Документ № 9

История и сплетня

В этом романе много, даже слишком много разговоров. Диалоги занимают чуть ли не половину текста. Вот три кратких отрывка, взятые наугад:

«—Что скажете, Иван Павлович?..

– Отлично, Антон Иванович!»

«– У нас совсем нет средств, Александр Васильевич?

– Надежды на новый заем слабы, Петр Николаевич».

«– Но кто его купит здесь, в Крыму, Андрюша?

– У меня миллиончиков двенадцать, поделимся по-братски. А, Владимир Зенонович?»

Назовем имена собеседников: Иван Павлович – белогвардейский генерал Романовский; Антон Иванович – генерал Деникин, его не надо представлять; Александр Васильевич – это Кривошеин, сподвижник Столыпина, а потом «премьер-министр» у Врангеля; Петр Николаевич – сам Врангель, тоже хорошо известный; Андрюша – пресловутый генерал-бандит Шкуро и, наконец, Владимир Зенонович – генерал Май-Маевский, бывший руководитель «Добровольческой армии».

Прямо скажем, роман Марка Еленина «Семь смертных грехов» необычен по составу действующих лиц. Тут представлены едва ли не все деятели белогвардейского движения. И представлены с немалыми подробностями. Автор скрупулезно, со вниманием к частностям, излагает биографии не только хорошо известных читателям Деникина и Врангеля, но и их сподвижников – генералов Слащева, Кутепова, Маркова, Туркула, Шатилова, полковника Нежинцева – знаменитейшего корниловца – и многих, многих иных из того же крута.

В последние годы заметно растет интерес к отечественной истории – как среди читателей, так и среди литераторов. Немыслимыми ранее тиражами расходятся мемуарные, эпистолярные, документальные и другие сочинения, посвященные самым разнообразным темам и эпохам. Значительны достижения в классических жанрах художественного освоения прошлого – историческом романе, повести.

В русской классике и лучших образцах советской литературы история – давняя и недавняя – постигалась прежде всего через изображение народной жизни во всей ее полноте. Эта традиция идет от Пушкина через Льва Толстого к Шолохову, а затем и к лучшим произведениям последних лет. В центре внимания русской классики всегда стоял народ в его сердцевинной сути – неважно, выступал ли он в виде прохожего человека в заячьем тулупчике на обочине дороги или в качестве главных героев «Тихого Дона». Обращаясь к прошлому, русские классики, а также современные писатели, пытающиеся продолжить их уроки, как бы запрашивают историю о настоящем и будущем своего народа, всего мира.

Вне сомнений, некоторым авторам история представляется совсем иначе, прежде всего как верхушечные интриги, определяющие судьбы громадного большинства людей. Тут тоже есть приметные и характерные ориентиры – «Королева Марго», например…

Марк Еленин обращается к четко определенному – и хронологически, и социально – сюжету: агония Белого движения в Крыму с весны по ноябрь 1920 года, действующие лица – генералы, князья, статские и иные советники, бароны, гвардейские офицеры и т.п. Плохо это или хорошо с точки зрения глубинного постижения истории? Того самого периода истории, которым ограничил себя автор? Ни хорошо, ни плохо, важен итог: насколько виден за всем этим глубинный смысл великой революции.

Самое время напомнить: понятие народности есть не паспортная принадлежность героя. Всем известна знаменитая сцена из «Войны и мира», когда молодая «графинюшка», воспитанная эмигранткой-француженкой, вдруг начинает русскую пляску – да так, что все (и автор романа тоже!) изумляются: откуда, мол, взялось? А оттуда, из народных корней. Значит, не в анкете дело.

Припоминается, с другой стороны, и нечто тоже давно-давно знакомое. «Негодная, – воскликнул виконт, бросая к ногам маркизы кошелек с золотом. – О, я не могу вас пронзить шпагой, тысяча чертей, но вы – исчадие ада», и т.д. Прямо скажем, на иного читателя все это действует впечатляюще: виконт, коварная маркиза, кошелек с золотом, шпага, целая тысяча чертей, наконец, ад кромешный – и все это в одной фразе! Интересно ведь, ибо ни виконтов, ни кошельков с золотом обыденный читатель в жизни своей не видывал. А ну-ка, дальше там что, как…

Иной читатель страсть как обожает такого рода литературу. Появился такой читатель не сегодня. Вспомним горьковскую Настю из пьесы «На дне», представительницу весьма своеобразного рода занятий. Она тоже ведь любила читать «Роковую любовь», где пылал страстью «незабвенный друг мой Рауль». И действительно, не заманчиво ли следить незатрудненным мысленным взором за виконтами, маркизами, гофмаршалами, группенфюрерами – как их там еще…

Да, имеется еще немалый спрос на литературу «из жизни виконтов». Читатель-обыватель любит следить за головоломными интригами коварных властителей, манипуляциями с толстенными пачками денег, переходящими из рук в руки, умопомрачительными соблазнительницами, немыслимыми злодеями.

Книга Марка Еленина – как раз о злодеях.

Да, сколь ни удивительно для нашей литературы, но это так, ибо за редчайшими исключениями все действующие лица повествования предстают в самых мрачных и мерзостных красках. Бесчисленные генералы, бароны, гвардейцы и прочая, и прочая – все до одного предатели, интриганы, двурушники, подлецы, пьяницы, лихоимцы и т.п., лишенные всех человеческих, даже простейших, самых обыденно-житейских чувств и мыслей. Если один персонаж что-то обещает другому, то тут же следует авторская подсказка: обманывает. Если говорят о любви, значит, ненавидят, о бескорыстии – значит, замышляют какой-то гешефт, если мечтают, то о чем-то грязном и корыстном. И так последовательно во всем произведении – настойчиво, целенаправленно.

Почти все герои романа – подлинно существовавшие лица, и о каждом из них рассказывается какой-нибудь анекдот или сплетня. И оказывается в итоге, что белогвардейские генералы и полковники воюют не столько с красными, сколько злоумышляют друг против друга. С особым тщанием описываются всякого рода финансовые аферы, эта мало знакомая современному читателю область «деятельности» раскрывается обстоятельно и с вниманием к подробностям.

В повествовании превеликое множество всякого рода зверских сцен. Убийства, грабежи, изнасилования, пьяные оргии, сумасбродства наркоманов, перестрелки и драки обезумевших и потерявших человеческий облик существ. С особым пристрастием к такого типа подробностям описаны ужасы белой эвакуации из Крыма.

Переполненные палубы, давка и теснота, старики и старухи под осенним дождем, отчаяние и припадки, а также всякого рода скверности и низости (православный священник спит в трюме с девкой и ругается с паствой и т.п.). Тут чувствуется даже какое-то сладострастие – в живописании чужих страданий и слез. Подобное равнодушие к людскому горю – пусть даже к людям, лишенным авторского сочувствия, – граничит с нравственной жесткостью, идущей вразрез с традициями нашей литературы. Где же тут заинтересованное желание понять, осмыслить, научиться чему-то хотя бы из чужого и ложного опыта?..

Рассмотрим теперь историческую, фактическую подоснову этого повествования. Нельзя не признать: автор изучил обширный круг литературы по своей теме. Кстати говоря, круг этот необычайно велик. Оказавшись не у дел, в эмиграции, огромное множество бывших белых – от «вождей» до самых рядовых капитанов и поручиков – написали свои воспоминания. Они достаточно известны в научной литературе. Мемуаристика эта носила крайне пристрастный, нервный характер. Сводились личные счеты, продолжались взаимные обвинения, наносились печатные оскорбления друг другу, выплескивалось наружу все порочащее противников (нередко и придуманное). В этом обилии взаимных обвинений и просто дрязг в избытке можно отыскать всякого рода злачный, а то и пикантный материалец.

Некоторые сцены в романе точно изложены по воспоминаниям А.И. Деникина «Очерки русской смуты» (убийство генерала Романовского в Константинополе и др.). Много почерпнуто из «Записок» П.Н. Врангеля, часто идет прямой пересказ этих воспоминаний, названных в романе почему-то «дневником». Используются и даже перелагаются целые эпизоды из многих иных, гораздо менее известных произведений белогвардейской мемуаристики. Например, биография последнего командира дроздовской дивизии А.В. Туркула излагается по его книге «Дроздовцы в огне» (Белград, 1937), а некоторые подробности из истории «героев» марковской дивизии – по двухтомнику «Марковцы в боях и походах за Россию» (Париж, 1962, 1964). Сообщаются даже некоторые подробности из воспоминаний матери генерала Врангеля, опубликованных И.В. Гессеном в 20-х годах в Берлине [9]. Широко использованы и воспоминания Александра Вертинского, опубликованные уже в Советском Союзе (например, многие сцены с генералом Слащевым), хотя сам Вертинский, пробывший всю врангелевскую эпопею в Крыму, в романе не упомянут.

Словом, литературные источники использованы многочисленные, хотя дело не обошлось и без ошибок. Назовем лишь некоторые. Известный А.В. Кривошеин был не «министром земледелия», а главноуправляющим главного управления землеустройства и земледелия – это ведомство получило статус министерства уже после уход Кривошеина (26 октября 1915 года). Один из героев сделался действительным статским советником и тем самым почти догнал по чинам своего отца генерал-майора, говорится в авторском тексте; «почти» тут совершенно излишне и свидетельствует о неуверенности автора в предмете: названный гражданский чин по Табели о рангах точно соответствовал генерал-майору. Деникина дразнили не «царь Антон», а «царь Андрон», об этом много писалось у нас в 20-х годах, например М.Н. Покровским. На Крым (по-тогдашнему – Таврическую губернию) не распространялась власть гетмана Скоропадского. Петербургский институт горных инженеров почему-то называется «привилегированным» и т.д.

Итак, автором за источник взяты белогвардейские мемуары. Источник, что и говорить, своеобразный, переполненный ненавистью, истерией и проклятиями. Если строить повествование на этом материале, то действие неизбежно замкнется в пределах белогвардейской верхушки, – именно этот круг и очерчен в названных мемуарных источниках. Ну а что за его пределами? Как жили и о чем думали в ту пору рабочие севастопольских заводов? Крестьяне, батраки и скотоводы Крыма? Об этом в романе нет даже намека.

«Народ» представлен только в лице денщиков или домашней прислуги – и все они тоже, как на подбор, жадные, злые, туповатые и подловатые. Солдаты, казаки и младшие офицеры (негвардейцы и добровольцы), которые и составляли преобладающую часть врангелевской армии, не показаны совсем, если не считать «массовых» сцен мародерства или потасовок. А ведь множество из этих людей, если не большинство, были втянуты в дело белых по воле случая, порой случая несчастного (вспомним не только Григория Мелехова – ведь и Михаилу Кошевому пришлось полгода провоевать в армии атамана Краснова).

О том, что происходило за пределами белогвардейского Крыма, сообщается лишь в нескольких абзацах справочного характера. Например, о знаменитейшей битве под Каховкой, где прославили свои имена будущие маршалы Советского Союза В.К. Блюхер и Л.А. Говоров, а также о назначении М.В. Фрунзе на Южный фронт и важнейших планах советского руководства – обо всем этом в совокупности говорится в 17 (семнадцати) строках журнального текста.

Да, разумеется, нельзя упрекать произведение за то, чего в нем нет. Не привлекло, стало быть, внимание автора, и все тут. На нет и суда нет. Значит, цель была поставлена именно такая: показать разложение белогвардейщины и тем самым – ее историческую обреченность. Против этого трудно возражать. И разложение, и обреченность – очевидные исторические факты. Но перед нами все же не дневник очевидца, а попытка создания художественного произведения, тут и спрос иной. Разложение разложением, но к чему смаковать грязь и кровь, размазывать все это в трех журнальных книгах? Какая же тут может быть задача и цель?

Обреченность белогвардейщины – тема далеко не новая в советской литературе и искусстве. Память сразу же подскажет имена Михаила Шолохова, Алексея Толстого, Михаила Булгакова. Неплохой список! Так вот: генералы Деникин и Романовский выведены в «Тихом Доне», генерал Марков подробно показан в «Хождении по мукам», а в пьесе «Бег» дано прямое изображение Крыма при Врангеле, то есть та же тема, что у Марка Еленина. Невозможно, конечно, сравнивать текущую беллетристику с литературной классикой. Мы и не собираемся сравнивать в данном случае природу художественности, глубину образов, язык. Речь идет лишь о том, что сравнительно легко выделить из сугубо художественного пласта, то есть о самом жизненном материале, положенном в основу.

У Шолохова, А. Толстого и Булгакова изображены – с необычайной художественной силой! – многие темные стороны белогвардейщины: расправы с пленными, разгульное пьянство, изнасилования. Но разве хоть где-нибудь можно увидеть у названных писателей равнодушие к изображаемому? И разве в «Тихом Доне» тот же генерал Деникин не показан как противник умный и сильный? И разве герои «Бега» только пьянствуют и скандалят, а не размышляют мучительно о судьбах родины и своем собственном неудавшемся пути?

Нагромождая ужасы, словно бы любуясь всем этим кромешным безумием, Марк Еленин низводит трагедию до анекдота, «хохмы».

Вспомним опять-таки «Тихий Дон», сцену отступления, безнадежного бегства Белой армии, казачьего унтер-офицера, измученного, с обмороженными руками, который посреди всеобщего распада тащит с несколькими такими же усталыми людьми тяжелые пушки. «Жизни решусь, а батареи не брошу!» – говорит он. Решимость и стойкость этого обреченного человека не могут не вызвать сочувствия. «Никому не нужный Тушин», – точно и горько определил его характер П.В. Палиевский.

Легко представить в этой связи, как подобную картину описал бы Марк Еленин. Ясно, что казак с обмороженными руками оказался бы сифилитиком, пьяницей и грабителем, а пушки тащил бы лишь затем, чтобы продать их на ростовской толкучке. Трагедия исчезла, остается еще один ком пахучей грязи.

Есть ли все же в этом романе среди мерзкого людского месива хоть какие-то герои, вызывающие авторскую симпатию? Есть. Их так немного, что можно рассмотреть каждого. Заметим, что все эти герои – вымышленные, рожденные, так сказать, авторским воображением. Безусловно положительным является доктор Аркадий Львович Вовси – эпизодический герой, врач, «маленький человечек, словно гномик, появившийся из расщелины». О нем говорится скупо: «Никого у него не было на земле, он мог пристать к любому берегу». Герой случайно «пристал» к берегам крымским, лечит старого князя Белопольского. Когда в Крыму ненадолго установилась советская власть, «бывших» стали арестовывать, увели и Белопольского, ему, как и другим, грозил расстрел. Тогда доктор Вовси побеседовал со следователем ВЧК, человеком, по словам автора, «достаточно доброжелательным и интеллигентным», и старого князя сразу выпустили; следователь сказал на прощанье обрадованному старику, что доктор Вовси, мол, за него поручился…

Намечается вроде бы интересная линия, да и герой любопытен, но… Мелькнув в начале романа, доктор Вовси вскоре исчезает из поля зрения автора: пропал при белых, а почему, как – подробности не сообщаются. Жаль, интересный характер оказался не развернут.

Старому князю Белопольскому тоже уделено мало места, слова он произносит стертые и тусклые, на уровне школьных учебников, свое «славянофильство» отстаивает вяло и нудно. Зато много говорит другой положительный герой, профессор истории Шебеко – «ученик гениального Ключевского» (несколько преувеличена авторская характеристика В.О. Ключевского, но это уж дело вкуса). Шебеко либеральничает по поводу русской истории, в которой, мол, волю «диктовали нам татары, немцы, японцы», дважды обыгрывается летописное: земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет (хотя в летописи говорится другое: «а наряду в ней нет», – о чем ученик Ключевского не мог не знать); так всегда, мол, было и будет, ничего хорошего не случалось, да и ждать не приходится…

Названные «положительные» герои ничего не говорят (не задумываются?) о судьбах России на ее великом историческом переломе. Зато обстоятельно и вполне определенно высказался на ключевые темы другой герой – сын историка Шебеко, бывший присяжный поверенный (адвокат то есть), а затем темный гешефтмахер. Рассуждения его о понятиях Россия, родина заслуживают внимания.

«И что такое вообще Россия? Огромная империя, распластавшаяся по всему глобусу? Где, кто и когда определил ее границы? То, что мы когда-то отобрали у турок? У австрияков? И отдали япошкам? Объясните! Где начинается и где кончается отчизна? В границах моего поместья? Его у меня нет. За стенами петербургского особняка?.. Все это фикция! Родина там, где мы живем и трудимся. Там, где мы кормимся, где нам дают хлеб насущный… Интеллигенции не за что бороться. Математик может разрабатывать свои теоремы в какой угодно стране. Я способен проводить скупку-продажу панамских акций в Индии, а индийских на Шпицбергене. Росли бы при этом мои прибыли, все остальное – начиная со свободы! – мы себе купим. А квасной патриотизм – во что он только не вырождался! И в славянофильство, и в шовинизм, и в «Союз русского народа»…».

Разумеется, не стоят внимания глумливые рассуждения гешефтмахера, все это не ново и очень хорошо нам знакомо. Но вот что примечательно: на всем протяжении довольно пространного повествования никто – ни все остальные герои, ни автор – не опровергает вышеприведенных рассуждений, им ничего не противостоит: дескать, сам разбирайся, читатель!

Потребитель литературы «из жизни виконтов» обожает все новомодное. Сейчас, например, стали много писать о масонстве, – пожалуйста, в романе Марка Еленина несколько раз поминаются масоны (и один раз даже «жидомасоны»). Никакой оценки масонству не дается: кто они, хороши, плохи ли – автор не поясняет, просто помянуты, и все тут.

Кружится, кружится хоровод уродов и нелюдей, представляющих собой, по мысли автора, всю старую Россию. В последних строках книги приводится итоговое суждение, что революция выбросила за границу «всю мерзость старой России, весь этот сор, всю гниль». Оптимистический, так сказать, конец: так им и надо! И неловко тут даже вспоминать, что в понятие «сора» и «гнили» зачисляются, стало быть, Шаляпин и Рахманинов, Анна Павлова и Бунин, Малявин и Куприн, тот же Вертинский, наконец. Трагедия этих талантливых художников заключалась в непонимании глубинных основ нашей народной революции. Но народ всегда отделял их и им подобных от генерала-грабителя Шкуро или от белогвардейцев, творивших массовые расправы.

Когда милиционер ловит вора, применяя физическую силу, – это не трагедия. Трагедия – это судьба Григория Мелехова, Даши и Кати, булгаковских героев, потерявших путь и ориентиры в жизни. Трагедия – это общая судьба народа на крутом историческом изломе. Пусть это будет оптимистическая трагедия, пусть решение находится положительное, трагедия все равно остается. И вряд ли справедливо и благородно превращать трагическое прошлое в кунсткамеру.

«Наш современник», 1981, № 11

Документ № 10

«Некритически относился к антисоветской деятельности»

Спасибо журналу «Источник». Только из публикации «Пресечь враждебные проявления «русизма» (№ 6, 1994 г.) я узнал, что с должности главного редактора журнала «Человек и закон» я был снят по предложению председателя КГБ Ю. Андропова, который считал, что «Семанов С.Н. в своем окружении распространяет клеветнические измышления о проводимой КПСС и советским правительством внутренней и внешней политике, допускает злобные оскорбительные выпады в адрес руководителей государства». За этими грозными фразами кроется обвинение в «русизме», т.е. в русском традиционном мировоззрении.

Секретная записка Ю. Андропова в ЦК КПСС датирована 28 марта 1981 г. 17 апреля того же года меня сняли с работы. Что же случилось потом? В августе 1981 г. КГБ арестовало А.М. Иванова, автора многих «самиздатовских» работ, моего отдаленного знакомого. В марте 1982 г. меня привезли в Лефортово, допрашивали два дня, устроили очную ставку с Ивановым, всячески угрожали. Все предъявленные мне обвинения я отрицал.

В июне состоялся суд над Ивановым. Он признал свою вину и получил «мягкий» приговор: год строгой изоляции (он уже отбыл его к тому времени в тюрьме) и пять лет ссылки. Судебная коллегия под диктовку КГБ направила «частное определение», касающееся меня (на суде оно не оглашалось). В итоге долгого разбирательства в писательской организации Москвы я получил строгий выговор с занесением в партийную карточку. Меня снова изгнали с работы – уже из скромного «Альманаха библиофила» и из Педагогического института им. Ленина, где я долгие годы преподавал, изгнали со всех общественных должностей, негласно лишили права работать и печататься. Так продолжалось три года.

Предлагаю вниманию читателей «Источника» копию частного определения, которую я самолично перепечатал на машинке парткома Московской организации СП с разрешения тогдашнего парторга В.И. Кочеткова. Прошу также опубликовать материалы «Радио Свобода» – сам я с ними познакомился совсем недавно.

Сергей СЕМАНОВ

№ 1

Частное определение

Копия

24 июня 1982 г. судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда под председательством Богданова В.В. в открытом судебном заседании установила: