1

— Я всё понял, Нина Андреевна. Ясно, почему Мальцев оказался возле гаража вашего мужа.

— Разве Серёжа вам этого не объяснил? Вы же были в больнице…

— Видите ли, Нина Андреевна, мы имели в виду обстоятельно с ним побеседовать. Но, увы! Врачи воспрепятствовали… — Он замолчал, делая пометку в блокноте.

Они сидели в просторной, но неуютной комнате, обставленной современной мебелью, около коротенького журнального столика. В низком глубоком кресле рослому Дудину было тесно и неудобно, он не знал, куда девать свои длинные ноги. К тому же тянуло курить, но попросить разрешения стеснялся… Пауза затягивалась.

— У вас есть ещё ко мне вопросы? — Голос Нины Андреевны звучал нетерпеливо. Сидевший перед ней молодой мужчина далеко не соответствовал её представлению о сотруднике милиции. Круглое лицо, пухлые губы, мясистый нос, глазки блекло-голубого цвета. Мешковат, медлителен, учтив. «Увалень. Что он может?»

«Главные-то вопросы ещё впереди, — думал тем временем Дудин. — Только не хочется задавать их именно ей. Насколько проще было бы спросить самого Лаврикова! Говорил ведь Позднякову: будь поаккуратней!»

Он вспомнил, каким обескураженным выглядел Поздняков, придя из больницы. Стоило ему намекнуть, что с Мальцевым произошло несчастье (про смерть, разумеется, и речи не было), как Лаврикову сделалось плохо, прибежал врач, беседу пришлось прекратить. Внутренне Поздняков поругивал себя, что не учёл состояния больного, но внешне держал себя так, будто Лавриков попросту сыграл с ним неумную шутку, лишившись сознания в самый неподходящий момент. Признаться публично в своих промахах, пусть даже мелких, было для Позднякова мукой. Он вообще был самолюбивый и упрямый парень, этот Поздняков.

— Нина Андреевна, у нас есть основания полагать, что к смерти Мальцева причастна женщина, — сказал наконец Дудин.

…Вчера ночью и сегодня утром при повторном осмотре места происшествия удалось обнаружить, кроме следов обуви, отпечатки пальцев на рулевом колесе и дверцах «Жигулей», окурки со следами губной помады на полу гаража и в пепельнице автомобиля, завалившийся под переднее сиденье позолоченный крестик на цепочке. На пустыре была найдена выпачканная грязью брезентовая рукавица, её на всякий случай тоже приобщили к делу. Наконец, были получены свидетельские показания жильцов близлежащих домов Клюевой и Ермолина, которые видели, как в среду, 26-го, примерно в 9 часов вечера, со стороны пустыря, пошатываясь, бежала молодая женщина с растрёпанными белокурыми волосами. Двигалась она в направлении перекрёстка Северного проезда и Красноармейской улицы. Именно там, в людном месте, служебная собака потеряла след.

— Женщина?! Но, простите, как она оказалась у гаража?

«Хотел бы я знать, — подумал Дудин. — У Мальцева исчез бумажник с документами и деньгами, с руки сняты швейцарские часы. Похоже, что убийство с целью ограбления. Совершенное женщиной? Или она была не одна?…»

— Это вопрос, на который мы сами ищем ответ. Скажите, вам не приходилось встречать среди знакомых Мальцева женщину среднего роста с белокурыми волосами? Губы красит, на шее может носить позолоченный крестик с цепочкой.

— С белокурыми волосами? — Нина Андреевна всем своим видом дала понять, что находится в полном неведении.

«Выходит, никто этого не знает. Ни она, ни жена Мальцева, ни его сослуживцы. — Дудин удручённо зашевелился в кресле. — Если отпадает факт знакомства неизвестной с Мальцевым, то, может, она связана с Лавриковым?! Но как она проникла в гараж, когда доподлинно установлено, что ещё в воскресенье, 23-го, в 17 часов Лавриков был сбит самосвалом, перебегая дорогу в неположенном месте?»

— Нина Андреевна, вы или ваш муж случайно не давали дубликатов ключей от гаража кому-нибудь из своих знакомых?

Он вдруг увидел, как она побледнела.

— У меня ключей не было. А мой муж вряд ли стал бы их кому-нибудь передавать. Слишком он оберегает это своё гаражное заведение. Оно досталось ему вместе с машиной после смерти отца, инвалида войны.

— Понятно. А какие сигареты курит ваш муж?

— Он вообще не курит. Он физкультуру в школе преподаёт. Бережёт здоровье. Но для друзей у него в машине всегда есть «Мальборо».

— В воскресенье вы с ним в машине никуда не ездили?

— Нет. Он ездил один. Я навещала родных.

— Ясно. — Дудин сделал паузу. — У меня есть ещё один вопрос, несколько щекотливый… Скажите, ваш муж мог бы быть знаком с женщиной, соответствующей нашему описанию?

Нина Андреевна криво взглянула на него. Показалось, что глазки увальня вспыхнули и сделались неприятно цепкими. Что ни говори, а он попал в самую точку, и опять заныла, засвербила старая рана. Узкими пальцами она нервно теребила пуговицу шерстяной кофты, накинутой на плечи.

Почувствовав её замешательство, Дудин твёрдо сказал:

— Это очень важно, Нина Андреевна.

Она с горечью вздохнула, заговорила, опустив глаза:

— Что ж скрывать… Есть это за ним… Мы ведь в одной школе работали. Я математику преподаю. И вот перешла в другую школу, чтобы сослуживцы мне глаза не кололи. — Нина Андреевна печально глянула на Дудина. — Гуляет он. Я, наверное, давно бы развелась, да как подумаю: кому я нужна?… С ребёнком… — Она невесело усмехнулась. — А насчёт женщины… Я догадываюсь, кто это… Боже мой, какой стыд! Мне казалось, что он с ней порвал!

— Кто она? — быстро спросил Дудин.

— Аська Вьюнова! — почти с ненавистью выкрикнула Нина Андреевна. — Парикмахерша в салоне на Почтовом проспекте. Я всегда была уверена, что она способна на все!

…На улице Дудин позвонил из автомата жене: «Ира, как дела? Танюшка здорова? Я сегодня задержусь… ненадолго. Так что не скучай. Ладно? Целую».

И на работу: «Поздняков? Хорошо, что я тебя застал. Срочно нужны данные на Вьюнову Асю, примерно 1955-1957 года рождения, работает в салоне-парикмахерской на Почтовом проспекте. Я сейчас приеду».

2

— Ой, вы меня уморили! Лавриков! Да я его год как не видела! Вспомнил дед про репку! Ха-ха! — заливалась Ася Вьюнова — молодая, смазливая, дерзкая.

Дудин понимал, что пришёл не вовремя. В квартире было полно гостей, гремела музыка, то и дело на кухню прибегали любопытствующие: «Ася, ты скоро?»

— А где вы были вечером в воскресенье 23 августа? — спросил он, глядя на её модные, вишнёвого цвета туфли. Размер их был явно больше тех, что оставили следы на пустыре. Впрочем, он и не ждал немедленного успеха. В показаниях Нины Андреевны в отношений Аси явно проскальзывала предвзятость. Головачев тоже обратил на это внимание, когда Дудин согласовывал с ним свой визит к Вьюновой.

— В воскресенье? У нас с работы была экскурсия в Ленинград. В пятницу уехали, в понедельник приехали.

— Кто может подтвердить?

— Лёня! — громко и капризно позвала Вьюнова, выглянув в коридор. — Поди сюда скорее!

Вошёл, держась за стенку, широкий в бёдрах толстяк в белой рубашке и джинсах.

— Мой муж. Рекомендую, — сказала Ася тоном продавца, рекламирующего залежалый товар. — Мы, правда, ещё не расписаны… — Она с нарочитой скромностью опустила подсинённые ресницы. — Так вот, Лёня тоже был на экскурсии. И ещё двое тут у нас.

— В отношении экскурсии мы проверим, — официальным тоном пообещал Дудин.

Но реакция была нулевая. Оставалось задать последний из приготовленных вопросов.

— Скажите, Ася, а вы не знаете, у Лаврикова не было ещё знакомых женщин, похожих внешне на вас — я имею в виду…

— Таких же очаровашечек? Нет, таких не было. — Она опять захохотала.

«Очаровашечек!» — Дудин не мог сдержать иронической улыбки.

— А если серьёзно?

— Если серьёзно, то не знаю. Мало ли он с кем встречался!

— Так, так… А вам, Вьюнова, не приходилось бывать у Лаврикова в гараже?

Ася после минутного колебания ответила, бесшабашно усмехаясь:

— Приходилось. А что?

— Случалось, что он оставлял вас в гараже одну?

— Ну и что? Он в магазин бегал… Лёня, не ревнуй, я тебе об этом рассказывала. — Холёной рукой с бриллиантом на пальце она потрепала мужчину по щеке.

— Товарищи, ну как не стыдно-о-о! — жеманно пропела, входя на кухню, длинная тонкая девица с малиновыми губами. И накинулась на Дудина: — Зачем вы у нас похитили хозя-а-а-йку? Гости бунтуют. — В комнате и в самом деле стали скандировать: «Ася! Ася!»

— Слушайте, Вьюнова, явитесь к нам, чтобы записать ваши показания. Вам пришлют повестку. И Дудин пошёл к двери.

На следующий день Дудина и Позднякова вызвал к себе начальник уголовного розыска подполковник Ковалёв. Он сидел в кресле, возвышаясь над полированной гладью стола, массивный, чисто выбритый, с крупным лысеющим лбом, на котором застыли круто изогнутые брови. Лицу подполковника это придавало выражение постоянного лёгкого недоумения.

— Докладывайте, — коротко бросил он, жестом приглашая их садиться.

Дудин стал докладывать о последних событиях, изредка заглядывая в блокнот. Неудачная попытка опросить Лаврикова… Показания его жены, Нины Андреевны… Разговор с Вьюновой… Поиски дополнительных свидетелей в жилом секторе… Данные о Мальцеве, полученные у него на работе: хороший производственник, активный общественник, не пил, в семье отношения нормальные, ни с кем не ссорился, врагов не имел…

Подполковник выслушал, произнёс скучно:

— Результаты экспертизы?

— Согласно предварительному заключению смерть Мальцева последовала примерно в 21-21.30, — неторопливо проговорил Дудин. — Потерпевшему было нанесено два удара лопатой, обнаруженной на месте происшествия. Второй удар оказался смертельным. Следов пальцев на лопате, к сожалению, обнаружить не удалось. Однако установлено, что отпечатки пальцев, оставленные в салоне «Жигулей», и следы обуви в гараже, принадлежат как самому Лаврикову, так и. неизвестному нам лицу, предположительно женщине. Очевидно, той, которая оставила там же окурки сигарет.

Подполковник исподлобья с интересом посмотрел на Дудина.

— Очень оригинально, — сказал он, поиграв бровями. — Ваши соображения?

— Основываясь на анализе полученных данных, наиболее реальной является следующая версия. — Дудин взглянул на смирно сидевшего Позднякова, как бы заручаясь его поддержкой. — Лавриков, будучи каким-то образом знаком с неизвестной нам преступницей, приводит её в свой гараж, потом на время отлучается — возможно за бутылкой, а дверь запирает. По дороге с Лавриковым происходит несчастный случай. Но, придя в себя в больнице, он вспоминает о гараже и просит Мальцева пойти туда. Объяснить суть дела Лаврикову не удаётся, поскольку в это время у постели находится его жена. Мальцев вечером приходит к гаражу, открывает двери и…

— Постой, постой, — брови полковника ещё круче поползли вверх. Теперь он уже действительно недоумевал. — Ты что же, считаешь, что она почти три дня сидела взаперти? Без воды и пищи?

— Получается так. Вода у неё, правда, была. Несколько бутылок тонизирующего напитка «Байкал».

Ковалёв не уступал:

— И что же, по-вашему, никто её не слышал? Она же небось такие концерты закатывала!

— Товарищ подполковник, гараж расположен в отдалении от жилого массива. Конечно, она стучала, звала на помощь, сигналила. Однако у строения толстые стены. У нас имеются показания свидетельницы Кузиной, что 25 августа её муж, Кузин Владимир Анатольевич, гуляя на пустыре с собакой, слышал в гараже какие-то звуки. Но, зная, что гараж посещают компании, он не придал этому значения. Самого Кузина опросить не удалось, поскольку он находится в заграничной командировке.

Подполковник поднялся из-за стола. Дудин и Поздняков пружинисто вскочили со своих мест.

— Сидите, сидите! — проворчал Ковалёв, расхажи-вая по комнате все с тем же недоуменным выражением лица. Затем остановился напротив Позднякова. — Значит, вы оба полагаете, что Мальцев открыл дверь гаража, выпустил эту тётю, а она взяла да в порядке благодарности огрела его лопатой. Так, что ли?… Мотивы, мотивы её каковы?

Дудин, обменявшись взглядом с Поздняковым, не смог сдержать обескураженного вздоха.

— Вот здесь слабое место. Мы ещё многого не знаем. Сколько времени подозреваемая находилась с Мальцевым? Знакомы ли они? Была ли у них какая-либо беседа или ссора? Хотела ли она его убить или это случилось непредумышленно, сгоряча?

Поздняков привстал со стула.

— Разрешите, товарищ подполковник? Я так понижаю, что, если бы она просто хотела сорвать на Мальцеве свою злость, то стукнула бы и ушла! А она ведь ещё хладнокровно ограбила!

Ковалёв налил из стоявшего на подоконнике графина воды в стакан, залпом выпил.

— Да, загадочка. Но тем больше активности мы должны проявить! Надеюсь, понятно? — И уже более спокойным тоном: — Как с Лавриковым?

— Пока никак, — ответил Поздняков уныло. — Врачи все ещё запрещают допрашивать его.

— Нескладно получилось… Дудин, меры для розыска вещей Мальцева приняли?

— Меры принимаем. Все комиссионные магазины нами предупреждены на тот случай, если им станут предлагать часы, похищенные у Мальцева.

— Так, хорошо. А сведения о заявлениях в отношении без вести пропавших запрашивали? Ведь если она три дня домой не приходила, родственники наверняка забеспокоились. Далее. На случай, если она приезжая, проверьте гостиницы, общежития. Действуйте, товарищи!… Не мне вас учить, Дудин… Да, вот ещё что. — Ковалёв потёр ладонью выпуклый лоб. — Позвоните в прокуратуру Головачеву, доложите ему о результатах.

Легко сказать: найти эту женщину! А как? Где? Дудин начинал злиться, что в общем-то ему было несвойственно. Но сейчас его удручало сознание собственного бессилия. Прошло ещё несколько дней, а они не сдвинулись с мёртвой точки. Ни дополнительная отработка жилого сектора, ни различные проверки и другие оперативные действия не дали результатов. Нет никакой женщины. Как сквозь землю провалилась.

Что сказать начальству! Ведь Ковалёв с плохо скрываемым нетерпением вскидывал брови и смотрел на Дудина почти осуждающе: что же ты, мол? Такой удачливый сыщик, а здесь прокол.

И вдобавок Головачев каждый день душу мотает: «Ну, чего, мужики? Есть новости?» «Чаво, чаво, — в сердцах передразнивал Дудин. — А ничаво». Иссякли мужики. Тупик… И опять возмущение и злость на себя: как это так — не можем? Ведь она где-то ходит!

3

Но настал всё-таки момент, когда Ковалёв, оглядев Дудина так, будто видел его впервые, раздумчиво изрёк: «Везучий ты, однако, парень, Дудин. И за что тебя фортуна любит?» — «За старание!» — ответил Андрей. Посмеялись.

А произошло вот что.

В один из дней, пребывая в унылом настроении, Дудин после работы не поехал домой (Ирина была на курсах иностранных языков, Танюшка — у бабушки), а заскочил к своему товарищу — Вадиму Антошину, с которым когда-то учился в юридическом институте.

Антошин занимал должность заместителя начальника отделения милиции в окраинном районе города. Увидев друга, он обрадовался, скоренько завершил неотложные дела и предложил зайти к нему в гости.

К автобусной остановке пошли проходным двором мимо дощатого забора и низеньких обветшалых домиков. Начинало смеркаться. Вдалеке, между домами, багрово пылало закатное небо, предвещавшее ветры и осеннюю стужу.

— Понимаешь, — делился своими заботами Дудин, — никаких следов. Куда она могла подеваться, ума не приложу!

Антошин открыл рот, словно желая что-то сказать, но промолчал. Тут в узкой каменной арке ворот им навстречу попался мордастый старикан. Одет он был в зелёную ковбойку, расстёгнутую на груди, довольно засаленный пиджак и мятые брюки. Приметив Антошина, старикан широко заулыбался, скаля прокуренные зубы.

— Вадим Михалыч, моё почтение!

— Все гуляешь, дедуля? — осуждающе спросил Антошин, замедляя шаг. — Когда угомонишься? Уж скоро семьдесят!

Старикан и ухом не повёл, только оскалился ещё больше.

— Ты, Михалыч, моих годков не трогай. Понял? Антошин, остановившись, поинтересовался.

— Нашлась твоя Томка?

— А как же! — Старикан просто сиял довольством. — Нет, ты послушай, Михалыч. Пришла, значит, голодная. Значит, на дачу на какую-то приехали, на острове. А у них катер сломался…

Антошин презрительно покривился.

— Э-эх! На дачу, на катере… Небось опять у какого-нибудь хахаля ночевала…

— Чево ж он её не покормил-то? — дед, казалось, был искренне изумлён столь низким уровнем сервиса.

— Не знаю, что и чего, только ещё раз тебе говорю: пропадёт девка. Когда её родители возвращаются?

— А кто их знает! — Артюхов заскорузлой ручищей поскрёб затылок. — Может, на будущий год.

— Ничего ты, Николай Тимофеевич не знаешь. В общем, я тебя предупредил… — Антошин повернулся к нему спиной. — Пошли, Андрюша.

Пройдя немного, Дудин, посмеиваясь, спросил:

— Чем это он тебя донимает?

— А ну его! — Вадим скорчил гримасу. — Понимаешь, Томка, внучка его, симпатичная девчонка. Родители на Крайнем Севере, оставили её вот на этого обормота. А он попивает. Бабка-то у него в прошлом году умерла. И Томка загуляла. На работе, куда ни устроится, больше двух-трёх месяцев не задерживается, домой ночевать не приходит. А дед этот, как её нет, так ко мне: ищите, мол! Последний раз в прошлый понедельник прибегал.

Дудин спросил чисто по инерции:

— Его заявление у вас по сводкам проходило?

— Да она на неделе по нескольку раз дома не ночует. Что ж, каждый раз учинять розыск? — вознегодовал Антошин. — Не дали мы ходу его заявлению.

Что-то неуловимое, вроде мгновенной жаркой дурноты, опахнуло Дудина. Он точно в землю врос.

— Ты эту девчонку видел? Как она выглядит?

— Томка? — удивился Антошин, тоже останавливаясь. — Обыкновенно. Среднего роста, светленькая, волосы распущены, лицо овальное, носик прямой, глазёнки голубенькие, нахальные, уши…

— Вадим!! — рявкнул Дудин так, что на них оглянулись прохожие. — Давай сюда этого деда!

Они бегом вернулись назад, проскочили под арку, завернули за угол, на улицу. Дед стоял у дверей продуктового магазина и целенаправленно шарил в карманах пиджака.

— Николай Тимофеевич, — сказал Дудин, ещё не веря в неслыханную удачу и с надеждой всматриваясь в его выцветшие, с красными прожилками глазки, — прошу вас, вспомните хорошенько, в какие дни на той педеле ваша внучка не ночевала дома?

Старикан придирчиво обозрел незатейливый костюмчик Дудина, покосился на хорошо подогнанную милицейскую форму и новенькие капитанские погоны его спутника, как бы соображая, кому отвечать?

— Какие дни? — переспросил он, собирая в складки и без того морщинистый лоб и шевеля губами, словно считая. — Значит, так… Ушла она в субботу… Нет, вру. В воскресенье. В то… позапрошлое.

— Позапрошлое воскресенье было двадцать третьего августа. Так? А когда она пришла?

— А пришла… Кажись, в ту же среду вечером.

— Это двадцать шестого? Вы точно помните? — наседал Дудин.

— Я же тебе говорю: в середу вечером. У меня память ещё дай бог! — Николай Тимофеевич скрюченным пальцем постучал себя по лбу.

— Голодная?

— Голодная, как кошка, — радостно согласился Артюхов. Ситуация явно его забавляла.

— А где она сейчас? — спросил Антошин. Волнение Дудина передалось и ему.

— Кто? — Дед беззастенчиво тянул резину, упиваясь тем, что накоротке беседует с представителями власти на виду у шастающих мимо в магазин и обратно его местных знакомцев.

— Да Тамара, внучка! — почти кричал Дудин. Дед стойко держал паузу, кивками отвечая на приветствия приятелей.

— Томка-то? Так она уехала. Дудин аж взвился.

— Куда уехала?! Когда?!

— Так через день и уехала. У ей же подруга в самолётной кассе служит.

— Тьфу ты, черт! — огорошенно сплюнул Дудин. — Куда конкретно, не сказала?

Артюхов в раздумье потеребил нос.

— Наутро звонила по телефону какому-то Гоге. Так и так, мол, хочу приехать. Куда, не сказала… А на кой хрен она ему нужна? Он кто? — обратился дед к Антошину, бесцеремонно ткнув пальцем в Дудина.

— Мегрэ местного значения, — серьёзно сказал: Вадим. — Кстати, не знаешь, как зовут эту подругу твоей Томки? В какой кассе она работает?

— А шут её знает. А зовут Лариса… как её… Зинченко.

Дудин взглянул на часы. «Успеем ли сегодня разыскать эту Зинченко?» Спросил торопливо:

— Николай Тимофеевич, Тамара имела при себе золочёный крестик на цепочке?

Дед недоверчиво воззрился на небо.

— А ты откуда знаешь? Во дела! Она энтот крестик, можно сказать, целый день искала. Бабка, жена моя, покойница, царствие ей небесное, подарила. Нашёлся, что ли, крестик?

Наутро Николай Тимофеевич Артюхов опознал предъявленный ему крестик, который был найден в машине Лаврикова, как принадлежащий его внучке Артюховой Тамаре Алексеевне, 1963 года рождения, в настоящее время нигде не работающей.

Из протокола допроса свидетельницы Зинченко Ларисы Матвеевны, 1955 года рождения.

Сразу же после допроса Зинченко в органы внутренних дел города Гагры был послан запрос в отношении Георгия Ломидзе и его связей с подозреваемой Артюховой Т. А. В ответе, полученном спустя полутора суток, указывалось, что Ломидзе Георгий Давидович, 1960 года рождения, действительно является жителем города Гагры и работает товароведом в продуктовом магазине. Факт знакомства с Артюховой Т. А. категорически отрицает. Однако он появлялся на городском пляже в обществе молодой женщины, схожей по описанию с Артюховой. Учитывая серьёзность обвинения, выдвинутого против Артюховой, за Ломидзе установлено оперативное наблюдение.

1

Дудин летел утренним рейсом в Адлер.

«Завершить бы это дело и махнуть в отпуск, — размышлял он, глядя через иллюминатор на простиравшуюся внизу белую пену пухлых ослепительно сияющих облаков. — Я же ещё не отгулял за прошлый год… Уехать куда-нибудь к морю и не терзаться, что из-за какой-то девчонки прерывается жизнь солидного человека, остаются вдовой его жена и сиротой его ребёнок».

Он достал из бокового кармана пиджака фотографию Артюховой, взятую у её деда, в который раз стал рассматривать юное и чистое лицо. «Непостижимо. Не верится».

Дудин вспомнил, как Поздняков, разглядывая эту фотографию, мрачно сказал: «И чего в жизни все так сложно? Милое дело в балете: вот тебе лебедь Белый, а вот лебедь Чёрный. Всё понятно. А тут! Нет, ты посмотри на её личико. Это ж без пяти минут ангел…» Поздняков во всём любил ясность и терпеть не мог головоломок.

А в данном случае как раз приходилось ломать голову. Сопоставляя факты, Дудин все больше склонялся к тому, что Артюхова ошиблась и приняла Мальцева за Лаврикова. Ошибка стоила Мальцеву жизни. Но дальше опять были сплошь «белые пятна». Знавшие Тамару в один голос утверждали, что она была взбалмошной и, вспылив, могла натворить глупостей. Но такое! Нет, говорила Зинченко, не может Тамара причинить зло. Если она и поехала с Лавриковым, то без всякой задней мысли, исключительно для… — она замялась, — ну, вы понимаете… для флирта.

«Значит, ударить могла?» — допытывался Дудин. «Могла, на неё иногда находило. А вот убить — нет. И ограбить — тоже», — упорствовала Зинченко.

«Может, там был кто-то ещё», — думал Дудин, в который раз анализируя обстоятельства дела. Сейчас ему вспомнилось, что Головачев не исключал возможность наличия у Артюховой сообщника (или сообщницы). Иначе, развивал он эту идею, чем объяснить, что на лопате вообще не оказалось отпечатков пальцев? Кто-то их стёр? Вряд ли бы это сделала сама Артюхова, изрядно кругом наследившая. Дудин привык доверять интуиции Головачева, но тут что-то не вязалось. «Сообщник, который исчезает бесследно, вероломно подставляя её под удар. Он что — настолько уверен в ней, в её молчании? — рассуждал Дудин. — Нет, тут что-то не так».

— Тут что-то не так, — сказал он громко, стукнув себя кулаком по колену, и, поймав удивлённый взор стюардессы, разносившей на подносе минеральную и фруктовую воду, застенчиво улыбнулся.

Дудин не знал, что в это самое время Поздняков сидел возле койки Сергея Лаврикова, которому врачи наконец разрешили давать показания, и предъявлял ему точно такую же фотографию.

— Она, — сказал Лавриков глухо и зажмурился, как бы пытаясь избавиться от наваждения.

— Итак, вы ехали из аэропорта, где провожали друзей, а она проголосовала и попросила вас довезти её до города. Что дальше? — с подчёркнутой корректностью спросил Поздняков.

— Я вижу: симпатичная девчонка, отказать трудно было, понимаете? — Лавриков искательно посмотрел в лицо посетителя. Но оно было вежливо-непроницаемым. Сергей подавил жалобный вздох. — Ну, я и посадил. «Как зовут?» — спрашиваю. Она говорит: «Виолетта».

— Как, как? — живо переспросил Поздняков.

— Виолетта. А что?

— Так, продолжайте. — Поздняков сделал пометку в блокноте.

«Чего же продолжать, — уныло подумал Лавриков, — и без того всё ясно. Просто она мне напомнила Аську Вьюнову. Если бы знать, что так случится!» — От мысли о том, что предвкушаемая им приятная забава негаданно обернулась катастрофой, горло, точно арканом, захлестнуло жгучей обидой. Он шумно и часто задышал, стыдясь пустить слезу в присутствии этого подтянутого, холодноватого оперуполномоченного.

В палате они сегодня были одни. Поздняков обвёл скучающим взором пустые койки, тумбочки с газетами и книгами, перевёл взгляд на окно, по которому надоедливо барабанил студёный противный дождь. Глядя на бегущие по стеклу извилистые ручейки, он пытался представить, что за погода сейчас в Адлере, куда улетел Дудин. С каким бы удовольствием он рванул вместе с ним! А приходится, думал Поздняков, сидеть у постели этого бедолаги…

Уловив весьма далёкое от сантиментов настроение оперуполномоченного, Лавриков с придыханием заговорил опять:

— Я её в шутку спросил, как будем рассчитываться? А она: как, говорит, хотите… Ну, я и не устоял. Говорю, раз так, может, заедем ко мне в гараж, посидим? потолкуем. Я надеялся, что у меня в загашнике должно быть кое-что, а как приехали, оказалось, что нет. Я eй и говорю: сейчас, мол, на пять минут отлучусь в магазин, а ты пока посиди. Запер дверь, дурак, боялся, что передумает и уйдёт… — Лавриков грустно сморщился.

— Как вы думаете, почему она ударила Мальцева, — спросил Поздняков.

— Да не его она! — заволновался Лавриков, пытаясь приподняться. — Это она в меня метила… Обозналась в темноте. — Ему больно кольнуло в груди, и он, прикусив губу, осторожно вернул тело в прежнее положение. Когда боль стихла, он сказал робко: — Я вот вас о чём хочу просить. Можно, чтобы о моих показаниях жена не узнала. Жалею я её очень…

— Раньше надо было жалеть, Лавриков, — отрезал Поздняков.

2

В аэропорту Адлера Дудина встретил молодой стройный рыжеватый мужчина в щегольском твидовом пиджаке.

— Цурцумия, — протянул он руку. — Как долетели?

— Нормально. — Дудин, пожимая маленькую сильную ладонь, весело оглядел зеленеющие на горизонте горы. — А у вас благодать. — Он расстегнул ворот рубашки и подставил лицо тёплому ветерку.

— С погодой везёт пока. Приезжайте отдыхать.

— Приеду, — охотно пообещал Дудин, щурясь от избытка солнечного света. — Как там наши подопечные?

Цурцумия открыл дверцу милицейской машины.

— Одно время исчезли, а вчера объявились. Знаете где? — Он назвал небольшой курортный городок. — Поселились в гостинице. И паспорта предъявили. Все точно: Ломидзе и Артюхова. Тамошние товарищи предупреждены. — И, садясь рядом с Дудиным, предложил: — Заедем сначала к нам? Сообщение для вас поступило. Ваш Лавриков заговорил.

А через несколько часов они въезжали в живописное местечко, где разлапистые сосны близко подступали к самому морю. На тенистой площади их поджидали трое.

— Всё в порядке. Объект на пляже, — доложил начальник местного отделения милиции. В широченной розовой рубахе навыпуск и соломенной шляпе, он походил на традиционного курортника. — Будем брать сейчас, нет? Моя команда готова. — Его быстрые глазки-маслины оживлённо заблестели.

Стоявшие тут же двое поджарых, спортивного вида молодых людей скромно наклонили головы в знак полного единодушия с мнением руководства.

— Хочу предупредить: нами установлено, — при этих словах начальник отделения горделиво посмотрел на Цурцумия, — нами установлено, что Ломидзе имеет при себе оружие и может оказать сопротивление.

Дудин облизнул пересохшие губы.

— Тогда операция на пляже исключается. Слишком много народу.

— Лучше подождём, — сказал начальник. — Куда денутся? Скоро в ресторан поедут. Кушать надо. — Он издал ртом чмокающий звук, выказав при этом на пухлом лице высшую степень блаженства. Все понимающе заулыбались.

— Где его автомобиль? — спросил Дудин.

— Вон стоит, — один из молодых людей показал на примостившиеся возле могучего платана новенькие «Жигули» последней модели. — А справа авто — это наша.

— Виктор! — крикнул Цурцумия водителю белой «Волги», на которой они приехали, — заблокируй его! — И, поворотившись к Дудину: — Значит, договорились? Ломидзе мы берём на себя, а за вами — подружка.

Они шли медленно, разморённые жарким солнцем. Всё было решено, завтра утром они едут ещё дальше на юг, куда-то в глушь, где можно без тревог отсидеться. Гоги Ломидзе, довольный, обнимал девушку за плечи. В свободной руке он держал спортивную адидасовскую сумку, из которой завывал транзистор.

На автомобильной стоянке их ждал неприятный сюрприз. Какой-то разгильдяй так умудрился поставить свою «Волгу», что она полностью загородила выезд их машине. Чуть в стороне двое мужчин, по виду отдыхающие, увлечённо спорили.

Поодаль, на автобусной остановке, толстяк в про сторной розовой рубахе навыпуск обмахивал себя платочком.

Гоги возмущённо скрипнул зубами.

— Эй! Зачем так поставил? Чья машина?

Мужчины, оборвав на полуслове спор, обернулись.

— Мешает, да? — участливо спросил один из них с рыжей шевелюрой. — Извини, пожалуйста.

И оба заспешили к своей машине, как бы желая по скорее исправить ошибку. Но, проходя мимо Гоги, они неожиданно резко и цепко схватили его за руки и стиснули с боков.

— Э! Ты что?! С ума сошёл! — вскрикнул Гоги, роняя сумку и тщетно пытаясь вырваться. Ему что-то скзали по-грузински, он разом сник и позволил без промедления впихнуть себя в «Волгу».

Ещё не успев толком ничего осознать, Артюхова инстинктивно рванулась с места — бежать, бежать без оглядки! Но в ту же секунду кто-то мощно и властно сжал её руки.

— Артюхова? Вы задержаны.

Она пошатнулась, взвизгнула, глядя испуганно снизу в ставшее жёстким лицо Дудина. Он подтолкнул её к открытой дверце подрулившего «Москвича».

— Уголовный розыск. Советую не дурить.

— Пустите, мне больно! Я закричу! — Она ещё надеялась выкрутиться.

— Плохо кричишь. Кричи, как ишак, да? — благожелательно посоветовал, становясь рядом, толстяк в poзовой рубахе.

Артюхова всхлипнула и, сжавшись, забралась в машину.

«Все! Дело, кажется, сделано», — облегчённо подумал Дудин, взглянув на часы. С начала операции по задержанию прошло три минуты.

3

Но он ошибался. Дело только начиналось.

Из показаний гр-на Ломидзе Георгия Давидовича, 1960 года рождения.

Показания Ломидзе, в сущности, ничего нового не дали. Дудин ждал, когда приведут Артюхову. В маленькой комнате отделения милиции, которую ему отвели для допроса, дышать было нечем, рубашка на спине взмокла, и хотя на столе надсадно стрекотал вентилятор, толку от него не было никакого.

После часа, проведённого в изоляторе временного содержания, куда её поместили не без умысла, чтобы как выразился Цурцумия, «остудить горячие мозги» Артюхова выглядела слегка поблёкшей. Тем не менее поймав изучающий взгляд Дудина, она передёрнула плечами и уселась на стул, высоко закинув ногу на ногу.

— За что меня арестовали? Я буду жаловаться! Не имеете права!

Дудин посмотрел ей в глаза. Девчонка бравировала, но заметно было, что больше со страху.

— Во-первых, сядьте приличнее, Артюхова. И ведите себя скромнее, — сказал он строго. — А во-вторых, здесь вопросы задаю я. Так вот, первый вопрос. Вы ушли из дома в воскресенье, 23 августа, в двенадцать часов дня и вернулись лишь в среду в одиннадцатом часу вечера. Где же вы были всё это время? Только не рассказывайте мне сказку про остров и сломанный катер…

Она беспокойно завозилась на стуле, пробурчала куда-то в сторону:

— Откуда я помню? И какое вам дело, где я была? У подруги!

— Назовите фамилию, имя, отчество, адрес подруги. Мы проверим.

Насупившись, она промолчала.

— Ладно, я постараюсь освежить вашу память, — неумолимо сказал Дудин. — Ответьте, что вы делали в гараже Лаврикова?

Она округлила глаза.

— Какого ещё Лаврикова?

— С которым вы в воскресенье познакомились на шоссе. Тот самый Серёжа… Неужели запамятовали?

Артюхова отвела взгляд, сердце нехорошо сжалось: «Пронюхали». Умом она понимала, что лучше обо всём рассказать, сейчас же, самой. Но что-то мешало ей это сделать, а заставляло, наоборот, упираться и молчать.

По тому, как неуступчиво поджались её губы, Дудин понял, что ответа дождётся не скоро. Он вдруг почувствовал, что изрядно устал. С шести часов на ногах, перелёт, жара, напряжение и всего один бутерброд впопыхах. «Она что — глупая? Не соображает, что ей грозит?» — подумал с досадой. Захотелось прикрикнуть, громыхнуть по столу кулаком. Но, подавив в себе набежавшее раздражение, спросил ровно:

— А за что вы ударили лопатой гражданина Мальцева?

Она метнула в него неприязненный взгляд.

— Чего пристали? Не знаю я никакого Мальцева!

Дудин достал фотографию. Василий Савельевич был в белой рубашке и галстуке, волосы прилизаны до глянца, на губах усмешка.

— Узнаете?

— Первый раз вижу! — Голос её звучал вполне искренне.

— Допустим. И тем не менее вы его ударили. Два раза.

Артюхова беззвучно залилась слезами, зло размазывая по щекам чёрную тушь. Ей вдруг ясно представилось, что пришёл конец той бездумной, беспечной жизни, которую она вела до сих пор и которая так ей нравилась… А Гоги оказался обыкновенным болтуном — обманул, не защитил, струсил…

Дудин взял графин и налил ей полстакана воды.

— Выпейте. Слезами горю не поможешь.

Она глотнула, брезгливо поморщилась — вода была тёплая, застойная.

— Дали бы лучше сигарету…

Он пододвинул ей пачку «Явы» и коробок спичек. Выждав, пока она сделает затяжку, заговорил, глядя на неё в упор:

— Слушайте меня внимательно, Артюхова, я хочу, чтобы вы поняли. Гражданин Мальцев Василий Савельевич 27 августа в десятом часу вечера был убит и ограблен возле гаража вашего знакомого Лаврикова. И у нас есть все основания полагать, что совершили это преступление вы, Тамара Алексеевна.

— Что?! — она выронила сигарету.

— Мы располагаем вескими доказательствами. Так что, лучше всего для вас — это чистосердечно во всём…

— Нет! Нет! — Кажется, до неё наконец по-настоящему дошло, в чём её обвиняют. Побелела, вскочила, руки прижала к груди, замотала головой, даже ногой топнула.

— Сядьте, Артюхова, — приказал Дудин. — И отвечайте по существу. Без истерики.

— Да, вам бы так… — заговорила она, всхлипывая, давясь слезами. -…Три дня… не евши… в темноте… лампочка перегорела… сигналила, кричала, стучала… Озвереешь… А потом… Я думала, явился этот хмырь Серёжа… Наиздевался и… Меня аж всю затрясло! Схватила… что попалось под руку и ударила… Только один раз! Он сказал: «Ой!», отступил назад и упал… Я лопату бросила и к дороге. А после опомнилась: это же не он. Не Серёжа! Я назад… Думаю, может, помощь нужна. Но… — Она внезапно осеклась…

ЇЧто же вас остановило?

Артюхова вздохнула, вытерла ладошкой глаза, сказала проникновенно.

— Другой человек там был! Вот. Честное слово!

Перед отъездом в аэропорт Цурцумия отвёз Дудина на берег моря искупаться. Жара начинала спадать, но клонившееся к закату солнце ещё сияло вовсю и нагретая за день вода приятно нежила тело. Дудин шумно нырнул, ощутив проникающую во все поры свежесть, проплыл немного под водой, вынырнул, блаженно расслабившись, забыв на миг обо всём на свете, и брассом заскользил к буйкам.

Когда он выбрался из воды, отфыркиваясь и с наслаждением оглаживая себя ладонями, Цурцумия (сидел, подстелив газеты, на берегу), сверкая улыбкой, сказал:

— Хорошо? Приезжай почаще, дорогой.

— Только уж лучше по другому поводу, — откликнулся Дудин, перешагивая через крупные камни-голыши.

Такими же камнями, плотно утрамбованными, был вымощен участок дорожки около гаража, на которой нашли труп Мальцева. Мысли Андрея вернулись к обстоятельствам дела. Если всё, что говорит Артюхова, подтвердится, первоначальная версия следствия летит к чёрту и придётся начинать второй раунд. Он заспешил одеваться, прокручивая в памяти видеоленту заключительной части их разговора.

«Другой человек там был! Вот. Честное слово!» — «Да ну? (Скептически). Очень интересно. И что же он делал?» — «Я, когда подходила, смотрю — чья-то тень. Я думала вначале, это тот поднимается. А после слышу, он с земли кричит: „Ты что, Ермолай?!“ А другой его — ррраз! Аж лопата звякнула… И стон…» — «Вы уверены, что всё происходило именно так? Описать этого другого человека можете?» — «Нет, я его не разглядела! Темнело уже…» — «А он мог вас видеть?» — «Не знаю. Я за кустом остановилась. Там куст растёт». («Тут она сказала правду. На пустыре метрах в тридцати от гаража есть куст, и действительно около него обнаружены её следы».) — «Значит, незнакомый вам человек ударил лежащего на земле Мальцева — и что дальше?» — «Дальше ничего. Я сильно испугалась и убежала». — «Почему вы считаете, что слышали голос Мальцева, а не того, другого?» — «Так ведь голос-то был слышен с земли… И потом, вы же сказали, Мальцева не Ермолаем зовут!» — «Ещё один вопрос: откуда у вас деньги на эту поездку?» — «Родители прислали… И Гоги не жмотничал…» (Теперь она сидела смирно, прикрывая ладонями вылезающие из-под короткого пляжного платьица неуместные коленки. В облике её проступило что-то покорное, щенячье.) — «Скажите, вы мне верите?» (Он, не.торопясь, размял в пальцах сигарету.) — «Артюхова, у вас не возникла мысль прийти к нам и все честно рассказать?» — «Так бы вы мне и поверили! Вы вот даже сейчас не верите. (Скорбным голоском.) Что же мне теперь будет, а? (Он выключил бесполезный вентилятор, отёр лоб и шею платком.) — „Это решит суд. А пока вам придётся прервать свою прогулку. Полетите со мной, Артюхова“.

1

— Ваши соображения?

— Пудрит она нам мозги, — сказал Поздняков. — Обычный способ поведения преступника в такой ситуации.

— А твоё мнение? — обратился Головачев к Дудину. Тот пожал плечами.

— Может, и пудрит. Но лично у меня кое-какие сомнения появились.

— А всякое сомнение, как известно, толкуется в пользу подозреваемого, — сказал Головачев.

Десять минут назад он закончил допрашивать Артю-хову. Она слово в слово повторила свои показания, данные накануне Дудину. Настроение у всех было неважнецкое. Думали: задачка с одним неизвестным (вернее, с одной), оказалось — с двумя. Они обменивались мнениями, намечая план дальнейших действий… Тщательно проверить показания Артюховой… Пересмотреть версию… Ещё раз скрупулёзно проследить последний день Мальцева: встречи, контакты…

— В общем, лыко-мочало, начинай сначала, — с иронией подытожил Поздняков.

Головачев устало улыбнулся.

— Выходит, так. Надо ещё поработать среди населения. Не допускаю, чтобы Мальцев пришёл к гаражу незамеченным. Возьми это на себя, Андрей Борисович. А тебе, Поздняков, придётся дополнительно опросить жену Мальцева, его родственников, друзей, сослуживцев, — возможно, и всплывёт какой-нибудь Ермолай.

— Если он вообще в природе существует, — пробурчал Поздняков. — А если она его выдумала? Или это случайный гастролёр? Тогда ищи-свищи?

— Давайте проведём следственный эксперимент, Олег Фёдорович, — предложил Дудин. — Свозим Артюхову на пустырь, проверим, могла ли она слышать и видеть то, о чём рассказывает.

— Непременно, — поддержал Головачев. — И вот ещё что: я назначу повторную судебно-медицинскую экспертизу. Важно уточнить, есть ли разница между первым и вторым ударом. Если Артюхова не врёт, то второй удар, нанесённый Мальцеву, должен отличаться по силе и направлению. Труп, конечно, придётся эксгумировать… У вас ещё есть ко мне вопросы?

Оставшись один, Головачев несколько минут сидел, погружённый в раздумье. Не то чтоб он сразу поверил в искренность Артюховой (хотя и обыск у неё на квартире ничего не дал, зря только расстроили деда, Николая Тимофеевича), но ведь он и раньше допускал присутствие в этой истории другого. Теперь версия получила подкрепление.

Следующие два дня они методично отрабатывали все линии намеченного плана. Однако успехами похвастаться было нельзя. На третий день Головачеву позвонила жена покойного Мальцева Ольга Ивановна и попросила срочно принять её.

С Мальцевой пришёл респектабельный молодой человек в очках, очень ухоженный, в добротном импортном плаще и сером костюме в полоску. Это Чуркин Александр Степанович, Васин товарищ, пояснила Ольга Ивановна, он-то все и расскажет.

— Я оказался в совершенно идиотском положении, — огорчённо сказал Чуркин. — Я же ровным счётом ничего не знал! У Ольги был день рождения. Можно сказать, юбилей. Я ей позвонил, чтобы поздравить и заодно спросить, как ей понравился подарок. Она говорит: «Какой подарок?» — «Который сделал Василий Савельевич!» И тут меня ошарашили, представляете? Я как услышал, чуть не упал!

— О каком подарке идёт речь? — спросил Головачев.

Ответила Ольга Ивановна:

— Саша работает в ювелирном магазине на Первомайской улице. Оказывается, Вася купил у них к моему сорокалетию брильянтовые серьги и перстень. Это как раз в тот день, когда он… когда его… — спазма перехватила ей горло, и она замолчала, ища в сумочке носовой платок.

— Представляете? Три тысячи двести шестьдесят три рубля с копейками, — заключил Чуркин.

Головачев встал, налил стакан воды и подал его Мальцевой. Она кивком поблагодарила, отпила глоток. Олег Фёдорович неторопливо вернулся на своё место.

— Скажите, Александр Степанович, в котором часу вы виделись с Мальцевым?

— Он приехал часов около семи… Мы выбрали камешки, потом он их оплатил, потом мы поболтали немного…

— О чём? Он не говорил, куда пойдёт после вас? Чуркин немного подумал,

— Знаете, ни о чём серьёзном… А! Я его спросил: «Ты домой?» А он говорит: «Нет, ещё есть одно маленькое дельце». Больше ничего,

— Припомните, Александр Степанович, а как выглядел Мальцев в тот день. Не было ли в его поведении, словах что-либо необычного?

Чуркин отрицательно покачал головой.

— Вполне нормально. Я ничего такого не заметил.

— А когда он от вас ушёл?

— Перед закрытием магазина. Примерно в половине восьмого вечера,

— Драгоценности были в упаковке?

— Да. Две такие маленькие белые коробочки. Он их в боковой карман пиджака положил.

Головачев, задумавшись, почесал кончиком авторучки за ухом.

— Ольга Ивановна, скажите, ваш муж никогда не упоминал имя Ермолай.

— Ермолай? — недоуменно переспросила та. — Что-то не припоминаю. А кто он такой?

— Если бы знать, — вздохнул Головачев. — А вы,. Александр Степанович, не помните?

— Нет, не приходилось слышать, — уверенно ответил Чуркин и предположил: — Может, он из шабашников? Василий Савельевич ведь умелец был. Мастерил разные штучки для машин. У них даже своя бригада была, автолюбителей обслуживала на третьей станции. Это у вокзала.

— Спасибо. Мы проверим. — Головачев помедлил и душевным голосом спросил: — Александр Степанович, а нельзя узнать, вы сами что делали после того, как расстались с Мальцевым?

Чуркина вопрос покоробил.

— Я? Это имеет отношение к делу? Пожалуйста. Я пошёл домой и весь вечер провёл дома.

— Это может кто-нибудь подтвердить?

— Вы что же, меня подозреваете? — В голосе Чуркина явственно слышалась обида.

— Ну что вы! — дружески пояснил Головачев. — Простовы последний, кто видел Мальцева в живых. Не обижайтесь, но мы должны проверить все факты.

— Пожалуйста, — недовольно вымолвил Чуркин, — это может подтвердить моя жена. Больше никто.

Тем же вечером удалось заполучить дополнительно некоторые небезынтересные данные.

Проведённый на пустыре следственный эксперимент подтвердил доводы Артюховой. Стоявшие вместе с ней возле куста следователь и понятые могли различить в сумерках у гаража фигуры Дудина и ещё одного сотрудника уголовного розыска и слышали сказанные одним из них слова: «Ермолай, ты что?!»

Сразу же после этого Головачев навестил жившую неподалёку Клюеву и попросил ещё раз уточнить, в котором часу она встретила женщину, бежавшую со стороны пустыря? «А вот я аккурат к Лизке, соседке, шла из подъезда в подъезд. А, как пришла, по телевизору уже передавали». — «Что передавали?» — переспросил Головачев. «А это… „Время“. — „Какую именно часть передачи транслировали в этот момент?“ — „А музыку: та-та-та-та, та-та-та-та!“ — „Стоп! Прогноз погоды?“ — „Его, милок, его“… (Оставалось выяснить с точностью до минуты, когда в ту среду по программе „Время“ шло сообщение синоптиков, но это уже, как говорится, было делом техники.)

И в довершение всего тем же вечером выяснилось, что алиби у Александра Степановича Чуркина не было.

2

Да, алиби у Чуркина не оказалось. Более того, он, мягко говоря, вводил следствие в заблуждение. Поздняков беседовал с вахтёршей, которая дежурила в подъезде кооперативного дома, где жил Александр Степанович, и та рассказала, что в среду, 26 августа, Чуркин пришёл домой около 12 часов ночи. Да, ровно в 12, потому что как раз били куранты, у неё было включено радио. Выглядел жилец взволнованным, он вообще человек нервный из-за жены. «А что такое?» — спросил Поздняков. «Ссорятся часто. Она как его доведёт до белого каления, так к нему лучше не прикасаться. Один шип, как от утюга. И в тот вечер сперва, значит, она пришла, жена то есть, Люсей зовут, а уж после он… Д минут через тридцать он обратно выскочил как угорелый и ещё почитай час отсутствовал, я уже дремать стала…» — «Это было именно 26-го? Точно помните?» — допытывался Поздняков. «Сейчас скажу. Я десять дней отболела, давление у меня подскочило, младший-то у меня в институт провалился, вот я и переживаю, — вахтёрша пошмыгала носом. — И в первый день, когда на работу вышла, это и была среда, 26-го». — «А не могло так случиться, что Чуркин возвратился домой раньше 12, минуя вас?» Вахтёрша оскорбилась: «Как это „минуя“? Я никуда в этот вечер не отлучалась. Книжка попалась интересная, про космонавтов». — «Ну, и зачитались, недосмотрели?» — поддел Поздняков. «Насчёт этого будьте спокойны, — возразила с превосходством вахтёрша, одарив визитёра цепким взглядом опытного детектива. — У меня так запросто не пройдёшь».

Уже третье утро подряд Головачев заезжал сначала за своим пятилетним внуком Дениской, отводил его в детский сад, а вечером снова забирал домой. Отец мальчика, сын Олега Фёдоровича, был в служебной командировке, мать занедужила — хочешь не хочешь, а приходилось помогать. Впрочем, общение с мальчиком всегда доставляло Головачеву радость.

Когда выходили со двора, их обогнал юркий лохматый пацан, воинственно размахивая обтрёпанным портфелем. Увесисто хлопнув кулачком по Денискиному плечу, пацан крикнул: «Привет, Головастик!», неуважительно окинул взглядом малопредставительную фигуру Головачева и затерялся среди прохожих.

— Тебе больно? Кто такой? — сердито спросил Головачев, глядя вслед паршивцу.

— Валька Сапог из девятой квартиры, — сказал Дениска, потирая плечо.

— Сапог? — удивился Головачев. — Что, такая фамилия? Очевидно, Сапогов?

— Сапожников, — поправил внук, преодолев очередной водный рубеж.

«А как меня величали в детстве сверстники? — подумал Олег Фёдорович. — Чаще всего Голова. А коли, злились, то Череп. Он улыбнулся воспоминаниям и вновь мысленно обратился к той зацепке, которую отыскал в деле. Нужно найти возможность проверить, прав ли он в своих логических построениях. Его охватило нетерпение. Крепко схватив внука за руку, Головачев ускорил шаг.

Придя на работу, он тут же набрал номер телефона.; Занято… Опять занято… Сколько же можно висеть на проводе. Ага, вот, наконец.

— Попросите, пожалуйста, Ольгу Ивановну… Это из прокуратуры… Я подожду, спасибо… Ольга Ивановна? Здравствуйте, Головачев. У меня к вам небольшой вопрос. Скажите, в какой школе учился ваш муж? В 41-й? Это в каком районе?… Ну, ничего, мы выясним. А в каком году он окончил десятый класс?… Так, понятно. И ещё вопрос. Ваш муж поддерживал отношения с кем-либо из одноклассников?… Или с кем он жил в одном дворе с детства… Подумайте, пожалуйста, это важно… Сразу не можете вспомнить? Ну хорошо, когда вспомните, позвоните мне. Только обязательно. Условились? До свидания, Ольга Ивановна.

Поздняков вернулся в управление во второй половине дня. Дудин уже сидел за своим столом и мрачно жевал сухое печенье. Опрос шабашников, которые крутились около станции технического обслуживания, не принёс никаких результатов. Про человека по имени Ермолай никто не слышал.

Угадав настроение товарища, Поздняков состроил скорбную мину, плюхнулся на свой стул и спросил замогильным голосом:

— И что?

— Плохо, — вяло откликнулся Дудин, продолжая механически жевать печенье, которое он с шуршанием доставал из объёмистой пачки, лежащей перед ним на столе.

— Дай пожевать, с утра не емши, — сказал Поздяков, нарочно коверкая слова, что было у него признаком хорошего настроения. Дудин быстро уловил это,

— У тебя что — npoгресс?

— Как тебе, дорогой товарищ, сказать? — Поздняков по-хозяйски залез в пачку с печеньем, хрустя, раскусил дольку. — Может быть, кое-что и наскребём… Одно пока ясно: этот Чуркин — гу-усь! Ха-роший гусачок! — Поздняков уселся на краешек дудинского стола и стал перечислять, загибая пальцы. — Он последний, кто видел Мальцева, так? Алиби у него нет. Так? Я у него на работе побывал — там о нём нелестного мнения. Говорят, жадный он, скрытный, сам себе на уме. Так? А начальничек его — тоже, между прочим, только на шкварки годится, — дал Чуркину такую смешную характеристику. — Поздняков достал блокнот и прочитал: «При отсутствии должного руководства имеет тенденцию к отдыху». — Это как понимать, а?

— Сачкует, — сказал Дудин, закуривая.

— Хороший выписывается портретик?

— Фактов маловато, Игорь. Одни предположения.

— Факты будут. Надо его потрясти, потрясти… Телефонный звонок прервал их беседу. Дудин снял трубку.

— Да?… Приветствую, Олег Фёдорович… На моём фронте пока без перемен… Чуркина? Это Поздняков проверял… Могу ему передать трубку.

Поздняков внимательно выслушал, что ему говорил Головачев, похмыкал, сказал: «Сейчас все сделаю!» — и дал отбой. Недоуменно покосился на Дудина.

— Чуркин с женой сидит у Головачева. Неужто раскололся? А мне Олег велел найти гардеробщика ресторана «Юбилейный», некоего Кургузова, и срочно доставить к нему. — Поздняков взглянул на часы. — Боюсь, дело затянется, а у меня сегодня вечером, как на грех, свидание. — Он подмигнул Дудину. — Понял?

— Тебе сколько лет, Поздняков? — спросил Дудин, хотя, конечно, прекрасно знал, что 28. — Пора бы остепениться.

— В смысле ожениться? — Поздняков сделал шаг к двери, взялся за ручку и приостановился. — Кто-то сказал, что женитьба — это событие, после которого мужчина перестаёт покупать цветы и начинает покупать овощи. — Он с комическим ужасом закатил глаза. Ї Ты этого от меня хочешь?

— Болтун ты, — сказал Дудин, усмехаясь.

— Точно. Как ты догадался? — Поздняков одарил товарища улыбкой и сделал прощальный жест. — Со мной не хочешь пойти?

— Нет. Тут мне какой-то участковый утром звонил, а меня не было.

Поздняков кивнул головой.

— Лады. Я улетучиваюсь!

3

Головачев уже около часа выслушивал Чуркиных. Говорила в основном жена, сам же Чуркин, потеряв весь свой недавний лоск, сидел стиснув зубы, избегая смотреть на Головачева.

— Понимаете, мы, конечно, виноваты, — щебетала импозантная молодая женщина. — Но вы поймите, получилась совершенно нелепая история, все из-за его (кивок в сторону мужа) ужасно ревнивого характера. Естественно, когда мы догадались, что на Чуркина падает подозрение в связи со смертью Васи Мальцева, то решили честно об всем рассказать. Лучше поздно, чем никогда, правда ведь? — Она повела крепкими плечами и изобразила чарующую улыбку.

— Продолжайте, — суховато сказал Олег Фёдорович.

— Видите ли, в тот вечер, когда это случилось с Мальцевым, — вновь защебетала Чуркина, — наш отдел, я работаю в НИИ полимеров, собрался в ресторане «Юбилейный». У Жорика Абрамяна был юбилей — 50 лет. Прелестный товарищ, галантный, умный… Так вот мой Чуркин меня к нему африкански ревнует. Представляете? Словом, он проник в ресторан и хотел меня оттуда увести. А я не далась.

Чуркин заалел ушами, ещё ниже наклонил голову, дымчатые очки его тускло сверкнули.

— И в котором же часу это произошло? — спросил Головачев.

Теперь с ответом поспешил сам Чуркин:

— Я был в ресторане примерно в половине девятого.

— Почему вы умолчали об этом при нашей первой встрече?

Супруги в замешательстве переглянулись.

— Так получилось, — медленно сообщила Чуркина, — что мой муж вступил в конфликт с гардеробщиком.

— То есть? Расскажите подробнее.

— Я в общем-то хотел понаблюдать за женой, — замямлил, краснея, Чуркин. — Стою в фойе и вдруг вижу, Люся выходит из зала… Я к ней подбежал и… Знаете, — Чуркин искоса взглянул на следователя, и глаза его за стёклами очков были жалкими, — не нравится мне, когда у них всю дорогу какие-то поводы для сабантуйчиков — то юбилей, то премия, то ещё что-нибудь… Короче, я говорю гардеробщику: «Давай её плащ». А он мне: «Без номерка не имею права». Ну, тут я, конечно, погорячился, хотел сам взять…

— Он ненароком заехал локтем в зеркало, и оно треснуло, — рявкнула Чуркина.

— Вот как? А потом? — поинтересовался Головачев.

— А потом он удрал… А я… Вы уж меня извините… Так не хотелось дальнейшего скандала, разбирательства… В общем, когда хотели составлять протокол, я сказала, что этот гражданин, который ко мне приставал, спьяну обознался, я его впервые вижу… — Она виновато отвела глаза.

— Понятно, — сказал Головачев, барабаня пальцами по столу. Картина в целом была ему ясна, оставалось выполнить некоторые необходимые формальности, в том числе получить подтверждение всего случившегося из уст самого пострадавшего.

— Фамилия гардеробщика там не упоминалась?

Чуркина встрепенулась.

— Ой, знаете, упоминалась! Он ещё кричал: «Кургузов этого дела так не оставит!»

Дежурный по управлению передал Дудину, что опять звонил участковый инспектор Трофименко и сообщил важную новость… Живущий в доме № 2 по Северному проезду пенсионер Слуцкий Семён Ильич после предъявления ему фотографии Мальцева опознал в нём гражданина, которого видел 26-го вечером беседующим возле соседнего дома с другим, неизвестным ему мужчиной. Дудин сразу же выехал на место.

Трофименко оказался кряжистым, уже немолодым человеком, с одутловатым лицом. Но улыбка его Дудину понравилась. Улыбка была широкая и немного простодушная.

Пока направлялись от общественного опорного пункта милиции, где состоялась их встреча, к дому Слуцкого, Дудин спросил:

— Что за человек этот пенсионер? Не фантазёр, часом?

Трофименко издал короткий смешок.

— Говорить любит. Это точно. Бывает, что и не по делу. Сейчас вот конфликтует с нашим домкомом. Такой шум стоит…

В квартире Слуцкого, в тесной прихожей повернуться было негде. Из кухни несло каким-то чадом, но, перебивая этот чад, стойко пахло грибами. Хозяин, неуловимо смахивающий на французского киноактёра Луи де Фюнеса, встретил пришедших в потёртом махровом халате, из-под которого виднелись ноги, обтянутые кальсонами не первой свежести.

Сразу же после обмена приветствиями и взаимного представления он провёл гостей в ближнюю комнату и, не предложив сесть, ринулся в атаку.

— Вам давно надо было спросить у Слуцкого, дорогой товарищ Дудин. Слуцкий живёт здесь десять лет и всегда в курсе.

— Вы же были за городом, Семён Ильич, — миролюбиво сказал Трофименко, с любопытством оглядывая стены, увешанные связками сушёных грибов, семейными фотографиями и декоративными тарелками.

— Да. А что? Вы знаете, сколько сейчас грибов? Так вот, когда Слуцкий идёт собирать грибы, он ещё даст фору молодым. И это в мои 78 лет! — Семён Ильич торжествующе воззрился на Дудина. — А что вы стоите, юноша? Садитесь! — Он широким жестом указал на продавленный диван.

Дудин с опаской присел. Трофименко пододвинул к себе колченогий стул. Слуцкий прислонился спиной к ветхому зеркальному шкафу и, скрестив руки на груди, застыл в выжидательной позе.

— Семён Ильич, — начал Дудин, извлекая из карманов фотографию Мальцева, — вы сказали, что человека, который изображён на этом снимке, вы видели около дома № 4 в обществе другого, незнакомого вам мужчины. Так?

— Совершенно верно, — с достоинством констатировал Слуцкий. — Это было в среду, 26-го. Почему в среду? Потому что в половине девятого за мной должен был заехать мой старший сын и отвезти на дачу. Вы знаете, у мальчика оказались большие способности. Он уже судья всесоюзной категории по пинг-понгу.

Не вдаваясь в обсуждение блистательной карьеры Слуцкого-младшего, Дудин задал следующий вопрос:

— Семён Ильич, а что делали вот этот гражданин, который на фотографии, его фамилия Мальцев, и тот, второй?

— О, я так понимаю, у них был конфиденциальный разговор. Когда я подошёл к соседнему дому, этот, на фотографии, стоял ко мне лицом. Я его хорошо разглядел. А другой — спиной. Слышу, ваш Мальцев строго говорит другому: смотри, мол, Ерофеич, даю тебе ещё два дня, а после в суд.

— Вы это… Ручаетесь, что так было сказано, Семён Ильич? — спросил участковый.

Слуцкий снисходительно оглядел его с ног до головы.

— Молодой человек, ваша мама только тихо радовалась, если бы у вас в ваши годы был такой слух, как у меня в мои. А знаете от чего? Крепкий сон и правильное положение в постели. Вы, например, как спите? — обратился он к Дудину. — Я в одном журнале прочитал: кто спит на животе — недоволен своей работой, кто на боку — склонен к тоскливости и нуждается в нежности, а кто на спине — тот сильная личность!

— Хорошо, хорошо, — поспешно перебил Дудин, — это очень интересно. Но давайте уточним. Вы слышали, как было сказано «Ерофеич»? А может, «Ермолаич»?

— Я, товарищ инспектор, ещё в здравом уме и могу отличить козу от носорога, — обиженно произнёс Семён Ильич. — Было сказано «Ерофеич»!

— Понятно, — миролюбиво согласился Дудин. — Значит, расписка, а через два дня в суд? Так? А больше они ни о чём не говорили?

— Не слышал. Я прошёл мимо. Откуда мне знать, что вас это заинтересует?

— А они куда делись?

— Вы знаете, я когда прошёл мимо, то потом обернулся. У меня есть такая привычка — оборачиваться.

Так вот, тот, который Мальцев, уже пошёл вот туда, к пустырю. — Слуцкий махнул рукой в сторону окна.

— А другой?

— А другой постоял и пошёл вслед за ним.

— За ним? И вы его по-прежнему видели только со спины?

— Ах, товарищ Дудин, если бы я знал, что это нужно, так я бы его обежал со всех сторон…

Дудин немного подумал, потом решительно проговорил.

— Семён Ильич, вы могли бы показать на улице, в каком именно месте вы видели Мальцева и того неизвестного?

Через несколько минут Слуцкий, одетый в добротное ратиновое пальто и коротенькие, по щиколотку, брючки, привёл сотрудников милиции к дому № 4. У фасада росли две чахлые берёзки, нижние ветви одной из них были надломлены.

— Вот, балуются сорванцы, — сокрушённо пробурчал Трофименко, поднимая безжизненную ветвь. — А ведь только недавно посадили… Сердце кровью обливается…

— Как, по-вашему, чем оно ещё может обливаться? — резонно заметил Слуцкий и, неожиданно распалясь, набросился на участкового: — Это, между прочим, плоды безрукости нашего домового комитета. Кто там председатель? Бычков! А Бычков потерял свою нравственную чистоту перед жильцами, диктаторскими методами выводя одних членов домкома, с ним несогласных (тут Семён Ильич со значением на секунду умолк), и кооптируя других, ему поддакивающих!

Трофименко оторопело приоткрыл рот, намереваясь возразить, но Дудин решительно прервал грозившую разгореться дискуссию.

— Довольно! Сейчас вопрос к вам, Семён Ильич. Именно на этом месте 26 августа в 20.30 вы видели неизвестного, который вначале разговаривал с Мальцевым, а после пошёл за ним к пустырю?

— Совершенно точно, — согласился Слуцкий.

— Не обратили внимания, какого он роста, сложения, цвет волос?

— Такой плотненький, но пожиже вас… И пониже. Волосы шатенистые…

— А возраст? Хотя бы приблизительно.

— На спине даже приблизительно и то не написано. Одно могу сказать: не старый, ваших лет, если позволите…

— Как он был одет?

— Знаете, какая-то куртка и джинсы. Белой краской вымазанные. Человек, скажем, работает по хозяйству дома, белит что-нибудь или красит, а тут к нему приходит знакомый экстремист, берет за горло и начинает требовать деньги…

— Почему деньги?

— Расписка, молодой человек, расписка. Вы никогда не давали в долг крупные суммы? Нет? А Слуцкий давал… И каждый раз под расписку. Так что вы думаете? Был такой случай, когда меня за это чуть не отослали в лучший мир. Давно, правда, ещё при нэпе…

— Понятно. А что у того человека было на ногах?

— Вы полагаете модельные туфли? Как у меня? — Семён Ильич покрутил носком жёлтого стоптанного ботинка. — Сильно ошибаетесь. Тапочки.

— Белые?

— В белых тапочках, молодой человек, мы все будем там… — Слуцкий стоически указал на небо. — Нет, он был в обычных войлочных тапочках. На улице это бросалось в глаза…

Улучив момент, в разговор вступил Трофименко.

— А рукавиц каких-нибудь при нём не заметили? — спросил он приглушённым голосом, с некоторой долей таинственности оглядываясь по сторонам.

— Сейчас скажу, — шёпотом заверил Семён Ильич, тоже оглядываясь по сторонам и отображая на челе нелёгкую работу мысли. — Были! Кажется, брезентовые!

— Нет, точно?! — отпрянул Трофименко.

— У Слуцкого, между прочим, всегда все точно.

1

«Вот оно что. Расписка! Видимо, её искал этот Ермолай или Ерофей, чёрт знает, как его кличут», — размышлял Дудин, простившись со Слуцким. Он взглянул на шагавшего рядом Трофименко.

— Молодец Пётр Тарасович. Ценного свидетеля откопал.

Порозовевший от похвалы Трофименко энергично закивал головой.

— Я так понимаю, надо искать среди тех, кто ремонт какой делает.

— А правая рукавица, может быть, у него потеряна. Мы на пустыре нашли одну такую. Правильно соображаешь, товарищ Трофименко. — Дудин, улыбаясь, дружески коснулся плеча участкового, — Где тут у тебя телефон-автомат?

Из ближайшей телефонной будки он позвонил Головачеву.

— Олег Фёдорович? Это Дудин. Удалось заполучить интересного свидетеля. Знаете, кого мы ищем? Высокого шатена в чёрных тапочках. Зовут Ермолай Ерофеевич…

— Шутишь, — сказал на другом конце провода Головачев.

— Шучу. А что остаётся делать?

— Давай пораскинем мозгами. Тебя, кстати, как мальчишки в школе звали? Особенно в младших классах?

— Меня? По-моему, Дудой, Дудариком, а когда дразнили — Дудилой.

Головачев хихикнул в трубку.

— Вот что, Дударик, приезжай ко мне. Есть несколько идей.

Собравшись втроём, они подвели кое-какие итоги. Швейцар ресторана «Юбилейный» Кургузов подтвердил алиби Чуркина. Установлено наличие некоего третьего лица (Ермолая или Ерофея), которое, как можно предположить, сыграло роковую роль в судьбе Мальцева. Укрепилось их убеждение, что Василий Савельевич был на пустыре в начале десятого, потому что от дома, где его видел Слуцкий, до гаража (Дудин проверил это) ровно двадцать пять — тридцать минут ходьбы нормальным шагом. Наконец возникла дополнительная версия о мотивах преступления: не только бриллиантовые серьги и кольцо общей стоимостью свыше трёх тысяч рублей, но и расписка! А может, завладение ею и было главной целью преступника?

Высказал это мнение Дудин. На улице уже сгущались сумерки. В окнах дома напротив кое-где зажглись огни. В их комнате тоже давно горел верхний свет, а теперь Головачев включил ещё настольную лампу и принялся рыться в записной книжке, бормоча под нос: «Расписка… Расписка…» Найдя нужный телефон, он набрал номер.

— Ольга Ивановна? Добрый вечер, это опять я.

— Я вас узнала, Олег Фёдорович… Я только-только прибежала с работы, — ответила Мальцева.

— Вы извините, вы, наверное, ещё не успели поужинать, но у меня к вам весьма важный вопрос. Припомните, муж не говорил вам, давал ли он кому-нибудь взаймы деньги под расписку. Нет? Не знаете… И в его бумагах никаких указаний на это нет?… Что, что? Как вы говорите?

— Я говорю, Олег Фёдорович, — сказала Мальцева, — что, когда я просматривала бумаги мужа, на днях обнаружила ещё одну пачку, то мне попался листочек… На нём была странная запись: «Ер, Зт. Расп.»… Это все.

— «Ер. 3 т. Расп.», — повторил Головачев и, взяв карандаш, быстро записал эти слова на бумаге. Ещё раз, не торопясь, прочитал вслух, вдумываясь в смысл записанного. Сказал в трубку: — Очень любопытно, Ольга Ивановна. А где вы нашли эту запись? В прошлогоднем календаре? От какого числа. Ага. 15 февраля. Ольга Ивановна, мне крайне необходим этот листок… Я обязательно у вас буду. До свидания. — Головачев положил трубку и хлопнул ладонью по столу.

— Чувствуете, братцы? Похоже, что была расписка!

Дудин посмотрел на Позднякова.

— Видишь? А ты не верил. «Ер» — это наверняка какой-нибудь Ермолай!

Олег Фёдорович взглянул на часы и вскочил, точно ошпаренный.

— Братцы! Я же за внуком в детский сад опаздываю. Меня дома прибьют за нерадивость. — И он стал торопливо собирать бумаги со стола.

Поздняков тоже посмотрел на часы и мечтательно произнёс:

— А я, пожалуй, ещё успею на рандеву… — Он аккуратно снял пылинку с пиджака. — В кино пойдём. Не хочешь присоединиться, Андрей? На последний сеанс.

— Пожалуй, — сказал Дудин. — Только жене надо звякнуть и ещё успеть в больницу к Лаврикову. Может он слышал о Ермолае или Ерофее?

— Давай, — кивнул Головачев, натягивая плащ.Ї А завтра с утра созвонимся. Договорились?

На улице Дудин поймал такси. А ещё минут через двадцать он уже беседовал с Лавриковым в маленьком холле травматологического отделения, где чуть слышно гудел большой белый холодильник, стоявший у окна, а одну из стен оживляла репродукция с картины Карла Брюллова «Итальянский полдень».

Лавриков, похудевший, со впалыми щеками, заросшими колючей щетиной, сидел, поставив костыли между ног.

— Я себе места не нахожу, — глухо говорил он. — Вы поймали того, кто убил Васю? Нет?…

Дудин сочувственно посмотрел в его потухшие глаза.

— Мы ищем человека по имени Ермолай. Не помните такого среди знакомых Мальцева?

Лавриков не отвечал, глядя под ноги отсутствующим взглядом. Вдруг он поднял голову, в глазах промелькнула искорка.

— Погодите, что-то в этом роде было… Вася однажды заезжал ко мне в гараж… Это было… весной прошлого года, кажется. И вместе с ним в машине сидел какой-то тип. Я спросил: кто такой? А Вася говорит: «Да так, один бывший однокорытник». А потом мы поговорили, и Вася уехал. А когда садился за руль, он этому сказал: «Эй, мол, поехали!» И назвал его как-то вот так — Ермолаич, Ерофеич, Еремеич. Что-то в этом роде.

— Не разглядели его? Нос какой, рот — не обратили внимания?

— Боюсь соврать. Помню, у него кепка на глаза была надвинута.

— А в чём был одет?

— Кажется, в куртке… Ни к чему мне было тогда его рассматривать.

Лавриков оставил костыли, неприязненно повёл взглядом в сторону репродукции с круглоплечей южной красавицей.

— Вы, знаете, я так много за это время передумал… Сколько же я из-за них перетерпел, — с неожиданной болью вырвалось у него. — Из-за этих баб! Всю жизнь сни мне поломали!

Дудин поднялся. Ему захотелось сказать Лаврикову что-нибудь утешительное. Но пора было уходить, и он проговорил только:

— Ничего, Сергей. Главное, чтобы ты понял, что все твои беды не из-за них, как ты считаешь, а из-за тебя самого. Подумай над этим.

А между тем события развивались своим чередом. В тот момент, когда последний сеанс в кинотеатре подходил к концу, в тесный, полутёмный двор многоэтажного дома, расположенного на оживлённой городской магистрали, въехали зелёные, забрызганные мокрой грязью «Жигули» и притормозили у одного из подъездов. Водитель выключил двигатель и, повернувшись вполоборота к сидевшему рядом спутнику, сказал ровным голосом, продолжая начатый разговор:

— Значит, завтра в двенадцать дня. Запомнил? Я за тобой заеду. Смотри, ты должен быть в форме. Спиртного ни-ни, понял?

Второй лениво просипел, почёсывая бровь, над которой приметно выделялся узкий продолговатый шрам.

— И охота тебе? Чего ты там забыл?

Водитель вновь терпеливо заговорил:

— Хочешь, чтобы ещё раз повторил? Повторяю. Мне нужно найти бумаги… Письма, записки разные. Понял? Больше ничего. Но для меня это очень важно. Поэтому прошу как друга помочь. Ты будь спокоен. В обиде не останешься. Я тебе часы дал? Это ерунда. У меня камешки есть. Если дело выгорит — поделимся. Понял?

После короткой паузы он спросил, глядя на руки спутника:

— Часы-то ходят? С собой?

— Часы? — человек со шрамом опустил боковое стекло, щелчком выбросил сигарету. Ответил не очень уверенно: — Часы ходят. Дома они.

Сидевший за рулём с угрозой сказал:

— Смотри, Леха. Если ты их кому-либо сбагришь, голову оторву.

Леха, отвернувшись, проворчал что-то нечленораздельное. Некоторое время они молчали. Мимо машины прошла в обнимку парочка. Стук женских каблуков звучно разносился по затихшему двору.

— Ладно, — примирительно произнёс водитель. — Но чтобы завтра всё было в ажуре. В двенадцать ноль-ноль. Осознал?

Леха открыл правую дверцу. Загоревшийся в салоне слабый свет на минуту вырвал из темноты его скуластое лицо и жёсткий ёжик чёрных с проседью волос. Выбравшись из машины, он буркнул:

— Чего там. В двенадцать так в двенадцать. Прикатывай. — И, не оглядываясь, пошёл к подъезду.

— Матери привет передавай! — бросил ему вслед водитель, захлопывая дверцу автомобиля.

2

Пришло утро нового дня — солнечное, тихое, прямо бабье лето.

И пришло сообщение из комиссионного магазина № 3 о том, что мужчина, предъявивший паспорт на имя Горева Валентина Антоновича, сдал на комиссию наручные часы, сходные по описанию с теми, которые были похищены у Мальцева. Срочно найти и опросить Горева было поручено Дудину.

И к Головачеву, можно сказать, пришла удача: подтвердилась его догадка. Вместе с Поздняковым они провели на пустыре ещё один эксперимент, проделав с хронометром весь тот выверенный ими путь, каким почти три недели назад убегала от гаража потрясённая Артюхова.

Вырисовывалась немаловажная деталь: если идти или даже бежать, строго придерживаясь её маршрута (от гаража наискосок к одинокому кусту, затем к Северному проезду, метров тридцать вдоль него, потом резко повернуть назад и снова до куста, там остановиться минуты на три и опять двинуться по направлению к проезду, пересечь его — и прямо к жилым домам), то при всём желании никак не успеваешь оказаться у дома № 4 в 21 час. А если не возвращаться назад от Северного проезда и не делать трёхминутную остановку у того самого куста, то тогда действительно вполне можно поспеть.

Сделав такой вывод, Головачев хитро взглянул на Позднякова.

— Ну и как? Какие напрашиваются соображения?-Они стояли на обочине проезда, очищая обувь от налипшей грязи.

Поздняков, хмыкнув, полез за сигаретой.

— А ведь он, Олег Фёдорович, показал, что видел Артюхову в 21 час, от силы в 21.10. Выходит, врёт?

— Или ошибается. Вот это и предстоит выяснить. Откровенно говоря, что-то мне он не нравится. Надо серьёзно им поинтересоваться. Но только аккуратно, Поздняков. Не дай бог спугнуть или ещё хуже — бросить тень на человека!

…Участковый Трофименко старался принимать пищу всегда в одно и то же время: давала знать застарелая язва желудка. Обедал он обычно в молочном кафе, помещавшемся все на том же Северном проезде. Сегодня, разбирая давнюю квартирную склоку, Трофименко выбился из привычного графика и, чтобы сократить дорогу, пошёл к кафе не улицей, как всегда, а через дворы, напрямик. Он уже было прошёл последний из четырёх новых домов, выстроенных в этом квартале, как его внимание привлёк шум, доносившийся из-за окна на первом этаже.

— Опять у них скандал! — Трофименко, крякнув, остановился. Квартира, служившая источником столь неблагозвучного концерта, была ему хорошо известна. В ней жила дважды разведённая гражданка Птахина, которую во дворе все запросто величали Евгешей, а сам Трофименко, не любивший садовые цветы и предпочитавший скромные полевые, прозвал Хризантемой. Раздирающие же душу вопли, несомненно, испускал сын Евгеши — ученик 4-го класса Эдик, веснушчатый, шкодливый и безоговорочно зачисленный общественностью дома в категорию «трудных» подростков.

Трофименко взглянул на часы, сердито сплюнул и вошёл в подъезд. После нескольких настойчивых звонков дверь всё же распахнулась, и на пороге с видом, не сулившим ничего хорошего, появилась красная, растрёпанная Евгеша.

Участковый укоризненно покачал головой, стараясь придать своему рыхлому лицу надлежащую суровость,

— Опять у вас непорядок, Хризантема?

— Ой, это вы, Пётр Тарасович, — смешалась Евгеша. — А я думаю, какой черт названивает…

— За что парнишку наказываешь?

— Пётр Тарасович! Житья от него нет! Сегодня снова в школу вызывали!

— Что он такое натворил?… Зайти-то можно? Чего на пороге держишь?

— Ой, заходите, заходите, Пётр Тарасович! — спохватилась Евгеша. — Только беспорядок у нас!

— А когда у тебя был порядок? — усмехнулся Трофименко, входя в неубранную прихожую. — Да-а-а… «Весёлая царица была Елисавет, поёт и веселится, порядка только нет…»

— Что это вы стихами заговорили, Пётр Тарасович? Никак премию получили? — захихикала Евгеша.

— Это не я заговорил, это граф Алексей Константинович Толстой, — с достоинством отпарировал Трофименко. — Что, спрашиваю, парнишка-то отмочил?

— Урок, говорят, сорвал, кровопивец! Принёс вчера, говорят, в класс какой-то бумажник, пустил по рядам, ребят перебаламутил…

— Бумажник? Какой бумажник?

— А я знаю? Мне завуч говорит: «Примите меры, мамаша! А то исключать будем!» А что я могу с ним поделать? Целый день на работе…

— Ладно, ладно! Известно, какая у вас работёнка в овощной палатке. Замок повесила — и гуляй! Позови парня. Сам потолкую.

Евгеша отворила дверь в комнату.

— Эдуард! Выдь сюда! Товарищ участковый с тобой хочет поговорить! Достукался!

Эдик, скорбно сопя, угрюмо смотрел на участкового. Одно ухо у него было малинового цвета и раза в полтора больше другого.

— Ты вот что, хлопчик, — сказал Трофименко почти нежно. — Ты на свою мамку не обижайся. Это она не со зла, а по нервности, понял? А мне у тебя узнать надо: какой такой у тебя бумажник, где ты его взял?

— Нашёл! — буркнул парнишка. — Во дворе.

— В каком дворе?

Эдик замялся.

— «В каком, каком?» — передразнила Евгеша. — На помойке нашёл, в нашем дворе.

— А чего он забыл на помойке-то? — удивился Трофименко.

— Захламил он мне всю квартиру газетной макулатурой. На какую-то книжку, видите ли, копил. А я взяла и выбросила!

— Ну, это ты зря. Книга — дело хорошее, — назидательно произнёс участковый и опять повернулся к Эдику. — И что же этот бумажник… Так прямо на помойке и лежал?

— Не… Один дяденька в большой такой картонке много мусора и бумаги вынес… А я хотел свои газеты забрать… А он мне говорит: «Ты чего копаешься? Пошёл отсюда!» Я отошёл, а после, когда он ушёл, обратно полез за газетами. Стал мусор разгребать, который дяденька выбросил, а он там лежит… Красивый. Почти новый.

— И ты его взял? А внутри чего было?

— Ничего. Пусто.

— А этого дядьку ты разглядел?

— Не-е. Там темно было. На помойке-то.

Трофименко снял фуражку, вытер платочком вспотевшую лысину, потом снова водрузил фуражку на темя. Откашлялся.

— Вам-то чего дался этот бумажник? — сердито спросила Евгеша. — Мало ли мусора на помойке валяется?

— Подожди, Птахина! — прервал её участковый. — Тут, может, дело серьёзное.

— Может, и серьёзное, вам виднее, Пётр Тарасович, да только всё равно этого бумажника у нас нет. Зря пристаёте! — не сдавалась Евгеша.

— А где он?

— Учительница отобрала. Мария Анатольевна. Её и спрашивайте!

— Спросим, — заверил Трофименко и взглянул на часы. Было около четырёх часов вечера. Он вздохнул, вспомнив про обед. Под ложечкой противно засосало.

3

Головачев ехал к Ольге Ивановне. Путь оказался неблизким, но ему повезло, народу в автобусе было мало, он с комфортом уселся около окна, хотел даже подремать, да не получилось, мысли непрестанно витали вокруг его сегодняшней встречи с одним из свидетелей по делу, Он названивал ему с утра, однако никак не мог связаться: на работе говорили, что Вячеслав Викторович в отпуске, а дома никто не отзывался. Головачев уже потерял всякую надежду, как вдруг телефон ответил. Обрадовавшись, Головачев объяснил, что речь идёт о пустяках, просто надо уточнить данные ранее показания. Само собой, восторга это не вызвало: кому приятно посещать прокуратуру, находясь в отпуске? Тем не менее, появившись в кабинете, свидетель, как и при первой их встрече, лучезарно улыбался, и Олег Фёдорович также отвечал ему любезной улыбкой, изучающе поглядывая на его загорелое рубленое лицо с выступающим подбородком. В общем-то, внешность свидетеля можно было назвать приятной, если бы не глаза, в которых чувствовалось что-то недобропытливое. «Да шут с ними, — подумал Головачев, — дело разве в лице? Посмотри на себя, какая у тебя самого физиономия. Отёкшая, морщинистая, а ведь когда-то ты был вполне симпатичный. Старею», — вздохнул Олег Фёдорович, предлагая свидетелю присесть.

Всё разъяснилось очень быстро. После недолгого размышления Вячеслав Викторович признал, что, вероятно, был неточен, поскольку тогда у него с собой не было часов. Скорее всего он видел женщину не в 21 час, а позднее, скажем, в половине десятого. Правда, с того дня прошло столько времени, многое уже забылось. Нет, позже половины десятого этого, по идее, быть не могло. (Он так и сказал: «по идее»…) А нельзя ли ему со своей стороны, если, конечно, это дозволено, полюбопытствовать, когда закончится следствие, говорят, преступница арестована. Ах, ждать осталось недолго? Понятно, понятно…

Они расстались, обменявшись рукопожатием; но сейчас, сидя в тряском автобусе, Головачев не мог избавиться от ощущения смутной неудовлетворённости. Словно он упустил что-то, связанное с личностью свидетеля. Но что это было? Голос? Глаза? Общее выражение лица. Интонация, с какой он отвечал на вопросы? Он силился вспомнить, но не мог.

Автобус круто свернул в узкую улицу и слегка притормозил. Сквозь пыльные стёкла салона пассажиры увидели уткнувшийся в фонарный столб синий «Запорожец», позади него стояла покорёженная полуторка, тут же находилась машина ГАИ, толпились люди. Дорожно-транспортное происшествие — не такое уж редкое явление для этого большого областного города.

Головачев отвлёкся от своих мыслей, даже чуть приподнялся с жёсткого сиденья, чтобы лучше видеть случившееся, и тут его осенило. Пальцы! У свидетеля дрожали пальцы, когда он подписывал протокол своих показаний, Только и всего? — спросил себя Головачев. Это что — улика? Нет, разумеется. Может, свидетель — впечатлительный человек, а что греха таить, не всем приятно общаться с представителями правоохранительных органов даже по такому, казалось бы, безобидному поводу. И всё же, почему у молодого, сильного на вид мужчины дрожали пальцы? Волнуется или что-то утаивает? И что это за странная фраза: «После половины десятого этого, по идее, быть не могло»?

Так и не придя к определённому выводу, Головачев сошёл на остановке и направился к дому, где жила Мальцева. Он застал её растерянной и взволнованной: у неё сложилось мнение, что, пока она отсутствовала, в квартире побывал чужой.

— Что-нибудь пропало? — нахмурившись, спросил Олег Фёдорович, снимая плащ и шляпу и вешая их в прихожей.

— Нет, как будто все на месте. Но… я не знаю, как вам это объяснить. — Ольга Ивановна нервно прижала ладони к вискам. — Пройдёмте в эту комнату… Мы храним наши документы здесь, в ящике серванта. — Она выдвинула ящик. — Почему-то сегодня они лежат не так, как вчера. Как будто кто-то рылся… А вот тут полки с Васиными книгами. Я только недавно вытирала пыль и отлично помню, что плотно задвинула стекла. А сегодня они на этой полке приоткрыты. И книги стоят неровно… Я ведь сейчас одна, дочь живёт у бабушки. Мне страшно. — Глаза её налились слезами.

Головачев зорко оглядел поверхность стекла. «Надо дать задание экспертам тщательно проверить, — подумал он и тут же ругнул себя: — Бестолочь… Я должен был предвидеть возможность и такого варианта. Очевидно, не найдя у Мальцева то, что искал, он пришёл сюда. Теперь весь вопрос в том, удалась ли ему эта попытка?…» Он обернулся к Мальцевой.

— Ольга Ивановна, вы смогли бы в случае необходимости уехать на время из этой квартиры к вашим родителям? Не исключено, что он придёт ещё раз.

Она испуганно посмотрела на него.

— Господи! Вы что, его знаете? Почему же вы его не арестуете?

— Всему своё время, Ольга Ивановна… Значит, мы с вами договорились? Я вам дам знать, когда следует уехать, и надо будет постараться, чтобы об этом узнало как можно больше людей в доме, в ЖЭКе… Вы меня поняли? Чудесно. А загадочный листочек из прошлогоднего календаря при вас?

— Конечно, Олег Фёдорович… — Она подошла к серванту, открыла ящик, где хранились документы, наклонившись, стала быстро перебирать бумаги. Внезапно выпрямилась, потерянно взглянула на Головачева.

— Ничего не понимаю… Не могу найти…

Они проверили все ящики. Сомнений быть не могло: листок исчез. Ольга Ивановна беспомощно опустилась на стул. Головачев, испытывая чувство вины и досады, рассеянно обозревал корешки подписных изданий. Сознание того, что преступник вот так запросто разгуливал по квартире, уничтожая улики, вызывало в нём тихое бешенство. Неужели украдена и расписка? Он перевёл взгляд на Мальцеву.

— Ольга Ивановна, как по-вашему, где Василий Савельевич мог хранить расписку?

— Расписку? — она старалась собраться с мыслями. — Сейчас скажу. Вася часто прятал свои бумаги в книгах… Случалось, что потом забывал, долго искал, сердился.

Головачев окинул взором десять книжных полок, поставленных одна на другую, коротко вздохнул.

— А что, если мы с вами учиним сейчас небольшой поиск? Может, нам повезёт?

Из протокола допроса свидетеля Горева Валентина Антоновича, 1950 года рождения, работает слесарем-сантехником в ЖЭКе № 16 Железнодорожного района.

Из протокола опознания.

4

В ЖЭКе объяснили, что Лобов второй день не выходит на работу, очевидно, опять загулял. «И часто это с ним?» — спросил Дудин главного инженера, флегматичного молодого парня в сером клетчатом пиджаке. «Бывает, — довольно равнодушно сказал тот и, словно отвечая на немой вопрос Дудина, пояснил: — Мы бы от него давно избавились, да где я такого специалиста найду? Мастер на все руки. Когда не пьёт, ему цены нет». — «Где он сейчас может быть?» — осведомился Дудин. «А кто его знает? Дома небось. Хотите, можете позвонить». — И он пододвинул Андрею стоявший на столе телефонный аппарат.

Дома у Лобова никто не отвечал. «Это бывает, — так же равнодушно прокомментировал главный инженер, подписывая какие-то бумаги. — У него старуха ничего не слышит, а сестра на работе. Да вы езжайте прямо к нему, если он вам так нужен».

Лобов был им нужен позарез. К этому времени следствию уже было известно, что ему 43 года, образование у него 6 классов, был когда-то женат, но сейчас разведён и живёт с матерью-пенсионеркой и младшей сестрой, работающей санитаркой в городской больнице. В штатах ЖЭКа Лобов числился два года, до этого год нигде не работал, а ещё раньше… Вот тут-то в биографии Лобова был один момент, который, помимо его отчества (Ерофеич!), сразу приковал их внимание. Оказалось, что Лобов был известен в уголовном мире под кличкой Меченый, семь лет назад проходил по делу о квартирной краже, получил три года, но отсидел полтора и был условно досрочно освобождён из мест заключения.

…Дома Лобова тоже не было. «А вы кто будете?» — опасливо спросила сухонькая старушка, приоткрывая дверь и часто моргая подслеповатыми глазами. «Знакомый я его. Очень он мне нужен», — добродушно произнёс Дудин и для вящей убедительности даже прижал руку к сердцу. Старушка смягчилась: «Занедужил он опять. Вот и на работу не пошёл. Я ему говорю: сыночек, брось ты эту лихоманку, погубит она тебя». Дудин согласно кивал головой. «Куда он сейчас-то запропастился?» — «Да вы гляньте в садочке, там беседочка есть…»

Беседка — этакое незамысловатое сооружение, крашенное в ядовито-зелёный цвет, — стояла в глубине двора, в обрамлении пожелтевших тополей. Подходя к ней, Дудин услышал характерный костяной стук, не оставляющий никакого сомнения, что в беседке забивали «козла». Увлечённые игрой, партнёры (трое пожилых, четвёртый — средних лет, краснолицый, с осоловелыми глазами) не обратили на Дудина никакого внимания.

— Алексей Ерофеевич, — позвал он краснолицего, — выйди на минуту, поговорить надо.

Лобов с треском выставил фишку.

— Рыба! — И мутно уставился на Дудина. — Чего тебе?

— Выйди, есть разговор, — сказал Дудин не терпящим возражений тоном. Он умел это делать.

Лобов нескладно вылез из-за дощатого стола, на котором разворачивалась доминошная баталия, нетвёрдой походкой приблизился к Андрею.

— Ты кто? Откуда будешь?

— Я из уголовного розыска. Отойдём в сторонку, вон на ту скамеечку.

Лобов отвернулся, сгорбившись опустился на скамейку. Дудин сел рядом.

— Вопрос такой, Алексей Ерофеевич. Горева знаешь?

— Вальку-то? Ну.

— Часы ему продавал?

— Какие часы?

— Швейцарские, «Омакс»,

— Ну, продавал.

— Так. — Дудин сделал паузу. — Теперь скажи, только хорошенько подумай: откуда у тебя эти часы?

— Купил на Центральном рынке, — пожалуй, чересчур поспешно просипел Лобов.

— У кого?

— А я знаю? Он мне не представлялся. Мужик как мужик.

— Описать его можешь?

Лобов криво ухмыльнулся, покрутил головой.

— Ха! Ты меня не смеши, начальник! На кой ляд он мне был нужен?

— Ясно, — проговорил Дудин холодно. — Ну что ж… Тогда тебе придётся пройти со мной. — Он решительно поднялся со скамейки.

— Понятно, начальник, — Лобов, тоже поднялся. Дальше произошло то, что Дудин ожидал меньше всего. Лобов вдруг побежал. Он бежал с видимым усилием, припадая на левую ногу, но всё же довольно резво и был уже в нескольких шагах от ближайшего подъезда. Пенсионеры в беседке, перестав стучать фишками, молча смотрели в его сторону.

Дудин в два прыжка почти настиг беглеца. Но тому удалось юркнуть в подъезд и захлопнуть за собой дверь. Оперуполномоченный распахнул её ударом плеча, влетел внутрь. После дневного света, оказавшись в темноте, он приостановился, пытаясь сориентироваться. Нет, по лестнице никто не бежал, может, есть второй выход и Лобов воспользовался им? Дудин одним махом одолел несколько ступенек вверх, потом вниз… Так и есть, чёрный ход. Рванул скрипучую дверь на себя, вылетел в закоулок. Ни души. «Черт, неужели ушёл?!» Чутьём понял: он ещё там, в подъезде. Мигом — назад, и в ту же секунду услышал, как хлопнула первая дверь. Дудин ринулся догонять, вновь выскочил во двор. Лобов все ещё бежал, но уже не так шустро, и схватить его не составило никакого труда.

Задерживая Лобова, Дудин был почти уверен, что перед ним подлинный виновник убийства. Но на допросе у Головачева Лобов показал, что в тот вечер, когда было совершено преступление, и до утра следующего дня он находился в вытрезвителе. Проверка удостоверила алиби Лобова. В отношении же часов он продолжал утверждать, что купил их на рынке у неизвестного мужчины.

Был, правда, в показаниях Лобова штрих, в котором Головачев усмотрел подтверждение своей версии. Поэтому, покончив с допросом, он спешно собрался и поехал в 41-ю школу. Директриса, молодая, уверенная в себе женщина, для которой выпуск учащихся начала 60-х годов представлялся событием почти уже доисторическим, посоветовала обратиться к старожилу школы — преподавателю литературы Ивану Никаноровичу Осьминину. Здесь же, из директорской, Головачев связался по телефону с Осьмининым, который недомогал, находился дома, но охотно согласился уделить ему несколько минут.

Иван Никанорович оказался представительным стариком, с массивной седой головой и румяным лицом. Поздоровавшись, он пригласил Головачева в просторную светлую комнату, где стояли большой книжный шкаф, аккуратно прибранная тахта и круглый стол посередине. В тёплом, непроветренном воздухе ощутимо витал запах лекарств.

При их появлении сидевший за столом мужчина лет сорока отложил в сторону журнал и, поднявшись, вежливо поклонился.

— Вот, познакомьтесь, это профессор физики Юрий Ильич Афонский, — сказал Иван Никанорович, обращаясь к Головачеву. — Пришёл навестить бывшего, так сказать, наставника.

Головачев, назвав себя, пожал протянутую сухощавую руку Афонского.

— Юра, между прочим, был бессменным старостой нашего класса на протяжении пяти лет, — продолжал Иван Никанорович. — Он хорошо знает и параллельный класс, так что во всех отношениях может вам быть полезен… А вы, уважаемый Олег… м-м-м…

— Фёдорович, — подсказал Головачев.

— Да, да, Олег Фёдорович… Чаю не хотите?

— Пожалуй, Иван Никанорович. Только времени у меня в обрез.

— А мы мигом сообразим. Юра, будь добр, скажи на кухне внучке, чтобы распорядилась…

Немного погодя они втроём пили крепко заваренный чай с мятой и рассматривали хранившиеся у Ивана Никаноровича коллективные фотографии 8, 9 и 10-го класса «Б» тех далёких лет.

— Мальцев… Как же, хорошо помню, — задумчиво говорил Осьминин тихим простуженным голосом, прихлёбывая горячий, кирпичного цвета напиток. — Мой предмет он, конечно, ни во что не ставил. Все что-то мастерил, изобретал… Да… Вот как судьба складывается…

— Парень был гвоздь: в дверь вбивали — не согнулся, — обронил Афонский, отправляя в рот ложечку с душистым вареньем.

Головачев вопросительно взглянул на него.

— Я не хочу сказать, что он был этакий пройдоха, — пояснил Афонский. — Но деловой. Может быть, чересчур. Правда, недоброжелателей у него, по-моему, не было.

Головачев внимательно всматривался в фотографии. Мальцева он узнал сразу. Тот мало изменился по сравнению со своим последним снимком. И ещё одно лицо внезапно показалось ему странно знакомым.

— Кто это? — спросил он. — Такое ощущение, что я его где-то видел.

— А, этот! — Иван Никанорович снял очки, протёр платочком стекла. — Нелёгкий это был мальчик. Безусловно, не лишён способностей. Но весь какой-то раздёрганный, неустойчивый. То ответит с блеском, душа радуется, то с треском провалится. Как это теперь называется, Юра? Непрогнозируемый? Или неуправляемый?

Афонский бегло посмотрел на фотографию.

— Помню его. Он вместе со мной в химико-технологический поступал.

— Из очень скромной порядочной семьи, — продолжал Иван Никанорович. — Единственный сын. Отец — бухгалтер, знаете, такой служака старой закалки, пунктуальный, щепетильный во всём, А мать у него работала медсестрой в больнице. Обожала его безмерно. Кажется, была слабого здоровья.

— Она умерла, когда мы учились на втором курсе, — сказал Афонский. — Кстати, и отец его ненамного пережил её…

Помолчав, Головачев спросил:

— А он сам, значит, кончил химико-технологический?

— Нет, ушёл куда-то после второго курса. В автодорожный, что ли… — Афонский взялся за чайник. — Налить вам ещё чаю?

Головачев отказался.

— Юра, налей мне, пожалуйста, — попросил Осьминин. Размешав в чашке ложечку вязкого засахаренного мёда, он сделал глоток и с мягкой полуулыбкой осведомился:

— А вы, Олег Фёдорович, разумеется, юридический кончали?

— Политехнический, — уточнил Головачев. — Готовился, между прочим, тоже стать физиком. Да война спутала все планы. А после войны я уже действительно окончил юридический. Заочно.

Афонский покивал головой, включил стоявший сбоку на тумбочке транзисторный приёмник. «Лето, ах лето!» — завздыхала певица. Поморщившись, он выключил транзистор и повернулся к Головачеву.

— Меня вот какая мысль сейчас поразила. Коль скоро вы так пристрастно изучаете фотографию одноклассников Мальцева, можно подумать, что кто-то из нас, по вашему мнению, причастен к его смерти. Вы понимаете, Иван Никанорович? Кто-то из нашего класса!

Осьминин дрогнувшей рукой медленно отставил недопитую чашку.

— Я это давно понял, Юра, — тихо сказал он.

— Простите, Иван Никанорович, — огорчённо произнёс Афонский. — Честное слово, я не хотел.,,

— Когда совершается правонарушение, начинают гадать: кто больше виноват? Родители? Школа? Улица? Трудовой коллектив? А человек во многом формирует себя сам и должен быть ответствен за свои поступки. — Головачев указал на фотографию… — Всё-таки, что это за парнишка?

— Ермолай, — сказал Афонский с лёгким пренебрежением в голосе. — Мы его в классе так называли. Когда-то он дружил с Мальцевым… А фамилия… Позвольте! Вы не его ли подозреваете? У вас что — факты? Или это… — Афонский покрутил рукой около лба и усмехнулся… — Психология?

Олег Фёдорович, тоже усмехнувшись, встал из-за стола. Сказал, как бы размышляя вслух:

— Однажды выдающийся русский юрист Анатолий Фёдорович Кони сказал, что судебные деятели обязаны иметь фактическую точку опоры, неизбежную для того, чтобы их психологические построения были орудием правосудия, а не проявлением лишь находчивого ума… У меня такая точка опоры имеется. Хотите, я сам назову вам фамилию этого паренька?

А Лобов сидел в следственном изоляторе и, подперев рукой щеку, думал о том, что дело — хана. Конечно, если он заложит Славку, то выйдет послабление, это точно. Но как заложить, вдруг Славка выкрутится, что тогда? Не очень-то верилось ему, что Славка пошёл на мокруху, хоть следователь и объяснил, откуда часы и кому принадлежали. Чего это Славку занесло, может, психанул? Славка же псих, уж он-то его знает. И в одном дворе вместе росли, и до пятого класса в одной школе учились, пока он, Лобов, не остался на второй год, а потом и вовсе бросил школу. И отметина у него на лбу — Славкиных рук дело. Помнится, они подрались (сколько же тогда им было?), и он Славку здорово приложил, но, убегая, тот зафугарил в него камнем— вот почему его после Меченым и прозвали. Нет, Славка — не подарок, если что не по нему, у него же глаза белеют от злобы. А тот мужик, которого Славка убил (неужто и в самом деле отважился?), тоже, говорят, учился в их школе. Какой-то Мальцев.

Да, дела… Сиди вот, крути башкой. Ясно, что Славка с этими часами его подставил. То-то он все талдычил: никому, мол, их не продавай. А если у человека душа горела? И в кармане ни рубля, все спустил? и вообще, кто мог знать, что Валька Горев потащит часы в комиссионку? И ещё эта квартира! Теперь-то придурку понятно, что квартира была того, убитого. Чего-то Славка в ней искал. А он, Леха, теперь вроде бы Славкин соучастник во всём. Вот как обернулось… Aй да кореш! Нет уж, нет уж, как он, так и я. За чужие грехи я не ответчик…

Он сидел, ворошил, словно муравейник, свои невесёлые думы, и ему становилось всё муторнее.

5

— Лениво сегодня работаешь, Поздняков, — сказал тренер по самбо. — Я тебя сегодня не чувствую.

— Кисть потянул, — поморщился тот. — Как назло, правая…

— Брали кого? — оживился тренер.

— Бытовая травма, — засмеялся Дудин. — Новую мебель на четвёртый этаж таскали одной симпатичной аспирантке. — И он подмигнул Позднякову.

— Ну, ну… — недоверчиво сказал тренер и отошёл понаблюдать, как работают другие пары.

— Ещё немного? — предложил Дудин. — Я что-то не очень нагрузился.

— Нет, с меня хватит, — кисло отозвался Поздняков. — Я в душевую. Догоняй. — И он двинулся к выходу из спортивного зала, где в это утро проходили занятия сотрудников милиции по физподготовке.

В раздевалке Поздняков спросил:

— Как с Лобовым, прояснилось?

Дудин старательно растирал полотенцем мускулистые плечи.

— Олег в него вцепился мёртвой хваткой. В общем, дал показания, что брали квартиру вдвоём, и тот все искал какую-то бумагу, а унёс листок календаря. Между прочим, выяснилось, что они знают друг друга по прежнему месту жительства. Лобов до сих пор живёт там, а этот переехал на новую квартиру три месяца назад.

Поздняков убрал полотенце, мыло и мочалку в портфель, щёлкнул замком, нахмурясь, произнёс:

— Неужели всё-таки он? И чего ему нужно было? Ведь серьёзный мужик. Я осторожненько наводил справки у него на работе в конструкторском бюро. Говорят, толковый, перспективный, с характером. Вспыльчив, правда, язык хорошо подвешен, может врезать. И работёнкой себя не перегружает: от — и до. А в характеристике с прежнего места работы ещё значится, что политически грамотен, морально устойчив, женат, отношения в семье нормальные.

— А, это штамповка, — поморщился Дудин. — Между прочим, знаешь, что ещё выяснилось? — Он прилежно расчесал мокрые волосы, глядя в настенное зеркало, подул на расчёску и сунул её в нагрудный карман пиджака. — Что Лобов отдал тому свои отмычки.

— Во как! — удивился Поздняков. — Неужто ещё раз отважится?

— Судя по всему, расписку он не нашёл. Поэтому Олег распорядился взять Лобова под стражу, но будет это выглядеть так, что якобы он оформил отпуск и уехал к родственникам в Тамбовскую область.

— А здесь у него кто-нибудь остался? Родители, жена. Их же надо проинструктировать!

— Жены нет. А с матерью и сестрой Лобова попробуем договориться.

— И чего огород городить? — усомнился Поздняков, по-футбольному отшвыривая лежавшую на полу пустую спичечную коробку. — И так всё ясно. Пора того милёнка брать!

Едва они появились в управлении, как Позднякова вызвал к себе подполковник Ковалёв.

— Есть такой план, — сказал он. — Пойдёшь по этому адресу, навестишь одного человека. Знаешь кого? Придёшь под видом водопроводчика, сантехника какого-нибудь. Понял? Только вот что: надо с перебором сыграть. Ты уловил, Поздняков? Пусть гражданин забеспокоится. Простимулировать надо гражданина. Тебе ясна задумка?

— Так точно, товарищ подполковник, — ответил Поздняков.

У себя в кабинете Головачев, сидя за столом, склонился над чистым листом бумаги.

«Итак, подытожим критически, что мы имеем предъявить ему существенного».

Он взял авторучку, вывел на бумаге жирную единицу, а рядом крупно написал «Ермолай».

«Первое: прозвище Ермолай… Ну и что? Так могут звать не только подозреваемого. Мало ли Ермолаев на свете? Где доказательство, что подозреваемый и тот Ермолай, который был на пустыре, — одно и то же лицо?»

Головачев поставил против слова «Ермолай» вопросительный знак, нарисовал цифру «два» и приписал: «Бумажник».

«Бумажник, найденный Эдиком Птахиным… Дохлый номер. Следов на нём практически не сохранилось. Даже если мальчик опознает человека, который выбросил бумажник, это ничего не даст. Сама Мальцева не могла с уверенностью подтвердить, что именно этот бумажник принадлежал её мужу».

Под цифрой «три» Головачев написал: «Часы». Подумал и подчеркнул слово дважды.

«Здесь, конечно, улика серьёзная. Но, если подозреваемый будет настаивать, что Мальцев их ему подарил, поди опровергни…»

Головачев снова перебрал в памяти имеющиеся в их распоряжении доказательства. Всё же чего-то не хватало, какого-то ключевого звена, которое и замкнуло бы всю цепь. Да, подумал он, пора начинать игру. Сегодня Поздняков навестит квартиру подозреваемого. Это первый шаг. А дальше…

Олег Фёдорович взглянул на наручные часы, снял трубку телефона и набрал номер Мальцевой.

Назавтра на оперативном совещании у подполковника Ковалёва Поздняков доложил о своём визите. Сам он считал, что справился с заданием блестяще, и поэтому то и дело сбивался с официального тона, пытаясь представить картину в лицах.

— Прихожу, работаю под водопроводчика. Дома жена. Очень суровая женщина. «Краны, — спрашиваю, — не текут?» Достаю инструмент, начинаю крутить-винтить, но не слишком профессионально, то одно выроню, то другое. Она смотрит внимательно. «Хозяйка, — говорю, — рукавицы какой в доме у мужика твоего нет? Свои забыл, а ладони больно». Она недовольно так, но сует мне левую. «Правую, — говорю, — нужно». — «Нету, — отвечает, — правой, завалилась куда-то!» — «Понятно, — соображаю. — А где, — спрашиваю, — хозяин-то?» — «А вам-то что? — говорит. — Скоро закончите?» В общем, подкрутил я им краны, ухожу, а она мне рубль сует. «Не, не, — говорю, — в нашей конторе это не принято!»

Поздняков прервал доклад и обвёл присутствующих лукавыми глазами.

— Тем самым выдал себя с головой, — прокомментировал с мрачной миной Головачев. Все засмеялись.

— Ремонт у них на кухне был, потолок побелён, — закончил Поздняков. — Да что там говорить,Ї Он взмахнул рукой. — Действовать пора! Уверен, что нам не составит труда его расколоть.

— Горячишься, Игорь Дмитриевич, — нахохлившись, проговорил Головачев. — К прокурору за санкцией на арест идти, на мой взгляд, рано…

— Кстати, Дудин, что с родственниками Лобова? — спросил подполковник Ковалёв, привычно поиграв бровями.

— Удалось убедить их поддержать нашу версию. Они понимают, что это в интересах самого Лобова.

Ковалёв наклонил голову в знак огласия и обратился к Головачеву.

— Олег Фёдорович, а как решили с Артюховой?

— Получены результаты повторной судебно-медицинской экспертизы, — ответил Головачев. — Они подтвердили наше предположение, что второй удар был нанесён со значительно большей силой, чем первый, Далее, по заключению экспертов, Мальцев в момент второго удара находился на земле, то есть удар нанесён сверху вниз… Словом, я вынес постановление об освобождении Артюховой из-под стражи с подпиской о невыезде. Хотя, конечно, она будет привлечена к уголовной ответственности за нанесение телесных повреждений.

— Судя по данным оперативного наблюдения, объект пока ведёт себя спокойно, — произнёс Ковалёв. — Тем не менее в любой момент можно ожидать его активизации. Поэтому определённые дополнительные меры надлежит принять. Мы здесь посоветовались с Олегом Фёдоровичем. Предстоит, товарищи, вот что…

1

В последнее время его все чаще мучило ощущение близкой опасности. По вечерам он не мог уснуть, подолгу ворочался в смятой постели, вставал, шёл на кухню и курил, потом принимал снотворное, едва забывался тяжёлым сном, а вскоре пробуждался с чувством тоскливого одиночества. Его встревожил повторный вызов к следователю для уточнения показаний. И тревога стала невыносимой, когда он услышал от жены о неожиданном визите подозрительного водопроводчика, которому зачем-то понадобились его рукавицы.

То, что тогда на пустыре в сумасшедшем угаре он потерял одну из них, было, конечно, непростительно. Он осознавал, что это — оплошность, последствия которой трудно предугадать. В остальном он считал, что всё обошлось благополучно: ему удалось уйти незамеченным. Правда, порой его посещало сомнение, разумно ли он поступил, подарив Лехе Лобову часы Мальцева? Но тут же отгонял эту мысль. Он строго-настрого приказал Лехе никому и никогда не говорить, откуда у него эти часы. Впрочем, что сейчас над этим понапрасну ломать голову? Дело уже сделано, и не просто от щедрот душевных этот подарок, а для другого важного дела.

Это другое, что не давало ему свободно дышать, была расписка, которую год назад он вручил Мальцеву, взяв у него взаймы три тысячи рублей на покупку автомобиля. Пока им не найдена расписка, где указаны его фамилия, имя и отчество, он не мог чувствовать себя в безопасности.

Вот для чего ему был нужен Меченый — его руки, его опыт, наконец, его инструменты, которые он всё ещё хранил на всякий случай где-то в тайнике. О Лобове он подумал сразу же, в тот угарный вечер, когда прибежал домой с пустыря — взвинченный, обескураженный неудачей, — тем, что расписки у Мальцева с собой не оказалось… (Потом он будет не раз вспоминать этот вечер с чувством странной раздвоенности: будто одна половина его терзалась и ужасалась тому, что произошло, другая — холодно анализировала случившееся и обдумывала возможные последствия.)

Нет, нет, внушал он себе, ему не хотелось смерти Мальцева. Он пошёл за ним не для того, чтобы убивать, а в надежде ещё раз объясниться, убедить, доказать, что не в состоянии сейчас отдать эти злополучные три тысячи, ибо и так был по уши в долгах: переезд на новую квартиру, ремонт, покупка импортного мебельного гарнитура, обустройство садового участка… Но Вася Мальцев ничего не хотел понимать и домой не зашёл, а вызвал его по телефону к подъезду, оторвав от хозяйственных дел.

Он привык, что Вася постоянно куда-то торопится, и в этот вечер, оказывается, ему тоже надо было спешно побывать в гараже своего дружка Серёги Лаврикова. И настроен был Мальцев недружелюбно и все порывался поскорее уйти.

«Ермолай, — сказал он чужим голосом, — я тебя сколько раз предупреждал, что пора возвращать монеты? Теперь не взыщи. Я сегодня потратился, у жены юбилей, все сегодня выложил, сам на мели, понял? Так что деньги на бочку! А не то…»

Мальцев ушёл от него энергичным шагом человека, уверенного в своей правоте, а он медленно и понуро поплёлся за ним, тупо глядя в его быстро удаляющуюся, узкую и оскорбительно невозмутимую спину. Возникшее в нём первоначально острое чувство унижения сменилось чувством злой и бессильной ярости. Почему, почему он очутился в такой, как ему представлялось, постыдной зависимости от человека, которого он во всех отношениях ставил ниже себя? Был искренне убеждён, что Васька Мальцев точно звёзд с неба не хватал: десятилетку и ту вытянул в основном на его подсказках, а уж как институт кончил — так это вообще никому не ведомо. Но тут же мелькнула и другая, ущербная, уничижительная мысль: «Васька хоть что-то может… А ты на что горазд? Чего добился в жизни?»

Он бросал себе хлёсткие обвинения, и это лишь прибавляло горечи. Нет, мир устроен нелепо. Надо же так, чтобы все неприятности враз сошлись клином? На работе прошёл слух, что тему, над которой он бился, закрывают. Ринулся выяснять — ворвался в кабинет начальника, нагрубил… Дома — затянувшийся изнурительный ремонт, капризное недовольство жены… А нынче Васька со своими претензиями… От этих мыслей в горле застрял комок обиды и слепой злости — на себя, на Мальцева, на всех. Он всю жизнь завидовал людям успеха, а Мальцев был в его глазах одним из них и при том самым ничтожным.

Поглощённый этими размышлениями, он замедлил шаг, далеко отстав от Мальцева, фигура которого маячила в сумерках уже около гаража. Но едва достиг гравийной дорожки, как услышал впереди крик, звяканье металла. Присмотревшись, он различил, что наискосок через пустырь двигалась чья-то тень. Он напряг зрение: рассыпав по плечам светлые волосы, не замечая его, тяжело спотыкаясь, бежала женщина.

Ещё ничего не понимая, он бросился к гаражу, увидел распростёртого на земле Мальцева, услышал его частое и хриплое со стоном дыхание. Он подумал, что надо немедленно оказать первую помощь, но случилось нечто непостижимое и неожиданное: сунув рукавицы под мышку, он, ещё не отдавая отчёта в том, что и зачем всё это делает, стал с лихорадочной поспешностью обшаривать карманы лежащего, вытащил бумажник… Внезапно прозвучал голос очнувшегося Мальцева, он почувствовал судорожную, сильную хватку его пальцев, вздрогнул и замер. Но лишь на мгновение. Волна испуга, ненависти, жгучего стыда разом вздыбилась в нём, и рука его автоматически, с неумолимой, злой силой сжала брошенную рядом лопату…

Спустя минуту, когда в голове прояснилось, он ещё раз подивился себе — теперь уже тому, с какой ледяной расчётливостью начал заметать следы: тщательно протёр рукавицей древко лопаты и аккуратно положил её на прежнее место, разровнял гравий, проверил, не выпало ли невзначай из кармана что-нибудь взятое у Мальцева. Потом, осторожно ступая по крупным камешкам, вернулся к проезду. Лай чьей-то собаки у ближних жилых домов заставил его поторопиться, и вот тут-то, очевидно, впопыхах он обронил правую рукавицу, которую после, как ни искал, не мог найти.

Позже, дома, он скрупулёзно исследовал каждый сантиметр своей одежды: нет ли пятен крови. Затем тщательно спрятал присвоенные вещи, принял горячий душ и к приходу жены (она в этот вечер задержалась у подруги) выглядел уже почти нормально. Ещё позднее его неудержимо повлекло на улицу. Он долго прохаживался около дома, переждал, пока по направлению к пустырю не проехала «скорая помощь», за ней милицейская машина. Тогда же он решил, какие показания, если потребуется, даст следователю. Наконец гроза прогнала его с улицы. Он вернулся домой, шатаясь от усталости, бросил в рот таблетку седуксена, лёг в постель и вскоре уснул.

2

Спал он хорошо, но проснулся раньше обычного, словно от внутреннего толчка, и этим толчком была мысль о том непоправимом, что случилось вчера. Он беспокойно заворочался, открыл глаза. Сквозь зашторенные окна пробивался бледный рассвет. Слышались уютное тиканье настенных часов, мерное дыхание спящей жены. Где-то внизу хлопнула дверь, с улицы донёсся шум проехавшего автомобиля. Всё было так, как всегда. Но уже не для него. Он как бы перешёл в другое измерение, где не было и не могло быть ни мира, ни тишины, ни спокойствия.

«Говорят, чужая душа — потёмки, — подумал он уныло. — А своя? Никогда бы не поверил, что способен на такое. Что же теперь будет?»

Ему стало страшно. Он поднялся с постели, накинул халат и, тихо ступая, чтобы не разбудить жену, прошёл в другую комнату. Там он зажёг свет, достал из ящика стола, где хранилась всякая всячина, железный прут с крючком на конце, просунул его за массивный красного дерева буфет и подцепил полиэтиленовый мешочек, в который были сложены вещи, украденные у Мальцева. Вынув бриллиантовое кольцо, он опустился в мягкое кресло.

И внезапно отчётливо увидел себя, вчерашнего, со стороны: почти в беспамятстве, с перекошенным лицом — над распростёртым телом Мальцева. И в ушах возник, повторяясь, хрустящий звук удара… Он сдавил руками голову. «Что же будет? Что будет со мной?» Страх гнул его.

Весь этот день и в последующие дни он был рассеян, на работе ссылался на головную боль и недомогание, дома хмурился, отвечал невпопад на расспросы жены. Когда она, обидевшись, оставила его в покое, он был этому только рад. Друзьям он тоже говорил, что нездоров, отказываясь от предлагаемых встреч.

Однажды он всё-таки позвонил своему товарищу, который, как он знал, был на похоронах Мальцева. Товарищ объяснил, что хоронило много народа, а милиция до сих пор безуспешно ищет неизвестную, убившую Мальцева. Услышав это, он втайне порадовался, что рассчитал правильно и не зря ломал комедию сначала перед крепенькими ребятками из милиции, а после в прокуратуре. Он также думал, что надо бы позвонить Мальцевой, но не мог заставить себя сделать это.

Ожесточение, страх грызли его, но они же поддерживали в нём злую волю к сопротивлению. После недолгих колебаний он задался целью любой ценой овладеть распиской. Мобилизовав все своё красноречие, сдобренное обильным угощением в ресторане, он добился согласия Лобова помочь ему проникнуть в квартиру Мальцева. «Есть соображение, что в этой хате жена наставляет мне рога. Нужны доказательства». Он точно рассчитал, что довод сработает — Меченый был великий охотник до подобного рода историй.

Но после первого посещения, не принёсшего никаких результатов, кроме жалкого листка календаря, Лобов, очевидно, почуял что-то неладное и заупрямился. Никакие уговоры и посулы уже не помогали, Леха упорно заладил: «Хочешь — хиляй сам, отмычки — вот они. А мне на свою шею приключений искать неохота».

И тогда он решил рискнуть в одиночку. Он сознавал, что это его последний шанс, и поэтому надо действовать наверняка. Сославшись на переутомление, он выхлопотал на работе двухнедельный отпуск за свой счёт и начал готовиться. Когда-то, ещё в студенческие годы, он занимался спортом, неплохо бегал, и теперь, боясь, что плохой сон окончательно расшатает его нервную систему и подорвёт силы, он стал выходить по утрам в соседний сквер, усердно, до пота, делал зарядку, совершал небольшую пробежку, сторонясь пустыря с его нелепо торчавшим посередине, зловещим, как могильный склеп, строением. Помимо физической нагрузки, он каждый день подолгу упражнялся с отмычками, наловчившись в итоге сравнительно быстро отпирать входной замок своей собственной квартиры, тип которого, если ему не изменяла память, был тот же, что и в жилище Мальцева. Он также начертил подробный план мальцевской квартиры и тщательно продумал, где необходимо искать. Наконец он взялся следить за режимом дня Ольги Ивановны, фиксируя время ухода её на работу и возвращения домой.

По ночам, лёжа без сна, с открытыми глазами, он насторожённо прислушивался к доносившимся шорохам. В эти казавшиеся бесконечными часы его нередко охватывала паника: а вдруг «они» все знают, владеют его распиской и могут в любую минуту за ним прийти. Он вскакивал в липком поту, готовый бросить все и нестись сломя голову хоть на край света. Но куда? Всё равно найдут, если будут искать. Он же, в конце концов, не иголка в стогу сена!…

Но время шло, никто за ним не приходил, он успокаивался, думая, что, значит, расписка ещё не найдена, и даже Ольга, может быть, не догадывается о её существовании — ведь он хорошо знал Мальцева, тот всегда любил хитроумно прятать документы и деньги, если не носил их с собой.

После визита водопроводчика ему стало ясно, что медлить больше нельзя. Он позвонил Лобову, чтобы попытаться ещё раз уговорить его пойти с ним, и был огорчён, узнав, что Леха уехал куда-то в деревню. Итак, полагаться надо было только на самого себя. Поначалу он планировал, как и в первый раз, проникнуть к Мальцевой засветло, когда та была на службе. Но два последних дня слежки за Ольгой Ивановной показали, что дома она не ночует. И вот на третий день…

3

…На третий день ближе к вечеру в одном из тихих переулков в центре города объявился плечистый человек в чёрной куртке, джинсах и кепке, надвинутой на лоб. Он неторопливо шёл вдоль тротуара, ничем не выделяясь среди других прохожих. Перед большим шестиэтажным домом, выстроенным ещё в начале века, он замедлил шаг, оглянулся вокруг и боком нырнул в подъезд.

…В машине, стоявшей неподалёку на противоположной стороне переулка, Поздняков сказал в микрофон: «Первый, внимание, я четвёртый. Объект вошёл в подъезд. Приём». Микрофон пошуршал и ответил голосом Дудина: «Четвёртый, вас понял…»

Человек между тем все так же неторопливо поднялся по лестнице на пятый этаж и остановился перед квартирой под номером «тринадцать». Выждав немного, он надавил кнопку звонка. Внутри квартиры мелодично затренькало. Он чутко прислушался к треньканью, помедлил с минуту и снова позвонил, но теперь уже настойчиво, требовательно. И опять в квартире не было никакого движения.

Снизу загудел, поднимаясь, лифт. Человек поспешно шагнул от двери на несколько ступенек вверх, переждал, пока лифт не прогромыхал выше, а затем снова вернулся на площадку. На всякий случай он ещё раз нажал звонок, одновременно придирчиво осматривая две другие двери и саму площадку, освещённую меркнущим дневным светом, скупо струившимся сквозь оконный переплёт. Внимание его привлекла электрическая лампочка под матовым плафоном, висевшая сбоку на стене. Он приподнялся на носках и, дотянувшись до плафона, потрогал его крепления. Несколько минут он постоял в нерешительности, потом быстро спустился вниз.

Выйдя из подъезда, человек снова огляделся по сторонам, не торопясь, достал сигарету, чиркнул спичкой, закурил, попыхивая дымком, и бросил обгоревшую спичку в урну. Проделав это, он сунул руки в карманы куртки и быстро пошёл к центру города.

…«Первый, я четвёртый, — досадливо сказал Поздняков. — Объект удаляется. Отбой». Он выключил микрофон, шёпотом ругнулся и опять вышел на связь: «Внимание, седьмой, я четвёртый, объект направляется в вашу сторону. Приём».

«Четвёртый, я седьмой, — забубнил микрофон. — Вас понял, наблюдение принято».

Подъехала «Волга» с подполковником Ковалёвым, одетым в штатское. Поздняков вылез из своей машины и пересел к нему.

— Не рискнул? — спросил Ковалёв, разочарованно вскинув брови. — Может, чего заподозрил?

— Кишка тонка… Брать его давно пора, — угрюмо отозвался Поздняков.

— А если это рекогносцировка? — возразил Ковалёв. — Уж больно заманчиво взять его с поличным… Как твоя рука, подживает?

— Подживает, — охотно соврал Поздняков. Он упорно не желал принимать того человека всерьёз.

— Пойдёшь завтра с Дудиным. В управлении про тебя легенды гуляют. Будто на охоте на тебя зверь сам бежит. Вдруг и здесь так же получится, а? — Ковалёв с хитрецой глянул на Позднякова и тоном приказа обронил. — Будем ждать ещё!

«Рекогносцировка!» — он тоже мысленно произнёс это слово, выходя из дома Мальцева. Обдумывая предстоящее, он всё больше утверждался во мнении, что лучше осуществить свой замысел ночью. В темноте, полагал он, риску меньше, а со временем для поисков будет повольготнее. Правда, придётся придумывать отговорки для жены: почему и куда он ночью уходит из дома. Перспектива объяснения тяготила его. Он безотчётно побаивался этой женщины, на которой имел глупость жениться пять лет назад, в ту пору своей жизни, когда в очередной раз бросил опостылевшую работу, оформлялся на другую и вновь пылал неукротимым желанием зачеркнуть прошлое и начать всё сначала.

Сперва казалось, что так оно и будет. Жена была из очень состоятельной семьи, привыкла жить на широкую ногу, ни в чём себе не отказывая. Родители её усердно помогали им. Ему это импонировало — достаток, материальная независимость — и почти никаких усилий. Однако вскоре тесть скоропостижно умер, сохранять привычный уровень комфорта стало трудно: полагаться приходилось только на себя. Тут выяснилось, что они с женой, в сущности, чужды друг другу. Требовательная, хваткая, она работала переводчицей с итальянского и французского в одном солидном учреждении, диктовала ему свои условия и правила семейной игры, и он покорялся. Что его удерживало возле неё, он и сам уже не знал. Может быть, её твёрдая уверенность в том, что лишь она по-настоящему понимает жизнь и знает, как надо жить?

Но теперь её неистребимый апломб все чаще раздражал его. Он стоял над пропастью, и с этой ошеломительной для него точки видения многое уже казалось иным. Его все чаще тянуло позвонить Рите, своей первой жене, с которой он расстался давным-давно. За это время она вновь вышла замуж, у неё родился ребёнок, но раз в году он звонил ей и поздравлял с днём рождения. Он уже не помнил причину их развода. Они тогда были слишком молоды и горячились по-пустому, и кажется однажды, выходя из филармонии (концерты в филармонии! Неужели в его жизни когда-то было и такое?), она сказала ему фразу, которая его задела: «Я хочу, чтобы ты был похож на своих родителей». — «Всю жизнь считать каждую копейку? — насмешливо возразил он. — Нет, это не для меня». — «А как для тебя?» — «У меня должно быть все. Понимаешь?» — «Но для этого надо много работать, а ты этого не любишь», — осторожно вставила Рита. Он самонадеянно усмехнулся. «При моих-то способностях?» — Рита была для него слишком проста. Проста, бесхитростна и добра. А он в те годы, наверное, не нуждался в её доброте.

Он позвонил ей и произнёс севшим от волнения голосом:

— Рита, здравствуй, это я. Извини, что, может, не ко времени…

— Ты? — удивилась она. — Что-нибудь случилось?

— Почему ты так спрашиваешь?

— У тебя голос какой-то не такой… Говорят, ты опять поменял работу? На прежней тебя, конечно, не оценили?

— Конечно. А почему столько иронии?

— Нет, ничего, извини. Просто ты не меняешься.

— Ошиблась, — сказал он почти весело. — Я как раз на пороге больших перемен. Есть одна серьёзная проблема, и если я её одолею…

— То начнёшь новую жизнь? — подхватила она.

— Начну! — ответил он упрямо, по обычаю искренне веря в то, что обещает.

Прозвенели, как тогда, в молодые годы, колокольчики её заливистого смеха, и у него немного потеплело на душе. Но ненадолго. Время бежало, а он находился в цейтноте.

С женой разрешилось само собой. На второй день после «рекогносцировки» с утра лил дождь, похолодало, настроение у него было подавленное, казалось, что всё напрасно, ничего не выйдет… Вечером жена объявила ему, что намерена устроить какую-то грандиозную вечеринку с приглашением необыкновенно нужных людей; он мрачно попросил избавить его от участия в ней, а когда жена надменно осведомилась, когда он перестанет бить баклуши и займётся делом, он, не сдержавшись, наговорил ей колкостей. Слово за слово — разразился скандал, каких между ними ещё не было. Разгневанная жена ушла к матери, заявив, что не вернётся, пока не услышит мольбу о прощении.

Он был выбит из колеи, но. подумав, махнул рукой: нет худа без добра, теперь никто не мог помешать ему, и настал наконец решающий час. «Пора. Завтра ночью», — сказал он сам себе и ощутил, как учащённо и гулко заколотилось сердце.

4

Ночь выдалась студёной и звёздной. По асфальту, гонимые осенним ветром, ползли сухие, скрюченные листья. Их мертвенный шорох действовал на него угнетающе. «Как на панихиду плетутся, сволочи», — зло отметил он, наглухо застёгивая «молнию» куртки и закуривая, чтобы унять бивший его озноб. Сев в свои «Жигули», он развернулся и поехал по пустынным улицам к центру. В машине он немного согрелся и успокоился, лихорадка постепенно прошла. Не доезжая двух кварталов до дома Мальцевых, он остановился, отыскал телефонную будку и позвонил. Ответа не было. Он подождал минут десять и снова набрал номер. На этот раз тоже никто не ответил. Тогда он вышел из будки и поехал дальше.

Он поставил машину в узеньком, тускло освещённом переулке, достал из ящичка плоскую флягу с коньяком, сделал жадный глоток, чувствуя обжигающую влагу, и немного посидел, вслушиваясь в хрупкую ночную тишину. Потом стал быстро и умело собираться: натянул поверх кед капроновые чулки, надел перчатки из тонкой эластичной кожи, взял продолговатый электрический фонарь. Отмычки у него были на поясе, в небольшой сумке.

Около подъезда он посмотрел по сторонам и, убедившись, что на улице нет ни души, проскользнул внутрь. Здесь постоял, привыкая к полумраку — свет горел выше этажом, — опять напряжённо прислушался, вдыхая устоявшийся запах плесени и пыли, а затем стал быстро и беззвучно подниматься наверх. На площадке пятого этажа лампочка была вывернута — он позаботился об этом ещё днём. Переведя дух, он подошёл к наружной двери, прижался к ней ухом и, удостоверившись, что ничего не слышно, быстро достал отмычки, включил фонарь и приступил к работе. Довольно скоро ему удалось отпереть замок. Он с облегчением вздохнул, потушил фонарь, убрал в сумку инструмент и бесшумно шагнул в чёрную бездну прихожей. Но, затворив за собой дверь, он физически, всей кожей, по которой вдруг забегали омерзительные мурашки, ощутил присутствие другого человека. Он инстинктивно затаил дыхание, и в ту же секунду в прихожей вспыхнул свет.

— Спокойно, Ермолин, — сказал Поздняков, приблизившись к нему и держа руку на пистолете под пиджаком. Сзади его крепко обхватил за локти другой сотрудник уголовного розыска. Из глубины коридора с видом радушного хозяина шествовал Дудин.

«Как глупо, — почти безучастно подумал Ермолин, обречённо опустив плечи. — Боже мой, как бездарно глупо…» И вдруг, как тогда на пустыре, словно что-то всколыхнулось в нём, и разом в голове сделалось легко и пусто, и всё стало возможным.

— Берегись! — успел крикнуть Дудин.

Ермолин с придушенным воплем гибко присел и неудержимо рванулся вперёд. Правая его нога стремительно взметнулась и отбросила Позднякова к стене. Тот ахнул от боли: удар пришёлся по травмированной кисти. Второй сотрудник, потеряв равновесие, выпустил Ермолина из объятий, и он проворно прыгнул к двери. Но путь ему уже преградил Дудин. С гримасой отчаяния и гнева на побелевшем дёргающемся лице Ермолин взмахнул увесистым фонарём. Дудин отвёл удар, резко рванул тело Ермолина на себя, нанёс ему встречный.

Ермолин издал короткий стон, выронил фонарь и, согнувшись, начал медленно оседать на пол. Тотчас же на его запястьях щёлкнули наручники.

Как-то воскресным вечером к Дудину домой нагрянул Антошин. Снимая пальто, закричал с порога:

— Андрей, ты что с дедом Артюховым сделал? Ходит злой и, представляешь, трезвый! Чем всё кончилось? Выкладывай.

Сидели на кухне, чтобы не беспокоить Танюшку. Ирина хлопотала у плиты. На сковородке вкусно шкворчало мясо. Антошин, принюхиваясь, мотал головой, удивлялся, глядя в рот Дудину: «Да ну? Смотри, куда повернуло!»

— Однако тип этот Ермолин, — сказала Ирина, доставая тарелки.

Дудин затянулся сигаретой и продолжал:

— Мы у него потом обыск делали, нашли то, что он у Мальцева взял. Головачев с ним ещё долго беседовал. И говорит: в душе у него пустота. Вот в чём суть. Ни идеалов, ни устойчивых принципов. А это опасный вакуум. Чем его заполнить? Вот и взбесился в нём себялюбец и собственник. Чужую жизнь загубил, свою сломал.

— А в какой момент вы стали его подозревать? — поинтересовался Антошин.

— После того, как установили, что Артюхова возвращалась и стояла за кустом. Мы поняли, что она не могла добежать до домов в начале десятого, как показывал Ермолин первоначально. Это могло быть косвенным доказательством того, что он был на пустыре, но не заметил возвращения Артюховой. Тут как раз началась гроза, и он ушёл с улицы. И смотри, что получилось: стихия в одном случае ему помогла, затруднив нашу работу, а в другом фатально повлияла на точность его расчётов…

— Ладно, герой, соловья, как известно, баснями не кормят, — проговорила Ирина, подавая на стол вкусно пахнущее мясо. — Ешьте, ребята. А то у вас впереди знаете сколько работы!

— Это точно, — сказал Дудин.