Александр СЕЛИН
      ПАРАШЮТИСТ
      Мастер спорта международного класса Эдвардас Лацис совершал затяжной прыжок.
      Привычное состояние и наслаждение от пируэтов в двенадцатитысячный раз свободного полета сменилось тревогой, когда наступило время дергать за кольцо.
      Не поддается. Такое случалось, бывало, в богатой многолетней практике.
      Достаточно успокоиться и дернуть как следует еще раз . Эдвардас дернул, что аж волчком закрутило от нескомпенсированного импульса в воздушном потоке. Парашют не раскрылся. Еще разок. Не раскрылся снова... Картины свободного приземления вдруг вспомнились и представились в красках.
      - Допрыгался, - прохрипел Эдвардас, пытаясь глазами оттолкнуть землю. В последний раз сосредоточился и каменеющими руками рванул за кольцо в последний раз. Кольцо оторвалось и взмыло куда-то в воздух, чтобы начать набирать скорость. А парашют ... он не раскрылся, как будто его и не было.
      Хороший мастер встречает гибель спокойно. Вот и сейчас у Эдвардаса хватило хладнокровия обратить внимание , что кто-то летит сбоку.
      - Неужели Горбунов догоняет? ( Горбунов прыгал следующим)
      Но нет. Сбоку летел не Горбунов . Сбоку летела Смерть. Худая , в белом развевающемся балахоне. Смерть то раскидывала конечности , то группировалась, чтобы находиться на одном уровне с обреченным парашютистом.
      - Говори последнее желание , живо! - кричала Смерть, пытаясь быть слышной через шум и свист воздушных потоков . - Живо, тебе говорю!
      Лацис молчал, уже весь окаменевший.
      - Рюмку водки и закурить не предлагаю, - кричала Смерть, - не удержишь на такой скорости! Может быть, денежный перевод родственникам, а? Отомстить укладчику?
      Лацис не ответил.
      - Ну чего? Язык проглотил от страха? Давай желание, мать твою! Сейчас разобьешься. Живо думай, дурак!
      Лацис по-прежнему молчал, загипнотизированный приближающимся зеленым полем и растущей прожилкой поселковой дороги.
      - Ну, хоть что-нибудь... мне что ли за тебя думать? Все, уже нет времени. Считаю до трех: раз, два, два с половиной ... три!
      - Запасной парашют, - пролепетал Эдвардас ( другого просто не было в мыслях).
      Смерть удивилась, но все же кивнула головой.
      Тут же Лациса подбросило вверх. Обычное состояние, которое испытывает парашютист, когда раскрывается купол. А где-то внизу уже слышался вой "скорой помощи" и отчаянные крики.
      Парашют раскрылся на опасно малой высоте, и Эдвардас довольно больно ударился ступнями о почву, вовремя, правда, согнув ноги в коленях. Но долго не скидывал лямки парашюта и, влекомый ветром, долго тащился за куполом по траве. Он просто не обратил внимание на этот пустяк. Застывший, выживший, ошеломленный.
      Вот они, руки тянутся. Вот они, товарищи по команде. Инструктора, полковники , подбежавшие врачи. " Эдвардас, Эдик, живой!"- слышалось как из далекого-далекого радио.
      Лациса везли в город в гарнизонном рафике вот уже минут десять. За это время он не вымолвил ни слова и не ответил ни на один вопрос.
      - Дар речи потерял? - орал инструктор.
      Лацис покачал головой и продолжал глядеть в окно на пробегающую равнину. Все было похоже на сон в переходном возрасте, когда падаешь куда-то, вскрикиваешь и сразу просыпаешься. А тут... после такого, и не в постели, а в рафике... "Бред какой-то", - подумал Лацис , помахал ладонью, как бы освобождаясь от надоевшей мухи, потер виски и снова посмотрел в окно... Но сразу же охнул . На обочине дороги стояла знакомая худощавая фигура, которую Эдвардас всего несколько секунд в жизни видел краем глаза, но которую не забудет никогда. На обочине стояла Смерть. Уже не в белом балахоне, а в военном комбинезоне. Смерть обескуражено вертела головой, одной рукой чесала затылок, а другой пыталась голосовать.
      - Газу, водитель! - заорал Лацис.
      - Ну наконец-то, - обрадовался инструктор, - спел светик! А чего ж газу-то? Вон человека бы подобрали. До города еще километра три. Жестоко как-то. Давай вернемся, подберем человека.
      - Нет, быстрее домой, водитель, неважно чувствую ...
      - Может, все-таки захватим, а?
      - Нет.
      С женой Эдвардас даже не поздоровался, упал на диван и немигающими глазами уставился на трещину в штукатурке.
      - Тебе поесть? - Валентина, не дожидаясь ответа, захлопотала у плиты, привыкшая к немногословности мужа. И разбудила только после настойчивого телефонного звонка. - Бери трубку, Лацис, это Горбунов. Да чего съежился? Проснись, это Горбунов.
      Горбунов, хоть и считался лучшим другом Лациса, но по эмоциям и темпераменту был прямо ему противоположен. Он редко когда не хохотал и, несмотря на уважительный возраст (обоим было хорошо за тридцать), имел румянец.
      - Ну ты дал всем пропотеться! - хохотал Горбунов, - Я за тобой летел аж из виду потерял. Думал, все. Нервы, брат, у тебя, ха- ха-ха!
      - Я устал, Сережа, - Эдвардас попытался закончить разговор, не обижая Горбунова.
      - Понял, понял, - Горбунов опять захохотал, - подустанешь тут, ха-ха-ха! Ладно, я вот что... Ты где такой парашют оттопырил? Черный, с красными полосками, импортный, небось, а?
      - Импортный.
      - Он у меня если что... Я собрал. А то смотри, забудешь, спасибо скажу, сам попрыгаю.
      - Нет. Не стоит. Ты вот что, Сережа... - Лацис закашлялся. - Ты вот что, Сережа... Ты закопай его где-нибудь, ну... не понял? Как бы тебе объяснить... Ну ладно, потом сам закопаю, да-да, спасибо, спасибо, сплю. Эдвардасу приснилось ровно то, о чем он думал, засыпая, о том, как пишет рапорт об увольнении по причине... труднее всего было указать причину, чтобы по-доброму разойтись с дружным коллективом парашютистов, с которым он сросся, несмотря на нелюдимость, и который очень и очень любил. Приснился даже банкет по его поводу.
      Торжественная речь Горбунова, густо насыщенная парашютным юмором. Подарок друзей - памятный альбом и, наконец, самое главное - картина в масле. Где Лацис приземляется на запаске черного цвета с красными полосками. На этом месте Эдвардас проснулся.
      - Вставай, к тебе пришли, - Валентина его растолкала.
      Эдвардас зевнул и потащился в прихожую. В прихожей стояла Смерть. На этот раз Смерть выглядела очень интеллигентно и представительно - длинное пальто, шляпа, под пальто костюм, белая рубашка с галстуком.
      - Извини, что в позднее время, - Смерть потупила взгляд, - я не надолго.
      - Заходите, - Лацис, как запрограммированный, повел Смерть в комнату. Может, чайку?
      - Да, пожалуй, не откажусь, - Смерть, поправив галстук, уселась на край стула, - мне без сахара.
      - Валя, чаю! Может, поужинаете?
      - Спасибо, сыта, - Смерть с любопытством оглядела комнату и отхлебнула из принесенного чайного бокала. - Я, собственно, вот по какому вопросу, Лацис.
      - Вам известна моя фамилия?
      - Ну еще бы, с информацией у меня дело поставлено... Черт возьми... нелепо как получилось... Лацис сидел ни жив ни мертв, взъерошенный и помятый спросонья.
      - Да не щипай себя, Эдвардас, не сон это... Нелепо-то как получилось, черт...
      - Чего нелепо? - пролепетал парашютист.
      - Понимаешь, Лацис, - сказала Смерть, - я спасла тебе жизнь.
      Лацис засуетился, заметался и начал, спохватившись, произносить какие-то слова благодарности, путаясь в деепричастных оборотах и падежах.
      - Я сейчас за коньячком слетаю, - как-то неуверенно закончил он.
      - Да не стоит, я ненадолго, да и не пью, бывает, конечно, но это так, в минуты слабости. Я хочу, чтобы ты понял, Лацис, что выжил по ошибке... нахаляву. Черт, затмение какое-то с этим парашютом... время - секунды. Я толком даже сообразить не успела, что к чему. Как-то на автомате твое желание и выполнила. Ей-богу, первый раз в моей практике такой конфуз. Парашютистов в твоей ситуации у меня было много, обычно либо матерились, либо там жену просили поцеловать, а так, чтоб запасной парашют попросить... бред какой-то... ну я и сдуру... И ведь раскрылся, черт его возьми!...
      - Да-да, спасибо, спасибо, - Лацис проснулся окончательно. - Я понимаю, у вас свой долг, своя работа, но уж если так получилось... Спасибо огромное, я вам обязан, не знаю, подскажите, как отблагодарить... может, я за коньячком все-таки?
      - Нет. Хотя... Нет-нет. Обязан, говоришь?
      - Да-да.
      - Вот это уже, Лацис, похоже на разговор по существу. Понимаешь, есть правила...
      и ты у меня как бы уже записан... но раз сама виновата... ну тогда год, от силы полтора...
      - Что полтора?
      - Год-полтора поживи и давай сам по-честному туда.
      - Куда?
      - Куда-куда. Туда. Откуда утром тебя вытащила сегодня. Дура рассеянная, черт, с этим парашютом. Лацис понял, в чем дело, побледнел, помолчал немного.
      - Ну мне же... мне же только 35.
      - Ну и что, 35? Хороший возраст, не ребенок, можно сказать, трагический возраст, в 20 преставился бы - неинтересно, ясно - конец... по глупости, в 60 -как-то само собой разумеется - рядовой случай, а в 35- это... Эх, недооцениваешь ты своего возраста, Лацис. В этом возрасте, понимаешь, наступает какая-то умная, осознанная смерть. Ну там, помнят долго. Друзья уважают. Недооцениваешь ты, Лацис, своего возраста. Кондуков с тобой прыгал?
      - Нет, он вообще был из другого гарнизона.
      - Вот видишь, из другого гарнизона, а знаешь, помнишь Кондукова, потому что Артем Кондуков в 34 навернулся, а не в 75. Молодец Кондуков, послал меня к едреной матери в роковые секунды и шарах об сарай с овцами! И никаких сантиментов. Мужчина! Ладно, Эдвардас, два года, но ни дня больше. Фу-х, самой противно, какие-то торги пошли.
      - На что я вам дался, - разволновался Эдвардас, - я жизнь люблю... Я жену люблю... Зачем? Ну есть же люди... Сами умереть хотят. Вон, на войне скольких косит... Мало вам? А я... я сейчас английский учу.
      - Ну и что? Я тоже учу.
      - В загрантурне собираюсь поехать...
      - Ну и что? Езжай в турне. Одно другому не мешает.
      - Я вам обязан, понимаю... Я очень прошу вас, раз уж вы меня спасли, будьте до конца благородны, дайте мне дожить, дайте мне умереть естественной смертью.
      Смерть ухмыльнулась.
      - А я бога молить за вас буду. Ни одного дурного поступка не совершу... обещаю.
      - Ладно, Лацис, ты не в монастыре, а я тебе не поп. "Бога молить", "ни одного проступка". Сказал бы "убью двоих вместо себя", я бы еще подумала, а он "Бога молить", тоже мне помощничек. А? Как насчет двоих?... Одного?
      Лацис опять побледнел, покрутил головой отрицательно.
      - Вон ты как, а то ведь смотри и суток не дам. Завтра же окочуришься. Ну, считаю до трех! Раз! Два! Два с половиной! Отказываешься?
      Лацис молчал.
      - Три! Лопнуло мое терпение. Теперь берегись, прибалт неблагодарный, Смерть быстро двинулась в прихожую, надела шляпу и пальто. - Надо же, два года ему пожить предлагала. Пока! Да, кстати, когда в следующий раз прыгать будешь?
      - Никогда. Я увольняюсь.
      - Ах, вот оно что, увольняется... Увольняйся, увольняйся. Умник. Давай, давай, на земле, брат, смерть подстерегает ничуть не меньше, чем в воздухе, и уж вовсе не такая почетная, поверь... Один такой упертый у меня в ванной захлебнулся после выпивки, вместо того, чтобы героем в танке сгореть! Да, кстати, парашют мой у Горбунова забери. Вернешь. Вещь, все-таки.
      - Да-да, конечно. Куда принести?
      - Я позвоню. Встречку назначим... Я подумаю. Спокойной ночи! Засеки время. И суток не дам, понял? Привет жене, привет команде. Не прощаюсь. Пока.
      Смерть ушла, хлопнув дверью.
      А Лацис, впервые в жизни заперев дверь на все три замка, повалился на диван и заснул сразу же.
      - Это кто вчера к тебе приходил? - поутру спросила Валентина.
      - Да так, знакомый, - простонал Эдвардас, понимая, что и на этот раз дело происходило не во сне.
      - Элегантный такой, вежливый.
      - Да-да, вежливый.
      - Ванную принимать будешь?
      - Нет. Ни в коем случае.
      И Эдвардас, вспомнив про парашют, позвонил Горбунову, который пообещал принести его через полчасика.
      Лацис решил не вводить Горбунова в курс проблемы, зная безрассудную самоотверженность своего друга во время опасности. Он просто забрал парашют и сообщил о твердом решении увольняться. Горбунов долго сидел, обхватив руками голову.
      - Нервы, говоришь, пошатнулись?
      - Да, Сергей, и со здоровьем что-то не то. А в нашем деле, сам понимаешь, если сомневаешься, лучше вовремя уйти.
      - Уйти вовремя, говоришь? Ты что, футболист, в 35 заканчивать? Да в нашем деле 35... это ж расцвет!
      - Так-то оно так, Сережа. Но с другой стороны, в 35 наступает какое-то умное, осознанное состояние, опять же, помнят долго, друзья уважают, Лацис закашлялся.
      - Не свои слова говоришь, Эдик, - Горбунов внимательно посмотрел Лацису в глаза.
      - Ох, не свои... кто-то тебя здорово накачал, - Горбунов посмотрел в сторону кухни, где по-прежнему суетилась Валентина, хмыкнул и перешел на шепот. - Не слушай ты баб, вот что я тебе скажу. У них одно на уме, чтоб муж никуда из дома не девался, чтоб как на привязи. Бабы, Эдвардас, это смерть наша, бабы, а не прыжки.
      Эдвардас вздрогнул.
      - По мне лучше уж разбиться в конце карьеры, чем на тахте сгинуть. Ну не сейчас, конечно, а лет так в 70! И плевать я на смерть хотел, дуру костлявую.
      - Тише, тише ты!
      - В общем, понял, не валяй дурака, - Горбунов заговорил нарочито громко. - Это пока между нами, Эдвардас, но про турнир в Кракове ты, наверное, слышал. Ну так вот, нас с тобой опять в сборную берут.
      - Правда? - Валентина вышла из кухни.
      - Услышала? Да, милая моя, - Горбунов приподнял Валентину за талию. Вот какой у тебя муж! Акробат свободного полета. Король филигранных прыжков! Ха-ха-ха!
      - Ой, молодцы, ребята, - заулыбалась Валентина.
      - Вот так-то, парень, - Горбунов подмигнул Лацису. - Прыгаем дальше. Вопрос решен! До остановки проводишь?
      - Конечно, - Лацис с грустью посмотрел на часы, вспоминая обещание Смерти расправиться с ним меньше чем за сутки, встал и пошел провожать Горбунова до автобусной остановки.
      На обратном пути яростный гул набирающего обороты двигателя заставил его обернуться. Из-за угла выскочил грузовик и, не сигналя, на полном ходу двинулся прямо на Лациса. Что-то знакомое показалось в улыбке водителя через непромытое лобовое стекло. Эдвардас охнул, успел сделать два шага в сторону и прыгнул в стриженые кусты пешеходного газона. Грузовик промчался и, не успев снизить скорость, врезался в задний кузов "Жигуленка", стоявшего на обочине.
      - Я тебе башку отверну! - водитель "Жигуленка", размахивая монтировкой, бросился вслед за водителем грузовика, но не догнал. Тот быстрыми широкими пружинистыми прыжками исчез из видимости. А расстроенный водитель "Жигуленка" поплелся к результату аварии.
      - Ты его успел разглядеть? - обратился он к Лацису, вылезающему из кустов.
      - Кажется, да. То есть нет.
      - Я тоже толком не успел, худющий такой, длинный, быстрый, поймаю убью! Ну-ка, что у него за номер? Та-ак, без номера. Написано "учебный".
      - Видал, как теперь учатся? Тебя чуть не сбил, а с машиной-то моей, а? Смотри, что сделал, скотина!
      Лацис покивал, сочувствуя, и, пробравшись через толпу зевак, быстрым шагом двинулся домой, оглядываясь во все стороны. Прошел пол-квартала, завернул за угол и позеленел. Прижавшись спиной к кирпичной панели пятиэтажки, за углом стояла Смерть и тяжело дышала.
      - Где он там? - быстро спросила Смерть.
      -Кто?
      - Ну, этот дурак с монтировкой.
      - Там, у машин.
      - Во придурок-то, разорался на весь город, монтировку схватил. Видишь, Лацис, не скоро культура привьется гражданам. Ну авария, ну виновата. Ну, можно б было спокойно договориться. Весь проспект собрал, придурок. Ну-ка, загляни за угол.
      Разошлись или нет?
      Лацис посмотрел.
      -Нет.
      -Ну ладно, иди-иди, мне сейчас не до тебя. Грузовик вызволять надо. Лацис робко зашагал, но усилием воли заставил себя обернуться.
      - Извините, вы это меня хотели грузовиком сбить?
      - Да не-ет, - улыбнулась Смерть, - не-ет. Если б я захотела сбить, то наверняка бы сбила, будь уверен. Так... покататься взяла. Вообще, дорожно-транспортное происшествие - способ ненадежный. Не стоит им пользоваться. Шуму много, а толку... сам видишь, никакого толку. Что это я... черт? Ладно, иди-иди, доживай свои часы. Сутки обещанные к концу подходят. Наслаждайся. Там тебе жена грибы жарит, аж по всему подъезду запах какой!
      Зайдя домой, Лацис, не говоря ни слова, вывалил грибы из сковородки в мусорное ведро.
      - Не покупай с рук, - буркнул изумленной Валетине.
      - Да я ж... в магазине!
      - Ну и что? Все равно не покупай!
      - А что покупать?! - Валентина разозлилась. - Взял и выбросил. Всегда грибы ел.
      Что за психи, Лацис? Вчера парашют домой притащил. Теперь щека расцарапана.
      Второй день на себя не похож! Что случилось? Выкладывай!
      Эдвардас обнял Валентину и с грустью взглянул на стенные часы.
      - Я попробую объяснить, погоди чуть-чуть.
      Лацис задумался и долго смотрел на секундную стрелку настенного циферблата, которая с беззаботной тупой радостью отматывала один за другим свои паскудные круги, потом переключил внимание на минутную, которая двигалась значительно медленнее, но двигалась не менее подло, с завидным упорством накрывая деления циферблата одно за другим. Часовая стрелка как будто совсем не двигалась. Но это была лишь кажущаяся неподвижность. Стоило закрыть глаза и на некоторое время забыться, а потом через некоторое время открыть, как эта, казалось бы, совсем безмятежная стрелка скакнет так, воспользовавшись вашей задумчивостью, что вы вздрогнете, как вздрагивают миллионы людей, опаздывая на работу или на поезд, как вздрагивают влюбленные, проспав свидание или регистрацию брака, как вздрагивают врачи реанимационного отделения, и как затем вздрагивают родные безнадежных больных. Остановись, время! Не двигайся, часовая стрелка. Но она движется. "Как все-таки быстро бежит время", - прошептал Лацис.
      - Чего?
      - Я говорю, как быстро бежит время. Валя, - он обнял жену. - Ты помнишь, Валя, тот день, когда мы с тобой познакомились?
      В это время раздался телефонный звонок. - Был ясный день, ты была в розовом платье, и я еще помню, у тебя были две смешные торчащие косички...
      Телефонный звонок повторился. Эдвардас тяжело вздохнул.
      - Не бери трубку. Валя! Ну так вот... Когда мы познакомились, ты была в розовом платье, я попытался в тот же день тебя проводить, но неловко уронил мороженое...
      Телефон по-прежнему не утихал.
      - Я тогда подошел к фонтану, чтобы вытереть брюки, а ты не стала ждать и убежала...
      - Я все-таки возьму трубку.
      - Меня нет. Валентина взяла трубку.
      - Его нет.
      - Я так расстроился в тот момент и думал, что больше тебя не увижу.
      Ходил сам не свой целую неделю. По нескольку раз в день подходил к фонтану, у которого мыл брюки, оглядывал все вокруг, пытаясь увидеть розовое платье...
      В это время в дверь постучали "Спартаком".
      - Но потом я узнал тебя в толпе, узнал не только по розовому платью... и косичкам...
      В дверь яростно беспорядочно забарабанили.
      - Не открывай дверь, Валентина!... И я тогда понял, что дело не в розовом платье...
      В дверь били уже ногой явно. Лацис вспотел.
      - Ну так вот, мы ели мороженое, и я пошел провожать тебя во второй раз.
      Попрощался, но потом развернулся и попросил поцеловать. Ты убежала снова. Мне было стыдно. И я опять целую неделю ходил сам не свой, по нескольку раз в день подходил к фонтану и смотрел, нет ли розового платья...
      В это время удары в дверь прекратились.
      - Господи, неужели проехало! - удивился Лацис, глядя на часы. С момента вчерашней угрозы сутки уже истекли.
      - Неужели! - и он, раскрасневшись, бухнулся в кресло.
      - Как ты хорошо только что говорил, Эдвардас, - сказала Валентина дрогнувшим голосом.
      В это время с улицы донесся молодецкий свист и вслед за этим булыжник разбил стекло в гостиной. Эдвардас вышел на балкон.
      - Ты что, сдурела? Ну ладно в меня, ты ведь в жену могла бы попасть!
      - А пусть не врет, что тебя дома нету! - крикнула Смерть, надвинув кепку и засунув руки в карманы. - Ну че застрял? Выходи на улицу!
      - Нет. Не выйду.
      - Так, - Смерть закурила папироску, чтобы сосредоточиться, - та-ак... А где парашют? Парашют мой где? Гони живо!
      - На, забери! - Лацис скинул парашют с балкона. - Забери свой парашют и проваливай, чтоб я тебя больше не видел!
      - Чего-чего? Крутой, что ли? Ты что думаешь, сутки дала тебе продержаться и все!
      Распрощались? - Дала мне продержаться. Сперва грузовик водить научись, дура костлявая! Вали отсюда!
      - Та-ак, та-ак! Вот он как заговорил! Ты кого это дурой костлявой называешь, ты, козел? Свою спасительницу? Нахаляву живешь, понял?
      - Это кто нахаляву живет, ты, как тебя там?
      В это время Валентина вышла на балкон.
      - Не связывайся с хулиганами, Эдвардас. Пойдем, ты так хорошо мне только что говорил.
      Эдвардас вернулся в гостиную, успокоился. И минут через десять, сбиваясь, с большим трудом, но все же завершил начатый монолог.
      С этого дня Валентина не могла нарадоваться на аккуратность и, как ей казалось, чрезмерную добросовестность Эдвардаса. Он сделал глазок в двери, закрывал балкон на все шпингалеты. Был чрезвычайно осторожен в обращении с электроприборами и газовой плитой. Не брал в рот ни капли спиртного и пользовался душем, а не ванной.
      - Так лучше. Бодрит, - улыбался жене.
      А на прогулках всегда искал подземный переход, прежде чем перейти на другую сторону улицы.
      - Слушай, мне кажется, в тебе прорезается настоящий прибалт, - заметила как-то Валентина, все эти изменения в муже ей нравились. - Такой аккуратный стал, собранный, как все в Прибалтике.
      - Видишь ли, - задумывался Лацис, - родина моих предков - Латвия, была в постоянной опасности по множеству различных причин. Видимо, это и приучило наш народ к пунктуальности и порядку. Причем опасность эта давала о себе знать каждый день. И не только в воздухе, но и на земле и в воде. Ты знаешь, даже в ванной латышам нельзя было расслабляться.
      - Почему? - удивлялась Валентина.
      - Видишь ли, теплая, плещущаяся вода ванной убаюкивает, притупляет бдительность латыша, можно расслабиться и захлебнуться, особенно если пьян, вот почему латыши и мало пьют к тому же...
      Уволиться в запас Эдвардасу так и не дали. Горбунов сам лично разорвал его рапорт, сказав руководству, что "это у него пройдет, я знаю", убедил руководство дать Лацису отпуск, чтоб тот "одумался", подумал-подумал, да и сам взял отпуск из солидарности с другом. Обе пары - Горбуновы и Лацисы решили отдохнуть, как обычно вместе, и как обычно, в Крыму, в ведомственном санатории.
      Вода морская всегда хорошо бодрит. Особенно человека средней полосы, устающего от тягучего городского зноя.
      Смена климата и солевого содержания воды лечит лучше, чем время, притупляя душевные раны и тяжелые воспоминания.
      Люди, едущие на курорт, не осознают, зачем они едут. А потом отчитываются в виде загорелых тел, фотографий на фоне пальм и морских самодеятельных сувениров.
      Никакой суперспециалист в никакой сверхответственной командировке не готовит отчет с такой тщательностью и с первого дня, как курортник, собирающий доказательства о своем пребывании на берегу моря. Чтобы потом полгода доказывать себе и другим, что он там был, что там действительно хорошо и что "ах, как жаль, что вы туда тоже не поехали."
      Не загорай, не фотографируйся, не собирай сувениры и тогда действительно отдохнешь, а совсем не растеряешь впечатления, когда на вопросы сослуживцев "ну как там, в Крыму?", ответишь: "В каком Крыму? Нет, я все лето просидел в Балашихе." По крайней мере, от тебя отстанут.
      Эдвардас Лацис впервые в жизни правильно отдыхал на курорте. Потому что на все прежние ценности ему было наплевать. А поэтому климатические и природные перемены медленно, но верно делали свои целительные дела. И учитывая, что катер, на котором он катался уже три раза, не тонул, экскурсионный автобус не переворачивался и ни разу его не отравили в столовой, то на смену тревоге постепенно приходило состояние жизненного оптимизма. Один раз, правда, когда Эдвардас вечером бродил в горах, какой-то булыжник сорвался сверху и прогремел в полутора метрах от него. Лацис долго смотрел на склон горы и на вершину, но никого, кто б это мог сделать, не обнаружил.
      Сон, правда, снился ему один и тот же каждую ночь, но зато все в более радужных цветовых интонациях. Фиолетовые оттенки заменялись голубыми. Пасмурное небо, какое было во время того памятного прыжка, все больше наполнялось солнечным светом. Уже и черная запаска выглядела не столь мрачно. И Смерть - сама приветливость и доброта...
      Он видел себя во сне со стороны, от третьего лица. И сон происходил в замедленном состоянии. Вот летит куда-то оторванное кольцо. Вот появляется Смерть в белом развевающемся балахоне. Вот они крупным планом. Оба смеются и о чем-то оживленно говорят. Вот Смерть хлопает его дружески по плечу. И на опасно малой высоте раскрывается черная запаска. Вот Лацис, вытянув ноги, касается травы. Вот сгибаются ноги в коленях. Раскидываются руки для равновесия. Или даже нет. Победно вскидываются вверх. Жесты одобрения инструктора. Ну и, конечно, болельщики с цветами. Эдвардас улыбается и тащится вслед за куполом, влекомый порывами ветра. Он не скидывает лямки парашюта. Он не делает этого специально.
      Он просто не хочет их снимать. Что, вообще говоря, идет вразрез с инструкциями.
      - Что-нибудь хорошее приснилось? - спрашивает Валентина.
      - Да, Валя, мне только что приснился хороший сон.
      Ведомственный санаторий действительно оздоровлял. Обе пары отдыхали с удовольствием, много смеялись и, как в прежние курортные сезоны, о проблемах не вспоминали вообще. Даже Эдвардасу нет-нет да подумывалось, а не поспешил ли он с решением "завязать" с парашютным спортом. Все недавние неприятности казались уже далекими, более того, завершенными. Так думалось все больше и больше с каждым новым беззаботным курортным днем.
      Солнце, воздух, трехразовое питание и прогулки на катере - все это было регулярно. Вечерами - гитара. А также анекдоты и воспоминания Горбунова с имитацией некоторых парашютно-акробатических хитростей на комнатном пятачке.
      Грязевые ванны Лацис, правда, по-прежнему избегал, а вот к выпивке начал приобщаться. Да и как не приобщиться в санатории, да еще в Крыму, под гитару, под анекдоты, да еще в родной компании?
      - Да-а, обгорел ты, братец! - как-то раз Горбунов растолкал Лациса, заснувшего прямо на пляже. - После двух бутылок крепленого надо под грибок заползать. Иначе сгоришь. Спиртное загар усугубляет. Потерял ты осторожность, брат.
      Противоожоговая мазь, как известно, не помогла, и вечером у Лациса поднялась высокая температура. Горбунов попробовал несколько верных, как он слышал, народных способов от перегрева. Полил друга пивом, потом еще каким-то напитком, но все это опять-таки не помогло. Затем предложил помочиться ему прямо на обгоревшую спину, от чего Эдвардас отказался.
      - Да ну тебя! Позови доктора. Вот если доктор порекомендует, тогда мочись!
      И Горбунов поплелся на первый этаж санаторного корпуса поискать какого-нибудь врача. Долго отсутствовал, но наконец вернулся с худым, как жердь, доктором в белом халате и темных очках.
      - Лягте на живот, больной! - скомандовал доктор, сразу же, как только вошел в номер, - И майку снимите. Затем присел возле и принялся водить пальцами по обгоревшей спине, поглядывая то на спину, то на присутствующего в комнате Горбунова.
      - Ой, какие у вас руки холодные, доктор, - Эдвардас аж задергался.
      - Это не у меня руки холодные. Это у вас спина горячая, - прогнусавил доктор.
      Затем задумался о чем-то, покусал губы и попросил Горбунова оставить его с пациентом наедине.
      - Жить будет? - хохотнул Горбунов, покидая номер.
      - Вы так больше не шутите, - доктор строго осек Горбунова. - Это не смешно. - И повернулся к пациенту. - Вам сколько лет, больной?
      - Тридцать пять, а что?
      - Да так, ничего. Хороший возраст.
      Доктор встал, закрыл дверь номера на щеколду и еще раз провел пальцем по спине пациента вдоль позвоночника по всей его длине.
      - Ну и что? - Лацису надоела неопределенность, исходящая от доктора.
      - Случай у тебя, братишка, серьезный, - доктор перешел на "ты" и на ласковый шепот, - будем оперировать, дружок.
      - То есть как это оперировать? - Лациса аж подбросило.
      - Лежать!
      - Да я же всего-навсего обгорел!
      - Я же сказал тебе лежать, не оборачиваться! - доктор быстро открыл чемоданчик и закопошился в медицинских железячках. - Сколько их тут, -шептал он гнусавя. - Да все разные какие! - Казалось, он терялся от разнообразия звенящих штуковин. - Нет, эта слишком коротенькая... Вот эта. - Наконец в руке у него блеснул длинющий скальпель.
      - Что-то я не понял, вы шутите?... Оперировать. - Лацис послушно не поднимал головы, но весь напрягся. - Чего оперировать? Вы что, меня прямо здесь оперировать собираетесь?
      - А где ж еще. Не на пляже, верно? Чего откладывать? Дооткладывались... То есть хотел сказать - запустим болезнь...
      - Какую болезнь? Вы меня ни с кем не путаете, доктор?
      - Нет, не путаю.
      - У меня же кожа обгорела всего-навсего... Кожу, что ли, снимать будете... я не понял?
      - Не оборачиваться! - крикнул доктор.
      Однако Лацис заметил, что скальпель зажат почему-то у доктора в кулаке, а не в пальчиках. Лацис вскочил и сел на тахту, ему стало страшно.
      - Ты чего вскочил? Я же сказал лежать! - доктор развязно приближался.
      - Зря мы вас, доктор, побеспокоили по такому пустяку, - Эдвардас весь дрожал, - лучше пусть мне Горбунов на спину помочится.
      - Потом помочится. Все. Вызвали доктора - теперь вот просто так не уйду.
      - Я отказываюсь.
      - Ты что, против отечественной медицины?! Ты это брось! - прошипел доктор и, размахнувшись скальпелем, кинулся на парашютиста.