Документ № 1. О ценностях относительных и вечных

Документ № 2. За разработку актуальных проблем идеологической борьбы

Документ № 3. Письмо И. Шевцова секретарю ЦК КПСС М. Суслову

Документ № 4. Письмо в ЦК КПСС по поводу альманаха «Метрополь»

Документ № 5. Этническая Россия и СССР. Дилемма господства

Документ № 6. Сделать все для мира

Документ № 7. Пресечь враждебные проявления «Русизма»

Документ № 8. Современное обличье старого врага

Документ № 9. История и сплетня

Документ № 10. «Некритически относился к антисоветской деятельности»

Документ № 11. «Пламенные революционеры» и их певцы

Документ № 12. «Всю жизнь молчал и при полном молчании ушел из жизни… А вдруг выздоровеет?!»

Документ № 13. Письмо Ирины Юрьевны Андроповой начальнику Службы безопасности Президента РФ А.В. Коржакову

Документ № 1

О ценностях относительных и вечных

«Все на свете относительно» – сегодня это выражение сделалось расхожим. Оно бытует не только в разговорном обиходе, но и в сочинениях, претендующих почитаться серьезными и теоретическими. Не так давно Ю. Манн опубликовал статью, носящую несколько академический заголовок – «К спорам о художественном документе» («Новый мир», 1968, № 8). Среди других автор высказывает следующую мысль: «Идея относительности пронизывает сегодня все научное мышление. Современный человек знает, что нет такой научной истины, которая бы не имела теневых сторон, и нет такого абсурдного предположения, которое бы не скрывало в себе долю истины. Эта идея не минула и людей, далеких от научного мышления, выражающих ее в своих понятиях: все на свете коловратно». Отметим попутно это несколько высокомерное противопоставление «научного мышления» мышлению людей, выражающихся «коловратно». Нам представляется, что научное мышление не может быть абсолютизировано как наиболее совершенное перед всяким иным (например, художественным). Впрочем, не это здесь самое существенное.

Итак, любое явление, согласно Ю. Манну, по меньшей мере двухмерно. Но, сделав один шаг, надо идти дальше. И по логике вещей справедливо заключить, что всякое явление (или суждение) многомерно, что можно повернуть его так и этак и все зависит от точки зрения субъекта. Этот «плюрализм» в содержании понятий – вещь чрезвычайно удобная для использования. Любой конкретный факт можно растянуть как угодно, вместить туда любое содержание, хотя бы и противоречивое. А как же иначе: нам четко разъяснили, что частица истины есть в любом абсурдном предположении. Ведь все на свете относительно…

Однако Ю. Манн все же делает одно исключение из всеобщей относительности в мире. Вот оно: «Говорят, что сама неопределенность является стимулом развития сегодняшнего знания и что с критерием неопределенности следует подходить к любому явлению.

Может быть. Только – не к фашизму».

Слава богу, фашизм все же выделен из бесконечности «многомерных» явлений, которые можно рассматривать с одной и с другой стороны, причем выделен весьма энергично и категорически. С этим нельзя не согласиться. Уж кому-кому, но нам-то, гражданам Советского Союза, понесшим в борьбе с гитлеризмом ни с кем не сравнимые жертвы и страдания, нам ли не знать этой самой «безотносительности» фашизма! Однако встает вопрос: неужели в мире существует только одно явление, которое невозможно повернуть и так, и этак? Неужели не найти в мире истин, которые не содержат в себе «теневых сторон» или «абсурдных предположений»? Ну, а как быть с таким, например, чувством, как материнская любовь? Или верность своей родине? Социалистической родине? А мужество? Самоотверженность? Да полно, неужто найдется много людей, которые могут признать все это двухмерным и многомерным? Нет, высокие достоинства человеческой души не относительны, они вечны, как и сама жизнь, и останутся таковыми всегда.

Ну хорошо, а разве некоторые другие явления с тем же суффиксом «изм», они что ж – тоже все относительны? Конечно, среди бесчисленного количества современных «измов» слишком много таких, где «теневых сторон» столько, что они сливаются в одну общую мрачную тень, а что касается «абсурдных предположений», то… То лучше не продолжать! Словом, здесь я мог вполне согласиться с Ю. Манном, если бы не одно немаловажное обстоятельство. Опять-таки: неужто абсолютно все «измы» относительны? Например, коммунизм? Или, скажем, капитализм? У меня нет ни малейших сомнений в том, что Ю. Манн признает безотносительность этих понятий в их современном значении. Стало быть, можно предположить, что само суждение о всеобщей относительности в мире является несостоятельным? По нашему глубокому убеждению, дело обстоит здесь именно так.

Теперь самое время поспешить с необходимой оговоркой: возражая против безусловной относительности всех явлений и понятий, я подчеркиваю, что речь идет о духовной и общественной сфере человеческой жизни. Ни в коей мере я не предполагаю вторгаться в естествознание или в область физико-математических дисциплин. Более того. Я охотно признаю относительность за мертвой материей. И если строгий читатель позволит сделать это признание в форме шутки, то вот: возьмем полено. Самое обыкновенное полено – разве оно не относительно? Ведь им можно, с одной стороны, истопить печь, а с другой – сделать из него дубинку, оружие, как известно, оборонительное и наступательное, предмет, весьма нужный участникам журнальных дискуссий. А вот известный папа Карло из того же самого полена вырезал смешного и веселого человечка, который уже столько лет доставляет совсем уж безотносительную радость нашим детям. Мы, стало быть, уже перешли в многомерность. Нет, приходится признать, что полено и в самом деле относительно…

«Многомерность» в подходе к любым предметам и явлениям может стать очень удобным методом в полемике с оппонентом. С одной стороны, все правильно и хорошо, а вот с другой… Не вчера сложился классический в этом смысле оборот: «Да, конечно, но…». Сложился не вчера, однако в сегодняшней нашей литературно-критической практике применяется очень уж часто. Подобный метод удобен, нельзя не признать: здесь и снисходительная уважительность к оппоненту – ее иной неискушенный читатель примет за «объективность», но здесь же и строгая решительность выводов – во имя «научного мышления», конечно!

Вот пример, типичный в этом роде. В статье М. Лобанова «Просвещенное мещанство» («Молодая гвардия», 1968, № 4) шла речь, среди прочего, о толстовском Тушине. Автор сделал вывод: «Такие люди спасли Россию. И не в них ли – воплощение исторического и морального потенциала народа. И не здесь ли наша вера и надежда?» А ранее М. Лобанов рассказал о скромном сельском шофере, неприметном и даже застенчивом, который, однако, принес с войны изрядное количество наград. Этот шофер и толстовский Тушин ставились в параллель как образы схожих между собой людей, психологические черты которых являются весьма типичными для русского народного характера. Казалось бы, что здесь можно возразить? А главное – что тут страшного?

Однако критик А. Дементьев усмотрел в этом целую порочную концепцию и сурово выговорил автору («Новый мир», 1969, № 4). Вот каким образом пытается истолковать этот эпизод новомировский полемист. Он пишет: «Ну что ж. Конечно, Тушины – прекрасные люди, особенно в противопоставлении разного рода карьеристам и лжецам, трусам и бахвалам, и родина наша, которой не раз приходилось отстаивать свою честь и независимость от нашествия внешних врагов, многим им обязана». Казалось бы, здесь в пору и закончить, ибо смысл суждения ясен: «Тушины – хорошие, благородные люди». Но ведь все ценности в мире, как известно, относительны… И далее у А. Дементьева следует классическое «с другой стороны»: «Но (!) разве исторический и моральный потенциал русского народа не воплотился также (?!) в Радищеве и декабристах, революционерах-разночинцах и большевиках?» Помилуйте, при чем здесь это «также»? Ведь, говоря о Тушине, М. Лобанов вовсе не имел в виду социальную принадлежность толстовского героя как офицера российской императорской армии времен 1805 года. Речь шла об ином: о психологическом типе Тушина и его характерности для нашего народа. И можно, в свою очередь, спросить А. Дементьева: а разве не имелось Тушиных среди декабристов? Революционеров-разночинцев? Большевиков? Да сколько угодно. Реальных персонажей такого рода можно, что называется, указать перстом. Вряд ли А. Дементьев станет против этого возражать. Хотя кто знает? Ведь всегда можно сказать: а с другой стороны…

Как бы то ни было, но А. Дементьев продолжает далее наставлять проштрафившегося в его понятии критика: «Но можно не сомневаться, что наши современники – советские воины и труженики – при всем том, что они многими чертами могут напоминать Тушина, все же являются новым – советским – воплощением народного характера». Простите, но кто говорил обратное? Наши нынешние Тушины все сплошь советские люди и иными быть не могут. А вот то, что они «многими чертами» походят на толстовского героя, так это уж точно. Походят, ибо Лев Толстой выразил те черты национального характера нашего народа, которые являются вечными – в том смысле вечными, в каком это можно сказать о самом народе.

Об этом справедливо напомнил нам недавно писатель В. М. Кожевников. Лев Толстой, говорил он, «раскрывает временно скрытое, но главное в Тушине. Во время боя Тушин представляется самому себе «огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра». Тушин ощущает себя богатырем, гигантом, и это соответствует смыслу и делу его подвига и безмерно возвышается над теми чертами, которые составляют только как бы одеяние характерных черт, но не самую суть героического характера».

Три с половиной века тому назад ничем дотоле не знаменитый костромской крестьянин завел отряд захватчиков в непроходимые лесные дебри, погубил их там и погиб сам. Неизмеримо изменилось все с тех пор на нашей Родине: давно уж нет детей боярских и кабальных холопов, окольничих и кормленщиков, губных старост и целовальников. И династия Романовых исчезла, и сама царская власть тоже. И на Руси давно уже утвердился самый передовой в мире социальный строй. Спрашивается, неужели в связи со всеми этими переменами подвиг Ивана Сусанина стал для нас «относителен»? Так и полагали некоторые сверхреволюционные товарищи, которые в свое время сняли памятник, стоявший в Костроме. Можно, конечно, попытаться вымарать Сусанина из реестра героев отечественной истории на том основании, что он был «монархист». Но ведь и современник Сусанина – вождь крестьянской войны Иван Болотников выступал за «доброго» царя. Можно и рассказать на тему сусанинского подвига скабрезный анекдот: мол, заблудился старик…

Можно. Но, как говорил Чехов, не нужно. Потому не нужно, что подвиг крестьянского сына Ивана Осиповича Сусанина относится к числу тех самых ценностей, которые вечно остаются народными святынями – именно святынями, независимо от того, причисляется ли тот или иной народ к числу религиозных или атеистических. И глумиться над подобного рода нетленными ценностями так же дурно, как и плевать на могилу.

И если уж искать преемственность в историческом наследстве, то надо признать, что бескорыстное мужество Ивана Сусанина, его готовность к самопожертвованию продолжились в деятельности лучших из декабристов, народовольцев или партизан Великой Отечественной. И не будет преувеличением заключить, что крестьянин костромского села Домнино, живший в эпоху феодализма, останется для нас дорогим и близким. И думаю, останется таковым вечно. А как известно, из анекдотов и брюзгливого глумления никогда еще ничего путного не произрастало. Вот почему подвиг Ивана Сусанина всегда ценил и будет ценить наш народ.

Стихи эти написал известнейший поэт-декабрист Кондратий Федорович Рылеев. Он же, как все знают, не был ни славянофилом, ни «почвенником», а принадлежал к числу дворянских революционеров. Дума Рылеева «Иван Сусанин», которую я цитировал выше, была опубликована в 1823 году и перепечатана без всяких изменений в 1825 году – то есть тогда, когда автор ее стал одним из руководителей тайного революционного общества. Добавим, что дума эта бессчетное число раз переиздавалась за годы советской власти. Эту оговорку я намеренно делаю для тех критиков, которые избрали специальностью винить своих оппонентов в «заклинании духов». Остается добавить, что эта рылеевская дума была любимым стихотворением Александра Ульянова – и сам он своей непреклонной и скромной самоотверженностью разве не сродни многочисленным нашим Сусаниным, старым и новым?

Расщепление ясных и определенных понятий под предлогом относительности всего сущего дает необычайный простор для субъективных или уж вовсе произвольных толкований любого явления. С легкой руки некоторых писателей, драматургов и кинорежиссеров в последние годы распространился метод аллюзии, намека, подтекста, причем последний приобретает порой столь самодовлеющее значение, что и самый текст становится вроде бы ни к чему. Слово в таком тексте-подтексте, и впрямь, делается «многомерным», ибо, помимо своего прямого смысла приобретает еще иные, зыбкие, зашифрованные значения, порой понятные только посвященным.

Это «подмигивание» посвященным со страниц литературного журнала, с киноэкрана или театральной сцены делается у нас чуть ли не признаком хорошего тона в искусстве. Мы, мол, с тобой, дорогой читатель (зритель), отлично понимаем, что к чему, но… Суть подобного рода аллюзионного творчества очень глубоко и точно определил критик П. Палиевский: «идея клоуна». На практике подобная «модель» осуществляется следующим способом: «Дергунчик с искусственной улыбкой, умеющий страшно хохотать, если почувствует, что аудитория к этому готова, или плакать, размазывая краски по щекам, но всегда с тревожным, остановившимся взглядом, – есть настоящий символ этого направления. Он улавливает внешность, меняет личины; предлагает эстетическое оправдание и форму для последовательного отрицания и кочевряжества. В какой бы роли он ни выступал, к какой бы «концепции» ни присоединялся, основная его задача остается везде одинаковой: сообщить ощущение, что мир – это цирк. Кругом обыватель, способный только плодиться и есть; он топчет своих же мыслителей, но ты, которому я подмигиваю, ты единственный, случайно попавший рядом с этим боровом справа, мы-то с тобой понимаем друг друга… «Боров» при этом должен чувствовать то же самое» (см. сб. «Искусство нравственное и безнравственное». М., 1969, стр. 196).

Авторы подобного рода «цирковых» сочинений особенно любят обращаться к истории – старой или новой, все равно.

Нет ни малейшего смысла искать в рассуждениях этих освещение конкретной исторической реальности – не для того подобные сочинения пишутся. Вряд ли следует, например, изучать реальную биографию Чаадаева по известной книжке А. Лебедева. Автора увлекало там отнюдь не стремление обстоятельно и точно изложить фактический материал, а совсем иные, собственные идейные задачи, относящиеся к явлениям, очень отдаленно связанным с жизнью и взглядами философа. И этот основательно выпотрошенный Чаадаев становился под пером автора лишь оболочкой, которую он фаршировал по своему вкусу.

При чем же здесь сложный и своеобразный философ, чьи искания получили в книжке крайне одностороннее и упрощенное объяснение?..

Что ж, аллюзионные истолкования нынче в моде. Задача, которую ставят перед собой их адепты, совершенно отчетлива, если об этом говорить прямо: Россия, мол, всегда, испокон веков пребывала во тьме, мраке, невежестве, реакции, косности, тупости и т.д. И только некоторые «европейски образованные» интеллектуалы-мыслители (в каком веке – неважно, ведь и время, и все прочее относительно, вы не забыли?), так вот только несчастные и никем не понятые интеллектуалы в кромешном том мраке зажигали свою одинокую свечу и…

Нет ничего более оскорбительного для нашего народа, чем подобное толкование его роли в истории (и не только в истории, выразимся так). С подобной точки зрения народ – «быдло», которое надо силком тащить за вихор в рай, изобретенный иным решительным интеллектуалом. Какая уж тут любовь к народу, в которой так часто клянутся любители обличать «мрак и невежество» русской истории? Если и есть тут любовь к кому-нибудь, то только уж к своему брату «интеллектуалу». Что ж, такая точка зрения не нова. Она звучала и раньше: вспоминается истерическая реплика одного из героев горьковской пьесы: «Культурные люди всех стран, соединяйтесь!»

Пьеса эта недвусмысленно называется «Враги».

Добавим, что литераторы и публицисты аллюзионного способа письма гневаются совсем не на Ивана IV, обличают отнюдь не Николая I, а, прикрываясь всем этим псевдоисторическим реквизитом, метят свои обличительные молнии – чаще намеком, а иногда и напрямую – совсем в иные эпохи, иные социально-политические отношения.

Еще в минувшем году журнал «Молодая гвардия» задался целью рассмотреть проблему взаимосвязи исторической науки с современной литературной жизнью. Начало разговора было положено выступлением доктора исторических наук М.А. Алпатова, которое так прямо и озаглавлено: «Письмо историка писателю» (1969, № 9). Тема была поставлена важная – об осмыслении современной эпохи советской литературой. В письме имеется ряд полезных и важных суждений и фактов. Чрезвычайный интерес представляет, например, рассказ М.А. Алпатова о соотношении чеховского «человека в футляре» Беликова и его жизненного прототипа – инспектора таганрогской гимназии Дьяконова. Сюжет этот дает столь большую пищу для размышлений, что, несомненно, требует специального разговора.

Однако мне представляется, что в письме уважаемого коллеги содержится меньше познавательного материала, чем можно было ожидать. Прежде всего несколько настораживает самый тон и слог письма. Как-то странновато читать, когда серьезный специалист заявляет о себе в таком стиле: «Я тоже вооружен всей современной арматурой глубинного анализа». При чем здесь «арматура»? И какое отношение она имеет к «глубинному» анализу? Да и вообще, вряд ли следует обращаться к своему адресату в таких, например, выражениях: «Дорогой мой сосед, товарищ писатель», «ничего не попишешь», «чудной мы народ» и т.п. Впрочем, главное тут не в неудачной стилистике. Очень жаль, что в пространном письме уважаемого историка слишком много места отводится общим словам и понятиям и явно недостаточно показаны те конкретные проблемы, по которым нынче ведутся серьезные споры в профессиональной среде гуманитариев наших, хоть бы и в той же исторической науке. Некоторые из этих спорных проблем в письме лишь намечены.

Когда же М.А. Алпатов делает экскурсы в старую русскую историографию, то некоторые его оценки не могут не вызвать решительных возражений. В самом начале письма автор бросает ироническое определение: «дворянские Геродоты». Кто же это имеется в виду? Оказывается, «Карамзин, Погодин и иже с ними». Бог с ним, с М.Н. Погодиным, оставим его. Но как можно выразиться в таком тоне о Н.М. Карамзине! Карамзине, который был не только серьезным и оригинальным историком, но и крупным писателем, кому Пушкин посвятил «Бориса Годунова»! Или, далее, как можно походя окрестить Сергея Михайловича Соловьева «историком-либералом»? Подобная аттестация применима к Т.Н. Грановскому или Н.И. Карееву, тем более – к П.Н. Милюкову, но Соловьев слишком велик, чтобы уместиться в узкие рамки столь упрощенных определений.

Между тем о проблемах современной советской историографии можно рассказать много полезного и поучительного. Вот пример. В минувшем десятилетии среди историков прошла очень интересная дискуссия об экономических особенностях предреволюционной России. Дискуссия эта, как и все серьезные и полезные обсуждения, совершалась без ажиотажа, без апелляции к «общественности» и прочих излишеств, которые только мешают уяснению истины. Спор шел о том, была ли Россия к рубежу 1917 года в полуколониальной зависимости от западных держав или нет. В 20-х годах сложилась и долгое время господствовала та точка зрения, что Россия была-таки полузависимым государством, неспособным к самостоятельному развитию, которое вели на поводу «передовые» капиталистические страны. Некоторые же наиболее решительные товарищи, не мудрствуя лукаво, полагали, что Россия была просто-напросто колонией, и все тут. Спор велся долго. История его заслуживает особого рассказа, ибо аргументы сторон были чрезвычайно интересны. Здесь, к сожалению, нет места подробностям, но итог дискуссии оказался таков: общими усилиями многих крупнейших наших специалистов было установлено – на основании громадного фактического материала, обобщенного в фундаментальных монографиях и сборниках, – что Россия в начале нашего века полуколонией и тем более колонией не являлась. При этом, разумеется, русский историк не станет отрицать того очевидного факта, что в ту пору Россия подвергалась чужеродным влияниям самого различного свойства и происхождения, а царизм и русская буржуазия, вкупе со своими департаментами, Думой и Учредительным собранием, оказались помехой на историческом пути страны. И справедливо погребены народом. Мне думается, что научная дискуссия такого характера представляет не только академический интерес.

Сказанное – лишь пример, один из многих. Видимо, сведения такого рода были бы для писателей (и почему только для писателей?) весьма полезны. К сожалению, в последнее время в нашем гуманитарном мире слишком уж сузилась специализация. Многие гуманитарии ныне весьма смутно представляют себе, что делается за пределами их профессионального цеха. Даже чисто человеческое общение совершается подчас в тех же узких рамках: музыканты – с музыкантами, литераторы – с литераторами и т.д. Все это печально и огорчительно, но, думается мне, совсем не безнадежно. Надо чаще знакомить друг друга с проблемами, стоящими перед каждым «цехом», с теми, разумеется, проблемами, которые имеют общегуманитарный интерес.

Задача эта имеет, как мне кажется, исключительное значение. В эпоху, когда в капиталистическом мире происходит размыв и распад духовных ценностей, сознательно провоцируемый некоторыми вполне определенными силами, когда пресловутая «относительность» понятий распространяется на сферу нравственности и сегодня очень заметна в таких проявлениях, как «сексуальная революция», «хипписотство» и прочая, и прочая, – в этих условиях на советскую гуманитарную интеллигенцию ложится моральный долг противоборства всему этому разрушительному потоку.

Необходимо, чтобы наша интеллигенция была в курсе дела всех современных достижений, чтобы она хорошо овладела бесценными богатствами, накопленными своим народом и народами всего мира в прошлые века. Увы, среди некоторых наших гуманитариев нет-нет да и прозвучит: а зачем нам вникать во всякие там тонкости, копаться в библиотечной и архивной пыли, главное – правильные убеждения, а уж по этой части мы… Трудно представить себе более пагубное самоограничение. И здесь нельзя не вспомнить поистине мудрое ленинское указание, сделанное создателем нашего Советского государства в самом расцвете своей деятельности: учиться.

Литературные музы всегда были любимейшими в России. О литературных спорах всегда знало все общество и внимательно следило за ними. Литературные новинки, периодика, пресса – все это находило и находит самый широкий круг горячо заинтересованных лиц, причем лиц весьма разного социального положения, образования и пр.

Случайность ли это? Нет, разумеется. Интерес к нынешним литературным процессам есть нечто вроде процентов на огромный вклад, сделанный великой русской и советской литературой, есть добрая традиция народного уважения к музе, которая подарила Отечеству и всему миру Пушкина и Достоевского, Толстого и Чехова, Горького и Блока, Шолохова и Леонова. Это дань уважения, накопленная великой литературой, которая всегда твердо стояла на родной почве, жила жизнью народа, его радостями и бедами и при этом поднималась до таких высот духа, куда, прямо скажем, и не заглядывали нынешние и минувшие авангардисты.

Сегодня заметен также иной процесс. Симптомы его проявляются в следующем. Молниеносно разошлись мемуары маршала Советского Союза Г.К. Жукова и генерала армии С.М. Штеменко, изданные огромными тиражами (огромными даже для нашей страны). Необычным для своего жанра спросом пользовались и быстро исчезли с прилавков книги В.Л. Янина о берестяных грамотах или Л.Н. Гумилева о хазарах. Берестяные грамоты? Какие-то хазары, которые «погибоша» бог весть когда? Но все эти книги распроданы, и появись новое издание любой из них, не хватит и его. А ведь ни один из названных авторов или мемуаристов ни в чем не пытается потрафить дурному вкусу иного читателя, не стремится чем-то его позабавить. Но вот еще более разительные примеры: недавно были немалыми тиражами изданы сборники документов по истории советских пограничных войск, обзор документов о переговорах СССР, Англии и Франции в 1939 году – работы сугубо, казалось бы, специальные, сухие, трудночитаемые. И что же? Попробуйте сегодня спросить их в магазинах…

Ныне наблюдается повышенное общественное внимание к тем произведениям (в любой гуманитарной области), где содержится основательный и, главное, подлинный фактический материал. Вот почему неизвестно, что предпочтет сегодняшний читатель – сборник документов о войне или роман на военную тему, стенограмму партийного съезда или повесть на историко-партийный сюжет. Но речь идет не только о предметах чисто исторического жанра. Широкой популярностью пользуются работы наших социологов – вопреки тому, что этим работам порой не хватает глубины (а порой избыточна глубокомысленность), читатель как бы авансирует своим вниманием социологию. Даже такая наука, как экономика, казалось уж совсем не избалованная общественным вниманием, и то в своих лучших работах – специальных работах! – встречает повышенный читательский интерес.

Сосредоточим, однако, свое внимание на истории. Вне всякого сомнения, историческая наука имеет сейчас самые благоприятные условия для своего подлинного расцвета, дело здесь за самими историками. И важнейшим из этих условий является огромный (и возрастающий!) всенародный интерес к изучению отечественного прошлого. Современный советский человек ныне справедливо ощущает себя наследником своих предков, законным и благодарным продолжателем их дела в строительстве и созидании нашего великого государства.

«Старь новизну держит» – эту народную мудрость можно узнать не только из плакатов Общества охраны памятников истории и культуры. Нет, уважение к прошлому, далекому или близкому, пронизывает ныне всю нашу общественную жизнь. Все мы были свидетелями, сколь торжественно и вместе с тем как искренне и – не побоимся этого слова – трогательно отмечал наш народ четверть века Великой Победы. Разве можно было без душевного волнения смотреть на пожилых соотечественников, надевших в тот день старые боевые награды на свои не слишком-то модные пиджаки! Да, трогательно. Но не только. А кроме того, в высокой степени поучительно. Вот он, лучший способ воспитывать молодежь на реальном положительном примере. В нашем обществе превыше всего ценятся заслуги перед Родиной. В нашем обществе скромный труженик в дни мира и войны – вот подлинный герой, окруженный народным почетом и уважением, и не по чьему-то там приказу или указанию, а в силу здорового народного чувства, родившегося далеко не вчера. И если идеалы нашей партии и государства согласны с народными представлениями о человеческих ценностях – разве это не лучшая похвала нашей партии и государству?

Конечно, кое-кому это не нравится. Конечно, кое-кто хотел бы нарушить это органическое единство нашего народа с нашим социалистическим государством. Ну что ж, известно, откуда звучат эти вкрадчивые «голоса». Темные силы мира настойчиво пытаются любыми способами ослабить наше государство, посеять рознь и вражду среди советских народов. Вот почему монолитность нашего многонационального Отечества и дружбу наших народов надобно хранить и оберегать как зеницу ока. И уместно заметить здесь, что долг всей нашей патриотической интеллигенции состоит в том, чтобы беречь как свое величайшее национальное достояние эту монолитность нашего общества и давать решительный отпор любым попыткам разложения и подмыва общественных устоев, нам присущих.

Ощущение преемственности поколений в деле строительства и защиты Родины есть лучшая основа для патриотического воспитания граждан, в особенности молодых. И здесь хотелось бы подчеркнуть, что в охране и сбережении нуждаются не одни лишь памятники далекого прошлого, не только традиции и обычаи, идущие из глубины веков, но и то, что было создано в последние пять десятилетий, и в особенности наша Великая Революция. Ибо эта Великая Революция есть также наше бесценное национальное достояние. И мы, советские граждане, гордясь творениями древних мастеров Новгорода и Еревана, Киева и Самарканда, нашей великой литературой и музыкой, подвигом народа, освоившего гигантские пространства Европы, Азии и Америки, славой Бородина и Сталинграда, – гордимся Великой русской революцией, открывшей новую эпоху в судьбе Родины и всего мира. Да, и всего мира.