Похождения красавца-мужчины, или Сага об О'Бухаре

      Странно, мой рабочий день уже заканчивается, а я все продолжаю искать автобусную остановку, чтобы сесть на автобус и ехать на любимую работу, грузить коробки с конфетами. А десятилетний мальчик Владимир спешит на день рождения медведя в цирк. Мы держимся за руки, чтобы не потерять друг друга, а белый осел, везущий труп незнакомого мужчины, не отстает от нас ни на шаг. Сильнейший снежный ветер надрывно хохочет, рыдает, свистит. Не могу понять: это испытание или предупреждение?
      Примерно через час из снежного кипения выскакивает негр, он бегает с большой скоростью вокруг нас и орет:
      – Я учитель русского языка! Твою мать! Из Америки! Твою мать! Первый раз в Петербурге! Твою мать! Я никогда не видел снега! Твою мать! И больше никогда не хочу его видеть! Твою мать!
      Негр перестает орать и скрывается в снежном кипении за нашими спинами. Конечно же, ему не повезло. У Петербурга белая горячка. И общаться с больным неприятно, даже любящим его детям. Снег и ветер на всем белом свете. Снег и ветер. Проходит еще час, и... мы выходим к железнодорожному вокзалу в городе Пушкине. На вокзале тепло и многолюдно. Мальчика с белым ослом и трупом куда-то уводят. А меня поят сладким горячим чаем с водкой. Перемешанных в пропорции один к одному. Я выпиваю четыре стакана, забыв о том, что бросил пить алкоголь, и теряю сознание. А в себя прихожу в теплом вагоне электрички, подъезжающей к перрону Витебского вокзала.
      На следующий день я узнаю, что меня уволили с работы за прогул. Обидно, но не быть мне грузчиком.
 
      Не всегда уверен, что завтрашний день для меня наступит, поэтому откладываю важные дела на послезавтра.
 
      После бочки дегтя хотя бы ложечку меда...
 
      Ах, Диана, куда же ты запропастилась? Уже третью неделю я звоню тебе домой по пять раз в день, и никто не поднимает трубку. Я скучаю по твоему голосу, по твоему телу, по твоему разуму. Третью неделю я не занимаюсь сексом. Такого со мной не было лет двадцать. Ежедневный секс вошел в привычку, как и чистка зубов по утрам и вечерам. У меня много знакомых женщин, которые в любое время дня и ночи готовы раздвинуть ноги и впустить меня. Стоит мне захотеть, и я буду трахаться двадцать четыре часа в сутки. Но один день с великолепной охотницей что-то во мне изменил. И третью неделю я не дотрагиваюсь до женщин, ожидая ее возвращения. Самец, живущий во мне, очень сильно бесится, он не привык к воздержанию. Он капризничает и орет на весь Петербург.
      И, словно услышав его крики, вдруг звонит мой хороший приятель Владимир и предлагает, в счет погашения моих долгов, как следует оттрахать его жену, которой сегодня исполнилось тридцать лет. А лучший подарок для жены, по мнению Владимира, это хороший секс. Поэтому он мне и звонит. Если бы не долг, я бы отказал ему. Но долг платежом красен. Я соглашаюсь. Владимир привозит Ирину ко мне и уезжает. А мы три часа перемещаемся из ванной в кровать, с кровати на пол, с пола на стол, со стола в ванную. Ирина покорена моим самцом. Я же удивлен тем, что тридцатилетняя женщина, прожившая замужем десять лет, не умеет нормально трахаться, а целуется, как семиклассница. Советую ей прочитать «Кама Сутру». А она мне с обидой отвечает, что детскую литературу уже не читает. Ах, Диана, спаси меня от дилетантов!
 
      Если, занимаясь сексом, вы мысленно разбираете шахматную партию, сыгранную вами накануне, то, скорее всего, вы шахматист от бога.
 
      Знакомый искусствовед по интересам и токарь по труду рассказал мне подлинную историю создания скульптурной группы «Самсон, разрывающий пасть льву» в Петродворце. Оказывается, статуя Самсона – это точная копия, один к одному, Петра Первого, а лев – точная копия шведского короля Карла.
 
      Если вы хотите посмотреть на бомжа, то приходите на помойку. Кто-нибудь из них наверняка будет копаться в мусорном бачке, ища чуточку черной икры. Бомжи просто не могут нормально жить без черной икры. И когда икры не хватает, бомж начинает испытывать дискомфорт, мир вокруг окрашивается в серые тона, и чтобы спастись от серого монстра, бомж пьет алкогольные напитки. А поскольку в Петербурге очень не просто отыскать в мусорном бачке черную икру, петербургские бомжи не бывают трезвыми.
 
      Мои ласковый черный котище Боцман очень любит женщин (не меньше, чем я), и когда они приходят ко мне в гости, он уже не отходит от них, трется о ноги, урча от восторга и жмуря свои огромные лунные глаза. И ему в эти мгновения трудно отказать в ласке. А женщины и не отказывают. И невозможно определить, кто из них получает большее наслаждение.
      А вот мой говорящий попугай Бахус очень не любит женщин, и, когда они приходят в гости, он своим писклявым пронзительным голосом начинает орать из клетки: «Суки! Суки! Суки!» И чтобы он заткнулся, нужно бежать и набрасывать на клетку черную тряпку.
 
      Зашел в «Дом книги» на Невском. Хотел купить книгу Ромена Роллана. Взял ее в руки и на задней стороне обложки прочитал: «Ромен Роллан – это Лев Толстой Франции. М. Горький». Прочитав это, я сразу же вернул книгу на место: Льва Толстого уже читал. И купил томик Хорхе Луиса Борхеса, который, наверняка, не Лев Толстой Аргентины.
 
      Новый год на носу. А в карманах моих ни гроша. То, что заработал на погрузках-разгрузках, – проиграл игральному автомату у метро. За десять минут он обыграл меня вчистую. Мой внутренний голос не успел мне ничего подсказать. Этот нахальный ящик всосал в себя все мои денежки, которые я зарабатывал три недели и даже не сказал спасибо. Неблагодарная тварь! Не могу понять, на что же я рассчитывал, когда начинал игру.
 
      Скорее всего, я поглупел, после того как бросил пить. Но что бы я ни говорил, денег от этого все равно не прибавится. До Нового года всего два дня. В долг никто из знакомых не даст, потому что я всем должен. У мамы просить неудобно, у отца бесполезно. Что же может сделать тридцатишестилетний здоровый мужчина в данной ситуации? А он может своровать или ограбить. Но я однажды своровал /спер/ четыре картофелины на овощной базе и пронес через проходную в потайном кармане фуфайки, так мне после этого было так плохо, что я не пил две недели. И в зеркале не мог смотреть на себя полгода, сразу тошнило.
      А вот грабить я еще не пробовал. Но пока у меня не съедет крыша, грабить не буду. И получается, что ничего-то я в жизни не умею: ни воровать, ни грабить, ни вагоны разгружать, ни дома строить, ни водку пить. А может быть, я должен играть на сексофоне, как бог лесов и полей Пан, который был классным сексофонистом?
 
      «Женская красота – страшная сила», – подумала медуза Горгона, увидев свое отражение.
 
      Дуракам везет. Сегодня повезло и мне. Ехал в переполненном автобусе, а какой-то мужичок залез ко мне в карман и вытащил бумажник с последними ста рублями. Вор выскочил на остановке. Я тоже. Погнался за ним. Догнал. Набил ему морду. Отобрал бумажник. Открыл. А там пачка стодолларовых купюр и ни одного рубля. Ошибочка вышла. А мужичок уже отбежал метров на сто. Я снова погнался за ним, но не догнал. Он успел запрыгнуть в тормознувшее такси и уехал перед моим носом, показав мне в открытое окно язык и два кукиша. Теперь я при деньгах, могу спокойно и весело встречать Новый Год.
 
      Оказывается, Грибоедов А.С. хотел быть поэтом, но гениальный сатирик, живший в нем, боролся с этим изо всех сил. В результате борьбы появилось «Горе от ума». Александр Сергеевич с этим не смирился и продолжал писать плохие стихи, но сатирик все же был круче /значительнее/. «...нас благословили, я повис у нее на губах на всю ночь и весь день...» (Из письма Грибоедова к Булгарину о своей помолвке с Ниной Чавчавадзе).
 
      Позвонил мой дедушка Петр. Ничего не объясняя, прорычал в трубку:
      – Сашка! Со мной чрезвычайное происшествие. Купи бутылку водки и срочно приезжай!
      И сразу повесил трубку.
      Я быстренько помчался к деду, потому что если уж он попросил бутылку водки, значит, с ним действительно произошло что-то неприятное. Дед был трезвенником всю свою сознательную жизнь, несмотря на то, что служил на военном флоте. Как говорил мой отец: «Трезвенник на флоте – это белая ворона в стае черных. Черные уверены, что если ты не пьешь, значит у тебя не все в порядке с головой, а такому человеку нельзя доверять ничего серьезного». Поэтому мой дедуля ушел в отставку капитаном второго ранга, несмотря на то, что закончил академию и был классным специалистом в своем деле разрушения и уничтожения.
      По дороге я купил бутылку Смирновской водки и баночку черной икры, которую дед очень уважал. Дед был таким мрачным, что я растерялся и спросил:
      – Может быть, тебе вызвать доктора?
      – В задницу доктора. Люсенька ушла от меня.
      Мы прошли на кухню. Я поставил водку и икру на стол.
      – И что же произошло, дедуля?
      – Сашка, мой «Адмирал» не вставал три дня подряд. Три дня я ласкал влажную женскую вагинку и не возбуждался. Три дня я обнимался и целовался с обнаженной красивой женщиной, и это меня не взволновало. Мой Адмирал даже не шевельнулся. Такого со мной никогда не было. Это же конец всем моим мечтам и планам. Мы с Люсенькой хотим ребенка, а теперь хрен под мышку. У капитана второго ранга Петра О`Бухаря не встает! Твою мать! Мой папа в свои сто лет двух любовниц имел! А мне всего восемьдесят шесть, и уже не стоит! Уже на свалку!..
      Дед открыл бутылку с водкой и налил себе стакан.
      – Сашка! А Люсенька думает, что у меня появилась любовница. Она оказалась очень ревнивой девочкой. По ее мнению, я все силы отдаю любовнице, а ей не оставляю даже капельку. Но, Сашка, это же неправда. Я люблю Люсю!
      Дед выпивает полный стакан водки, впервые в жизни. Из его глаз текут слезы, он кашляет и шепчет:
      – Какая гадость! Какие же люди извращенцы.
      Потом он сидит минут десять за столом, раскачивается из стороны в сторону и читает вслух стихи Пушкина, своего любимого поэта. Меня дед не замечает. Потом он валится грудью на стол и начинает храпеть. Я беру деда под мышки и тащу его в комнату. Кладу на диван. Укрываю покрывалом. Дед храпит и стонет во сне. Водка – это не его напиток.
      Через час приходит с работы Люся. А я убегаю. Пускай они сами разбирается в своих отношениях.
 
      Не могу привыкнуть к ботинкам с квадратными носами. Всего десять лет назад, в прошлом тысячелетии, я надевал зимой лыжные ботинки с такими же носами. Все модники носили тогда ботинки с острыми носами. И когда я появлялся на Невском проспекте в моих лыжных ботинках, то обладатели острых носов (а их было 90 процентов) смеялись, глядя на мои ноги. А сегодня, когда я выхожу на улицу, у меня создается впечатление, что все вокруг ходят в лыжных ботинках прошлого тысячелетия.
 
      У меня громкий голос, и когда я не могу себя сдержать и ругаюсь с кем-нибудь в моей квартире на шестом этаже, то живущие на первом этаже отчетливо слышат все мои слова. А сегодня у меня было прекрасное настроение. Я открыл книгу Николая Гумилева и два часа от всей души декламировал его замечательные стихи. Мне казалось, что я разговаривал с небесами. То же показалось и жильцам моего дома. Они все проснулись, хотя не было еще и двух часов ночи, и вызвали милицию, которая часов до трех стучала сапогами в мои двери. Но у меня не было настроения открывать им. Не понимают люди настоящей поэзии.
 
      Душа нараспашку может остыть.
 
      Один мой знакомый экстрасенс уверяет: если взобраться на кобылу Мерного всадника и сесть позади Петра, то у всех без исключения улучшается кровообращение и пищеварение, вылечивается радикулит и остеохондроз, а если сесть впереди Петра у то у женщин вылечивается бесплодие, у мужчин – импотенция.
 
      Вот и закончился первый год третьего тысячелетия. Мне уже тридцать шесть лет. Вчера еще было тридцать пять. А сегодня – бац! И уже тридцать шесть. И я уже не мальчик, беспечный и веселый. Не помню, когда в последний раз смеялся. Что-то со мной произошло – и не смеюсь, как раньше по поводу и без повода. Иногда только улыбаюсь осторожно – и все. С Верочкой развелся и больше не смеюсь. Она ушла и что-то унесла с собой, что-то большое и светлое. Верочка так сильно хотела, чтобы я бросил пить. И вот я теперь бросил пить. Но Веры уже нет рядом. И я не смеюсь, а только улыбаюсь.
 
      Вчерашний день так же далек, как и трехтысячный, до обоих можно дотянуться только памятью.
 
      Впервые встречаю Новый Год в одиночестве и без алкоголя. Ну не совсем в одиночестве, а вдвоем с котом Боцманом. Но он не умеет болтать. И поэтому говорю вслух за двоих. Алкоголь тоже есть, но я его не вытаскиваю из холодильника, потому что он (алкоголь) надоел мне до омерзения.
      В прихожей звонит звонок. Я открываю входную дверь. В квартиру вваливается пьяный Дед Мороз в красной одежде, с большой белой бородой и с мешком подарков. Он с порога басит:
      – Кто Александр?
      – Я Александр.
      – Осень хорошо. Я веселый дед Мороз и подарок вам принес! Получите.
      И вручает мне тяжелую коробку. Я отношу коробку на кухню. Наливаю деду Морозу сто пятьдесят водки. Он выпивает и уходит. Похоже, что кто-то из моих родственников решил подшутить. Раскрыть коробку и осмотреть подарок не успеваю, как в прихожей звонит звонок. Я открываю дверь и впускаю второго пьяного деда Мороза, он в два раза меньше первого и с писклявым голоском:
      – Кто Александр?
      – Я Александр.
      – Прекрасно. А я прикольный дед Мороз, вам подарочек принес! Получите, детка!
      И вручает мне тяжелую коробку. Я ставлю ее в прихожей на пол. Наливаю деду Морозу сто пятьдесят. Он выпивает и уходит. Любопытно, кто же так лихо надо мной шутит? Родственники или друзья? Но приятно, приятно.
      Раскрыть коробку не успеваю, так как в прихожей снова звенит звонок. Открываю дверь и впускаю третьего пьяного деда Мороза. Все происходит точно так же, как и с двумя первыми. А в течение следующего часа ко мне приходят еще восемь пьяных дедов Морозов, которые вручают мне одинаковые коробки. На чью-то шутку это уже не похоже. Когда уходит последний, я жду полчаса и осторожно открываю одну из коробок. Внутри сотня пластиковых упаковок с белым порошком. Каждая упаковка с мой кулак. Я вскрываю одну, осторожно пробую языком. Героин (или кокаин). И, похоже, неплохого качества. Ни хрена себе новогодний подарок ко дню рождения! Каждая коробка весит килограммов под семь. Значит, кто-то мне подарил семьдесят килограммов наркоты. Такая щедрость меня абсолютно не радует. Я предпочел бы, чтобы коробки были заполнены дерьмом. С ним безопаснее. И что же делать простому петербуржцу с таким подарком? Можно сдать в милицию, можно выбросить, можно продать, можно все оставить так как есть. Но ни один из вариантов мне не нравится. Я складываю все коробки на балконе. И мое грустное философское настроение становится скверным. Но алкоголь не пью, потому что он не поможет. И дома сидеть тоже не могу. И иду на улицу проветриться.
      А когда закрываю входную дверь, то вижу, что номер моей квартиры из девяносто девятой стал шестьдесят шестым. Верхний гвоздик сломался и номер перевернулся. Теперь понятно, что деды Морозы ошиблись, они шли в шестьдесят шестую квартиру, а попали ко мне. Говнюки пьяные, не могли взглянуть на соседние номера. Я выхожу на улицу, и мое настроение немного улучшается, потому что люблю гулять в первую ночь Нового года по зимнему Петербургу. Греет кровь мою легкий мороз. Приятно скрипит снег под ногами. Почти на каждом перекрестке стоит елка, украшенная светящимися гирляндами. Улыбающиеся люди водят хороводы, поют и запускают в ночное небо фейерверки. Вряд ли можно увидеть столько довольных людей на улицах Петербурга в другое время.
      Проанализировав происшедшее со мной, я прихожу к выводу, что для начала мне необходимо выяснить, кто живет в шестьдесят шестой квартире. Следующий мой ход я планировать не стал. И лег спать, поскольку утро вечера мудренее /или вечер утра глупенее/.
 
      Если дорога, вымощенная благими намерениями ведет в ад, то в рай, получается, ведет дорога, вымощенная дурными помыслами...
 
      «Любопытно, а что из этого получится?» – любит спрашивать мой знакомый, переходя улицу на красный свет светофора, но все машины не трогают его, пугаясь милицейской формы.
 
      Если у тебя отказал парашют, расстраиваться ты будешь совсем недолго.
 
      ...Я бежал по коридору изо всех сил. Время от времени то справа, то слева встречались боковые коридоры. Иногда я пробегал мимо, иногда сворачивал. А за мной не стихал грохот шагов бегущего за мной преследователя. Он не спешил, потому что бегал быстрее меня и мог догнать в любую секунду. Он не спешил, потому что желал растянуть удовольствие на максимально возможное время. А я бежал изо всех сил по жуткому бесконечному коридору со светящимися стенами. Я не знал, куда бегу. Но остановить не мог, потому что не хотел знакомиться с Минотавром поближе...
      А проснулся я оттого, что мой милый котик Боцман начал очень уж активно стучать лапами по моей левой щеке и орать на всю квартиру: «Рыбы давай! Давай рыбы!» Я был настолько обрадован выходом из кошмарного сна, что вскочил с кровати, прошлепал до холодильника, стоящего в прихожей, достал банку черной икры, открыл ее и отдал Боцману, который обожал черную икру не меньше дедушки Петра.
 
      Позвонил Марат и три часа читал свой новый роман. У него неплохо получается. Но три часа мне было бы сложновато слушать самого Хорхе Луиса Борхеса. Но тот не позвонил.
 
      Любопытно, что же это за Александр живет в шестьдесят шестой квартире. Наверное, он очень сильно ждал новогодние подарки от одиннадцати Дедов Морозов, ждал и не дождался. А дождался я. И теперь не знаю, плакать мне или смеяться. И тут я вспоминаю, что в шестьдесят первой квартире живет мой знакомый алкоголик Крохин, или Кроха, как его все называют. Он занимает в долг у всех жильцов дома без исключения и про всех все знает. Я набираю номер Крохи и узнаю: Александр, живший в шестьдесят шестой квартире, сегодня ночью сгорел вместе с квартирой. Вот как! В моем подъезде был пожар, а я этого и не заметил. Да, а о порошочке на моем балконе не стоит и заикаться даже перед чужими домашними животными. Пусть это останется моей маленькой тайной. Моей и Боцмана.
 
      Как говорила когда-то моя бывшая жена Рита (когда мы жили вместе, я называл ее Дездемоной): «Ах, Александр, твой холодный разум способен потушить любое чувство. Он (разум) похож на сумасшедшего пожарного, который, увидев огонек спички, тут же выхватывает из потайного кармана огнетушитель и тушит этот крохотный огонек. Не спеши тушить мои маленькие эмоции. И, может быть, ты сумеешь меня сохранить. Если бы не твой великолепный член, Сашенька, если бы не твои умелые ласковые руки, если бы не твой умопомрачительный язык, которые все вместе забрасывает меня в великую страну без названья, где я не чувствую себя человеком, женщиной, где исчезает время и пространство, где становишься духом, парящим среди звезд, где пахнет вечностью, без этого чуда, Сашенька, я давно бы бросила тебя с твоим сумасшедшим „пожарником“.
 
      Даже в самой отвратительной бабенка живет Дульсинея, и если этого не заметить, то останется только отвратительная бабенка.
 
      С удовольствием отмечаю, что я не самый плохой из мужчин. Это отмечали все мои жены, хотя эти же жены отмечали, что я и не самый хороший. Я – золотая середина. Мои хорошие качества уравновешиваются плохими. Я не хватаю звезд с небес, но и не живу, уткнувшись носом в дерьмо. Со мной не всегда хорошо, но и не всегда плохо. Плохой хороший человек – это я. Для меня очень, очень важно быть искренним и не делать зла. Это не всегда приводит к хорошим результатам, но я ничего не могу с собой поделать. Я такой, какой есть. Таким я родился, таким я и умру. А горбатого и могила не исправит.
 
      Заходила в гости моя мама. У нее удивительная способность растягивать одно предложение на сорок минут. А о на соорудила целых четыре предложения. После чего у меня заболела голова.
      Кот Боцман, лежа на маминых коленях, в любовном упоении, беспрерывно урчал: „Кайф! Кайф! Кайф! Кайф!“ А у мамы улучшилось настроение и она, вспоминая моего отца, говорила уже не „старый двуногий козел“, а „пожилой сатир“.
 
      Действительно, удивительная книга Сервантеса „Дон Кихот“: начинаю читать ее уже в двенадцатый раз и не могу прочитать больше десяти страниц.
 
      Один знакомый гомосексуалист мне как-то говорил, что самый значительный, самый красивый, самый поэтический мост Петербурга – это Синий мост, а почему он так считает, объяснять не стал.
 
      Это так тоскливо – ложиться спать одному. Не чувствовать рядом горячее страстное нежное женское тело, не шептать слов любви. Не брать и не отдавать. Конечно же, чтобы сперма не ударила в голову, можно и нужно помастурбировать. Но это похоже на хождение с костылями. Предпочитаю ходить без костылей. Предпочитаю брать и отдавать, шепча слова любви и лаская горячее, страстное, нежное женское тело.
 
      Несмотря ни на что, мне нравится жить. У меня пока есть немного денег. И они позволяют мне бездельничать и поступать в зависимости от моего настроения. Деньги дарят мне свободу. И поэтому я сплю до одиннадцати, а потом намыливаюсь в Эрмитаж. Любопытно: пока мне не стукнуло тридцать, я посещал многие музеи Петербурга, а после тридцати – только Эрмитаж. Обязательно, хотя бы раз в месяц, я должен походить по его коридорам и лестницам, подышать его воздухом, подпитаться его энергией. Без этого я и не могу нормально жить, как наркоман без дозы.
 
      А говорят еще, что Александрийский столп имеет высокую ценность для Петербурга, но вот уже вторую сотню лет его никто не стибрил /не украл/, выходит, не такой уж он и дорогой /в смысле, ценный/.
 
      Добегаю до остановки, запрыгиваю в трамвай и еду к центру. В вагоне три пассажира: два негра и я, бледнолицый русский, а может, и не русский, но бледнолицый. Ко мне подходит кондуктор – азиатского вида мужчина – и предлагает купить у него билет. Я покупаю билет, и он проходит к неграм, которых тоже обилечивает. Затем кондуктор возвращается ко мне и снова предлагает купить билет. Я покупаю второй билет. А кондуктор опять идет к неграм, которых обилечивает. А потом кондуктор идет ко мне. ...и я покупаю третий билет. Мне уже интересно ехать, но чтобы не спугнуть кондуктора и не сломать ситуацию, я ни о чем не спрашиваю и продолжаю покупать билеты. Негры тоже ничему не удивляются и продолжают обилечиваться. На протяжении двадцати минут в трамвай больше никто не садится. А кондуктор продолжает делать свое дело и продает нам билеты. Наконец подъезжаем к площади Восстания. Мне нужно выходить. Я покупаю последний, двадцать первый, билет и спрашиваю у кондуктора:
      – Скажите, уважаемый, а вам не кажется, что вы продали мне несколько лишних билетиков, а?
      – Возможно, возможно. Но у меня плохая память на лица. И все петербургские чурбаны для меня на одно лицо, как пингвины.
      Я смеюсь и выхожу. На Невском, как всегда, излишне много народа и машин. Будь моя воля, ни одна машина не выехала бы на Невский. Но я, к сожалению, не губернатор. Впрочем, губернатором я бы не согласился стать ни за какие коврижки, потому что не люблю коврижки.
      Вокруг меня сотни людей, и все куда-то спешат, все торопятся. А я не спешу. И может быть, поэтому ко мне через каждые сто метров пристает кто-то из попрошаек. Одному я даю червонец, другому рубль, а третьему носовой платок, пропитанный моими соплями. Нищий благодарит и начинает платок разворачивать. А потом кричит мне в спину:
      – Козел!
      Я улыбаюсь и иду дальше.
 
      Вот наконец-то и Зимний, похожий на огромный торт. Наверное, архитектор Растрелли не доедал в детстве сладкого, и образ торта в его подсознании затмил все остальное. На контроле я показываю удостоверение дружинника, и меня пропускают. Хотя халявные деньги от обокравшего меня жулика есть, но я не плачу за вход по привычке. Обычно я предъявляю какое-нибудь дурацкое удостоверение, здороваюсь, пристально смотрю в глаза контролеру, и в девяносто девяти случаях из ста меня пропускают.
      А внутри Эрмитаж действительно красив. Я смотрю на картины, на скульптуры, на вазы и радуюсь. Пусть их было не много, но они были, люди, которые занимались настоящим делом. От приятного созерцания меня отвлекает вопрос красивой женщины в белом:
      – Вы не подскажете, откуда доносится музыка. Эта чудесная музыка преследует меня уже полчаса. И я не могу понять, где же ее источник?
      – Это музыка сфер. И если вы ее услышали впервые, значит, вам повезло – вы стали более совершенным человеком внутренне. Внешне вы уже совершенны.
      – Спасибо за комплимент.
      – Это не комплимент, а констатация факта.
      – А меня зовут Маргарита. Я впервые в Петербурге и впервые в Эрмитаже.
      – А меня зовут Александром. Я тридцать шесть лет в Петербурге и тридцать из них в Эрмитаже.
      – Вы счастливый человек.
      – Да, и это меня радует.
      Потом к нам присоединяется спутник Маргариты – Владлен. И я с сожалением от них ухожу. Женщина очень красива. Но не могу же я волочиться за каждой красивой женщиной. Даже если этого очень хочется. Напоследок прихожу в зал импрессионистов, поскольку к ним у меня особенно трепетное отношение. О, Мане! О, Дега! О! Гоген! Делаю по залу круги, причмокивая и пуская слюни. И на третьем круге меня тормозит красивая женщина в черном:
      – Вы разве не знаете, что Ван Гог был сумасшедшим?
      – Нет, не знаю.
      – Да, все импрессионисты были сумасшедшими, вы разве не знаете?
      – Нет, не знаю.
      – Если вы не знаете, то не ходите в этот зал. Говорят, достаточно придти сюда три раза – и кто-то из импрессионистов сведет вас с ума. Лучше не рисковать, если не хотите сойти с ума.
      – А я пришел сюда уже триста шестой раз. Но с ума не сошел, потому что дурак. А дурак может сойти лишь с глупости.
      После этих слов девушка в черном отходит от меня и исчезает. Интересно, и почему это уже вторая красивая женщина пристает ко мне в течение часа. Ширинка на моих брюках, вроде бы, не расстегнута. Наверное, я много улыбаюсь.
 
      Оказывается, в Тамбове есть музей волка. Любопытно, а есть ли в Тамбове музей Баратынского?
 
      Марсиане несомненно побывали в Петербурге, не зря же поле названо Марсовым.
 
      Говорят, когда Пушкин Александр Сергеевич говорил: „Ай да Пушкин, ай да сукин сын“, – его мать потом с ним не разговаривала два месяца.
 
      Это мне подсказал один умник. Для того чтобы избавиться от тараканов, необходимо прийти в место их скопления ровно в двадцать четыре часа по московскому времени и, не включая света, тридцать три минуты ругаться матом максимально громко и с чувством, поскольку тараканы – существа очень ранимые, они обидятся и уйдут искать более культурные пространства. В тот же день я прошел в полночь на кухню и в темноте тридцать три минуты выкладывал невидимым мною тараканам все, что я о них думаю, все, что наболело и накопилось за годы борьбы с ними. За тридцать три минуты я вылил столько словесной грязи на головы невидимых слушателей, что они (я так надеялся), в слезах и соплях, должны были подбегать к Финской границе. Я закончил, и могучий шквал аплодисментов ошеломил и оглушил меня. Под окнами моей квартиры собрались бомжи со всего района и бешено аплодировали мне.
 
      Говорят, человек может лишь восемь минут слушать и понимать стихотворный текст. А я недавно слушал по телевизору выступление поэта Неклюева-Неблока, через две минуты после начала я отключился и проснулся только на следующий день.
 
      Наконец-то позвонила Диана:
      – Сашенька, здравствуй. Я только что приехала из Москвы. Командировка немного затянулась. Поздравляю с Рождеством и с Новым годом.
      – Ах, Диана. Твой звонок – это самый лучший подарок для меня. Месяц без тебя показался мне вечностью.
      – Я тоже скучала. Хотя работа была такой интенсивной, что ни на что другое не хватало времени.
      – А я опять безработный. Поэтому времени на все хватало, даже на безумства.
      – Но мужчина и должен быть немножечко безумным.
      – Ну не больше чем женщина.
      – В этом мужчина и женщина похожи.
      – Ах, Диана, я так сильно по тебе соскучился, что хочу только одного – две тысячи раз в тебя кончить.
      Диана смеется и приглашает меня в гости. Это царский подарок для меня, спавшего с женщиной в прошедшем месяце всего один раз. С огромной скоростью принимаю душ, одеваюсь и пулей выскакиваю на улицу. До метро бегу бегом, словно опаздывая на последний поезд. Через полчаса нажимаю на кнопку звонка, рядом с дверью Дианы. Дверь распахивается, и я вручаю великолепной охотнице огромный букет красных роз. Диана довольна. С минуту мы смотрим друг другу в глаза, улыбаемся, а потом обнимаемся и целуемся. Она очень красива и очень здорово целуется. Мне повезло. Впрочем, у нее есть один недостаток – она умна. Но это пока не мешает нашим отношениям. От женщины приятно пахнет. Я имею в виду не парфюмерию, которую она использует, а ее родной запах изо рта, из подмышек, от кожи шеи, рук, грудей, живота, ног, промежности /розы экстаза/. Я ищу, с чем бы сравнить ее запах и нахожу. От любимой, от неповторимой любимой моей опьяняюще пахнет цветами и травами полей. От великолепной охотницы и пахнет великолепно.
      О, я и не заметил, как мы разделись! На Диане было что-то красное, на мне тоже что-то было. Но сейчас мы уже голенькие и возбужденные. Из магнитофона выливается негромкая классическая музыка. Кто-то из Моцарта или Бетховена. Диана встает на колени и начинает ласкать меня ртом. Это очень приятно и красиво.
      Находятся говнюки, которые считает оральный секс противоестественным, потому что он не служит для продолжения рода человеческого. Но для продолжения рода служит осеменение самцом самки. И к сексу это не имеет никакого отношения. А секс – это красивый диалог между мужчиной и женщиной (или между мужчиной и мужчиной, или между женщиной и женщиной, уж это кому как нравится), приносящий удовольствие, диалог двух тел, позволяющий улетать в космос.
      Я прерываю размышления, потому что едва не кончаю. Но кончать еще рано. Диана встает, и мы переходим в комнату. У стены – широкая кровать, укрытая красивым покрывалом.