния умнейшего человека другого круга. Гошинские умело воспользовались этим оружием, которое давало им перевес над Вильком. Когда Вильк вставлял какое-нибудь замечание, оба они, взглянув на него, как на пуговицу сюртука у соседа, ни слова не отвечая, обращались к кому-нибудь другому. Между ними и Вильком сразу же возникла неприязнь, и хотя и он глядел на них как на недоумков, преимущество все же оставалось на их стороне, ибо Вильк хотя и мог бы потягаться с ними происхождением, но не делал этого, принципы ему не позволяли. Кроме того, у него было меньше терпения, - Гошинские были чрезвычайно хладнокровны. Поэтому в Варшаве их называли "дипломатами". Высокие, бледные, одетые всегда с иголочки, они действительно имели вид секретарей иностранных посольств, если не самих послов. Владислав был лучше сложен, чем Ян. "У Владзя есть свой шик", говорили о нем в семье. Именно между Владзем и Вильком и возникла вражда, причина которой в общем была простая - они разгадали друг друга.
      ______________
      * Среди нас (франц.).
      "Этот дурак, видно, сватается к Люци", - думал Вильк.
      "Удивляюсь, как этому хлеборобу позволяют разговаривать с Люци", думал Владзь.
      "А она, видно, благоволит к нему", - отметил Вильк.
      "А ведь она ему улыбается", - прошептал про себя Владзь.
      И оба были правы, потому что она улыбалась и тому и другому, как подобает хорошо воспитанной барышне. Что Владзь добивается ее, это она отлично знала. Что у Вилька есть к ней какие-то чувства, она также знала, но не могла разобраться, что это за чувства.
      После чая, когда мужчины остались одни выкурить по сигаре, Вильк, верный своим задачам, выступил некстати с какими-то хозяйственно-административными проектами. Речь шла о строительстве дороги к станции. Для почина Вильк жертвовал накопленную им сумму; он много говорил также о своей читальне и о книжках, которые там были.
      - Я твердо стою на том, - говорил он, - что читальни в провинции, если будет хоть крупица доброй воли, могли бы вытеснить невежество, игру в карты, сплетни, а кроме того, многому научить - особенно книги по хозяйству. Вот почему я выписал и книги по сельскому хозяйству. Это все вещи, понятные для всех, - прошу вас, господа, принять участие в этом начинании.
      Стрончек притворился, будто плачет.
      - О апостол, апостол! - вопил он. - Без тебя наша округа была бы пустыней! Как там шелкопряды? Сидят на яйцах?
      Вильк не отвечал.
      - Так как же, господин Хлодно? - спросил он. - Вы ведь среди нас старший.
      На лице у Хлодно отразилось смущение; он с удовольствием послал бы Вилька ко всем чертям, но побаивался жены, - а ей был важен английский язык.
      - Когда я был молод, я тоже сочинял подобные проекты. Вспоминаю, граф В. m'a dit une fois*...
      ______________
      * Сказал мне однажды (франц.).
      - Э, да здесь не в графе В. дело, - нетерпеливо прервал его Вильк.
      - Но дело в том, il me semble*, - сказал Владзь, глядя в потолок, чтобы инициатива подобных проектов исходила от всеми уважаемого человека, от кого-то, кому можно было бы доверять. Mais un homme qui a un nom et de la fortune** не стал бы сочинять подобных проектов. На строительство дороги, например, потребовались бы капиталы - вопрос, в чьи руки отдать эти капиталы. Впрочем, ce sont de reves***. У каждого из нас, крупных помещиков, достаточно своих забот.
      ______________
      * Мне кажется (франц.).
      ** Но человек с именем и состоянием (франц.).
      *** Это мечты (франц.).
      - Ох, немало их, немало! - вздохнул Стрончек.
      - Знаешь, Стрончек, может, и ты, наконец, займешься усовершенствованиями... только в чем?
      Ян Гошинский усмехнулся.
      - Стрончек, делай котлеты из старых жердей. Что, monsiuer Вильк, n'est-ce pas possible?*
      ______________
      * Разве это невозможно? (франц.).
      - Точно так же, как делать из ослов людей, - вполне серьезно ответил вопрошаемый.
      Несмотря на все свое хладнокровие, Гошинский побагровел. К счастью, вмешался Стрончек:
      - О апостол, неужто и такую фабрику собираешься ты основать?
      - У меня на это не хватит средств. Это должно быть гигантское предприятие. Прощайте, господин Хлодно!
      - Как втерся в ваш дом этот выскочка? - спросил Владзь хозяина, как только Вильк ушел. - Я приказал бы лакею выставить его за дверь.
      - И я тоже, mais, que voulez-vous?* Жена моя принимает его ради английского. Конечно, это опасный человек, может, чего доброго, и в газете прописать.
      ______________
      * Но что поделаешь? (франц.).
      - Когда-нибудь я ему подстрою штучку, - уверил Стрончек.
      - И стоило бы. Никакой воспитанности, - добавил Ясь Гошинский.
      - Ну что вы! - ответил Хлодно. - Человек он спокойный, только не надо его дразнить. Представьте, в Варшаве его принимали в лучших домах.
      - Что, что? - вскричали тут все хором.
      - Je vous assure*. Когда я был в последний раз в Варшаве, я спросил графа В, правда ли, что этот человек бывал у него на вторниках. "Бывал, говорит, это умная голова". Уж как хотите, а "умная голова".
      ______________
      * Уверяю вас (франц.).
      - И, однако, неужто правда, что мать его была Язловецкая? - спросил Владзь.
      - В семье не без урода, - вздохнул Ясь. - Впрочем, - продолжал он, Гарбовецкие потеряли состояние... а без состояния одна кровь не спасает.
      - Пример этому Стрончек, - сострил Владзь.
      - Ну, ну, потише!
      - Признайся, дорогой мой, que vous etes un coquin*.
      ______________
      * Что вы негодяй (франц.).
      - Только ради твоей дружбы.
      Однако Вильк был вознагражден за горечь этого вечера. Зайдя в салон попрощаться с дамами, он не нашел там Люци, зато он застал ее в передней, кто знает, возможно, она там нарочно его дожидалась. Она протянула ему руку на прощанье.
      - Вам было скучно с Гошинскими?
      - Да.
      Рука Люци слегка задрожала в руке Вилька, глаза девушки как-то потеплели.
      - Вы совсем другой человек, - шепнула она еще тише.
      Простые слова! Однако Вильк готов был за это упасть перед ней на колени.
      Написанное вскоре после этого письмо Вилька гласило:
      "Трудно долее лгать собственному сердцу. Я люблю это дитя со всей силой нерастраченного чувства. Если б она только захотела разделить со мной мою хижину, я не посмотрел бы ни на что. Все зависит только от нее. С какой радостью я вырвал бы ее из гнилой атмосферы хлодницкой усадьбы! Это еще чистое дитя: чувствительное сердце, ангельская душа, ясный ум. Она сама чувствует, что ее окружает пошлость; она сама была бы рада вырваться к жизни, труду, долгу. Ах! Я мечтаю о том, что, может быть, придет час, когда здесь, в своей хижине, у моего сердца, я буду держать свою любимую пташку. В душе моей закипела удвоенная энергия, горечь исчезла, на сердце у меня ясно и светло, никогда я так не работал. Весна! Весна на дворе! Веет теплый ветер, с рассвета до вечерней зари я в поле и не чувствую усталости. О Франек! Я счастлив уже одним тем, что люблю!"
      И действительно, это были самые светлые часы его жизни, ибо счастья в его жизни было немного. Правда, он сам в том виноват. Тратился, например, на читальню и покупал все новые книги. Даже сам написал небольшой трактат по пчеловодству; знатоки хвалят этот труд. Устроил в Мжинеке пасеку ульев на сто, а по примеру Мжинека начали заводить ульи и в других окрестных селах. Время от времени то крестьянин, то шляхтич заезжал посмотреть образцовое хозяйство в Мжинеке. Вильк излагал им свои теории, объяснял, убеждал. Одни верили, другие нет, но живой пример много значит. Близкие соседи начали привыкать к Вильку, его стали принимать во многих дворянских домах. Со шляхтичами-односельчанами у него установились даже лучшие отношения, чем с "полугосподами", как он называл Хлодно и всю их компанию.
      "Если бы не обскурантизм, процветающий среди этого класса людей, писал он, - здесь можно было бы сделать больше. К несчастью, они невежды. Все же предпочитаю их полугосподам; в них меньше иностранщины, они здоровее..."
      Однако в следующих письмах он уже отзывается о них все хуже и хуже.
      "Они убегают, как от страшного призрака, от каждой своей или чужой мысли, которая могла бы смутить блаженный покой их умов. На меня негодуют за то, что я раздобыл несколько "безбожных" книг. О господи! Это научные книги, которые ничего общего с безбожием не имеют. И если бы еще у тех, кто так говорит, так осуждает меня за "масонство", были у самих хоть какие-нибудь устойчивые принципы. Но клянусь тебе, что они придерживаются их только из лени или потому, что боятся своих жен. Доказательство тому - их поведение во время богослужения, которое они, впрочем, посещают исправно. Есть здесь в костеле часовня при большом алтаре. Дамы сидят перед алтарем, мужчины - в часовне, чтобы не смешиваться с мужичьем. Что там творится во время обедни, не поверишь! Ведутся громкие разговоры, вдруг кто-нибудь захохочет на весь костел, - рассказывают анекдоты sui generis*. Ежеминутно слышишь восклицания: "Разрази меня гром!", "Язычник я, а не католик!" На прошлой неделе кто-то из них все время повторял: "Ерунда, милостивый государь!" В другой раз один страстный охотник с увлечением рассказывал в часовне о своей охоте, божась, что если он говорит неправду, то пусть с ним будет то-то и то-то, причем изображал выстрелы и лай собак. Ну что, Франек? Пристойно это? И, однако, эти же люди называют меня "масоном", эти же люди повторяют при каждом случае, что "человек без религии хуже собаки".
      ______________
      * Определенного рода (лат.).
      Итак, не научила Вилька веселей смотреть на людей даже любовь к Люци. А меж тем любовь эта быстро росла и захватывала его целиком. Вырвавшись однажды из оков, принятых повсюду меж людьми "хорошего тона", Вильк во всем повиновался лишь голосу своей неуемной натуры. Отношения между двумя молодыми людьми становились все более опасными. Госпожа Хлодно, полагаясь на рассудительность Люци и ее хорошее воспитание, не присутствовала на уроках, а между тем сближение молодых людей вызвало дружбу, дружба перешла в симпатию и, наконец, симпатия (со стороны Вилька) - в глубокую привязанность.
      Впрочем, следует признать, что Вильк, довольно сильный в других случаях, в отношениях с Люци был более слабым. Часто с глазу на глаз (болезненная Богуня не всегда могла присутствовать на уроках) Вильк таял, как воск. К тому же Люци своим поведением дразнила его чувство.
      - Dites moi*, - сказала она однажды в приливе экзальтации. - Dites moi, откуда у вас столько сил для борьбы против всех и вся?
      ______________
      * Скажите мне (франц.).
      Вильк глянул на нее, голос ее дрожал, девичья грудь часто подымалась и опускалась, глаза как будто излучали какое-то неясное желание, безотчетное стремление и лихорадочное беспокойство.
      - Откуда столько сил? - повторила она.
      - Из чувства долга, сударыня!
      - Ах, я преклоняюсь перед вашей силой... я ей завидую! Но вы, наверно, презираете людей?
      - Никогда я их не презирал.
      - Нет, нет! Вы должны презирать их... Вы их ненавидите... Mais... - Тут Люци наклонилась, и рука ее легла на руку Вилька. - Mais vous n'etes pas mon ennemi? Vous ne me meprisez pas?*
      ______________
      * Но мне вы не враг? Меня вы не презираете? (франц.).
      В глазах у Вилька потемнело, он наклонил голову и, сам не зная как, прильнул устами к этой маленькой ручке, покоящейся на его ладони.
      В соседней комнате послышались шаги госпожи Хлодно.
      - I love, thou lovest, he loves*, - быстро начала спрягать Люци.
      ______________
      * Я люблю, ты любишь, он любит (англ.).
      - Люци, приехали господа Гошинские, - сказала мать.
      - We love, you love, they love*.
      ______________
      * Мы любим, вы любите, они любят (англ.).
      - Mon Dieu, comme elle fait d'enormes progres*, - умилилась госпожа Хлодно.
      ______________
      * Боже мой, какие огромные успехи она делает (франц.).
      Тем временем Вильк пришел в себя. Надо было идти в гостиную.
      В гостиной сидели Гошинские. Стрончек, увидев Вилька, закричал:
      - Гэй!.. Апостол и пророк! Где твои громы и молнии? У тебя отымают хлеб, готовь перуны!
      Вильк гордо промолчал; слишком счастлив был он сегодня, чтобы отвечать на наглые шуточки Стрончека.
      - Ах! - кричал тот со злобой, плохо скрытой под маской веселого шутника. - С высоты, на которой стоишь, апостол, ты не удостаиваешь ответа такого жалкого червя, как я! Ладно. Но узнай, что свои книжки ты можешь отослать обратно в Варшаву.
      - Господин Стрончек, будь мы в мужском обществе, я иначе бы вам ответил.
      - Хо-хо!
      - В самом деле, господин Стрончек, и шутки должны иметь свои границы, заметила госпожа Хлодно.
      - Стрончек! - закричали оба Гошинские.
      Стрончек, не смущаясь, проглотил это замечание и стал объясняться:
      - Pardonnez moi, madame*. Я лишь говорю, что господин Вильк может отослать в Варшаву свои книжки, если он не захочет устраивать книжную лавку в N.
      ______________
      * Простите меня, сударыня (франц.).
      - Почему?
      - А пусть расскажет дамам Владзь.
      Владзь холодно усмехнулся и начал так:
      - Каждый из нас понимает, что читать необходимо. Дело лишь в том, чтобы никто не навязывался силой нам в предводители. Общество может обойтись без опеки неизвестных ему личностей. Руководствуясь этой мыслью, я я предложил проект, с которым согласилось большинство нашего общества, и... (тут Владзь обернулся к госпоже Хлодно) monsieur votre mari aussi*.
      ______________
      * Ваш супруг также (франц.).
      Люци слегка скривила губки. Гошинский сразу приметил ее гримаску, усмехнулся и продолжал:
      - Каждый месяц мы покупаем в Варшаве рублей на десять - двадцать книжек, которые рассылаются поочередно семьям, участвующим в складчине, на дом. Затем книги делятся между участниками и оставляются им в собственность.
      Тут Владзь победоносно взглянул на Вилька. Действительно, он поступил очень ловко, потому что Вильку (если только он не хотел, чтобы его сочли поступающим из одного лишь самолюбия) ничего не оставалось, как одобрить новый проект.
      Все же это был для него очень болезненный удар (по крайней мере так казалось Гошинским). Стрончек был на седьмом небе. Госпожа Хлодно состроила кисло-сладкую мину. Люци сказала Вильку, прощаясь:
      - Это вам, наверно, неприятно, очень неприятно.
      - Нет. Ведь не будь моей читальни, разве возникла бы читальня Гошинских?
      - Это правда.
      - Лишь бы подбор книжек был хороший и полезный.
      Но Вильк обманывал себя. Для него это был удар и, как я уже сказал, весьма чувствительный. В каждом деле, даже самом общем, можно различить переплетение множества личных интересов. Никому не удается так возвыситься над собой, чтобы свою деятельность не окрасить капелькой самолюбия. Если бы кто другой, а не Гошинский, стоял во главе предприятия, это меньше задело бы Вилька. Но и Гошинским владела глухая ответная ненависть. В поступке Гошинского Вильк видел только желание досадить ему. В общем, хотя выбор книжек Гошинского был именно такой, что его похвалил бы каждый благовоспитанный человек, Вильк в своих письмах к приятелю метал громы и "молнии по этому поводу.
      "До сих пор не привезли ни одной польской книжки, - писал он. - Читают французские романы, в которых смысла ни на грош, детективные истории и всякую дребедень. От такого чтения один только вред. Как я был наивен, призывая их на помощь. Мои книги читаю только я да две-три чиновничьи дочки, которые за неимением лучшего влюблены в меня и потому зевают над моими книгами..."
      Итак, забот у Вилька с каждым днем прибавлялось. В его суровую, трудовую жизнь радость вносили только уроки у Хлодно. Люци успевала просто на диво: она училась с таким рвением, что на лице у нее часто выступал лихорадочный румянец.
      - Люци, Люци! - предостерегала мать. - Ты слишком горячо берешься за дело.
      И в этих словах была глубокая правда.
      Об истинных отношениях между молодыми людьми догадывался только один Владзь Гошинский. И для него тоже, как сознавался он впоследствии, дело было не только в Люци, но и в оскорбленном самолюбии. Также и он в памятной книге загибал для Вилька лист "жажды крови", по выражению поэта, а по-нашему, если и не крови, то по крайней мере должной сатисфакции. Он только считал, что позволить в отношении Вилька какие-либо недипломатические поступки было бы слишком опасно. Самое имя соперника вызывало в нем невыразимое отвращение. Не лишенный известных филологических наклонностей, Стрончек сказал ему однажды:
      - А знаешь, Владзь, что означает имя Вильк Гарбовецкий?
      - Что?
      - Вильк - значит волк, а Гарбовецкий - это от слова "гарбовать"*. Должно быть, предки его дубили шкуры.
      ______________
      * Дубить шкуру (польск.).
      - Ты все дурачишься, Стрончек! - ответил Владзь.
      Понял ли он выражение "дубить шкуры" в каком-то другом смысле, а не так, как хотел Стрончек, сказать трудно.
      От недипломатических шагов Гошинский тогда еще воздерживался, но дипломатические предпринимал. "Всякий человек должен быть дипломатом. А что до меня, то у меня это в крови", - говорил он.
      И свои опасения он решил выложить господину Хлодно, а тот внес интерпелляцию своей супруге.
      - Почему ты не велишь мадемуазель Жильбер присутствовать на этих уроках? - спросил он.
      - Ах, как недальновидны эти мужчины... Мадемуазель Жильбер?.. Благодарю покорно... Чтобы в моем доме еще начались какие-нибудь романы! Ты, конечно, не понимаешь этого, потому что вообще мало что понимаешь.
      - Ma chere, ты уже начинаешь...
      - О, учительницы! Конечно, ты не понимаешь, как они романтичны... Роман под моим кровом... О нет, нет!
      - А пусть бы они с Вильком и поженились?..
      - Мне бы это ничуть не помешало, но люди этого круга считают своим долгом до женитьбы испытывать друг к другу любовь, - что за дурной пример для Люци... Она ведь еще так наивна!..
      - Гошинский почему-то косо смотрит на эти уроки.
      - Ну что ж, отлично! Добудешь денег, тогда поедем в Варшаву, и Люци там будет брать уроки у лучших учителей...
      При упоминании о деньгах господин Хлодно стал продвигаться к дверям.
      - Впрочем, - продолжала жена, - с Гошинским успеется всегда. Теперь у меня для Люци другие планы.
      - Какие именно?
      - Это будет видно. Только достань денег, чтобы можно было приодеть Люци.
      Господин Хлодно уже взялся за дверную ручку.
      - Посиди все-таки покамест сама на этих уроках, - сказал он.
      - Да разве я не сижу? Но ведь не всегда мне это моя мигрень позволяет, иногда у меня нет на это сил, еле жива бываю... Только и умеешь, что советовать... а как дело доходит до денег...
      Но господина Хлодно уже не было в комнате.
      Как бы там ни было, госпожа Хлодно с того дня стала чаще бывать на уроках, что, очевидно, очень сердило Люци. При матери она держалась с Вильком чрезвычайно холодно и даже с некоторой надменностью. Материнское сердце радовалось достойному своему чаду, но Вильк терзался и с каждым уроком все больше мрачнел.
      Заботы наседали на него со всех сторон. С читальней не клеилось. Ее мог бы содержать город; но и с городскими властями отношения были не из лучших. Вильк задел самолюбие и этих кругов. К счастью, его там стеснялись и немного побаивались, - но неприязнь росла.
      Однажды, вернувшись от Хлодно, Вильк застал у себя Людвика.
      - А, Людвик! - приветствовал он его. - Ну, что там слышно?
      - Милостивый государь, я больше не в состоянии терпеть.
      - Чего?
      - Читальни. Как хотите, а я больше не могу вам помогать.
      - Почему? Что это значит?
      - А то, что мне проходу не дают.
      - Кто?
      - Обзывают книгочеем, ученым, - жалобно причитал Людвик.
      - А ты бы высмеял их, Людвик.
      - Это они надо мной смеются.
      - Не обращай внимания на дураков.
      - Голову туг потеряешь! Кому верить? Они говорят, что это я дурак.
      - А ты сам, Людвик, как думаешь?
      - И среди шляхты я потерял репутацию.
      - Это все пустяки!
      - Обрадовался я, когда узнал, что и Гошинские устраивают читальню. Ну, думаю, это, верно, дело хорошее, если и такие люди за него берутся. А тут Стрончек поймал меня у костела и перед целым светом опозорил. "Ты, Людвись, говорит, дураком был и дураком останешься. Ты в это дело лучше не впутывайся. И Вильк, говорит, вылетит из этих мест, и ты с ним вместе вылетишь, а если и останешься, ни один порядочный человек тебе руки не подаст".
      - Вот что, Людвик, - возразил Вильк. - Стрончек негодяй, а Гошинские привозят французские книжки, чтобы отравлять умы людей. Что же это за люди? - скажешь ты. Хорошие люди? Ломаного гроша не стоят! Но я управлюсь и со Стрончеком и с ними, а если потребуется, то и палку в руки взять не побрезгаю...
      - Что вы, сударь! Гошинские - почтенные люди. Камердинера держат...
      - Дай бог, чтобы таких вовсе не было. А ты, Людвик, поступай как знаешь, - помни только, что я имею кое-какое влияние на Камиллу. Я не я буду, если она хоть взглянет на тебя, когда ты откажешься от читальни. Делай, что хочешь, а это мое последнее слово.
      После чего Вильк долго еще говорил о заслугах, которые приобретет Людвик, продолжая заниматься читальней. Наконец, показал ему статью в одной из варшавских газет, которая хвалила начинание и упоминала, что книги хранятся у г-на Л., N-ского чиновника и друга просвещения.
      Это окончательно убедило честного малого. Он даже с некоторой гордостью взял газету с собой в город, чтобы на ближайшем вечере показать ее Камилле.
      И вот у казначея, где обычно отменно играли и развлекались, Людвик, взобравшись на устроенную для этого трибуну из стульев, прочитал газетную статью о читальне. На минуту всех охватил невероятный энтузиазм; газета переходила из рук в руки, статью переписывали, а Вильк и Людвик настолько выросли в глазах общества, что было решено отныне, говоря о них, всегда добавлять: "наш", то есть говорить: "наш господин Людвик с нашим Гарбовецким", или "наш Гарбовецкий с нашим господином Людвиком". Все негодовали на читальню Гошинских по той причине, что чиновники в нее не допускались. А Людвик, хоть и происходил, по его словам, из шляхты, отрекся от нее из-за ее высокомерия и кичливости. Он даже снял с пальца перстень с гербом и спрятал его в карман. "Так им и надо, - говорил он, предвидя, как это огорчит шляхту. - Сами того захотели. Впредь не будут зазнаваться перед порядочными людьми".
      Было много шуму, и дела складывались для Вилька и его читальни наилучшим образом, как вдруг из уст судебного исполнителя, продолжавшего читать газету дальше, внезапно вырвался возглас негодования.
      - Что там еще? Что он там нашел? - закричали все хором.
      Благородное лицо судебного исполнителя пылало гневом, на мгновение он даже лишился дара речи. Наконец, он стукнул кулаком по столу.
      - Предатель! Клеветник! Иуда Искариот! - кричал он во всю глотку, так что стекла в окнах задрожали.
      - Кто клеветник? Кто Иуда Искариот?
      - Вильк! Вильк! Вильк! Читайте, читайте!
      Все опрометью кинулись к газете. Людвик начал читать.
      В статье было написано следующее:
      "В этом номере газеты мы поместили известие о читальне, основанной в N.; вот что нам еще пишут оттуда по этому поводу:
      "Любовь к чтению распространяется у нас неимоверно медленно. Городское общество по сей день предпочитает карты, вино, сплетни - словом, что угодно, только не книги. Мужчины целые дни просиживают в трактирах, дамы же (волнение среди дам!) предпочитают проводить время перед зеркалом, спасая подержанные прелести с помощью также подержанных косметических снадобий ("ложь! гнусная ложь!!") либо сплетничая друг на дружку. Любимое занятие барышень - просиживать целыми днями у окна ("ах!") и высматривать напомаженных кавалеров ("фи! фи!"), бросающих нежные взоры на их напудренные лица ("подлость!"). Едва ли найдется несколько исключений - людей, стремящихся к более достойным развлечениям, чем подобная трата времени, столь же легкомысленная, сколь заслуживающая порицания (крики, суматоха, шум)".
      Если и ты, о читатель, имеешь представление о том, что происходит теперь во французском парламенте, ты все же едва ли вообразишь, что творилось на вечере у казначея. Unanimitate* было решено отомстить: сжечь читальню или выбросить ее на улицу. Людвик, Антош и т.д. и т.п. - словом, все, кто чувствовал и себя задетым статьей и считал поступок Вилька непристойным, решили пролить его кровь "с помощью холодного или огнестрельного оружия".
      ______________
      * Единодушно (лат.).
      Вильк, однако, не только не испугался угроз, которые, правда, так и остались без последствий, а взял да и написал еще одну статейку о местной публике. Эту статейку читали на многолюдном собрании у графа Штумницкого, который имел привычку принимать шляхту, положив ноги на стол. Здесь крику было меньше, потому что граф страдал болезнью спинного мозга и не выносил шума. Но и здесь постановили избавиться от Вилька любой ценой. Делегатом от шляхты был Стрончек, который обещал устроить Вильку такую каверзу ("довольно уж нам терпеть, господа!"), что "либо он уберется из этих мест, либо... Но тише, тише, господа!"
      Тогда-то сгустились тучи над нашим героем, а он тем временем спокойно пахал землю в Мжинеке, учил батраков и барышень Хлодно и был влюблен в Люци. Приятно, когда ты влюблен, усесться поудобней в кресле и, заложив руки под голову, помечтать о предмете любви! Но Вильк этого не умел. Он работал. Поля в Мжинеке с весны роскошно зазеленели, яблони зацвели, дороги и тропинки превратились в аллеи, обсаженные плодовыми и тутовыми деревьями, поднялись новые строения, все здесь -говорило о дружбе и достатке. Честное сердце Вилька радовалось этому зрелищу, но беспокойный ум его создавал все новые планы. Планы эти были двоякого рода: одни касались всего общества, другие лично Вилька. К первым относились новые предприятия, усовершенствования, читальни; о вторых Вильк писал приятелю:
      "Я должен, но до сих пор не смею сказать Люци, что я ее люблю, хотя почти уверен во взаимности. Когда услышу формальное признание с ее стороны, я тотчас выступлю открыто, потому что мне, наконец, больно и стыдно тайны, которой окружены наши отношения. Будь что будет! Только дети или негодяи действуют скрытно, но в условиях, в каких я живу, иначе и не могло быть сначала. Представляю себе, сколько будет еще неприятностей с господами Хлодно и Гошинскими; однако, если Люци согласна, это не заставит меня отступить ни на шаг. Говорю тебе: все зависит от Люци, а поэтому... У меня есть - надежда. Теперь я вижу впереди алтарь, затем - свой, ныне безмолвный дом, оживленный ее щебетанием; а еще далее - кипучий труд, все более широкое поле деятельности, честное влияние на внешний мир, душевное спокойствие... прогресс! Боже, дай мне сил!"
      Уроки английского продолжались со всей пунктуальностью. Насколько удавалось, Вильк излагал при этом Люци свои теории о жизни и долге. Однажды, когда у госпожи Хлодно была мигрень, а Вильк говорил более страстно, чем обычно, Люци спросила его внезапно:
      - Мама говорит, что я восторженная. Dites-moi...* Правда, вы не любите, когда разговаривают по-французски, но все же: Dites-moi, est-ce que c'est vrai que je suis tellement exaltee?**
      ______________
      * Скажите мне (франц.).
      ** Скажите, правда ли, что я такая восторженная? (франц.).