"Вы как хотите, - сказал после паузы Машка, - а я на чердак. Попробую смыться".
      "А я, - промолвил Шина, - я чувствую, что мне придется расстаться с девственностью. Вы как хотите, а я сдаюсь. Прикинусь невинным куском протоплазмы".
      "А меня, разумеется, выдашь за генералиста данной конструкции?" мрачно усмехнулся Машка.
      "Ребята, ну, ребята", - умоляюще проговорила Фанни.
      "А вот Фаничку, - с покривившейся, рыдающей физиономией выдавил Шина, я тебе не оставлю. Я забираю ее с собою в тюрьму. Она мне будет нужнее".
      "Э, старина, полегче! - закричал Машка, вырывая Фанни из Шининых объятий. - Я не посягаю на твои права, но должен же я помнить о своих обязанностях!"
      "Ребята, ну, ребята! - едва не плакала Фанни. - Ребята, простите меня, я же пошутила! Да, пошутила, там никого нет! Нет никого!.."
      В комнате воцарилась тишина. Новиков хихикнул.
      "Что случилось? - спросил Малина, входя в дверь. - Что тут происходит? Что за немая сцена?"
      Вслед за Малиной появилась и Таня. Ну, а за нею и биксушки две заползли - сестры-близняшки Добролюбовы, Надя и Вера, Танины подружки, этакие пепсиколочки.
      "Как у нас с хворумом? - говорили они. - С хворумом ништяк? Все дома?"
      "Господа! - сказал Шина. - Разрешите представить: Густав, представитель демократических сил планеты".
      "А это, - продолжал Шина, - меньшевик Новиков, партийная кличка "Новость"".
      "Ну, артисты, - хихикал Новость, - ну, артисты..."
      "Эй, мужики, помогите! - Таня, нагружая стол всякой снедью, недоуменно приглядывалась к невесть как сюда попавшим Густаву и Новикову. - Кстати, где Ибрагим?"
      "Машка, слышь... - Малина, усмешливо озирая кодлу, подмигнул Машке. Скажи, Машка, чем вы тут занимались без нас?"
      "Ну... - Машка почесал бороду. - Понимаешь, тут был такой Смольный в действии. В общем, съезд партии".
      "Какой партии?"
      "Союз спасения", - подсказал Шина.
      "Чего?"
      "Что чего?" - не понял Машка.
      "Спасения чего?"
      "Сушеной рыбы, - буркнул Машка. - Не в этом дело. Давайте лучше пить".
      "Итак, - торжественно произнес Малина, подымая хрустальный стопарь с коньяком, источавшим в его ладони тяжелое масляное сияние, - дорогие джентльмены..."
      "И джентльменки", - вставил Шина.
      "Э... джентльмены и джентльменки! В этот день мы собрались здесь, чтобы отпраздновать... праздновать, совершить, так сказать... Ну, в общем, чего там говорить, сами знаете, что".
      "Горько!" - тихо сказала Таня.
      Что дальше? Дальше, дальше, дальше... С одной стороны, движение потеряло бы смысл, ежели бы цель была прямой и ясной. Но вот взять, к примеру, Машку, который как бы вообще ничего в жизни не делает. Однако, и про него нельзя ведь сказать, что он совсем никуда не движется. Разница в том, что если у других развитие носит более внешний характер, то у него все происходит на более скрытом уровне. Одни, так сказать, глубинные бомбы стерегут его подводные силы. И промежутка, который, как известно, должен быть, здесь нет. В результате каждый гибнет с собственной, какой-то фатальной безысходностью.
      Вот и нынче Машка энд товарищи двигались по каким-то своим траекториям. А двигались они уже в городе, в квартире у Малины. С утра поспела брага Ибрагима, ну, привезли ее с собой - вестимо, вместе с Ибрагимом. Вообще, необходимо добавить, что Ибрагим еще с утра казался нафугаченным... удивительно был не в комплекте... да и человек он такой... Машка называл его "Подколесиным" - и верно, баловался колесами Ибрагим, и на траве "мурафе" сидел круто... Машка его то и дело журил, бывало: "Опять Ибрагим мухомору накурился!" - а что с того Ибрагиму... Ладно.
      Сидели в гостиной. А гостиная такая: стеллаж с книгами (книги - так себе, обычная советская библиотека: Иван Тургенев, "Первая любовь", Шекспир, "Отелло", И.В.Сталин, "Уголовная медицина", "Кто виноват?", Пушкин, Шукшин, "Книга о вкусной и здоровой пище", Л.Н.Толстой, "Три толстяка", Гоголь, "В царстве смекалки", "Актеры зарубежного кино", "Все о футболе", "Киники", "Бах", "Физика явлений", "Песни наших дней", "Тигр в гитаре", "От Гераклита до Дарвина", "Птицы над сушей и морем"... Что там еще? В.П.Аксенов, "Приключения Васи Куролесова", "Спутник пионера", "Книга будущих командиров", Максимилиан Горький...). Тут же, на полках, куча всякой мелкой дряни, как то: сувениры какие-то, фотки, вымпелы с кистями, спортивный кубок, модель парусника, какая-то пластмассовая живность, ну, и прочая подобная чухня. Интерьер - нормальный, но приятный. Мебель хорошая, правда, слегка порушенная, надобно бы заменить. Куча музыкальных инструментов и аппаратуры, способной, вероятно, при желании озвучить площадку размером с Кустанайские степи, вообще очень много музыки, особенно пластинок фирменных, причем не только номерных, но даже бутлеги здесь есть. Большое овальное зеркало. На зеркале, на уровне груди, приклеен листок с графическим стихотворением, подаренный Малине знакомым поэтом. Стихотворение такое:
      слаб человек
      слаб человек
      Причем, левая половина обозначала тут голос внутренний, а правая внешний. Малина рассказывал, как сам поэт мимически изображал свое произведение. Сперва весь поджимался: "Внутренний голос говорит: "Сла-а-аб человек, сла-а-аб человек"..." (тихо так, со слезой). Затем: "А внешний голос: "Ы-ы! (с надрывом) Слаб человек!"..." Машка усовершенствовал этот шедевр, приклеив в правом нижнем углу этикетку "Жигулевского специального пива".
      Вообще, Малина - странный парень... Он еще относительно молод, а уже своя трехкомнатная хата на Калининском (кайф, правда?). Автомобиль - обычная родная "Нива", но тем не менее. Деньги у него водились огромные... Никто не знал, откуда у него все это, а все досужие догадки сводились, как правило, к одной-единственной версии - чей-нибудь сын (Рокфеллера, микадо, Сергея Каузова, лейтенанта Шмидта...), хотя вряд ли это соответствовало действительности, потому что Таня, знавшая, естественно, его родителей, обмолвилась как-то, что, наоборот, не они, а он их содержит, а Тане, вроде, можно верить...
      Что еще? Стены сплошь завешаны картинами - подарками знакомых, плакатами и фотографиями (совершенно всевозможными - от Кэссиди до Пономаревой, там даже Гребенщиков, кажется, есть), а также кусками ватманов, на которых желающие пишут и рисуют фломастерами все, что душе угодно, всякие, там, стихи, фразы, пожелания, адреса, телефоны, признания в любви, или же просто лепят пивные и винные этикетки... довольно интересные вещи порой попадаются. Вот и Машка тоже раздухарился и тоже начертал там чего-то. Все думали, какое-нибудь поздравление или что, а оказалось - стихи о любви, посвященные Фанни: "Клоп пил полк. Хлоп! Клоп влип".
      Сидели, пили. Неслабая, между нами говоря, произошла бражка. Уж и половины от десяти литров не выпили еще, как Ибрагим впал в чувство и, путая уже сеструх Добролюбовых, Надю и Веру (обе они были стройненькие, ладненькие, в одинаковых прикидах: маечки, юбчонки, с хайратниками и с глазами как фонари, а одна из них все время каламбурила, типа: "Капиллярное - это от слова Каппель? - кажется, был у них знакомый по прозвищу Каппель, ну, да не о них речь), то порывался читать им стихи, то каялся затем, что забыл продолжение, пытался их куда-то подписать, порочил современное искусство... словом, Ибрагим неотвратимо выходил в аут, рога в землю, мрачно и тупо сражался с одолевшей его мухой, кричал: "Моя биоструктура просит колбасы!", прикалывался, напялив на голову какую-то дурацкую грязную панамку, хотя никого, кроме него, это не веселило, приставал ко всем с вопросом: "Можно ли чистить зубы во время еды?", опять веселился, и принялся затем еще и рассказывать свой сон - про то, как его убили на борцовском ковре (а ведь он был когда-то борец, этот Ибрагим, - атас, правда?), так вот, рассказывал он свой сон - про то, как его убили и как потом он оказался в раю, только вот в раю почему-то были окна с кавказским профилем осколков, а все искусство нынешнее, оно тово, такая гопотень, и знаете, зачем оно нам нужно, оно нам заменяет жизнь, кино, книги, эрзац, захавал, приторчал, и ничего уже сверх этого тебе не надобно, мадам, я влюблен в вас, моя фамилия Труболетов, а может быть, даже и Труполюбов, вы правы, мадам, меня нельзя принимать всерьез, вы можете представить себе человека по фамилии Пердотрубов, лучший комплимент для женщины - признание в любви, но однажды настанет в твоей жизни тишина, а ведь это страшная вещь, братцы, нет, разумеется, будут к тебе заходить друзья, забухать и потрюндеть за жизнь, за рок-н-ролл, за пятое-десятое, а может статься, заползет к тебе герла какая-никакая с приличным станком, и ты, конечно же, расправишь плечи, вытаращишь глаза...
      Кент по кличке Новость, тоже порядком уже закосевший, полез к Машке знакомиться.
      "Тя как зовут-то?"
      "Машкой".
      "Ты те, пикадор?" - изумился Новость.
      "Это как?"
      "Ну, активный, пассивный?"
      "А-а... - Врубился, наконец. - Да нет. Это уж с детства так повелось. Толстый я был в детстве. "Ляжки как у Машки", Саша - Маша... Сашей меня зовут".
      Сидели, пили. Пили уже водку из маленьких таких глиняных стаканчиков Малины. Интересные такие были стаканчики - на одном было написано: "пей до дна", на другом: "пей да пой", еще на третьем: "сладка водочка" - всего три штуки из комплекта уцелело. Малина говорил, что было шесть, и на тех тоже разное такое интересное написано было, да их уже давно расхлопали по пьянкам...
      "Слушай, Шурик, - бубнил пьяный Новость, мужик годков на пятьдесят с виду, лысый как яйцо, да и одет он был в таком вот стиле твистовской старины: брюки-макароны, галстук с попугаями, да и сам порядком уж потасканный, грязный невозможно, словно воплотившийся из мусоропровода. Слушай, Шурик, - говорил он Машке. - Те? Ты те-то сказал? А... Мы же с тобой друзья уже же, да? Во! Зовут меня все Новость, хе-хе-хе... Слушай, давай-ка выпьем, а?.. Давай!.. Слушай, Шурик, ты вот мне скажи, вот, мне, как другу, это как же ж можешь ты креветок этих кушать, а?.. Это же тараканы! Они мне дома противны, дома н-надоели, лезут отовсюду, с потолка в суп прыгают, дочка моя парашютистами их зовет... Я вот те... ты молодой еще... я про охоту те рассказать хотел... Люблю я охоту!.. Дядя у меня - дядя Миша, у него дыра во лбу, он меня на охоту возит, охотник он, он места знает... Туфлю мою видишь? Вишь? Я вчера на площади дрался. На вокзале. Бичей молотил! Наглые бичи... Утром проснулся - где туфля? Нету туфли. У ребят спрашиваю: "Где туфля?" - "А мы, - говорят, - тебе ее вчера уже два раза находили"... Хе-хе... Так и говорят: "Два раза, - говорят, - находили"... Хе-хе... Пошел я на вокзал. Бедная туфля в грязюке затонула... Так вот, у дяди Миши... вишь туфлю?.. у дяди Миши морда как моя туфля была черр-ная!.. Те?.. Те я щас говорил-то?.. Это теперь он такой - дыра во лбу и гной на пиджак каплет, а раньше он был - морда как туфля, вместо лица сплошная челюсть... Это щас у него зубы - мат в два хода, а раньше б ты видал!.. А кличек у меня много было, щас не упомню всех... Новость, Глобус, Коля-Колено... штук десять было, и все это вместе называлось: бригада дяди Коли, хе-хе... Ведь я же, Шурик, бригадир грузчиков, Новиков моя фамилия, зовут меня все Новость, хе-хе-хе..."
      Машка почти и не слушал его. Что-то он загрустил, опечалился. Малина напевал какую-то песенку (что-то типа: "А я сидю на заборе, а я сидю и пою а пара таваи а валасатые нохи..." Далее в песенке шла речь о том, что вот, мол, у тебя уже и дети выросли, "и у всех волосатые ноги", а я, дескать, все сидю да пою...), Шина развлекал близняшек байками про своего приятеля из какого-то Богом забытого совершенно города... Магадан-на-Уфе, короче, где-то так... ах да, из Владимира, из Владимира, с которым они вместе как-то целый год успешно боролись с трезвостью, и который писал ему теперь какие-то специальные письма с рефреном "необходимо добавить"... Кто еще?.. Густав молчал в основном, тихо наяривал проигрыватель ("Tatjana Iwanowa singt Russische folklore und Zigennerlieder"), а Ибрагим, до безобразности уж пьяный, икал и веселился сквозь туман:
      "Этого человека зовут "Сегодня в мире"!"
      Ну, вот таким примерно образом и подвигалось торжество, посвященное таинствам брака. Каждый выступил с каким-нибудь сольным заходом, иногда удачным, иногда - не очень. Ибрагим отрубился, Новость тоже что-то круто закосел, да и у всех, впрочем, глаза уж плавали в яичном дезальянсе. Проводили Густава. Пели всякие песни - от "Любо, братцы, любо" (могучим хором) до "Оды к радости" Бетховена, которую премило исполнила Фанни, довольно клево побрякивая на фоно. Безуспешно пытались разбудить Ибрагима, чтобы тот продемонстрировал собравшимся свой коронный номер - "Брачный рев марала", но увы...
      Никто впоследствии не помнил уже толком, кому же первому пришла в голову эта мысль. "Да-а... - говорили все (только это и помнили), - это было бы круто... а что, давайте?.. Кайф, кайф, ребята!.." Короче, кто-то ( кажется, все-таки это была Фанни) предложил - вернее, просто кинул идею, что хорошо бы организовать сейшенок, такое, знаете, небольшое шоу с глотанием шпаг и раздачей слонов, для чего требуется немедленно напрячь Машку, как обладателя огромной мужской силы, и который, в принципе, может, ребята, если не будет валять дурака... ну, ребята, он может, вообще-то, при желании, динамить красиво и фирменно, самоотводов не принимать, а в случае необходимости даже применить к нему третью степень устрашения, и вообще, конечно же, всем нужно постараться, чтобы было здорово и круто.
      Впрочем, Машку уламывать не пришлось, ему эта мысль даже понравилась, и он сразу согласился, заявив, что их дело - найти точку, а он всегда в форме.
      "Молодец, - похвалила его Фанни, чмокнув в бороду. - Я знала, что ты старый партизан, а не маленький кокетка".
      На удивление, нашлась даже точка, а нашла ее все та же Фанни - просто позвонила знакомой тетеньке, заведовавшей каким-то маленьким ДК, и тут же сходу договорилась.
      "Если бесплатно, то хоть каждый день приезжайте", - сказала заведующая.
      "Четверка первачей", как обозначил их Шина (то есть: Машка, Фанни, Таня и Малина), смылась в другую комнату, дабы, не теряя драгоценного времени, набросать сценарий, остальные тоже подсуетились: мужики отправились в маркет, чтобы затариться дополнительно спиртным, близняшки, правда, ничего такого не делали, но тоже - бегали, прыгали, стояли на ушах... - тоже, в общем, как бы поддерживали общий кайф.
      Ну, а покуда они готовятся, дорогой читатель, я расскажу тебе сказку.
      ПЕРЕВОРАЧИВАЙ!
      (В бумажном оригинале след. кусок печатается вверх ногами - прим. автора.)
      Жил-был бомж.
      Был он, как уже сказано, бомжем, и не было у него ни денег, ни порток, зато елда была до кишок.
      И жила-была девочка Фанни.
      Была она, как уже сказано, девочка, и не было еще в ее активе тех сугубо женских атрибутов, как то: полна пазуха цицек, полна задница порток, но во всем ее теле уже играла отважная музыка.
      Долго ли, коротко ли, а и встретились они однажды в чистом поле. И подумал бомж тогда: "Вот ведь какая вкусная дамочка гуляет, воздухом грудь укрепляет. Ничего вкуснее не видывал".
      И говорит ей: "Хороша!"
      И говорит ей: "Мне, - говорит, - члены ваши очень симпатичны".
      Но послала бомжа Фаничка туда, откуда он больше не возвращался, и где он до сих пор, а возможно, был там и гораздо раньше, чем она его послала.
      Вот и сказке конец.
      БОЕВЫЕ ИСКУССТВА ШАО-ЛИНЯ
      Машка вылезает на сцену. Прикид: замотан он в какой-то балахон (кольчуга?), покрытый с головы до пят, как рыба чешуей, слоем значков и медалей. Морда залеплена густой мыльной пеной, словно бы он изготовился бриться - и точно: держит он в руке опасную бритву, мерцающую в свете рампы кровавым пламенем (подсветка: алые, багровые тона). Следом - скромно так, в уголочек, - проступают Таня и Малина. Таня - в зеленом пиджаке, в узких клетчатых траузерах, в стоптанных кедах и с коком радужной волосни на макушке. Малина - голый по пояс, рука татуирована пацификом, а из одежды есть на нем - покрывают нижний ярус белые вельветовые портки. Держит он в руках свистающую флейту, за спиной скрипка; Таня же увешана перкуссией из пустых пивных банок, на которых она весьма искусно выбивает нечто маршеобразное маленькими пионерскими палочками.
      Сцена: декорация выполнена без особой помпы, в стиле почти домашнем. Деревянный табурет в центре. В углу - железная скрипучая койка. Мужик, возлежащий на койке спиною к зрителю, в ватнике до колен и в желтых резиновых сапогах ниже, - на мужике (роль его исполнил Новость) с функцией статической фигуры настоял Малина, он же предложил для него единственную фразу: "Как хорошо мне, бесполому, на пружинном матрасе" - которую тот, в итоге, так и не успел произнести. Далее. Задник сцены оформлен в виде стены жилого помещения: обклеен какими-то коричневыми обоями, окно, частью аккуратно разбитое, с туманной перспективой... Юрий Алексеевич, рисованный в регалиях на фоне космического агрегата, напоминающего приблизительностью письменный прибор. Два рисунка детских акварелью (натурально детских исполнены они сынишкой Тани и Малины): первый называется "Клоун и пять червяков в яблоке" (можете представить себе), второй без названия, а изображены на нем самолет с звездою на хвосте и пожарная машина, занимающиеся, как можно понять, перетягиванием каната (из сопла самолета торчит кусок пламени, из выхлопа машины пружинит дым...) - чувствуется нечто обреченно-физкультурное в этом фантастическом запечатлении... И наконец, имеют место быть на стене множество портретов и фото замечательных людей. Среди них: Рита Хейворт, Мэрилин Монро, Ширли Темпл, Тони Кьюритс, Марлон Брандо, Стен Лорел, Паташон, радикальный сан-францисский политик Тимоти Лири, писатели Олдос Хаксли, Эдгар По, Оскар Уайльд, Тарзан Джонни Вейсмюллер, физик Альберт Эйнштейн, шансонье Эдит Пиаф, типолог Карл Юнг, танцовщик Фред Астер, оружейник Том Микс, композитор Карлхайнц Штокгаузен.
      Зал. На стене висит огнетушитель. Больше, вроде, ничего тут не висит. Лишь выделяются незакрашенные проплешины от портретов бывшего руководства. Зал относительно вместительный, гулкий. По ночам здесь маршируют призраки аплодисментов, а днем приходит скучный оформитель и выводит зубным порошком строгие лозунги и здравицы.
      Таня и Малина - оглядывают зал. Вроде, довольны.
      "Только бы красная свитка не появилась", - вздыхает Таня.
      "Хоп! Хоп!" - Огромный Машка с грацией грубого шута, как бы в виде проминажа, исполняет нечто среднее между "Танцем с саблями", танцем живота и разминкой дворового каратиста.
      Публика... Да, надобно б ее сначала обозначить.
      Сидят тут уже частью знакомые и друзья (большей частью), разные это люди: студенты, музыканты, просто кайфовальщики и системные девочки - этих всех трудно выделить из общего котла (спектр от порванных штанин до фирменных троек), роднит их, разве что, огонь неравнодушия в глазах и непринужденность поведения. Милая девочка Фанни стучит копытами, разносит "Фанту" и бутерброды с колбасой на подносе... Шоу Машки называется "БОЕВЫЕ ИСКУССТВА ШАО-ЛИНЯ" - странное название, да? - что, возможно, и послужило причиной того, что в зал диссонансом просочилась куча людей посторонних, не из нашей толпы: тут и квазиматрос - лох в тельнике, а также, под эгидой тетеньки-заведующей, - пара орденоносых пенсионеров, ну и прочая пузатая мелочь в виде юношей с синими кулаками и с лицами, не омраченными тенью мысли.
      Итак, публика... Впрочем, что же там говорит Машка?..
      "Итак, публика... - говорит Машка, утирая пену с лица и сразу же теряя сходство с Дедом Морозом. И бритву он успел куда-то деть. Скорбен ныне лик его, и наглости - поубавилось. - Вам ли говорить, друзья мои, - молвит он, простирая длани к первым рядам, - как важна для художника любовь народная..."
      "Да, да, - кивают в ответ друзья из первых рядов. - Давай, Маша! Знаем. Любим мы тебя, Маша..."
      "Подобно тому, как водка... - продолжает Машка (при слове "водка" в рядах зрителей происходит движение, и лица кулачных юношей впервые озаряются проблеском мысли). - Подобно тому, как водка сама по себе не может вызвать ощущение кайфа..."
      "Ну, это еще как сказать", - мычит из угла лох в тельнике.
      Машка оживляется.
      "Нет, нет, - говорит он, с этой минуты обращаясь как бы исключительно к лоху. - Водка, друг мой, да и вообще спиртное, сама по себе кайфа, повторяю, вызвать не способна. А почему? А потому. Пьющий водку получает кайф только от общения! И даже пьющий в одиночку, в темную, - и тот в процессе пития непременно вынужден изображать себе общение, собеседника. Водка ценна тем, что снимает условности, преграды в общении, в контакте между людьми, и облегчает получение кайфа от общения. Киряющий же тупо, без собеседника, даже мнимого, - тот человек, напротив, не просто не получает этого самого кайфа, а он просто-напросто жалок! Он жалок, он подобен размазанному по стеклу насекомому, он болен, вял и неприятен сам себе, он мрачно отрубается, он едет в ригу и у него нет будущего... Итак, что я хочу сказать? Я хочу сказать, что всякий художник, творец - подобен пьющему водку. Ему необходимо, жизненно необходимо общение! Необходима обратная связь, отдача и любовь, и понимание. А без этого он болен. Он болен, и у него нет будущего..."
      Машка аж вспотел в своей боевой чешуе, но улыбался победительно, и глаза его разъезжались от радости. В зале слышались смешки. Лох, видимо, неудовлетворенный пируэтом Машкиной мысли, лишь крякал в своем углу, а вскорости куда-то смылся - может, похмеляться.
      "Машка, ты б для начала что-нибудь рассказал народу о себе-то, а?" высказал пожелание кто-то из публики, кажется, Шина.
      "Ну... что о себе? - удивился Машка. - Что о себе говорить?"
      "Ну, что-нибудь".
      "Не понял".
      "Ну, по анкете что-нибудь".
      "А-а... по анкете... Ну, что по анкете?.. Возраст - критический, рост не знаю, голос - сопрано (вру) - контрабаритон... Зовут меня на самом деле Саша, а не Маша, фамилия моя - БОгаев, а не БУгаев, как тоже почему-то думают многие, а между тем тут разница большая, потому что Бугаев, как известно, происходит от слова "бугай", то есть "бык", а Богаев - от слов "Бог" и "Ева"... Еще вопросы будут?"
      "Как вы оцениваете ваш стиль?"
      "Стиль зависит от запаса красок, которые даны внешне, как говорят научные работники, и объективно".
      "Ну, а в каких рамках ты поешь?"
      "В рамках поют канарейки", - отвечал Машка под смех.
      "На эстраду не хочешь?"
      "Петь "Кисель в иллюминаторе", "Миллион пьяных рож"? Увольте".
      "Молодой человек! - Поднялся один из пенсионеров. - Вы хотя бы чувствуете какую-нибудь ответственность перед публикой?"
      "Публика... Да, это кладет на меня большую ответственность. Иногда даже накладывает... Еще вопросы будут? Нет?.. Ну, так вот. Вообще-то, я собирался поведать вам какую-то историю... Про одну нашу общую с вами знакомую... Ну, вот, опять кто-то смеется... Откуда вы знаете, про кого я собираюсь? Ну, ладно. А начну я, ежели позволите, немножечко издалека...
      Дело в том, да будет вам известно, что едва ли не во всех городах и населенных пунктах многоликой нашей отчизны обитает категория людей особенных. Добрые самаритяне не очень-то обращают на них внимание, они называют их так: бомжи, бичи, гопники etc... Однако, другая категория людей особенных почему-то их не уважает очень и, хотя те, вроде, ничего плохого им не делают, все время норовит лягнуть их побольней и кинуть пообидней. В малых городах они ловили их раньше, как конквистадоры - наивных аборигенов, в больших городах было малость повольготнее, но и тут творила свое черное дело химия монополизма. По сути своей, и те, и другие - люди, обиженные природой, разница в том, что если первые только об этом и говорят, то вторые об этом как-то вообще даже не думают. Однако (зачем и весь базар), дело в том, что, наряду с этими двумя достойными формациями, существует и третья. С бомжами их роднит лишь то, что они тоже - "без определенного места жительства". С ментами их не роднит ничего, кроме Адама или обезьяны. Это люди из системы.
      Это странный, очарованный народ. Люди они сплошь и поперек разные, однако, всех их роднит и примиряет любовь к искусству, к свободе и к милой девочке Фанни.
      Мотаются они автостопом по стране или сидят на нычке, хиппари они или панкующая лимитежь, поклонники ли литургии, музыканты, поставившие жизнь на рок-н-ролл, художники помоечных диванов, пехотинцы (ходоки за планом), поэты андеграунда или же просто кайфовальщики - Господи, да всякий, кто способен плакать не только по себе, да хавку свою презреть ради святого, а там уже не важно, любишь ты Христа или Леннона, Роттена или Кришну! - всякий хороший человек из системы мог прийти на флэт и найти для себя чай, хань, торчево иль пристанище (на ночь, неделю или месяц, а коли приживешься, так хоть на сколько хочешь) у милой девочки Фанни...
      А кто же такая Фанни? А вот она кто такая.
      Фанни впервые оказалась в столице... м-м... фиг знает, сколько лет назад, без копья в кармане, с книжкой Керуака, с пачкой нот и туманной перспективой Гнесинки. Она неплохо играла на фоно, но в Гнесинку так ни разу и не сходила, а к родственникам своим московским даже никогда не дошла, потому что сразу же заблудилась, попала на Арбат, где ее тут же сходу снял некий юный кайфовальщик, динамивший прохожим мозги мастерскими гитарными импровизациями на темы Баха и Вивальди...
      А теперь, прежде чем продолжить рассказ про девочку Фанни, в виде небольшой музыкальной паузы, я спою для вас одну военную песню..."
      Малина засвистал на флейте Баховскую "Шутку", Машка смотался за кулисы и появился вновь с гитарою в руке. Взял на пробу несколько аккордов в первой позиции и объявил название...
      Но не успели, как говорится, зазвенеть клинки, как отряд гвардейцев кардинала... то есть - тьфу! - целое отделение милиции (полсотни бравых городовых) вошло в зал... Не иначе, "а намедни Змей Горыныч прилетал, телефонный провод чуть не оборвал"... Без Горыныча-стукача, понятно, не обошлось (да впрочем, и не Горыныч вовсе, а вообще какой-то Шишел-Мышел-Пернул-Вышел). Кто-то капнул, кто-то свистнул, прискакали расторопы-мусора, тут и паучок в штатском, как из табакерки, возник и "Цокотуху (то бишь, тетеньку-заведующую) в уголок, в уголок"...
      "Красная свитка!" - ахнула Таня.
      Вечерело. Последние трассирующие лучи солнца добивали мертвую бензиновую лужу. Где-то вдалеке с солидным, утробным звуком содрогнулся гром. И точно - с севера густою, каменною лавой подымались тучи. Тяжко вздохнул ветер.
      На подоконнике открытого настежь окна в одиночестве сидел Ибрагим. Он с трудом сохранял равновесие, и туловище его механически вращалось. Грусть лежала на лице его складками бровей, и даже в спорадическом блуждании полуулыбки казалось более инерции, нежели расположения души. На коленях Ибрагим держал тарелку с дымящимся гороховым супом. Но - странно! - пар, что подымался над тарелкой, вдруг, совсем как в LSD trip, то превращался, кольцами свиваясь, в кудри каких-то черных ангелиц, крутобедрых и с физиономиями, как у Поль Робсона (ангелицы вились вкруг него в тяжеловесном бреющем полете и обмахивали его опахалами), а то вдруг обернулись кольца змейками, как две капли воды смахивающими на гюрзу из последних фотографий Жоржа Ордановского, и Ибрагим в ужасе бежал, перепрыгивая через какие-то груды кирпичей и трубы, и сидел затем под лестницей в неведомом подъезде, а пол кругом бурлил, кипел и пенился, наподобие грязевого источника. Ибрагим кинул в источник сигарету, и сигарета побежала... Он в изумлении опустился на корточки, чтобы получше разглядеть это диво, а сигарета - большая, вообще-то, оказалась сигарета, навроде торпеды, и прозрачная, как пробирка стеклянная, а в ней, внутри, находились три маленьких таких, бодрых мужичка с ноготок, и они, эти мужички, все время что-то такое бодрое выделывали - то ли плясали от избытка задора, а то бегали по стенам с таким проворством, словно бы в них вселился сам Патрик Эдлинджер...
      "Ей-богу, - сказал Ибрагим, протирая глаза, - да ведь я сплю! Правда ведь, братцы, я сплю? Право, жизнь - настолько медлительная штука, что в идеале все ее стоило бы провести во сне. Ведь сны могут быть какими угодно, но, по крайней мере, они никогда не бывают скучными. И главное, во сне все происходит быстро..."
      Ибрагим сел на кровати и опустил ноги в сквозняк. Все вокруг было уже покрыто инеем. Ветер терся об оконные стекла, будто большое, мягкое животное, и задувал в щели снежную пыль, толпившуюся в воздушном потоке над батареей отопления.
      "Ничего себе, - пробормотал Ибрагим. - Сволочь Густав, что он меня, в Швецию привез?"
      Ибрагим снова залез под одеяло, обхватил колени руками. Думать ни о чем не хотелось. Голова была набита чем-то сонливым и вязким, как сырковая масса без изюма. Ибрагим закрыл глаза.
      Следующий сон проскочил, как встречный локомотив, оставив в памяти лишь нараставшее чувство ужаса и моментальный шок от схватившей за горло тяжести...
      Очнувшись, он никак не мог понять, где находится. Пустая комната. Кровать. Над кроватью табличка - "Не уйдем с поля, пока не выполним норму!"
      "Ничего себе, - прошептал Ибрагим, - Машкина табличка..."
      События прошлой жизни внезапно вспыхнули в его сознании цепью бессвязных образов. Образам было тесно, они сталкивались и распадались, будто куски движений, выхваченные из темноты чередою пульсирующих софитов, среди которых, время от времени, точно куплеты песенные в паузах неистового джазового джэма, проскакивали отдельные вразумительные эпизоды... Вот они на мансарде, в старом, питерском, жилище Малины: звучат битлы, он сидит на полу, поджав под себя ноги, в потоке теплого солнечного воздуха, льющегося из окна, и нет на свете ничего, кроме музыки и солнца... Вот сели они пиво пить и решили в туалет не ходить, и посмотреть, что из этого выйдет, потому что Машка сказал, что тогда кайфу больше... Вот они идут по берегу моря, у Ланы гитара, сильный голос ее летит над волнами, Лана босиком приплясывает на мокрых камнях...
      Гром прогремел так близко, словно раскололось над головою каменное небо. Хлынул дождь.
      Ибрагим поднялся на подоконнике. Прямо на него, в блистаньи молний, покрытый пеной дымных облаков, шествовал величественный исполин тираннозавр...