- Не пройти там, прораб!
      - Нужно!
      - Сопка вплотную к воде подходит!
      - Нужно!
      - Кедры в пять обхватов!
      - Нужно!
      Бульдозерист Жора Серегин тяжело облокотился на свежеструганый пихтовый стол и посмотрел поверх головы прораба в маленькое окошко, натертое солью, чтобы не замерзало. Прораб хотел даже из своей клетушки видеть, что происходило на строительной площадке.
      Жора достал кисет и спросил:
      - Бумага есть?
      Прораб подвинул ему газетный лист. Серегин свернул козью ножку, закурил. Хмыкнул под нос и сказал:
      - Упрямый ты, Виталь Николаич!
      Прораб ответил ему улыбкой.
      - Человек - что вареное яйцо. Всмятку сварен - чуть наклони, растечется. Вкрутую - хоть юлой юли, целым останется. Так?
      - Так!
      - Сегодня пробьешь дорогу?
      - Не знаю. Там камень да лед.
      - А ты не торопясь. Я тебе десять часов даю.
      - Не знаю, - снова повторил Серегин.
      - Ну, будь здоров!
      Бульдозерист ушел. Прораб посмотрел в окно. Путеукладчик, размахивая своей стальной шеей, осторожно опускал на мерзлую насыпь заиндевевшие на морозе рельсы.
      Зазвонил телефон. Прораб снял трубку и спросил коротко:
      -Ну?
      Звонили из города, из управления строительством железной дороги.
      - Лесосеку найди хоть из-под земли!
      - Лес гнилой.
      - Нужно!
      - Снег рыхлый, к хорошему лесу на бульдозерах не пробьешься.
      - Нужно!
      - Людей мало, все на укладке пути!
      Линия была забита шумами, и прорабу приходилось орать, чтобы его услыхали в городе.
      - Нужно! Точка! Выполняй!
      Над тайгой рождалось утро. Прораб стал на лыжи и пошел в тайгу. Лыжня петляла вдоль по выемке, потом поднималась на Томь и здесь около проруби исчезала.
      - Здоров, прораб! - закричал Андрей Васильевич, лесничий. Он шел наперерез, через реку.
      - Здоров, ель да палка!
      - Что свет вчера пережгли?
      - Ну...
      - Техники тоже мне!
      - Вы сами виноваты. Провели свет, а вы давай плитки жечь. Совесть-то в людях есть?
      - Какая в людях совесть! - засмеялся лесничий и спросил: - Ружье-то зачем взял?
      - А медведь?
      - Стрелять умеешь?
      - Кидай шапку.
      - Так и дурак сумеет! А ты в шапку на голове попади.
      - Что я тебе, Уленшпигель, что ли?
      - У того другая фамилия, кто шапку на голове простреливал, - подумав, ответил лесничий и спросил: - Библиотеку скоро построишь?
      - Тебя все равно не пущу. Махрой продымишь.
      - Гордый стал, как из палатки в дом переехал! Махры испугался?
      Лесничий засмеялся, но прораб уже не слыхал, что тот говорил. Подул ветер и залепил уши мокрым холодом. Начинался буран. Прораб посмотрел на восток, раздумывая, стоит ли идти. Покачал головой и пошел.
      Небо, только полчаса как ставшее светлым, снова потемнело, пригнулось к земле.
      Прораб торопился подняться на сопку до того, как буран разыграется по-настоящему. Он обернулся и посмотрел на поселок: ничего не было видно, все потонуло в снежной пелене. Прораб уходил все выше в сопки. И чем дальше уходил он, тем тише становился ветер, но небо и здесь было низкое и нахмуренное.
      Только к полудню прораб нашел хорошую лесосеку, расположенную на пологом склоне сопки, километрах в десяти от поселка. Здесь он решил отдохнуть. Развел костер, обогрел руки, достал из кармана колбасу и, нанизав ее на прутик, сунул в огонь.
      Потом разломил кусок мерзлого хлеба и начал обедать, перебрасывая шипящую, обуглившуюся колбаску с руки на руку. Костер уходил все глубже в снег, словно ведро в колодец. Буран стихал, небо светлело. Прораб закидал костер снегом и через час был у себя в комнате. Его ждали.
      - Как быть с насыпью, прораб? Экскаваторщик Антон Силин говорит, что около Синего лога грунт топкий, летом развезет, рельсы смоет.
      - Он что, сквозь землю видит?
      - Кто его знает! У него глаз соболий, с искрой.
      Прораб усмехнулся:
      - Тогда пошли!
      Он вернулся от экскаваторщиков, когда начинало темнеть. В комнате было жарко натоплено. Ветер швырял в окна пригоршни снега, и слышалось, как за стеклом будто кто-то водил горячим утюгом по мокрой тряпке. Прораб усмехнулся, подумав о том, как давно он не гладил своих брюк. На коленях они вспузырились, словно у старика. Прораб потрогал колени, усмехнулся и включил свет.
      Рядом со столом на раскладушке сидела Светлана. Прораб закрыл глаза, испугавшись. Он подумал, что это галлюцинация. Ведь Светлана далеко отсюда, в городе! Так зачем же кто-то похожий на нее сидит на его неубранной раскладушке?
      Зачем женщина в таежном поселке, где живут пока что сорок мужчин и никто больше?
      Прораб спросил:
      - Ну?
      Светлана поднялась и сказала тихо:
      - Здравствуй, Виталий!
      Прораб засмеялся и поднял ее на руки. Светлана пахла хвоей; волосы у нее были пушистые, как ветви лиственницы. Обнимая его голову, она шептала:
      - Виталька, Виталька, вот счастье-то!..
      Хлопнула дверь. На пороге стоял Федька - взрывник из восьмой палатки. Он смотрел на прораба вытаращенными глазами и пятился назад.
      - Заходи! - остановил его прораб и осторожно посадил девушку на раскладушку. - Заходи, чего там...
      - Да нет уж, - ответил Федька, скривив губы, - я лучше пойду.
      Прораб нахмурился:
      - В чем дело?
      - Да ничего, - ответил Федька, исподлобья рассматривая девушку.
      - Ну! - сердито прикрикнул прораб.
      - Там Леха с Киева снова в очко с пацанами играет. Да вы занимайтесь...
      Прораб вышел вместе с Федькой. Светлана крикнула вдогонку:
      - Виталий!
      Прораб досадливо махнул рукой и ничего не ответил.
      "Леха с Киева" играл в очко. На столике, сделанном из перевернутого ящика, лежали три пары часов и десять рублей денег. Вместе с прорабом в палатку ворвался ветер. Несколько рублей упало на пол. Леха стремительно поднялся, сгреб рукой банк и стал спиной к столу.
      - Сволочь! - сказал прораб.
      - Ты зря серчаешь, начальник! - улыбнулся Леха. - К тебе приехала женщина. А нам оставь карты.
      - Сволочь! -повторил прораб. - Ты у меня вчера в ногах валялся, слово дал, что карт больше не будет!
      - Но ведь тогда в поселке не было женщин...
      Прораб взял со стола карты и швырнул их в печку. Леха бросился к печке. Прораб загремел:
      - Стоп!
      Вздрогнув, Леха остановился. Ребята сидели, опустив головы, и молчали. Их командир и товарищ, который столько раз выручал из беды, который отдал Власу собачьи варежки, а Жорке Серегину - унты, сейчас стоял против Лехи бледный, выбритый до синевы, в старых, вспузырившихся на коленях брюках. Пальцы у него сжались в кулаки, а глаза сузились, скрыв ярость.
      - Кто проиграл часы?
      - Я, - ответил Босьян, мальчишка из Еревана.
      - Отдай часы! - приказал прораб. Леха шмыгнул носом и отдал часы.
      - Виталь Николаич, - сказал медлительный, добродушный Влас, - не будет карт.
      Слово. Идите к жинке.
      - Конечно, идите. И привет от восьмой палатки передайте, коллективный! - улыбнулся Федька Кольцов, взрывник.
      Прораб повернулся и вышел.
      Когда прораб вернулся, Светлана поднялась ему навстречу, обняла и притянула к себе. У нее были сильные руки и волосы пахли хвоей.
      - Ты уедешь сегодня же, - сказал прораб и нахмурился.
      - Почему? - удивленно спросила девушка и засмеялась.
      - Потому что не должно быть хорошо прорабу, когда его рабочие живут в палатках и умываются снегом. Ты понимаешь?
      Светлана отошла к окну. Путеукладчик осторожно укладывал рельсы на стылую землю.
      Прожекторы резали синюю ночь.
      - Ты понимаешь меня? - тихо переспросил прораб.
      Светлана молчала.
      Прораб свел брови в одну линию.
      - Ну?
      - Я шла к тебе три дня, - ответила Светлана.
      Она подошла к раскладушке и села на самый краешек. Прораб стоял перед девушкой.
      Светлана низко опустила голову. Прораб видел чудесные пушистые волосы, чуть оттопыренные розовые уши и маленькие руки, сложенные на коленях. 'Руки у Светланы были красные, обветренные.
      - Что же ты молчишь? - крикнул прораб. - Ответь мне!
      Он взял девушку за плечи и, прижав к себе ее послушное тело, замер.
      Светлана заплакала, обняла его за шею и сказала:
      - Я понимаю, Виталик! Я все понимаю! Я уйду!
      Прораб вздохнул и подошел к телефону. Снял трубку и спросил дежурного по участку:
      - Серегин вернулся?
      - Нет еще.
      - Когда вернется, пусть идет ко мне!
      Светлана спросила:
      - Когда он придет?
      - Не знаю. Может быть, часа через два.
      - Ты будешь занят?
      - Нет. Я буду с тобой.
      Девушка взяла его большую руку в свои и поцеловала. Прораб растерянно улыбнулся.
      Спросил:
      - Ты хочешь чаю?
      - Нет.
      - А то я заварю...
      - Не надо.
      Она посмотрела на него. Сверху лицо Светланы показалось прорабу до того юным и беззащитным, что он вдруг подумал: "Я не имею права отсылать ее! Она должна остаться со мной! Ведь ребята не против..." Но девушка, словно угадав его мысли, сказала:
      - Не волнуйся, Виталька. Я уеду. Иди сюда...
      И прораб сел рядом с ней на узкую железную раскладушку, которую он не оправлял уже третий день.
      - Я люблю тебя, - сказал прораб и зажмурился.
      ...Серегин пришел через час.
      - Возьмешь с собой девушку, - сказал прораб, - отвезешь ее на Каныш. Там ходят машины до Сорбы! А оттуда - рабочий поезд.
      - Сейчас десять.
      - Так нужно!
      - Может быть, завтра?
      - Нет, сегодня!
      Светлана завязала платок тугим узлом, поцеловала прораба и пошла следом за бульдозеристом.
      Прораб сел к столу. Около телефона на листке бумаги лежала просушенная махорка.
      Прораб подвинул к себе бумагу и прочел расплывшиеся чернильные строки:
      Сядь со мною рядом,
      Рассказать мне надо,
      Не скрывая, не тая,
      Что я люблю тебя.
      Прорабу всего двадцать пять лет, а Светлану он любит уже три года.
      - Виталий Николаевич, генератор надо ставить! -просит его дежурный электрик. - Без вас не управился.
      - Виталий Николаевич, зайдите генплан посмотреть! - звонят строители.
      - Прораб, людей на укладке мало! -ругаются в трубку укладчики.
      Теперь, как только Светлана ушла, телефон звонит беспрерывно.
      "Раньше не хотели беспокоить", - догадывается прораб, и нежная улыбка трогает его лицо. "Хорошие вы мои друзья!" - думает он и поднимается из-за стола, осторожно задвинув под телефонный аппарат листок со стихами.
      - Позови Леху с Киева из восьмой палатки, - говорит он дежурному электрику. - Пусть со мной идет, помогать будет.
      - Хорошо.
      - Иди, я догоню тебя!
      - Хорошо, Виталь Николаич.
      Прораб выходит на улицу. Мороз крепчает. Высоко в небе стынет луна, окруженная радужным красно-желтым сиянием.

      Прораб кончил пить чай, достал лист бумаги и начал писать стихи.
      Строчки у него получались корявые:
      Сопки, горы,
      Пихты-дозоры,
      Снег.
      Ветер пургою,
      Идем мы с тобою
      В снег.
      Тайга, река,
      Сильна, велика,
      А кругом лишь один снег.
      Крикни: "А-эй!"
      Выстрелом бей.
      Эхо?
      Нет эха
      Снег.
      Прораб рассердился и перечеркнул написанное. Взял со стола книгу "Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви" и стал читать, шевеля губами, чтобы не пропустить ни слова. Особенно понравившиеся места прораб перечитывал и удивленно качал головой.
      Часов около двенадцати в дверь постучались. Прораб крикнул:
      - Ну!
      Никто не вошел, но стук повторился. Прораб понял, что пришел нездешний. Свои привыкли к его экономному словечку, имевшему массу смыслов и оттенков. Сердился ли прораб, просто выражал нетерпение или радовался все можно было понять по одному этому слову.
      - Входи!
      Дверь отворилась. На пороге стоял человек в меховом полушубке и в пыжиковой шапке, надвинутой на глаза.
      - Можно?
      - Ну?
      Человек растерялся. Затоптался на месте, расстегивая и снова застегивая полушубок.
      - Раздевайтесь же!..
      - Спасибо!
      - Замерзли?
      - Есть малость.
      Прораб поставил на конфорку кастрюлю с водой и подбросил в печку сухих дров.
      Мужчина снял полушубок, шапку, и прораб увидел седого голубоглазого человека со шрамом через все лицо.
      - Флеров Александр Иваныч, мастер по холодильным установкам, представился человек и показал прорабу паспорт.
      - Зимин, - пожал ему руку прораб, - Виталий Николаевич. Присаживайтесь. Чаем угощу.
      Прораб перенес кастрюлю на стол и разлил кипяток в стаканы. Флеров зажал горячее стекло в белых пальцах. В тепле его лицо делалось все более красным - от висков к носу.
      - Я к вам на работу, - сказал Флеров, - еле пробрался. Метет здорово.
      - А у меня холодильников пока нет, - пошутил прораб, - холода и так хватает!
      - Ничего. Я ведь электрик. Но не во мне дело. Я с сыном пришел.
      - А где он, сын-то?
      Флеров ответил:
      - Я его в палатку завел. В крайнюю.
      Прораб поморщился: он не любил самоуправства.
      - Вы не сердитесь, - попросил Флеров. - Я вам все расскажу, так вы поймете...
      И он стал быстро глотать кипяток, обжигаясь и хмуря широкие брови.
      - Я, видите ли, женился...
      Прораб хмыкнул и почесал лоб. Флеров быстро взглянул на него и нахмурился еще больше.
      - А у нее сын был тринадцатилетний. Нет, вру, ему тогда четырнадцать было. Я Анну знал давно, но все эти годы по стройкам ездил, не до женитьбы было. Женись я на Аннушке восемь лет назад, все, может, иначе было бы. Словом, когда я приехал в Новосибирск к жене и приемному сыну, парень интересовался только одним - голубями.
      Флеров отодвинул стакан, задумался, прислушиваясь к тому, как огонь ломал в печке дрова.
      - Вижу я этих самых голубей, знаю, чем это кончиться может, если во дворе ими, голубятниками-то, здоровенный рыжий детина - Шурик по имени, Рыба по кличке - заправляет. Пошел я к себе в цехком, упал перед культмассовой секторшей на колени и вымолил подписку на "Технику молодежи". Для меня лучше этого журнала ничего на свете нет. Стал я Пашке - сына Пашкой зовут, - пояснил Флеров, - стал я ему про межпланетные путешествия читать. А он головой качает, сквозь меня смотрит, а думает о своем. Начал я его тогда на столярное дело приманивать, новую голубятню самому делать. Нет, не забрало парня! Ладно. Человек - что дверь: каждому свой ключ нужен. Попробовал я Пашку приучить кроссворды решать.
      Для меня это радость - кроссворд решить. Нет, не тронули эти умственные загадки Пашку. Пошли мы с ним тогда в воскресный день в магазин. Идем. Он от меня чуть в сторонке, снизу вверх глядит.
      "Дядя Шура, - спрашивает, - а вы на войне были?"
      "Нет, - говорю, - не был".
      "А наш папка офицером был, с орденами!.."
      Я молчу, не знаю, что ответить. Ладно. Купил я парню набор "Юный химик". Вот тогда-то он обрадовался, глаза разгорелись, чуть на месте не запрыгал. Дома он и так и сяк вертел, все пробирочки тряпьем переложил, чтоб не побились. А назавтра сник, забился в угол, там и просидел весь вечер волчонком. Спрашиваю его, где набор, хотел ему разные фокусы показать, а набора-то и нет. Уж потом я только узнал, что он этому Шурику Рыбе набор отдал в счет долгов своих голубиных. Набор дорогой был, чуть не десять рублей. Ладно. Смотрю я со стороны за парнем, табель его листаю там пятерки да четверки. Пошел в школу, а мне говорят, что он уже месяц, как носу не кажет. Вернулся я домой, снял с себя ремень.
      "Гад ты, - говорю, - самый последний! Барином растешь?"
      А он кулаки сжал, белый весь сделался и отвечает:
      "Попробуйте ударьте! Попробуйте! Мой отец на фронте погиб, а вы мне никто! Жилец вы у нас!"
      И так меня эти слова по сердцу хлестанули, что ушел я из дому, даже с женой не попрощавшись.
      Флеров замолчал и подвинул пустой стакан к кастрюле.
      Прораб налил ему кипятку, но Флеров не стал пить. Он выводил пальцем по столу замысловатые узоры, внимательно разглядывая свои квадратные бугорчатые ногти.
      - Сейчас сам себя казню, - снова заговорил он, - казню без пощады! Но понятно ведь, почему ушел. Не свой парень. Чужой как-никак. А от чужого обида всегда больней, особенно если к нему со всем сердцем идешь, как к родному. Да...
      Вернулся я домой через два дня. Лежит жена на кровати и головой о стену бьется:
      ночью Пашку за воровство забрали.
      Сначала я ее успокаивать стал.
      "Оставь, - говорю, - не тужи. От баловства это. Все у него было: и колбаса, и стол, и бабка, что кашу варила. Так ему, сукину сыну, и надо!"
      А она в ответ:
      "Какой бы он сын ни был, а я ведь ему мать..."
      Да... Подумал я, каково сейчас парню, вспомнил его, лохматого, большеглазого, так у меня сердце и заломило. Какая-никакая образцовая, а детколония и есть детколония. Тюрьма, одним словом. Небо в клеточку да четыре стены. Ладно. Взял я на работе отпуск на пять дней и к нему поехал на свиданку. Привели Пашку ко мне - стриженого, в ватнике, побледневшего, - я и заплакал. Как увидел он, что я плачу, так даже просветлел весь.
      "Папа, - говорит, - не сердись. Я скоро выйду. Вы мне "Технику молодежи"
      выпишите, папа!.."
      А у самого глаза, словно блюдца с талой водой весенней.
      Ладно. Отпустили его через год. Сейчас ему пятнадцать с половиной. Приехали мы с женой за ним - из колонии брать. Вышел он из ворот, кинулся к нам и, как щенок малый, об руки трется. А потом мать обнял и шепчет ей:
      "Ты уж прости меня, мамочка!"
      Так, понимаете ли, "мамочка" и сказал. Как дите крохотное совсем! Да! У парня душа, конечно, чистая, грязи не прилипло, сразу видать. Ладно. Пошли мы с ним в город. Спрашиваю его:
      "В кино хочешь?"
      "Мороженого, - говорит, - хочу, папа".
      Купил я ему полушубок, шапку, да сюда прямиком и махнули, даже домой не заглянув. Анна, умница, слезы на вокзале не проронила. Я ее при Пашке-то даже поцеловать не решился на прощание, чтобы парню сердце не терзать. А он добрый.
      Ушел в вагон, нас двоих оставил.
      "Не тужи, Анка, - сказал я жене. - Обживемся, ты к нам приедешь".
      А она улыбнулась так грустно-грустно и спрашивает:
      "Технику - молодежи" перевесть вам в тайгу?"
      "Не надо, - ответил я, - там техники хватит. Она там покрепче, чем в журнале, должна быть. Построже."
      Да... Ну вот мы и приехали.
      Флеров замолчал. Дрова в печке стреляли в железную заслонку, просясь к людям.
      Прораб сидел, низко опустив голову, сцепив сильные пальцы.
      - Где сын?
      - В палатке, я же сказал.
      Прораб поднялся.
      - Пошли!
      Снег навалился на людей и стал заигрывать с ними, словно котенок с бумажками: то слева, то справа ударит пушистой своей лапой. Низкая луна освещала десять домов, не покрытых крышами. Возле каждого дома была палатка. Внизу, на берегу Томи, стояли еще десять домов, сложенных пока что наполовину.
      В крайней палатке было холодно. Пашка, сын Флерова, сидел около печки и ворошил кочергой синие головешки. Он был одет в такой же, как и у отца, полушубок.
      Увидав прораба, Пашка поднялся и снял с головы шапку. Голова у него была крутая, круглая.
      - Здравствуй! - сказал прораб и протянул ему руку.
      - Здравствуйте, гражданин начальник! - ответил Пашка и покраснел.
      - Я тебе не гражданин, а товарищ! - улыбнулся прораб. - Садись. Что встал?
      Пашка присел на краешек стула.
      - Нравится тебе у нас?
      - Я не знаю.
      Ребята, сбитые с ног дневной усталостью, тихонько посапывали и что-то бормотали во сне. Босьян улыбался: ему снилось счастье, большое как Севан. Прораб потормошил Леху с Киева за плечо. Леха открыл шальные глаза, зачмокал губами, отбросил одеяло и потянулся за ватником - одеваться.
      - Подвинься, - тихо сказал прораб, - я нового привел.
      Леха снова зачмокал губами, прыгнул под одеяло и подвинулся на самый край.
      - Ложись к нему, - сказал прораб Пашке. - А вы, - он обернулся к Флерову, - у меня переночуете.
      - Давай, сынок, спи, - кашлянул Флеров и, нахмурившись, спрятал глаза под бровями.
      Пашка сбросил тулуп, обернулся к отцу и вдруг по-детски, всем лицом улыбнулся ему. Флеров снова кашлянул и пошел следом за прорабом.
      Пурга металась веселая, как форель. В воздухе пахло весной, хотя еще только начинался декабрь.
 

 
      Земля на узкой таежной поляне была теплая и мягкая. Федька Кольцов вдавился в эту землю. Только левую руку он выбросил далеко вперед, чтобы удобнее было смотреть на секундную стрелку часов. Стрелка передвигалась, цепляясь за каждое деление на циферблате. Раскаленный диск солнца стоял высоко в небе.
      "Шею сожжет. Почему белый шарфик не надел?" - досадливо подумал Федька и замер:
      сейчас, через пять секунд, должен был произойти взрыв.
      - Федь, - шепнул Серегин, лежавший в соседней траншее, - что-то не рвет.
      - Рванет, - пообещал Федька и легонько дунул перед собой. Сразу же поднялся ленивый фонтанчик пушистой пыли.
      "Грязный я, наверное, - подумал Федька, - просто ужас. Вернемся в поселок, дорвусь до реки".
      Прошло лишних пятнадцать секунд, а взрыва все не было.
      - Федь, - снова шепнул Серегин, - не рвануло.
      Кольцов оторвал голову от земли. Потом приподнялся и посмотрел перед собой.
      Проклятая кряжистая, похожая на бычий лоб сопка торчала по-прежнему как раз на линии будущей просеки. Прораб послал Федьку, бульдозериста Жору и пять лесорубов пробить путь к Машенькиным ключам; там геологи решили ставить рудник. Надо было проложить путь для тракторов и машин с оборудованием. Федька, Серегин и лесорубы продирались сквозь знойную, душную тайгу, рвали маленькие сопки, а с этой, бычьей, возились уже третий день, и все без толку. А машины и тракторы геологов ждали в поселке. И прораб ругался: Серегин и Федька до зарезу были ему нужны на трассе...
      Прошла минута. Бикфордов шнур наверняка сгорел. А взрыва все не было. Федька крикнул лесорубам, лежавшим позади Серегина:
      - Братки, давай бегом в тайгу!
      - Зачем? - спросил Серегин.
      - А что им тут, кадриль хороводить? Вдруг рванет...
      - Вдруг! - передразнил его Жора. - А ты?
      - Я! Я! - обозлился Федька. - Я взрывник. Мне видней. Убегай! - крикнул он, обернувшись к Серегину.
      Жора не двинулся с места. Он смотрел на Федьку и улыбался.
      - Убегай! -снова крикнул Кольцов. - Не богом же тебя просить!
      - Никуда я не побегу.
      - Побежишь!
      - Нет. Без нервов. Я же сказал: нет.
      Тогда Федька легко выскочил из траншеи и встал во весь рост на маленьком бруствере, обложенном дерном. Бычья сопка, последняя преграда на пути к руде, последняя задержка к возвращению на трассу железной дороги, торчала по-прежнему зло, упрямо выпятившись круглыми каменными глыбами.
      - Ты что, сдурел? - спокойно спросил Серегин из своего укрытия.
      Федька ничего не ответил. Жора повторил свой вопрос, но уже тише. Федька опустился на корточки и сказал:
      - Не говори глупостей, Жора. Туда ведь все равно идти придется. Шнур-то новый надо проложить? Или нет?
      С опушки закричали лесорубы:
      - В чем дело?!
      - Да так, ничего! - ответил Кольцов, прижав ко рту ладони, чтобы было слышнее.
      - Вместе пойдем шнур прокладывать, - сказал Серегин и осторожно выполз из своей траншеи. - А страшно, черт его. дери!
      - Переживем. У тебя махорка есть?
      - Ты ж некурящий.
      - Ладно, сверни цигарочку.
      Серегин снова опустился в траншею и свернул там две цигарки.
      - Иди сюда, покурим, - предложил он.
      - Иди ты сюда, - ответил Федька с бруствера, - там душно. Пыль.
      - Ты не форси, Федька. Тоже мне Чапай. Лезь ко мне, говорю! Вдруг рванет?
      Воздух в тайге был синий, хвойный, напитанный терпким запахом отцветшей черемухи. На каменистом склоне сопки, поросшем желтой травой, как раз на том, который надо было взорвать, надрывались цикады. Изломанные жарой кусты подняли к желтому небу кривые, страшной формы ветки и словно застыли в мольбе о влаге, дожде, который несет с собой цветение и прохладу.
      "У меня вроде нарыв на пятке, - рассеянно подумал Федька, - бежать трудно будет".
      Жора из траншеи не вылезал. Курил он неторопливо, пуская синие колечки. Федька рвал цигарку тяжелыми затяжками, покашливая.
      - Ну, я пошел, - сказал он, затянувшись напоследок. - С пламенным приветом!
      - Дурак! -убежденно заметил Жора и вылез из траншеи. - Вместе ведь пойдем.
      - Нельзя, Жорик, - ответил Федька и вздохнул. - Мне, думаешь, одному охота?
      Федька посмотрел на Жору, улыбнулся ему и прихватив с земли круг бикфордова шнура, побежал к сопке, туда, где в камнях лежала взрывчатка. Жора, низко согнувшись, побежал следом за ним. Федька услышал шаги, обернулся и, выхватив из-за ремня красный флажок, поднял его над головой. Этот мандат у взрывников открывает любые двери так же легко, как и закрывает их. Красный флажок над головой - все обязаны лежать в укрытии.
      И Жора остановился: он не мог не подчиниться приказу.
      Федька бросился вперед, больше не оборачиваясь. Бычья сопка вырастала на глазах, она неудержимо приближалась к нему, она наваливалась на него, молчаливая, настороженная, готовая каждую минуту взорваться, раскидав вокруг огромные глыбы.
      Федька бежал, мягко ступая на носки, чтобы не тревожить землю, в которой лежала взрывчатка. При каждом его шаге потрескивали скользкие, ломкие сосновые иглы.
      Это потрескивание Федьке каждый раз слышалось грохотом. Таким же сильным, как и удары сердца. Около сопки, там, где начались камни, Федька остановился на секунду, страшась обернуться: позади была жизнь, а впереди лежала взрывчатка, которая прорубает дороги, усмиряет реки, дает руду и убивает людей.
      Капли пота катились по лбу и щипали глаза. Подошвы сапог скользили по камням, и Федька каждый раз замирал, весь сжимался, но лез все выше и выше.
      "Нет, нет! - думал он. - Ничего не может быть. Жорка, тайга, птицы, солнце, пыль на земле - все это вокруг меня! Нет, нет! Все будет хорошо!"
      Лучи солнца стали холодными, по спине ползли мурашки, затылок был в испарине. В тайге по-прежнему пели птицы.
      Федька все ж таки поскользнулся. Упал. До взрывчатки оставалось всего несколько метров. Федька побоялся встать. На какую-то долю минуты ему захотелось подняться и побежать прочь, в траншею, к Жорке. Он вытер со лба пот и пополз, завороженно глядя на камни, за которыми начиналась маленькая, совсем неглубокая штольня.
      Федька подполз к камням, прижался всем телом к сухим, желтым травинкам, замер на секунду, а потом рывком поднялся. Заглянул в штольню и сразу же опустился на корточки. Потом лег на спину и судорожно, со всхлипыванием рассмеялся. Шнур выскочил из детонатора и сгорел, не дойдя до него примерно сантиметр.
      Солнце нещадно жгло шею. Надрывались цикады, вспарывая своим криком томительную тишину полдня. Федька обернулся, и лицо его сморщилось в растерянной улыбке:
      позади, метрах в десяти от него, стоял Жора Серегин.
      - Что? - спросил Жора.
      - Все в порядке, шнур выскочил, - хрипло ответил Федька.
      - Пошли обратно?
      - Погоди. Давай отдышусь малость.
      - Закурим?
      - Не хочу. Во рту пересохло.
      Серегин сел на камни и сказал:
      - Ну и натерпелся я страху!
      Федька вздохнул и ответил:
      - А я - ничего. Профессия, понимаешь, такая...
 

 
      Люди бросали в воздух шапки. По рельсам, довольно отфыркиваясь, шел паровоз "ФД"
      с одним прицепным классным вагоном. Это был первый перед смычкой пробный рейс по участку трассы, построенному бригадами прораба. Этот участок, так же как и поселок, и дорога к руднику, и кинотеатр "Космос", и детсад на двадцать граждан, был построен в рекордные сроки Жорой Серегиным, Лехой с Киева, Федькой Взрывом, Пашкой и остальными ребятами неисправимыми романтиками, таежниками и землепроходцами.
      Воздух был синий и ласковый. Но люди не видели ни зеленой реки, ни пихт, облитых солнцем, ни ручьев, которые пенились белыми гривами на перекатах. Сейчас люди видели только один паровоз, который осторожно подминал под себя рельсы, и не было для них ничего радостней этой картины.
      Вел паровоз отец ветерана стройки, экскаваторщика Антона Силина. Того самого Силина, который зимой разгадал топь около Синего лога и заставил прораба заново пересчитывать генплан и делать непредусмотренный крюк в сорок метров.
      Помощником машиниста стоял комсомольский секретарь депо Иван Брежко, а кочегаром - Юрка Софьин, тоже комсомолец. Такой состав бригады был подобран с умыслом, чтобы лишний раз отдать дань уважения комсомолу сердцу и запевале строительства. Установленный Пашкой на сосне репродуктор дрожал от натуги.
      Гремела музыка. Почти все время звучала "Молодая гвардия".
      По плану, предусмотренному постройкомом, экскаваторщик Антон Силин должен был подъехать к полотну, подсыпать на насыпь несколько ковшей грунта, а потом, подняв кран, как светофор, открыть путь паровозу, из окошка которого выглядывал машинист Сергей Иванович Силин - усатый старик, совершавший сегодня первый рейс по новой трассе и последний - в жизни. Машинист уходил на пенсию: начинало пошаливать сердце.
      От прелой травы, укрывавшей землю, поднимался пар. В небе метались ласточки.
      Ручьи пенились на перекатах белыми гривами.
      Несчастье случилось в половине первого. Силин насыпал четыре ковша грунта, но в тот момент, когда он поднял последний, пятый ковш, заело кран. Силин выскочил из кабины и, покраснев от досады, побежал смотреть, в чем дело. И в эту минуту кран сработал, ухнул вниз, зацепив ковшом экскаваторщика. К Силину, лежавшему на траве, которая начинала краснеть от крови, протиснулся доктор Зия Куниятов.