Ухмыляющиеся друзья извлекли краснолицего из воды. И он, недолго думая, сорвал зло на сыне: наградил звонкой затрещиной по другой щеке.

Волкодав знал, что постыдно сорвался. Что было достаточно просто растолкать недоносков, а бить совсем не обязательно. Но ничего с собой он поделать не мог.

Для кого в одиннадцать лет ничего не значит плач раненого щенка, кто способен весело швырять в него камень за камнем…

Дети. Голодные, вшивые, ободранные подростки, ползающие на четвереньках по обледенелой горной дороге. Исцарапанные руки просеивают каждый комочек породы, выпавшей из тачек и корзин взрослых рабов. Не затерялся ли где крохотный обломок самоцвета, не прилипла ли невесомая золотая пылинка?..

И другие дети. Совсем другие. Сытые, крепкие, разрумянившиеся на морозе. В меховых сапожках, с длинными кнутами в руках. Такие же рабы, как и те, вшивые. Каждый из юных надсмотрщиков знает, что, провинившись, вполне может оказаться среди оборвышей. И те ему, скорее всего, в первую же ночь выцарапают глаза. Каждый из полуголых знает: стоит как следует захотеть – и он вполне может заработать меховые сапожки и кнут. Если, конечно, допустят те, кто уже ходит с кнутами…

Немногие решают пробиваться наверх: одни быстро тупеют, обретая скотское безразличие к происходящему, Других держит страх, третьих – бессилие, четвертых – гордость и злоба…

В ту осень, как раз перед тем, как снег завалил перевалы, торговец рабами привез на рудник двоих боннских мальчишек, одногодков, пытавшихся дорогой вместе бежать. Один из них стал надсмотрщиком по кличке Волк. Другого семь лет спустя прозвали Волкодавом…

Едва поставив ногу на нижнюю ступень исхода, Волкодав настороженно замер. В их комнате что-то происходило. Сквозь поддверную щель проникали отсветы неведомо кем зажженной лучины. Было видно, как двигалась шаткая тень. Чуткий слух Волкодава различил какие-то вздохи…

Вокруг за добротными дощатыми столами вовсю ели и пили постояльцы и просто захожие гости. Было там и трое охранников Фителы. Волкодав знал, как мало это значило. В самой многолюдной и веселой толпе можно безнаказанно похитить и убить человека, была бы сноровка. Никто и в толк не возьмет…

Он удержал Ниилит за руку и жестом приказал ей оставаться внизу, а сам пошел вверх по всходу – без видимой спешки, но совершенно бесшумно. Он не стал тревожить завернутый в тряпку меч, но, когда он рывком распахнул незапертую дверь, правая рука его лежала на рукояти боевого ножа.

И пальцы, готовые выхватить оружие, сразу разжались, а Нелетучий Мыш, воинственно подобравшийся на плече, разочарованно встряхнулся и принялся вылизывать больное крыло.

Посреди комнаты, лицом к двери, стоял роскошный среброволосый мудрец. Пепельные кудри, казавшиеся седыми в скудном свете лучины, падали ему на спину и плечи, по груди разметалась пушистая борода. Белая льняная рубаха ниспадала до пят. Темно-фиолетовые глаза испуганно смотрели на Волкодава…

– Поднялся, значит, – проворчал Волкодав и убрал с ножа ладонь.

– Друг мой!.. Так это ты!.. – ахнул Тилорн и шагнул к нему, протягивая руки. – Друг мой!.. Ты понимаешь, я только сегодня окончательно прозрел…

И Волкодав запоздало сообразил, что, прожив с ним целый месяц бок о бок, калека, знал его лишь по голосу. И, конечно, до смерти перепугался при виде грозного незнакомца, внезапно выросшего в дверях. Так перепугался, что не признал даже Нелетучего Мыша на плече.

– Друг мой, – повторил Тилорн и, качнувшись навстречу Волкодаву, обнял его. – Как же я за тебя волновался…

– И за девочку, – хмыкнул тот. Тилорн поднял подозрительно блестевшие глаза и улыбнулся.

– Да. И за девочку… Э, да ты весь вымок! Каким образом?

Он тихо ахнул, когда Ниилит, вынырнув из-за спины Волкодава, протянула ему слабо шевелившегося щенка. Две головы, пепельная и черноволосая, склонились над злополучным малышом.

Волкодав положил меч на стенную полицу над лавкой и пошел вниз. Кухня, где варились, жарились и пеклись яства для гостей, поглощала несметное количество дров, а прислуги, как водится, было в обрез. Оттого упыхавшиеся работники только радовались постояльцу, вздумавшему размяться, а госпожа Любочады сама награждала добровольногопомощника щедрой мисой еды. Что было, понятное дело, вовсе не лишним…

Волкодав мерно заносил над головой тяжелый колун и думал о доме, которого у него не было. Только после убийства Людоеда он стал думать о том, что и у него мог опять быть дом. Как же ясно он видел его. Яблони в цвету, клонящие розовые ветви на теплую дерновую крышу. Пушистый серый пес, спящий на залитом предвечерним солнцем крыльце. Дорожка между кустами малины, утоптанная босыми ногами детей. И женщина, выходящая из дому на крыльцо. Эта женщина прекрасна, потому что любима. Она вытирает мокрые руки вышитым полотенцем и зовет ужинать мужчину, колющего дрова…

Волкодав вздохнул. Некоторое время назад ему начало было казаться, будто женщина была черноволосой и голубоглазой, но он уже видел, что ошибся. Ниилит выйдет совсем из другого дома и позовет за накрытый стол совсем другого мужчину. И тот, скорее всего, отложит в сторону не колун, а гусиное перышко и глиняную чернильницу…

Ниилит несколько раз пробегала мимо него в портомойню и назад. Наверное, отстирывала тряпки, перемазанные в щенячьей крови. Не выживет, думал Волкодав, обрушивая свистящий колун на корявые, узловатые пни, которые, как он подозревал, работники не первый день откладывали в сторонку. Только не говорите мне про безгрешных младенцев, не выучившихся различать зло и добро и не смыслящих в одиннадцать лет, что это больно, когда бьют. Когда самого, тут, небось, каждый сразу смекает. Вытянется, выдурится? Пожалуй. Видали мы таких. Иным и шею сворачивали…

Смолистые поленья, разорванные колуном, со звоном били в бревна забора. Тилорн, которого терзал в подземелье толстомордый палач, по крайней мере хоть знал, за что терпел. А этот малыш, замученный юными дерьмецами ради забавы? Что скажет он Старому Псу, когда зашумит над ним крона вечного Древа?..

Волкодав поднимался по всходу, натянув рукава на ладони, чтобы не так жгла пузатая миса, доверху полная тушеного гороха со свининой. Волкодав не слишком удивился бы, раздайся из-за двери безутешное всхлипывание Ниилит… Но когда из комнаты долетело жизнерадостное щенячье тявканье, а потом – дружный смех в два голоса, он чуть не выпустил мису из рук. Как назло, дверь открывалась наружу. Обжигаясь, Волкодав прижал мису к груди и распахнул дверь свободной рукой.

Ниилит и Тилорн сидели рядком на деревянной кровати, а на полу у их ног возились Нелетучий Мыш и щенок. Бестолковый кутенок припадал на передние лапки и весело прыгал вперед, норовя ухватить Мыша. Тот, умудренный множеством драк, шипел и шлепал его здоровым крылом, отскакивая в сторону.

На мягкой шкуре щенка не было не то что ран – даже и пятнышек крови.

– Знаешь, за что его хотели утопить? – спросил Тилорн. – У него животик был слабый… пачкал без конца. Теперь больше не будет.

– Так, – сказал Волкодав. Поставил мису на столик возле окна и повернулся к Тилорну. – Значит, ты и в самом деле колдун.

Тот отмахнулся:

– Да ну, какой из меня…

– А почему у тебя руки дрожат? – спросил Волкодав. Действительно, ученый выглядел так, словно это он, а не Волкодав только что наколол целую поленницу дров.

– Я… – замялся Тилорн. – Видишь ли, лечение… м-м-м… потребовало некоторых усилий. А поскольку я еще, к сожалению, не вполне…

– Ну так ешь, – сказал Волкодав и положил на стол ложки. Потом кивнул на Мыша: – Ты и его так же собираешься?

– С ним сложнее, – серьезно ответил Тилорн. – Его, как я понял, ранили много лет назад…

– Пять.

– Со старыми ранами всегда хуже, – вздохнул Тилорн. – Придется зашивать… Нет, нет, больно ему не будет, это я обещаю… А как вышло, что ему порвали крыло? Или ты его уже таким подобрал?

– Кнутом попало, – проворчал Волкодав.

– Никогда бы не подумал, – изумился Тилорн. – Летучие мыши настолько проворны и юрки…

Уважая своего защитника и кормильца, они ели по-веннски: в очередь зачерпывали из мисы, а потом клали ложки на стол чашечками вниз, чтобы не осквернила какая-нибудь нечисть.

– Меня защищал, вот и получил, – сказал Волкодав. Ему сразу пришлось пожалеть о вырвавшихся словах. Тилорну с Ниилит тут же понадобилось узнать, как это случилось. Рассказывать Волкодав не умел. И не любил. Но Тилорн, судя по всему, обладал способностью разговорить даже пень. Или венна, что было лишь немногим труднее. Миса опустела едва наполовину, когда Волкодав, к своему удивлению, довольно связно поведал ему о том, что в рудниках он вращал ворот, доставлявший воду из подземной реки. Воды для промывки руды требовалось много, и вороты скрежетали круглые сутки, заглушая даже писк летучих мышей, гнездившихся под потолком. Однажды в соседней пещере рухнула глыба, и докатившееся сотрясение сбросило с потолка целый клубок новорожденных мышат – прямо в механизм. Разогнанный ворот остановить было непросто, но Волкодав его остановил. И удержал. И не двигался с места, пока мыши не перетаскали детей. Первым ворвался в пещеру надсмотрщик по прозвищу Волк…

– Этот дурачок все крутился там, пока с меня шкуру спускали, – сказал Волкодав. – Ну и схлопотал.

– Я только сегодня узнал, что ты был на каторге, – помолчав, заметил Тилорн. Волкодав пожал плечами:

– Было бы чем хвастаться…

И, положив ложку, пододвинул мису Тилорну с Ниилит – доедайте.

Тилорн осторожно проговорил:

– Мне трудно представить, чтобы ты совершил преступление…

– А я и не совершал, – сказал Волкодав. Расспрашивать его далее ученый не стал. Решил, наверное, что я был взят в плен в бою, подумал Волкодав. Не хочет напоминать о бесчестье…

Он не стал разубеждать Тилорна и объяснять, как было дело. Зачем?..

Косой дождь, подгоняемый резким ветром, кропил в потемках заливные луга, шептал над кладбищем-буевищем, хранимым могучими стволами берез, и поливал мокрые дерновые крыши маленькой лесной деревни. В деревне жили венны рода Пятнистых Оленей.

В глухой предутренний час раскрылась набухшая дверь гостевого дома, и наружу воровато выглянули двое. Ни души! Двое выбрались вон и осторожно двинулись вдоль стены. Ничто не предвещало неудачи: к рассвету доверчивые Олени не найдут даже следа постояльцев, пущенных скоротать непогожую ночь. Потом кто-нибудь додумается заглянуть в клеть и найдет там выпотрошенные короба. Люди, самолично видевшие веннские вышивки бисером, сулили за них золотые горы. Только вот купить у веннов эти вышивки было не легче, чем девушек в рабство.

Еще, кажется, в клети спал кто-то из хозяйских детей. Не помеха! Дети не успеют и пискнуть…

Дойти, куда намечали, ворам не пришлось, впереди, в сырой тьме, вдруг загорелись два недобрых зеленоватых огня. Потом небо разорвала первая за всю ночь молния. Перед дверью клети, словно кого-то заслонял собой, стоял пес. Громадный, с крупного волка. Широкогрудый. И удивительно страшный. Он не лаял, даже не рычал, но жесткая щетина грозно стояла дыбом, и в свете мертвенной вспышки блестели, точно клинки, ощеренные клыки.

Двое бывалых и далеко не пугливых мужчин не помнили, как оказались там, откуда пришли, как мокрыми трясущимися руками задвинули щеколду. Когда дыхание перестало со всхлипами рваться вон из груди, они попытались вспомнить, что же их так напугало. Подумаешь, пес!.. Потом вспомнили, и по спинам вновь побежал холодок. ГЛАЗА. Они напоролись не на простую собаку. У страшного серого зверя были ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ГЛАЗА.

Ночью он проснулся оттого, что мерзлячка Ниилит, зябнувшая даже под одеялом, прижалась в поисках тепла к его боку. Раньше она тоже просыпалась от этого, ужасно смущалась и, бормоча извинения, отодвигалась в сторонку. Потом привыкла, и теперь просыпался один Волкодав.

Да. А ведь поначалу он в самом деле начал было мечтать…

Ниилит не расставалась с дареными бусами, даже спала в них. Венн уже знал, что, сам того не ведая, необыкновенно ей угодил. В ее семье передавалось из поколения в поколение прекрасное сапфировое ожерелье. Умирающая мать оставила его Ниилит. Теперь его носила дочь родственника, продавшего Ниилит в рабство.

Волкодав повернул голову и посмотрел на полоску мутного синеватого света, сочившегося сквозь ставни. Над Галирадом медленно плыла бледная летняя ночь. Вот бы знать, снились ли кому в эту ночь такие же странные сны?.. Видел ли еще кто себя собакой у порога клети?..

Глядя снизу вверх, венн долго рассматривал точеный профиль Тилорна, спавшего на кровати, и впервые думал о том, что мудрец был красив. Мудрость, мужество, красота… И такого человека Людоед держал в клетке, пытками добиваясь… чего? Чтобы он ему алмазы вываривал из дерьма?..

Я выстрою дом, думал Волкодав. Ему и Ниилит. Мы уйдем в верховья Светыни, туда, где самый корень веннского племени… И там я выстрою дом.

Есть ли такое место на свете, где можно выстроить дом, и мужчина, уходя из него, не станет бояться, что в его отсутствие дом ограбят и спалят враги? Где не швыряют камнями в щенков, а красивая девушка, встретив в лесу незнакомого мужчину, безо всякого страха говорит ему «здравствуй»? Где цветут яблони и зреет малина, где шумит вековой бор, а ледяные ручьи с хрустальным звоном сбегают со скал…

Волкодав подумал о Богах, которые одни только, наверное, и знали ответ. ИДИ, сказано было ему. ИДИ И ПРИДЕШЬ…

Потом он вспомнил жрецов, встреченных на причале.

Было дело – в рудники приехал Ученик Близнецов. Приехал выкупать рабов на свободу. Золотом или дорогими каменьями хозяев самоцветного прииска удивить было трудно, но жрец привез нечто гораздо более ценное: невзрачные с виду, крохотные серенькие кристаллы. Знающие люди растворяли их в больших чашах вина и на сутки-двое погружались в блаженство.

Слух о жреце мгновенно распространился по подземельям. Когда же рабы проведали, что выкупал он только единоверцев, все кинулись расспрашивать почитателей Близнецов. Иные, не скупясь, учили друзей священным знакам своей веры и тому, как следовало отвечать на вопрос: «Почему, признавая Единого, мы молимся Близнецам?» другие, наоборот, отмалчивались. Они опасались, что жрец выкупит обманщиков, а истинно верующих освободить уже не сможет.

Серый Пес знать не знал о переполохе в пещерах. Он зыбко плыл между жизнью и смертью, и надсмотрщик не знал, стоило ли тратить на него ежедневную чашку воды.

Жрец пришел в сопровождении Волка, которому было поручено водить его по пещерам. Серый Пес не сразу заметил их, потому что перед ним шествовали вереницы черно-багровых теней, торжественно низвергавшиеся в мерцающую черно-багровую бездну. Волк ткнул его черенком копья, и раб медленно повернул голову.

Жрец оказался на удивление молод. Тогда ему было примерно столько лет, сколько Волкодаву теперь. Несмотря на молодость, его двухцветное одеяние отливало яркими красками, что говорило о немалом сане. Он внимательно посмотрел на раба. Тот был венном: жрец сразу понял это по прядям грязных волос, заплетенных в подобие кос и перетянутых обрывками тряпок. Факел ослепил раба, и он устало опустил веки. Жрецу показалось, будто возле покрытого струпьями плеча шевельнулись лохмотья, и оттуда на миг выглянули два крохотных светящихся глаза. Впрочем, это скорее всего блеснули при огне осколки руды…

«Святы Близнецы, чтимые в трех мирах!» – раздельно проговорил жрец. Волк предупреждал его, что полумертвый раб был диким язычником. Серый Пес действительно довольно долго молчал. Но потом все же ответил:

«И Отец Их, Предвечный и Нерожденный…»

Он хорошо помнил науку старого жреца и знал, как приветствовали друг друга Ученики Близнецов. Старик всегда радовался, когда боннские дети здоровались с ним именно так…

Волк молча стоял за спиной жреца, похлопывая свернутым кнутом по ладони.

«Нет Богов, кроме Близнецов и Отца Их, Предвечного и Нерожденного.» – провозгласил жрец.

Серый Пес ничего не знал о выкупе из неволи, но безошибочное чутье подсказывало ему – от его ответов на вопросы жреца зависело нечто очень важное. Может быть, даже свобода. И жизнь.

Много лет спустя он с неохотой и стыдом вспоминал охватившее его искушение и миг колебания, который – из песни слова не выкинешь – все-таки был.

«Я молюсь своим Богам…» – выговорил он медленно. И закашлялся, уткнувшись лицом в пол.

«Догнивай же в мерзости, ничтожный язычник!» – Ладонь жреца вычертила между ними в воздухе священное знамя – Разделенный Круг. Надсмотрщики видели, как, освобождая единоверцев, он сам промывал гнусные нарывы и перевязывал раны. Но от язычника он отошел, брезгливо подхватив полы двухцветного одеяния. Волк молча ушел следом за ним.

Откуда мог знать Серый Пес, что Боги, которых он не предал тогда, всего через год выведут его из подземного мрака…

Снаружи делалось все светлей. Вот медленно процокала копытами лошадь водовоза. Потом скрипнула, пропуская кого-то, калитка двора. Волкодав слышал, как заворчала свирепая сука, охранявшая двор, но ворчание почти сразу сменилось умильным повизгиванием. Должно быть, пришел кто-то знакомый. Хватит валяться, сказал себе Волкодав. Некоторые тут собирались работы искать. Хорош работник, который спит до обеда…

Беззвучно поднявшись, он накрыл своим одеялом свернувшуюся калачиком Ниилит и тихо двинулся к двери. Нелетучий Мыш тотчас раскрыл глаза и потянулся к нему со своего гвоздя. Вчера он в очередной раз убедился, что бывает, если хотя бы ненадолго оставить Волкодава без присмотра, и повторять оплошность не собирался. Попробуй не возьми его – небось переполошит весь дом. Заверещит, как блажной. Волкодав подставил ему руку, потом нагнулся и потрепал по загривку проснувшегося щенка. С кем, с кем, а с собаками он ладил отлично. Куда лучше, чем с людьми. Спи, мысленно велел щенку Волкодав. Пушистый хвостик вильнул туда-сюда по полу, и сонный малыш снова опустил голову на лапы. Подняв сапоги, Волкодав вышел и притворил за собой дверь.

Выбравшись на крыльцо, он немедля понял, кого приветствовала скрипучей песней калитка. На толстом бревне, уложенном вдоль забора нарочно для захожих гостей, сидел и грелся на ласковом утреннем солнышке старый Варох. Внучок, устроившийся у его ног, гладил собаку, тащил из мохнатого уха толстого, насосавшегося клеща. А на коленях у старика лежал сверток. Длинный, узкий сверток. Волкодав без труда догадался, что именно прикрывала от сглаза плотная рогожа.

Он остановился на верхней ступеньке крыльца, не очень понимая, как себя вести. Между тем старик открыл глаза и сразу посмотрел на него.

– Здравствуй, мастер, – без особой охоты поздоровался Волкодав. Был бы сегван помоложе, он, пожалуй, и вовсе бы промолчал.

– И ты здравствуй, – отозвался Варох. И добавил, помедлив: – Подойди, парень. Уважь старика. Делать нечего, Волкодав подошел.

– Сядь, – сказал мастер и похлопал ладонью по гладкому бревну рядом с собой. – Я хочу кое-что тебе рассказать…

Волкодав сел, искоса поглядывая на внучка, который тем временем оседлал псицу и дергал длинную шерсть, упрашивая встать и покатать его по двору. Собака вставать не хотела и только беззлобно морщила нос.

– Ты, верно, заметил, что мастерская моя не та, что была раньше, – начал старый сегван. – Когда-то рядом со мной трудились два моих сына. Даже витязи из крома приходили заказывать у нас щиты и ножны к мечам…

Волкодав молча слушал его, косясь на отблески бронзы между растрепавшимися кое-где нитями рогожи.

– Я пришел сюда, в Галирад, еще до великой битвы у Трех Холмов, когда жадности островных кунсов был положен предел, – продолжал мастер Варох. – Ты, парень, верно, сражался тогда?

– Нет, – сказал Волкодав.

– И я не сражался, – вздохнул старик. – Мои сыновья были наполовину сольвеннами, а сам я считал – раз уж мы со своего острова не на дикий берег пришли, так надо вежество понимать… – Варох снова вздохнул, потер ладонью колено и вдруг сказал: – Ну, про Жадобу-то ты все, поди, знаешь…

Волкодав покачал головой.

– Откуда мне, – ответил он мастеру. – Только то, что он вроде знатного рода… и вас, сегванов, не жалует.

– Не жалует, – усмехнулся старик. Нелетучий Мыш, спустившийся на бревно, любопытно обнюхивал его руку – на сей раз безо всякой враждебности или боязни. – Не жалует, – повторил Варох. – Его батюшка был из тех, кто после Трех Холмов встал за то, чтобы всех нас спровадить обратно за море. А не вышло – подался в лес и начал сам по себе воевать… Батюшка одних нас ненавидел, сын всех без разбору резать повадился… Узловатые пальцы Вароха теребили рогожку.

– Один раз мы поехали на ярмарку к западным вельхам, – выговорил он глухо. – У нас было целых три повозки… Сыновья взяли жен и детей, хотели… порадовать… И ведь не одни ехали, большой обоз был… Кто ж знал, что половина разбойников в охранники нанялась… Жадоба… Нас с внучком за мертвых сочли, зверям бросили на дороге…

Голос Вароха сорвался, старик не договорил. Волкодав молчал.

– Теперь ты понимаешь, почему вчера я… так хотел, чтобы ты оказался Жадобой, – справившись с собой, продолжал старый сегван. – Прости меня, парень. Вот, возьми… – Он откинул рогожу: на коленях у него лежали прекрасные ножны цвета старого дерева, перевитые длинным ремнем. – Я работал всю ночь, – сказал старик не без гордости. – Боялся… кабы ты к другому кому не пошел… Сделай милость, прими… не обижай…

– Сейчас меч принесу, – сказал Волкодав.

Тилорн, которому лечение щенка, видно, и впрямь недешево обошлось, спал по-прежнему крепко. Ниилит плела косу, присев на край деревянной кровати у него в ногах. Она улыбнулась Волкодаву и поклонилась ему, но тут же испуганно вскочила: он протянул руку к лежавшему на полке мечу.

Волкодав прижал палец к губам и помахал ладонью – нечего, мол, бояться. Забрал меч и кошелек с деньгами и вернулся во двор.

Узорчатый клинок вошел в ножны, как нога в хорошо знакомый сапог. Ни ноготка лишку, ни волоска недостачи. Крестовина легонько щелкнула о фигурную оковку устья, снабженную ушком для «ремешка добрых намерений». Волкодав перевернул ножны и с силой встряхнул их несколько раз. Меч и не подумал вываливаться. Волкодав перекинул ремень через плечо и застегнул пряжки. Потом завел руку, и рукоять легла в ладонь удобно и точно. Волкодав потянул меч наружу. Тот вышел спокойно и плавно, не застревая, одним движением, сулившим немедленный удар. Волкодав улыбнулся и вернул меч в ножны, без труда поймав устье кончиком лезвия.

– Ты настоящий мастер, Варох, – сказал он с уважением. – Хотя погоди! Вчера ты обмерил только меня, а меч, помнится…

Хромой сегван улыбнулся в ответ и покачал седой головой.

– Какая мерка? Мне один раз посмотреть… Волкодав развязал кошель:

– Полчетверти серебром, так?

Мастер проворно поднялся и удержал его руку.

– Не обижай, парень, – проговорил он негромко. – Ты зарубил троих разбойников и еще одного, говорят, застрелил, а у Жадобы меч отобрал и правую руку ему изувечил… которой он… За это я тебе не то что ножны… Всю лавку свою…

– Спасибо на добром слове, дед, – сказал Волкодав. – Только плату все же возьми. Тебе внучка растить… самому есть-пить надо… Не возьмешь, выйдет, опять тебя Жадоба ограбил.

Он отсчитал монеты и, не слушая уговоров, высыпал их Вароху в ладонь. Старый сегван долго смотрел на блестящее серебро, и белая борода вздрагивала все сильнее. Потом он вдруг шагнул к Волкодаву и обнял его.

– Ты заходи к нам… сынок, – сказал он и судорожно вздохнул, тщетно пытаясь скрыть подступившие слезы. – Заходи как-нибудь, а? Девочке твоей поясок справим… плетеный… с застежками…