1

Бывший чин охранки Андрей Егорович Турчанинов, помогавший Дзержинскому и его друзьям, бежал из Варшавы, заметив за собой слежку. Скрыться помогли товарищи — через Закопаны ушел в Вену, оттуда отправился в Париж и, устроившись ночным портье в отеле «Фридланд», снял мансарду на Монмартре (без умывальника, туалета и зеркала). Первый месяц отсыпался, поначалу мучили кошмары, постоянно видел желтоватое, нездоровое лицо полковника Глазова, его мертвые глаза и, вскакивая с узенькой деревянной койки, махал руками над головою, стараясь оттолкнуть от себя недруга.

Лишь по прошествии нескольких месяцев успокоился, сны сделались красочными, пасторальными, повторявшими прожитый день видел прогулки по набережной Сены мимо лотков букинистов, отдохновение за столиком открытого кафешки на Монпарнасе, когда можно взять «Эвиан» и просидеть со стаканом безвкусной минеральной воды хоть полдня, наблюдая прохожих, ни им до тебя нет дела, ни тебе до них, вот жизнь, а?!

Спустя полгода Турчанинов отправился в библиотеку Сорбонны, подивился тому, как легко здесь можно записаться в читальню — никаких паспортов или бланков от столоначальника внес аванс, и сиди себе в зале весь день! Уплатил еще побольше — бери книги на дом. Получив русские и польские журналы и газеты, Турчанинов прочитал их самым внимательным образом, лишний раз подивился тупости петербургских властей которые видели главную угрозу Двору со стороны эсеровских бомбистов, а надеждой трона считали правых националистов, захлебывавшихся от истерического кликушества по поводу величия традиций и незыблемости особой духовности «третьего Рима», вольные или невольные провокаторы, думал Турчанинов, каково такое слушать инородцам?

Во дворцах Петербурга не видели главного, социал-демократия с ее проповедью социальной справедливости свободы и братства народов несла в себе организованную постоянно растущую угрозу самовластию.

Беда сановников видимо заключалась в том что с эсерами, с их террором бороться было легче чем с энциклопедизмом эсдеков, с ясной программой и твердой линией, которая в отличие от эсеровское легко корректировалась ЦК — в зависимости от постоянных изменений общественной жизни России Власть предержащие в Петербурге, даже если бы и решились, просто-напросто не были готовы к диалогу с социал-демократией, что могли противоположить эрудиции выдающихся теоретиков старые деды и молодые волкодавы, лишенные понимания истории и страшащиеся фундаментальных основ политической экономии как черт ладана?!

То что дни империи сочтены, Турчанинову стало ясным еще в девятьсот пятом, когда он столкнулся с Дзержинским лицом к лицу. Джордано Бруно можно было сжечь, но ведь идея не боится пламени раз сформулированная, она становится вечной категорией, ее торжество — вопрос времени, идиотизм инквизиции, как бы ужасен ни был, понятие преходящее, тогда как опережающая шаблонность представлении, бытующих в данный исторический период, — категория постоянная, раз мысль состоялась, — значит, состоялась она рано или поздно обречена на победу над тем, что изжило себя.

Просмотрев последние выпуски газет, столбовой дворянин Турчанинов еще раз горестно подумал о несчастной России, которую ждут горькие времена, стоять в стороне — преступно по отношению к моему доброму, доверчивому, терпеливому талантливому народу, единственная возможность принести ему пользу, хоть как-то реализовав себя, — возобновить контакт с поляком Дзержинским. Иного пути нет. Поляк — надежда России? Хм-хм!

Письмо, отправленное по одному из тех адресов, что Юзеф назвал ему, когда прощались в Варшаве, видимо, не дошло, хотя было совершенно безобидным по содержанию.

Второе также осталось безответным.

Лишь третье письмо попало адресату, Юзеф ответил, что он тронут весточкой от милого «Анджея», осведомлялся, как тот устроился, не нужна ли помощь с «учебниками», советовал посещать лекции парижской профессуры, связанные с «абстрактными науками», и сообщал, что «Мацей» ныне довольно часто занимается «математикой» в «технологичке», прилежен точным наукам, «вы его помните, он провожал вас на железную дорогу».

Это «Рыдз», понял Турчанинов. Высокий парень с очень румяным лицом, именно он отвез меня на вокзал, чтобы передать тем, которые затем переправили через границу в Татрах.

Нашел его легко, в библиотеке «технологички», потянулся было с объятием, но Рыдз тактично уклонился; руку тем не менее пожал крепко, дружески.

— Юзеф сказал, чтобы я наладил с вами связь, вот я и пришел, — сказал Турчанинов.

— Замечательно, Анджей, — ответил поляк, собирая в потрепанную матерчатую сумку свои книги. — Пошли выпьем кофе. Угощаю я, мама перевела денег.

— А я получил недельный заработок. Берегите деньги мамы, отдадите товарищам. Или вернете старушке.

Рыдз усмехнулся:

— У старушки, которой всего сорок пять лет, мильон, Анджей. Она у меня банкирша. Так что с ней все в порядке. Кстати, Юзеф просил вас взять еще один псевдоним, на всякий случай. Он предложил «Ядзя». Не возражаете?

— Конечно, нет «Ядзя» так «Ядзя».

— Юзеф будет использовать этот псевдоним лишь в самых крайних случаях, когда дело особенно секретное и отлагательств не терпит.

Они вышли на бульвар, присели за столик уличного кафе; Рыдз поинтересовался:

— Не голодны? А то можно спросить ветчины.

— Ветчины? — Турчанинов улыбнулся. — От ветчины не откажусь, это стало для меня деликатесом.

— Скажите, Анджей, вам не приходилось встречаться с Меньшиковым или Бакаем?

— Разве они здесь поселились?

— Да.

— Я слыхал, что Бакай свободно ездит в Россию…

— У нас нет такой информации. Нам доподлинно известно, что они сейчас сотрудничают с Владимиром Львовичем Бурцевым… Кстати, когда вы служили в охранке, не приходилось знакомиться с его наблюдательным формуляром?

— Что-то видел… Он ведь сам до девятьсот пятого года работал в терроре?

— Вроде бы так… Во всяком случае, он это утверждает…

— Да, да, он был в терроре… Потом, после манифеста семнадцатого октября, отошел от партии, в ЦК эсеров по этому поводу достаточно много говорили…

— В негативном плане?

— Как сказать… Пытались понять побудительные мотивы… Он ведь скандалист, этот Бурцев… Знаете, уж если есть истовые правдолюбцы, так только в России, вроде боярыни Морозовой, — хоть на смерть, но обязательно с двумя перстами над головой…

— А кого в охранке знали из эсеровских лидеров?

— Всех. Думаю, всех наиболее заметных…

— По памяти можете перечислить?

— Попробую Чернов, Гоц, Авксентьев, Зензинов, Савинков, Дора Бриллиант.

— А еще?

— Стеблов, Аргунов, Мякотин.

— А еще?

— Больше не помню.

— Попробуйте вспомнить

— Нет, положительно в ум другие имена никак не идут…

— А Евгений Филиппович Азеф? — спросил Рыдз, отхлебывая кофе из тяжелой чашки — Эта фамилия проходила в документах?

— Азеф? Которого Бакай и Бурцев обвиняли в провокации?

— Не знаю. Видимо.

— Нет, Азеф в материалах не проходил. Я достаточно много работал по эсерам, переработал много бумаг о ЦК, но эта фамилия в документах охраны не проходила.

Рыдз мягко улыбнулся.

— Анджей, пожалуйста, не употребляйте в разговоре со мной слово «охрана». В этом застенке изнасиловали мою сестру… И она сошла с ума. А когда ее вылечили, повесилась… Будучи беременной… Для меня нет понятия «охрана». Только «охранка». И никак иначе. Ладно!?

— Конечно, конечно, — ответил Турчанинов, ощутив тягостное неудобство.

— Не сердитесь, если я был резок, хорошо?

— Да разве это можно назвать резкостью? — Турчанинов пожал плечами. — Вы сказали вполне по-европейски. Я исповедую именно такую манеру разговора: с самого начала определить все своими именами, тогда легко иметь дело с собеседником, ничего недосказанного.

— Спасибо, Анджей… Теперь мне бы хотелось передать вам еще одну просьбу Юзефа… Не сочли бы вы возможным посетить Бурцева?

— Это нужно для вашей партии? Или для Юзефа лично?

Рыдз закурил.

— Неразделимые понятия.

— Конечно, готов… Хотя в отличие от Меньшикова и Бакая я оказывал такую помощь Юзефу… вашей партии, которая по законам империи подлежит суду… Скорее всего военному. Я ведь преступил присягу, так что охран… охранка, включив меня в розыскные листы, вполне может потребовать моей выдачи и у французской полиции, если узнает о моих контактах с Бурцевым.

— Я встречусь с Бурцевым и объясню ему вашу ситуацию. Думаю, он отнесется к вашему особому положению с пониманием.

— Да, такой визит был бы весьма уместен.

— Хотя, — Рыдз снова улыбнулся своей мягкой, женственной улыбкой, — я тоже в розыскных листах, ушел из-под виселицы…

— Тогда не надо! Ни в коем случае, — воспротивился Турчанинов. — Я все устрою сам, спишусь с ним, договорюсь о встрече на нейтральной почве, вам рисковать нельзя.

— Спасибо, Анджей, это так трогательно. Тем не менее сейчас я отвечаю за вашу безопасность, а не наоборот… Давайте увидимся здесь же, завтра, в девять. Вас это время устроит?

— В десять. Я сдаю свой пост в девять… Я теперь служу ночным портье, смена кончается не ранее девяти пятнадцати… Пока все передашь сменщикам, то да се…

— Денег на жизнь хватает?

— Вполне, благодарю.

— А на ветчину? — Рыдз снова улыбнулся. — Юзеф уполномочил меня передать вам некоторую сумму… Лицо Турчанинова замерло.

— Видите ли, я какой-никакой, но русский дворянин… Я не умею принимать вспомоществование от кого бы то ни было. Так что просил бы вас более к сему предмету не возвращаться. Завтра в десять здесь же, честь имею.

— Минуту, — остановил его Рыдз. — Вы напрасно сердитесь, Анджей. В нашем обществе взаимная выручка не считается обидной. Мы живем несколько иными, скажем так, нравственными категориями. Они основаны на абсолютном доверии друг к другу… Вам, возможно, понадобятся деньги для работы… Для нашей работы. Вот в чем дело. И это не есть какая-то подачка… Или тем более оплата услуги… Рациональная оценка сложившейся ситуации, всего лишь. Ваше бывшее звание в охранке ротмистр?

— Точно так.

— Никаких документов, удостоверяющих вашу личность, не сохранилось?

— Все сохранилось, как же иначе… Иначе на острове Сен Луи* не дадут продления вида на жительство.

— Но вы здесь обосновались не под своим именем?

— Конечно. У меня вполне надежный паспорт, — Турчанинов усмехнулся, — выкраден из охран охранки.

— До завтра, ладно?

Турчанинов не удержался, шутливо передразнил Рыдза.

— «Вадно». Поляка сразу можно определить по вполне французским буквам — "в" и "л".

Рыдз рассмеялся.

— До встречи, Анджей.

2

Квартира Владимира Львовича Бурцева, которую он снимал на Ваграме, являла собою Румянцевскую библиотеку в миниатюре стены трех комнат, широкого коридора, даже кухни были заставлены самодельными стеллажами, набитыми книгами, журналами, большими папками с газетными вырезками, бюллетенями заседаний Государственной думы, выпусками правительственных вестников; запах кофе был постоянным; Бурцев варил его по-студенчески, на спиртовке; пил из крохотной чашки, всего на два глотка, длинные зубы от постоянного курения и крепчайшего кофе были желты, подшучивал над собою «Вроде старого коня — не заметил, как жизнь просквозила».

Рыдза признал сразу же, но, однако, настоящим именем называть не стал, осведомился, как следует обращаться; выслушав ответ— «Мацей», удовлетворенно кивнул и, пригласив устраиваться в кабинете где свободного пространства почти не было, оттого что кипы новых не проработанных еще газет валялись на полу, между скрипучими разностильными стульями, отправился готовить кофе.

Вернувшись со своей крохотной чашечкой и стаканом для Рыдза осведомился:

— Чем могу служить?

— Владимир Львович мы получили данные, которые бы хотелось перепроверить. Один наш товарищ видел как глава боевки социалистов-революционеров садился в экипаж некоего полицейского чина носящего цивильную форму.

— Это вы про Азефа?

— Да.

— Ну и что?

Рыдз опешил.

— То есть как?

— А так, — хохотнул Бурцев. — Для меня совершенно ясно что Азеф — провокатор. И я про это как вам, по-видимому известно, неоднократно заявлял. Но ведь ЦК постоянно берет его под защиту.

— Чем вы это можете объяснить?

Бурцев разбросал руки, словно драчливый петух крылья.

— А вы?

— Партия переживает кризис, — ответил Рыдз убежденно. — Мы об этом писали неоднократно.

— Я, как бывший эсер слушаю это с болью, но увы Ленин тут прав, — вздохнул Бурцев, — именно кризис.

— Мне тоже это больно слышать Владимир Львович. Я имею множество друзей эсеров, честнейшие люди огромного личного мужества и чести.

— Да уж этого не занимать.

— Однако. Владимир Львович, товарищ, получившии информацию об Азефе крайне щепетилен в вопросе обвинения кого бы тот ни было, да тем более в провокации. Этот товарищ просит вас встретиться с человеком который бежал из охранки после того, как оказал нам реальную помощь. Вполне серьезную. Он в розыскных листах ему грозит военно-полевой суд. Если французы выдадут его Петербургу надо ждать еще одного обвинительного приговора. Мы можем надеяться, что использование вами этого человека не нанесет ему ущерба?

— Хотите чтобы я встретился с анонимом?

— Да.

— Как правило я работаю с теми, кто принимает на себя ответственность товарищ Рыдз.

— Этот человек возможно еще пригодится нам для борьбы. Мы стараемся оберечь его от провала.

— Проверяли его? Надежен?

Рыдз ответил вопросом.

— А вы Меньшикова с Бакаем проверяли? Надежны?

— Да.

— Двойной игры с их стороны быть не может?

— Нет. Ведь именно они помогли мне разоблачить провокатора Зинаиду Жуженко.

— Адъютанта «Казбека»?

— Да.

— «Казбек» — это Сладкопевцев?

— Он же в борьбе. Я не вправе открывать псевдонимы тех, кто продолжает бой с самодержавием.

— Простите.

Бурцев начал ловко лавировать между кипами газет по-петушиному забросив руки за голову чудом сидевшую на тоненькой шее остановился перед Рыдзом нагнулся к нему спросил:

— Ну хорошо допустим я встретился с вашим человеком анонимно. Он дал мне новую информацию, которая понудит ЦК социалистов-революционеров хоть как-то откликнуться на новые улики. Но ведь тогда Чернов с Савинковым неминуемо потребуют встречи с моим с вашим свидетелем. Как быть?

— Давайте начнем а? За это время я снесусь с моими товарищами.

— Что ж попробуем.

— У меня кстати есть внешний портрет того полицейского чина который встречался с Азефом. Это была не случайная встреча он его в извозчике ждал в экипаже.

— Послушаем, — откликнулся Бурцев. — Давайте-ка портрет.

— Глаза стальные с прищуром веки припухлые усы чуть правленные вниз, нос прямой лоб высокий выражение лица сосредоточенное особых примет нет крепкого телосложения, довольно широкоплеч рост высокий по здешним меркам под метр восемьдесят пять, с аршинами я путаюсь.

— Хм. После девятьсот пятого года новые начальники департамента и охраны не очень-то позволяют печатать свои фотографические портреты. На Виссарионова не похож на Комиссарова тоже.

— Кто из чинов полиции был на процессе депутатов первой Думы?

— Информация не поступала но кто-то был вокруг здания кишели филеры, ждали кого-то.

— Не Герасимова?

— У меня есть только одна его фотография Давняя когда он в начале девяностых годов служил адъютантом при Самарском жандармском управлении. Усы у него были стрельчатые, бородка клинышком, волос кучерявый, шатен, весьма привлекателен…

Поднявшись, Рыдз сказал?

— Человек, который к вам придет, живет под чужим именем. Его зовут Федор Мокеевич. Это псевдоним. Когда соблаговолите его принять?

— Давайте завтра, часов в девять, я птица ранняя.

— Ему далеко добираться, живет в пригороде. Если разрешите, он будет в одиннадцать тридцать.

О «пригороде» сказал неспроста; Владимир Львович — человек увлекающийся, Монмартр в Париже один, а пригородов много, страховка не помешает.

3

— Владимир Львович? — осведомился Турчанинов, разглядывая Бурцева.

— Именно так. С кем имею честь"?