Услышав это, король вновь набросился на Шрусбери, а покрасневший епископ беспомощно забормотал:
      - Мы же переезжали с места на место, мой король. Ле-Ман, потом Шенон... Должно быть, послание прибыло после нашего отъезда. Я, конечно, разберусь во всем, как только мы вернемся.
      Генрих еще раз сердито посмотрел на него, потом повернулся к дочери:
      - Ты не примешь постриг, а выйдешь замуж. Ты единственный мой ребенок, который не пошел против меня. Я еще дождусь, когда ты родишь мне внуков.
      - Иоанн никогда не шел против тебя.
      - Он только что перешел на сторону моих врагов.
      - Это всего лишь сплетни, - презрительно возразила Розамунда.
      - А если это правда?
      Губы Розамунды сжались от такой мысли. Ни один человек столько не страдал от предательства, как ее отец. Все его законные сыновья, ее единокровные братья, под влиянием матери, королевы Элеоноры, пошли против него.
      - Ведь есть Уильям и Жоффрей, - прошептала она, упомянув еще двух незаконнорожденных детей Генриха. При этих словах Генрих обнял дочь за плечи:
      - Но они не были рождены прекрасной Розамундой, любовью всей моей жизни. Я эгоистичный старик, девочка, и не допущу, чтобы плоды нашей любви зачахли в этом монастыре. Я позабочусь, чтобы они росли и цвели, разбрасывая свои семена по всей земле. Я позабочусь, чтобы ты вышла замуж.
      Розамунда вздохнула; плечи ее покорно опустились:
      - И кто же мой будущий муж?
      Эрик окаменел, когда король внезапно обернулся к нему.
      - Берхарт. - Король жестом велел ему подойти, и Эрик невольно расправил плечи, шагнув вперед. - Моя дочь Розамунда. Дочь, это твой муж, Эрик Берхарт.
      - Как поживаете, милорд? - учтиво пробормотала Розамунда, протягивая руку, но тут же смущенно поморщилась, увидев, в каком состоянии ее рука после работы на конюшне. Отдернув руку, она присела в реверансе. - Прошу прощения за мой вид, но мы сегодня не ожидали гостей.
      Прежде чем Эрик успел дать учтивый ответ, король заявил:
      - Ты должна переодеться.
      Розамунда резко обернулась;
      - Переодеться?
      - Да. Ты не выйдешь замуж в подобном виде.
      - Свадьба состоится сейчас?
      Ошеломление - так можно было охарактеризовать ее состояние, и Эрик даже посочувствовал ей. Он и сам был ошеломлен не меньше.
      - Как только переоденешься. Я должен вернуться в Шенон.
      -Но...
      - Позаботьтесь, чтобы она была одета подобающим образом, - приказал король сестре Юстасии, потом схватил Аделу за руку и потащил ее за собой из конюшни. - Мне нужно поговорить с аббатисой.
      Розамунда смотрела на них с открытым ртом и, лишь когда сестра Юстасия потянула ее за руку, произнесла:
      - Меня выдают замуж.
      - Да. - Юстасия ветревоженно взглянула на девушку, когда они вышли из конюшни. Та была необычно бледна.
      - Я думала, что стану монахиней, как ты.
      - Все будет хорошо, - успокаивала Юстасия, ведя девушку по коридору монастыря.
      Король и Адела уже скрылись из вида.
      - Да, - согласилась Розамунда, слегка расправив плечи. - Все будет хорошо. - Но ее плечи вновь поникли, И она растерянно прошептала: - Ведь я должна была стать монахиней.
      - Похоже, тебе не было суждено принять постриг,
      - Да нет же, - возразила Розамунда. - Моя мать желала этого. Она сказала об этом аббатисе. Я была рождена чтобы стать монахиней.
      - Похоже, что нет, - мягко поправила ее Юстасия.
      - Но что, если Господь желает, чтобы я постриглась в монахини? Что, если он прогневается, если я не приму постриг?
      - Скорее всего у Господа свои планы для тебя, Розамунда. Иначе бы он помешал твоему отцу прибыть сюда. Разве нет?
      Нахмурившись, Розамунда задумалась. Сестра Юстасия продолжила:
      - Сдается мне, сам Господь привел твоего отца сюда, чтобы помешать обряду пострига. Если бы твой отец опоздал хотя бы на день, ты бы стала монахиней.
      - Да, - неуверенно пробормотала Розамунда. - Но почему Господь желает моего замужества? Ведь, будучи монахиней, я могла бы сделать столько добрых дел!
      - Возможно, он имеет для тебя более важное предназначение в качестве жены.
      - Может быть, - пробормотала Розамунда, но по ее тону было ясно, что ей трудно представить подобную возможность.
      Вздохнув про себя, Юстасия поторопила девушку вернуться в небольшую келью, где та жила с самого детства. Усадив ее на жесткую постель, Юстасия стала искать платье, которое сшила Розамунда для пострига. Ничего не найдя, она спросила:
      - А где твое белое платье?
      Розамунда рассеянно взглянула на нее:
      - Белое платье? А, сестра Маргарет предложила повесить его, чтобы оно не помялось.
      Кивнув, Юетасия повернулась к двери.
      - Жди здесь. Я сейчас вернусь.
      Розамунда посмотрела на дверь, закрывшуюся за ее подругой и наставницей, и со вздохом откинулась на кровать. Она с трудом понимала происходящее. Еще этим утром все в ее жизни было определено, ее путь был ясен. Сейчас же события развивались так стремительно, что перевернули ее жизнь, и она не была уверена, что хочет следовать этим новым путем, Однако выбора у нее, судя по всему, не было. Решение отца было окончательным.
      Итак, она выйдет замуж за человека, которого никогда раньше не встречала, на которого лишь мельком взглянула, когда отец представлял их друг другу. Она бы рассмотрела его повнимательнее, но внезапно застеснялась. Это состояние было новым для нее. Но ведь за всю свою жизнь Розамунда очень редко бывала в обществе мужчин. Единственными мужчинами, которых она знала, были ее отец, его слуга и постоянный компаньон епископ Шрусбери, а также отец Абернотт, священник, служивший воскресную мессу в аббатстве. В остальные дни недели мессу служила мать-настоятельница.
      Несколько лет назад она была знакома с мальчиком-грумом, но он недолго проработал на конюшне - неделю, не больше. Однажды он прижал ее в углу стойла и коснулся губами ее губ. Опешив, Розамунда сначала даже не оттолкнула его. Когда удивление прошло, любопытство и первые намеки на сладостную дрожь удержали ее от возражений. К своему великому стыду, она даже не остановила его, когда он накрыл рукой ее грудь.
      Розамунда подумывала остановить его, потому что знала: все, что кажется таким интересным, непременно греховно. Все забавное, по словам сестер, было грехом. Но она не могла сказать, остановила ли бы его, потому что их застала сестра Юстасия. Только что она была в горячих объятиях мальчика, а через мгновение его уже оттащили и драли за уши. Потом Юстасия отчитывала Розамунду, говоря, что никогда нельзя позволять мужчине целовать себя или дотрагиваться до себя, потому что это грех. Губы созданы для того, чтобы говорить, а грудь для молока - вот и все. В тот же день аббатиса отослала мальчика прочь.
      - Она явно не обрадовалась, узнав о предстоящей свадьбе, - пробормотал Роберт.
      Поерзав на скамье, куда их усадили монахини, Эрик отвел взгляд от еды, которую не мог проглотить, хотя та выглядела очень аппетитно, и посмотрел на своего друга.
      - Да, - мрачно согласился он.
      - Возможно, это просто от неожиданности.
      Эрик, совершенно не убежденный в этом, фыркнул.
      - Она очень красива.
      Эрик снова фыркнул. Эта новость его тоже не обрадовала, и Роберт вздохнул:
      - Ты ведь не опасаешься, что она будет неверна? Эта девушка была воспитана в монастыре, дружище. Она просто не могла научиться лжи и изменам, которыми так славятся женщины, выросшие при дворе.
      Эрик немного помолчал, поерзал и наконец спросил:
      - Ты помнишь мою кузину Клотильду?
      - Клотильду? - Роберт подумал минуту и рассмеялся: - А, да. Девушка, которой мать запрещала сладости, чтобы она не потолстела и не потеряла зубы до замужества.
      Эрик поморщился:
      - Ни одна сладость не коснулась ее губ до свадьбы, но на брачном пиру перед ней стоял огромный поднос со сладким.
      -Да. - Роберт снова рассмеялся, вспоминая ту свадьбу. - Ей очень понравились сладости, когда она попробовала их. Насколько я помню, она уничтожила почти все содержимое подноса в одиночку.
      - Они ей до сих пор нравятся. И возможно, потому, что ей так долго запрещали их. За два года со времени своей свадьбы она страшно растолстела. И при последнем подсчете у нее стало еще на три зуба меньше.
      Роберт поморщился:
      - Только не говори мне, что боишься того же: что твоя жена станет толстой и беззубой. Эрик закатил глаза и вздохнул:
      - Скажи, чего недостает в монастыре?
      - Ну, я понимаю, что здесь свои строгости, но уверен, что временами им позволяют сладости или...
      - Да забудь ты эти чертовы сладости! - рявкнул Эрик. - Мужчины! В монастыре нет мужчин.
      - Ну да, но в этом же и сама суть их существования и... О! - На лице Роберта появилось выражение тревоги, и он покачал головой. - Кажется, я понял. Ты боишься, что твоей жене, лишенной общества мужчин все эти годы, может слишком понравиться это общество.
      Эрик что-то пробормотал себе под нос и отвернулся, возмущенный такой несообразительностью Роберта. Ведь не всегда же он был таким тупым.
      - Эрик, дружище, поведение Делии не должно влиять на твои взгляды. Она была воспитана дядей, лордом Стратхэмом, самым скандальным распутником страны.
      - Но моя мать получила иное воспитание.
      - Да, - вздохнул Роберт.
      - Она была воспитана в крайней строгости.
      -Да, но...
      - И она не смогла сдержать своей страсти. Роберт покачал головой.
      - Вижу, тебя нелегко убедить, но все не так уж плохо. Если ты боишься, что она слишком полюбит общество мужчин, тебе просто нужно держать ее подальше от королевского двора. Пусть остается за городом, где она может встретить лишь крестьян и арендаторов. Она, конечно, достаточно вос-питанна, чтобы не иметь дела с одним из них! - Роберт ободряюще хлопнул друга по спине.
      - Да уж! Король, конечно, будет очень рад больше никогда не видеть своей дочери, - пробормотал Эрик.
      Роберт нахмурился:
      - Ах да. Он, вероятно, время от времени будет требовать ее присутствия при дворе.
      - Более чем вероятно, - сухо согласился Эрик.
      - Он, похоже, очень любит ее. - Роберт еще больше нахмурился при мысли об этом. - Это может стать проблемой, да? Господи! Иметь короля в качестве тестя! - ужаснулся он, когда наконец осознал все значение происходящего. Если ты не сделаешь ее счастливой, он может приказать четвертовать тебя. Надо же попасть в такую переделку!
      - Роберт!
      - Да?
      - Перестань успокаивать меня.
      Беспокойство Розамунды исчезло, как только открылась дверь. Вздохнув, она села на кровати, глядя на сестру Юстасию, которая несла платье, аккуратно перекинутое через руку.
      - Все складки разгладились, к счастью, - сообщила монахиня и стала закрывать дверь кельи, но остановилась, услышав в коридоре голос аббатисы. Когда Адела подошла к двери, Розамунда и Юстасия уже с любопытством ожидали ее. Адела лишь взглянула в лицо Розамунды и тут же поспешила к ней.
      - О, мое дорогое дитя, - успокаивающе прошептала она, садясь на кровать рядом с девушкой и обнимая ее. - Все будет хорошо, вот увидишь. Господь выбрал для тебя особую стезю, и ты должна доверять ему.
      - Да, и сестра Юстасия так сказала, - прошептала Розамунда. Глаза ее наполнились слезами. Как ни странно, слезы появились лишь в последний момент, когда аббатиса стала утешать ее. Так было всегда. Хотя и Юстасия, и аббатиса заменили девочке умершую мать, именно к аббатисе Розамунда бежала, чтобы перевязать разбитую коленку и излить обиды. Розамунда могла вытерпеть все, что угодно, с вызывающим выражением лица и мрачной улыбкой, пока не появлялась аббатиса: при виде доброго лица Аделы Роза-мунда тут же давала волю слезам.
      - Ну-ну, полно, дитя мое. Не плачь. Ты должна довериться Господу. Он избрал для тебя этот путь, и для этого, конечно, есть причина.
      - Я плачу не потому, что боюсь будущего, вернее, почти не из-за этого. Я больше жалею о том, что остается позади.
      Аббатиса растерянно покачала головой:
      - Что остается позади?
      - Мне придется покинуть вас, мою единственную семью. Кроме моего отца, конечно, - тут же добавила Розамунда.
      Юстасия и Адела растерянно переглянулись, и глаза их тоже наполнились слезами. В суете они как-то не подумали о предстоящем расставании.
      - Ну... - Сестра Юстасия в отчаянии озиралась, стараясь не смотреть на молодую девушку, которая была ее ученицей с самого юного возраста. Маленькая Розамунда цеплялась за юбки Юстасии и бродила за ней, как только начала ходить. Монахиня научила ее всему, что знала сама, и лицо Юстасии сейчас было печально при мысли о разлуке.
      - Да, - горестно пробормотала Адела, глядя в пол; ее глаза тоже были полны слез. Она полюбила Розамунду с рождения. Рыжие кудри малышки и прелестная улыбка тронули ее сердце так, как ничто не трогало. Вопреки традициям она сама руководила обучением девочки. Шаг за шагом она вела ее к знаниям, приучая к терпению и обуздывая нрав, свойственный всем рыжеволосым. Ее усилия были вознаграждены по заслугам. В Розамунде было все, что она хотела бы увидеть в своей дочери. Болезненно поморщившись, аббатиса встала.
      - Каждый птенец когда-нибудь должен покинуть свое гнездо, - сказала она, направившись к двери, но вдруг остановилась и растерянно оглянулась. Я даже не представляла, что ты когда-нибудь покинешь нас, Розамунда. Меня не предупредили. - Адела горестно вздохнула. - Полагая, что тебе это не понадобится, я не рассказывала тебе о браке и о супружеском ложе.
      - О супружеском ложе? - Розамунда тревожно нахмурилась, заметив смущенный румянец на щеках Аделы.
      Аббатиса растерянно посмотрела на нее, потом резко отвернулась.
      - Сестра Юстасия расскажет тебе, - вдруг сказала она. - Но только поторопитесь, сестра. Король очень спешит завершить это дело.
      Юстасия оторопело смотрела на закрывшуюся за аббатисой дверь.
      Глава 2
      - Супружеское ложе...
      Услышав эти слова, Розамунда обернулась к Юстасии. Сестра Юстасия расправила плечи; ее лицо было полно решимости. Но прежде чем она продолжила, Розамунда спросила:
      - Может, я оденусь, пока ты будешь объяснять?
      Юстасия заморгала, потом вздохнула и кивнула:
      - Да, пожалуй, так будет лучше. Твой отец, похоже, торопится.
      Встав с постели, Розамунда торопливо сняла штаны, в которых работала в конюшне. Юстасия забрала их у нее и стала аккуратно сворачивать. Собравшись с духом, она произнесла:
      - Супружеское ложе может быть неприятным испытанием, но это твой святой долг как жены.
      - Неприятным? - Розамунда, развязывавшая шнуровку своей туники, замерла и растерянно посмотрела на монахиню. - Насколько неприятным?
      Юстасия поморщилась:
      - Очень неприятным, насколько я понимаю. Моя мать, бывало, проводила в постели полдня после того, как мой отец исполнял свой супружеский долг.
      Глаза Розамунды округлились:
      - Ну тогда это, должно быть, очень изнуряющее занятие.
      - О да, - решительно кивнула Юстасия. - И шумное.
      - Шумное? - Оторопев, Розамунда вновь опустилась на кровать.
      - Ты же должна переодеваться, - напомнила ей монахиня. Розамунда вскочила и вновь стала нервно возиться со шнуровкой. - Когда я была ребенком, мы с сестрой однажды ночью подслушивали у дверей родительской спальни, - призналась Юстасия, покраснев при виде удивленно изогнувшихся бровей Розамунды. - Я была непослушным ребенком, вечно проказничала. Почти как кое-кто из моих знакомых, - многозначительно добавила она, что заставило Розамунду усмехнуться. - В общем, мы слушали и...
      Юстасия молчала до тех пор, пока Розамунда не стала снимать тунику через голову, потом продолжила:
      - Там было столько шума! Кровать скрипела, а мои родители стонали и кричали.
      Сняв наконец тунику, Розамунда от удивления открыла рот:
      - Кричали?
      - Да, - скривилась Юстасия.
      - Ты уверена, что речь идет о постели? Может, они делали что-то другое?
      Юстасия на мгновение задумалась, потом покачала головой:
      - Нет, говорю же тебе, кровать скрипела.
      Розамунда рассеянно мяла в руках тунику, раздумывая над словами подруги. Потом, направившись к умывальной миске с водой в углу комнаты, она освежила лицо.
      - Вот. - Юстасия протянула ей белое платье. Розамунда начала торопливо одеваться и через минуту уже принялась затягивать шнуровку на лифе. Взглянув на нее, Юстасия нахмурилась и схватила гребень. Встав позади Розамунды, она расчесывала волосы девушки до тех пор, пока те не превратились в сверкающее облако, покорно лежавшее на ее плечах. Отложив гребень, она подтолкнула девушку к двери:
      - Нам лучше поторопиться. У твоего отца чуть ли не пена шла изо рта от нетерпения.
      - Но ты не рассказала мне...
      - Расскажу по дороге, - заверила ее Юстасия. Выйдя с девушкой в коридор, она тяжело вздохнула и повела ее вниз. - Как я уже сказала, супружеские отношения не очень приятные, но теперь это твой долг. Однако бывают моменты, когда они запрещены. Например, когда у женщины... - Резко остановившись, она во все глаза уставилась на Розамунду. - Ведь у тебя сейчас не женское время?
      - Нет, - пробормотала Розамунда, не сумев скрыть смущение. Подобные вещи никогда не обсуждались в монастыре.
      - Хорошо, - с облегчением улыбнулась Юстасия. - Это бы стало ложкой дегтя в бочке меда для короля. Иначе бы нельзя было закрепить брачные отношения.
      - А, - пробормотала Розамунда, ничего не поняв, но с нетерпением ожидая, когда же сестра Юстасия наконец дойдет до сути.
      - Эти отношения, конечно, также запрещаются во время ношения ребенка и кормления.
      - Конечно, - серьезно кивнула Розамунда.
      - И также во время Великого поста, Рождественского поста, праздника Троицы, Духова дня и Пасхальной недели.
      - М-м... - кивнула Розамунда.
      - А также во все дни поста, в воскресенья, среды, пятницы и субботы.
      - Значит, можно только по понедельникам, вторникам и четвергам? спросила Розамунда.
      - Да. Слава Богу, что сегодня вторник.
      - Да, слава Богу, - повторила Розамунда с гримасой. Если Юстасия и расслышала саркастические нотки, то предпочла не обратить на них внимания и продолжила:
      - Это запрещается при светедня, без одежды и, конечно, в церкви.
      - Конечно, - тихо, согласилась Розамунда. - Это было бы святотатством.
      - Эти отношения существуют только для того, чтобы зачать ребенка, а затем только изредка. Ты должна обязательно вымыться после этого. И ты не должна допускать никакой ласки, похотливых поцелуев или...
      - А что это такое? - перебила ее Розамунда, и Юстасия нетерпеливо взглянула на нее, замедляя шаг.
      - Ты прекрасно знаешь, что значит целоваться, Розамунда. Я застала тебя с грумом, когда тебе было...
      - Я имела в виду ласку, - опять перебила ее Розамунда, сердясь на себя за то, что виновато краснеет, при воспоминании о том случае с грумом.
      - А, - скривилась Юстасия. - Это когда касаются... всего. Включая грудь. Губы для того, чтобы говорить, а грудь - чтобы кормить ребенка молоком. И все! - твердо сказала монахиня. Устремив глаза к потолку, она вздохнула: - Так, что еще? А, да, ты должна воздерживаться от любых противоестественных действий.
      - Противоестественных? - неуверенно переспросила Розамунда.
      Юстасия скривилась:
      - Просто не дотрагивайся ртом ни до одной части его тела и не позволяй ему прикасаться к тебе губами. Особенна к тем местам, которые закрыты одеждой.
      Глаза Розамунды округлились, и Юстасия убежденно добавила:
      - Это неприлично.
      - Понятно, - пробормотала Розамунда, но потом удивленно приподняла брови. - Но почему я не должна позволять ему делать это? Если мужчина нравственно выше нас, как постоянно напоминает нам отец Абернотт, то ведь он, конечно, знает все это?
      Юстасия кивнула:
      - Верно. Он, несомненно, знает все это. Я говорю тебе об этом, чтобы ты не наделала ошибок. Ну вот, мы пришли, - сказала она, останавливаясь у дверей часовни. Повернувшись к Розамунде, она спросила: - У тебя еще есть вопросы?
      - Да.
      - О... - Монахиня и не пыталась скрыть беспокойство, но все же спросила: - Какие?
      - Ну... - замялась Розамунда. - Ты мне рассказала только о том, что я не должна делать. Но мне по-прежнему не совсем ясно, что же должно происходить.
      - А, конечно. - Юстасия помолчала, раздумывая, как лучше объяснить. Ты ведь видела животных в конюшне в брачный период.
      Розамунда кивнула, хотя это был не вопрос, а, скорее, утверждение.
      - Ну так вот, это то же самое.
      - То же самое? - брезгливо переспросила Розамунда. Перед ее мысленным взором промелькнули картины совокупления животных - кошек, собак, коз, овец, коров и лошадей. просто какая-то оргия в конюшне.
      - Да. Теперь ты понимаешь, почему это так неприятно для дам, - мрачно заметила Юстасия.
      Розамунда согласно кивнула, потом спросила:
      - А он будет кусать меня за шею?
      Юстасия захлопала ресницами:
      - Кусать?
      - Ну да. Когда я видела кошек за конюшней, кот, забравшись на кошку, покусывал ее за шею.
      - О нет. Это он просто удерживал ее на месте. А ты ведь послушная жена, и подобных действий не потребуется.
      - Да, конечно, - согласилась Розамунда.
      Юстасия приоткрыла дверь часовни и С любопытством заглянула внутрь.
      - А он будет нюхать меня сзади?
      Юстасия вскрикнула, захлопнула дверь часовни и резко обернулась к Розамунде, глядя на нее во все глаза.
      - Ну, ведь ты же сказала, что все как у животных, - невинно пояснила Розамунда. - А они нюхают...
      - Боже милосердный! - перебила ее Юстасия дрожащим голосом. Она уже открыла рот, чтобы продолжить, но заметила озорные огоньки в глазах девушки. - Ты опять проказничаешь, - сердито сказала она.
      Розамунда с трудом напустила на себя серьезность:
      - О нет, сестра.
      - Хм. Ну тогда...
      - А все-таки что представляет собой это покрытие? - перебила ее Розамунда.
      - Покрытие? - с недоумением переспросила Юстасия.
      - Случка. Ну, например, когда бык Ангус подходит к одной из коров и взбирается на нее, что он делает?
      Скорчив гримасу, Юстасия на мгновение задумалась.
      - Ну, у Ангуса есть такая штука...
      - Штука?
      - Ну да. Она примерно... вот такой длины. - Юстасия развела руки на расстояние около фута. - И она круглая. Ну, не совсем круглая... скорее в форме огурца.
      - Огурца?
      Розамунда попыталась представить того мужчину в конюшне с "огурцом" длиной в фут между ног.
      - Да. - Юстасия говорила все решительнее и быстрее: - Ангус вставляет свой "огурец" в Мод, немного шевелит им, изливает себя, и дело сделано.
      - Ну, - пробормотала Розамунда, пытаясь сохранить самообладание, наверное, это не хуже, чем скрести каменные полы зимой.
      После такого занятия обычно бывали стерты колени и ныла поясница. Менее всего Розамунде нравилось часами ползать на коленях по сырому каменному полу в продуваемом сквозняками старом монастыре.
      - Хм, наверное, не хуже, если не считать боли.
      - Боли? - Розамунда вопросительно взглянула на нее. Юстасия неохотно кивнула:
      - Я слышала, что бывает боль и даже кровь. По крайней мере в первый раз.
      Розамунда побледнела:
      - Кровь?
      - Да. Говорят, что это доказывает невинность невесты.
      - Но...
      - Это цена, которую мы платим за прегрешение Евы.
      - Прегрешение Евы, - возмущенно пробормотала Розамунда.
      Сколько раз отец Абернотт обрушивал на них эти слова! Он вдалбливал их так упорно, что они навсегда отпечатались в ее душе.
      - Но ведь Иисус расплатился жизнью за наши грехи? Или это были только грехи мужчин? - сухо спросила она.
      Открывшаяся дверь спасла Юстасию от необходимости отвечать на этот вопрос. На пороге появилась возбужденная аббатиса:
      - Что вас так задержало? Король вне себя от ярости из-за промедления.
      - У Розамунды в последнюю минуту возникли некоторые вопросы.
      - Какие вопросы, милая? - заботливо спросила аббатиса.
      - Разве Иисус погиб не за наши грехи? - спросила Розамунда.
      - Да, конечно, - заверила ее аббатиса, явно опешившая от этого вопроса.
      - Тогда почему при закреплении брачных уз мы страдаем от боли и истекаем кровью?
      Плечи Аделы поникли. Она глубоко вздохнула от неожиданности и, взглянув на девушку не то с жалостью, не, то с ужасом, сказала:
      - У нас сейчас совсем нет времени для таких сложных теологических рассуждений, дитя мое. Думаю, тебе лучше спросить об этом у отца Абернотта после церемонии. Пойдем. Твоему отцу не терпится завершить дело.
      Отец Абернотт был чванливым маленьким священником, которого и в обычное время распирало чувство собственной значимости. Сейчас же, совершая обряд венчания дочери короля, пусть и незаконнорожденной, по просьбе самого монарха, да еще и в его присутствии, он был переполнен важности. От него так и веяло безмерным высокомерием. На церемонии присутствовали король, Шрусбери, жених, еще один мужчина, очевидно, друг жениха, и все до единой монахини монастыря, умолившие аббатису разрешить им увидеть обряд венчания. Большинство из них уже жили в монастыре, когда в нем появилась Розамунда, и они с любовью и заботой следили за тем, как она растет. Они были для Розамунды семьей. Именно поэтому аббатиса уступила их мольбам и позволила прийти на церемонию. Но от их присутствия священник стал еще высокомернее.
      Розамунде было ужасно неприятно взирать на самодовольное выражение его лица, и она, не прислушиваясь, смотрела на его лысину. При этом ее губы дрожали от еле сдерживаемого смеха. Все нелицеприятные прозвища, придуманные вместе с молодыми монахинями для этого человека, сейчас всплывали в ее памяти одно за другим, вызывая неуместный здесь смех.
      Она опустила взгляд на подол платья. Это было самое лучшее платье из всех, что она сшила. Из мягчайшей ткани, оно плотно облегало ее, подчеркивая талию. Розамунда немало потрудилась, чтобы платье было безупречным. Только старалась она для обряда посвящения себя в невесты Христовы, а не ради земного жениха.
      Подавив вздох, она с любопытством взглянула на стоявшего рядом с ней мужчину. Он был довольно высок даже для нее с ее ростом в пять футов и девять дюймов*. Ей говорили, что ее мать была более хрупкой, а вот отец настоящий великан, выше шести футов. Розамунда решила, что Господь в ее случае выбрал среднее.
      ______________
      * Сто семьдесят пять сантиметров.
      Она всегда считала себя высокой. Большинство женщин в монастыре были ниже ее. Рядом с ними Розамунда казалась себе большой и неуклюжей. А вот рядом с этим мужчиной она почувствовала себя почти малышкой. Он был так же высок и внушителен на вид, как и ее отец. Она заметила это еще в конюшне, но там она лишь мельком взглянула на него. Сейчас же Розамунда внимательнее рассматривала мужчину, за которого так неожиданно выходила замуж.
      У него была широкая грудь, крепкие, сильные руки, мускулистые бедра результат многолетнего пребывания в седле. Волосы - словно яркий солнечный свет, глаза - словно сочная зелень на лугу. Решительные черты лица наводили на мысль о многочисленных битвах, скорее всего выигранных. Кожа свидетельствовала о годах, проведенных под открытым небом.
      Она решила, что он выглядит вполне здоровый. И красивым. Морщинки у глаз говорили о смешливом характере, и это был хороший знак, как решила Розамунда. Она вздохнула, пытаясь вспомнить его имя. Ведь отец называл его, представляя их друг другу. Как же его зовут? Исаак? Эрин?
      "Эрик", - вдруг вспомнила она. Ну да, Эрик. Ее муж. Эрик.
      Эрик, а как дальше? Она задумалась на мгновение, потом пожала плечами. Этого уж она никак не могла вспомнить.
      - Миледи!
      Розамунда быстро повернулась на этот требовательный оклик, покраснев до корней волос оттого, что ее застали за слишком откровенным разглядыванием жениха. Очевидно, она что-то пропустила. Наверное, что-то очень важное, решила Розамунда, когда священник неодобрительно покачал головой:
      - Миледи, я повторю слова вашей клятвы?
      Эрик косился на девушку, шептавшую рядом слова брачного обета. Он всей кожей чувствовал на себе ее взгляд, когда священник начинал церемонию. Она так пристально разглядывала его, что ему стало не по себе. Сейчас он сам пристально разглядывал ее, надеясь, что она слишком занята, чтобы заметить это.
      Он едва не задохнулся, когда она переступила порог часовни. Превращение сорванца в прекрасную даму было поразительным. Эрик сразу даже не сообразил, что это она, на секунду ему представилось, что это идет прекрасная возлюбленная Генриха - привидение, явившееся на свадьбу своей дочери. Но он быстро понял, что локоны, обрамлявшие прекрасное лицо, были не золотистыми, как у ее матери, а огненно-рыжими. Таким был ее отец в молодости. Он едва успел уяснить, что это его невеста, как рядом изумленно ахнул Роберт.
      Через минуту девушка стояла возле жениха, и священник начал церемонию. Теперь уже Эрик неторопливо разглядывал ее. Лицо девушки было безупречно овальным, цвета слоновой кости, с едва заметными веснушками. Черты лица были само совершенство - полные губы, маленький прямой нос. Ясные серые глаза, совсем как у отца, приковывали к себе взгляд, сверкая умом. Эрик всем телом почувствовал исходящую от нее энергию, когда она вошла в комнату. Он буквально ощутил настоящий удар. Это качество она тоже унаследовала от отца. Генриху, когда он был моложе, было свойственно сильное воздействие на окружающих. В последнее время энергия словно ушла из этого великого человека. Заботы, похоже, измотали его. Эрик подозревал, что причиной тому его сыновья.
      - Милорд!
      Изогнув брови, Эрик повернулся к назойливому коротышке священнику и поморщился, когда понял, что попался точно так же, как несколькими минутами раньше его невеста. Чувствуя, как веселится по этому поводу Роберт, Эрик толкнул друга локтем, когда священник важно повторил слова клятвы. Несмотря на все свои сомнения по поводу этого скоропалительного брака, Эрик произносил слова обета громко и убежденно. Король пожелал, чтобы он, Эрик, взял в жены его дочь. Он женится на ней и будет заботиться о ее благе и безопасности, как и подобает мужу. Но Делия преподала ему очень полезный урок. Он больше не станет рисковать своим сердцем. Даже король не сможет заставить его сделать это.