1. Сын и отец

Люди не дали никаких имен тем двум горам на берегу, и Хельги про себя называл их по-своему: Сын и Отец. Отец до середины лета носил на голове снежную шапку, а в холодные годы не снимал ее вовсе, и серебряная седина вершины то ярко горела на солнце, то пряталась в облаках. Хельги случалось подниматься туда, и он видел крохотные березки, робко выглядывавшие из-под камней. И цветы, что были выше этих березок.

Сын стоял рядом с Отцом, на полшага ближе к морю, словно выдвинувшись из-за родительского плеча вперед, на простор, навстречу налетающим бурям.

В начале времен горы были великанами; рыжебородый Бог Тор поразил их своим молотом, превратив в неподвижные камни. На закате мира камни вновь оживут, и старшая гора впрямь окажется седым великаном, приведшим в бой юного сына. Хельги был первым из людей, кому эти скалы доверили бережно хранимую тайну. И он никому не собирался ее раскрывать.

...Так вот, когда одинокий скалистый островок становился как раз по борту лодки, а Сын и Отец заходили друг за друга, это значило, что внизу раскинулась песчаная банка, изобильная рыбой, и можно выметывать снасть.

У берегов Раумсдаля вот уже несколько дней не было ветра, и парни намаялись с веслами, пока добирались сюда из дому и ставили ярус. Теперь они спали на дне лодки, на теплых от солнца гладких досках, усеянных присохшей чешууй, и лишь Хельги, вызвавшийся посторожить, один сидел на носу. И поглядывал из-под ладони на круглые сосновые поплавки, неподвижно лежавшие поодаль.

Глубоко внизу, в холодной прозрачной воде, колебались у дна кованые крючки с нанизанной на них лакомой мойвой. Осторожно шевеля плавниками, подкрадывалась к тем крючкам серебряная треска, жадная зубатка, жирный сплющенный палтус… Вот уже совсем рядом приманка, вот уже раскрываются рыбьи хищные пасти, а сильные тугие тела изгибаются для немедленного броска прочь!

Хельги ясно вообразил себе готовую попасться добычу и даже головой замотал: как бы не сглазить.

Немного погодя ему показалось, будто поплавки, увенчанные крашеными лоскутками, начали кивать и покачиваться, колеблемые медленной зыбью, почти незаметно докатывавшейся откуда-то издалека. Потом море вздохнуло поглубже, так, что шелохнулась длинная лодка. Хельги посмотрел вверх и увидел, что солнце окружала бледная радуга. Тогда-то он поднялся и принялся будить спящих парней. Было очень похоже, что где-то там, вдалеке, тяжело ворочался шторм. Незачем ждать, чтобы тучи повисли над головой, а волны принялись хлестать через борта.

Молодые рыбаки наскоро плескали себе в лица забортной водой, стряхивая остатки дремоты, и брались кто за весла, кто за крепкие багры с крючьями на концах. Потом потянули ярус.

Толстая плетеная веревка ложилась кольцами, оставляя мокрые следы на досках. Вот подняли на борт увесистый каменный якорь, и все глаза напряженно уставились в сумрак глубины: ну-ка, что там на крючках? Не пришлось бы краснеть перед насмешливыми девчонками, когда те станут предлагать им, нерадивым, уступить на следующий раз и лодку, и снасть!

Первые несколько крючков и вправду вышли пустыми. Хитрые морские твари будто в издевку объели наживу и ушли себе невредимо. Но вот внизу блеснуло мутное серебро, и Хельги приготовил багор. Рыбина не сопротивлялась, ошеломленная быстрым подъемом со дна, но тонкая бечевка крючка могла не выдержать тяжести. Хельги привычно взмахнул железным багром – и треска в четыре локтя длиной гулко шлепнулась на деревянное днище, смазав широким мокрым хвостом по чьим-то босым ногам.

И работа пошла!.. Бездельных, лишних рук не стало на лодке. Вот показалась туповатая голова пятнистой зубатки, намертво закусившей длинное железо крючка: эту надо глушить как следует, зазеваешься – тяпнет за ногу, как злая собака, даже и сапог продерет, месяц будешь хромать…

А вот вынесло наверх плоскую темную камбалу чуть не в саму лодку шириной: палтус! Такого красавца и на праздничный стол не стыдно подать жареным или копченым. В шесть багров затянули вяло трепыхавшегося палтуса через борт, подняли остаток яруса со вторым якорем – и сели на весла. Хельги оглянулся назад, в сторону открытого моря: там, в небесной голубизне, уже забелели верхние края туч. Хельги вытащил из-под кормовой скамьи нарочно отложенный берестяной коробок с хлебом, козьим сыром, луком и вареной треской. Размахнулся и вытряхнул все это в воду, журчавшую и пенившуюся за кормой:

– Дал ты нам, Эгир, славную рыбу, дай и в следующий раз, когда приедем ловить.

На середине пути к берегу за кормой появилась полоса ряби, устремившаяся вдогон. Ребята живо подняли мачту, и налетевший ветер погнал лодку вперед. Хельги привычно устроился у кормила: ватажники полагали, что он неплохо с ним управлялся. Он знал, иные завидовали его сноровке, ведь в лодке были парни постарше, – но про себя полагал, что было бы странно, окажись он, сын викинга, на свое пятнадцатое лето увальнем и неумехой.

Волны между тем становились все выше и круче, иные начинали уже вскипать яростной пеной. Послеполуденное солнце разбрасывало щедрые блики, и солнечные котята играли на синих спинах волн, слепя натруженные глаза.

Время от времени Хельги оглядывался на тучу. С моря подходила гора, начинавшаяся у самой воды, и взгляд не мог охватить ее всю целиком – приходилось задирать голову. Холодная, залитая неистовым светом вершина была белоснежной, совсем как у настоящей горы, увенчанной нетающими ледниками. Но каменные горы на берегу были карликами рядом с той, что плыла в небесах, – даже такой исполин, как Отец. Надвигались, меняя свой облик, белые пики, дымчатые красноватые склоны и глубокие пещеры, залитые зеленоватыми сумерками. И подножие, где властвовала синяя тьма, где метались трепетные молнии и море смешивалось с небом… Хельги прикидывал расстояние до берега и радовался, что не промешкал. Поистине красива туча, сулящая бешеный шторм, но лучше любоваться ею с твердой земли.

Возле устья фиорда были разбросаны плоские каменные острова, на которых не росло ничего, кроме мха. Иные острова совсем скрывались в прилив. Люди помнили, как на одном из них – Хельги мог бы указать, на котором, – грозный Харальд – конунг казнил двоих своих врагов, привязав их к камню во время низкой воды. Видевшие говорили, те двое храбрецов пели боевые песни и подбадривали друг друга, пока не захлебнулись. Хельги бывал на островке, видел камень и мог представить себе, как все получилось.

Лодка побежала проливом, и волны сразу сделались тише. Вот теперь буря могла лютовать сколько угодно: вошел в шхеры, считай, что ты уже дома.

Солнце померкло, заслоненное тучей. Хельги увидел, как длинное облако, похожее на боевой корабль, скрыло Сына, ударилось в плечо Отца и поползло, извиваясь по кручам… Ледяная вершина еще какое-то время парила над серым клубящимся туманом. Потом заволокло и ее.

А над устьем фиорда с южной стороны нависал чудовищный отвесный утес, рыжевато-серый, словно тронутое ржавчиной железо. Люди издавна называли его Железной Скалой, и далеко по побережью тянулась недобрая слава об этих местах. Неспроста, наверное, даже вездесущие чайки не строили здесь своих гнезд. Там, наверху, вправду цвели отменные ягодники и рыскала непуганая дичь, но стоило громко крикнуть или протрубить в рог, и можно было дождаться обвала. А у подножия скалы зимний лед получался гнилым и непрочным, горе, если кто пустится мимо на лыжах. И все это было кознями троллей, тех, что селятся в мертвой толще камней.

Железный Лес – вот как зовется самое гнездо ведьм, расположенное на севере, неведомо где; люди полагали, именно оттуда тролли притащили этот ржавый утес, утвердили возле моря себе на забаву…

Теперь под ним полосой лежало затишье. Первые капли дождя с шуршанием падали в воду. Чистившим рыбу пришлось вытереть руки и снова взяться за весла: впереди, за поворотом фиорда, был уже дом.

Хельги направил лодку к северному берегу, туда, где на отлогом склоне виднелся огороженный двор, и почти сразу же увидел у воды мать.

После отца у нее больше не было мужа, не было и других детей, один только Хельги. Оттого-то в свои тридцать две зимы она была еще совсем молода, стройна и красива. Сватались к ней разные женихи, но мать всех прогоняла. Разве мог кто-нибудь из тех, кто звал ее к себе жить, сравниться с отцом!..

Мать стояла у самой воды, сцепив на груди пальцы, и набегавшие волны трогали ее кожаные башмачки. Хельги поднялся на корме, улыбнулся и помахал ей рукой. Мать боялась моря, и, правду молвить, ей было отчего беспокоиться. Все помнили, как прошлым летом после такой же бури волны выбросили изуродованные обломки корабля и два мертвых тела, державшихся синими пальцами за мокрые доски… Хельги прислушался к глухому, зловещему реву, доносившемуся из-за скал. Да, еще немного, и пришлось бы кидать за борт улов.

Лодка заскребла килем по дну. Молодые ребята выскочили в воду, подтаскивая суденышко к берегу. Рабы, пришедшие со двора, стали перекладывать добычу в плетеные корзины. Будет вечером овсяная каша, сдобренная жирной тресковой печенкой, добрая еда, от которой прибывает сил и здоровья!

И все разумные матери сидели себе дома, зная, что сыновья сумеют обмануть бурю и вовремя вернуться домой. Только Хельги обнимал заплаканную женщину, выглядевшую ему сестрой, и гладил ее русую голову рукой в налипших чешуях.

– Ладно, будет тебе, – говорил он матери на ее языке, зная, что ее это утешит. – Полно плакать-то, я же не потонул.

– Дитятко, – шептала мать, уткнувшись лицом в его загорелую шею. – Дитятко маленькое… Мстиславушка…

Это было второе имя, доставшееся Хельги при рождении. Так бывает всегда, если мать и отец принадлежат к разным народам.

– Пойдем домой, – сказал Хельги. – Вымокнешь вся.

Когда-то давно, в детстве, квохтание матери сердило и обижало его, да и сверстники во дворе дразнили беспощадно. Но потом однажды он повзрослел и понял, что был для нее единственным родным существом в огромной, чужой и не очень-то приветливой стране. С тех пор он слушал ее воркотню, как достойно мужчине, снисходительному к слабости женщин. А кто пытался ему что-то сказать или, хуже того, язвительно посмеяться… что говорить, тот был воистину смел.

Двое старых рабов закатали штаны и принялись отмывать лодку от рыбьей крови, слизи и чешуи…

2. Никогда не слушай советов матери

Отец Хельги купил его мать на рабском торгу в далекой стране Гардарики. Отец уехал туда из Норэгр вместе с братьями, потому что Харальд конунг тогда сражался за власть, и сладить с ним впрямь было непросто. Мать говорила: отец выбрал ее только за сходство с некоей женщиной, которую он любил. Хельги полагал, что это была неправда. А если правда, то не более чем наполовину. Отец скоро забыл и думать про злую красавицу, другое дело, норны не насудили им с матерью долгой любви. Мать прожила у него всего лишь девять дней и ночей, а потом он пал в битве от копья, которое пробило ему спину и вышло из груди, и Хельги знал, что мать хотела поехать на его погребальном корабле. Старший брат отца не позволил ей этого и взамен дал свободу. Ей и сыну, который мог со временем появиться.

Теперь братья отца и все их люди снова жили у себя на севере, в Халогаланде, ибо конунг позволил им вернуться в страну. Только Хельги поселился здесь, в Раумсдале, у дальней родни, и с ним мать. Таково было условие мира. И так должно было продолжаться, пока ему, Хельги, не минует пятнадцать зим.

Он долго ждал этого срока, и чем дальше, тем нетерпеливее. Но вот наконец настало нынешнее лето, совсем особенное в его судьбе. Скоро придут с севера два знакомых боевых корабля, и братья отца по обычаю введут его, сына вольноотпущенницы, в свой род.

Хельги нравилось вытаскивать из сундука секиру отца и примеривать к ней руку. В прежних своих битвах эта секира не причиняла ран. Если уж она поражала, то насмерть. Один только раз вышло иначе, но тогда отец просто пощадил врага и ударил его обухом, а не острием. Людям кажется, пощадить врага порой бывает труднее, чем зарубить. Так поступают мужественные воины. Хельги знал, что должен это запомнить.

А еще в сундуке хранилась куртка мохнатого волчьего меха, которую отец носил много зим, называя счастливой. Хельги нечасто извлекал ее на свет, опасаясь, как бы она по ветхости не развалилась. Мать однажды застала его в ней и сказала, что он сделался очень похож на отца. Наверное, ей просто хотелось порадовать сына, но у него сердце забилось чаще обычного, и он принялся думать, что когда-нибудь эта куртка окажется ему как раз впору… а может, даже чуть-чуть узковата в плечах…

У Эйрика Эйрикссона, хозяина двора, не было своих сыновей: только дочки, давно вышедшие замуж. Вот он и радовался Хельги, точно родному. Через несколько дней, когда шторм поутих и в небе проглянуло солнце, он подозвал Хельги и сказал:

– Съезди-ка ты и пригласи сюда Кетиля Аусгримссона. Ведь скоро твой праздник.

Кетиль Аусгримссон, зять старика, жил совсем недалеко, в соседнем фиорде. Хельги бывал у него и хорошо знал дорогу.

Прошлым летом к Эйрику приезжали корабельные мастера; они строили для него кнарр, морскую торговую лодью. Любопытный Хельги тогда подружился с мастерами и под их приглядом сам вытесал себе лодочку, быструю, прочную, хорошо слушавшуюся руля. Он часто ходил на ней по фиорду и на острова. И теперь он по привычке направился было в корабельный сарай, но мать остановила его:

– Не надо на лодке, Мстиславушка… Поезжай, дитятко, лучше верхом.

Хельги нахмурился.

– Морем ближе, только Железную Скалу и обогнуть. А на лошади, это же два дня добираться.

Мать не стала с ним спорить, но лицо у нее сделалось такое несчастное, что Хельги понял – придется в очередной раз уступить. Ладно, совсем скоро они поедут на север, в Халогаланд, и он будет ходить в походы вместе со старшим братом и дядей. Тогда-то ей останется только бояться за него и глядеть в море с высокой горы, ожидая возвращения корабля!

Все еще ворча про себя, он вывел из конюшни буланую кобылку, на которой обычно ездил, и положил ей на спину мягкое кожаное седло. Мать подошла к нему, держа в руках вязаную шерстяную рубашку. Правду сказать, рубашка была старая и вся изорванная, потому что Хельги ходил в ней охотиться; но толстая мягкая шерсть хорошо сохраняла тепло, и мать раз за разом латала ее: не простыло бы дитя неразумное на высоких вершинах, где искрится лед и лежат холодные снежники…

– Я не хочу ехать в этой рубашке, – сказал Хельги сердито. – Я в ней похож на слугу. Дай мне лучше ту крашеную, с вышитыми рукавами!

Мать ответила, улыбнувшись:

– Крашеную я положила тебе в сумку, чтобы не помялась в дороге. Ты наденешь ее, когда будешь подъезжать ко двору. Тогда Вальбьерг увидит тебя в ней и подумает, что к ним приехал сын воина, а не какой-нибудь работник.

Вальбьерг – так звалась румяная ровесница Хельги, воспитанница Кетиля Аусгримссона. Хельги покраснел и выдернул у матери рубашку. Мудра все же была мать и хорошо знала, как вести себя с сыном. Правда, еще какой-нибудь год назад его больше обрадовала бы похвала из уст самого Кетиля, а Вальбьерг была всего лишь несмышленой девчонкой, и ее похвалы или насмешки значили меньше, чем шорох ветра в прошлогодней траве…

Двор Эйрика Эйрикссона назывался Линсетр – Место, где выделывают лен. Покинув его после полудня, Хельги переночевал в лесу и двинулся дальше с рассветом, совсем рано, когда солнце подсвечивало снизу медленно проползавшие тучи. Наверное, ласковые пальцы лучей щекотали тучам бока: тучи краснели и золотились от удовольствия и казались мягкими, как невесомый гагачий пух. Хельги знал, что они притворялись. Самую первую тучу Боги вылепили из мозгов поверженного великана. Потому-то облакам нельзя доверять. День обещал быть жарким, но того и гляди шагнет из-за горы холодная тень, ударит режущий ветер, сыпанет дождь, если не снег…

Коротая дорогу, Хельги время от времени вытаскивал меч и со свистом рубил ветви ближних кустов. Мать рассказывала, самые отчаянные викинги ее родины не только приезжали верхом к месту сражения, но и бились не покидая седла. А не дело воину пренебрегать лишним умением, хотя бы самым диковинным. Буланка только стригла ушами и бежала дальше, давно привыкшая к выходкам седока.

Конечно, меч у Хельги был совсем не такой, как те, что носили прославленные мужи вроде дяди и брата. Хорошие мечи отнимают у побежденных врагов или покупают за серебро, привезенное из похода. Или получают в подарок от великих вождей. Или выкапывают из древней могилы. Или сами куют в кузнице у хорошего мастера, это тоже почетно.

Хельги непременно добудет себе такой меч, когда его введут в род. И так уже он вполне достаточно отсиживался в Линсетре возле материной юбки, в то время как другие парни ходили на боевых кораблях начиная с двенадцати зим!..

Хельги думал нынче пополудни обогнуть вершину фиорда, а завтра утром постучаться в ворота Кетиля Аусгримссона. Денек выдался солнечный, и он сперва разделся до пояса, а потом, пожалев безропотную Буланку, слез с седла и повел ее в поводу. Викинг должен уметь ходить целыми днями не зная усталости. И бегать быстрее всяких коней.

Еще немного погодя ему показалось, что вполне можно было обойтись без сапог. Он разулся, и сразу стало веселее шагать, и подумалось, что праздник, ожидавший его через несколько ночей, впрямь должен был состояться. Исполинская зеленоватая чаша фиорда лежала по правую руку; горы на том берегу стояли по колено в воде. Быстрые облака скользили по склонам, заросшим корабельными соснами, и тени скатывались по кручам, стремительно падая в воду. Чистый воздух позволял видеть все камни вершин, а далекие хребты уходили в синюю дымку, поднимаясь выше и выше, и Хельги в который раз позавидовал морским орлам, кружившимся над фиордом. Им ведь ничего не стоило развернуть могучие крылья и взмыть в небо, в синюю бездну, откуда видны разом все пределы земли… Хельги нравилось смотреть на фиорд. Он никогда не пытался облечь это в слова, но сердце само собой начинало стучать гулко и часто, и что-то мучительно и блаженно напрягалось внутри. Однажды он спросил мать, так ли хорошо было на ее родине, в Гардарики. Мать вздохнула, отвела глаза и ответила:

– Много краше…

Хельги изумился этим словам, потому что как раз стояла ранняя осень и землю на каждом шагу расшивали искусные мастерицы, окрасившие свои нитки ярким ягодным соком, алым, темно-зеленым, лиловым и золотым!.. Он долго пытался вообразить красоту той далекой земли, где когда-то затеплилась искорка его будущей жизни… а потом понял, что мать все равно ответила бы именно так, даже доведись ей родиться на плешивом каменном острове, где нет ничего, кроме серых валунов.

С тех-то пор он стал усердно говорить на ее языке. А потом пошел в капище и поклялся на священном кольце, что когда-нибудь, став вождем, отправится в Гардарики. И не просто пойдет сам, но еще возьмет с собой мать…

Наверняка ведь ее порадует такая поездка.

Шаг у Хельги был размашистый, и к полудню впереди открылась вершина фиорда с ее песчаным бережком и тростниками в устье стремительной речки. Эта речка падала с нагромождения скал, и клокочущий водопад не замерзал даже в самые студеные зимы, лишь камни вокруг обрастали причудливыми кружевами. Русло реки пролегало по широкой долине, а дальше был перевал, открывавший дорогу в глубь страны. Этой дорогой старый Эйрик обычно ездил на тинг. Хельги пригляделся: через перевал медленно ползла туча, неповоротливая, сизо-белая, взбитая ударами ветра.

Хельги любил эту долину. Не в первый раз смотрел он на нее и всегда воображал себе битву Тора с великанами, и как какой-нибудь смертельно раненный исполин полз умирать к океану, в муках волоча свое тяжелое тело и расталкивая коленями горы, словно кучки песка…

Скоро им с матерью придет пора собираться на север. Хельги еще никогда там не бывал, но знал по рассказам, что в Халогаланде тоже были и водопады, и сверкающие вершины, отражавшиеся в фиордах, а сами горы выглядели куда круче и неприступнее здешних. Но он всегда будет здороваться с моря со знакомым фиордом Линсетра, и на душе станет делаться тесно и тепло, когда над горизонтом плечом к плечу вырастут Сын и Отец…

Двор Кетиля Аусгримссона стоял на южном берегу соседнего фиорда; два морских залива разделял длинный мыс, кончавшийся Железной Скалой. И если говорить правду, люди предпочитали не заглядывать туда без нужды. Если бы у Железной Скалы спрятался человек, изгнанный за худые дела, даже кровные мстители не поторопились бы искать его на мысу. Все помнили: такое уже случилось однажды. В первую же ночь через фиорд долетел отчаянный крик, и люди поняли, что это оборотни поймали беглеца и сожрали на ужин…

Хельги был не из трусливых и притом носил на груди оберег, но на мысу ему было нечего делать. Он пересечет его у самого основания, там, куда как раз падала тень вершины Отца. Потом выберется на полуденный берег Кетилева фиорда и стреножит на ночь коня.

А день удался жарким необыкновенно – как бы на ночь глядя не налетела гроза! Хельги еще завернул к пастухам, что стерегли скот на зеленых горных лугах. Тропа вывела его к продолговатому белому камню, поставленному торчком; раньше такие камни называли Мернирами, и бездетные клали им богатые жертвы. Эта вера давно пошатнулась, да и рановато еще было Хельги думать о детях… но все же он вытащил из сумки лепешку, разломил надвое и оставил половинку у подножия камня. Пусть мир и урожай пребудут в Линсетре!

Псы с лаем выскочили навстречу, но скоро признали Хельги и долго извинялись, виляя хвостами. Молодые рабы, не державшие зла на хозяйского воспитанника, встретили его приветливо, налили кислого молока и тут же пустились спорить, каких коров следовало зарезать для пира. Ибо халейги явятся в Линсетр самое малое двумя кораблями – это же какая уйма народу, и хоть бы один не горазд был крепко выпить и вкусно поесть!..

Когда Хельги распрощался с ними и двинулся дальше, он скоро обнаружил, что мухи, больно жалившие коров, привязались и к нему. Он взмок от жары, и крылатые твари липли к потному телу, стремясь полакомиться кровью. Хельги сломал молодую березовую ветку и отмахивался, пока не превратил ее в ободранный прут. И поскольку мухи не отставали, он решил, что неплохо бы выкупаться, смыть с себя пот.

Перед водопадом речка разливалась в круглое озерцо шириной в полсотни шагов. Речка текла с ледников, ее вода определенно была холоднее, чем в нежившемся под солнцем фиорде, и Хельги решил, что купаться стоило именно здесь.

Он постоял на берегу, вслушиваясь в размеренный рев падуна. Вода была настолько прозрачной, что сквозь толщу в рост человека виднелась скала – поток переливался через нее сплоченной струей, еще не успевшей вспениться и раздробиться.

Здесь любили играть залетные чайки. Ловкие птицы садились на воду почти посередине озерка и сидели спокойно, пока течение не подносило их к самому краю. И лишь когда поток, казалось, готов был утащить их с собой и расшибить о камни внизу – расправляли белые крылья и взмывали высоко над бешено клокочущей пеной, на зависть всем, кто не умеет летать.

А что здесь будет твориться попозже летом, когда двинется на нерест пятнистая красавица семга и могучие рыбины длиной в две распахнутые руки начнут взвиваться над водопадом, тяжко бухаясь в озерко и грозя совсем выплеснуть его из каменной чаши!..

Хельги расстегнул пояс, скинул штаны и нагишом ступил в воду. Обкатанные камешки переворачивались под босыми ступнями. Холодная вода защекотала разгоряченное тело, и Хельги захохотал во все горло, бросаясь вперед. За шумом падуна он почти не услышал собственного смеха.

Может быть, нынче он купался тут в самый последний раз…

Хельги немалое время плескался в воде, то отдаваясь течению, то быстрыми взмахами удаляясь от водопада. Эта игра была опасной и нравилась ему, и матери о ней рассказывать он не собирался. А когда наконец он решил выйти на берег и поделиться с Буланкой последней захваченной из дому лепешкой – он увидел, что Буланка была на берегу не одна.

Лес здесь подступал почти вплотную к воде, а рокот порога не дал ему расслышать голоса и звон железных стремян. Поэтому всадники, подъехавшие со стороны перевала, заметили Хельги раньше, чем он их.

Их было человек тридцать, если не больше. Все крепкие мужчины и суровые с виду. У каждого висел при седле круглый деревянный щит, многие везли луки и колчаны, полные стрел.

Так снаряжаются в дорогу не для того, чтобы проведать друга или сосватать девушку в жены повзрослевшему парню…

Хельги огляделся и понял, что попался. Он мог, конечно, переплыть озерцо и кинуться удирать. Но лошади легко перенесут чужаков через брод, и он не успеет скрыться в лесу… Вот ведь незадача, а все потому, что он послушался матери и отправился к Кетилю сухим путем!

Один из всадников, бородатый, в нарядном полосатом плаще, подался вперед и приложил ладони ко рту.

– Эй, малый! – прокричал он, без труда перекрыв шум реки. – Поди-ка сюда!

Делать нечего. Хельги выбрался из воды и поспешно натянул штаны, с трудом просунув ноги в складки грубой шерстяной ткани, облепившей мокрое тело. Застегнул ремень с ножнами и почувствовал себя немного уверенней. Совсем ненамного. Набрал полную грудь воздуха и пошел навстречу незнакомцам.

– Я тут старший, и зовут меня Гиссуром Сигурдарсоном, – сказал ему всадник. – Ты, парень, верно, здешний и знаешь, по какой тропе ездят в Линсетр. Эйрик ждет нас пировать, да мы тут малость сбились с дороги.

Гиссур Сигурдарсон…. Хельги сразу же показалось, будто он слыхал это имя. Он принялся рыться в памяти, стараясь припомнить, и припомнил-таки, о чем рассказывал старый Эйрик прошлым летом после поездки на тинг. Этот Гиссур часто ездил по населенным дворам и заставлял кормить себя и своих молодцов. И мало где его провожали пожеланиями скоро вернуться. Тогда на тинге многие хотели совсем объявить Гиссура вне закона, но Гиссур принялся щедро раздавать серебро и отделался простым трехлетним изгнанием, да пообещал навестить Эйрика и других, кто говорил против него…

– Ну, так что, парень? – повторил Гиссур, и Хельги очень не понравилось, как шевельнулись при этом его усы. – Проводишь ты нас, или нам поискать кого-нибудь еще?

...И о чем только не передумал Хельги в этот единственный миг! Если он откажется их проводить, они же зарубят его на месте. А может, прежде еще пожарят ему пятки возле костра. И уж как-нибудь отыщут дорогу, обойдясь без него. Достаточно будет расспросить пастухов, которых они найдут по его же следам. И неоткуда узнать, успеют ли рабы разбежаться.

А если он их поведет, кто сказал, что он сумеет предупредить Эйрика и домочадцев? Хельги так и увидел жирный дым над знакомыми крышами Линсетра и мать, отчаянно бегущую к берегу. Вот она спотыкается, и Гиссур ловит пятерней ее длинные косы. Усмехается, наматывает на кулак…

Весь этот ужас промелькнул перед Хельги гораздо быстрее, чем можно про то поведать словами. Столь быстро, что Гиссур ничего не заметил, – так просто, напуганный несоображеха-парень, застигнутый без штанов и оттого слегка ошалевший…

А Хельги между тем уже понял, как следовало поступить. Каждый когда-нибудь умирает, но никто не попрекнет мать, что она, обнимавшая храбреца, родила и выкормила труса.

– Я тебя провожу, Гиссур – хевдинг, – сказал он и постарался улыбнуться как можно дурашливее. – Нам с тобой по пути, я ведь и сам еду к Эйрику в Линсетр. Мой хозяин Кетиль послал меня передать, что заболел и не приедет на пир.

Спасибо матери: в этой драной рубашке его действительно легко было принять за слугу…

Когда лошади отдохнули и Гиссур велел трогаться дальше, Хельги поехал с ним рядом, впереди всех. Умолк позади водопад, и он уверенно свернул по едва заметной тропе на незаселенный мыс, тот самый, завершавшийся далеко в море Железной Скалой.

3. Тролли железной скалы

…Вот и кончилось для него ожидание праздника, кончилось ожидание счастья, которое, если хорошенько подумать, есть уже счастье. Придут корабли, и Эйрик Эйрикссон расскажет халейгам о судьбе племянника и брата. Он ведь будет знать, что к чему.

Задуманное Хельги было просто, как древко копья. При устье фиорда, напротив Железной Скалы, день и ночь бодрствовали внимательные сторожа. Мелькнут недобрые паруса, и мигом вспыхнет костер, яркий, дымный, хорошо видимый из Линсетра и с Кетилева двора…

Погибший отец видел всего лишь двадцать семь зим. Хельги досталась жизнь почти вдвое короче, но людям запомнится, что это был все-таки сын.

– Не слишком наезжено! – сказал Гиссур, когда сворачивали на мыс. – К такому двору, как Линсетр, могла бы вести дорога пошире!

У Хельги екнуло сердце, но он вновь принудил себя улыбнуться и ответил чистую правду:

– Надобно тебе знать, мы здесь ездим на лошади по большей части туда, куда нет морского пути.

Гиссур окинул его подозрительным взглядом:

– А ты почему отправился посуху?

Хельги соврал, почти не задумываясь:

– Люди называют меня Хегни Зубатка, и ты сам понимаешь, что я не ем эту рыбу и всегда отпускаю ее, когда она попадается на крючок. Но вчера я нечаянно отведал ухи из зубатки и должен повременить ходить в море, а то как бы моя тезка еще не вздумала мне мстить!

Потом дорога вовсе сошла на нет, и под копытами коней зашуршала мертвая хвоя. Было так тихо, что Хельги поневоле прислушался: уж не крадутся ли между деревьями косматые горбуны, спешащие к негаданной поживе?.. А может, тролли притворяются соснами? И когтистые ветви протянутся к путникам, лишь только солнце опустится за горизонт?..

Гиссур начал оглядываться.

– Не нравится мне эта тропа! – сказал он зло. – Сплошные откосы! Я никогда не поверю, чтобы здесь не было лучшей дороги. Ты уверен, что едешь правильно, Хегни Зубатка?