Вернемся к книге В.В. Гришина.

«В. Федорчук был переведен с должности председателя КГБ Украинской СССР. Наверняка по рекомендации В.В. Щербицкого, наиболее, пожалуй, близкого человека к Л.И. Брежневу, который, по слухам, хотел на ближайшем Пленуме ЦК рекомендовать Щербицкого Генеральным секретарем ЦК КПСС, а самому перейти на должность Председателя ЦК партии».

В.В. Гришин пишет: «по слухам». Но вот свидетельство более определенное. Иван Васильевич Капитонов: при Брежневе он был секретарем ЦК КПСС и занимался партийными кадрами.

«В середине октября 1982 года Брежнев позвал меня к себе.

– Видишь это кресло? – спросил он, указывая на свое рабочее место. – Через месяц в нем будет сидеть Щербицкий. Все кадровые вопросы решай с учетом этого.

Вскоре на заседании Политбюро было принято решение о созыве пленума ЦК КПСС. Первым был поставлен вопрос об ускорении научно-технического прогресса. Вторым, закрытым – организационный вопрос». Но Брежнев внезапно умер, и «организационный вопрос» поставлен не был…

Также неясно было, изменилось ли положение Черненко. Вся Москва говорила, что после кончины Суслова он самовольно занял его кабинет. Он стал вмешиваться в идеологию, хоть и по второстепенным вопросам. Словом, густой туман опустился над Москвой, а реальных обстоятельств мы не ведаем и по сию пору. Тогда, как и сейчас, я полагаю (как многие мои товарищи), что Брежнев переиграл Андропова, дав ему огромное аппаратное поле в ЦК, но… оставив ли ему КГБ?..

Наконец, еще два весьма достоверных предположения. Явно какую-то роль тут сыграли Щелоков и его службы, всегда верные Брежневу. Во-вторых, вряд ли Федорчук был человеком Андропова, ибо его не выгнали бы так скоро с Лубянки после кончины Брежнева. Щелоков же после той кончины был просто раздавлен (и это при выдержке Андропова и его умении выжидать; значит, накипело). И напротив, стремительное возвышение В. Чебрикова после изгнания киевского выдвиженца наводит на мысль: сей днепропетровец так ли уж был верен своему великому земляку?

О совсем закрытом Чебрикове известна одна примечательная идеологическая подробность. В 1981 году, когда он был уже замом Андропова и членом ЦК, на экраны вышел фильм известных тогда кинорежиссеров вполне партийного направления А. Алова и В. Наумова «Тегеран-43» (о Тегеранской конференции и действиях там доблестных чекистов). Картину готовили на большой экран, даже пригласили баснословно дорогую кинозвезду Алена Делона на эпизодическую роль. Никакого успеха слащавый детективчик не имел, но в титрах фильма промелькнуло нечто интересное: «Консультант В. Чебриков».

И все. Но это дорогого стоит. Режиссеры по своим идейным позициям были не «русисты», а совсем наоборот, но именно им оказал свое содействие всемогущий зам Андропова. Все, что известно о нем, говорит о полном равнодушии к изящным искусствам. Или он делал это по подсказке шефа? Словом, «темна вода во облацех»…

Отметим попутно одно интересное обстоятельство: единственный из ныне живущих крупных деятелей той эпохи, кто не оставил никаких воспоминаний и не дал ни одного интервью в печати, это только Виктор Михайлович Чебриков. А ведь именно он стал шефом КГБ при Андропове, и вплоть до 1988 года. Он-то знает очень много. Но молчит почему-то.

Период с июня по октябрь 1982 года – исключительно темное место в советской политической истории: все вроде бы на своих местах в Политбюро, все тихо-спокойно, обычная словесная рутина в идеологии, потихоньку воюют в Афгане, ведутся с Западом многоречивые переговоры о разоружении, но что-то, что-то напряженное чувствовалось.

Сколько-нибудь реальные обстоятельства скрыты по сей день, поэтому пока нечего и гадать. Вот почему так смешно читать самоуверенное пустобрехство Соловьева и Клепиковой. Это так смешно, так напоминает плохой голливудский фильм, что нельзя не потешить читателя. Цитируем:

«Рано утром 10 сентября министр внутренних дел, генерал армии Щелоков получил от Брежнева официальное разрешение на арест Андропова – «в интересах безопасности государства» – и отдал приказ генерал-лейтенанту Чурбанову немедленно выполнить распоряжение Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Чурбанов отправил одновременно два наряда милиции – один на квартиру Андропова, другой – к его кабинету в ЦК. Оба милицейских наряда, естественно, натолкнулись на внутренние войска безопасности. Один, который направлялся на Старую площадь к зданию ЦК, был разоружен верными Андропову войсками еще по дороге. Второй оказался более проворным. По слухам, которые у нас нет возможности проверить, в доме № 26 по Кутузовскому проспекту, где поэтажно занимали квартиры Щелоков, Брежнев и Андропов, в тот день слышалась перестрелка. По Москве поползли зловещие слухи об убитых и раненых».

На супругах-соавторах не только креста, но и стыда нет. Откуда им такой бред привиделся? Прошло десять лет «перестройки», но в нашей печати о тех «перестрелках» не упомянуто ни слова. Забудем же о беспардонных лгунах, но еще раз отметим – примерно на таком же уровне описывается деятельность Андропова и за рубежом, и, к сожалению, иногда у нас.

Как же обстояло на самом деле? Имелись ли трения между главами крупнейших правоохранительных ведомств? Да, имелись, и с времени дряхления Брежнева постепенно и неуклонно обострялись. Брежнев при всей осторожности и внешне полном повиновении Андропова, однако, в глубине души не доверял ему. Как известно, тот не ездил с ним на охоты, не участвовал в банных, винных и тем паче иных делах. Для Генсека глава Лубянки оставался «чужим». А позже к подозрениям прибавились, видимо, и доносы. Тогда же в противовес Андропову Брежнев начинает усиливать ведомство Щелокова.

…Немногие лица, проходившие через подъезды № 1 и № 1а ЦК КПСС на Старой площади (там на пятом этаже располагались кабинеты всех Секретарей и стояла дополнительная охрана), молчаливо изумлялись, почему наряду с рослым, заматеревшим уже офицером КГБ напротив него стоял юноша в красных погонах рядового МВД? Теперь-то ясно: свидетель. Безоружный, узкоплечий, глупый, но свидетель. В случае чего его пришлось бы «мочить», а это… о, это очень опасно! Об этом мы, там бывавшие, осторожно перешептывались.

Кто только не написал мемуаров о последних годах правления Леонида Ильича! Но об отношениях темной пары Андропов – Щелоков дружно все помалкивают, как сговорились. Понятно, тайны спецслужб – дело для гласного обсуждения небезопасное. И только наивный кремлевский лекарь Чазов позволил себе кратко проговориться. После известия о самоубийстве Цвигуна «я позвонил Андропову и рассказал о случившемся. По его вопросам я понял, что это было для него такой же неожиданностью, как и для меня. Единственное, о чем он попросил, чтобы мы никого не информировали, особенно органы МВД (зная отношения в то время МВД и КГБ, мы не собирались этого делать), сказал, что срочно будет направлена следственная группа, с которой и надо нашим товарищам решать все формальные вопросы.

Как мне показалось, Брежнев, или в силу сниженной самокритики, или по каким-то другим причинам, более спокойно, чем Андропов, отнесся к этой трагедии. К этому времени это был уже глубокий старик, отметивший свое 75-летие, сентиментальный, мягкий в обращении с окружающими, в какой-то степени «добрый дедушка». Как и у многих стариков с выраженным атеросклерозом мозговых сосудов, у него обострилась страсть к наградам и подаркам».

Как бы то ни было, но после Майского пленума ЦК КПСС на Лубянке появился ставленник Брежнева Федорчук, а нелюбимый Андроповым Щелоков устоял. Нет, рано хоронили Леонида Ильича! Каковы бы ни были «перетягивания каната» в Кремле в 1982-м году, но идеологией Андропов продолжал внимательно заниматься, вникая в детали. И тут волей-неволей придется вернуться к не очень значительному на общем фоне «делу Семанова».

В августе 1981 года органами КГБ был арестован историк-публицист А. Иванов, выпустивший в «самиздате» ряд сочинений, которые идеологическое начальство сочло вредными. В течение лета и зимы по делу Иванова таскали на допросы немало людей, большинство их я знал, это были обыкновенные русские интеллигенты, ни в коей мере не злодеи и не заговорщики. Меня упредили накануне, причем довольно необычно: по телефону в конце июля меня вызвал сам начальник «пятки» генерал Ф. Бобков и, уже при встрече, профессионально-благожелательно улыбаясь, просил меня вести себя «сдержаннее» и просмотреть «круг своих знакомых». Беседа была очень краткая и состояла из общих слов. Я не придал ей особого значения, просто предупреждают: сиди-ка ты, парень, тихо… Я ошибся.

За мной было устойчивое наружное наблюдение («наружка», выражаются в «органах»), это так мало скрывалось, что даже я, человек слабо наблюдательный, не мог не заметить. Звонил я уже только из автомата, благо у Киевского вокзала, близ моего дома, их множество и по ним говорят беспрерывно, так что подслушивание там крайне затруднено.

Главное для меня – это спрятать документы, в особенности мои летописные записи. Здесь, в этом без шуток опасном деле, мне с готовностью помогли мой старый друг, известный литератор Марк Любомудров и мой ученик молодой историк Владимир Колобаев. Первый спрятал чемодан на даче под Ленинградом, второй – на даче под Москвой. Сделали мы это довольно ловко, ибо Лубянка очень интересовалась моими бумагами, но концов не нашла. Дом был «очищен», что очень важно для возможного подследственного.

Теперь, много лет спустя, с удовольствием выражаю признательность Любомудрову и Колобаеву за их мужество и добавлю – спасли они не мое личное добро, а материалы отечественной истории.

…26 марта 1982 года рано утром за мной приехали два приятных молодых человека и предъявили ордер на допрос. Я разбудил жену, шепнул ей на ухо, кому звонить, если я «задержусь», и мы сели в машину. Судя по маршруту, догадался – везут в Лефортово. Неплохо. Однако, после стольких лет, могу с полной откровенностью признать, что я был совершенно спокоен: все было давно продумано и оценено, все возможные решения приняты.

Меня проводили через несколько коридоров со стальными дверями, которые гулко захлопывались позади, один из сопровождавших шел спереди, другой сзади, в кабинете усадили на стульчик против света и т.п. – словом, все шло по учебным приемам, мне уже хорошо известным. Так устроил Господь, что, прослужив пять с половиной лет в главном юридическом журнале, побывав и в лагерях, и в тюрьмах, и наговорившись с людьми по обе стороны колючей проволоки, все (нехитрые, в общем-то) следственные приемы и ловушки я знал и их не боялся. Это несведущие люди не знают и боятся, поэтому девять десятых их «раскалываются» чуть ли не на первом допросе. Нельзя за такое осуждать людей, силы тут слишком неравны. Потом научатся.

Допрашивали меня в Лефортове два дня, устроили очную ставку с Ивановым. Я все вежливо отвергал, угроз обыска и записи на видеомагнитофон не боялся (во всяком случае, так им утверждал). Признался в пустяках, что когда-то покупал (не брал, покупал!) у Иванова журнал «Вече», оговорив особо, что никому его не показывал, а уничтожил. (Это чтобы мне «распространение» не пришили; соврал, конечно, все десять номеров лежат у меня, как новенькие.) Главнейшего, чего они хотели, не добились: то есть хранившихся у меня ценнейших бумаг; обыск они не устроили, сообразили, что моя квартира «очищена», а зачем им лишние скандальные хлопоты? На том, подписав осторожный протокол, и расстались.

Впрочем, задача этой книги – воссоздание образа Юрия Андропова и его истинной роли, а вовсе не подробности жизни скромного русского литератора Сергея Семанова. Вот почему предоставим слово документу, совсем недавно извлеченному из тайных хранилищ Лубянки. Это уж во всяком случае «объективный» свидетель.

Действительно, частное определение по моему поводу было составлено скоро и направлено в Союз писателей Москвы. В основном там повторялся текст Федорчука (только подпись была, разумеется, судьи Л. Миронова), но в конце следовала приписка из нескольких энергичных фраз. Вот они:

«Все выше приведенные обстоятельства свидетельствуют о недостойном поведении Семанова, кандидата исторических наук, члена СП и состоявшего в рядах КПСС, который не только некритически относился к антисоветской деятельности Иванова, с которым длительное время поддерживал тесные отношения, но и по существу своими разговорами и советами поощрял противоправную деятельность Иванова. Судебная коллегия находит, что факты недостойного поведения Семанова должны стать предметом обсуждения Московского отделения СП и его партийной организации».

«Дело» мое, естественно, тут же началось. Создалась комиссия, требовали объяснений, составляли анкеты. «Сверху» был дан указ: из партии и из Союза писателей исключить, и немедленно. Опять-таки опустим подробности этой весьма примечательной истории, расскажем о ней как-нибудь в другой раз, но есть прямые данные, что Андропов за моим делом следил непосредственно. По-видимому, в его мрачной душе зрела идея создания процесса против «русистов» как врагов развития страны, реакционеров. А процесс должен быть серьезный, как в дни его молодости, и участвовать в нем должны люди более или менее известные.

…Как-то в августе того же 82-го мне позвонила бывшая ученица, жена художника, рассказала, что была в компании с дочерью А. Яковлева (тогда еще посол в Канаде, а в 50—60-х годах сослуживец Андропова по идеологическому аппарату ЦК), муж ее (второй) тоже был художником «прогрессивных» направлений. Так вот, молодая дама рассказывала со слов отца, что летом во время отпуска Андропов говорил с Яковлевым по поводу русофобской его статьи десятилетней давности: мол, недавно перечел и полностью согласен (в статье той изрядное место было отведено моей зловредной персоне).

Но вот что любопытно: через пару недель ученица осторожно встретилась со мной и добавила, что Яковлева с супругом им тут же вежливо, но твердо от дома отказали… Ну, что телефон мой был «на кнопке», это дважды два, дело в ином: ни один опер, даже в большом чине, не посмел бы сообщить дочери Яковлева о контактах ее отца с Андроповым и предостеречь от продолжения знакомства. Ясно, что об этом докладывали «самому». Как видно, даже в покойные минуты отдыха Андропова не покидали мрачные размышления о «русистах»…

И вот еще эпизод той поры, очень интересно характеризующий личность Андропова. Тут надо представить пожилую уже в ту пору даму – поэтессу Екатерину Шевелеву, пропагандистские ее стишки и очерки не стоят внимания, но в Союзе писателей эта подвижная дама почти открыто была человеком от КГБ, поддерживала личные отношения с Андроповым, с которым вроде бы зналась с молодых лет (они примерно ровесники). Она тут же проявила нежное внимание ко мне, сочувствовала (ну ясно, для лучшего сбора информации).

В моих заметках отмечено, что 9 сентября она по «вертушке», которая имелась в СП, позвонила Андропову, в кабинете присутствовали Стаднюк, Ионов (секретарь Союза по оргделам) и еще кто-то, все чуть не потеряли сознание от страха. Но поскольку разговор был прилюдный и никаких клятв ни с кого не брали, то он стал достоянием сравнительно широкого круга лиц.

Цитирую по моей записи: «У меня важное дело. – Провожу совещание. – Это о Семанове. – Да, мне об этом говорил Игорь. – Я беседовала с Чебриковым. – Да, десять дней назад. – Документ очень путаный и неясный. – Ваш партком имеет право попросить дело. – Можно сослаться на вас? – Можно. – Или лучше все-таки не надо? – Да, я человек эмоциональный, смотрите сами».

Яснее ясного, что это был разговор «для публики»: Андропов, мол, ничего не знает (от сына, видите ли, узнал), показной либерализм («попросите дело» – ясно, что его и не подумали попросить) и, наконец, уход от собственного мнения («смотрите сами»). Не исключено, что и сам разговорчик с сексоткой был отрепетирован. (Характерно, что потом Шевелева, несмотря на дряхлость, печатала антикоммунистические стишки.)

И еще: Альберт Роганов, тогдашний Секретарь МК по идеологии, рассказывал своим близким (а те потом мне), что в эти осенние дни Андропов дважды говорил по спецсвязи с Гришиным. Нетрудно сообразить, что речь шла и о моей судьбе. Уставной порядок был такой: меня исключают из рядов партком, затем райком, а утверждает Московский горком. Значит, мой партийный труп окажется на участке т. Гришина, а зачем ему это надо? Была тут одна тонкость, передать мое дело (ввиду тяжести партийного преступления) прямо на Комиссию партконтроля, тогда Москва была бы в стороне. Между Андроповым и Гришиным были тогда уже очень плохие отношения (первый начал копать под второго, о чем далее). Зачем же Гришину оказывать хоть и мелкие, но услуги своему противнику?

Кое-что зависело и от решения первичной партийной организации по моему поводу. В начале октября заседание парткома состоялось. Это было многокрасочное зрелище. Я держался твердо и спокойно, осторожно и умело побил себя кулаком в грудь, то есть дал сочувствующим меня как-то защищать. В итоге при голосовании в парткоме я получил строгача со счетом 9:5. Это была победа! В ЦДЛ русские писатели ликовали, как будто это был счет матча на Кубок мира.

Добавим попутно один штрих, как по-разному относились Андропов и его люди к «русистам» и лицам из той же среды, но совершенно противоположного умонастроения.

Мое дело придирчиво разбирается Московским парткомом писателей… Примерно в те же поры Б. Окуджава пребывал в Париже, где жил у А. Гладилина, тот же работал на радио «Свобода», то есть прямо от ЦРУ. В паре они выступали по французскому телевидению, и выступали довольно-таки согласно. Другого советского гражданина, тем паче члена КПСС, за такое дело четвертовали бы, но Окуджаве это даже не поставили в вину. Почему с ним обошлись так «гуманно», не захотел при жизни объяснить он сам. Объясняться его друзья теперь не спешат, но любому современнику ясно, что без самых высших дозволений на Лубянке такое не выпадало никому.

Возвращаясь в Москву после парижских бесед, Окуджава дал небольшую промашку. Рассказывали тогда, что вез он с собой нечто печатное (ну, мы все тогда возили). Подъезжая к границе, он не придумал ничего лучшего, как прилепить провозимую литературу клейкой лентой под днище спальной полки. Видимо, не знал, бедолага, что пограничников уже на первых занятиях учат, где и как прячут «враждебную литературу». Нашли, составили протокол и запустили шифровку, как тогда водилось, в несколько адресов.

И тут-то обнаружились некоторые расхождения в дозах партийно-государственной ответственности для «русистов» и иных прочих. Окуджаве тут же пришел срочный вызов, насколько я помню, из Италии на какой-то прогрессивный фестиваль. И что же? Окуджаве партком потихоньку «ставит на вид» (пустяковое наказание, оно даже не заносилось в учетную карточку), и он отбывает на прогрессивное мероприятие.

Мне же оставался еще Краснопресненский райком и его приговор. Первый райкома Козырев-Даль прямо сказал, что будет «советоваться» (ясно, что с Гришиным). Дело все еще оставалось неясным: Андропов жаждал моего исключения, ибо тогда послушное правление СП лишало писательского звания меня, то есть хоть какой-то призрачной гражданской защиты и… со мной уже можно было поступать как будет нужно. И тут, как в классической трагедии, ударил гром небесный.

…Как сейчас помню, вечером в среду 10 ноября сидели мы семьей на кухне и ужинали. Приемник был настроен на «Голос Америки». И вот слышим: по сведениям из диссидентских кругов, на днях был арестован писатель Сергей Семанов…

Далее шла моя краткая биография. Мистика. Тут же последовало немало звонков, частью анонимных (дело нешуточное, понятно). На другой день утром сообщили: скончался Леонид Ильич Брежнев… Мир праху его, но назавтра, то есть в четверг вечером я обязан был явиться в райком по своему персональному делу. Впрочем, меня недолго оставили в сомнениях: позвонили из райкома и сказали, что бюро отменяется.

В четыре часа дня передали состав похоронной комиссии, во главе – Андропов. Все ясно, он взял власть. И подумал я тогда, что это хорошо, не начнет же он свое царствование с казни, да еще такого скандального преступника.

Так и произошло. 18 ноября состоялось бюро райкома, никто не произносил резкостей. Я отвечал покаянными банальностями. Это был не только лучший, но и единственный способ спасти не только себя, но и товарищей. А ну, порви я на себе рубаху? Ах, так вот они все какие?! А заплачь? Тогда потребуют голов, кто, мол, совратил?! Нет, ускользнул. Конечно, вытрясли со всех служб и службишек. Зампред РСФСР по культуре В. Кочемасов, мой добрый покровитель, даже циркуляр разослал по всей Руси Великой, чтобы меня изгнали изо всех подразделений Общества охраны памятников (одним из создателей которого я был). Но, снявши голову, по волосам не плачут. Главное же – воронку вокруг меня и моих друзей-«русистов» раскрутить не удалось. Итак, к новому, 1983 году «дело Семанова» прикрылось (пока!), а полновластное царствование Юрия Владимировича началось.

…Вот уже почти двадцать лет покоится в могиле прах Леонида Ильича Брежнева. Памятников ему не поставили. Единственный мемориал, что по нему остался в Москве, это мраморная доска на доме по Кутузовскому проспекту, где он долгое время жил. У доски почти всегда лежат свежие цветы. До сих пор. И это не от официальных делегаций, коммунистических или любых иных. Это просто людское чувство признательности к доброму, хоть и непутевому русскому человеку.

А вот то, что началось вскоре после кончины Леонида Ильича и продолжается по сей день… Это для иной книги!