Пожалуй, только тот, кто пережил 1941 год, способен по достоинству оценить все это. Какую поистине титаническую работу должны были провести в то время Коммунистическая партия, Советское правительство, Верховное Главнокомандование, чтобы защитники Москвы действовали так вот мужественно, не теряли веры в нашу окончательную победу, не склоняли головы перед превосходящими силами врага!
      Сейчас, спустя почти три десятка лет после той грозной осени, мне очень хочется сказать каждому, кто пришел или придет нам на смену: не забывайте подвига своих отцов. Не забывайте нечеловеческих трудностей, выпавших на их долю и на фронте и в тылу! Сделайте все, чтобы не повторился 1941 год! А если уж доведется снова с оружием в руках подняться на защиту Отчизны, то воюйте еще лучше, чем воевали мы.
      * * *
      После перебазирования полка в Клин я весь день находился под впечатлением увиденного во время полета над Калинином. Снова и снова вставали перед глазами охваченные пламенем дома, мечущиеся по улицам люди, разноцветье женских платков. Трудно было представить, что в городе, где я вырос и получил путевку в жизнь, уже хозяйничают фашисты.
      Ночью долго не мог уснуть. Вспоминалась учеба в калининской средней школе, в фабрично-заводском училище, улица, по которой я с шестнадцати лет каждое утро отправлялся на текстильную фабрику, цех, в котором работал сначала ремонтировщиком, затем сменным мастером. Там в 1931 году меня приняли кандидатом в члены Коммунистической партии. Оттуда еще через два года провожали в училище военных летчиков...
      И, как часто случается в такие вот бессонные ночи, размышления мои неожиданно пошли дальше. Перед моим мысленным взором замелькали уже другие места, другие лица. На какой-то миг выплыла и заслонила все другое давнишняя встреча с тогдашним командующим Военно-Воздушными Силами Я. И. Алкснисом. Он приезжал к нам в училище перед выпускными экзаменами, долго и тепло беседовал с курсантами, многих наградил и всем пожелал большого летного будущего.
      В ту пору каждое слово этого человека очень много значило для нас. В свои тридцать шесть лет он прошел большой и славный путь. Еще до свержения царского самодержавия вступил в партию большевиков. В дни Октября вел активную революционную работу среди солдат Западного фронта. С весны 1919 года - на ответственной командной работе в Красной Армии. Участник гражданской войны. В 1924 году окончил Военную академию РККА и, будучи общевойсковым командиром, научился летать. В 1929 году ему присвоили звание военного летчика.
      На посту начальника ВВС Я. И. Алкснис многое сделал для отечественной авиации. Он решительно насаждал порядок и дисциплину в частях, поднял на высокий уровень боевую подготовку, умело организовал освоение летчиками новой техники. Его энергия, энтузиазм и работоспособность, казалось, были неисчерпаемыми.
      Выслушав доброе напутствие Я. И. Алксниса, разъехались мы в войска. Было это осенью 1936 года. И тогда служба впервые свела меня с Иваном Михайловичем Хлусовичем. Да, тем самым Хлусовичем, с которым мы бок о бок служим и теперь. Он оказался первым моим командиром звена и много потрудился, чтобы привить мне качества воздушного бойца, помочь освоить отличный по тому времени истребитель И-16. Не раз с благодарностью вспоминал я Хлусовича и в знойной Испании, и над промороженными лесами Карельского перешейка, когда шла недолгая, но тяжелая война с Финляндией. С его делами и поступками сверял свои, став командиром эскадрильи.
      Перебирая в памяти последующие события, так или иначе связавшие меня с Хлусовичем, я постепенно добрался до его сегодняшнего рассказа о посадке на окраине Калинина. Круг замкнулся, и меня наконец сморил сон.
      * * *
      Утром 14 октября мы улетели из Клина на новый полевой аэродром. А еще сутки спустя меня вызвал командир дивизии полковник А. А. Бурдин. Широкоплечий, плотный, с открытым волевым лицом, он всегда, по крайней мере в моих глазах, как бы олицетворял собою основательность и определенность в каждом деле, в любом суждении. Вот и в тот раз без всякого предисловия Бурдин сказал:
      - Думаем назначить вас командиром полка. Вместо Сергеева. Как смотрите на это?
      Такое предложение меня удивило. Я считал, что самым закономерным было бы поставить на место Сергеева заместителя командира полка Хлусовича, а не командира эскадрильи. К тому же Хлусович - мой первый командир звена. Я давно привык чувствовать его старшинство. А теперь вдруг он должен перейти в мое подчинение...
      Доложив обо всем этом командиру дивизии, я отказался от предложенной должности.
      - Что скажет комиссар? - обратился Бурдин к находившемуся тут же полковнику И. Л. Ехичеву.
      - Прав, пожалуй, Семенов, - поддержал меня комиссар дивизии. И, подумав, предложил: - А что, если Хлусовича назначить командиром полка, а Семенова его заместителем?
      Так и был решен вопрос о руководстве полком. Впоследствии жизнь подтвердила правильность этого решения. С Иваном Михайловичем Хлусовичем мы хорошо сработались, понимали друг друга с полуслова.
      Сразу же после перебазирования из Клина полк включился в боевую работу. Она осложнялась тем, что летчики сами готовили самолеты к вылетам. Технический состав полка еще не вышел из окружения, а несколько техников, механиков и мотористов, которых направили к нам из других частей, конечно, не в силах были справиться с обслуживанием всего самолетного парка.
      Хорошо мне запомнилось морозное утро 20 октября 1941 года. Полк построился на опушке леса, и комиссар зачитал воззвание .Военного совета Западного фронта. В нем говорилось:
      "Товарищи! В грозный час опасности для нашего государства жизнь каждого воина принадлежит Отчизне. Родина требует от каждого из нас величайшего напряжения сил, мужества, геройства и стойкости. Родина зовет нас стать нерушимой стеной и преградить путь фашистским ордам к родной Москве. Сейчас, как никогда, требуется бдительность, железная дисциплина, организованность, решительность действий, непреклонная воля к победе и готовность к самопожертвованию".
      Слушая эти волнующие слова, мы проникались еще большей ответственностью за выполнение своего воинского долга. На заснеженной лесной опушке не было ни трибуны, ни накрытого кумачом стола, но митинг прошел честь честью.
      Первым выступил комиссар эскадрильи Иван Александрович Бедрин. Всего, что он сказал, не помню, но суть сводилась к следующему:
      - Нам некуда больше отступать. Будем драться до последнего дыхания. Не отдадим Москву фашистам! Если я струшу в бою, пусть меня покарают мои товарищи!..
      Бедрина сменил Саша Горгалюк. Войну он встретил на приграничном аэродроме и в первый же день сделал три боевых вылета. А к 20 октября на его счету было уже до десяти сбитых вражеских самолетов.
      - Я одессит, - заявил Горгалюк, - но Москва для меня - самый дорогой город. За нее, если потребуется, я, не колеблясь, отдам жизнь.
      Многие летчики, техники и механики сразу после митинга подали заявления о приеме в партию, и боевая наша работа возобновилась с еще большим упорством. Мы сопровождали на задания бомбардировщиков и штурмовиков, прикрывали от ударов вражеской авиации наземные части, сами штурмовали немецкие войска. В тот день нам довелось впервые применить истребители, вооруженные реактивными снарядами (полк получил несколько таких самолетов). Эффект оказался очень хорошим. При попадании реактивный снаряд буквально разваливал вражеский самолет. Не менее результативной была стрельба и по наземным целям.
      Реактивные снаряды подвешивались на самолет по три под каждую плоскость. Наилучшие результаты стрельбы по воздушным целям достигались с расстояния до 400 метров, по наземным - до 1000 - 1500 метров. Ведение такой стрельбы требовало от летчика большого умения, особенно в прицеливании.
      Реактивное оружие на истребителях не получило в ту пору широкого распространения. Очевидно, потому, что внешние подвески ухудшали пилотажные качества самолетов, снижали скорость. Мне, конечно, трудно судить, насколько здесь одно могло компенсироваться другим, но что это было мощное оружие, несмотря на все его недостатки, могу сказать уверенно. Ныне невозможно себе представить реактивный истребитель без управляемых или неуправляемых ракет, прообразом которых являются реактивные снаряды военных лет.
      Под руководством инженера В. А. Гайворонского и техников по вооружению наши полковые умельцы уже в октябре 1941 года приспособили эти снаряды и для стрельбы по самолетам противника с земли. Были смонтированы специальные станки и прицельные приспособления, обеспечивавшие относительно высокую точность огня. Заметив характерные трассы, отделяющиеся от земли, немецкие летчики шарахались прочь от нашего аэродрома. Конечно, этому оружию было еще очень далеко до современных зенитных управляемых ракет, однако и оно нагоняло на врага немалый страх.
      С тех пор как мы расположились поближе к дивизии, полковник Бурдин стал бывать в нашем полку почти ежедневно. Однажды, когда я только что вернулся с задания, он предложил:
      - Хочешь побывать в Москве?
      - Только что побывал, - ответил я. - Над самым Кремлем прошли.
      - Это не в Москве, а над Москвой, - уточнил Бурдин и тут же добавил: Надо получить новые самолеты. Они уже стоят на Центральном аэродроме. Заодно присмотрись к московской жизни - потом расскажешь. Народ интересуется...
      Выполняя этот наказ, я, управившись на аэродроме, до темноты бродил по Москве. Она выглядела уже совсем по-фронтовому. Многие улицы перегорожены противотанковыми ежами, надолбами, баррикадами из мешков с песком. Повсюду бетонированные огневые точки. Чернеют амбразуры и в некоторых каменных домах. Бумажные полосы перекрещивают стекла окон. Серыми фанерными щитами прикрылись витрины магазинов. По тротуарам вышагивают требовательные патрули, часто проверяют у прохожих документы. Словом, налицо все признаки осадного положения, объявленного 19 октября.
      Я решил навестить своего тестя И. И. Евтихова - директора фабрики, выпускавшей до войны детали текстильных машин. С трудом добрался до Лефортова. Несмотря на поздний час, в директорском кабинете было много народу.
      - Первый фронтовой летчик на нашей фабрике,- объявил Иосиф Иванович, представляя меня присутствующим.
      Старый партиец, он держался, как всегда, по-простецки и казался неунывающим. Только глаза выдавали усталость.
      - Сейчас покажем тебе, как мы здесь воюем, - продолжал директор и повел меня по цехам.
      Повсюду кипела работа. Урчали станки. Доносился перестук молотков. Сновали тележки с готовой продукцией.
      - Делаем гранаты, патроны, гильзы для снарядов, - пояснил Евтихов.
      Я обратил внимание на то, что большинство рабочих - мужчины преклонного возраста и даже старики. А где же женщины, подростки, о самоотверженности которых так много пишется в газетах?
      Иосиф Иванович будто дожидался этого моего вопроса.
      - Вот ведь какая история... Фабрика-то в основном эвакуировалась, а мы, старики, отказались ехать. Сам посуди: в такое-то время бросать Москву... Партийная совесть не позволяет... Женщины, конечно, тоже не лишены ее, поправился директор. - Одних эвакуировали, другие пришли на их место. Только на ночь мы их подменяем. Все-таки дома ребятишки...
      Слушая директора и шагая с ним из цеха в цех, я воочию убедился, какую ценность представляет каждый самолет, граната, патрон. Сколько в них вложено мужества и труда. Нет, не легче тыловые будни по сравнению с нашей фронтовой жизнью.
      Эти мои размышления Иосиф Иванович прервал неожиданной просьбой:
      - Отдай-ка мне свой револьвер, тебе новый выдадут...
      - Это зачем же? - удивился я.
      - Как зачем? Если фронт придвинется еще ближе, чем обороняться будем? Или, скажем, диверсанты появятся? Все же я командир... производства.
      Мой отказ, кажется, не понравился Иосифу Ивановичу. Но все же мы продолжали обход цехов. Под конец директор показал, как он выразился, "оборонительное хозяйство фабрики": бочки с водой, груды песка, длинные щипцы для захвата зажигательных авиабомб.
      - Пяток зажигалок подбросил нам немец, - сообщил Иосиф Иванович. Струхнули сначала, а потом ничего, освоились. Стали топить их, как котят...
      Прощаясь, он просил передать фронтовикам, что тыл их не подведет. Я, разумеется, сделал это: вернувшись в полк, рассказал своим боевым друзьям о Москве, об одной из ее многочисленных фабрик, о мужестве и самоотверженности москвичей, живущих только интересами фронта.
      В конце октября 1941 года в результате ряда контрударов, предпринятых нашими войсками, немецкое наступление на московском направлении было сорвано. Оборона Калининского и Западного фронтов стабилизировалась на рубеже Калинин, Волоколамск, Наро-Фоминск. Возникла так называемая оперативная пауза.
      А тут еще и погода ухудшилась. Часто шел снег, иногда бушевали метели. Для активных действий авиации - условия самые неподходящие.
      Непогоду мы использовали в иных целях: пополняли полк летчиками и самолетами. К тому времени было прекращено производство истребителей МиГ-3. Па смену им пришли ЛаГГ-3. Кроме пулеметов они имели на вооружении 20-миллиметровую пушку. К тому же эти новые самолеты обладали лучшими пилотажными данными на средних и малых высотах. Однако на первых порах мы не очень жаловали их: сказывалась привычка к МиГ-3.
      С наступлением ноября нас все чаще стали посылать на прикрытие передвижений войск в прифронтовой полосе. Мы видели, как к фронту подтягиваются неведомо откуда появившиеся колонны пехоты и танков, вереницы автомашин, многочисленные обозы на конной тяге. Во всем чувствуется организованность, порядок, целеустремленность. Совсем не то, что в летние месяцы. Сердце радуется! Снизишься над матушкой-пехотой, одетой в добротные полушубки и валенки, качнешь крыльями, и тебе весело машут рукавицами: давай, мол, сокол, лети своей дорогой и не тревожься за нас. Великая это вещь на фронте - доброе настроение и уверенность в собственных силах.
      В небе тоже заметное оживление: все больше наших истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков. На всех стационарных и полевых аэродромах вокруг Москвы кипит жизнь. С каждым днем сокращается число "безлошадных" летчиков. Отечественная авиационная промышленность уверенно набирает темпы производства.
      На помощь Западному фронту пришли авиация Московской зоны противовоздушной обороны, дальняя бомбардировочная авиация. Некоторое количество авиационных частей переброшено под Москву с других фронтов. Действия всей авиационной группировки координирует член Военного совета ВВС Красной Армии корпусной комиссар П. С. Степанов. Он неотлучно находится на командном пункте ВВС Западного фронта.
      Об этих памятных для меня днях написано немало книг. Не одни лишь военные историки, но и писатели-беллетристы проявили повышенный интерес к 1941 году. Жаль только, что кое-кому из них изменило чувство меры. Почему-то все свое внимание они сосредоточили на теневых сторонах тогдашних событий, везде старались усмотреть "неразбериху". Конечно, случалось и это. Но было и другое: железная стойкость войск, мужество людей, решительность командиров, пытавшихся вырвать у врага инициативу и навязать ему свою волю. И если не всегда удавалось реализовать намеченное, то объяснялось это отнюдь не одними просчетами. Просчетов у нас было, пожалуй, гораздо меньше, чем у нашего противника. Не случайно он уже тогда, под Москвой, потерпел такое сокрушительное поражение, а мы потом пришли в Берлин.
      Несокрушимость нашего строя, нашей армии, воля наших людей к победе проявлялись с самого начала войны. А в ноябре 1941 года все это достигло своей кульминации. Зря старался Геббельс, уверяя мир, что Москва уже брошена на произвол судьбы, что она уже не столица государства и вся находится в плену мороза и голода. Эти бредни окончательно развеял традиционный парад войск на Красной площади в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Как всегда, перед Мавзолеем Ленина прошли танки, артиллерия, стрелковые части, конница, а с трибуны звучал спокойный голос Верховного Главнокомандующего. И мир, а заодно с ним вся наша действующая армия вздохнули с облегчением: нет, Москва остается Москвой, врагу не видать ее!
      15 ноября немецко-фашистское командование предприняло второе генеральное наступление, намереваясь мощными охватывающими ударами разгромить советские войска, оборонявшие столицу. Особенно ожесточенные бои развернулись на правом крыле Западного фронта. К 23 ноября немцы взяли Клин и устремились на Дмитров и Солнечногорск.
      Наш полк действовал как раз на этом направлении. Группа истребителей во главе с комиссаром эскадрильи Иваном Бедриным вылетела вместе с бомбардировщиками Полбина в район Клина. Пе-2 обрушились на скопление вражеских войск. В это время появились "меесершмитты". Завязался воздушный бой. Немцы потеряли в нем три самолета. Но и мы не избежали потерь. Вот избитый пошел на снижение самолет Макарова. Долгушин последовал за ним, стараясь прикрыть товарища от новых атак "мессершмиттов". Мы-то уже знали, что немецкие летчики предпочитают добивать поврежденные самолеты и расстреливать экипаж при попытках спастись на парашютах.
      Памятуя о последнем, Макаров не спешил покинуть свой истребитель. Он направился на хорошо знакомый нам полевой аэродром под Клином, куда еще не успела перебазироваться вражеская авиация.
      Долгушин сделал над аэродромом несколько кругов. Проследил за посадкой Макарова, за тем, в каком состоянии тот выберется из кабины. Все, казалось, обошлось благополучно. Но к аэродрому уже мчались две автомашины с гитлеровцами. Сверху они хорошо были видны Долгушину, а Макаров пока даже не подозревает о приближающейся опасности. Как его предупредить?
      У Долгушина мелькнула дерзкая мысль: а что, если тоже сесть на аэродром и попытаться забрать Макарова? Он может разместиться за бронеспинкой.
      И вот второй наш истребитель решительно идет на посадку. Макаров, поняв намерение товарища, бросается к только что приземлившемуся самолету и забирается в него. На окраине аэродрома, уже гремят торопливые очереди автоматчиков. Но они явно запоздали: самолет поднялся в воздух...
      Можно много говорить о фронтовой дружбе, о боевом товариществе. Однако слова, даже самые яркие, легко забываются. Благородный же поступок Сергея Долгушина не забудется никогда.
      Немецкие летчики на такое не были способны. Мне не раз доводилось видеть, как при обострении обстановки в воздухе они бросались врассыпную, думая лишь о спасении собственной шкуры. Никто не приходил на выручку товарищу, если это было сопряжено с риском для собственной жизни. Когда подбивали немецкий самолет и летчик был убежден, что за линию фронта ему не перетянуть, он тотчас же выбрасывался с парашютом. Совсем иначе поступали наши. Они покидали машину лишь в исключительных случаях, когда не было ни малейшей возможности посадить ее. Их не пугало, что внизу территория, занятая противником. Они не сомневались, что боевые друзья не оставят их в беде. А если помощь по каким-либо причинам запаздывала, то пытались самостоятельно устранить неисправность и взлететь. В крайнем же случае уничтожали поврежденный самолет и по земле при содействии партизан или местного населения пробирались к своим через линию фронта.
      Бережное отношение летчиков к боевым машинам как бы дополняло усилия нашей авиационной промышленности. И уже в ноябре 1941 года мы стали постепенно завоевывать господство в подмосковном небе, что, разумеется, наложило определенный отпечаток и на характер боевой деятельности советской авиации. Разнообразнее стали решаемые ею задачи, массированнее и мощнее удары по врагу.
      В летние месяцы по вражеским аэродромам действовали, как правило, лишь бомбардировщики да штурмовики. Что касается истребителей, то у них и без того круг обязанностей был очень обширен - прикрытие наземных войск, сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, ведение разведки наземного противника. Многие командиры считали, что штурмовка аэродромов истребителями малоэффективна и что все их усилия следует направлять на борьбу с авиацией противника только в воздухе.
      Не позволяла разнообразить задачи авиации и нехватка самолетов вообще, а новых - в особенности. К осени же положение изменилось. Под Москвой были сосредоточены, в частности, значительные силы истребителей. Многие из них имели на вооружении пушки и реактивные снаряды. А это повышало эффективность ударов по наземным целям.
      Однажды Иван Александрович Бедрин, вернувшись с задания на разведку, доложил, что на хорошо известном нам полевом аэродроме под Клином садятся немецкие самолеты. Командир полка Хлусович немедленно связался со штабом дивизии, рассчитывая, что по скоплению вражеской авиации нанесут удар наши бомбардировщики. Но те оказались уже задействованными на выполнение других задач.
      - А если мы сами ударим? - поставил вопрос командир полка, когда мы собрались в штабной землянке. - Подходы к аэродрому знаем, размещение стоянок - тоже. Пошлем-ка туда самолеты с эрэсами.
      Все поддержали это предложение. Было решено удар нанести с запада: там вплотную к аэродрому примыкал лесной массив, обеспечивавший внезапность атаки, да и основные зенитные средства, как сообщил Бедрин, располагались на противоположной восточной окраине. Действовать задумали двумя группами: одна будет штурмовать стоянки самолетов, другая - здание бывшей столовой, где наверняка скрываются от мороза вражеские летчики. Сразу же после одного захода - домой.
      Командир дивизии утвердил наш план. Для осуществления его отобрали лучших летчиков, в том числе - Долгушина, Горгалюка, Макарова, Бедрина, Борового. Возглавил их сам командир полка Хлусович.
      Налет удался. Вражеские зенитчики опоздали с открытием огня, и вся группа вернулась без потерь. У немцев же было выведено из строя несколько самолетов, а в разрушенном здании столовой наверняка погибли десятки летчиков.
      Окрыленные этим успехом, мы и в дальнейшем не раз использовали свои истребители для ударов по аэродромам.
      В то время наша дивизия входила в состав только что сформированной авиагруппы. Возглавлял группу заместитель командующего ВВС Красной Армии И. Ф. Петров, а начальником штаба был Н. Ц. Дагаев. Это импровизированное объединение сыграло значительную роль в разгроме немецких войск, форсировавших в конце ноября канал Москва - Волга в районе Яхромы и под Дмитровом. При его поддержке наши наземные войска нанесли сокрушительный контрудар и отбросили немцев на западный берег канала.
      Наступил декабрь - снежный и морозный. Он принес немало хлопот не только противнику, но и нам. Двадцатипятиградусные морозы особенно осложняли работу инженерно-технического состава. Самолет - машина сложная, требующая деликатного обращения и заботливого ухода. В рукавицах к ней не подступишься. А при таком морозе голые руки деревенеют и при соприкосновении с металлом моментально прилипают к нему. Тем не менее самолеты к вылетам готовить нужно. И готовить хорошо, чтобы они не отказывали в воздухе.
      Инженерами, техниками, механиками, мотористами руководил у нас замечательный специалист и блестящий организатор Н. С. Пантелеев. Как большинство рослых людей, он отличался спокойным, но требовательным характером. Никогда, бывало, не вспылит, не повысит голоса, а подчиненные ходили у него по струнке. Наряду с исполнительностью полковой инженер развивал у каждого из них творческую инициативу. Я уже говорил, как наши оружейники приспособили реактивные снаряды для стрельбы по самолетам с земли. Не менее значительный эффект дало и другое их рационализаторское предложение - об использовании двух комплектов ящиков под боеприпасы. Если раньше такой ящик снимался с самолета и тут же заполнялся патронами, то при двухкомплектной системе его просто стали заменять другим, заранее подготовленным. Это намного облегчило работу самих оружейников, а главное - сократило время на подготовку самолетов к очередному вылету.
      Старательно трудились инженеры А. В. Гайворонский, С. З. Швец, П. В. Андросов, а также техники А. А. Дюжев, Н. Г. Порошин, И. Я. Свистовский, Т. И. Карлов. Они готовы были на все, лишь бы каждый самолет вылетал на задание без задержки и в отличном состоянии. Ремонтные работы проводились главным образом в ночное время. Сколько бессонных ночей было у наших инженеров, техников, механиков - не сочтешь!
      В первых числах декабря 1941 года на всем Западном фронте немецко-фашистские войска стали переходить к обороне. Их наступательные возможности были исчерпаны. Мощь же советских войск продолжала нарастать. В этом мы убеждались при каждом вылете на прикрытие тыловых коммуникаций. К линии фронта все двигались и двигались колонны, в лесах сосредоточивались танки, конница, пехота. Строились новые полевые аэродромы, и тотчас по завершении строительных работ на каждом из них, будто из-под земли, появлялись неизвестные нам авиаполки. Да и на старых аэродромах становилось все теснее.
      Тогда мы не знали цифрового соотношения сил в авиации. Сейчас знаем. К началу контрнаступления под Москвой у нас было около 1400 самолетов, у противника - примерно 700. Правда, на практике двойного превосходства не получалось. В нашем самолетном парке все еще преобладали устаревшие типы машин, до тридцати процентов самолетов было неисправно.
      В своем кругу мы часто высказывали догадки о том, что под Москвой назревают большие события. И все же начавшееся 6 декабря контрнаступление войск правого крыла Западного фронта явилось в известной степени неожиданным для нас. Не столько потому, что мы успели свыкнуться с оборонительными боями первых месяцев войны, сколько по той причине, что трудно было представить, как можно в такой короткий срок подготовить наступательную операцию такого крупного масштаба.
      С первого же дня начавшегося контрнаступления наш полк активно включился в боевую работу. Самым главным для истребителей было не допустить вражескую авиацию к полю боя, не позволить ей наносить удары по наступающим наземным войскам. И, по свидетельству общевойскового командования, мы неплохо справлялись с этой задачей. Стоило лишь появиться вражеским самолетам, как советские истребители атаковали их и либо уничтожали, либо гнали прочь.
      Хотелось бы отметить своеобразие тогдашней обстановки в воздухе. Если в первые месяцы войны мы, как правило, вели борьбу с превосходящими силами авиации противника и вынуждены были придерживаться в основном оборонительной тактики, то в ноябре и декабре 1941 года положение изменилось. Теперь мы действовали наступательно, навязывали немцам свою волю. Даже и в тех случаях, когда в бою участвовали устаревшие типы истребителей. Как видно, решающую роль играл здесь высокий моральный дух советских летчиков, наша уверенность в неминуемом разгроме врага, наше возросшее фронтовое мастерство.
      Фронтовое мастерство - это не только умение летчика хорошо пилотировать самолет, наверняка стрелять по цели и т. п. С моей точки зрения, наряду с чисто профессиональной выучкой оно непременно включает и соответствующую психологическую подготовку, моральную закалку. Можно быть виртуозным летчиком, но плохим воздушным бойцом. В мирное время грань между первым и вторым почти не улавливается, хотя все полеты, все учения мы стараемся проводить в обстановке, максимально приближенной к боевой. Но именно - в приближенной к боевой, а не боевой, что далеко не одно и то же.
      Я уже говорил о своем заместителе, угодившем под суд. А ведь в мирных условиях он слыл хорошим летчиком, довольно успешно продвигался по службе, и никто, конечно, не предполагал, что его постигнет такая печальная судьба. Но война внесла коррективы: преуспевающий летчик оказался никудышным воздушным бойцом. И наоборот, такие вот, как Долгушин, Макаров, Воронин, Боровой, на которых я вначале посматривал скептически, - очень уж молоды и неопытны - во фронтовой обстановке показали себя с самой лучшей стороны.
      В приобретении фронтового мастерства исключительно большую роль играют первые боевые вылеты, первая встреча с противником. Опытный командир никогда не бросит молодого летчика сразу в самое пекло боя, а поставит его ведомым, да еще строго потребует прилипнуть к хвосту ведущего. И это не перестраховка. Молодому летчику надо пообвыкнуть, научиться смотреть и все видеть вокруг себя. Это очень важно! Не умея наблюдать за боем, почти невозможно активно участвовать в нем.
      Что же касается первой встречи с противником, то желательно, чтобы она была результативной. Ничто не способно так глубоко и накрепко вселить в летчика уверенность в своих силах, как сбитый или подбитый вражеский самолет. И наоборот, неудачи в первых воздушных боях тормозят рост фронтового мастерства. Потому-то хороший, вдумчивый командир, вводя в строй новичка, всегда стремится создать ему благоприятную обстановку для уничтожения самолета противника.
      В бытовом да и в служебном нашем лексиконе широко распространено выражение "бесстрашный летчик". Мне думается, что некоторые из авиационных командиров упрощенно понимают это выражение и, следовательно, идут по не совсем правильному пути в воспитании такого качества у подчиненных. В самом деле, что означает понятие "бесстрашный летчик"? Казалось бы, ответ напрашивается один: летчик, не подверженный страху. Но верно ли это? Иначе говоря, есть ли люди, которые не испытывают страха? Мне кажется, таких людей нет, по крайней мере сам я таких не встречал. Как же тогда быть с этим распространенным выражением? Может быть, оно просто абсурдно? Нет!
      Бесстрашные летчики у нас были, есть и будут. Это те, кто способен в нужный момент преодолеть чувство страха и связанную с ним скованность или растерянность. Каждый, кому доводилось оказаться в ситуации, угрожающей жизни, знает, как в первый момент страх или парализует человека, или придает его движениям панический характер. Вот здесь-то и дает себя знать, я бы даже сказал, играет решающую роль морально-психологическая подготовка.
      Если она достаточно высока, человек относительно быстро обретает спокойствие и решительность, если низка - он оказывается в плену у растерянности и усугубляет опасную ситуацию.
      Из этого и следует исходить в воспитательной работе с летчиками. Если командир или политработник преднамеренно закроет глаза на необходимость преодоления естественного для каждого нормального человека чувства страха, он рискует сбиться с правильного пути и, если хотите, нанесет вред делу. Нетрудно себе представить, что произойдет, когда летчик, от которого все время требовали "дистиллированного" бесстрашия, вдруг встретится в бою с реальным страхом.