Тяжесть, морока душевная схлынули, да не заменились ничем: Рииты не было рядом, а посему земля была пуста, несмотря на наличие на ней лесов, болот, Сааримяки и самого Мирко. Душа его еще не привыкла к таким поворотам судьбы, и потому наступило какое-то бесчувствие, словно он спал долго и без снов, а после очнулся в абсолютной темноте, и не мог понять, какое вокруг время и где право и лево. Хотя он не смыкал глаз, почитай, третьи сутки — и какие сутки! — спать не хотелось совсем. Внутри словно мельничное колесо закрутили и все торопили — быстрее, быстрее. Что быстрее? Куда?

Меж тем день стал плавно переходить в вечер, работы в поле заканчивались, и пора было идти опять к Суолайненам.

Дом у родителей Антеро был попроще, чем у Виипуненов: не было каменного основания, не было горницы, да и сама изба была поменьше, зато резьба ее украшала такая, что глаза разбегались: охватить, осознать целиком весь узор было невозможно. Каждая мелкая деталь его была сама по себе превосходна, одно неуловимо переходило в другое, другое в третье, все это как-то объединялось, сплеталось, вновь разделялось, и вот уже терялось то место, откуда начал, и хотелось начать заново, думая: вот уж теперь поймаю! Ан нет — на третьем шаге все опять рушилось и зачиналось наново.

«Какой это затейник такое изобразил? — подумалось мякше. — Не иначе как дед Тойво».

Хозяева уже вернулись — возле бродили пестрые куры, а в хлеву блеяли овцы. По двору еще разгуливал большой пес — рыжая кудлатая дворняга с огромной лобастой головой и черной пастью, полной острых белых зубов. От собаки их отделяла — смешно сказать — низенькая слега. Памятуя, что хорошая собака — а в Мя-кищах, по крайней мере, плохих не держали — никогда не пойдет без дозволения хозяина за установленные им охраняемые пределы, подойти к калитке Мирко не опасался. Пес, к его удивлению, не залаял, а стоял напротив, шагах в десяти, помахивая хвостом и посматривая на мякшу хитрыми блестящими глазами: не поймешь, то ли приласкаться хочет, то ли — в горло клыками.

— Входи, не бойся, — деловито сказал Ахти. — Это Кууси, он не тронет.

— Тебя, может, и не тронет, — усомнился Мирко, — а вот со мной мешкать не будет. Иди, зови Йорму Тойвовича да не забудь упредить, с чем пожаловали.

Ахти ступил на двор, и хотя рыжий Кууси действительно признал его, парень держался все ж весьма аккуратно, а на протянутый на ладони хлеб Кууси даже ухом не повел — видать, хорошую трепку получил некогда за подобное чревоугодие.

Ахти заглянул в избу, но там никого не было, тогда он пошел за дом. Через некоторое время хиитола появился снова, а рядом с ним был крепкий широкоплечий мужчина в шапочке, скрывавшей лысину, лицом — совершенный полешук: нос с горбинкой, усищи длинные, аж свисают на концах, лоб высокий, виски вдавленные, а глаза — как у ребенка. По виду его никак нельзя было сказать, что три дня назад из дома ушел единственный сын. На левой руке у Йормы был обруч, плетеный из бисера, почти такой, как на руке у Рииты, но, приглядевшись, Мирко понял, что рисунок все же иной. Видно, сейчас Йорма работал топором — к штанам пристали мелкие щепочки и другой деревянный сор. Рубаху он не надел — так и вышел голый по пояс. Значит, все же спешил узнать про Антеро. В который раз за сегодняшний день Мирко знакомился.

— Здравствуй, Йорма Тойвович! Густой тебе стружки! — Здравствуй-здравствуй, Мирко Вилкович! — ухмыльнулся приветственно Йорма. — Кууси, гость! — скомандовал он псу, тот мигом понял, подошел чинно, помахивая хвостом, к Мирко, взял осторожно зубами за рукав и повел во двор. Подведя его к хозяину, Кууси уселся слева, ожидая всегдашней похвалы.

— Справный пес! — похвалил мякша собаку.

— Умен, умен, — согласился Йорма, поглаживая собаку, — но и хитер, как лиса. Ладно, гуляй. — Пес отошел и улегся прямо в пыль, с любопытством глядя на суетливых квохчущих куриц. — Что ж, Мирко, знаю, с чем пожаловал. Пойдем, на завалинку присядем, да и расскажешь, что там Антеро да как.

— Да рассказывать-то особо нечего, — растерялся немного мякша от такого легкого и безмятежного приема. — Встретились мы с ним пару дней назад, на болотной островине. — И Мирко в третий раз — как раньше для Ахти и Хилки, пересказал события позапрошлой ночи. Подробно описал все, связанное с голубой бусиной, не приминув показать ее отцу Антеро. Неслышно подошла и стала рядом, слушая, невысокая, но статная и красивая еще женщина в рогатой кике и глухой черной поневе. Лицом жена Йормы — Кюлликки — была чистая хиитола, а одевалась, как женщины из полешуков. Глаза только у нее были не холодные, как у хиитола, а живые, добрые. Мирко прервал было речь — поприветствовать ее, но она поднесла палец к губам — тихо, мол, потом!

— Ну, сдается мне, это добрый знак, что Антеро тебя в пути повстречал да на сокровище свое напоследок полюбовался, должно оно ему сил да смысла прибавить, — раз-думчивомолвил Йорма. — А знак тот, — он опять ухмыльнулся в окладистую бороду, — это верно. По осени как-то, лет пять назад, взбрело ему в голову знак тот на гранитной стене высечь. Мой отец тогда еще жив был, говорил, пусть, мол, будет чему противостоять тому камню поганому — мимо него ведь шли, коли с севера?

Йорма помолчал, потом, видя недоумение Мирко по поводу такого своего спокойного поведения, пояснил:

— Ты небось дивишься, парень, что это я за голову не хватаюсь, не выспрашиваю всего, не вою в голос, как собака, у которой кутят отняли да потопили? А вот почему. Посуди сам, хоть ты и молод, да и тебе, Ахти, послушать не грех. Вот мне пятьдесят пять весен ныне минуло. Что я сделать успел? Отца, Тойво, ни разу не прогневил, спокойно, легко старик отошел — раз; с женой тридцать зим прожили, ни разу того не было, чтобы повздорили — два. Так, Кюлликки, дочь Ристо?

Она в ответ по-девичьи бойко посмотрела на мужа и молвила уверенно:

— Правда, Йорма. Ты веди речь дальше, не останавливайся. Я после тебя скажу, если надо будет.

— Вот, — продолжал рассуждать Йорма, и борода его победно топорщилась, будто сама по себе была разумной и гордилась правотой своего владельца. — Братьев у меня двое, сестер трое — со всеми в мире живу, на одно поле всем родом выходим, все по чести. Детей боги дали четверых — первые трое все девки. Однако всех замуж отдал за добрых людей. А напоследок и сын родился. Плохо ли? Ты скажешь, что ж хорошего, раз сын из дома незнамо куда ушел, да только из-за того, что в игрушке глупой ему что-то там привиделось? Привиделось, нет ли, о том я судить не могу: сам, честно скажу, ничего не видел, кроме знака этого одного. Зато Тойво, отец мой, видел, Хилка видела — нешто все трое врать сговорились? Ну, ушел. Эка невидаль, и раньше такое было, и впредь будет. Молодому, ему всего хочется, он думает, ему по силам небо к земле притянуть, башню до звезд выстроить, и не понимает, что если сам Укко, хозяин небесный, за такое возьмется, и то не преуспеет. Потом все на круги своя вернется, а сейчас что горевать? Антеро — парень с головой, такой не пропадет. Кто в сердце топей с дедом Тойво да с дедом Арво бывал, того ни чаща четская, ни холодный север не съедят…

«Оно как же», — думал в ответ Мирко. Ему сразу припомнилось, как хотел было Антеро уйти в ночь от него, Мирко, да понял, что не сможет, — а попадись кто посильнее? И еще припомнились три стрелы из леса, примчавшиеся неведомо откуда. Хорошо, что предназначены они были оборотневой свите, а ну как случилось бы наоборот? Да, за эти дни дорога прибавила Мирко столько мудрости, сколько не могли дать, как бы ни старались, ни дядя, ни кудесник.

— А коли съедят? — спросил Мирко. — Я ведь про то говорил, да и Антеро знал: неладно в Мякищах ныне живут, смутно.

— А где оно ладно? — Йорма хитро сощурил левый глаз. — Здесь, что ли? Где нас за чудиков каждый не в глаза, так за глаза почитает? Знаешь небось. А все из-за чего — смешно сказать! За то, что болота уважаем, ходить там не боимся! Прежде такого не было, это ныне все за серебром потянулись: берут от земли, сколь могут, лес валят почем зря. Севера опасаются, а на все другие стороны так развернулись, только держи. И все на торг да купцам заезжим. А то, что Сааримяки всегда лесом да болотом жили, то и позабыли… Да не об этом я. Антеро все одно дома бы не усидел — в тоске бы утонул. Ты вот сам зачем на юг подался? Кому хошь можешь сочинять, будто коней продавать поехал. Что тебе в Мякищах с тамошнего серебра? Гривны ковать? А далее что? Девкам дарить? Гривны купцы и без тебя привезут, а девкам не только это надобно — не маленький, знаешь. А потому пошел, что испытать себя задумал, место свое найти. Вот и Антеро туда ж. В нашем роду чудики всегда были, выходит, и Антро не выродок, а самый что ни на есть наследник.

Говорил Йорма сейчас так, как и дядя Неупокой, хотя и другими словами, и к Мирко от его речей вернулся душевный покой. Он ждал трудного разговора, недоверчивых взглядов, стенаний матери, а вышло так, что не ему пришлось утешать несчастных родителей непутевого чада, а наоборот, его, одинокого, уставшего путника ждала здесь нежданная поддержка. Ахти так и замер слушая: слова Йормы Суолайнена были ему сейчас медом после принятого всерьез решения через год уйти вместе с Хилкой — может, и не за Антеро вовсе. А для Мирко эти два разговора, с Хилкой и Йорма, были самым трудным порогом. Сходки он не боялся: решение, принятое большаками, не могло ничем ему угрожать. Что до Суолайненов, им теперь бояться тоже было нечего: если на счет благополучного путешествия Антеро у мякши были большие сомнения, то старшего Суолайнена ни Моровая Дева не покорит, ни злой Хийси. Здесь можно было бы и закончить беседу, но Мирко должен был, коли взялся, распутать все до последнего узелка, чтобы уйти из деревни с легким сердцем, не оставив по себе дурной памяти.

— А как же сказывают, — тут Мирко пристально посмотрел на Ахти, — будто Антеро из дома втихую ушел, не простившись?

— Брешут! — засмеялся громко бородатый Йорма. — Кто тебе такое наплел, а?

— Да, случились тут, — уклончиво отвечал Мирко. Ахти только плечами пожал: дескать, мне то же сказали, за что купил, за то продаю.

— Брешут, — отсмеявшись, повторил Йорма. — Он еще весной и нас упредил, и весь род. Иное дело, что некоторые никак в толк взять не могли, зачем ему на север непременно понадобилось. Только большак наш, дед Рейо, так сказал: пусть идет, а чтобы хоть на лен да на обмолот в те края поспеть, нужно ему как раз после общинной уборки уходить. А перед сходом, так Рейо Лахтинен сказывал, я сам оправдаюсь, тем более что общинное поле вместе с Антеро уберут. А так все честь честью, длинным языкам не больно верь, мне лучше знать. Так, жена?

— Так, Йорма, — подтвердила Кюлликки.

— Что же, благодарствуй, Йорма Тойвович, за то, что мне, чужаку, поверил да еще смуту с души прочь изгнал. Одно еще хочу знать: точно ли он со всеми как следует простился, не забыл ли, не обидел ли кого. Я про…

— Знаю, — вздохнул Йорма. — Это про Хилку ты. Тут я Антеро не судья. Одно могу сказать: сватов к Суолайненам мы не слали, дитя Хилка от Антеро под сердцем не носит. А дальше что станется: забудет его Хилка или вернется за ней сын — не скажу, не знаю.

— Я теперь скажу, — взяла, наконец, слово мать. Голос ее звучал молодо, по-девичьи. — Раньше у нас как было: росла девушка, учили ее всему, кормили, присматривали. Может, и не шибко строго — под замком-то всяко не держали, погулять можно было. И гуляли. Только как пора подходила, сказывали: за того замуж пойдешь, кого назначат, никто и не спрашивал, чего да кого девице самой надо. Конечно, горя дочке тоже никто не хотел. Если любый ее роду годился, все по-людски делалось. А бывало, что и не сходилось. Меня вот никто не спрашивал, хочу я за Йорму идти нет ли. Я тогда вообще ни за кого не хотела, боялась жизни. Зато ныне счастлива. Теперь то же, только перевернули все с ног на голову. Честь родовую строго блюдут — напоказ. Хочет девица на гулянье пойти — изволь. Приходит домой под утро — ее корят: зачем с тем да с тем гуляла, негодная. Нешто не знают, зачем молодые на гулянья ходят? А ежели незамужняя непраздной ходит? Раньше бы носа не воротили, да и женихи бы нашлись. Да что ходить далеко — у Нежданы, матери Хилки, почитай, то же случилось. Теперь иное: каждый хает, а более всего тот, от кого чадо. То ж с замужеством: не о молодых думают — о приданном да о выводном. Как такое случилось, когда — никто не понимает. А люди уж изменились, не вернешь. Вот и Хилке с Антеро не повезло. Здесь бы им вместе быть не дали. А стали бы таиться — того хуже бы вышло, сходом дело бы закончили, и ни Рейо Лахтинен не выручил бы, ни колдун, ни кудесник. Да и Хилка девушка не простая: сегодня кваса жбан в дорогу Антеро принесет, назавтра скажет, уходи, мол, не заскучаю. Это все известно, у молодых так должно быть. А вот в колодец зачем сигать, это мне непонятно: одно допускаю — дома с отчимом или с матерью крепко повздорила. Мы-то ее с того утра и не видели, не пускают ее к нам. Ты, Мирко Вилкович, правильно сделал, что ей первой все рассказал. И в том, что Антеро пока без нее ушел, беды не вижу. Если по сердцу они друг другу, две недели пути им помехой не станут.

Кюлликки остановилась, а потом продолжила:

— Меня другое заботит: Йорма тут храбрится, что сход ему не указ. Ой ли, муж мой дорогой! Со всем селом вздорить — добра не будет. Ахти умен оказался, как чуял, не стал своими руками чужой стыд укрывать, пусть и не совсем чужой, а дядин. Только сход иначе порешит. Скажут: опять надо за Антеро охотников снарядить. И тебя, Мирко, на сход позовут, ответ держать. И что тебе там говорить, правду ли, нет, — не угадаешь.

— А я еще не все ведь сказал, — отвечал Мирко. — Мы ведь с Ахти об этом тоже кумекали.

— И что же? — спросил благодушно Йорма.

— Дело нелегкое предстоит, — начал мякша, стараясь тщательнее подбирать слова, чтобы не задеть самолюбия отца Антеро и не огорчить его рассудительную, добрую мать. — Мы и так, и этак примерялись. Надо же, чтобы и вас в покое оставили, и Антеро, и Хилку, и Ахти. А как? Придумали. Правду сказать, мне это все не по сердцу, но ничего другого в голову не приходит.

Так вот: придется мне пред сходом вашим неправду говорить, да и не просто обманную, а настоящую ложь, и во лжи той клясться, ежели потребуют. Сказать я должен: мол, нет более на свете человека такого, Антеро Суолайнена, сына Йормы, сына Тойво, — сгинул он на моих глазах в трясине, когда, по обыкновению своему, по кочкам прыгал. А я будто видеть — видел, а спасти не смог, потому как далеко было, а веревки долгой под рукой не было. Только и успел он, что крикнуть, кого про смерть свою оповестить, да бусину эту мне под ноги кинуть. Знаю, худо поступаю, но не знаю, как иначе всем помочь.

Кюлликки слушала его молча, подперев щеку рукой и смотрела печально то на мякшу, то на Ахти. Йорма же, по мере того как Мирко говорил, все больше и больше серьезнел. После того как парень закончил, он еще помолчал немного, затем ответил, выговаривая каждое слово, будто топором набело работал:

— Ты, Мирко Вилкович, вижу, и вправду крепко думал. И совестишься ты зря — я хоть и старше тебя годами, а вряд ли что умнее выдумаю. Говорят, из рода ушел — будто умер. Про Антеро того не скажешь, несправедливо будет. Только вот из общины он точно ушел. А коли так, выходит, для рода он жив, и род про то знает, а для остальных умер, и их про то известят. — Он задумался опять. — На словах все складно выходит, да человек ведь так устроен, что любую ложь свою за правду выдает, а любое худо — за доброе дело. С дедом Рейо бы посоветоваться, да поздно, не успеем. Скоро на сход будут звать — шила в мешке не утаишь, про Ахти уж вся деревня знает, что воротился… Ладно, говори то, что совесть подскажет, Мирко Вилкович, не малец уж. Ни я тебе не судья, ни сын мой. Что скажешь, мать? — обратился он к жене.

— Что тут скажешь, — не отнимая руки от лица, мягко ответила она. — Оно, конечно, не по правде будет. А кто сейчас по правде живет? Хозяин небесный, он все видит. Коли правы — помилует, неправы — накажет, чтобы впредь неповадно было… Хилке сказывали, добры молодцы?

— Да, — заговорил не проронивший до сих пор ни слова Ахти. — Она согласна. А еще мы так решили: если через год Антеро домой не вернется и у нее самой охота не пройдет его искать, уйдет она туда, куда и он подался. Мирко сказывал, в мякищенских краях народу не много, а уж каждого нового человека и подавно помнить будут. И я с ней пойду, сопроводить.

— Ишь, хитрецы, — грустно глядя на него, улыбнулась женщина. И тут Мирко понял: ей давно известно — да и не ей одной, — что для Ахти Хилка не просто подружка и не просто двуродная сестра. Она видела все, но при Ахти не выдавала этого. И, должно быть, один только Ахти не подозревал о том, что тайна его — и не тайна вовсе.

Наступила тишина. Стало слыхать, как где-то скрипит колодезный ворот, квохчут куры, переговариваются люди. Кууси поглядел на людей круглыми карими глазами, положил умную морду хозяину на колени: «Что пригорюнился?»

Йорма почесал пса за ушами.

— Прохладно стало. Пойду, рубаху надену. — Он встал, расправил плечи, обвел всех взглядом и молвил утвердительно: — Будет горевать-то. Антеро жив-здоров, болото уж миновал сейчас. Хилке непотребства над собой учинить не дали да успокоили. Бусина волшебная — пусть волшебная, коли Тойво-покойнику так угодно было, — хорошего хозяина нашла, не пропала без дела. Глядишь, старик и не прогневается. Завтра же поутру пойду, требу ему положу. А если на сходе все обойдется, то и вдвое спасибо, Мирко Вилкович, что уважил, что участие принял. Теперь тебе к Виипуненам ворочаться надо. А после схода еще увидимся.

— Не благодари пока, Йорма Тойвович, — поклонился старшему мякша. — После все. Тебе спасибо, что со двора за такие мои речи не погнал.

— Будет тебе виноватиться, молодец, — молвила Кюлликки. — Ступай, не тревожься. И тебе, Ахти, спасибо, что друга не кинул, дорогу не заступил.

— Спасибо, тетя Кюлликки, — сказали Мирко и Ахти в один голос.

— Ступайте, не то припозднитесь! — наказал им Йорма. — Свидимся еще.

Мирко и Ахти пошли со двора. Путь их шел все по той же главной улице, сбегавшей к озеру. По середине дороги тянулись вдоль два желоба, шириною как раз чтобы входило колесо телеги. Между желобами вершков сорок или немного меньше. Говорить было больше нечего, оставалось ждать, когда позовут на сход, и Мирко просто так спросил:

— Отчего желобки такие по дороге? Для телег?

— Для них, — подтвердил хиитола. — Это дела древние. Говорят, это вольки еще завели, а другие отказываться не стали. Вот и пользуемся.

— Ага. А этот самый Рейо Лахтинен, которого Йорма Тойвович все поминал, это не тот ли старик, что мы на поле с внучками повстречали?

— Тот самый. Он в селе человек уважаемый, даже старостой был.

— Странный он, однако. А еще со мной о чем-то говорить хотел. Он и вправду такой грозный да праведный, как Йорма расписал?

— Не простой, да, пожалуй, — полуутвердительно произнес Ахти. — А так ты его не бойся. Вот ему-то первому все сказать и надо было. Жаль, не успели за всем. По молодости он по разным краям ходил, может, и у вас был.

Продолжив путь в молчании, к дому Виипуненов они явились точь-в-точь вовремя: Крета и Тиина уже принялись собирать на стол для вечерней трапезы, а баня была готова принять уставших работников. И работники были уже здесь: по переулку вышагивал Юкка, ведя в поводу гнедую, тянувшую телегу с сеном и инструментом. А позади, ведя еще двух лошадей, шли усталые поденщики — сегодня они успели много. Девушки-работницы уже разошлись по домам, а парни сначала обиходили коней, задали им корму и, распрощавшись с хозяевами, тоже ушли.

Кони хозяйские и приведенные Мирко поначалу косились друг на друга, прядали беспокойно ушами, а потом принюхались и замирились, стали есть из одних яслей.

Баня, как ее делали хиитола, была сухой и горячей, сидеть в ней можно было долго, рассуждая о том о сем. Потом выходить в предбанник, окунаться в огромную бадью с прохладной водою, пить квас, переводить дух и снова возвращаться в сухой, щекочущий ноздри жар.

Разговор опять пошел про погоду, урожай да пути-дороги с юга на север и обратно. Меж тем все находились в ожидании, и все знали, чего ждать: не каждый день уходили из Сааримяки люди, не каждый день топились в колодце молодые пригожие девицы, да еще и в зажиточной семье. «Вся деревня небось судачит про Хилку да про Антеро. И Ахти, знамо, достается, да и всех Суолайненов в десятом колене поминают, и всех Виипуненов. Одно интересно: большаки только сойдутся или все село созовут? Быстрее все же на всю деревню суда не будет — если разве большаки на узком совете между собой не договорятся».

Большаком в роду Виипуненов был дядя Юкки, Матти Виипунен, как успел Мирко узнать у Ахти. Кем был старший у Саволяйненов, к роду которых принадлежала Хилка, мякша так и не услышал. Едва вышли они из бани, мокрые еще, красные, вытираясь длинным узорчатым рушником, как с околицы послышался чей-то хриплый голос:

— Юкка, ты дома, что ли?

— Дома, сейчас иду, — отвечал хозяин и пояснил негромко: — Это Хейкн Саволяйнен прибыл, большак он у них. Пойду разузнаю, зачем пришел.

Но все и так поняли зачем. Тиина сбегала, принесла отцу чистую рубаху, и он направился встречать пришедшего. Пока Ахти и Мирко одевались, они могли слышать происходивший разговор.

— Доброго вечера тебе, Юкка, — пробасил старший Саволяйнен. — Ведаешь, зачем мы пришли?

— И тебе доброго вечера, Хейки, и тебе, дядюшка. Как не смекнуть? Сход собираете?

— Ага, и наш дедушка Матти пришел, — шепнул Ахти. — Сейчас нас выкликать будут… Хоть бы поужинать сперва дали, — с досадой добавил хиитола.

— Собираем, — раздался скрипучий стариковский голос Матти Виипунена. — Токмо не все печище, а одних большаков.

— Что ж от меня надобно? — для порядка спросил Юкка.

— Немного, братан, — отвечал Матти. — Дело-то известное. — Про Антеро Суолайнена судить будем. Для того нам твой Ахти надобен, а еще молодец тот, что с ним пришел, Мирко Вилкович.

— Ахти — это мне пояснять не требуется, — вежливо, но твердо отвечал Юкка. — А гостя вам на что? Какое ему до всего этого касательство?

— Ты, Юкка, меня не первый день знаешь, — загудел сызнова Хейки. — Все село уже прознало, а ты словно родился сейчас. Брось ты присловья всякие, не прежние времена…

— Жаль, — прервал его Юкка, несколько раздраженно. — Что сказать? Гость он, человек вольный. Позвать — позову. Захочет — пойдет с вами, а нет — и суда нет.

— Не пойдет, так приведем, — усмехнулся бас.

— Ты, Хейки, руками махать погоди, — урезонил его Матти на правах старшего. — Те времена, не те, а гость гостем и останется. И ты, Юкка, то ж, ровно гвоздь, что в каждую дыру воткнуться норовит: чего вздоришь?

— Вздорить нечего, — ровным уже голосом согласился Юкка Виипунен, — а дом свой обесчестить не дам. Парень вежливый, не жулик какой. Ахти я сегодня по двору работы задал, так гость моему олуху помогал во всем. И еще, — добавил он. — Ты, Хейки, хоть и здоров не в меру, а парень-то с севера один пришел и девять коней в поводу привел. Один с конями в такой путь не забоялся,..

— Так что? — самоуверенно хохотнул Саволяйнен.

— Так и тебя не забоится, — поучительно сказал Юкка. — Я тебе, Хейки, не грожу, а так, подумать советую. Тебе еще на сход идти, там пригодится.

— Ладно, — засопел Хейки, видно, не найдя, что возразить. — Время не терпит. Зови обоих. Дело долгое будет, чую.

Парни были уж готовы, когда Юкка, высунувшись из-за угла избы, поманил их своим длинным гуслярским пальцем:

— Подите сюда, парни. Вижу, знаете, зачем зову, да и слышали все. Тебе, Ахти, не пойти никак нельзя, знаешь. А ты, Мирко Вилкович, сам решай, вольному воля. А ежели что, я поденщиков своих мигом кликну, они ребята дюжие.

— Ничего, Юкка Антивич, — переврал на мякищенский лад Мирко имя деда Ахти. — Мне туда тоже не пойти нельзя. Антеро — уж не ведаю, как ты сам судишь-рядишь — парень добрый, отстоять его надо. И Ахти в обиду не дам.

— Ну, ступайте тогда, — пристально глядя на Мирко, молвил Юкка.

В сопровождении хозяина Мирко и Ахти подошли к калитке. Матти казался совсем уже дряхлым: невысокий, с редкими бровями и жидкими седыми волосами. Но глаза у старика были ясные, а когда Мирко посмотрел на дедовы руки, оставалось только крякнуть уважительно: такой крепкой ладони и сильным пальцам иной медведь бы позавидовал.

Задиристый Хейки был ростом не выше Мирко, но мощный, плечистый, крупноголовый. Лицо его, широкое, красноватое, с близко посаженными хитрыми глазами, обрамляла густая черная борода. Хейки был вряд ли старше Юкки, и Мирко подумал, как с таким неуживчивым да нахальным нравом смог он стать большаком богатого рода? Впрочем, может, именно характер и стал тому причиной, если не нашлось во всем роду другой силы, способной встать супротив?

Хейки, однако, до поры спрятал свой норов, увидев, что перед ним действительно не мальчишка, а сильный молодой мужчина, держащийся с достоинством.

— Поздорову, Матти Виипунен, сын Ханну, — приветствовал Мирко первым старшего. — Здравствуй, Хейки, сын Арво.

— Здрав будь, Мирко Вилкович, — отвечал старик.

— Доброго здравия, — важно, по-старинному — умел ведь! — изрек Хейки.

Поздоровался с большаками и Ахти — его тоже приветствовали, как взрослого и почти равного.

— Ныне у нас такое к тебе дело, — начал Матти, обращаясь к Мирко, — жил до недавних пор в селе нашем один человек молодой, Антеро Суолайнен, сын Йормы, сына Тойво. Парень правильный был, работящий — супротив ничего свидетельствовать не могу. То дела рода его, конечно, покинул он общину намедни, четвертый день тому пошел. Ушел так ушел, бывает. Однако вышло после, что, может статься, не все долги отдал, не все обещания сдержал. Вот и послали мы Ахти, сына Юкки, за ним, дабы если не вернул его, то вызнал бы, в чем дело. Вот Ахти сам вернулся, а вестей не принес. А еще прослышали мы, оттого такое случилось, что по пути он тебя встретил да от тебя все ему надобное и узнал. Вот и призываем мы тебя, и Ахти заодно, на сход. Большаки одни сойдутся лишь: чтобы нам справедливо все решить, надо твое и Ахти свидетельства слышать. Коли желаешь по правде отвечать — окажи участие, пожалуй с нами. Не желаешь по правде — так лучше не ходи. Ты гость, неволить не станем, мы в Сааримяки правду чтим. Так каково думаешь? — закончил старик свою длинную речь. Видно было, что это занятие ему привычное, потому что дед ни разу не замешкался и не сбился, не уронил ни единого лишнего или неосторожного слова.

Мирко не ударил в грязь лицом, ответил:

— Тот, кому правда жить мешает, тот бы раздумывать стал. Гость, не гость — мне таить нечего, Правда и на севере, и здесь, и везде одна, потому и живы еще люди. Я про Антеро Суолайнена клеветать не стану, а что знаю, то и скажу. Сейчас идти?

— Хорошо молвил, — одобрил старый Матти. — Ежели не шибко голоден, лучше сейчас, а то все уж собрались.

— Негоже почтенных людей ожидать заставлять. Потрапезничать успею, — рассудил Мирко. — Идемте не мешкая.

— Ступай, сын, — напутствовала Ахти мать. — Да помни: с роду Виипунены глаза ни от кого не прятали.

Ахти обернулся и кивнул только:

— Хорошо, мать.

«Вот это диво, — подумал Мирко, — Крета сама не столь уж давно в род вошла, если даже с мужем сравнить, а сына взрослого вон как строжит!»

Идти пришлось снова вниз, к озеру, к сборной избе. Навстречу попадалось немало сельчан, и все уж знали, куда направляются большаки с молодцами — Мирко опять не забывал поздороваться с каждым, хотя некоторых, возможно, приветствовал уже во второй раз. На холм спускался безоблачный вечер, и солнце, уже нежаркое, играло ласковыми лучами, блестя на поверхности воды. Работы в поле на сегодня закончились, и одни только пастухи еще не спешили покидать пажити: день выдался славный, хороший для выгона. Не торопились и рыбаки — безветренная погода и тихий плеск воды не отпускали от себя, да и клев, видно, был не плох. От леса двигалось стадо коров — кто-то водил животных на дальний выпас, а девчушки-подростки, ловко управляясь с хворостинами, гнали домой важных гусей.

Сбор проходил в просторной избе с высоким резным крыльцом. Стояла изба на последнем взгорке, перед озером, дальше на берег сбегал недлинный, но крутой скат. У воды теснились лодочные сараи и сушились сети. К изумлению своему Мирко заметил новую, неконченую еще насыпь и выстраиваемый по-над ней мощный, в три человечьих роста, тын. Дядя Неупокой показывал ему бересты с рисунками южных крепостей, чертил палочкой на песке стены, ворота, рвы и башни, и Мирко имел понятие об укреплениях, защищавших города на Вольных Полях и за Камнем. За первым тыном, внутри, ставили другой, чуть ниже, промежуток опять засыпали, укрепляя его, да и внешнюю насыпь, деревянными решетками и камнем. В Холминках простецкий однорядный тын возвышался на крутом взгорке, охраняя несколько изб. Никто нападать на их село не собирался, а стародавний тын был скорее памятью о смутных временах, когда народы из-за Камня, словно уставшие жить в родных местах, пошли на восток и юг немногочисленными, но сильными отрядами. Но сюда-то, в глухую Четь, какое пришлое войско заглянет? А разбойничья шайка в Сааримяки и без тына не сунется — себе дороже обойдется: лесовики мигом изловят и перебьют. Сейчас, однако, Мирко спрашивать ничего не стал.

Народу вокруг сборной избы скопилось немало: больше, судя по родовым знакам — особой вышивке, оберегам, украшениям, — здесь были Саволяйнены, Суолайнены и Виипунены. Попозже — Мирко знал это — Юкка и Крета тоже придут.

Топилась изба по-черному, и, благодаря большим потолкам — чуть не вдвое выше прочих жилищ, — в ней еще была устроена горница. Окна были раздвинуты — в избе, видно, было душновато. Пришли большаки всех родов (Сааримяки было самым крупным селом во всей Чети), колдун-хиитола, да кудесник-полешук, да их ученики, да те, кого призывали к ответу.

На крыльце стояли двое: дед Рейо, все в тех же полосатых портах, и еще старик покрепче. Облик его также был не обычен для этих мест, но не для Мирко. Льняные прямые волосы его были убраны назад и спадали на плечи.