И дышать сразу стало легче, ноги стали упругими, и Мирко, весь обратившись в бег, припустил не хуже гончей собаки.

В ответ раздался яростный глас рога. И вновь из ничего, среди белого дня, из прозрачного предосеннего воздуха возникли черно-серые тени огромных псов с глазами, тлеющими красными угольями, а впереди, по сторонам от вожака, пластались над вереском и травой в невиданном доселе беге два диковинных зверя, похожих и на собаку, и на кота. Больше все же на кота, но на какого! Эти хищники были втрое крупнее рыси, ловкие, пятнистые, с жуткими клыками в оскаленной пасти и длинными, острыми когтями. Их круглые уши были прижаты, хвосты, словно рули, не давали сбиться с верного направления. Было понятно, что такие кошки умеют и настигать, и убивать. Морды зверей, туго обтянутые кожей, не выражали ничего, но зрачки тлели тем же злобным красноватым огнем. От этих было не уйти, и только близкий уже берег оставлял малую толику надежды.

Новый протяжный, тоскливый вой полетел в пространство, и навстречу Мирко из прибрежных кустов боярышника выступил могучий зверь. Темно-серая густая шерсть, серебристая у шеи, на холке грозно встопорщилась, хвост был опущен, и только кончик его нервно подрагивал. Волк, стоявший левым боком, повернул в сторону трясины широкую лобастую голову с длинной узкой мордой, сверкнул острыми огнями глаз, разинул черную пасть с крупными белыми клыками — и вновь скорбный вой прокатился над равниной. В нем были и звериная злоба, и ненависть к племени охотников, и угроза, исходящая от сильного и уверенного в себе самца. В нем слышались вызов судьбе и тоска по далекой волчьей родине — круглым, заросшим кустарником холмам и густому тростнику речной долины, по белым камням обвалившейся пещеры на склоне, где волчица устроила логово. Тоска по холодной звездной ночи, когда звенит под сильными лапами заиндевевшая трава, и единственный полновластный хозяин пустоши — он, Великий Волк, стоящий на страже между мирами живых и мертвых.

Так говорили мякшинские легенды о родине волков, что была некогда на северо-западе от Промозглого Камня, в холмистых пустошах. Была, но вот пришел в мир человек и принес с собой зубы из железа, прочнее и губительнее самых больших клыков, и появилась свистящая смерть, настигающая издали на бегу. Затем легкий плуг распахал склоны, а тяжелый колесный — речные долины, потом из белого камня сложили изгородь, за которой поселился человек и его собаки, конечно, не такие сообразительные, как волки, но беззаветно преданные хозяевам.

Только сейчас Мирко было не до древних легенд. Ему пришлось выбирать: или свирепый серый враг впереди, или дикая охота за спиною. И он выбрал: вперед!

На одном дыхании пролетел он последние полсотни саженей, а волк и головы не повернул, пропустив запыхавшегося человека мимо. Жилистое тело хищника подрагивало от возбуждения, широкие передние лапы крепко уперлись в землю, задние напряглись для возможного страшного прыжка, крепкая грудь ровно вздымалась. Он был готов к бою и не желал отступать. Мирко понял, что волк защищал свой участок леса, где был хозяином, где неподалеку его дом, волчица и маленькие щенки. Он не терпел псов и не мог допустить их в глубь чащи, спасительная стена которой была рядом — достаточно пересечь неширокую опушку, а там уж мякша сумел бы убежать. Для всадника на полном скаку густой ельник непреодолим, а от собак — Мирко это знал, он сумел бы отбиться.

Но неизвестные пятнистые звери могли оказаться большей опасностью, чем сами охотники. И еще Мирко понял, что не сможет оставить волка одного, этого нельзя делать ни в коем случае — это равносильно предательству. Волк мог запросто опрокинуть его, уставшего от бега, перегрызть глотку и скрыться в лесу гораздо раньше, чем кони достигли бы кромки болота. И зверю не надо было бояться преследования, ведь охота шла за человеком, а не за ним. Но волк сохранил совершенно бесполезную для него человечью жизнь, подставив под мечи свою.

Дальше Мирко уже не раздумывал, да это было и невозможно, ибо конные подошли совсем близко. Мирко не слыл за первого стрелка у себя дома, но здесь добыча была, почитай, рядом. Одного он не делал никогда прежде — не стрелял в человека. Вернее, стрелял, конечно: дядя Неупокой, закрывшись щитом, велел Мирко бить в него настоящими калеными стрелами, а потом и вовсе отбрасывал щит и показывал свое искусство, отражая стрелы широким клинком. Но тогда все было не всерьез — не мог же Мирко, сколь ни подзадоривал его дядя, стрелять на убой в родного человека.

И сейчас, в последний миг Мирко дрогнул. Стрела пошла не в грудь бородатого меченосца в синей шапке, а в одного из его огромных котов. Кот, знакомый с подобным оружием, попытался уклониться, но стремительность бега стеснила его свободу, и стрела, как в масло, вошла прямо в горло зверю. Хищник сделал еще один прыжок, но жизнь уже покинула тело, и оно, кувырнувшись, покатилось в траву, мелькнув только бестолково раскинутыми лапами.

Другой кот успел выскочить к небольшому подъему, который делала тропа, и тут нос к носу столкнулся с серым. Волк, хитро вставший за кустом, не был виден с болота, и его появление было неожиданным. Ловкий зверь, грациозно изогнувшись, остановился, повернулся к волку и выгнул спину. Усы его встопорщились, он раскрыл пасть и издал глухое ворчание. Глаза горели яростью, но умный кот понял: исполнять приказ хозяина именно сейчас не стоит. Добыча оказалась явно не та, что ожидалась. Человек, которого надо было всего лишь остановить, повалить наземь и не давать двигаться, дожидаясь хозяина, — гепард был охотником, но отнюдь не людоедом, — стоял дальше. А сейчас перед ним появился другой господин — хозяин здешних мест. Гепард знал, что не проиграет волку в схватке, но он знал также, что не имеет права ее начинать. И еще знал, что не выиграет. Однако ослушаться приказа того, что в синей шапке, тоже было невозможно. Такого противоречия гепард разрешить не мог и оставался там, где и был, поднимая и опуская усы, то щеря, то прикрывая клыки, и утробно рычал.

Зато разум человека был ясен. Мирко был ободрен первым удачным выстрелом, а еще тем, что погоня оказалась не колдовским видением, перед которым справедливое оружие бессильно. Здесь были хоть и не люди, но стрел они боялись.

А руки сами привычно делали свое дело, и вторая стрела уже лежала на натянутой тетиве. Предводитель был облачен в длинную, до колен, кольчугу, а грудь его прикрывала кожаная перевязь с нашитыми пластинами. У него не было щита!

Мирко, разумеется, не мог равняться ни со степняками, бившими с огромной силой на полном скаку сквозь мелкое колечко, ни с оленными людьми, ловко достававшими выстрелом высоко летящих диких гусей, у него даже не хватило времени снарядить тетивой могучий сложный лук, но и простой, охотничий, на таком расстоянии был для воина, шедшего с открытой грудью, верной смертью.

Стрела, пущенная за семьдесят саженей, с легкостью пробила и кожу, и кольчужную броню, глубоко войдя в тело. По всему, воин должен был опрокинуться навзничь, и конь продолжал бы бег, уже волоча мертвеца. Куда там! Одноглазый бородач только мечом провел, срубив торчавшее из груди древко, и продолжил скачку!

К счастью, перепугаться Мирко не успел. Правая рука выхватила из тула третью стрелу, приладила на дугу лука, натянула и отпустила тетиву — и, как ни жаль было красивого вороного жеребца, стрела пронзила конскую шею и задела жилу, потому что кровь брызнула струей. Животное упало, взлетела пыль, брызги, наездник перелетел через голову скакуна, распластался на миг в воздухе, не выпустив, к слову, меч и пропал. Как не бывало!

У Мирко холодный пот выступил: колдун-таки! Да еще какой! Чтобы вот так, при свете дня исчезнуть, растаять быстрее тумана! Но тотчас же испуг сменился ликованием: он сразил колдуна! Пусть убив коня, но сразил! Воодушевившись, Мирко уже без страха взирал на спешивших за вожаком остальных загонщиков — их осталось тринадцать. И еще псы.

Кот, увидев, что хозяин покинул его, растерялся вовсе и улегся на землю, метая в волка злые взгляды. Лежал он недвижно, только хвостом выделывал замысловатые фигуры. Было ясно, что без хозяина зверь нападать не станет. Не стал спешить и волк. Он тоже понял, на что способен в драке его противник, и хотя челюсти, да и вообще телесная сила, у кота были поменьше, чем у волка, но он имел преимущество в проворстве, когтях и ударе сильной лапы. Волк дожидался собак.

Мирко предоставил зверю ближний бой, а сам-то не собирался ждать, пока ретивые всадники подлетят столь близко, что не успеешь и стрелу извлечь. Уже заметно было, что у одного был шлем колоколом, у другого — округлый, как у дяди, у иного с забралом, у иного с наносником и выкружками для глаз. Кольчуги, дощатые брони, поножи, налокотники, зерцала, мечи — Дух захватило бы при подобном зрелище в другое время. Раньше никогда не доводилось видеть сразу столько богато вооруженных людей. Дядя в своих доспехах, отражающий стрелы, был грозен, но он всю жизнь воевал пешим. Охотники, летящие над болотом, были красивы, как на картинке, да только затеяли они охоту на человека, а тот вовсе не хотел быть пойман.

И Мирко, не мешкая, без заминки, будто занимался этим всю жизнь, уже не задумываясь, что бьет в людей, стрелял. Первый же выстрел пробил правую ключицу воину в иноземном шлеме с бармицей и наглазниками. На лице его были заметны только длинные рыжие усы. Всадник вздрогнул, броня окрасилась кровью, меч выпал — воин, отпустив узду, схватился здоровой рукой за рану. Умный конь мягко умерил бег, свернул в сторону и канул без следа вместе с седоком. И это было последнее колдовское мановение.

Третий, с пробитой лицом, пал, как самый обыкновенный смертный, завалившись в осоку, и конь его помчался вслед за товарищами, но уже один.

Мирко успел сразить еще одного — рыцаря в диковинной броне из цельных пластин, прежде чем остальные десятеро, выстроив полукруг, ринулись на него единым фронтом. Мякша уже не знал, в кого целить — смерть шла со всех сторон. Еще в двоих-троих он бы успел выстрелить, но остальные непременно достигли бы своего.

Волк сцепился с псами, и один из них отползал уже в сторону подыхать, лапа его была перекушена напрочь и кровь поливала траву на поляне. Рычание, хрип, визг, клацанье зубов и жалобный скулеж сопровождали этот бой — неласково хозяин встречал незваных гостей. И волк оказывался сильнее всей своры. Один. Мирко такая удача не улыбалась.

Но бежать к лесу было поздно, и он выпустил пятую стрелу, метя в огромного наездника с длинными светлыми волосами, на груди которого красовалось зерцало с чеканкой в виде сказочного зверя. Стрела раздробила ему колено. Но одновременно, взмахнув руками, ткнулся носом в конскую гриву другой всадник, на правом крыле атаки.

Мирко верил в волшебство и могущество богов, но из войлочного шлема убитого торчала стрела, которая не могла прилететь из ниоткуда. Кто-то пришел ему, Мирко, на помощь со стороны леса. И кто бы это ни был, сейчас Мирко назвал бы его, не задумываясь, родным братом.

Оглядываться, однако, было некогда, и еще два выстрела — один Мирко и второй откуда-то сзади и слева — выбили из седла еще двоих, вырвавшихся по центру: русобородого рыцаря в байдане и ерихонке и молодого, смуглого и черноволосого воина в дощатом доспехе, с изогнутым широким клинком и в необычном шишковатом шлеме вороненой стали с золотой насечкой. Оба пали, если не мертвы, то тяжело ранены.

Далее стрелять сделалось невозможно — погоня выскочила на берег болота. Конные разделились: трое кинулись на Мирко, остальные устремились к лесу, за неизвестным помощником. Мякша отбросил лук подальше, чтобы не затоптали, и выхватил длинный, в локоть, нож — подарок дяди, привезенный из-за Камня.

Одному пешему сражаться против троих витязей на конях невозможно, но что оставалось делать? К счастью, никто из всадников не имел в руках пики или копья — таранный конный удар, известный в землях огнепоклонников, о котором рассказывал дядя, им был незнаком. Увидев, что один из наездников — сухощавый, с открытым бледным лицом, с длинными светлыми прядями, в западном шлеме — отклонился немного вправо от сотоварищей, Мирко резко прыгнул ему навстречу под левую руку. Пока конный заносил палаш для удара с неудобной стороны, Мирко, всю жизнь проведший рядом с лошадьми, ухватился за стремя и мгновенно оказался за спиной воина. Сильно дернул за кусок клетчатой шерстяной материи, который рыцарь зачем-то повязал на шею, и полоснул ему ножом по горлу.

Всадник тяжело осел и завалился на сторону. Левой рукой Мирко скинул тело и перехватил поводья.

Высокий белый жеребец почуял уверенную руку и покорился Мирко. Тот поднял коня на дыбы и развернулся, уходя от кривого меча, уже занесенного голубоглазым черноволосым воином, похожим на белогорца. Мирко успел зайти ему за спину, и помчался от преследователей уже верхом по берегу болота.

Тут он увидел своего нежданного заступника: перебегая от ствола к стволу, ловко прятался от троих конных белобрысый, в чистой вышитой рубахе хиитола. В руках у него был короткий меч, который, впрочем, помогал мало. Жизнь парня висела на волоске. Ясно было, что через минуту ему придет конец.

Худо было и у Мирко. Оставшиеся целыми-невредимыми воины в легких доспехах, знакомые с самыми хитрыми приемами конного боя и скачки, быстро настигали мякшу. Обернувшись, Мирко увидел в руке степняка легкую кривую саблю и вспомнил слова дяди: «Скорее от змеи увернешься, чем от этой кривой гадины». Мирко глянул вниз, на бешеную гонку копыт, и с ужасом понял, что кони его преследователей не касаются земли! Вот почему не страшна им была болотная топь! На пядь, на полпяди, но над землей, шурша и чиркая по траве, неслась погоня, в то время как конь под Мирко скакал резво, но по земле, ступая так же твердо, как все обычные кони.

Заметив впереди нагромождение валунов, непроходимое для лошади, Мирко сумел еще раз развернуться, дать круг и вновь уйти от клинка — сабля степняка рассекла воздух над самым ухом — и бросился обратно. Вот уже вновь близко тот самый скат в болото. Хиитола еще держался, но, видно, из последних сил. А Мирко уже слышал за спиной дыхание и готовился, повернувшись еще раз, метнуть в степняка нож, а там — будь что будет. Сабля пугала его больше.

Спасения не было, оставалось уповать на чудо.

И чудо случилось. Пропела тетива, потом еще раз и еще. Три глухих удара о землю означали, что лучник не промахнулся. Мирко оглянулся. Степняка сзади не было, только с жалобным ржанием склонялся к земле его черный низкорослый конек. Горец остановился, озираясь в замешательстве. Двое лежали между деревьями, а третий, преследовавший белобрысого парня, бросил это занятие и позорно удирал вглубь леса — только валежник трещал под копытами его коня. Но оставался горец, который запросто мог расправиться и с Мирко, и с его союзником.

И тут произошло еще одно чудо. Не успел воин прийти в себя, как из кустов метнулось в длинном прыжке мощное серое тело, лапы ударили всаднику ровно посредине спины, и тот очутился на земле. Железные челюсти сомкнулись на шее, хрустнули позвонки — все было кончено.

Над поляной внезапно стало оглушительно тихо. Волк, изрядно потрепанный и покусанный псами, но победивший, высоко задрал окровавленную морду, и торжествующий, древний, как серо-зеленая трава, как известняковые холмы и белые камни, вой прозвучал над болотом. Это была песнь волчьей победы — победы над врагами, главным из которых было неумолимое время, теснившее его все дальше в лесную глушь. Но сегодня времени пришлось отступить: древний хозяин мира отстоял свои права.

Потом уставший зверь спокойно подошел к лужице дождевой воды и принялся шумно лакать, только длинный красный язык мелькал. Напившись, волк тяжело вздохнул и неторопливой, размеренной рысцой ушел в лес, даже взглядом не удостоив людей, бывших совсем рядом.

Мирко удивляло, что он и сам не испытывал ни возбуждения, ни волнения, ни дрожи в коленях, никаких особенных чувств и переживаний — все было как обычно. А меж тем он убил и ранил пятерых людей да еще двоих нелюдей — он один, ни разу прежде не убивавший.

Белый конь смирно стоял под ним, помахивая длинным шелковистым хвостом. Когда жеребец потянулся было к приглянувшемуся кусточку, мякша, опамятовавшись, дернул поводья и направился к деревьям. Там, собирая обломки искусно сделанного лука, разбитого ударом копыта, сидел и горевал его нечаянный соратник — хиитола-лесовик.

— Спасибо, добрый человек, — приветствовал он незнакомца, спрыгнув с коня. — Если б не ты, лежать бы мне, как вот этим. — Он указал на распростертые тела воинов.

Парень встал и оглядел Мирко. Был он ростом немного выше мякши, широкоплечий, белобрысый, весь какой-то мягкий, даже чуть полноватый, а большие васильковые глаза смотрели удрученно — видно, лук достался ему недешево. Пожав смущенно плечами, парень пробурчал что-то вроде: «Да ладно, бывает».

— Про лук не горюй, — утешил его Мирко. — Вон сколько коней добрых гуляет. На торг сведешь, продашь — и лук будет, а то и меч, да еще краше твоего.

— Меч что. — Тот махнул рукой, однако немного посветлел лицом после такого ободрения. — Мечом я и владеть-то не умею толком. Так, для баловства, да вот, в дорогу. От разбойных людей, — добавил он, посмотрев выразительно в сторону убитых.

— И верно, — поддержал его Мирко. — Что меч против лука? Вон тебе пример лежит.

Оба засмеялись.

— Тебя звать как? Отколе будешь?

— Хиитола я, деревня моя тут, за лесом. Сааримяки зовется.

Мирко аж присвистнул: Антеро был родом из той же деревни. Уж не от этого ли парня хоронился вчерашний гость, надев кабанью лапу?

— А зовут меня Ахти, — закончил тот.

— А я мякша, меня Мирко звать, — представился Мирко.

Глаза Ахти зажглись любопытством.

— Мякша? С севера?

— С севера, отколь же еще? — усмехнулся Мирко. — Давай, Ахти, сперва коней соберем, а после еще поговорим?

— Верно молвишь, — кивнул белой головой хиитола, и они пошли собирать коней, которые уже разбрелись по опушке.

Когда лошади были пойманы — их оказалось девять — и надежно привязаны к деревьям, Ахти сказал:

— Тела-то надо бы того, погрести. Да? — Он, видно, привык говорить на своем языке, поэтому произносил слова не совсем правильно, и речь его звучала странновато.

— Похоронить. Да, надо, — согласился Мирко. — Там, на болоте, еще один должен быть, живой — я в колено ему попал. В седле он не удержался, а вот помер навряд ли.

Они отправились по тропе обратно на болото, высматривая тело, но тщетно. Только на одном «лужку» — пятне зеленой ряски — еще не совсем затянулось синее, под цвет отражавшегося в нем неба, разводье.

— Вот они где, — с мягким акцентом вымолвил Ахти. — И он, и конь его. И как они по такому болоту скакали? Здесь же, как это, ползком не пройдешь, если напрямик!

— Здесь колдовство, Ахти. Я посмотрел, когда те двое за мной гнались: у них кони земли не касаются, если всадник в седле и живой. А как упал или же сразили его — все колдовство пропадает.

— Да?! — поразился хиитола. — А я ведь со страху и не приметил. Они как пошли на меня втроем, так не до того стало — схорониться бы только! Значит, мы колдунов умертвили? А говорят, их обычная стрела не берет и меч не сечет.

— Те, что постреляны да порублены — не колдуны. По отдельности то есть: человек и конь. А вот двое были точно чародеями: я в него стрелу, а он — раз, обрубил древко мечом и дальше скакать. Стал я в коня стрелять. Конь пал, и седок исчез, как растаял.

— Скверно, — согласился хиитола. — Значит, колдовство. Пожалуй, не стоит их в землю зарывать. Да и лопаты нет.

— И у меня нет. Только не в болоте же топить? Люди все ж. Тут, верно, огнем надо. Огонь все очистит, даже такую скверну.

Они стащили тела на берег, что было нелегко. Убитые были мужчины рослые, крепкие, а невиданный дощатый доспех весил без малого пуда два. Мирко сам едва не увяз, вытаскивая его на тропу.

— Куда вот только оружие девать? — спросил он сам себя.

— Схоронить надобно, — ответил Ахти, пыхтевший от натуги, волоча здоровенного русобородого, обликом полянина. — Не будет нам помощи от колдовского меча. Там, чуть подале в лес, я дупло приметил. В него и опустим.

— Ладно. Только вот этот клинок я себе оставлю. Как-никак в честной схватке добыт. — И Мирко указал на палаш, которым едва не зарубил его желтоволосый рыцарь.

Мякша взял меч и почувствовал, как по руке разлилось приятное тепло. Черен так удобно лежал в ладони, словно Мирко отродясь ходил с ним. Холодное железо, неподвластное чарам, хранило в себе частичку души того, кто его выковал и закалил. И был то добрый мастер, не ведавший, не гадавший, в чьей руке окажется сделанное им оружие. Да и что знал Мирко об этом воине? Может, и не всегда носился он по лесам да болотам в дикой охоте с седобородым чародеем во главе, а славным был парнем, сбившимся почему-то с пути. А ведь тоже был человек. Мирко глянул в мертвые светло-голубые глаза. Ничего нельзя было там прочесть — смерть уже поставила на его челе свою печать.

И Мирко, и Ахти видывали прежде мертвецов, посему не испытывали ни боязни, ни брезгливости. Они внимательно осмотрели стрелы, пущенные из чащи неизвестным, кто спас им жизнь и канул бесследно. Парни не поняли даже, откуда он стрелял, поиски же следов ни к чему ни привели.

— Смотри-ка! — воскликнул Мирко восхищенно, с трудом выдергивая стрелу из шеи степняка.

Стрела с железным граненым наконечником была немного короче обычной и сделана из незнакомого светлого, твердого и легкого дерева. Видно, стрелявший человек был невысок ростом, но сколь тугим был тогда его лук! И как велико мастерство, если сумел он без промаха сразить двух защищенных броней воинов, заслоненных к тому ж деревьями и ветвями. И сама стрела была изготовлена так ладно, что знавшие в этом толк Мирко и Ахти не могли найти в ней ни единого изъяна. Ушко стрелы было сделано из голубоватого вещества: камень — не камень, стекло — не стекло. Да это ведь то же самое, из чего изготовлена волшебная бусина, понял Мирко.

Так вот кто спас их из леса! Малый человек! Все сходится: стрельца никто не приметил, следов нет, стрела маленькая, и главное — голубой камень.

— Гляди-ко! — Ахти указал как раз на ушко, так приковавшее взгляд мякши. — Камень голубой. Из него одна знакомая вещица была сделана.

— Что за вещица? — Мирко старался скрыть волнение, да получилось плохо.

— Да небольшая такая вещица, — невозмутимо продолжал Ахти, поглаживая ушко и любуясь красивым камнем. — Пустяк — бусина. Ею один мужчина из нашей деревни владел. Сказывал, малый человек дал.

— И куда ж он подевался? Мужчина этот? — задал Мирко свой вопрос, понимая, что тут же получит вопрос встречный.

— Ушел из деревни. Совсем. Недавно.

Ахти, продолжая так и этак вертеть стрелу, посмотрел Мирко прямо в глаза.

— Тебе он не повстречался ли?

Смотрел хиитола своими круглыми, безмятежно-васильковыми глазами совершенно открыто и, казалось, наивно. Врать Мирко не любил, но не мог сейчас понять: а стоит ли говорить правду? Антеро надел кабанье копыто — значит, скрывался. Ахти спрашивал про Антеро — значит, шел по его следам. Антеро говорил про бусину и Мякищи. Но кто его знает, а вдруг на совести у него что-то недоброе оттуда, из Сааримяки?

Мирко тут же припомнилось, как ловко разыграл его Антеро — а если он не всю правду сказал? Только ведь и Ахти мог идти по следу отнюдь не с добрыми намерениями! С другой стороны, Ахти бился с ним рядом, хотя мог и в лесу схорониться и дождаться без опаски, чем дело кончится. Однако в бою и волк заодно с ними был — что ж теперь, брататься с серым?

— Повстречался, — ответил он. — Только давай сперва дело довершим. — Он кивнул на мертвых.

— Хорошо, — невозмутимо согласился парень. — Еще стрелы собрать надобно.

Они натаскали из леса валежника, собрали свои стрелы, уложили тела, смыв прежде кровь.

— А с этими что будем делать? — Ахти опять вопросительно посмотрел на Мирко, разглядывая короткую стрелу с голубым ушком.

— Поделим, — после некоторого раздумья решительно сказал мякша, взявшись за топор. Для огня нужны были дрова.

— Как поделим? Три надвое не делится.

— Знаю. — Мирко положил одно тонкое сосновое бревно, подобранное в лесу, на другое, потолще, и принялся за работу. — Одну я возьму, вторую — ты, а третью Антеро отдашь, коли догонишь.

Ахти тоже принялся за рубку.

— Значит, встретился ты с ним. А где?

— Я вот что тебе, Ахти, скажу, — начал Мирко, не прекращая работу. — Антеро — он человек не простой, и не хотел, чтоб его кто-то догонял, хоть, может, и сомневался. А потому — ты уж не взыщи — ничего путного я тебе не скажу, покуда сам не поведаешь, на что тебе Антеро сдался.

— Хорошо, — согласился Ахти. — Дело нехитрое. Если ты решил, будто я худое против Антеро замыслил, то ошибся. Прост Антеро, нет ли — до того мне дела мало. Он умен, как и дед его был, и отец, и вообще все в их роду. Играет со своей бусиной, и пусть его. Только коли уходить решил, уйди по-людски, простившись. А коли на время — погулять, так и скажи толком.

— Сказать-то кому он должен был? — хмыкнул Мирко. — Не тебе ли?

— Мне… — усмехнулся Ахти. — Я так, приятель.

— А не тебе, так что ж ты за ним поплелся? Говори уж, не таись. Я человек мимохожий, мне проку в ваших делах нет. Впрочем, не хочешь — не рассказывай. И я промолчу.

— Дело вот в чем, — с прежним спокойствием продолжил Ахти. — Мне, понятно, Антеро ничем не обязан. Да и никому не обязан. Только девушка одна хорошая день назад из-за него чуть в колодце не утопилась. Так-то. Умен Антеро, а такого предвидеть не смог. — И Ахти с силой всадил топор в неподатливое сырое дерево.

Мирко присвистнул. Такой поворот событий был для него непонятен. Эта часть жизни была для него пока за дверью, которая не спешила открываться.

— Ну, коли так… — Мирко распрямился, погладил себя по затылку. Он всегда так делал, если сомневался в правильности своих поступков. — А тебе она кто?

Дрова были порублены, и Ахти, поправив налобную ленточку, проговорил внятно и раздельно:

— Мне она — сестра. Двуродная.

— А, вот оно что, — протянул Мирко. — Тогда…

Но снова что-то заставило его усомниться в окончательном решении рассказать белобрысому все как есть.

— Двуродная, говоришь? Ой ли? А если не так? Несмотря на небольшой жизненный опыт, Мирко знал: от ревности человек на любую ложь и гадость способен, а в последнее время — тем более.

— Если, если, — пробурчал Ахти. — Ладно, давай так: сперва этих захороним, как требуется, а потом я тебе всю историю сказывать стану. Ты, я вижу, тоже умен. Не хуже Антеро.

— Давай, — согласился Мирко. — На том спасибо, что умным назвал.

Ахти помолчал мгновение и добавил:

— Не стоит ссориться. Тут и вправду не все так просто, как мне видится. А ты ловок воевать, хоть и лесовик! Как ты этого желтого-то свалил! Если б не ты, они вшестером меня изловили бы, как куропатку.

— И ты благодарствуй. Квиты мы. Ежли б не ты, у меня тоже так складно не вышло б. — И они поклонились друг другу.

Солнце уже отмерило половину пути меж полуднем и закатом, когда почти прозрачные языки погребального костра задрожали в прогретом звенящем воздухе. Огонь быстро съедал плоть павших, поднявшийся ветер плотно прижимал к земле черный маслянистый дым, и с ветром улетучивались последние сомнения в том, что убитые были обычными людьми, преображенными силой неведомого колдовства.

— Одно жаль, — вздохнул Ахти. — На этих луговинах при болоте добрый выпас был. А теперь ни одна животина здешнюю траву есть не станет.

— Вестимо, не станет, — подтвердил Мирко. — Пепел надо будет хорошенько собрать, пока его ветер не развеял. А то, кто знает, может, все ж они не совсем люди.

— Конечно, — кивнул Ахти, возвращая в самый жар выкатившийся, пышущий красными угольями сук. — Только вот горшка доброго у меня не найдется.

— И у меня, — развел руками Мирко.

— Делать нечего, придется в жбан березовый уложить. Только его прежде опорожнить надо. Ахти сбегал к лошадям, где оставил свои пожитки, и принес вместительный жбан из бересты, наполненный хлебным квасом.

— Ну, на двоих — это нам не задача! — засмеялся мякша. — Квас-то мать делала?

— Нет. — Ахти вдруг нахмурился. — Не мать. Хилка делала.

— Та самая? — участливо поинтересовался Мирко.

— Да, та самая.

— Ладно. А то, что жбан березовый — это даже и неплохо. Береза — дерево светлое. Глядишь, и очистит скверну. — Мякша замолчал. — Если есть тут какая скверна, — добавил он тихо, когда Ахти отошел в сторону.

Уж очень не вязалась одиннадцатиглавая смерть, что сотворили он, Ахти, малый человек и серый хозяин леса с этим желтым прозрачным солнечным светом, ярко-синим небом, темной хвойной зеленью, ветровыми волнами бледных болотных трав, красными ягодами боярышника и свежим шумом леса. Мирко было как-то даже жалко их — ведь славные были воины, а иные и вовсе красавцы собой — вот хоть белогорца взять. И этот, желтоволосый: лицо-то — словно у сказителя. Может, и впрямь песнотворцем был? Плохо это — людей губить, сколь бы пропащими они ни были. Правду говорил дядя Неупокой: не его, не Мирко эта работа. И зачем этот рыцарь на шею отрез шерстяной намотал?

Огонь — самый прожорливый зверь на свете — тем временем завершил трапезу. Только зола, черный жирный пепел да горсти пережженных костей — вот и все, что осталось от тех, что недавно пребывали во плоти.

Мирко и Ахти собрали кости, пепел положили в уже пустой жбан и закрыли туго крышку. Потом выкопали неглубокую продольную яму, с северо-запада на юго-восток, в нее опустили берестяной сосуд — последний в этой земной жизни приют для воинских душ, а всю сбрую железную да оружие покидали в дупло — железный лязг странно отдавался в пустом стволе.

Внутренне Мирко уже был готов к тому, что, как только упадет на могилу последняя горсть земли, тотчас свершится некое знамение — нечто невиданное и необычайное. Но нет, никакой перемены в окружающем пространстве не произошло, даже птицы свой галдеж не прекратили. Куда там! Две сороки, облюбовав одну и ту же ветку на невысокой рябине, подняли такую неподобающую случаю трескотню, что Ахти не вытерпел и запустил в них палкой, чтобы убирались подальше.