Новогодняя ночь

Машины шли медленно. Свет фар пробивал белую стену снега только на пять метров.

Мороз ломал стволы деревьев. Они скрипели, и от этого казалось, что лес стонал.

В головной трехтонке начальник снабжения Якутской геологической партии Дмитрий Сергеевич Геметов то и дело протирал рукавицей чистое ветровое стекло и сокрушенно качал головой.

— Бабу везем, вот и не видно ни черта. Пурга.

— Все равно была бы, — возразил шофер Сейфуллин, — прогноз такой.

— Ты что, метеоролог?

Сейфуллин непонятно улыбнулся. Ссориться с Геметовым никак не входило в его планы, потому что везли сейчас, помимо оборудования для электростанции и двух кинопередвижек, шампанское, спирт, вина и всяческую снедь к встрече Нового года.

А перед отъездом из экспедиции, три недели тому назад, новый начальник Воронов, человек, как выяснилось, непьющий, объявил, что свою порцию шампанского, а равно и другого производного не только от виноградной лозы, но и от пшеничного хлеба отдаст шоферам, если груз будет доставлен в полной сохранности и к сроку.

— Вон как везу осторожненько, — сказал Сейфуллин, забыв о том, что рядом с ним не Воронов, а Геметов.

В силу профессиональной проницательности снабженец понял, куда клонит Сейфуллин, и ответил загадочно:

— С неба звездочка упала.

Сейфуллин внимательно поглядел на небо, ничего, конечно, кроме беспросветной белой мглы, не увидел, но дипломатично согласился:

— Да, бывает…

…Шофер второй машины, Проценко, ехал один и пел. Он всегда пел. Он даже думал словами стихов или песен. Когда Проценко хотел объясниться с медсестрой Людочкой, он говорил:

Людочка смеялась и садилась рядом с ним. Проценко лихо закидывал ногу за ногу, пощипывал струны гитары и запевал томно:

Людочка теребила косынку.

— нерешительно заканчивал Проценко и всегда после этих слов норовил Людочку обнять. Но каждый раз после этой неудачной попытки он оставался один.

— Эх, неприятно! — вздыхал он и тоскливо смотрел в бесконечную веселую пропасть синего дачного неба.

…В третьей машине вместе с шофером Гостевым ехала Наташа. Сначала девушка ему не понравилась. Он косил глазом весь первый день пути, изучая ее профиль. Шофер видел курносый нос, ямочку на щеке и мохнатые серые ресницы. Второй и третий день Гостев беспрерывно курил. Курил так, что в кабине, где воздух был раскаленным от маленькой печки, делалось сине, как в тайге летом после грибного дождя.

Вечером третьего дня решили заночевать в пути, потому что до ближайшего зимовья осталось километров пятьдесят, а по такой пурге, да еще ночью, эти пятьдесят километров могли бы оказаться похуже других пятисот.

Наташа вызвалась дежурить. Шоферы уснули сразу же, как по команде. Девушка сидела рядом с Гостевым и думала о том, как ее встретит Воронов. Он не знал, что она едет к нему. Собственно, Воронов и не мог знать, потому что никто не верил, что машины смогут пробиться в поселок, за тысячу километров, в декабре, месяце буранов…

Моторы работали на холостом ходу, убаюкивая. Лихо, по-разбойному посвистывал ветер. Наташа вылезла из кабины и пошла к головной машине.

Геметов спал на плече у Сейфуллина, подложив под щеку ладони, сложенные лодочкой. Во сне он был не страшным, не таким, как показался Наташе в первый день, в Якутске, когда она умоляла снабженца взять ее с собой. Геметов тогда раскричался и заявил, что у него тара. Почему тара, какая тара, он не объяснил.

Наташа пошла в обком, и только это спасло ее от зряшнего трехмесячного пребывания в городе. Геметов рассвирепел и заиграл желваками.

— Я думаю, что экспедиция без вас не погибнет, — сказал он Наташе, когда они вместе вышли от инструктора промышленности, — но если погибнем мы, так только из-за того, что вы едете вместе с нами. Я, знаете ли, боюсь женщин в дороге.

— Правильно делаете, — согласилась Наташа и, не попрощавшись, пошла в гостиницу собираться.

«Через неделю я буду с тобой, Воронов», — думала девушка и не могла сдержать счастливой улыбки.

…Первым проснулся Проценко. Он проснулся от того, что отлежал себе шею.

Он пропел это бодрым голосом и отправился будить Геметова. Ему он пропел ту же песенку.

— Лемешев, — гордо сказал Сейфуллин. Геметов протер глаза и ответил:

— Значительно хуже.

Наташа осторожно разбудила Гостева. Тот сладко потянулся, зачмокал губами, хрустнул пальцами и спросил:

— Ма, эт ты?

Увидев Наташу, он покраснел и, чтобы скрыть смущение, закашлялся. Потом с такой силой нажал на акселератор, что мотор, казалось, должен был лопнуть от напряжения.

Наташа села рядом с Гостевым и уснула сразу же, уронив голову на его руку.

— А я повторяю, что баба несет водителю автомобиля несчастье. Это очень правильно, — мрачно заметил Геметов, — потому как примета такая есть…

Дорогу замело так, что головная машина забуксовала. Геметов с Сейфуллиным вылезли из кабины, позвали Проценко и втроем двинулись к гостевской машине. Они заглянули к нему, увидели, что девушка спит на плече шофера, и пошли расчищать путь одни.

Стометровую полянку одолели за полчаса. Когда машины въехали в тайгу, Сейфуллин отер пот со лба и сказал мечтательно:

— Сейчас бы семьдесят пять грамм шампанского…

— А двадцать грамм спирта хочешь?

Зная хитрый нрав снабженца, Сейфуллин ничего не ответил, а только вздохнул.

— Чего вздыхаешь?

— Дедушку вспомнил.

— Больше никого не вспомнил?

— Никого.

— Ну, тогда жми.

Машины шли медленно, и снег отлетал от них тугой, словно каучук. Дорогу теперь приходилось расчищать почти через каждые десять километров. Лбы у водителей начали шелушиться от пота, козырьки шапок оторвались и все время налезали на глаза. Геметов скрипел зубами. Проценко пел:

Гостев поправлял его:

— Шесть, шесть шагов.

— Восемь, — замечал Сейфуллин, — я сам высчитывал.

Наташа смеялась. Геметов переставал скрипеть зубами и переглядывался с шоферами.

А когда во время очередного привала Наташа отобрала у всех шапки и пришила козырьки, Геметов сказал:

— От имени и по поручению, словом… большое спасибо…

Утром 31 декабря Геметов начал нервничать. До экспедиции оставалось никак не меньше сорока километров, причем самых страшных: дорога шла вдоль реки, похожей сейчас на лестницу, составленную из битых, нагроможденных друг на друга зеркал.

Из синего прибрежного льда торчали деревья, обернутые в белую вату инея.

— Слушай, Хатиб, — обратился Геметов к Сейфуллину, — а ты быстрее ездить умеешь?

— По шоссе — да.

Дорога петляла вдоль реки, а потом внезапно свернула в тайгу. Снега здесь было чуть поменьше, и Сейфуллин сразу же наддал газ. Так проехали несколько километров, и Геметов даже замурлыкал песню. Он представлял себе, какая в экспедиции будет радость: электричество и шампанское к Новому году.

Он представлял себе, как геологи станут благодарить его, как Воронов даст ребятам премию в месячный оклад, как закрутят кинофильм «Мы из Кронштадта», как во все дома придет электричество. Словом, Геметов представлял себе самые радужные картины. Поэтому он недовольно нахмурился, когда Сейфуллин притормозил.

— В чем дело?

— Полянка хитрая, Дмитрий Сергеевич.

— Проскочим.

— Боязно.

— Хатиб, — сказал Геметов с укором, — мне стыдно слушать тебя.

Машина рванулась с места. Стрелка спидометра заметалась, как вратарь в воротах проигрывающей команды. В кабине стало жарко, словно в бане. Геметов оглянулся:

Проценко несся за ним впритык.

«Вот дурень, — подумал Геметов, — воткнется же». Он распахнул дверцу, стал на подножку и закричал:

— Не наступай на пятки!

Проценко ничего, конечно, не услыхал. Геметов махнул ему рукой: мол, отстань, — но в ту же секунду почувствовал резкий удар в плечо. Пальцы его разжались, и, описав в воздухе дугу, он упал головой в сугроб.

Когда Сейфуллин вытащил его из снега, Геметов ошалело сказал:

— Прямо как из рая вынули. Там все белое.

Потом он посмотрел на Сейфуллина, на Проценко с рассеченным лбом, на его помятую машину, на Гостева с Наташей, которые бежали к нему со всех ног, и сказал:

— Плохо, ребята, дело…

…Гостев взял Проценко на буксир, а Сейфуллин с Геметовым двинулись следом, выкопав передние колеса своей машины из глубокой ямы, занесенной снегом.

Сейфуллин то и дело посматривал на стрелку Уровня масла. Давление неуклонно падало.

— Наверное, сальник, — сказал он Геметову, который все время вертел шеей, вспухавшей с каждой минутой все больше и больше…

Проценко в своей машине кусал губы и вытирал со лба кровь, которая сочилась из-под марли. Он взглянул на себя в зеркальце и пропел:

Голова обвязана, кровь на рукаве, След кровавый стелется по сырой земле.

Проценко до боли в суставах сжимал руль, потому что ехать на буксире было необычайно трудно. Снег лежал сухой, крупчатый, пошедший кое-где наледью. От этого машина вихляла, как новичок на катке.

Избушка зимовья, рубленная позапрошлым летом в центре безмолвия, на поляне, стиснутая со всех сторон сильными, заломленными в небо руками деревьев, казалась здесь чем-то сказочным, декоративным.

Луна стояла как раз над поляной. Снег искрился так ярко, что думалось, будто с луны кто-то бросал зажженные спички. Но спички эти были лунными, холодными, как бенгальский огонь, который не может согреть, а уж зажечь — тем более. Только густым черно-белым тучам, окружавшим желтый диск, было, по-видимому, жарко от ночного светила, потому что все они проносились мимо луны на порядочном расстоянии, опасаясь растаять, разорваться на мелкие, беспомощные клочки…

— Приехали, — облегченно вздохнув, сказал Гостев, но тут же вздрогнул, услыхав позади три протяжных гудка — сигнал тревоги.

— Эй, — кричал Сейфуллин, — сюда! У меня мотор заглох!

— Вот тебе и приехали, — сказал Гостев Наташе. — Аида к ним, посмотрим, в чем дело…

В зимовье стало тепло. Проценко сидел, нахмурив брови. Наташа перебинтовывала ему голову, а он внимательно следил за ее быстрыми руками.

Потом Наташа растерла шею Геметову. Тот кряхтел и морщился. Когда девушка закутала его шарфом, он одобрительно хмыкнул:

— Молодец ты с нашим братом управляться.

— Велика наука, — улыбнулась Наташа.

Проценко остался верен себе. Он пропел:

Все отчего-то замолчали. Маленькое окошко, наполовину застекленное, наполовину забитое фанерой, было похоже из-за полукруглой формы на одноглазого волшебника.

Сходство это дополнялось тем, что как раз над ним висели ветвистые оленьи рога.

— А не встретить ли нам Новый год? — вдруг спросил Сейфуллин. — Все равно здесь засели.

— Никто не засел, — рассердился Геметов. — Гостев у нас персонаж положительный, ему и ехать в экспедицию. А мы подремонтируемся — и следом.

— Я с Гостевым, Дмитрий Сергеевич, — сказала Наташа, но, увидав потемневшее лицо снабженца, добавила тихо: — Разрешите, пожалуйста…

Геметов несколько раз подряд глубоко задохнулся махорочным дымом, потом потушил цигарку о стол и отшвырнул в угол.

— Неистовая ты, ей-богу…

— Спасибо вам, Дмитрий Сергеевич. Значит, можно?

— Сказал же… Пошли машины перегружать, ребята!

Консервированные фрукты, икру, печенье, бутылки со спиртом, вино и шампанское перенесли в гостевский «ГАЗ», а передвижки и оборудование для электростанции — к Проценко.

Пальцы на морозе стыли. Бутылки с шампанским были скользкие, то и дело падали в снег. Каждый раз, когда бутылка падала, Геметов начинал кричать:

— Что, руки у тебя отсохли, да? Рак кожных покровов у тебя, да?

Когда Проценко выронил сразу две бутылки, а Геметов особенно сильно раскричался, Сейфуллин сунул в карманы несколько банок консервов, три бутылки шампанского и пошел в избушку зимовья.

Геметов сначала растерялся, а потом заорал:

— Чего, чего?!

— Я хоть и татарин, — медленно, с расстановкой ответил Сейфуллин, — а Новый год встречаю по-христиански. Ясно? А это, — он хлопнул себя по набитым карманам, — усушка и утруска. Для вашей перестраховки, потому что никто и слова не скажет.

— Ну и жох, — протянул Геметов. — Ладно, черт с тобой, возьми еще и спирта.

«Воронов, любимый мой Воронов, — думала Наташа, перегружая тюки с крупами, — скоро, совсем скоро я увижу тебя…»

Через полчаса все столпились вокруг стола. Геметов раскупорил бутылки. Выпили за счастье в Новом году. Проценко принес из машины гитару и заиграл «Амурские волны».

Наташа взглянула на часы и сказала:

— Товарищ Гостев, разрешите мне пригласить вас на вальс.

Длинный, нескладный Гостев покраснел.

— Я не умею, — тихо ответил он и спрятал ноги под табуретку.

В печке трещали дрова. В запотевшем окошке отражался тусклый свет переносной лампы. Стены зимовья пахли малиной и вяленой рыбой. Янтарные капельки смолы застыли невыплаканными слезами. Проценко смотрел на девушку грустно, с любовью.

Гостев вспоминал свою дочь Дашку. Сейфуллин в мохнатых унтах, с застывшим лицом танцевал с Наташей вальс. Он держал девушку почти на весу, потому что пол был неровный, со щелями.

Потом Наташа танцевала с Геметовым.

— А я безногий, что ль? — перестав играть, спросил Проценко. Он обхватил Наташу за талию и, сам себе напевая, прошел с ней два круга.

Гостев поднялся, как только Наташа кончила танцевать, нахлобучил ушанку и сказал:

— Ну, пока! Я поехал потихоньку.

И вышел, не дожидаясь девушки.

— сказал вслед ему Проценко.

Наташе стало радостно и весело: она была очень молода и поэтому радовалась всегда, когда чувствовала, что нравится окружающим.

Все вышли провожать их.

— Осторожней, парень, — сказал Геметов, — дорога — сам знаешь.

— Чего там…

— Там «чего» нет, — ответил Геметов, — не терпевший никаких морфологических неточностей в речи, — а вот «ничего» там быть может. Постиг?

Когда машина тронулась, Наташа увидела, как шоферы вынесли переноску и все втроем полезли под проценковскую машину.

«Как же они будут в такую стужу ремонтировать? — подумала Наташа. — Разве мыслимо?» Девушка закрыла глаза и сразу же увидела Воронова. Она счастливо засмеялась.

Гостев недоуменно посмотрел на нее.

…Лед вспузырило, как простоквашу.

— Через реку махнем, — сказал Гостев, быстро взглянув на светящийся циферблат часов, — а там до дома пять километров.

— Успеем к двенадцати?

— Должны.

— А Геметов волновался…

— Правильно делал. В тайге без дружбы нельзя.

Наташа не поняла.

— Ну, когда один, — пояснил Гостев. — В тайге одному нельзя, пропадешь зазря.

— Это верно, — согласилась девушка.

— У меня к вам вопрос.

— Какой?

— Вы нашему товарищу Воронову не родственницей будете?

Наташа улыбнулась.

— Нет.

— Странно, — вдруг обрадовался Гостев. — А то мне ваша личность показалась знакомой. У Воронова на столе стоит. Только там значительно некрасивше. Это точно.

Гостев посмотрел на девушку, увидал ее профиль, хотел сказать что-то, но не успел: впереди чернела полынья. Гостев вывернул руль и почувствовал, как у него сразу же вспотели ладони: что-то захрустело так, будто рвали коленкор. Наташа уперлась руками в сиденье, чтобы не удариться лбом о стекло. Передние колеса провалились под лед.

Гостев рванул рычаг коробки скоростей вверх и дал задний ход. В ту же минуту раздался треск, но теперь уже с боков. И в кабину хлынула дымная, обжигающая вода.

Наташа вскочила на сиденье. Гостев распахнул дверцу и прыгнул вниз. Через мгновение он прохрипел:

— Давай сюда!

Наташа заглянула вниз и увидела Гостева. Он стоял по горло в воде. Его лицо стало белее снега. Это было так страшно, что девушка зажмурилась.

— Скорей, черт! — заорал Гостев. — Скорей.

Наташа шагнула вниз и почувствовала, как ее подхватили сильные руки шофера. Он держал ее над головой и нес к берегу. Руки у него дрожали, глаза налились кровью, а тело покалывало тысячью иголок, не больно, но противно.

Он добрел до берега и бросил Наташу в снег. Здесь, у берега, ему было так же, как и около машины, почти по горло. Он начал карабкаться, но лед был свежий, скользкий. Гостев все время падал вниз, в воду. Наташа протянула ему руки.

— Держись!

Гостев взял ее пальцы и, упершись ногами в крутую стенку ледяного берега, начал подтягиваться. Наташа заскользила. Как она ни старалась упираться коленями, снег под ней полз прямо в черную полынью, к Гостеву. Он увидел это. Разжал пальцы.

Упал в воду, и брызги, поднятые им, сразу же зазвенели льдинками. Гостев пошел вдоль берега, отыскивая место, где можно было бы выбраться из воды. Он шел, словно ледокол в Арктике: от него отскакивали маленькие льдинки и тонко звенели, сталкиваясь друг с другом.

Наташа бежала по снегу, проваливалась, вылезала и кричала не переставая:

— Давай руку! Давай руку, Гостев!

Шофер упрямо мотал головой и брел все дальше, к тому месту, где рядом с водой из снега торчала стеклянная ива. Там он вылез и упал в снег.

— Беги вдоль по берегу, — сказал он девушке, задыхаясь, чувствуя, как сердце у него поднималось к горлу. — Беги! Ну!

— Ты что? — испуганно спросила Наташа, увидав, как весь он, на глазах, покрывался хрустящей корочкой льда.

— Что ты?! — закричала девушка, и лес отозвался смешливым многоголосым эхом.

Когда женщина чувствует, что мужчина, спутник в трудной дороге, слабее ее, она может стать впереди, она может повести его за собой. Но когда женщина знает силу своего спутника, его мужество, а потом видит его бессильным, не таким, каким привыкла видеть всегда, вот тогда она теряется, становясь только женщиной, которая призвана любить, бояться и жалеть.

— Беги! — снова прохрипел Гостев. — Вдвоем нам ни к чему…

Наташа заплакала, а потом схватила Гостева за воротник, рванула на себя и с размаху, что есть силы, Ударила его по лицу.

— Не надо, — прошептал Гостев, — больно мне.

Девушка почувствовала, как у нее напряглись мышцы шеи. Она снова схватила Гостева и снова начала его бить по лицу. Потом стащила с него ватник и джемпер.

Ватник, хрустнув, сломался. Наташа сорвала с плеч свою куртку и стала втискивать в теплые рукава холодеющее тело Гостева. Наташа застегнула на нем все пуговицы, рванула Гостева на себя и посадила в снег. Он упал. Наташа снова посадила его, а он снова упал. Тогда девушка стала бить его руками по холодному лицу, ногами толкать в ребра и живот.

— Больно, — зло сказал Гостев.

Наташа засмеялась сквозь слезы: «Больно — это тепло…» Девушка стащила с себя меховые штаны. Холод сразу же прошел сквозь легкую фланелевую ткань лыжных брюк. Эти брюки ей сшила в Москве бабушка по последней моде: узенькими, с накладными карманами и белой строчкой по швам. Наташа развязывала шнурки у лодыжек и все время следила за тем, чтобы Гостев не упал в снег. Но он все-таки упал. Наташа подскочила к нему, схватила за руки и принялась разводить их в стороны, стараясь разогреть Гостева. И вдруг Наташа подумала: «Ведь в машине спички и спирт. Это спасение!» Она оглянулась на полынью, на машину, которая врастала в лед, на стеклянную иву у берега, на долговязого человека с белым лицом, который только что спас ее, и побежала к реке.

— Стой! — закричал Гостев.

Ему показалось, что кричал он зычно и громко. А на самом деле он свистяще шептал:

— Стой! Стой! Наташа! Стой!

Девушка бежала по льду. И тогда он поднялся. Как пьяный, раскачиваясь из стороны в сторону, Гостев пошел следом за Наташей. И чем дальше и быстрее он шел, тем больше чувствовал в себе силу, которая победит холод.

Сейфуллин, Проценко и Геметов лежали под машиной на тулупе. Геметов светил переноской, а шоферы лихорадочно кончали ремонт. Решили сделать одну проценковскую машину и на ней привезти в партию кинопередвижки и движок, чтобы в новогоднюю ночь у людей был свет.

— Да, — продолжал Сейфуллин, усмехаясь, — посмеются над нами, как нагрянем. Я, между прочим, очень обожаю консервированные сливы с манной кашей. Вернемся — две банки съем.

— Так я тебе две банки и дам! — возразил Геметов.

— А за героизм?

Все засмеялись. Сейфуллин торопился, и поэтому гаечный ключ то и дело соскакивал с пробки маслобака.

— Черт, — сквозь зубы сказал Сейфуллин и выругался.

— простонал Проценко и закончил прозой, которую так презирал: — Башка, ребята, лопается.

— Потерпи, браток, — попросил Геметов, — немного уж осталось.

Проценко крякнул и снова, как фотограф в темный мешок, запустил руки в мотор.

Стараясь хоть чем-нибудь помочь шоферам, Геметов начал рассказывать смешные анекдоты.

«Хороший какой мужик, — подумал Сейфуллин, — беспокойный и заботливый…» Он посмотрел на снабженца и улыбнулся ему. Тот сморщил лицо и сказал:

— Неспокойно у меня на душе за наших. Просто черт знает как скребет. Не надо было их одних пускать. Пропади это шампанское пропадом!

Проценко довернул гайку, бросил ключ и сказал:

— Все. Поехали.

…Воронов проснулся оттого, что в дверь громко стучали ногами. Он нашел рукой очки на тумбочке, быстро надел их и крикнул:

— Кто?!

— Я, Геметов.

— Молодец, старина! — засмеялся Воронов, натягивая джемпер.

— Да скорей откройте! — крикнул Геметов.

Воронов босиком подбежал к двери, откинул щеколду. В комнату вошел снабженец. На руках у него лежала белая Наташа. Воронов отступал, пока не сел на кровать.

— Пустите, — попросил Геметов, — я ее положу.

Воронов встал, взял у него из рук девушку и, склонившись над ней, спросил:

— Наташа, Наташенька, ты слышишь меня?

Девушка открыла глаза, узнала Воронова и заплакала.

— Ну, с Новым годом вас! — сердито сказал Геметов. — А я пошел Гостева спиртом лечить. Поморозился парень. Да, товарищ Воронов, гречку сейчас раздавать или вместе с рыбными консервами? Я трески привез…

Воронов не слушал его. Он смотрел в Наташино лицо неотрывно, жадно. Геметов покачал головой. Пошел к двери и уже с порога сказал:

— А подруга ваша — девка что надо.

…Стрелки маленького будильника показывали половину третьего. Новый год пришел, а с ним пришло счастье…

…О моей поездке к геологам в нашей газете было напечатано совсем немного. На третьей полосе, в нижнем левом углу, петитом было набрано: