– Эй, Владик, проснись... – сквозь сон донесся до меня голос мамы.
      Я не просто проснулся, а вскочил с кровати и, должно быть, с безумным видом уставился на маму, потому что она спросила:
      – Что с тобой? Ты не заболел? Весь мокрый, постель смята... Ты как себя чувствуешь?
      – Странно... Словно меня только что жарили на сковородке...
      – Я сейчас принесу градусник, вдруг у тебя температура? Тогда поездку придется отложить...
      – Нет, не надо никакого градусника! – отказался я, приходя в себя после сна и поправляя мокрую от пота сбитую на сторону простыню. – Со мной все в порядке, это все из-за жары. На улице душно даже ночью, как будто у нас не город, а гигантская духовка. Ни окна открытые не помогают, ни вентиляторы... Только гоняют горячий воздух туда-сюда...
      – На сплит-систему у нас пока нет денег, – сказала мама.
      – А я ее и не прошу... Просто говорю, что в городе жарко... Небывало жарко... Такого не было на моей памяти...
      – Ой, да какая там у тебя память? – улыбнулась мама. – Четырнадцать лет, а говоришь, как семидесятилетний старик, переживший страшную жару пятьдесят лет назад. Давай, собирайся, а то опоздаешь на автобус.
      – Мне и собирать-то нечего, все сумки давно собраны, – отозвался я.
      – Пойду, приготовлю тебе поесть, – сказала мама и вышла из комнаты.
      Едва за ней закрылась дверь, как я обессиленно упал на кровать и уставился в потолок. После сна я был очень уставший. И так уже неделю подряд.
      Целую неделю каждую ночь мне снился один и тот же сон, будто я стою в красной комнате, погибаю от жары, и сверху на меня падают камни, от которых негде скрыться. Затем просыпаюсь и не могу прийти в себя. Все тело болело, словно на самом деле трескалась моя кожа, а потом меня прибивало камнями.
      Этот сон я просто ненавидел. И вообще все сны, в которых я оказывался в закрытом помещении.
      Я никогда ни от кого не скрывал, что у меня клаустрофобия, то есть боязнь закрытого пространства.
      Я боялся находиться в маленьких комнатах, в лифтах, в подвале. Когда я оказывался там, со мной случался приступ: голова начинала кружиться, я обливался потом, на меня наваливался жуткий, животный страх, перед глазами все плыло и хотелось умереть, лишь бы не находиться в тесной комнате. А потом думал, что даже смерть от этого не спасет, потому что после смерти я буду ВЕЧНО находиться в тесном гробу и убежать оттуда уже никогда не смогу... Никогда...
      Я встряхнулся, как пес после купания, выбрасывая из головы неприятные мысли, и, обводя комнату взглядом, задумался: «Так, вроде бы все взял, ничего не забыл. Одежду, зубную щетку, пасту, жидкость для контактных линз, контейнер для них, книжку, иголку, нитку... да, все взял... Тогда в путь».
      – Прощай, моя любимая комната, – вслух сказал я, стоя у двери, когда оделся. – Мне будет тебя не хватать. Хотя почему «прощай»? До свидания!
      «Или все-таки „прощай“?» – помимо воли подумал я.
      Моя комната была очень просторной, потому что, когда выявили у меня клаустрофобию, родители выделили мне самую большую и светлую комнату. И она мне нравилась.
      Еще раз окинув ее взглядом, я вздохнул и закрыл дверь.
      Почему-то было тоскливо. Так бывает всегда, когда куда-то уезжаешь из дома на длительное время.
      А ехал я на Черноморское побережье, где недавно открылся специальный лагерь для подростков с психическими отклонениями. По словам его создателей, благодаря непринужденным групповым тренингам, детям легче справиться со своими проблемами, когда они видят, что не одиноки в своих бедах. А так как лагерь, как я уже сказал, располагался у моря, то занятия сочетались с отдыхом. Короче, я ехал отдыхать и одновременно попробовать снизить уровень своего страха.
      Был конец мая, когда я узнал о лагере.
      Я, истекая потом, несмотря на легкую светлую одежду, вернулся домой и бросил сумку под вешалку. Мама жарила пирожки. В кухне было невыносимо жарко, как в аду.
      – Все! – сказал я, опустошив наполовину бутылку минералки. Утер губы тыльной стороной руки. – Отмучился!
      – Все?
      – Да! Теперь – свобода! Даешь свободу ученикам! Даешь смерть урокам! Даешь гульки до полуночи, до потери пульса! Даешь костры и жареные сосиски с печеной картошкой! – провозглашал я, потрясая правым кулаком в воздухе. Наверное, я был похож на какого-нибудь эмоционального революционера. – Не даешь просыпаться в семь утра, сидеть в школе до одури!
      – Ну наконец-то каникулы, – улыбнулась мама, – но не забывай, что ты обещал мне помочь на даче.
      Я мгновенно сник. Еще в начале четвертой четверти, предчувствуя наступление каникул, я наобещал маме и огород вскопать, и картошку посадить, и забор выкрасить, и то сделать, и это, лишь бы поскорее наступили каникулы (как будто от мамы зависело их наступление...)! И вот каникулы почти что начались, и пришла пора отвечать за свои слова. Но так не хотелось, жуть...
      – Ладно, помогу... Ма, завтра состоится родительское собрание. Мы будем ставить для вас, для родителей, КВН, потом классная раздаст всем дневники с оценками, и... каникулы!
      – Жалко, что без дневников обойтись нельзя. Там, наверное, ничего хорошего не будет... – Мама подкрутила газ. – У меня к тебе есть взаимовыгодное предложение.
      – Какое? – встрепенулся я, откусывая пирожок.
      – А вот, смотри, – проговорила мама и бросила мне газету, – там отмечено.
      Я поймал газету, пробежался глазами по строкам и нашел рекламу, обведенную черным маркером.
      Там были нарисованы два дерева, палатка, какая-то миловидная девушка в скаутской шляпе и дано объявление.
      В нем рассказывалось, что в России открылся лагерь для подростков с проблемами...
      – К тому же про этот лагерь мне говорила Любовь Ивановна, – сказала мама.
      – Мам, а зачем мне это надо? – спросил я.
      – Ну, это же интересно... И полезно... Вдруг ты от страха избавишься? Я уже позвонила в эту фирму и узнала, что рядом с лагерем есть море, пляж, лес... Но это не какая-то там допотопная пионерская база, а современный комплекс. Там есть и компьютеры, и Интернет, и дискотеки по вечерам устраивают, то есть можно хорошо отдохнуть, повеселиться и... подлечиться.
      – Класс! – восхитился я. – Поражаюсь твоей оперативности! И лагерь, наверное, действительно чудесный, особенно природа – из названия видно – «Две сосны»!
      Ворчал я в основном из-за того, что все решили без меня, но, подумав, сделал вывод, что старались-то мне во благо, а не кому-то другому. Да, я не скрываю свою болезнь, но и не люблю, когда на ней акцентируют внимание, я себя чувствую каким-то... ущербным.
      – Ма, а про какое ты условие говорила? – вспомнил я.
      Мама оставила пирожки, села напротив меня, умоляюще посмотрела мне в глаза и проникновенно попросила:
      – Будь другом, сделай так, чтобы я не пошла на собрание... Терпеть не могу родительские собрания... Одеваться, краситься... Не люблю, когда все друг на друга пялятся, а потом за глаза обсуждают, кто во что был одет... Да и, наверное, в дневнике ничего хорошего я не увижу, как всегда...
      – Ладно, так уж и быть, – великодушно согласился я.
      Мама вскочила со стула и радостно закричала:
      – Ур-ра! Спасибо! Ты самый лучший сын в мире! Я не пойду на собрание! Ура!
      Вот такая она, моя мама. Просит меня, чтобы я разрешил ей не ходить на собрание.
      Как бы я хотел всегда видеть маму такой счастливой...
      Однако теперь, после всего, что произошло, мама улыбается редко и во всем винит себя, дескать, если бы она не увидела то объявление, ничего не случилось бы. Я успокаиваю маму, но она все равно терзается, что виновата она одна. Нет, не она виновата, а... судьба.
      На следующий день мы отправились к моему психотерапевту Любови Ивановне, и она сказала, что этот лагерь открыла ее хорошая знакомая – кандидат психологических наук, умница, красавица, деток обожает... Лагерь помог справиться с проблемами уже сотням подростков! И убеждала, что и мне он поможет... Правда, эта знакомая вечно в разъездах, никто ее давно уже не видел, – вот такая она занятая.
      Короче говоря, мы купили путевку в этот проклятый лагерь.
 
      Несмотря на утро, в автобусе было очень жарко. Так жарко, что хотелось забыться, отключиться, лишь бы не вдыхать горячий воздух. От жары не спасали ни ледяной квас, ни минеральная вода, ни моя любимая пепси.
      Пыльные двойные окна были закрыты наглухо, между ними лежали мертвые мухи и висели в своих паутинах скукоженные пауки.
      Я оттянул майку и подул на тело через горловину.
      – Вот жара, да? – спросил пробирающийся по проходу парень. Недолго думая, он уселся рядом со мной на соседнее сиденье.
      – Ага.
      – А говорили: заграничный комфортабельный автобус, кондиционеры, холодильник с напитками, все дела! Жуть, а не автобус! Ха, подумаешь, что заграничный! Толку-то? А ты чего боишься? – внезапно спросил он, раскрывая чипсы. – Будешь?
      – Нет, спасибо, по такой жаре ничего не хочется.
      – А... Так чего ты боишься?
      – В смысле?.. – не понял я.
      – Ну, какой страх едешь лечить?
      – Клаустрофобию, я боюсь находиться в тесных закрытых помещениях, – наконец дошло до меня. – А ты?
      – А мне надо от кремнофобии и акрофобии вылечиться.
      – А это что такое?
      – Ну, кремнофобия – это боязнь пропастей, а акрофобия – боязнь высоты...
      – Понятно...
      – Тебя как зовут?
      – Влад, а тебя?
      – Женя. Так будешь чипсы?
      – Ну, давай, – ради приличия я выудил из пакета картофельный кругляшок, пахнувший сыром, и отправил его в рот. Стало почему-то еще жарче. Особенно на языке – он вообще был как наждак и горячий к тому же.
      Я искоса рассмотрел нового знакомого. На нем красовались яркая синяя футболка и красные шорты, по комплекции он был крупнее меня, но не полный, с темно-русыми волосами, обычным лицом... На затылке была длинная тонкая косичка.
      – Прикольная косичка, – сказал я.
      – Да, мне тоже нравится, – оживился Женька, – я ее уже три года отращиваю. Сначала меня в школе учителя ругали, а потом привыкли. Многие пацаны стали за мной повторять, но это уже ни на кого впечатления не производит... По-любому, копия не бывает лучше оригинала, – заключил он и раскрыл второй пакет чипсов.
      Автобус тронулся. Я посмотрел в окно и помахал рукой родителям. Они плакали, как будто я был моряком и они провожали меня в долгое далекое плавание. Признаться, у меня в носу тоже защипало...
      Через некоторое время, проехав по трассе, мы свернули на пустынную дорогу.
      – А тебя никто не провожал? – спросил я у Женьки.
      – Не-а, – махнул он рукой, – родители тоже на отдых свалили, их нет в городе. И в стране тоже – они на Кипр умотали.
      Потом Женька принялся бегать по салону, со всеми знакомиться и спрашивать, у кого какой страх. Ребята отвечали. Кто-то боялся летать на самолетах, кто-то темноты, воды, кошек, собак...
      Вскоре я привык к автобусу, и мне стало не так жарко. Он мерно качался, иногда подпрыгивая на выбоинах или на «лежачих полицейских», от жары меня разморило, и я задремал...
      Внезапно раздался жуткий вой. Автобус резко затормозил. В салоне наступила мертвая тишина. Сначала все замерли, смотря в сторону водителя, потом начали переглядываться.
      – Что это было? – спросил Женька. – Почему мы остановились?
      – Волки, – тихо сказал водитель, но его расслышали абсолютно все.
      Не сговариваясь, мы повскакивали со своих мест и столпились рядом с водителем.
      – Ни фига себе, – присвистнул Женька.
      Удивиться было чему. Прямо перед автобусом стояли три огромных волка с открытыми пастями и смотрели на нас. С зубов капали вязкие слюни и падали в дорожную пыль. Они явно не собирались уступать нам дорогу.
      – Что делать будем? – поинтересовался кто-то.
      – Ехать вперед. Они испугаются и разбегутся в стороны, – подал идею Женька.
      – А если не разбегутся? Что их, давить, что ли?
      – Но не стоять же нам тут три недели из-за них? – резонно заметил мой новый знакомый.
      – У меня есть ружье, – проговорил водитель.
      – Ой, дяденька, да вы сто! – заголосила какая-то низенькая худенькая конопатая девчонка с косичками и в больших очках. На ее зубах громоздилась мощная металлическая конструкция для исправления прикуса, из-за чего конопатая шепелявила. Такую штуку носила моя двоюродная сестра, и я знал, что «благодаря» брэкет-системе на время лечения появляются дефекты речи. Создавалось впечатление, что зубы девчонки целиком и полностью состоят из металла. – Нельзя зе зивотных просто так убивать!
      В автобусе наступил шум-гам.
      – Не по-человечески это!
      – Я в Гринпис напишу и про вас расскажу!
      – А я в «Юный натуралист»! Я туда узе писала! Как-то раз отдыхала у дяди в воинской сясти и видела, как солдаты сенков били! Правда, зурнал нисем не помог... – вспомнила конопатая.
      – Уберите свое ружье!
      – Не смейте трогать волков, они вам ничего плохого не сделали!
      – Сросьно рузье спрясьте, или я буду крисять! А-а-а-а! И-и-и-и!
      – Да замолчите вы! – не выдержав, прикрикнул потный водитель. Его, по-видимому, тоже раздражала жара. А тут еще эти неизвестно откуда взявшиеся волки и девчонки-активистки. – Не собираюсь я ни в кого стрелять!
      – А зачем зе рузье берете, а? – с ходу завелась та очкастая девчонка. Несмотря на свою хилую комплекцию, она, как я понял, могла любого скрутить в бараний рог, даже водителя. Интересно, чего боится она?
      – Если я беру ружье, это не значит, что я буду стрелять в волков, – сказал водитель и угрожающе посмотрел на активистку.
      Она ахнула и снова заголосила:
      – Ой, девоньки, спасайте! Он собрался стрелять в меня! Да только попробуйте! Да я! Да я!
      – Да заткнись ты, – не вытерпел и Женька, – без тебя тошно.
      – Ты меня не затыкай! А то я...
      Договорить девчонка не успела, я ее перебил:
      – Так что вы будете делать с ружьем?
      Волки, кстати говоря, до сих пор стояли перед автобусом. По пустынной дороге не проезжало ни одной машины.
      – Просто в воздух стрельну, – ответил мужчина. – Вдруг испугаются? А если нет, то...
      – Вот только попробуйте! – опять ожила девчонка. – Да я вам такое сделаю! Я усяствую в местном отделе защиты зивотных!
      – Успокойте ее кто-нибудь, – устало обратился водитель ко всем сразу. – Я имею в виду, что если предупредительный выстрел не поможет, то вызову спасателей, вот и все...
      Девчонка, снова открыв рот, захлопнула его и испепеляющим взглядом уставилась на водителя.
      Мужчина взял наконец ружье и высунул ствол в окно.
      – Подождите! – остановил его Женька.
      – Ну, что еще?
      – Вы это, патроны не тратьте, у меня есть пакет.
      Женька надул пакет из-под чипсов, высунул его в окно и с размаху хлопнул по нему второй ладонью.
      Волки вздрогнули, заметались из стороны в сторону и убежали в лесополосу.
      – Вот и все, – облегченно вздохнул водитель, – а некоторые боялись. – И красноречиво посмотрел на девчонку.
      Все успокоились и стали садиться на свои места.
      – Ну, поехали! – задорно воскликнул водитель. – Мы и так уже из графика выбиваемся из-за этих волков. Интересно, откуда они взялись? Сколько тут езжу – никогда их не видел. Да и живут ли они в рощах, а, защитница животных?
      – Сбезавсие из зоопарка зивут, но не долго, – отозвалась активистка. – В лесах они обитают обысьно...
      – Наверное, из зоопарка сбежали, – предположил водитель и завел автобус. И вдруг вспомнил: – Слушайте, ребята, я забыл вам сказать: под задним сиденьем у нас холодильник. Поднимите сиденье и, кто хочет, возьмите наши фирменные бутерброды.
      – Какой идиот додумался замаскировать холодильник под сиденье? – обратился ко мне Женька и, не дождавшись моего ответа, встал в очередь к холодильнику. Оказалось, что бутерброды захотели абсолютно все. Женька принес мне бутерброд, который представлял собой разрезанную пополам булочку, в ней лежали сплюснутая котлета, листья салата и мелко нарезанные соленые огурцы. Завернут бутерброд был в хрустящую бумагу, на которой я разглядел логотип лагеря: две сосны и палатка рядом с ними.
      – Неплохо было бы их разогреть, – размечтался Женька.
      – Ешь уже, – сказал я с набитым ртом. – По такой жаре холодные бутерброды в самый раз.
      – Вообсе, встретить волка на дороге – дурное предзнаменование, – громко сообщила конопатая девчонка.
      – Да ну тебя, – отмахнулся кто-то, – типун тебе на язык.
      Действительно, что может быть плохого в лагере? По-моему, лагерь есть лагерь, и бояться туда ехать не стоит. Что там может случиться плохого? Пойдет дождь, и мы не сможем ходить на море? Отключат воду?
      Так это не смертельно...

      Первый раз я испугался темного помещения, когда мне было пять лет. Мы обожали с друзьями заходить в высотные дома и кататься в лифтах.
      Но однажды (это было вечером) мы забрели в очередной дом, сели в лифт, проехали несколько этажей и... отключился свет. Лифт погрузился во тьму. Он стоял на месте и не шел ни вверх, ни вниз.
      В лифте были я, мой приятель Андрей и две девчонки, почти в три раза старше меня, с которыми мы всегда катались. Одна из них, Кристина, была большой выдумщицей и всегда рассказывала какие-то истории.
      – Что с лифтом? – спросила ее сестра Алена.
      – Сломался, кажется... – неуверенно сказал я.
      – А света почему нет?
      – А я откуда знаю?
      – Блин... – прошептала Алена. – Не дай бог его не включат, я же «Тропиканку» пропущу...
      – Подожди с «Тропиканкой», – проговорила Кристина и вдохновилась: – А вдруг мы отсюда никогда не выберемся? Вдруг лифт никогда больше не поедет? Лет через сорок наши высохшие тела тут найдут и...
      – Замолчи, а? – попросил я.
      Отчего-то мне стало страшно-страшно, жутко-жутко. Все воспринимали остановку лифта как обыденную вещь, вели себя спокойно, но я обнаружил, что боюсь.
      Лифт стоял между седьмым и восьмым этажами. В кабине было темно-темно, свет не пробивался даже в щелочку между дверями. Впервые в жизни мне стало так страшно... Никогда я так не боялся. А вдруг трос оборвется, и мы полетим вниз с седьмого этажа? Что от нас останется?
      Я почувствовал, что мне плохо, стало не хватать воздуха, на лбу выступила испарина, руки и ноги задрожали, на грудную клетку, казалось, кто-то с силой давил.
      – Был один случай, – задумчиво протянула Кристина, нарушив тишину во тьме.
      – Какой еще случай? – поинтересовался Андрей.
      Кристина воодушевилась и принялась рассказывать:
      – Однажды в каком-то городе отключили свет, вечер был, вот прямо как сейчас, и вдруг ни с того ни с сего начали обрываться тросы. Лифты вместе с людьми падали в шахты и разбивались. Другие люди, которые не были в лифтах, начали зачем-то выбрасываться из окон... Представляете? Все думали, что это конец света...
      – Да ладно заливать, – фыркнул Андрей, – не было такого никогда.
      – Было! Ну, может, тросы не обрывались... но люди из окон выбрасывались – руку даю на отсечение! И я даже вспомнила, где это было – в Нью-Йорке в 1957 году, я в газете недавно читала... – заверила Кристина.
      От ее рассказа мне сделалось еще хуже. Я оперся о стену лифта, чтобы не упасть от головокружения и внезапного приступа тошноты. Я вообще перестал дышать. Ноги меня не держали, мной овладел дикий, панический страх, я глотал воздух, как рыба, обливался потом, и, что самое ужасное, – этого никто не видел из-за густой темноты! Я не понимал, что со мной происходит, почему так плохо, мне мерещилось, что стены меня сейчас раздавят...
      – Э-эй... – просипел я, сползая по стенке лифта на пол, усыпанный окурками. – Мне плохо... Задыхаюсь...
      – Ой, не смешно, – отмахнулась Кристина и заволновалась: – В самом-то деле, когда свет включат? «Тропиканку» ж надо посмотреть...
      И в этот момент меня что-то ужалило в ухо. Потом оказалось, что это оса постаралась...
      Я вскрикнул.
      – Владик, с ума сошел, что ли? – осведомилась Кристина. – Что ты так орешь?
      – Меня кто-то в ухо ужалил.
      – А кричать зачем?
      – Не знаю. Я же не специально.
      Одновременно с укусом осы я обнаружил, что страх куда-то делся, словно я нажал на кнопку, дающую ему отбой. Я поднялся с пола. Через некоторое время вспыхнул свет и лифт, зажужжав, поехал. Вся компания вела себя как ни в чем не бывало, а я после этого случая начал замечать, что боюсь находиться в тесных закрытых помещениях... Дошло дело до того, что меня направили к детскому психологу, и он сказал, что у меня клаустрофобия в начальной стадии и что вылечить ее пока что легко. Однако лечение почему-то мне не помогало, я все так же боялся закрытых помещений, даже еще сильнее.
      Психолог сказал, что чаще всего основа для фобий, то есть страхов, закладывается в детстве, когда у детей еще несформированная, «мягкая» психика, которую очень легко травмировать, – что со мной и произошло. А эта гадкая оса только подлила масла в огонь, усилила эффект, хоть и вывела меня из состояния удушья и оцепенения.
      Я понимал, что бояться не надо, что закрытые помещения не причинят вреда, но... каждый раз, когда я оказывался в тесной комнате, мне становилось не по себе и, как тогда, в лифте, начинало не хватать воздуха, подкашивались ноги, я потел...
      Правда, со временем я научился контролировать себя, не показывать страх при людях так открыто, как наедине с самим собой, но все равно он мной овладевал, и я ничего не мог поделать.
      У меня создавалось впечатление, что страх жил своей собственной жизнью, что он становился словно материальным, набрасывался на меня, когда хотел... Страх рос, креп, набирал силы.
      Но и я тоже был не промах – старался не подниматься в лифте, не спускаться в подвал (я боялся, что дверь захлопнется и я окажусь замурованным), не ездить в метро. Родители выделили мне самую просторную и светлую комнату в доме... Окна в ней были голыми, то есть на них не висели шторы или жалюзи, все по той же причине – так мне казалось, что помещение больше. Некоторые люди, придя к нам в гости и заглянув в мою комнату, удивлялись и спрашивали, отчего на окнах не висят занавески. Я о своем страхе говорить с кем попало не любил, поэтому придумывал всякие объяснения: мол, на шторах скапливается пыль, а у меня на нее аллергия, да и солнечный свет полезен, благодаря ему вырабатывается в организме серотонин, который, кроме всего прочего, отвечает за хорошее настроение...
      Да, я отшучивался, но, что там скрывать, – все равно боялся.
 
      Наконец мы приехали в лагерь.
      Днем, примерно через пять часов после того, как автобус выехал из города, местность стала гористой. Потом мы ехали по настоящему «серпантину» – иными словами, по извилистым горным дорогам, вокруг росло много хвойных деревьев, и воздух был чистый, легкий.
      Вскоре показалось море, мы уже ехали по какому-то курортному городку. Отдыхающие ходили по улицам в купальниках и плавках, таскали под мышками надувные матрасы, пакеты с полотенцами... Настроение у меня, да и у всех, кто сидел в автобусе, было выше некуда!
      Последние несколько часов мы провели в полном молчании, каждый смотрел в окно, и изредка тишина прерывалась тяжелым нетерпеливым вздохом, который означал: «Поскорей бы искупаться и позагорать! Надоело париться в этом автобусе!»
      Все ерзали на сиденьях и обмахивались кто чем – веерами, журналами, ладонями... Это же просто пытка – ехать в жарком пыльном автобусе, когда в двух шагах от тебя море! Пальмы! Торговцы, продающие мороженое и кавказское лакомство – чурчхелу – нанизанные на нитку орехи, застывшие в виноградном сиропе.
      Но все когда-нибудь заканчивается, и мы наконец один за другим выпали из душного автобуса. Разбрелись около него, разминая спины и затекшие ноги.
      – Айда на пляж, чуваки! – завопил Женька. Все табуном помчались за ним. Море было метрах в ста от нас.
      – Ку-у-уда? – раздался голос водителя. – А вещи кто будет разбирать? Я? Нет уж, давайте-ка, шагом марш вещи разбирать, тут прислуги нету...
      Кстати, я забыл описать лагерь. Он представлял собой огромный дом из кирпича, окруженный высоким кованым забором. Сквозь него виднелись разные беседки, игровые площадки, цветочные клумбы, фруктовые деревья и раскидистые пальмы, впрочем, пальмы здесь были везде...
      Из дома вышла высокая симпатичная девушка с собранным на затылке пышным светлым хвостом. Одета она была в короткие оранжевые шортики и майку такого же цвета. По виду ей было лет восемнадцать, не больше.
      – Приветствую, орлы! – крикнула она.
      Мы все остановились и развернулись.
      – А это есе кто? – недовольно сморщилась та девчонка в очках. Интересно, она вообще когда-нибудь бывает чем-нибудь довольна?
      Девушка проинформировала нас:
      – Меня зовут Анастасия Абрамовна, но вы зовите меня просто Настей, я – ваша вожатая и одновременно будущий психотерапевт, я прохожу практику. Мы не любим формальностей, в нашем лагере дружеская и раскрепощенная атмосфера. Сейчас каждый берет свои сумки и идет за-а мной! – по-военному окончила предложение вожатая.
      Мы разочарованно вздохнули, с тоской посмотрели на море и поплелись к багажнику автобуса. Взяли свои вещи и пошли за Настей.
      – Просто Настя! – крикнул Женька, и по нашей многоголовой компании пронеслись смешки. Все поняли, что «Просто Настя» – отныне прозвище этой девушки на все лето. – А когда мы купаться будем?
      Просто Настя резко развернулась и зловеще сказала:
      – Никогда. Теперь я вас отсюда не выпущу. Вы – пленники лагеря...
 
      Наступило тяжелое молчание. Все переглянулись. Мне стало как-то неприятно, желудок скрутило...
      Тут вожатая залилась смехом и, чуть не падая на грядку огурцов, спросила:
      – Классная шутка, да? Я долго ее репетировала, целую неделю! Все люди такие предсказуемые, я была на сто процентов уверена, что кто-нибудь да и спросит, когда будем купаться.
      Смеясь над собственной шуткой, Настя махала на лицо ладонями с растопыренными пальцами, высушивая выступившие от смеха слезы, и долго еще приговаривала: «Ой, шутка – супер!»
      – А вообще, если серьезно, все зависит от вас, – перешла Просто Настя на деловой тон. – Чем быстрее разложите вещи, тем скорее ознакомитесь с правилами пребывания в лагере, и мы пойдем на мор-р-ре!
      Думаю, не надо говорить, что после такого заявления мы с утроенной скоростью пошли за Настей.
      В доме на окнах висели прозрачные шторки, на паркете лежали небольшие коврики с абстрактными рисунками, в горшках буйно росли цветы...
      – В каждую комнату селятся по два человека, – произнесла вожатая. – «Женские» комнаты на втором этаже, «мужские» – на третьем. Комнаты и компанию выбирайте по своему усмотрению.
      – Хоросо устроено, – одобрила девчонка в очках, – зенсины долзны проходить меньсе ступенек, чем музсины, меньсе подвергаться нагрузкам. Мы – прекрасные создания...
      Женька скептически на нее посмотрел, но ничего не сказал.
      – А мозно домой позвонить? – спросила очкастая. – Сказать родителям, сто хоросо, пости безо всяких происсествий доехала – если, конесно, не сситать того, сто меня суть не застрелили.
      На лицо Насти, покрывшееся неровными красными пятнами, легла тень.
      – Нет, пока что позвонить нельзя. Меняют телефонную проводку...
      – Да? Ну ладно... – разочарованно произнесла девчонка.
      – Кто хочет – может сходить на почту и дать телеграмму, – подсказала вожатая.
      Но никто на почту тащиться по жаре не захотел, и мы решили, что позвоним родителям, когда починят проводку или когда купим новые сим-карты. Оказалось, что здесь была местная связь, и наша прежняя связь тут не действовала.
      Мы с Женькой и еще несколько парней поднялись на третий этаж.
      – Ты будешь жить в этой, просторной комнате, – подмигнула мне Настя и отвела в конец коридора.
      По-видимому, она ознакомилась с «делом» каждого. Но откуда она узнала, как я выгляжу? В истории болезни же нет моей фотографии...
      – Классную комнату выбрал, – кивнул Женька, осматривая помещение.
      Комната и в самом деле была хорошей – большой, светлой. И страха перед ней у меня не было...
      После того как были разложены вещи, мы собрались в столовой на первом этаже. Выяснилось, что с Любой – именно так звали очкастую, никто не захотел жить. Она стояла и то и дело фыркала, показывая, что не очень-то этим и обижена.