Как гласят старинные хроники… Давным-давно — тысячу сто лет тому назад — жил в Дании, на острове Зеландия, могущественный вождь. Звали его Рагнар. А ещё носил он прозвище — Лодброк, то есть «Кожаные Штаны».

Не было такого моря, где бы ни носились его страшные полосатые паруса. Это он, поднявшись по реке Сене, в 845 году взял и дочиста разграбил Париж. А на обратном пути к морю разметал, как песок, две армии французского короля Карла. Это он, немного погодя, покорил на севере Англии королевство Норсхамбрию. Это он, ещё через несколько лет, совершил поход в русские земли, но потерял там сына и сам едва не сложил головы…

В 867 году Рагнар Кожаные Штаны отправился в Ирландию. Поначалу этот поход складывался удачно, но для Лодброка он оказался последним. Старый викинг был пленён своим злейшим врагом, норсхамбрийским королём Эллой, и в цепях привезён в его столицу — город Йорк, который тогда назвался Эофорвиком…

1. Лодброк

Отчего бы и не припомнить теперь, что мне снилось там, в Ирландии? Это, конечно, легче всего — искать в прошлом предостережения, которым в своё время не внял. Ведь всякий сон, говорят, сбывается так, как его истолкуют.

Ладгерд получит весть о моей судьбе и посмеется. О, она посмеется, моя Ладгерд, мать моего старшего сына, — Лодброк умер в оковах, обманом захваченный в плен!.. Рагнар, Рагнар, скажет она. А ведь тебя называли прозорливым и мудрым. Как же это ты не распознал вражеских воинов в слугах, подносивших пиво?..

Дорого я дал бы за то, чтобы вызнать — кто же всё-таки продал меня англам… Много зим длилась моя жизнь, и не ко всем бывал я справедлив, и ей, моей Ладгерд, выпало понять это раньше других. Уж не она ли отомстила мне за давнюю обиду?

Ладгерд… Нет, она била в спину только тогда, когда враг пускался от неё наутек, не смея повернуться лицом. Я-то это знаю, я же видел ее, мою Ладгерд, с копьём в руках, на носу боевого корабля. Она не изменила себе и в тот день, когда мы с ней смотрели друг другу в глаза, и оба знали, что эта встреча последняя. Ты, усмехнулась она, ни дать, ни взять Сигурд-змееборец. Ты так же, как он, забываешь любимую ради другой. Вот только Сигурду помутило разум питьё, настоянное на злом колдовстве. А тебя, мой конунг, и околдовывать не понадобилось.

А я ей ответил… должно быть, я делаюсь стар, если не могу не то что придумать ответ, но даже и вспомнить сказанное однажды! Я ей ответил: если я — Сигурд, стало быть, мне надо ждать скорой смерти? Которой ты, моя Ладгерд, непременно добьешься? И ещё я сказал, что, пожалуй, не стану бегать от подобной судьбы, если только она, Ладгерд, поклянется умереть на моей могиле. Они у меня всегда были остры одинаково — оружие и язык.

Но за ней тоже ни разу ещё не пропадало, будь то меткий удар или беспощадное слово. А что, спросила она, уж не испугался ли ты, мой конунг?

Испугался? Я, Лодброк?..

Впрочем, тогда я ещё не успел стать тем, кто я ныне. И прозвища не носил. Но и тогда никто не оскорблял меня безнаказанно. На неё одну я никогда не замахнулся бы — на мою Ладгерд, и она это знала. Если я когда-нибудь буду нужна тебе, Рагнар конунг, сказала она. Я или мои воины. Ты только позови.

Я не позвал её обратно. Ни тогда, ни потом. А теперь даже у Фрйдлейва, нашего сына, блестит в усах седина, и люди называют его разумным. Хорошо иметь сына, который о многом судит так верно. Это даже приятнее, чем никогда не ошибаться самому.

Он был уже взрослым мужем, когда я полюбил в последний раз. Фридлейв говорил, что Убе, мой младший, ненавидел меня из-за безродной матери, которую я ему дал. А мать чтил за то, что она сделала его сыном Лодброка.

Уж не его ли люди были там, в Ирландии, подле меня?..

2. Король Элла

Всю жизнь я ждал этого дня. Все девятнадцать лет. Каждый вечер я ложился спать с мыслью о Рагнаре Лодброке, и он снился мне по ночам. Он заносил надо мной свой топор, а я не мог пошевелиться. Сколько помню себя, столько же и этот сон. Всегда один и тот же. Я просыпался в холодном поту и лежал с открытыми глазами, обдумывая месть. Потом засыпал вновь и гнался за ним по чёрному ночному болоту, и оно расступалось у меня под ногами. А Лодброк смеялся и ускользал от меня, пропадая в тумане.

Я скрывался, я нищенствовал на дорогах страны, принадлежавшей мне по праву рождения, и люди, которые должны были бы сдёргивать передо мной свои драные шапки, из милости давали кров мне, королю, и позволяли съесть корочку хлеба, испечённого под перевернутым котлом!

Мне так хотелось унизить его — посмеяться над ним, когда его скованного привезли сюда, в Эофорвик. Мне казалось, что у меня проросли за спиной крылья, что я взят на небо живым, как пророк Илия. Я был полновластным хозяином Норсхамбрии, и тень Лодброка не лежала больше поперёк моего пути.

Ну что, морской король, сказал я ему, нравится ли тебе Эофорвик?.. Хороша ли земля, в которой сгниют твои кости?..

А он стоял передо мной в цепях, босиком, по щиколотку в грязном талом снегу. И два воина крепко держали копья, нацеленные ему в грудь. И пожелай я оказаться одного с ним роста, мне потребовалось бы встать на скамью…

Но я не вставал! Я принудил его — Лодброка! — стоять, когда сижу я, норсхамбрийский король. Я казался себе самому величественным и важным. И только потом, когда его уже увели, понял, что был не величествен, а жалок и глуп. От себя-то этого не скроешь.

Я сидел перед ним в позолоченном кресле — надутый маленький король. А он стоял и с усмешкой в глазах разглядывал меня и мой двор. Моих воинов и святых отцов, и старого Этельреда. Разглядывал, как утёс разглядывает волны, лопочущие у ног! А я смотрел на Рагнара, задрав голову, и думал, что унизил его.

Я ждал, что он станет затравленно озираться, а не то попробует напасть. Но и тут мне суждено было ошибиться. Он вдруг заговорил, и я вздрогнул от неожиданности, ведь я уже забыл, что сам только что к нему обратился. И я приготовился слушать по-датски, но он заговорил не по-датски, и я вспотел от волнения, испугавшись, что не пойму, и подумал, что же делать, если я не пойму… но всё это продолжалось один миг, потому что Рагнар отвечал мне на моём родном языке, на языке саксов.

Жил-был маленький, тщедушный охотник, сказал он мне. Однажды этот охотник метнул свой тоненький гарпун и нечаянно оцарапал кита. А кит взмахнул хвостом и уволок его с собою на дно. Вот так, Элла конунг.

И тогда я приказал увести его, потому что не знал, как на это ответить. Я готовился торжествовать, но теперь вместо радости в душе моей поселилась тревога. И смутное ощущение, будто я что-то делаю не так.

Один Этельред не удивляется, видя, что его король хмур и невесел и не празднует победы над таким врагом, каким был Лодброк… Был! Он ещё жив, но больше он не увидит ни солнца, ни бегущих в небе облаков. Я один определяю, долго ли он проживет. Я стою над ним, как змеелов, прижавший палкой ядовитого гада…

Я Элла, король всего Севера, от Хамбера до реки Форс.

3. Лодброк

Как славно, когда есть, о чем вспоминать… Уж верно, мои сыновья позаботятся, чтобы этот молодой конунг пережил меня ненамного. Но сколько бы ни отмерила ему судьба, никто не произнесёт его имени, не назвав сперва моего. Потому что он никогда не совершит даже доли того, что выпало совершить мне, Рагнару Лодброку. Как это говорил Фридлейв, мой старший? Если и родится когда-нибудь вождь славнее, чем ты, Рагнар конунг, то, должно быть, его станут славить совсем за другое, нежели тебя. Ибо трудно представить, чтобы кто-то был отважнее или щедрее!

А ведь он никогда не отважился бы приписать мне чужой подвиг или качество, которым я не обладал. И всё вокруг, и я сам сразу поняли бы, что это неправда, и назвали бы подобную речь издёвкой, а не похвалой.

Хорошо иметь таких сыновей.

Мой род подобен высокому, раскидистому древу. Свежий ветер колышет и раскачивает упругие ветви, и каждая по-своему хороша, но одна — всех выше и всех непокорней… Я сам обрубил эту ветвь. Я прогнал от себя Убе, моего младшего сына.

Кто отказал бы ему, вздумай он, сын Лодброка, посвататься к дочери самого знатного вождя? Но он предпочел без моего ведома жениться на простой рыбачке. И привез показать мне свою белобрысую девку, уже сыграв свадебный пир.

И я в раздражении бросил ему: ты не мог пройти мимо немытой девчонки, должно быть, оттого, что и в тебе самом течет рабская кровь!.. Девчонка расплакалась и стала совсем некрасивой, и я уже понадеялся, что усовещу моего Убе. Но он только обнял её за плечи, привлекая к себе, и тихо сказал: надо же было тебе, отец, переодеваться женщиной, чтобы повидать мою мать! Ты так любил её, что не побоялся даже позора. А теперь попрекаешь меня низким рождением…

Двадцать два года никто не смел вспомнить о том, как я, Лодброк, ходил в женском платье. Горько думать об этом, но из всех сыновей моей храбрости больше всего досталось именно Убе, и я привык видеть в нём, как в зеркале, второго себя.

Я прогнал его вместе с его женой, навсегда запретив показываться на глаза… А ведь окажись он рядом со мной там, в Ирландии, не сидел бы я теперь в гнилой яме у Эллы конунга — в Нортимбраланде… Где же ты был, Убе?

А впрочем, как знать, может, оно и к лучшему, что в моей смерти виноват только я сам. Будь это кто-то другой, этот другой мог бы остаться ненаказанным. А мне никуда уже не уйти. Правда, англы станут думать, что казнят меня совсем за другое. Откуда им знать, что я пытался помешать моему Убе любить ту единственную, которую избрало его сердце!..

Но с этим, как видно, ничего уже не поделаешь.

4. Король Элла

Раскрыв от волнения рот, слушал я рассказы старого Этельреда о кровавой вражде Синехерда и Синевульфа, давным-давно живших на нашей земле… У меня разгорались глаза, когда я воображал себя среди товарищей храброго Озрика. Я жалел о том, что опоздал родиться на целых сто лет. Я завидовал могучим королям минувшего — Оффе и Эдвину. Я и сейчас завидую им, но только совсем по-другому. Они прожили свои славные жизни, понятия не имея о том, кто такой Лодброк.

…Дважды бежал я из Эофорвика, бросая стены, выложенные прадедовскими руками. Дважды — и в первый раз меня несли, потому что ходить я ещё не умел. Я родился в день битвы, под одним из тех раскидистых зелёных дубов, которыми так славится наша земля. И никого не было рядом с моей матерью, королевой, кто помог бы ей, укрыл её от беды… Один Этельред, но он и тогда был уже стариком.

Может быть, оттого я и вырос таким непохожим на предков? Говорят, я мало схож даже с отцом. Он был золотобородым великаном, а я в свои девятнадцать лет ещё кажусь мальчишкой. Или это оттого, что я рос бездомным бродягой, и Этельред не всякий вечер знал, чем станет кормить меня назавтра?

Мой отец никогда не видел меня, потому что Лодброк отнял нас друг у друга. Отцу не пришлось носить меня на руках и подкидывать высоко-высоко, заставляя задыхаться от ужаса и восторга. Он погиб в день моего появления на свет, погиб в неравном бою на берегу широкого Хамбера. Он отстаивал свою страну и не смог её отстоять, и Лодброк убил его, а в Эофорвике посадил править своего сына Ивара, который тогда уже был старше, чем я теперь.

Ивар сидел в моем доме, а меня кормили чужие люди, и Этельред не смел открыть мне, кто я такой. А когда я совсем замучил его расспросами о родне, он повёл меня в лес, показал холмик под корнями дуба и сказал: здесь лежит твоя мать. Она умерла молодой. И я стал думать, почему же в наших сказках на помощь красавице, гибнущей в лапах дракона, всегда вовремя является доблестный воин, а она, моя мать, умирала в лесу, на мокрой от дождя земле, и никто не примчался спасти её, а ведь она тоже была красавицей?.. Добрый мой Этельред — он выслушал меня и заплакал.

А потом я узнал, что я не просто Элла, а Элла сын Хейма, сын великого короля. Я завидовал подвигам давно умерших героев, но кому из них этот трон достался таким трудом и мукой, как мне! Мне ведь не являлись прекрасные феи, и мудрый волшебник не показывал меча, вросшего в наковальню, и воины, железной стеной окружающие меня теперь, тоже не сами собой встали из земли! Это только гонцы, разносящие вести, так легко врываются на площади с криком: слушайте, все люди, наш король Элла разбил в бою викинга Ивара, сына Лодброка, и заставил его бегством спасаться из Эофорвика!

Тогда я тоже долго боялся поверить, что это всё наяву, что это и вправду со мной. И оно оказалось-таки призрачным, моё счастье. Ровно через год старый Рагнар вышиб меня из моего Эофорвика — вышиб одним ударом, с налета, даже не отдохнув после долгого перехода на кораблях! И опять я бежал, и опять мне снилось море, сплошь покрытое страшными полосатыми парусами, и опять каждую ночь Лодброк заносил надо мной свою секиру, смеясь: да с кем ты вздумал тягаться, малыш?.. Со мной, что был славен и знаменит ещё до рождения твоего отца?..

Ну что же — посмотрим, как это выйдет у его сыновей! Я могу хлопнуть в ладоши, и все увидят над воротами его голову, насажанную на копье. Седую голову Лодброка, заставившего франков петь по церквам: спаси нас, Господи, от ярости норманнов!.. Но стоит мне вспомнить тот взгляд, которым он наградил меня тогда во дворе, те единственные слова, которые я от него слышал, — и моё счастье сникает, точно птица с перебитым крылом. И я чувствую себя сборщиком яиц, забравшимся по скалам на непомерную высоту. Если я велю расправиться с Лодброком, это будет убийство, а не победа. А как победить его? Если бы я знал!

Я определенно сделал что-то не так. Но у меня, как у скалолаза на круче, есть теперь дорога только вперёд…

5. Этельред, книжник

Величайшую истину рек тот, кто первым отметил проворство недобрых вестей. Ещё не все у нас в Норсхамбрии прослышали о пленении Лодброка, а приезжие люди уже рассказывают, как приняли эту новость его сыновья!

Бьёрн, по прозвищу Железнобокий, играл в кости и якобы он так сильно стиснул кулак, в котором держал фишки, что потекла кровь. А Ивар, прежний властитель Эофорвика, охотился. И будто бы копье, выпавшее из руки, пронзило ему ступню — но он не заметил боли… А Убе, которого Рагнар прогнал от себя и единственного из одиннадцати сыновей не наделил королевством, — Убе пировал в окружении верной дружины. И только кивнул головой и продолжал веселиться, словно ничего и не произошло…

И когда Элла, мой король, услышал об этом, он сразу же сказал, что опаснее всех — рыжий Убе. Ведь самые страшные омуты, в отличие от рокочущих, но мелководных перекатов, всегда внешне спокойны и тихи.

Вчера вечером мой король пришёл ко мне и долго листал мои книги, словно пытаясь что-то в них найти. Потом сел напротив меня и спросил: о чём ты пишешь сейчас, отец мой? О том, отвечал я, как ты нынче утром охотился и затравил старого кабана. И как юные вепри набросились на тебя, угрожая клыками. Элла усмехнулся… Неспроста это было, сказал он погодя. Я ведь и вправду затравил старого кабана. Я — как неопытный дровосек, подрубивший корень огромного дерева, и ствол вот-вот рухнет мне на голову, размахивая ветвями. Но скажи, мудрый Этельред, что я мог сделать ещё?.. Другие короли либо насмерть перепуганы, либо надеются откупиться, подобно Карлу, повелителю франков. Все они только и ждут, чтобы сыновья Лодброка срубили мне голову, и тогда они растащат мою Норсхамбрию по частям! Один Эльфред, сын короля Уэссекса, рад прийти мне на помощь, но его отец не дает ему этого сделать. Я не боюсь смерти, отец мой, но не окажется ли, что всё было напрасно?..

И я ничего не мог ответить моему мальчику, моему королю. Я спросил его: а как ты думаешь поступить с пленником? Элла вздохнул, и тень легла на его лицо. Ты сам знаешь, отец мой, как я его ненавижу, проговорил он тихо. На этой земле нет никого, кто ненавидел бы его больше, чем я. Но я хочу, чтобы перед смертью он посмотрел на меня снизу вверх.

Понимаешь, снизу вверх. А он пока что поёт победные песни, сидя в своей яме. Иногда мне хочется вытащить его оттуда и сразиться с ним в поединке — лицом к лицу. Но я не делаю этого, ибо старый волк легко одолеет меня. Хотя он и стал, говорят, похож на свой собственный призрак. А как ещё заставить его почувствовать себя ниже меня — я не знаю…

…Так мы беседовали с моим королем, когда вошли воины и привели человека, от усталости не державшегося на ногах. Этот человек рассказал, что в устье Хамбера появилось множество боевых кораблей, двигавшихся вверх по реке. А вели их сыновья Лодброка, поклявшиеся вызволить отца или, по крайней мере, стократно за него отомстить. А берегом Хамбера шло войско короля Мерсии, вступившего с ними в союз.

Сказав так, человек тот повалился на пол и немедленно уснул. Мой король велел раздеть его и уложить, а когда проснется, дать ему еды и светлого эля. И ещё сказал что-то на ухо старшему из воинов… Но что именно, я не слыхал.

Я смотрел на свои книги и жалел о том, что на их месте не было доброго меча, крепкого панциря и окованного щита. И спрашивал себя, кому в этом мире, живущем по законам железа и крови, нужны мои рукописи, мои слабые пальцы, натруженные пером, мои старые полуслепые глаза?.. Будет вечер, и будет утро, и снова чей-то сапог мимоходом втопчет в пыль всё то, чем я жил долгие годы…

И опять я начну всё с самого начала.

Когда же мы вновь остались наедине, мой король вдруг сказал мне: отец мой!.. Я только сейчас, в разговоре с тобой, понял, что всю жизнь ошибался! Я с детства мечтал о мести и был готов возроптать, когда судьба дала этому исполниться, а я не почувствовал удовлетворения! Теперь я понял отчего. Отец мой, ты помнишь, как мы с тобой однажды увидели волка, задравшего отбившуюся от стада корову? У нас животы подводило от голода, но мы не отважились подойти. А на другой день мы встретили стадо, быть может, то самое, и на наших глазах его рога согласно отбросили целую стаю! Ведь это был знак, отец мой, это был знак, посланный мне свыше, но как же долго я оставался слепым и глухим! Я дрался с соседями из-за жалкого клочка пустоши или леса, а должен был сделать всё возможное для единения наших сил. Одному мне с Лодброком не тягаться, но сообща мы могли заставить его заключить с нами мир! Мир, ты понимаешь?.. Но пока у меня было время, я не видел дальше собственного носа. А теперь сыновья Лодброка подняли его топор, и это конец. И с ними идут на меня мерсийцы, которые могли бы стать мне друзьями. И мир, который мог меня прославить, теперь принёс бы только бесчестье…

Он бессильно опустил голову на руки и надолго умолк. Но потом я услышал, как он пробормотал: — однако коль скоро Господь предал Рагнара в мои руки — живым он от меня не уйдет…

6. Лодброк

Что ещё они кричат там, наверху?..

Рагнар, эй, Рагнар! Слышишь, Лодброк!.. Надевай-ка свои знаменитые кожаные штаны, сейчас они тебе пригодятся…

Над ямой стоят двое: я хорошо вижу, как в багровом факельном свете блестят их глаза. Резким движением они опрокидывают большую корзину… и змеи, целый клубок извивающихся гадюк валится мне на голову! Тысячехвостая смерть с шипением растекается по полу…

Я не боюсь её. Даже те, кого тянули за языки обида, гнев или хмель, ни разу не отваживались назвать меня трусом.

Я был храбр!

Когда мои корабли шли морем, то казалось — их паруса полосаты оттого, что сам Один вытирал о них меч. И голодные чайки с криком летели над нами, спрашивая, скоро ли на покрасневших волнах снова закачается пища!

Я снова вижу мои боевые корабли, узкие, стремительные, хищные. Гордо и грозно летят они над тёмно-синей пучиной, и белоснежная пена окутывает поднятые форштевни!

Всё дальше и дальше уходят они от меня… уже без меня.

А когда мы высаживались на берег, то после первой же ночи в лесах и оврагах начинали перекликаться волчьи стаи. И чёрные вороны, каркая, подзывали друг друга — скоро Лодброк снова устроит для них пир!

Я был храбр!

Я первым бросался в сечу, и песня просилась из груди, и когда мои люди подхватывали её — никто не мог против нас устоять. Ни франки у стен Парисаборга, ни англы здесь, в Йорвике, ни даже пермы, сведущие в колдовстве!

Я был храбр!

Я с улыбкой думал о смерти, уверенный, что встречу её в вихре битвы, стоя, как дерево во время грозы! И упаду смеясь — сжимая в руке меч и уже видя перед собой распахнутые двери Вальгаллы и Отца Богов, поднимающего приветственный рог!..

Но в моих зрачках отражаются только осклизлые стены…

Они уходят всё дальше, мои корабли. Ты затравил старого кабана, Элла конунг, но берегись поросят! Уходят без меня, уходят, и ничего уже не разглядеть в сияющей морской синеве…

Убе, мой сын, где же ты, Убе…

7. Этельред, книжник

…Укрепи, Господи, дух мой, дай силу написать о дальнейшем, ибо глаза мои застилает туман, а перо падает из рук!

Я видел, как Элла, мой король, стоял в кругу поверженных тел, вращая вокруг себя меч. И как потом он упал и не мог больше подняться, и лишь тогда стал заметен его невысокий рост и мальчишеские тонкие руки… И сыновья Лодброка долго стояли над ним, вложив в ножны оружие. А потом одновременно шагнули вперёд, и я увидел, как они связали моего короля и повели его туда, где лежало тело их отца, чтобы мертвый мог насладиться страданиями живого…

А битва ещё длилась, и вот уже рухнула моя дверь, высаженная ударом секиры, и я отшатнулся, потому что сквозь пролом на меня смотрело лицо Рагнара Лодброка. Только морщины старости ещё не покрывали его, и длинные усы были огненно-рыжими вместо седых.

И я заслонил собой свои книги, схватив костяной ножик, попавший мне под руку… Но викинг почему-то не тронул меня. Ты — Адальрад? — спросил он, опуская топор. Что тебе до того, отвечал я, делай то, зачем пришёл, убийца моего короля! Какая тебе разница, как меня звать?

Но он не двинулся с места. Меня называют Убе сыном Рагнара, сказал он. И не много чести прибавит мне расправа со стариком. Я дерусь с теми, кто этого стоит. А убивать подобных тебе — развлечение для трусов и рабов.

Тогда горе придало мне дерзости, и я крикнул: ну так и что же с того! Твой отец был не многим моложе меня!..

Он уже повернулся, чтобы уйти, но эти слова заставили его оглянуться. Да, пожалуй, ты прав, проговорил он медленно, пожалуй, отец был не моложе тебя.

Они поправили мою дверь и заперли её снаружи, чтобы я не мог выйти. И тогда я упал на колени и стал молиться о душе моего короля. Я не думал, что мне доведется увидеть его ещё раз. Но под утро за моей спиной снова скрипнула дверь, и я увидел рыжего Убе. Идем со мной, Адальрад, сказал мне датчанин. Твой конунг был мужествен. Он заслуживает, чтобы ему дали умереть по законам его веры.

И я пошёл. Я не помню, как мы спускались по лестнице, как он вёл меня через двор — а там уже возводили погребальный костёр для его отца, — помню только, как я увидел моего мальчика… Я всё не верил, что он умирает, я уложил его голову к себе на колени, я всё хотел чем-нибудь ему помочь…

Отец мой, прошелестели его губы. Если останешься жив, отправляйся в Уэссекс, к юному Эльфреду. Может быть, ему удастся то, что не удалось мне… И я пообещал ему, и он успокоено закрыл глаза, и я уже думал, что это конец.

А Убе стоял рядом с нами, и кто-то подошёл к нему спросить, не пора ли тащить предводителя англов — Ивар конунг хочет зажигать священный костёр… Убе велел воину убираться.

А мой мальчик открыл глаза ещё раз, чтобы взглянуть в рассветное небо, которое ветер на миг очистил от зловонного дыма пожаров. Он сказал мне: отец мой… я убил Рагнара, но победить его так и не смог… однако ты напиши в своей книге, что и я умер непобеждённым…

Я слышу имя Рагнара, проворчал Убе. Что он там говорит об отце, этот твой конунг? Я перевёл ему, и он скривил губы: победитель!.. Но потом Убе задумался и, в конце концов, сказал: а жалко, что мы с ним после смерти пойдём на разные небеса. Я бы вовсе не отказался сесть с ним в Вальхалле за один стол!..

А я посмотрел на моего короля и увидел, что душа его отлетела. Мой мальчик уснул, как всегда в детстве, положив голову на мои колени.

Убе дал мне беспрепятственно выйти из города… Я спросил его — для чего он приказал оставить мне жизнь? Какой смысл в ней теперь, после гибели моего короля?.. Убе выслушал и усмехнулся. Тебя называют мудрецом, Адальрад, сказал он. Но, как я погляжу, кое-что тебе всё-таки недоступно.

…И вот мой посох и стоптанные сандалии шаг за шагом отмеряют пройденный путь. Передо мной лежит долгая, долгая дорога на юг: её завещал мне мой мальчик, мой король. Я постараюсь добраться к Эльфреду в Уэссекс. Я расскажу ему о жизни и смерти моего короля; пусть он задумается над этим рассказом. В минуту отчаяния Элла назвал ошибкой всю свою жизнь. Не мне судить, так ли это, — но если так, пусть Эльфред её не повторит.

Однако ему будет легче.

Ему не придётся сражаться с Лодброком.

1

Арии и Арнарбрекка знали, как рождаются плавучие горы… Далеко-далеко в Западном море есть острова от берега до берега, покрытые льдом. Люди верят, что это вовсе не острова, а макушки древних великанов, вколоченных в земную твердь молотом рыжебородого Тора. Не многие мореплаватели подходили к ним на кораблях. И ещё меньше вернулось, чтобы рассказать.

Лёд на островах копится веками. Его так много, что он расползается под собственной тяжестью, словно куча песка. Лёд достигает воды, и солёные волны принимаются грызть его снизу. Зелёные трещины уходят в белое тело ледника. Морские бури сотрясают его край. И, наконец, он не выдерживает. Всем телом вздрагивает поверженный исполин. В гуле и грохоте, в чудовищных волнах от побережья откалывается гора… Сперва она медленно оседает глубоко в воду. Потом так же медленно всплывает. И ещё долго раскачивается, выбирая, на каком боку плыть. Но, наконец, морское течение увлекает её с собой. Неторопливо движется ледяная гора, и нет силы, способной встать на её пути…

Арни ни разу не покидал родного фиорда. Он никогда не ходил в море на корабле, и далекие острова не вырастали перед ним из тумана. О том, как рождаются ледяные горы, он слыхал от людей. А вот как они умирают возле берега, напоровшись на подводные скалы, Арни видел сам…

Это было его третье лето на верхних лугах. Верхние луга называются сетер; там много доброй травы, и морские ветры сдувают мух с коровьих боков. Скот проводит в горах целое лето, нагуливая жир. А чтобы не было стаду убытка от жадного зверя или человека, охочего до чужого добра, на сетере до самой зимы живут собаки и пастухи.

Горные луга не разгораживают заборами, потому что они принадлежат всем. Рога здесь встречаются с рогами и копыта с копытами, так гласит закон. Этот закон составили мудрые люди. Скот бродит, где хочет, и никто не смеет прогнать чужую корову, приберегая лакомую траву для своей. Когда же до праздника Зимних Ночей остается всего месяц и приходит время возвращаться домой, то-то беспокойства прибавляется пастухам! И делается ясно, кто зря кормит свою собаку, а кто — не зря.

У Арни был пёс многим на зависть. Быстроногий, мохнатый и сущая погибель для волков. Арни называл его Свасуд — Ласковый, хотя люди считали, подобное имя мало ему подходило. Свасуд знал всех своих коров и без ошибки отбивал их в любой толкотне. Пастухи за него предлагали красивую крашеную одежду и даже серебро. Но Арни только смеялся.

Лето кончалось… Ещё несколько ночей, и снизу, со двора, придет работник и скажет, что пришла пора гнать стадо домой.

Арни сидел без всякого дела и смотрел в море. Свасуд спал рядом на нагретых солнцем камнях. Просторное море до самого горизонта покрывали зелёные лепёшки шхер. Арни очень хотелось побывать на островах, а ещё лучше — там, дальше, куда с пастбища нельзя было и заглянуть. Может, где-нибудь там, в шхерах, стоял на якоре боевой корабль Свана Рыжего. В начале лета во двор заглянули люди от самого Хальвдана конунга и передали, будто кто-то видел в море его паруса, и как бы не стряслось от этого большой беды. Хозяин двора тогда здорово перепугался и не мог скрыть своего страха, и люди рассказывали, будто Скьёльд Купец, живший у вершины фиорда, перепугался ещё сильней. Арни тогда сразу же захотелось, чтобы викинги действительно причалили где-нибудь поблизости и наделали переполоху ещё больше. Арни уж разыскал бы знаменитого Свана. Да и спросил его, берёт ли он к себе на корабль беглых рабов.

Потому что Арни родился рабом, а раб всю жизнь поется в грязи. Если, конечно, не сумеет выкупиться или убежать. Но выкупаются всегда кузнецы и другие мастеровитые люди, а Арни был пастухом. Вот и снился ему Сван Рыжий на боевом корабле. Однако в проливах здешних шхер уверенно плавал только тот, кто тут вырос и хорошо знал берега. Любой другой очень скоро оказался бы на камнях. И даже Сван.

А горное пастбище-сетер, где ходили коровы, обрывалось в море с такой высоты, что откос прозвали Арнарбреккой — Орлиной Кручей, и вовсе не из-за орлов. Арни нашёл бы о чем рассказать, если бы захотел. Два года назад, когда Свасуд ещё был пушистым и бестолковым щенком, этого щенка угораздило свалиться с Арнарбрекки вниз. Глупым часто бывает удача. Когда Арни подполз к краю обрыва, мокрый щенок еле слышно плакал далеко внизу, выкарабкавшись из воды на камень. Арни, успевший полюбить малыша, спустился за ним вниз. Завязал его в свою рубашку и взобрался назад… Опасный путь туда и обратно отнял полдня. Поединок с Арнарбреккой был подвигом даже для взрослого парня, не то что для мальчишки десяти зим от роду, но Арни никому не стал говорить. Потому что все эти полдня коровы на пастбище оставались без присмотра, и навряд ли следовало ждать за это похвал. К тому же он тогда изодрал себе все колени и локти и натерпелся такого страху, что стыдно было и вспомнить…

Обыкновенно Свасуд всё замечал раньше хозяина. Когда он вдруг проснулся и насторожил уши, Арни сразу схватил его за ошейник. В собачьей груди уже клокотало глухое рычание. Свасуд никогда не лаял, потому что его отцом был волк. Коровам и другому понятливому зверью вполне хватало такого вот рычания. Да ещё железного лязга зубов.

Свасуд долго тащил Арни через кусты. Эта часть луга была загромождена валунами, и пастух долго не мог понять, чей же запах достиг бдительного собачьего носа. Однако потом впереди послышались голоса. Арни остановился: чужие люди редко забредали на сетер, а если и забредали, то незачем было ждать от них добра. Но ему показалось, что те, впереди, говорили не о коровах. Он тихо велел Свасуду лечь, и тот лег, хотя и не очень охотно. Шерсть у него на загривке по-прежнему стояла торчком. Дважды звать его не придется.

Арни по-охотничьи крался на голоса, пока они не зазвучали совсем рядом. Тогда он опустился на колени и осторожно выглянул из-за скалы.

Людей было трое… Двоих, сыновей Скьёльда Купца Арни сразу узнал. Скьёльдунги стояли к нему спиной. Один держал в руках меч, а другой — натянутый лук со стрелой на тетиве.

Третий, в синей рубашке, прижимался лопатками к скале. Он опирался одним коленом о камень, и сапог на той ноге был красным от крови. В правой руке у него тоже был меч, а левая стягивала на груди рубаху, и из-под ладони расползалось уродливое пятно. Однако было видно, что раны нескоро его повалят. И ещё: сыновья Скьёльда его боялись! Даже израненного, и даже вдвоем.

Опасного зверя приканчивают издали — стрелой. Или ждут, чтобы он истек кровью, и тогда уже наклоняются снимать с него шкуру. Братья Скьёльдунги переходили с места на место и громко переговаривались, выбирая, как поступить. Человек у скалы молчал и не шевелился, только меч в руке легонько подрагивал — вверх-вниз.

На глазах у Арни стрелок быстро прицелился и спустил тетиву. Незнакомец, почти не глядя, отмахнулся мечом. Головка стрелы стукнула о железо. Человек усмехнулся:

— Переломаешь все стрелы, сын Скьёльда. Придётся тебе бежать домой за другими, а мне скучать здесь, ожидая тебя!

На этом Арни решил, что видел достаточно. И хотел потихоньку скрыться за валунами. Но из-под ноги покатился голыш, и братья разом обернулись. Их отделял от Арни едва десяток шагов. Арни стоял на четвереньках и испуганно таращил глаза. Человек у скалы поудобнее поставил колено и проговорил:

— Немного надобно Скьёльдунгам, чтобы вздрогнуть от страха. Чего ещё ждать от сыновей такого отца!

Подобные насмешки могли взбесить хоть кого.

Старший из братьев шагнул к Арни и топнул на него ногой, как на котёнка, подобравшегося к молоку:

— Пошёл!..

Так случается — человек с перепугу совершает поступки, которых и сам от себя не ждет. Арни вскочил на ноги и запустил в старшего Скьёльдунга камнем. И кинулся наутек.

Он не промахнулся, бросив свой камень, и эта глупость должна была кончиться худо: за спиной послышалась ругань, потом тяжёлый топот погони. Сын Купца определенно хотел сорвать на нём зло. Арни почему-то сразу понял, что убежать не сумеет. И вместо того, чтобы запутать преследователя в скалах, помчался по открытой поляне. Топот становился отчётливее…

Арни не позвал на помощь собаку, но Свасуду не понадобилось приказа. С глухим рёвом он пролетел мимо Арни — чёрная пасть и белые зубы, перервавшие глотку не одному волку. Арни мгновенно испугался за него больше, чем за себя. Собачьи клыки — плохое оружие против меча. Он обернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть: преследователь, уже замахнувшийся на пса, вдруг судорожно изогнулся назад… потом упал на колени… и рухнул наземь лицом вниз!

Свасуд перелетел через упавшего. Он, конечно, сразу вернулся, схватил толстый суконный рукав и принялся трепать. Но больше для порядка. Ибо в спине лежавшего торчала стрела, всаженная по самые перья…

Арни закричал. Сгрёб Свасуда за шею и спрятался с ним за ближайший валун. Зубы громко стучали, хотелось заплакать. Вдобавок ко всему на сетере вдруг сделалось необыкновенно тихо: вместо трёх голосов теперь не раздавалось ни одного. Только уже по-осеннему лениво гудели жуки, да мирно звенел поблизости колокольчик на шее коровы… Но стоило немного скосить глаза, и взгляд натыкался на вытянутую руку убитого Скьёльдунга, и подкатывала тошнота. И Свасуд продолжал тихо ворчать, не торопясь прятать клыки.

Арни долго не решался выглянуть из-за валуна, но сидеть так до бесконечности тоже было нельзя. В конце концов, он всё-таки собрался с духом, осторожно высунул голову и посмотрел туда, откуда прилетела стрела. И тотчас юркнул обратно, а сердце заколотилось у горла.

Но потом он посмотрел снова. И, на сей раз, выпрямился во весь рост. Покрепче взял Свасуда за ошейник… И пошёл с ним назад, к той скале.

Человек в синей рубашке сидел на земле, неуклюже подвернув под себя перебитую ногу. Голова беспомощно свешивалась на грудь. Арни никогда не видел сражений, но случившееся здесь было понятно даже ему. Когда старший Скьёльдунг отвлёкся погоней, а младший замешкался — незнакомец сумел прыгнуть и дотянуться мечом. А потом поднять оброненный лук и свалить второго врага.

Шаги Арни и рычание собаки заставили его открыть глаза. У него были тёмно-медные волосы и такие же усы. И всё лицо в давно не бритой щетине. Он приподнял голову и посмотрел на Арни, словно собираясь что-то сказать, но вместо слов изо рта по подбородку потекла кровь. Человек закашлялся и медленно повалился набок, уткнувшись лицом в траву.

Отскочивший было Арни, подобрался к нему, думая про себя, как бы не пришлось заваливать камнями троих вместо двоих. Но на виске человека подрагивала тонкая жилка. Тогда Арни стянул с убитого лучника добротный кожаный плащ, перекатил на него раненного и покрепче ухватил плащ за два конца. Тащить было тяжело, Арни сберегал силы и часто останавливался передохнуть. Предстояло много дел, а до пещеры, где он жил летом, было далековато.

Арни родился рабом, и его редко спрашивали, что он думал о людях. Но такому человеку определенно следовало помочь!

2

Над шхерами неторопливо дотлевал закат. Синяя рубашка сушилась возле костра, натянутая на прутья. Арни выстирал её в ручье, пустив плыть по течению порядочно грязи. Высохнет, надо будет ещё зашить её, а то совсем изорвалась. Добрая рубашка, льняная. И вся вышитая по вороту. Видно, не с простого человека пришлось её снимать!

Арни вправил ему ногу и заключил её в самодельный лубок. Это было легко. Арни привык возиться с животными, а с ними ведь всякое приключалось. Зато с обломком стрелы, засевшим в правом боку, пришлось-таки повозиться. Стрела вошла глубоко и была к тому же обломана у самого тела. Арни долго пытался её подцепить, потом прижался лицом и ухватил скользкое дерево зубами. Человек застонал и сжал кулаки, но дышать сразу стал легче. И кровь изо рта больше не шла.

Арни уложил его и укрыл козьей шкурой, под которой обычно спал сам. Следовало позаботиться об убитых. Было страшно идти туда снова, но Арни знал, что иначе мертвецы могли повадиться вставать по ночам, а ему совсем не хотелось, чтобы коровы начали доиться кровью или падать вниз с Арнарбрекки. Он расстегнул на обоих Скьёльдунгах пояса и как мог перепортил оружие, прежде чем засыпать его камнями и землей: вот теперь всё будет спокойно. Арни не позарился ни на одежду, ни даже на серебряные обручья. Ну их — пускай берёт тот, у кого есть охота беседовать с выходцами из могил… Арни не устоял только перед луком и колчаном со стрелами, потому что это было сокровищем. Меч, конечно, больше притягивает глаз. Но раба с мечом мало кто видел. И если подумать как следует, немного пользы в нём пастуху. Другое дело лук. Он защитит от врага, он и накормит… Арни долго колебался, брать или не брать, но, в конце концов, взял. Надо будет только поскорей выучиться метко стрелять. Тогда, может, знаменитый Сван вправду примет его когда-нибудь к себе на корабль…

Лицо у человека было не особенно молодое, но и не старое. Арни сказал бы, что он прожил на свете тридцать зим. Или тридцать пять. Роста он был не слишком высокого, но зато жилистый, словно весь сплетённый из моржовых ремней… Такого одной стрелой не убьешь.

Что он станет рассказывать о себе, когда откроет глаза?.. Арни разглядывал медные усы незнакомца и думал, что навряд ли стоило приставать к нему с расспросами. Викинга узнают по оружию и по дерзким речам. И ещё по ладоням: по каменной коросте мозолей, причинённых рукоятью весла. Арни слыхал от людей — на подобную ладонь можно уронить горящие стружки, и она не почувствует огня. Руки у незнакомца были именно такие. И меч под стать рукам. Арни не стал далеко прятать меч, положил так, чтобы викинг его увидел, как только откроет глаза. Потом принёс в пещеру лук и попробовал натянуть. Ничего не получилось. Обидевшись, Арни снял с лука тетиву и лёг спать.

За ночь костёр несколько раз погасал. Арни было холодно без одеяла. Он просыпался и раздувал угли. А под утро позвал Свасуда и обнял его, прижимаясь к горячему мохнатому боку. Но крепко заснуть так и не удалось. В конце концов, Арни выбрался из пещеры, не дожидаясь рассвета. Мёрзнешь — грейся работой! Нет лучшего средства.

Предутренний воздух легонько покалывал ноздри, небо над горами еле серело, на вершинах лежали плотные облака. День будет неприветливым. Арни попрыгал на месте, спрятав руки под мышками. Несколько ночей назад в море отбушевал шторм, и за шхерами до сих пор глухо гудело. Острова заслоняли берег, и под Арнарбреккой никогда не случалось сильного прибоя. Только ветер порою бывал, как теперь, ощутимо солёным. Такой ветер станет хлестать по лицу, когда Сван Рыжий возьмет его к себе на корабль. Ведь справится же он когда-нибудь с этим луком. И научится подшибать одну стрелу другой на лету!

В море было ещё совсем по-ночному черно. Зевая, Арни привычно оглядел горизонт… и неожиданно заметил яркий огонь, мерцавший вдали, на одном из островов. Приглядываясь, Арни прошёлся вдоль края откоса. Всё это явно было неспроста. Синяя рубашка — цвет мести, в синее одеваются убивать, и о том немало рассказывается. Недаром же говорят люди, что Бог войны Один приходит в синем плаще! Викинг кому-то мстил там, в глубине страны, а люди на острове надеялись его подобрать.

Обидно будет, если они прождут понапрасну несколько дней и уйдут опечаленные, думая, что их товарищ погиб…

Арни возвратился к пещере только после полудня, когда коровы напились из ручья, и он укрыл их от дождя в загоне под нависавшей скалой. Нырнув под каменный кров, Арни сразу обнаружил, что викинг очнулся. Хлеб и сыр, оставленные возле костра, были съедены до крошки; при виде вошедшего он рывком приподнялся, рука метнулась к мечу. Но потом он узнал Арни и насмешливо сощурил глаза:

— Ты ещё здесь, трусишка! Я думал, ты давно уже дома и клянчишь у хозяина бляшку от моего ремня!..

— Я не трусишка, — сказал Арни. — И не бляшку я бы там получил, а хорошую затрещину, за то, что бросил коров.

Викинг усмехнулся:

— Я вне закона от Вестфольда до Халогаланда, и многие не поскупятся на серебро, увидев мою голову отдельно от тела.

Арни покраснел так, что на глазах выступили слезы.

— Как тебя объявляли вне закона, я не слыхал. А вот как ты застрелил того малого с мечом, это мне запомнилось. И ещё я думаю, что волосы у тебя подходящие, но Сван Рыжий на тебя совсем не похож.

— Это ещё почему?

У него были очень светлые глаза, серо-зелёные умевшие без промаха послать смертную стрелу. Арни нипочем не отважился бы с ним спорить, если бы не знал, что в случае чего легко убежит. Он сказал:

— Свану не понадобилось бы помощи против тех двоих.

Викинг снова рванулся сесть, но боль в груди заставила откинуться обратно в сено. Он негромко засмеялся:

— Отстегать бы тебя, паршивца, да неохота вставать.

Арни дал ему кружку молока, поправил сползшее одеяло и побежал обратно под дождь. Мимо его стад сегодня должно было пройти другое, которое уже перегоняли домой. Любопытные телята увяжутся за чужими, если не проследить.

Вечером, когда Арни приготовил поесть, викинг сказал ему:

— Стемнеет, выйдешь наружу и поглядишь, что там в море. Арни ответил:

— Если ты про костёр на острове, то я ведь так и подумал, что он горит для тебя. Его зажигают между скалами, и видно только отсюда… с Арнарбрекки.

— Арнарбрекка!.. — пробормотал викинг. — Орлиная Круча!

Он пошевелился и вздрогнул, сдвинув раненую ногу.

— Где здесь можно спуститься к воде? Арни подумал и ответил:

— Нигде.

— Говори толком, пастушонок!..

— Я спускался один раз, — сказал Арни неохотно. — Две зимы назад. Но только это было днём без дождя, и у меня не болела нога. Я лазил достать щенка…

Викинг сжал зубы и переложил больную ногу с места на место. Потом ещё раз. Арни посмотрел и подумал, что остановить такого и впрямь было нелегко.

— Мне нужно плыть на этот остров, — сказал викинг погодя. — Ты, пастушонок, покажешь мне, где слезал и сделаешь костыль, чтобы я мог туда дойти. И шевелись, я хочу успеть до темноты!

Арни принёс ему всё тот же кожаный плащ:

— Не нужен тебе костыль… Свою ногу ты ещё достаточно обобьёшь, пока будешь спускаться!

Добравшись к обрыву, Арни оставил викинга разглядывать отвесные кручи, сам же вернулся в пещеру. И странное дело: сколько раз прежде он ночевал здесь один, но тут его каменный дом внезапно показался ему опустевшим…

У него хранилось несколько крепких верёвок — привязывать коров. Арни смотал их и сунул за пояс. Ещё в углу пещеры стоял бочонок, в нём были спрятаны от мышей лепёшки и сыр. Арни торопливо вытряхнул еду и тщательно заколотил круглую крышку. Немного поколебался — и привязал сверху своё козье одеяло. Пусть бочонок побережёт силы пловца, а тёплая шкура не даст ему застыть в холодной воде…

Викинг лежал на животе, подперев подбородок кулаками. Было видно, что хмурые скалы Арнарбрекки ничего хорошего ему не пообещали. Он обернулся к подошедшему Арни, и, конечно, сразу понял, зачем понадобились бочонок и одеяло. Повозившись, он расстегнул свой тяжёлый кожаный пояс — весь в серебре. И протянул его Арни:

— Держи! Это тебе.

— Не надо, — сказал Арни и вздохнул. — А то никто не поверит, что ты разделался с теми двоими и ушёл.

Викинг помедлил, потом застегнул круглую пряжку и сказал:

— Когда-нибудь я ещё побываю в здешних местах. И в это время на острове за проливом загорелся костёр.

3

Свасуд всё вертелся вокруг хозяина и визжал. Арни посадил его около плаща:

— Стереги!..

— Ты-то куда? — спросил викинг. — Я тебя не звал. Арни обвязался верёвкой и перекинул её через плечо, чтобы не так резала ладони. Он сказал:

— Ты же сорвешься один.

Викинг не стал ни соглашаться с этим, ни спорить. Молча привязал другой конец верёвки к своему ремню и пододвинулся к краю обрыва. Арни помог ему устроить меч за спиной. Медлить не стоило: солнце садилось.

Бочонок плыл вниз, глухо постукивая о камни. Порою, он застревал на уступах, потом неожиданно скатывался, и двое отчаянно цеплялись за расщелины скалы. Обождав, двигались дальше.

Викинг шёл первым, и приходилось ему нелегко. Он то и дело повисал на руках, а когда и на одной, выискивая опору для ноги и колена. Переводил дух и запускал пальцы в новую трещину несколькими пядями ниже. Камни дважды пытались сбросить его, и оба раза он изворачивался по-кошачьи, удерживаясь на стене. Он не говорил ничего, но даже в сгущавшихся сумерках его лицо порой делалось белей молока. Арни знал: опять пришлось опереться на раненую ногу. Арни держался выше и сбоку. Он перекладывал верёвку с плеча на плечо; на обоих под рубашкой горели красные полосы. Во время передышек он прижимал руки к мокрым камням — ободранные ладони приятно холодило, зато потом на камнях оставались кусочки кожи и сукровица из лопнувших волдырей. Арни не жаловался. Он старался не думать о чёрных зубах валунов, что скалились далеко внизу, ожидая неверного движения. Поначалу это удавалось с трудом, но в какой-то миг страх словно бы свалился с Арнарбрекки раньше самого Арни — он мимолетно почувствовал это и сразу же позабыл, потому что на том конце верёвки опять нужна была помощь.

Пепельные сумерки постепенно угасли, пришла ночь. Арни ощупью искал опору ногам. А сверху доносилось горестное поскуливание Свасуда, но постепенно оно отодвигалось всё дальше, сливаясь с медленно нараставшим плеском воды…

Потом викинг легонько дернул верёвку и сипло выговорил:

— Ну, всё.

Арни подполз на четвереньках. Викинг не мог впотьмах видеть его ладоней, но сказал:

— Сунь руки в воду.

Арни послушался этого совета, и ему показалось, будто он нечаянно схватил раскалённое железо. Перед глазами побежали разноцветные пятна, руки мгновенно отнялись до самых локтей. Морская вода заживляет, но это лекарство не для девчонок. Когда боль отпустила, Арни поднял голову и посмотрел в море. Огонь по-прежнему мерцал вдалеке, чертил по волнам изломанную дорожку и звал… Викинг тяжело дышал рядом в темноте. Можно было представить, чего ему стоил этот спуск с Арнарбрекки, если уж Арни сидел еле живой. А ведь он одолел лишь первую половину пути. Он лежал неподвижно и только всё сплевывал сквозь зубы — наверное, опять пошла кровь…

— Эй, пастушонок, — позвал он наконец. — Где ты там, иди-ка помоги. Надо мне плыть.

Доброе одеяло пришлось безжалостно прорезать ножом. Распоров его, Арни помимо воли ужаснулся дыре и тому, как трудно будет теперь её зашивать. Но тут же спохватился, ведь этой шкуре не суждено было больше греть его по ночам. Викинг просунул голову в отверстие и затянул пояс. Потом привязал бочонок, чтобы не потерять. И неуклюже, боком сполз с прибрежного камня. Стылая вода приняла его, и он сказал:

— Немного похолоднее, чем в бане.

Сильно оттолкнулся здоровой ногой и молча поплыл туда, где вспыхивал далёкий костёр. Некоторое время Арни ещё различал светлое пятно — козью шкуру, потом и оно растворилось в ночи.

Тут только Арни понял, что всё кончилось. Он вскочил на ноги, прижал ладони ко рту и закричал изо всех сил:

— Сван!.. Сван Рыжий!..

Море не отозвалось. Зато сверху, со скал, внезапно послышался лай. Лай катился по отвесной стене Арнарбрекки, ударялся о воду и метался между камнями, как живое существо. Это Свасуд впервые в жизни залаял от тоски и страха за хозяина. Арни вложил пальцы в рот и свистнул, как всегда это делал, успокаивая коров. Свасуд наверху ещё несколько раз тявкнул, жалобно, совсем по-щенячьи, и замолчал. Понял, наверное, что хозяин был жив и собирался вскоре вернуться.

Действительно, надо было возвращаться. Арни потянулся вверх, ощупывая ближайший выступ скалы. И подумал, что лезть в потёмках наверх покажется ещё неуютнее. Но будет и легче. Ведь он будет один.

И вдруг опустил руки, а потом скорчился на мокрых камнях и заплакал. Он сам не понимал отчего. Должно быть, оттого, что опять остался беспросветно один, и чёрная Арнарбрекка грозно возвышалась над ним в темноте. И жестоко саднило ладони, и предстояло ещё долго, очень долго карабкаться по скале, прежде чем Свасуд вылижет их своим ласковым языком…

А ещё он плакал потому, что здесь даже Свасуд не мог увидеть его слез.

1

Крепкими мужами называли Скьёльда Купца из Долины и двоих его сыновей… называли. Слабой руке не совладать бы с таким большим и богатым двором, как Жилище Купца. И это стало особенно заметно, после гибели Скьёльдунгов и самого Скьёльда. Люди рассказывали, всем троим пришла смерть от рук Свана Рыжего, мстившего Купцу за какое-то давнее дело. У отчаянного викинга будто бы хватило дерзости в одиночку явиться к Скьёльду во двор. И когда тот вышел навстречу — сказать ему вместо приветствия:

— Защищайся, Купец.

Скьёльд же был тогда вовсе не стар годами. И притом крепок, как ясеневое копьё. Люди не зря дали ему ещё одно прозвище: Драчун. Однако Сван уложил Драчуна чуть не первым ударом. Вытер меч и пошёл себе не торопясь за ворота, бросив на прощание:

— Есть брат у Орма-со-Шрамом.

Так и ушёл. Много было свидетелей, но никто не посмел его остановить. Чтобы преградить путь такому Свану, надобно самому родиться в море, на боевом корабле. А сыновья Скьёльда были далеко, на охоте.

Они вернулись на другое утро и сразу пустились в погоню. Люди рассказывали, они даже настигли викинга, но мало что нашли, кроме своей смерти. Сван разделался с обоими и спустился к морю со скал Арнарбрекки, считавшихся неприступными. И вплавь переправился на острова, к своему кораблю.

Этому второму подвигу свидетель был один: раб-пастушонок Арни Ингуннарсон. От него и узнали. Впрочем, мальчишка был неразговорчив и скуп на слова, и его скоро перестали расспрашивать. Посиди, как он, по полгода со стадом в горах, вовсе разучишься говорить. Да и что он понимает в сражениях, ему лишь бы никто не тронул коров. С тех пор минуло три зимы.

Это было его шестое лето на верхних лугах… Весной родичи Скьёльда окончательно поняли, что не сумеют удержать наследной земли. Горько было прощаться с древним гнездом, но ничего не поделаешь, пришлось. Свершили скейтинг, передали из полы в полу горсть земли, взятой из-под хозяйского места… Рабы остались у новых владельцев, кто захотел. Кто не захотел — достались другим. Фрйдлейв Фйтьюнг, хозяин Арни, купил сразу троих. Парня по имени Хаваль, девчонку Турид и её старого деда, знавшего хорошие травы. Широкоплечий Хаваль, ровесник Арни, достался Фридлейву дёшево, родичи Скьёльда почему-то много не запросили. Дед-травник обошёлся в три марки серебра, целое сокровище, но люди говорили, он того стоил. А Турид не нужна была вовсе, но упрямый старик нипочём не хотел покидать внучку, пришлось взять и её. Фрйдлейв мог себе это позволить, недаром его звали Фитьюнгом — Богатеем.

Арни, конечно, видал раньше и Турид, и Хаваля, всё-таки соседи. Однако дружить не дружил. Теперь он невольно приглядывался к новичкам. И заметил, что Турид вовсе не рада была жить с Хавалем в одном дворе. Арни не было до этого дела.

Коровы ещё ходили по нижним лугам, и работы у Арни пока было немного. Можно провести две черты на земле и поиграть с ребятами в мяч. Или взять удочки и поехать за рыбой. Это нравилось ему даже больше. Красться в лодке вдоль береговых скал, представляя себе, будто это Сван Рыжий послал его вперёд!..

В тот день ему не повезло. Хитрая рыба упорно обходила его крючки. А потом из глубины фиорда потянулся туман, и Арни погнал лодку домой.

Когда он причалил, вокруг уже колыхалось белое молоко. Арни бросил вёсла на берег, выскочил сам и стал закатывать штаны, собираясь вытащить лодку. И тут перед ним неожиданно возникла Турид. Запыхавшаяся. Испуганная.

— Можно, я посижу в твоей лодке?

Арни не успел ответить. Девчонка прыгнула через борт и мигом перебежала на корму. По гладкой воде раскатилась медленная волна, лодка сдвинулась с камней и стала отходить прочь от берега. Арни шагнул в воду, ловя её за носовое кольцо.

Тут песок скрипнул под мягкими сапогами. Из тумана появился Хаваль. Подошёл. Остановился у края и стал смотреть на Турид и Арни. Арни стоял по пояс в воде — останавливая лодку, он вымочил-таки штаны. Наверное, вид у него был забавный, потому что Хаваль вдруг улыбнулся:

— Меня называют Хавалем сыном Хамаля сына Хрейма из Жилища Купца, — сказал он дружелюбно. — Я у вас тут третий день и не всех ещё знаю. Как зовут тебя люди?

— Арни… Арни Ингуннарсон.

— Ингуннарсон, это по матери. А по отцу? Арни вздрогнул и подобрался: это был уже вызов! Нет худшего оскорбления, чем напомнить безродному: у тебя нет отца, ты не можешь назвать, от кого был рожден! Арни оставил лодку и выбрался из воды. И вдруг оказалось, что он не уступал Хавалю ни ростом, ни шириной плеч. Мокрые штаны облепили его ноги, и стало заметно — эти ноги привыкли к горам.

— Меня называют Арни Ингуннарсоном, — сказал он сквозь зубы. Сейчас Хаваль ударит. Арни перехватит его руку. И как следует вывернет. Чтобы запомнил.

Но Хаваль даже не перестал улыбаться.

— Я обидел тебя? — спросил он участливо. — Не сердись, Ингуннарсон. Я же не знал. Арни неожиданно сделалось стыдно.

— Ладно, — буркнул он, чувствуя, что краснеет. Отвернулся и увидел, что лодка с Турид успела отойти довольно далеко. Девчонка сидела смирно, глядя на берег. В лодке не было вёсел.

Делать нечего, пришлось лезть в воду и плыть к ней. Когда, наконец, под килем снова зашуршал песок, Хаваля на берегу уже не было. Дура девка, с внезапной злостью подумал Арни про Турид. Хаваль ему, пожалуй, понравился. Это достойно, признаться в нечаянной глупости. Нет, незлой малый. Хотя, конечно, болтун.

Пока Арни тащил лодку в корабельный сарай, а потом шёл домой, Турид не отходила от него ни на шаг. И только уже во дворе куда-то незаметно пропала. В девичью побежала, наверное.

И чем это Хаваль так её напугал? Небось, выскочил навстречу из тумана. Она и вообразила невесть что.

Арни подумал об этом и почти сразу забыл.

А через две ночи стада погнали на сетер.

2

Минувшая зима выдалась не из сытых, но коровы успели подкормиться на нижних пастбищах и шли весело. Арни лишь изредка брался за хворостину, и то потому, что дорога пролегала через земли соседей: не дело, если приключится потрава.

И впереди, и позади него поднимали пыль десятки копыт. Арни знал, что не все пастухи так радовались лету, как он. Кто-то оставил дома молодую жену. Кто-то заранее вздыхал о том, как станет до осени скучать в горах, не видя человеческого лица. Арни было легче. Девчонки на него не слишком заглядывались. И близкой дружбы ни с кем он не водил.

Зато как же крепко он любил свои горы! Орлиную Кручу и волны, бормочущие у подножия скал!.. Зелёные шхеры и огромную, вогнутую чашу моря…

И ещё одно, о чем Арни никому не рассказывал. Вот уже три года он терпеливо смотрел в море, надеясь увидеть там паруса. Сван Рыжий пообещал, что вернётся.

Арни не знал, как выглядел его корабль. Но не сомневался, что узнает его сразу.

На сетере всё было по-старому. Пещера, служившая Арни летним жилищем, и та, казалось, была ему рада: возле входа покачивали головками голубые цветы. Цветы словно знали, что Арни их не затопчет. Да. Первые несколько ночей диковато покажется спать здесь одному, за зиму привыкаешь к общей лежанке, к сопению и вздохам двух десятков людей. Потом это пройдет.

Свасуд подошёл к пещере спокойно. Добрый знак: не придется выселять угнездившееся зверьё. Арни внёс вовнутрь одеяло и короб с едой. И разложил костёр, изгоняя из пещеры затхлую сырость. Вот теперь его дом и впрямь годился, чтобы в нём жить.

Потом он пошёл поздороваться с Арнарбреккой.

Пастухи в горах живут по-охотничьи. Что добудешь, с того и сыт. Или несыт. Ходить домой самому далеко, а работник со двора приезжает нечасто. Арни лазил по Арнарбрекке, собирая яйца, и бил стрелами пернатую дичь.

Ему, конечно, не позволили тогда оставить себе лук убитого Скьёльдунга. Но старый умелец, такой же невольник, сделал ему другой — по мнению Арни, нисколько не хуже. И из этого лука он выучился пускать семь стрел подряд с такой быстротой, чтобы последняя сходила с тетивы, пока первая была ещё в воздухе. И он уже не помнил, когда промахивался в последний раз. Лук был вправду хорош. А всё дело в том, что однажды зимой, когда валили лес, Арни вытолкнул мастера из-под падавшей сосны.

Арни принёс с собою на сетер несколько ячменных лепёшек, загодя разрезанных на ломтики и высушенных у очага. До праздника Зимних Ночей он будет лакомиться ими, съедая по сухарю в день. Иначе недолго и позабыть, что едят люди в долинах, те, которым не надо пасти коров.

Однажды Арни нашёл у себя в пещере целый свежий хлеб.

Он недоверчиво понюхал его, помял пальцами. Потом, не удержавшись, отломил горбушку и отправил её в рот. Угостил Свасуда. Завернул остальное в тряпочку и нахмурился. Кто-то позаботился о нем. Это было приятно. Однако этот кто-то определённо считал, будто он, Арни, не мог сам себя прокормить. Это злило.

— Ищи, — велел Арни собаке. — Свасуд, ищи!

Волкодав уверенно довёл его до широкой тропы, по которой гоняли коров на пастбища и обратно. Здесь Арни остановил его, поняв, что слишком поздно затеял погоню. Добро! С этим заботливым он встретится в следующий раз. Арни почему-то сразу решил, что тот пожалует снова.

Может быть, это Хаваль.

Теперь, уходя, Арни оставлял Свасуда у пещеры, наказывая:

— Стереги!

Долго ждать не пришлось, непрошенный благодетель попался назавтра же после того, как кончился хлеб.

Арни издали увидел девчонку Турид. Та сидела на земле, прислонившись к камню, и обеими руками прижимала к груди свёрток. Арни проглотил слюну, стоя за сотню шагов. А рядом с девчонкой лежал Свасуд. Время от времени она пробовала пошевелиться, и тогда волкодав лениво приподнимал губу, показывая кончики клыков. Турид вздрагивала и вновь испуганно замирала.

При виде хозяина пёс застучал хвостом по земле.

Арни взъерошил ему загривок и сказал, обращаясь к Турид:

— Я тебя не просил сюда приходить! Ему казалось, это должно было прозвучать сурово и очень по-мужски… Турид отшатнулась, словно он на неё замахнулся. Уронила свой свёрток и кинулась прочь, только взвились длинные волосы, схваченные ремешком. Свасуд серой тенью метнулся было вдогон, но сразу остановился, ещё прежде, чем Арни успел его отозвать. И вернулся, виляя хвостом.

Арни вздохнул. На душе почему-то сделалось гадко. И было похоже, что он совершил какую-то глупость. Ладно. Подумаешь, важность!

Он пожал плечами и отломил от хлеба, сколько поместилось в ладонь.

Ещё через несколько дней, Арни поймал себя на неожиданной мысли: вот кончится хлеб, и Турид снова придет! Это было открытие. Арни слишком привык к одиночеству. И не привык кого-нибудь ждать. Если не считать Свана Рыжего с его кораблём. Но что касается Свана, в глубине-то души Арни знал — это было не ожидание, а больше мечта. И притом не из тех, которые сбываются быстро. Если сбываются вообще.

И до чего же, оказывается, здорово, если где-то там о тебе думает другой человек. И ты сам думаешь о нем. С Арни никогда так не было прежде.

Он снова стал оставлять Свасуда у пещеры… Пока однажды не обнаружил своего сторожа преспокойно спящим на солнышке, а рядом, у камня, завернутый хлеб. И никаких следов Турид. Свирепый пёс отпустил её, посчитав за свою.

— Эх ты, — сказал ему Арни. Он часто разговаривал со Свасудом, потому что больше было не с кем. Но на сей раз пёс так и не понял, чем провинился.

Стало быть, девчонка боялась. Однако ходила ведь.

Арни поразмыслил и решил, что не будет её больше выслеживать. Некогда ему ловить эту Турид, бегая за ней по горам. Зря он тогда на неё накричал. Ничего. Он ещё покажет ей Арнарбрекку и цветы, живущие в расселинах скал. И какая зелёная вода там внизу. А ещё он поймает пёструю мышку-лемминга и подарит ей. Пусть приручает.

Арни вылепил из глины маленькую фигурку коровы и поставил на камень, куда Турид обычно клала свой хлеб.

3

Арни возвращался к пещере, когда Свасуд вдруг ощетинился и зарычал. Рычание было таким, что Арни счел благом взять его за ошейник. Возле его дома находился кто-то чужой. И не Турид.

Потом он услышал постукивание камней и понял, что нежданный гость вовсе не хотел застать его врасплох. И действительно — у входа в пещеру сидел Хаваль. Сидел, вытянув ноги, должно быть, устал, взбираясь на сетер.

И от нечего делать метал камешки в глиняную корову.

Одного рога у неё уже не хватало. Арни хмуро спросил:

— Для чего ты это делаешь? Хаваль живо обернулся.

— Ты поклоняешься корове? Не сердись, я не подумал.

— Я не поклоняюсь, — буркнул Арни. Но почему-то ему стало смешно, злость пропала. Молиться корове!.. Хотя говорят же, что самого первого человека вылизала из солёного камня корова Аудумла…

А может, и не смешно ему стало, а больше неловко. Тоже занятие для мужчины, лепить из глины коровок. Хорошо ещё, Хаваль не знал, для кого он старался. Засмеял бы.

Свасуд яростно хрипел и норовил встать на дыбы. Арни удерживал его с трудом, пришлось прикрикнуть. Тогда Свасуд угомонился и лёг, но не перестал глухо ворчать.

— А злой он у тебя, — сказал Хаваль с одобрением. — Прямо волк! И зубы что надо.

Арни смахнул с камня глиняные обломки.

— Значит, это ты теперь будешь возить домой сыр? А где твоя повозка?

Хаваль презрительно сплюнул.

— Не буду я возить никакого сыра. Я убежал!

Убежал!

Арни уставился на него так, будто никогда раньше не видел. Многие мечтают о свободе, но многие ли отваживаются её взять? Арни не первое лето подумывал уйти от Фридлейва Богатея. А вот Хаваль не думал, он просто взял и ушёл.

— Что случилось-то? — спросил Арни, помолчав. — Хозяин обидел?

Хаваль ответил:

— Он мне велел разбрасывать по полю навоз. У Скьёльда я привык собирать стрелы на охоте. И ещё я присматривал, чтобы другие не ленились, особенно девки. Это мне было больше по нраву!

Арни заметил:

— Я смотрю, не в Жилище Купца ты направляешься.

Хаваль мотнул головой.

— Я решил, что стану жить сам по себе здесь в горах. А если появятся викинги, уйду к ним. Говорят, Свана Рыжего опять видели на севере. Он возьмет меня, потому что я сильный и хорошо дерусь.

Арни приглаживал Свасуду вздыбленную шерсть, но при этих словах его рука остановилась. Он поднялся.

— Ты, небось, есть хочешь.

Хаваль растянулся на траве и закинул руки за голову. Наверное, мысленно он уже был на корабле Свана и отдыхал после тяжёлого перехода, после шторма в зимнюю ночь.

— Я у тебя там хлеб нашёл, мягкий, и где только берешь! Дай ещё, если есть.

Когда стало смеркаться, Арни позвал Хаваля заночевать с ним в пещере. Хаваль отказался:

— Сразу видно, что ты пастух, а не воин. Викингам редко доводится спать под крышей, и надо мне привыкать.

Однако ночью пошёл дождь, и Хаваль всё-таки попросился под кров. Свасуд очень не хотел пускать в пещеру чужого. Кончилось тем, что Арни пришлось его привязать. Свасуд обиделся и отвернулся, положив голову на лапы. Арни стало совестно перед ним, но и гостя гнать не годилось.

Хаваль улегся по другую сторону огня. Он сказал:

— Слушай-ка, Арни! А может, уйдешь вместе со мной? Я сделаюсь вождем, а ты моим воином. А? Арни долго молчал, потом ответил:

— Телята ещё слабенькие. Там видно будет, когда подрастут.

Хаваль весело фыркнул. Но если он и говорил что-то ещё, Арни не слышал. Он набегался за день, глаза у него закрывались. Он уснул.

Утром он спросил:

— Поможешь мне с коровами, пока викинги не появились?

Молока было много, телята выпивали не всё, и Арни уже просил у хозяина кого-нибудь на подмогу. Фридлейв в ответ велел ему быстрей поворачиваться, хотя Арни и так не ленился. Хаваль сказал сердито:

— Не для того я бежал, чтобы снова рыться в навозе!

Арни пожал плечами. И не стал его уговаривать.

В тот день лопоухий белоголовый теленок застрял в узкой щели между камнями. Арни намаялся, пока разыскал несмышленыша и вызволил из западни. И то больше благодаря Свасуду, вовремя почуявшему несчастье. Был уже вечер, когда Арни промыл Белоголовому ободранные бока и пустил его в загон.

Вернувшись к пещере, он увидел Хаваля сидящим на том же камне, что накануне. Поодаль, в траве, лежал колчан Арни и его лук.

— Я охотился, — сказал Хаваль.

Арни подобрал лук, вытер его и снял тетиву. Нагнулся за колчаном. В колчане не хватало нескольких стрел.

— Я их потерял, — сказал Хаваль беспечно. — Я взял без спроса, потому что не мог тебя отыскать.

Браниться было бессмысленно. Арни только спросил:

— Добыл что-нибудь?

— Оленя.

Арни выпрямился, чувствуя, как проходит усталость. За это многое можно было простить. Хаваль всё-таки не дармоед, каким начал было казаться. Вкусного копчёного мяса надолго хватит обоим, да и Свасуд навряд ли откажется от костей. Может быть, хоть тогда он наконец перестанет рычать на Хаваля, как вот теперь.

— Далеко? — спросил Арни, прикидывая, как они вдвоем поволокут тушу к пещере.

— Далеко, — сказал Хаваль равнодушно. — Он сорвался в море, и я его не нашёл.

Арни молча принёс сухарей и кислого молока. Он молчал всё время, пока они ели. Потом сказал:

— Я пока ещё не воин на твоём корабле. Если тебе опять понадобится мой лук, спроси прежде, можно ли взять!

На другой вечер Хаваль к пещере не пришёл. Арни не стал его разыскивать. Только подумал: похоже, впредь следовало носить лук с собой. Он так и сделал и через несколько дней убедился, что был прав. Хаваля он больше не видел, но однажды из пещеры пропали все сухари. И половина сыров, за которыми вот-вот должны были приехать из дому.

Хаваль? Некому больше.

Викинги грабили торговые корабли и населенные дворы по берегам. Они брали добычу в бою, но никогда не крали втихомолку.

Свасуд внимательно обнюхивал каменный пол. Можно было пустить его по следу, отыскать Хаваля и поколотить.

Арни не стал этого делать. Хавалю, беглецу, и правда несладко жилось здесь в горах. Одному, без жилья, с пустым животом. И почти без оружия. Он не принёс с собой ничего, кроме ножа.

— Работнику я скажу, что сыр испортили лисы, — сказал Арни Свасуду. — И что я скормил его тебе…

Свасуд завилял хвостом и ткнулся носом в его ладонь.

4

Арни спал, и ему снились телята. Любопытные доверчивые мордочки, пахнущие молоком. За лето Арни успевал каждому дать имя. И когда осенью приходило время забоя скота, он всякий раз старался куда-нибудь скрыться хотя бы на день-полтора. Он заранее знал, что будут заколоты самые слабые. Те, которые всё равно не дотянут до новой травы. Те, с которыми он всего больше возился…

Арни снились телята в знакомом загоне под нависавшей скалой. И рыжий бык, что бегал вдоль изгороди и гневно ревел. Арни испугался, как бы этот бык не разворотил ветхого забора. Проснулся и открыл глаза.

Над горными пастбищами бесновалась ночная гроза. Арни слышал, как у входа в пещеру били оземь тугие струйки воды. Только-только начинало светать.

Арни прислушался к неистовым раскатам грома и сел, протирая глаза. Прошлым летом после такой же грозы он два дня стаптывал ноги, собирая разбежавшихся коров. Надо сходить посмотреть, как они. Успокоить…

Арни натянул на голову капюшон плаща и шагнул в мокрую мглу. Не было на свете места уютнее его пещеры. И постели теплей, чем охапка сена с вылезшим меховым одеялом. Ноги сами понесли Арни привычной тропой. Не в первый раз. Тем приятнее будет потом отогреваться подле костра.

Арни и Свасуд были уже на середине пути, когда пёс внезапно заволновался. В сером полусвете блеснули ощеренные клыки. Свасуд ринулся вперёд и в несколько стремительных прыжков исчез за валунами.

Отчего-то забеспокоился и Арни. Прибавил шагу, потом побежал. Кожаный плащ неплохо защищал от дождя, но бежать в полную силу мешал, путался в ногах. Арни как раз подумал, не стоило ли совсем бросить его, — но тут навстречу из-за скалы вывернулся Белоголовый.

Первой мыслью Арни было — сломали-таки ограду!.. Перепуганный телёнок жалобно мычал и всё падал, скользя на мокрых камнях. Того гляди, переломает себе ноги. Арни живо поймал его, обхватил за шею, чтобы привязать… и почувствовал под пальцами кровь.

Белоголовый не пытался вырваться из знакомых рук и только дрожал. Арни заставил его повернуться и наскоро осмотрел. Кто-то хотел зарезать бычка: острый нож провел по белому горлу длинную полосу. Но, видно, вору неожиданно помешали. Белоголовый отделался царапиной, к концу лета от неё не останется даже следа.

Со стороны загона донесся приглушенный расстоянием крик. Арни торопливо привязал Белоголового и помчался вперёд, на ходу отшвырнув плащ.

Было уже достаточно светло, и Свасуда он увидел сразу. Коровы и телята сбились в кучу в дальнем конце загона, под скалой. Свасуд лежал посередине площадки. Он приподнимал голову и пытался ползти, но не мог.

Арни в мгновение ока перемахнул забор и кинулся к нему. Свасуд успел остановить вора, но за это была заплачена дорогая цена. Арни упал на колени и сорвал с себя рубашку, уже понимая — ни к чему. Могучий пёс слабел на глазах, из раны на шее хлестала кровь. Арни всё-таки попытался унять её, но повязка немедленно промокала, ему никак не удавалось её завязать. Тогда он приподнял Свасуда и обнял его, изо всех сил прижимая его голову к своей груди. Что-то горячее потекло по его рукам, по животу. Свасуд царапнул лапами землю, лизнул его в щеку и заскулил.

Он скулил всё тише и тише…

Арни мчался вниз по склону прыжками длиннее собственного роста. Ноги без промаха переносили его с камня на камень, всё тело звенело, как тетива. Он держал след по пятнам крови, те были совсем свежими, поредевший дождь ещё не успел смыть их. Убийце не так уж сильно досталось: пятна делались светлее и реже, да и убегал, ничего не скажешь, проворно… Арни молча летел с камня на камень, почти не глядя под ноги. Жаль, тот, другой, уходил вниз по склону, не вверх. Если бы вверх, Арни давно бы уже стоял с ним лицом к лицу. И у него тоже был нож.

Ничего. Всё равно не уйдет.

Потом камни кончились, и под ногами зачавкала глина — шрам давнего оползня. Сразу стало трудней, но зато перед глазами были следы. Арни пустился по ним с удвоенным упорством. Скользил, падал и поднимался опять. Тесёмки на ногах размокли, облепленные грязью сапоги болтались, съезжали. Арни бросил и сапоги, побежал дальше босиком.

Но вот след оборвался. Убийца не удержался на крутизне, на четвереньках скатился вниз, в заросший узкий овраг. Арни, не раздумывая, сел на скользкую глину и съехал по проложенному пути. Его сбросило с невысокого обрывчика, но он не потерял равновесия и сразу вскочил.

Перед ним сидел Хаваль, такой же мокрый и грязный, как и он сам.

Казалось, он не удивился появлению Арни. И уж во всяком случае не испугался его. Он сказал:

— Это хорошо, что я тебя встретил. Помоги-ка. У твоего пса и впрямь зубы что надо!

Левая рука у него была прокушена пониже локтя, должно быть, заслонился, когда Свасуд на него налетел. Он резал испорченный рукав, намереваясь сделать повязку.

Арни сказал:

— Не за этим я сюда пришёл.

Охрипший голос звучал совсем не так грозно, как ему бы хотелось. Арни вытер правую ладонь о штаны. Нож висел у него на поясе, в кожаных ножнах.

Хаваль постепенно начал что-то понимать:

— Если ты сердишься, сними шкуру со своего волка. Когда я стану викингом, я набью её серебром!

Эта мысль понравилась ему, он засмеялся. Арни сказал:

— Не буду я с тобой торговаться.

Он стоял перед Хавалем голый по пояс, перемазанный в глине и крови. Хаваль опустил свой рукав на колени.

— Да ты никак драться хочешь, пастух? Ты, трусишка, годный только пасти коров?

Арни сказал:

— Сван Рыжий тоже сперва назвал меня трусишкой. Но ему пришлось убедиться, что это не так.

Хаваль поднялся, кровь из прокушенной руки больше не шла. Он недобро усмехнулся:

— Сван Рыжий? Стало быть, ты про него не всё рассказал? Ну, смотри, пастушонок. Я поучу тебя драться.

Он ударил без предупреждения, в живот, снизу вверх, наверняка. Арни перехватил его руку. Нож Хаваля прочертил по его груди, но глубоко не вошёл. Хаваль никак не ждал от пастуха подобной сноровки. Он успел испытать безмерное удивление, когда нестерпимая боль разорвалась в левом боку, а каменистое дно оврага само собою поднялось дыбом, ударило его по спине…

Обратно к пещере Арни принёс Свасуда на руках. Дождь не прекращался; нечего было и думать набрать сухих дров, чтобы хватило на погребальный костёр. Арни осторожно опустил Свасуда на камни. В пещере была лопата.

В пещере сидела Турид.

При виде Арни она ахнула, прижала руки к щекам. Он и действительно мог перепугать хоть кого. Но Турид вскочила ему навстречу:

— Кто тебя ранил?.. Арни вдруг заорал на нее:

— Убирайся отсюда!..

Турид съёжилась, но почему-то не побежала. Тогда Арни схватил её за руку и выдернул из пещеры под дождь:

— Я тебе сказал, убирайся!.. Но она уже увидела Свасуда. Склонилась над ним. Стала гладить мокрую свалявшуюся шерсть:

— Ласковый…

Надо было бы ударить её. Но ярость неожиданно погасла. Арни сел рядом. Дождь стекал по его лицу и груди, смывая сочившуюся кровь. Становилось холодно.

— Я хлеба принесла, — сказала Турид тихо. Арни кивнул.

— Хаваль лежит внизу в овраге, — проговорил он негромко. — Я завалил его камнями. Скажешь дома, чтобы его не искали.

Он помолчал и добавил:

— Не приходи сюда больше.

Турид поднялась и молча пошла прочь, касаясь руками камней. Арни проводил её взглядом. Потом принёс из пещеры лопату.

1

В ту весну на береговые скалы навалилась ледяная гора. Целое лето она постепенно таяла на солнце, и в море со звоном бежали прозрачные ручейки. Северный великан умирал медленно и неохотно. Когда дыхание осени позолотило на берегу лиственные деревья, ледяные зубцы возвышались над шхерами по-прежнему величаво и грозно.

Айсберг сидел в проливе между двумя островами, и его хорошо было видно со скал Арнарбрекки, с верхних лугов. Арни нравилось смотреть, как ледяные утёсы день ото дня меняли свой облик, превращаясь в потоки воды. Сияя на солнце, вдали возникало то человеческое лицо, то силуэт корабля. Если бы гора не таяла, а росла, Арни, пожалуй, нравилось бы ещё больше.

В прошлом году его хозяин, Фридлейв Богатей, купил несколько новых рабов. Один, по имени Хаваль, вскоре сбежал. Как узнали потом, беглец подался в горы, туда, где пас коров Арни Ингуннарсон. И чего эти двое не поделили на широких зелёных лугах, узнать людям так и не удалось. Только то, что Хаваль убил собаку, помогавшую Арни, и пастух отомстил за нее, как за человека. У Хаваля не было родственников, способных затеять тяжбу, и на том кончилось дело.

Свара двоих рабов, не стоившая долгого разговора. Ещё к Арни на сетер бегала девчонка Турид. Люди видели, она таскала ему хлеб. Когда пастух возвратился со стадом домой, его шутки ради спросили, скоро ли свадебный пир. Арни огрызнулся в ответ.

Что же до хозяина, Фридлейв сначала хотел наказать пастуха, потом передумал. От беглеца Хаваля при жизни толку было немного, да и стоил он дёшево.

2

С тех пор прошли три полугодия: одна зима и два лета.

Кончалось его седьмое лето на верхних лугах… и шестнадцатое в жизни.

Назавтра предстояло гнать стадо домой. Ещё одна ночь в пещере, возле костра, — и потом вниз. Скоро праздник Зимних Ночей, которым благодарят Богов за урожай и приплод.

Арни заранее связал свою котомку. И бродил напоследок по знакомому пастбищу, прощаясь с ним до новой весны. Между скалами рдели, как факелы, тронутые заморозком кусты. Осень в горах всегда наступает раньше, чем внизу.

Арни ходил один. Похоронив Свасуда, он так больше и не завёл себе новой собаки. Ему предлагали славных щенят и говорили, что пастух без собаки — не пастух. Это была правда, Арни соглашался. И продолжал управляться один.

Арни любил своё пастбище. И чёрную Арнарбрекку с её хмурыми скалами, стремительно уносившимися вниз. Весной на этих откосах так и кипела хлопотливая, шумная жизнь, но теперь птиц почти не было, все разлетелись. Орлиная Круча молча возвышалась над морем, и оттого море казалось торжественно притихшим в ожидании шторма.

Осень есть осень: будет и шторм.

Арни подошёл к самому краю, и камешки потекли из-под ног, звонко отскакивая от уступов. Холодный ветер веял под пасмурным небом. Он не мог раскачать сильной волны, но вокруг островов кипели белые ожерелья. Осень щедро раскрасила шхеры, и Арни не сразу заметил корабли. Но когда заметил — больше не отводил от них глаз.

Два словно бы игрушечных судёнышка неспешно ползли по ветру… Паруса были полосатые, красные с белым. Арни знал: такие паруса сшивают из множества полотнищ и для крепости ещё простёгивают тонким канатом. Не всякому шквалу под силу их разорвать.

Грозные паруса боевых кораблей…

День понемногу клонился к вечеру, и Арни видел, как корабли подобрались к острову и спрятались среди скал. Викинги не хотели на ночь глядя соваться в проливы и устраивались на ночлег. Это выглядело разумным.

Остров был тот самый, на котором люди Свана Рыжего разводили для своего вождя сигнальный костёр.

Мудрено ли, что Арни всю ночь крутился с боку на бок и думал о викингах! Но под утро его всё-таки сморило, и привиделась мать.

Светловолосая красавица вошла в пещеру и села возле огня, и Арни знал, что её звали Ингунн. Он очень плохо помнил свою мать, поэтому ему нравилось думать, что она была красавицей. Ингунн молча смотрела на него и только всё кивала головой, словно одобряла какое-то решение, которого он ещё толком не принял. Арни проснулся и пожалел, что опять не удалось с нею поговорить. Своя правда в этом была. Если он кое-как представлял её внешне, голос не задержался в его памяти вовсе. Слишком рано она умерла. Даже не успела рассказать ему об отце. А теперь не хотела говорить и во сне.

Арни был на неё за это немного сердит.

Его отцом долго считали Хёрда рыбака, утонувшего во время лова трески. Люди говорили, Хёрд был таким же молчаливым и имел похожую родинку на плече. Арни предпочитал зваться Ингуннарсоном. Скверный нрав имел Хёрд и вдобавок был трусоват. Когда Арни думал об отце, он неизменно вспоминал Свана. Вот чьим сыном он назвался бы с радостью. Хоть приёмным. А если не суждено, так и Хёрд здесь ни при чём.

Может, к Арни, как некогда к безродному Оттару, явится верхом на вепре ласковая Богиня Фрейя. Разбудит под землей вещую великаншу и заставит рассказать ему о родне. Нет, навряд ли. Когда-то Боги и впрямь жили среди людей, но те дни давно миновали. И притом Отгар действительно был из хорошего рода, но только никто об этом не ведал. Арни родился рабом и сыном рабыни. Светлой Фрейе не о чем было бы ему рассказать.

Но он знал ещё и то, что родившийся невольником не всегда им умирал. Во все времена герои сами выращивали свою судьбу.

Пока Арни гнал коров вниз, ему почти не удавалось взглянуть, что делалось в море. И всё-таки он видел — корабли медленно ползли к берегу; они осторожно двигались на вёслах, и следовало думать, что на носу каждого стоял человек с гибким шестом, внимательно щупавший глубину. Боевой корабль не боится застрять на мели, но притаившийся камень способен его погубить.

Может быть, к вечеру они войдут в фиорд.

Арни срезал хворостину и принялся подгонять ленивых коров. Фридлейв хозяин наверняка прикажет спрятать стадо, чтобы викинги не перерезали на мясо весь скот. Корабли надо было опередить. Арни полагал, что это удастся.

Почему-то он был уверен, что первым принесёт вести во двор. Он ошибся. Едва его стадо миновало лесок, как навстречу верхом на лошади попался сам Фридлейв Богатей. Отсюда уже было видно устье фиорда, и Фридлейв всё оглядывался — не показались ли корабли. Мимо по дороге одна за другой катились повозки, нагруженные добром. Хозяин не надеялся оборониться от страшных гостей. Возницы надрывали глотки, крича на лошадей. И даже крепкий мохнатый конёк под Фридлейвом, обычно спокойный, чувствовал общее волнение, плясал и вертелся.

Заметив стадо, хозяин поскакал прямо к Арни. Было видно, что расторопность пастуха доставила ему облегчение.

— Гони к Трём Головам!

3

Первое, что делают викинги на чужом берегу, — ловят скот. Три Головы были невысокой горой, за которой, если её обогнуть, начиналась целая путаница теснин. Там легко могло спрятаться стадо в девять раз больше того, что гнал Арни Ингуннарсон. Конечно, спрятанное всегда можно найти, но для этого понадобилось бы изрядно углубиться в страну. А викинги очень не любят удаляться от берега, и всем это известно.

Арни уже начал поворачивать стадо, когда Фридлейв вернулся и велел отделить несколько животных — притом не самых старых и жилистых. Они останутся во дворе вместе со съестными припасами. Викинги непременно должны найти, чем поживиться. Может, тогда они хотя бы не спалят дом.

Три коровы сразу же истошно заревели, словно предчувствуя, что ничего хорошего их не ожидало. У Арни сердце облилось кровью, но он промолчал.

Мимо со скрипом и руганью катились повозки. Они тоже спешили к Трём Головам. На одной из них Арни заметил жену хозяина и троих его дочерей. Арни никогда с ними не ссорился. Другой повозкой правил старый раб, тот, что лучше всех знал целебные травы. Такого невольника Фридлейв, конечно, покинуть не мог. А рядом с повозкой, уцепившись за бортик, бежала Турид. Было вовсе не до того, но Арни задержал на ней взгляд. Ему не приходилось с ней разговаривать с самого прошлого лета, с того дня, когда погиб Свасуд. Но отчего-то радостно было думать: девчонку не бросили. Турид на миг обернулась. Только на миг. Арни закричал на коров. В суматохе он навряд ли справился бы с ними один, но помощники подоспели со всех сторон.

Большинство людей Фридлейва уходило, как и сам Арни, пешком. У хозяина было всего четыре повозки. И много больше добра, чем эти повозки могли уместить за один раз. Очень кстати пришёлся бы теперь Богатею его крутобокий и быстрый корабль; но корабль был послан на юг, в Вестфольд, с мехами, добытыми зимой, и не поспел ещё возвратиться…

Вечером Арни сидел в кустах на склоне горы и смотрел на фиорд. Некоторое время назад он ненадёжнее привязал коров, проследив, чтобы всем хватило травы. Почесал каждой за ухом и между рогами. А быка хлопнул, как равного, по налитому плечу. Бурое страшилище, которое он когда-то сам выпоил молоком, потерлось широченным лбом о его бедро и низко, глухо прогудело что-то на прощание… Арни убежал оттуда со всех ног. А то как бы не распустить сопли и не передумать.

Арни сидел на склоне горы и смотрел на фиорд. Лук и берестяной колчан висели у него за спиной. Сван Рыжий спросит его, многое ли он умеет из того, что необходимо для воина. Он ответит, что вроде неплохо бьет в цель. По крайней мере, люди так говорят. Сван велит показать. Тогда Арни приложит одну стрелу к тетиве, другую схватит пальцами левой руки, а третью возьмет в зубы. И выпустит их быстрее, чем Сван успеет сосчитать до трёх.

Солнце садилось прямо против устья фиорда, между горами. Оно било в глаза, и корабли выросли словно из ниоткуда посередине залива — один несколько впереди, второй следом за ним. Вечер был тихий, и парусов не ставили. Зато вёсла работали стремительно и быстро, взмахивая, как крылья, — корабли так и летели. Фиорды глубоки, здесь можно не опасаться камней.

Арни хорошо видел ощеренные драконьи морды на штевнях. И круглые щиты по бортам. Под щитами равномерно вспыхивали на солнце мокрые лопасти вёсел. Потом корабли вошли в тень прибрежной горы, и вёсла погасли. Только белые бурунчики вскипали под ударами и вновь пропадали. Над водой начал собираться туман, последние косые лучи полосами тянулись к берегу. Корабли с разгону выбежали на песок прямо против двора. Арни никогда не видел ничего красивее. И страшней. Люди выпрыгивали в мелкую воду и шли к воротам. Каждый нёс щит. А где щит, там неподалёку меч или топор.

Сердце гулко и часто заколотилось в груди, Арни понял, что это был страх. Он боялся туда идти. Не таким виделся ему долгожданный приход кораблей. Каким? Теперь он и сам не сумел бы твердо сказать.

Ворота во двор были предусмотрительно оставлены распахнутыми настежь. Викинги вошли внутрь ограды, и скоро над крышей хозяйского дома родился дымок зажжённого очага.

Арни поправил ремень колчана и зашагал вниз.

В доме шёл пир.

Мореходы стосковались по горячей еде, по жару огня; здесь того и другого было в избытке. Жаль только, хозяйские дочери не захотели повеселиться с ними за столом. Но и это невелика беда. Молодые воины ещё найдут себе жён.

В разгар веселья со двора послышался какой-то шум. Потом дверь отворилась. Двое викингов, оставленные снаружи, втолкнули в дом белобрысого парня в одежде раба. Один из воинов внёс отобранные у него лук и колчан.

Лук, как сразу отметили опытные глаза, был совсем не из плохих.

Головы начали поворачиваться. Сто человек разом смотрело на Арни. Одни весело, другие безразлично, третьи с раздражением.