Ничего, сказал себе Джек Эр, ощущая какую-то гнетущую усталость от всего того, что успел прочитать; «торописса надо нет», не зря Роумэн говорил, что это тяжелая работа; но ведь без нее мы не сделаем того, что не можем не сделать...

Первым в папке было донесение о Георге Ланце фон Либенфелсе, 1872 года рождения, проживающем и поныне в Вене; затем шла запись допроса, снятого с него американскими следователями год назад:

«Вопрос. – Правда ли, что Гитлер приходил к вам в тысяча девятьсот девятом году, когда жил в Вене?

Либенфелс. – Да.

Вопрос. – Как долго продолжался визит?

Либенфелс. – Минут двадцать.

Вопрос. – Чем он был вызван?

Либенфелс. – Он сказал, что потерял несколько комплектов моей газеты... Просил помочь... Говорил, что собирает все номера, делает подшивку...

Вопрос. – Что вы ему на это ответили?

Либенфелс. – Подобрал недостающие номера... И еще дал две кроны, чтоб он мог всю эту кипу увезти на извозчике...

Вопрос. – Чем был вызван интерес молодого Гитлера к вашей газете?

Либенфелс. – Это его надо было спрашивать... Я не знаю...

Вопрос. – Как называлась ваша газета?

Либенфелс. – «Остара».

Вопрос. – Скажите, это вы провозгласили в девятьсот седьмом году создание общества «Новый порядок» и вывесили над развалинами замка в Верфенштайне флаг со свастикой?

Либенфелс. – Наша свастика не имеет никакого отношения к нацистской. Это древний арийский символ... Гитлер похитил у меня идею свастики... Мы вкладывали в нее иной смысл...

Вопрос. – Скажите, это ваши слова, – можете ознакомиться с подшивкой газеты «Остара»: «Белокурые арийцы находятся в постоянном конфликте с „черными силами“, которые состоят из славян, евреев и негров... Только решение национальной проблемы и сохранение чистоты расы в условиях нового порядка поможет миру спасти цивилизацию... Необходимо организовать „братство арийцев“... Смешение крови разных национальностей – самое страшное преступление перед будущим... Недочеловеки не имеют права даже приближаться к истинным арийцам! Дети, рождаемые в смешанных браках, подлежат проклятию, а их матери – публичному наказанию! В будущем женщина должна быть лишена вообще всех тех прав, за которые ныне столь усердно борются сторонницы эмансипации... Женщина будет провозглашена хозяйкой кухни и гардероба, но, главное, матерью детей!.. Ни на что другое она не вправе претендовать, – только это и есть образец настоящей арийской женщины! Будущее общество чистокровных арийцев, оберегая свое потомство, обязано предусмотреть границы знания. Чрезмерно грамотные дети вырождаются в идиотов, а дипломированные профессора всегда были, есть и будут рассадниками крамольных идей!»? Это вы писали?

Либенфелс. – А разве в Соединенных Штатах негры имеют право учиться вместе с белыми? Разве вы не оберегаете своих женщин от черных?! Разве ваши женщины не заняты домом и детьми?! Разве не ваш Генри Форд, перед которым вы преклоняетесь, требовал защищать нацию от чужекровных идей?! Разве не он распространил в Америке три миллиона «Протокола сионских мудрецов»?! Не связывайте меня с Гитлером, господа! У нас были значительные различия во взглядах. Я, например, считал Вену столицей будущего государства германо-арийцев, а фюрер назвал этот город «Вавилоном»! Я считал, что лишь Габсбурги могут стать вождями арийской общности, а он сделал все, чтобы самому сделаться мессией белокурых немцев! Я считал, что «черные силы» состоят из трех компонентов – славян, евреев и негров, а он замкнулся только на славянах и евреях!

Вопрос. – В этом вся разница между вашими доктринами?

Либенфелс. – Я был и остаюсь мыслителем... Вы же гарантируете право на свободу слова... Почему – в таком случае – допрашиваете меня?

Вопрос. – Вам знаком Гуидо фон Лист?

Либенфелс. – Конечно. Но вы не ответили на мой вопрос.

Вопрос. – Мы допрашиваем вас потому, что среди своих самых дорогих учителей, среди имен Вагнера, Чемберлена, Оскара Шпенглера и Теодора Фритча, фюрер упомянул и вас с Листом... Итак, где вы познакомились с Листом?

Либенфелс. – В Вене.

Вопрос. – Когда?

Либенфелс. – В начале века... Мы с ним были политическими противниками...

Вопрос. – В чем это выражалось?

Либенфелс. – В том, что он отвергал мою теорию «черных сил» и утверждал, что славяне и негры – не наша забота. Прежде всего арийцы должны расправляться с евреями... Их ведь тогда было достаточно много в Вене... Нас часто задирали в контролируемых ими газетах, высмеивали; разве такое проходит бесследно? И потом Лист писал, что будущее человечества решит лишь война, поэтому нацию арийцев надо готовить к ней постоянно. А я никогда не считал войну необходимой... К тому же в нем было слишком много бунтарства... Он вообще призывал сместить все границы и религии, провозгласив вместо этого культ германской земли...

Вопрос. – А в чем еще вы видите различие между вашими концепциями?

Либенфелс. – Да во всем! Не я, а он придумал название «рейх» и «гауляйтер»! Не я, а он стоял на том, что другому, мол, немцы не станут подчиняться, нужны страх и воля, необходимо появление фюрера с железной рукой. Не я, а он провозгласил необходимость создания «Закона о расе»... Не я, а он предложил, чтоб каждый хозяин дома имел свидетельство о «чистоте крови» и предъявлял его по первому требованию. Не я, а он требовал, чтобы все нации, кроме арийцев, были лишены права гражданства в новом рейхе... Если уж у кого Гитлер и передрал все, от начала и до конца, так это у Листа... Он даже своим СС повесил руны в петлицы, а это тоже предлагал Лист: «Руны есть символ защиты германского духа, руны разобьют конструкцию звезды Давида, руны энергичнее, страшнее...» Нет, нет, я лишь пользовался правом на свободу мысли и слова, а вот Лист и Фритч писали за этого мальчишку программу будущего рейха, он же сам ничего не выдумал, взял все готовенькое.

Вопрос. – «Мальчишка» – это Гитлер?

Либенфелс. – А кто же еще?!

Вопрос. – Теодор Фритч был знаком с Листом?

Либенфелс. – А как же?! И с Гитлером тоже... Это ведь он выпустил «Настольную книгу по еврейскому вопросу»... Ничего своего – набрал цитат из Тацита, Эразма, Лютера, Вольтера... Даже еврея Канта использовал, шельмец... Из Бисмарка, конечно, Шопенгауэра, Фихте, Вагнера... Он начал с чего? С того, что происходит евреизация музыки и поэзии... Он, знаете ли, подсчитал – с помощью Листа, – что хотя евреи и составляют один процент населения, но тридцать восемь процентов поэтов, пишущих по-немецки, прокля... евреи... Фритч боялся, что именно евреи станут дирижерами, композиторами, певцами; провел большое исследование по этому вопросу... Он доказывал, что еврей не может понять дух арийцев, его цель – разложить германскую нацию изнутри, постепенно... Между прочим, он предупреждал и о другой опасности: евреи лезут в медицину, особенно в педиатрию... Это, считал он, неспроста... Музыканты разлагают душу, а врачи травят арийское тело вредными лекарствами... Вот уж у кого Гитлер взял все – от начала до конца! Ни один музыкант или врач в рейхе – если имел шестнадцатую долю еврейской крови – не имел права практиковать... Разве я к этому призывал?! Пусть бы славяне, негры там разные с евреями имели свои театры, оркестры, свои книги, только пусть не лезут в нашу арийскую общность... Я всегда проповедовал терпимость... Ассимиляция убивает тех же славян с евреями, я и о них думал, они становятся полуарийцами, полунедочеловеками, жаль несчастных, ни тот, ни другой берег их не принимает, стреляют по быстрине, тонут бедненькие... Вы говорите, я учитель фю... Гитлера... Нет... Когда умер Теодор Фритч, его Гитлер оплакивал, а Юлиус Штрайхер написал в «Штюрмере», что этого человека немцам послало провидение... Вы ищите вокруг да около, а не заглядываете в самое существо проблемы... Отчего Гитлер так обожал Вагнера? Оттого, что тот, как и Гитлер, боялся наличия в своей крови еврейских живчиков... Фю... Гитлер боялся, что его бабушка сожительствовала с евреем, разве не знаете об этом? А Вагнер? Ведь до четырнадцати лет он был «Гейером»... А кто такой Людвиг Гейер? Любовник, а затем муж мамочки, обожаемой матери... «А не сын ли я этого самого Гейера?» Вагнер не сразу стал антисемитом... Мне кажется, он им сделался для того, чтобы убедить всех в своем арийстве. Мол, никакого отношения к проклятому «Гейеру» я не имею, они ж евреи, а я антисемит... Все не так просто, господа...

Вопрос. – По вашей логике выходит, что, поскольку Гитлер мог быть потомком евреев, значит, в том зверстве, которое он учинил в Германии и оккупированной Европе, опять-таки виноваты евреи?

Либенфелс. – Этого я не говорил! Не приписывайте мне этих слов! После краха я многое переосмыслил... Не евреи виноваты в крахе... Немцы... Сами немцы...

Вопрос. – Среди учителей фюрера упомянуто имя «Чемберлен»?

Либенфелс. – Хьюстон Стюарт Чемберлен, англичанин, который женился на дочери Вагнера... Вдова Вагнера, Косима, пригласила Гитлера в Байрейт, еще в двадцать третьем году... Тогда Чемберлен и сказал фю... Гитлеру: «В вас я вижу надежду... Ваши глаза спасут мир арийцев...»

Вопрос. – А с Антоном Дрекслером вы встречались?

Либенфелс. – Да.

Вопрос. – Где?

Либенфелс. – В Мюнхене. Уже после войны.

Вопрос. – Правда ли, что Гитлер заимствовал и у него часть своей расовой теории?

Либенфелс. – Правда... Дрекслер привлек его в свою «немецкую рабочую партию», хотя теперь говорят, что Гитлера туда отправил Рэм в качестве осведомителя... Испугался названия партии, нет ли связей с Москвой; «рабочая партия», как-никак девятнадцатый год... Гитлер вступил в его партию потому, что Дрекслер требовал защиты расы путем кровавого уничтожения чужих... Я про такое никогда не писал, наоборот... А уж если кто и лепил Гитлера, так это Дитрих Эккард, поэт и переводчик, он «Пер Гюнта» на немецкий переложил... Это он в двадцать четвертом выпустил книгу: «Большевизм – от Моисея до Ленина. Мой диалоги с Адольфом Гитлером»... Но Эккард только лепил Гитлера, глина уже обрела форму. Лист и Фритч сделали свое дело, не я... В основном Эккард помог Гитлеру переписать «Протоколы мудрецов»... Там ведь что говорилось? Мир, мол, не может жить без абсолютного деспотизма... Вся политическая власть на земле должна перейти в руки демонического вождя... Мнение обывателей надо конструировать с помощью хорошо скалькулированного террора... Каждый, кто нам противится, должен быть арестован, а собственность его конфискована... Гражданские права следует давать только тем, кто следует за новым демоном... Постепенно вождя-демона следует делать богом, чтобы разрушить прежние религии...

Вопрос. – Вы встречались с Сергеем Александровичем Нилусом, который передал вам в Вене «Протоколы мудрецов», напечатанные в императорской типографии Царского Села в девятьсот пятом году?

Либенфелс. – Не помню».

...Мессерброк вошел в комнату, когда уже начало темнеть:

– Слушай, парень, я тут кое-что нашел и по Мюллеру, и по Линдбергу, только копии я тебе отдам после ответа киношников из Голливуда, о'кей?!

Ужинали у Мессерброка, он снимал две комнаты в немецком доме.

– Тут, Джек, – жаловался он, – ни хрена не поймешь, что происходит... Конечно, красные готовятся к агрессии, спору нет, но нельзя же из-за этого миловать гитлеровцев! Смотрю в газете: «Адвокаты Франца Шлегельбергера требуют освобождения их подзащитного в связи с тяжелым заболеванием...» А знаешь, кто он такой? Заместитель гитлеровского министра юстиции Тирака! Подписывал санкции на повышения... Тирак покончил с собой, знал, что шлепнут, а этот, видишь ли ты, «заболел»... Тысяч сорок, а то и больше на нем висят... Я как начал смотреть его подписи на смертных приговорах, так даже в глазах потемнело. Выступил, а мне советуют: «Тише, не надо скандалов»... Или Лауц... Он был прокурором на процессе по делу двадцатого июля, требовал вздернуть всех обвиняемых. Когда их вздернули на рояльных струнах, – лицо Мессерброка сморщилось, как от боли, – так он на фоне трупов сфотографировался! В форме и при орденах... Адвокаты бомбардируют наших: «Он выполнял приказ, требуем пересмотра дела!» А ведь всего десять лет получил, хотя наши юристы доказали его вину в четырехстах смертных приговорах... Это только те, которые нашли... А сколько еще найдем?! А знаешь, что такое «качели Богера»?

– Откуда же мне? – ответил Джек Эр. – Что-то зябко делается от того, что ты рассказываешь...

– Зябко? Так трясись... Я вон трясусь, не скрываю... В Освенциме Богер был начальником политического отдела, представлял гестапо... Вот послушай, что показывал его подчиненный, тоже, кстати, эсэсовец, Перри Броад: «Два стола стояли в метре друг от друга. Жертва должна была сесть между ними на пол, согнуть колени и сложить на них руки. Руки прикрепляли наручниками к ногам. Между коленями и локтями просовывали толстую железную штангу, клали ее обоими концами на столы, так что жертва беспомощно повисала головой вниз. Затем заключенного начинали избивать толстым кнутом из воловьей кожи по заду и голым пяткам. Удары были такими сильными, что жертва каждый раз совершала почти полный оборот вокруг штанги. И после каждого такого оборота следовал новый сильнейший удар. Когда вопли истязуемого становились слишком громкими, ему на лицо надевали противогаз, раздавались только сдавленные стоны. Время от времени противогаз снимали и спрашивали, сознается ли, наконец, допрашиваемый. Его обвиняли в хранении оружия.

Примерно через пятнадцать минут конвульсивные движения жертвы прекратились. Человек не мог уже отвечать и только слабо качал головой, когда с него сняли противогаз и потребовали сознаться. Тело его стало багрово-красным, и кровь капала на пол. В конце концов голова бессильно свесилась – наступил обморок. Но это никого не смутило. Богер вытащил из кармана бутылочку с едко пахнущей жидкостью и сунул ее узнику под нос. Через несколько минут тот пришел в сознание. Так как его зад был настолько иссечен, что удары вряд ли смогли бы еще вызвать страдания, применена была новая пытка: жертве накапали в нос кипяток. Жгучая боль была, вероятно, неописуемой; на очередной вопрос, который он задал с издевательской самоуверенностью, истязуемый утвердительно кивнул.

Тогда штангу сняли со столов и опустили одним концом на пол. Жертва соскользнула, и штангу вытащили. Только с трудом удалось стащить наручники с распухших, ставших фиолетовыми кистей рук. Заключенный валялся на полу безжизненным телом. Он был не в силах реагировать на окрики и требования встать, подписать у стола свое «признание». И снова на его бритую голову, на спину посыпались удары воловьего ремня, его стали топтать сапогами. Наконец, он с величайшим трудом приподнялся и непослушными, едва шевелившимися пальцами подписал «показания».

– Я был у них в плену, – сказал Джек Эр, накинув куртку. – Вот почему так ненавижу наци... Но они нас так не пытали... Может, это эсэсман придумал?

– Это пытки для славян, евреев и цыган, Джек, наших расстреливали...

– Не всех... Одного моего приятеля тоже пытали... Только иначе...

– Смотри, – продолжал между тем Мессерброк, – приходят данные, что в нашем лагере сидит доктор Менгеле...

– А это кто такой?

– Не знаешь?! Врач из Освенцима... Он полмиллиона человек загубил, резал живых людей без наркоза, доктор философии, сукин сын! Ну, я, понятно, отправляю запрос... Отвечают, что у них сидит «Иозеф Менгерле», а не Менгеле... Я прошу прислать его фото, у меня-то в делах оно есть, сравню... Тянули, тянули, а потом ответили, что «Менгерле» умер... Нашел документы на Барбье, этот работал во Франции, был с Эйхманом... Садист, зверь... А мне рекомендуют: «надо подождать»...

Прочитав шифрограмму, Гелен рассмеялся; удовлетворенно потер руки; сказал помощнику Лорху:

– Ответьте, что нам вообще неизвестно имя Мартенса... Мы услышали имя этого человека в первый раз... От него, Макайра... Запросите информацию, кто это такой... Я хочу, чтобы в нашем архиве остался ответ господина Макайра... Когда-нибудь он мне очень пригодится...

– Вы гений, генерал, – тихо сказал Лорх. – Я не верил, что за полтора года вам удастся столкнуть лбами двух главных врагов немцев – американцев и русских... Это ведь не удалось Гитлеру... Но как смело и четко это сделали вы! Поверьте: будущие поколения немцев за одно лишь это поставят вам памятник... Вы его заслужили. Как никто другой...

...Именно в это время Джек Эр отправил (слежку за ним еще не наладили) в Нью-Йорк, Голливуд и Буэнос-Айрес толстые конверты с копиями найденных документов...