Роумэн, Пепе, Макайр (сорок седьмой)

Коттедж, куда привезли Роумэна, был за городом, где-то в районе парка Токсидо; глаз ему не завязывали, сидел он сзади, не стиснутый охранниками; шофер о чем-то весело болтал по-итальянски с тем человеком, что пришел в мансарду на Гринвидж-Виллэдже; внутреннее состояние говорящих даже на незнакомом языке все равно четко просчитывается; смысловая интонация определяет не только речь политического лидера (она обязана таить в себе множество смыслов и вероятий), но именно беседы людей улицы.

Роумэн машинально запоминал дорогу, но когда шофер резко свернул с шоссе на проселок, а потом начал вертеть среди рощ и маленьких коттеджей, ориентиры потерял; а что в конце-то концов могут дать эти самые ориентиры, подумал он, если получилось – значит, получилось, а нет, так нет, ничего уж теперь не попишешь.

В коттедже, обставленном с чисто итальянской роскошью, было пусто, ни одного человека; шофер предложил Роумэну перекусить: «Сейчас сварганим спагетти, я это делаю мастерски, в рефрижераторе должна быть лямбруска и кьянти, впрочем, вы, янки, больше любите виски, разве можно любить горечь, от которой вяжет рот?»

– Как долго я должен ждать встречи? – спросил Роумэн.

Тот, кто привез его, ответил:

– Видимо, встреча состоится сегодня ночью. Или в крайнем случае завтра утром.

– А звонить отсюда можно?

– Куда угодно... Только имейте в виду, что телефон, видимо, прослушивается.

– Какой службой? – спросил Роумэн. – Налоговое управление, полиция, ФБР?

Шофер рассмеялся:

– По-моему, всеми... Иногда можно слышать, как втыкаются сразу три подслушки... Но вы же не будете говорить о чем-то таком, что даст против вас улику?

– Против меня каждое слово даст улику, – ответил Роумэн. – Ладно, начнем готовить спагетти... А я, кстати, могу вас научить делать «попару».

– Что это? – поинтересовался шофер, снимая пиджак и облачаясь в белую поварскую куртку.

– Сказка, – ответил Роумэн. – Это делают болгары, меня выучил их князь, страшный пьяница, но очень милый человек... Берете черствый хлеб, масло, натираете сыр, все это заливаете кипятком и даете постоять на медленном огне пять минут. Потом разливаете в глубокие тарелки; виски не рекомендуется, только сливовица – это крепчайшая водка из черных слив, сшибает с ног. Попара особенно хороша после ночной пьянки, вместе со стаканчиком сливовицы вы возвращаетесь к жизни – ни томления духа, ни боли в затылке, полнейшее счастье.

– Попробуем, – пообещал шофер-повар. – Только у нас нет болгар. Одни итальянцы, янки и евреи...

Спагетти были отменны, соус очень острый – томат с перцем, сыр какой-то совершенно особый, очень соленый и плавкий, тянулся, как вар, раскаленный на солнце.

– Мистер Роумэн, меня просили задать вам несколько предварительных вопросов, – сказал тот, кто приезжал за ним. – Сказали, что, если вы хотите, можете не отвечать, но лучше б ответили, потому что мы сможем кое-что подготовить, если ваше дело надо реализовывать вне этой страны.

– Вне, – ответил Роумэн. – Большая часть дела должна быть проведена за границей.

– Где именно?

– Я скажу об этом мистеру Гуарази.

– Ясно, – кивнул шофер. – Как знаете... Только штука в том, что у нас не везде есть свои люди... О нас ведь пишут много ерунды... Если, например, операция предстоит в Китае или Венгрии, Австралии или Чили, у нас там нет верных людей... Пока найдем или же передислоцируем тройку наших – можем потерять драгоценное время... У вас вообще-то как со временем?

– Как у всех, – улыбнулся Роумэн. – Плохо... В Панаме или Никарагуа у вас есть свои люди?

Шофер снял свою белую поварскую куртку:

– Мистер Роумэн, вы, видимо, плохо нас поняли: вопросы задаем мы. Вы отвечаете. Или молчите – на ваше усмотрение.

– Если на мое усмотрение, то я бы лег соснуть. На меня нападает сонливость, когда все становится на свои места. Это можно?

– Конечно, мистер Роумэн. Выбирайте себе комнату и заваливайтесь отдыхать. Мы вас разбудим, если приедет тот, кого вы ждете.

Вито Гуарази – Пепе – прилетел поздно ночью; Роумэн не слышал его голоса, он проснулся из-за того, что хлопнула дверца машины.

Ну, сказал он себе, с богом, Роумэн, валяй, иди к нему.

– Добрый вечер, – сказал Пепе, поднимаясь навстречу Роумэну, – очень рад вас видеть...

– Здравствуйте, я тоже, говоря откровенно, рад этой встрече.

– Только я не «Пепе». А вы не «Роумэн». Поскольку нам, видимо, предстоит делать одну работу, давайте выберем себе новые имена.

– В таком случае, я буду называть вас Габриэлем, – сказал Роумэн. – В вас есть что-то от Габриэля Анунцо, глаза похожи...

Пепе усмехнулся:

– Часто встречались? Привлекли к работе? Как это у вас говорят, «заагентурили»?

– Это запрещено, Пепе. Мы не имели права агентурить ведущих поэтов и представителей царствующих фамилий; даже экс-королей можно использовать лишь в качестве источников информации.

– Ишь, – Пепе покачал головой, – какое джентльменство.

– Отнюдь, – возразил Роумэн. – Математический расчет. Люди они балованные, дисциплине не учены, жизни не знают, язык развязан, запрещенных тем для дискуссий нет, вот вам и провал, поверьте... Ну, хорошо, Габриэль, действительно, трудно... Дик?

– С Диком согласен. Вам я даю имя Макс.

Роумэн полез за своими мятыми сигаретами; не отводя глаз от Гуарази, спросил:

– А если мне такой псевдоним не нравится?

– Придется привыкнуть. Как-никак операцию поручено провести мне, а не вам. Прежде чем я познакомлю вас с моими помощниками, пожалуйста, расскажите подробно, что нам предстоит сделать.

– Я расскажу... Я все расскажу, Дик... Только сначала позвольте задать один вопрос.

– Пожалуйста.

– Тот, прежний контракт, по которому вы работали с Гаузнером, Кемпом и Ригельтом, расторгнут?

– Почему вы интересуетесь прошлым?

– Потому что сейчас мы должны работать против них. Сидеть на двух стульях невозможно.

– Будем считать, что контракт расторгнут. Но я хочу внести ясность, Макс... Мы не заключали соглашения с нацистами... Соглашение было достигнуто здесь, в Нью-Йорке, с американцами.

– Значит, Макайр, – задумчиво, словно бы самому себе, сказал Роумэн. – Я так и думал, обидно...

– Я не знаю фамилии того американца.

– Но вы его видели?

– Да, однажды.

– Опишите.

Гуарази покачал головой:

– Вы же знаете, мы исповедуем закон молчания, нарушение стоит жизни, а я люблю жизнь... Итак, к делу...

– К делу так к делу, – согласился Роумэн и посмотрел на часы. – В нашем распоряжении трое суток, Дик. Если мы опоздаем – местечко называется Вилла Хенераль Бельграно, сто сорок километров от Кордовы, Аргентина, – то можно и не вылетать...

– Сколько я помню авиакарты мира, Макс, такого авиапорта не существует.

– На картах нет. А в жизни – да. Там аэродром, который может принять одномоментно три транспортных самолета, иначе говоря, батальон захвата... Мы должны прибыть туда на маленькой южноамериканской авиетке, в противном случае мы демаскируем себя.

– У вас есть средства, на которые мы приобретем авиетку? – поинтересовался Гуарази. – Где? Кто ее будет вести?

– Маленький самолет нам даст диктатор Никарагуа Сомоса, Дик.

– Гарантии?

– Мы их получим в Панаме завтра днем, – самолет уходит в семь тридцать, так что в два часа будем на месте. Адрес у меня есть. Я имею в виду адрес человека, который даст нам показания под присягой... А вечером вылетим в Манагуа... Правда, с пересадкой, рейсом девятнадцать пятьдесят семь. Той же ночью должна быть организована встреча с Сомосой. Ваше присутствие необходимо. Ваших помощников – тоже. В зависимости от результатов этой беседы – а она, думаю, закончится в нашу пользу – мы вылетаем на юг, в Виллу Хенераль Бельграно, на встречу с шефом гестапо Мюллером.

– Думаете, он рад предстоящей встрече?

– Это меня как-то не очень заботит. Меня заботит то, чтобы мы были на поле аэродрома не позже тринадцати ноль-ноль во время авиапарада ровно через три дня.

Гуарази поднялся:

– Простите, Макс, я должен связаться с боссом; в вашем плане есть несколько позиций, которые я не могу принять без санкции.

– Да, да, конечно. Дик. Я понимаю, валяйте, звоните. Только, пожалуйста, постарайтесь их уговорить, если они начнут выкобениваться.

– Боссы не выкобениваются. Наши боссы взвешивают меру реальности внесенных предложений, они прагматики с мужественными и добрыми сердцами... И еще: Мюллер там будет один? Или с охраной?

– Скорее всего с охраной.

– Численность?

– Не знаю.

– Но с ним, видимо, будет ваш Макс? Или я ошибаюсь?

– Кто вам назвал это имя?

– Не комментируется.

– Хорошо, я поставлю вопрос иначе: о моем Максе вы узнали от Макайра? От того американца, который подписывал контракт с вашими боссами? И сказал, что это нацист? А я попал в его сети? И Крис тоже с ними?

– Не комментируется, – повторил Гуарази, и глаза его стали такими же грустными, как тогда, в мадридской квартире Роумэна (господи, когда же это было, да и было ли вообще?!).

Поднявшись с кресла, он извинился:

– Мне придется соединяться с несколькими городами, простите, если я буду отсутствовать минут двадцать. Хотите чего-нибудь выпить?

– Да, пусть принесут виски.

– Я плохо разбираюсь в марках... Какие вы предпочитаете?

– Не важно. Сейчас не важно... Что есть... И желательно побольше.

Лаки Луччиано выслушал Пепе; тот говорил на сицилийском диалекте, используя зашифрованные термины, ни один бес в ФБР не разберет; долго молчал, обдумывая услышанное, потом спросил:

– Ты действительно считаешь его серьезным партнером?

– Да, – ответил Гуарази, не задумываясь.

– Меня смущает тот человек, который будет ждать вас на аэродроме вместе с немцем. Он нам не нужен, Пепе.

– Хорошо. Я его оставлю там?

– Насовсем, – улыбнулся Лаки. – Это помирит меня с теми, кто ведет с ними борьбу. Всегда надо думать впрок.

– Это вызовет гнев партнера, с которым я сейчас беседую.

– Ты убежден, что он нам нужен?

– Может понадобиться в будущем.

– В каком качестве?

– Очень сведущ.

– Больше наших юристов?

– Да.

– Тебе жаль его?

– В какой-то мере.

– Хорошо, поступай как знаешь, но тот, второй, пусть останется там. Ты знаешь, в чем его подозревают. Это может бросить тень на общее дело. А мы патриоты, Пепе, согласись.

– Верно. Тут я не спорю... Как быть в Манагуа?

– Сава32 игнорирует нас. Он поставил на северян. Мы для него никто. А это же обидно и мне, и Фрэнки. Если, действительно, партнер получит факты, которыми его можно прищучить, – сделай это. Нам он пригодится. Его город перспективен, неподалеку канал33, оттуда мальчики в форме будут летать к нему на отдых, пусть понюхают сладенького34. Обратишься к «Жареному», найдешь его телефон в справочной книге, он выведет на Саву. Это крепкий парень. Он не засвечен, крутит серьезное дело, и Сава в нем заинтересован с давних лет. Что еще?

– Больше ничего... Только вообще-то, как мне кажется, у нас пара шансов из миллиона, что это дело выгорит.

– Хочешь отказаться? – спросил Лаки. – Я не обижусь, нет, что ты... Я подберу другого, если тебе все это невмочь.

– Вы меня плохо поняли, босс... Вы знаете, что я не боюсь летального исхода. Иногда я даже мечтаю о нем... Просто не надо обольщаться...

– А я никогда не обольщаюсь, маленький, – ответил Лаки. – Но даже если там не окажется того, что мы хотим получить, в нашем распоряжении будет человек, который заставит с нами считаться ребят35. Без их помощи невозможно делать наш бизнес. Фрэнки думает как художник, он полон фантазий, а мне-то приходится все высчитывать, как старому кассиру в овощной лавке. Мне нельзя ошибаться, Пепе, кто, как не ты знает это?! Если мы докажем ребятам, что умеем делать то, чего они не могут, наши акции подскочат. И они будут долго думать, прежде чем дать меня в обиду. Кому бы то ни было. Ведь сейчас они проиграли с немцами в Аргентине, ты видишь, как шумит пресса... А мы их щелкнем еще больше, а потом предложим переговоры. Вот так.

Когда Гуарази вернулся в гостиную, Роумэн допивал второй стакан.

– Ну и как? – спросил он. – Что боссы?

– Они просили передать вам привет, Макс. Операция санкционирована. Так что ложимся спать, а утром гоним на аэродром, билеты сейчас закажем. – Гуарази, не оборачиваясь, негромко позвал: – Ребята, ну-ка сюда...

В гостиную вошли двое черноволосых, квадратных молодых парней; один был небрит, глаза мутные, мешки, как у старика.

– Что, траур? – спросил Роумэн.

Парень не ответил, молча посмотрел на Пепе.

– Да, убили его брата, – ответил тот. – Вы снова верно поняли, Макс. Его зовут Леон. А второго – Джузеппе. Если трудно запомнить имена, зовите Леона «первым», а Джузеппе – «вторым». Это надежные люди, я им верю.

– Говорят по-английски? – спросил Роумэн.

– Да, – ответил Пепе. – Они здесь родились. Ну, пошли спать? Ребята, распорядитесь, чтобы были заказаны билеты на Панаму. Два первых класса, два экономических. Ответ, что билетов нет, меня не устроит.

Оба молча вышли; создалось впечатление, что они немые; Пепе понял Роумэна:

– Не судите их, Макс. Они дети улицы, рождены в кварталах нищеты. Они смущаются говорить, не знают, как стоять и что за чем есть в ресторане, когда им приходится сопровождать меня. Зато они умеют работать. Так, как никто в этом городе... Не судите их строго. Не судите строго всех нас... Мафия, мафия, злодеи, убийцы... А вы знаете, с чего мы начинались в этой стране?

– С того, что торговали вот этим, – Роумэн кивнул на бутылку виски, – когда ввели «сухой закон».

– Нет. Все в прошлом веке, когда несчастные итальянцы ринулись в эту страну... Вы с удовольствием принимали норвежцев, немцев, ирландцев, а на нас смотрели с презрением, Макс, согласитесь. И сейчас о нас говорят как о «паршивых макаронниках»... А ведь это мы, макаронники, дали миру и Рафаэля, и Данте, и Пуччини... Ну, ладно, это все трум-трум, удары в медные тарелки, а вот когда мои соплеменники в прошлом веке приехали в Новый Орлеан, они оказались на положении бездомных бродяг, и обращались с ними как с собаками. Вот тогда-то и организовалась группа «Черная рука» братьев Матранга, которые прибыли из Палермо. Да, они собирали дань с торговцев фруктами, с итальянцев, заметьте, а за это защищали их от грабежа со стороны янки, – бандитами город кишел. А когда кто-то убил шефа местной полиции Энесси, он перед смертью шепнул, что во всем виноваты мы, макаронники. И был устроен суд Линча, и наших людей повесили вниз головами. Вот с чего все началось, Макс... И тогда мы поняли, что в этом государстве надо быть организованными, как нигде в мире: или ты – их, или они – тебя... Да, мы организовали группу «Зеленые» в Сент-Луисе, да, мы стали опекать гетто в Чикаго, особенно «зону спагетти», возле Вест-Тейлор-стрит и Гранд-авеню. А уж после того, как вы приняли восемнадцатую поправку к конституции, запрещавшую производство и продажу алкоголя, после того, как преподобный отец Билл Санди в двадцатом году опустил в землю штата Вирджиния гроб с телом Джона Ячменное Зерно, вы, янки, обратились к нам за помощью. И мы не смогли отказать вам, ведь вы наша вторая родина, мы стали снабжать вас виски, и в это дело вошли ваши губернаторы и судьи, банкиры и депутаты. Мы, макаронники и евреи-христопродавцы, объединились, чтобы делать свой бизнес, – вы же не пускали нас в свой, респектабельный, охраняемый законом. Вот с этого все и началось, Макс, – с бесправия, нищеты и расовой сегрегации. И, пожалуйста, не надо обвинять нас во всех смертных грехах: вы, янки, породили нашу организацию, вы и несите всю меру ответственности, ладно?

– Не хотите перейти на работу в прессу? – спросил Роумэн. – Складно излагаете мысли.

– У нас все складно излагают мысли. Только грамотных мало, школ не кончали, пишем с трудом, Макс.

– Ваши люди дрались против фашистов на Сицилии... Как же вы могли пойти на сотрудничество с нацистами в Лиссабоне и Мадриде, Пепе?

– Дик, пожалуйста, не забывайте, что я Дик.

– Простите, – Роумэн налил себе третий стакан, медленно выпил, – простите и не сердитесь... И ответьте на мой вопрос, я же ответил на все ваши...

– Вы заинтересованы во мне, поэтому и отвечали. Все вы заинтересованы в нас. Это же так удобно, когда есть люди, которые спокойно нажмут на спусковой крючок пистолета, похитят нужного человека и заставят его сделать то, что нужно вам, протестантам, людям света, чурающимся грязи, для этого есть «даги» из «зоны спагетти», «макаронники».

– Выпьем, Дик?

– Я не пью.

– Вообще?

– Вообще не пить нельзя. Это мучительная пытка – лишать человека жидкости. Я пью «кьянти», соки и кофе. Это вкуснее, чем ваша гадость.

– А что вы делаете, когда вам очень плохо?

– Мщу.

– Кому?

– Тем, кто виноват в том, что мне плохо.

– А если вы не знаете, кто конкретно виноват в этом?

– Я знаю, – отрезал Гуарази. – А если мне хорошо, я собираю цветы. Уезжаю за город и собираю огромный букет. И дарю моей младшей сестре. Она этого заслуживает. Пошли спать, Макс.

Роумэн покачал головой:

– Нет, Дик. Мне нужно позвонить. Отсюда я этого делать не стану. Вы – организация, вы – сила, а я – один. Если меня запишут те, которые охотятся за мною, удар будет таким, от которого я не оправлюсь.

– Намерены позвонить той очаровательной веснушчатой девушке?

– И ей тоже.

– Вы к ней не дозвонитесь.

Роумэн поднялся стремительно, словно бы подброшенный пружиной; Гуарази усмехнулся, и глаза его стали еще более грустными:

– С ней все в порядке, Макс. Она в море. Мы ведь тоже пытались ее найти. Она и семья Спарка в море. И никто не знает, где они. Хотите позвонить Спарку в Гавану? Звоните отсюда, я дам вам его номер.

– Дайте номер, но звонить я буду не отсюда. Пусть ваши люди отвезут меня на центральный телеграф, там трудно фиксировать переговоры.

– Я могу, конечно, отправить вас в центр, Макс, но стоит ли попусту светиться? Вас ищут. Макс. Причем весьма активно.

– Кто? Я имею в виду почерк?

– Люди Гувера. Так, во всяком случае, кажется моим коллегам, отвечающим за нашу безопасность... Кому вы еще хотите звонить?

– В Лондон.

– Кому?

– Репортеру. Это необходимая страховка. Ваша – в том числе.

– Фамилия?

– Майкл Сэмэл.

– Телефон и адрес?

Роумэн долго раскуривал сигарету, тяжело затягивался, потом, наконец, ответил, поинтересовавшись при этом:

– Вообще-то, вы с кем-нибудь дружите, Дик?

Тот поднялся, позвал шофера и ответил:

– Не комментируется...

На центральный телеграф Роумэна – с приклеенными усами, перекрашенного в черный цвет – повез шофер и двое помощников Пепе.

Роумэн заказал разговор с Гаваной и Лондоном, сел на скамейку возле переговорных кабин, закурил; когда дали Гавану, бросился к телефону, словно мальчишка; Спарк уже спал; услышав Пола, несказанно обрадовался: «Я в полном порядке, дай тебе бог, чтобы получилось все, что задумал, у меня хорошее предчувствие, старый; здесь райский климат, в случае чего жду вызова; у меня давно не было такого хорошего настроения, и хандра прошла».

Лондон дали через три минуты; в соседнюю кабину вошла женщина с заспанным лицом; не глядя на Роумэна, сказала (если смотреть со стороны, то казалось, что она ведет разговор по телефону):

– Пол, меня прислал ваш друг, которого вы знаете по Швейцарии. Запомните адрес Макайра. Шестьдесят седьмая улица, сорок два, пятый этаж, условный звонок: три раза кратко, последний – долгий, это значит – свои, из управления... Пусть ваши сопровождающие сейчас же поедут к нему и скажут следующее... Да вы беседуйте с мистером Сэмэлом, беседуйте, с ним все в порядке, его безопасность угодна комбинации... Так вот, ваши люди скажут Макайру, что мистер Вальтер Кохлер объявился в Гамбурге. Это агент абвера, который обыграл Макайра в Мадриде в сорок втором, был привезен им в Штаты и здесь шпионил по Манхэттэнскому проекту вплоть до апреля сорок пятого. Об этом знают только Макайр и тот, кому это положено. Макайр получил за Кохлера награду и повышение по службе. Пусть ваши люди пообещают изолировать Кохлера, если Макайр напишет рекомендательное письмо на ваше имя всем резидентурам – с просьбой оказывать безусловную помощь. Пусть он отправит такие же шифровки во все резидентуры – немедленно. Таким должно быть условие ваших людей. Ясно, что все это должно быть написано на ту фамилию, под которой вы намерены действовать, кроме его первой записки, где ваша фамилия будет дана полностью, а в скобочках псевдоним... В случае, если у вас возникнут какие-то вопросы, найдете меня здесь же, через две недели в это же время, – заметив взгляд сопровождавших Роумэна, женщина улыбнулась телефонной трубке, прикоснулась губами к мембране. – Или я вас... Целую тебя, милый, я позвоню еще раз завтра, до встречи, любимый, – женщина еще раз поцеловала мембрану и вышла из кабины.

Роумэн, внимательно следивший за словами женщины, слышал, как надрывался Сэмэл, спрашивая, что случилось; потом, видимо, понял, что надо ждать; дождался; Роумэн сказал ему только одну фразу:

– Вылетай в известный тебе город и на том кладбище, о котором тебе писали, проведи вскрытие могилы известного человека... Тела там нет. Или будет другое. Засвидетельствуй это и опубликуй. Если я не выйду на связь через десять дней... Наш друг все же победил; ты читаешь прессу о нацистах на юге?! Скоро ты получишь письмо по известному тебе каналу, где будут подробности... Используй их, как хочешь. Если же я вернусь, все обмозгуем вместе...