Для того, чтобы установился espirit de corps, администрации следует позаботиться, чтобы члены коллектива на всех уровнях получше узнали друг друга и прониклись взаимной симпатией, которая бы, в свою очередь, распространилась на выполняемую ими работу. Быстрого и эффективного способа достигнуть espirit de corps по-видимому, нет в природе, но все же я могу привести несколько проверенных на практике и оказавшихся для нас полезными приемов.
      С каждым новым работником, скажем, лаборанткой. проводит беседу начальник отдела кадров г-жа Кейден очень благожелательная и опытная дама, которая разъясняет девушке ее обязанности и права (часы работы право на отпуск, премиальную систему и т. п.). Она также вкратце описывает те цели и задачи, которые ставит перед собой институт, конкретные обязанности сотрудницы и перспективы, открывающиеся перед ней по мере приобретения опыта. Затем новую сотрудницу представляют непосредственному начальнику и коллегам, один из которых знакомит ее с другими лабораториями и службами, с тем, чтобы она как можно скорее начала самостоятельно ориентироваться в институте.
      Ежедневно в четыре часа дня мы устраиваем совместные чаепития. В дополнение к этому недавно мы установили обычай устраивать в помещении Студенческого союза товарищеские ужины, на которых в качестве хозяев выступают начальники различных подразделений. Они могут попросить трех-четырех своих коллег придать вечеру более "светский", чем обычно, характер и внести разнообразие в тематику бесед.
      Для создания здоровых межличностных отношений в коллективе важно также найти верный тон в контактах между сотрудниками разных рангов. Чрезмерная фамильярность между начальниками и подчиненными подрывает дисциплину. Научный сотрудник, склонный заводить любимчиков или, когда он в хорошем настроении, заигрывать с лаборанткой, не сможет в дальнейшем потребовать от нее безропотного выполнения скучной, а подчас и неприятной работы.
      В равной степени неприемлемы и чрезмерные выражения почтения к начальству. Если человек не пользуется авторитетом, то он и не заслуживает уважительного обращения, если же пользуется -- лесть его только оскорбляет, ибо льстец наивно полагает его тщеславным. Когда сотрудник останавливает меня в коридоре вопросом: "Могу я кое о чем вас спросить, сэр?", он уже во всяком случае сделал это, прервав ход моих мыслей. И потом -- как я могу сказать "нет"? Если вопрос действительно срочный и требует моего немедленного вмешательства, то почему бы не обойтись без предисловий, а если дело может и подождать, то почему бы не воспользоваться одной из многочисленных возможностей (ежедневные обходы лабораторий и патологоанатомические конференции), предусмотренных именно для консультаций?
      Все бесчисленные формальные способы выражения почтения раздражают. Нет ни малейшей необходимости распространяться о величии научных достижений шефа в его присутствии, так же как нет ничего более бессмысленного, чем сразу втроем кидаться открывать ему дверь. Скорее наоборот: если вы думаете, что шеф сделал что-то не так, то объективная критика не принесет никакого вреда. Если вы правы, и если он -- разумный человек, то он будет только приветствовать критику и сумеет подвергнуть свои действия корректировке. Если же вы ошибаетесь, то сможете проверить это, высказав свои сомнения и проследив за реакцией окружающих.
      Когда я был ребенком, наибольшее влияние на формирование моих умственных способностей оказали моя гувернантка мадам Тотье, а позднее -- мой учитель философии д-р Богнар. Я искренне любил их обоих, но -- должен признаться -- в разговорах со своими школьными товарищами отзывался о них как о сварливых стариках. Уверен, что, даже если бы они и услышали эти слова, то скорее всего не обиделись бы, потому что также любили и понимали меня. Из-за политических пертурбаций в Европе оба они на старости лет оказались в крайней нищете, и в моем сердце вновь возникло теплое чувство, когда они именно ко мне обратились за помощью, вовсе, впрочем, не сомневаясь в том, что получат ее, хотя мы и не виделись несколько десятков лет.
      Для создания в институте обстановки взаимопонимания необходимо, чтобы уважение проявлялось естественным образом, а не формально. Я страшно не люблю просить кого-либо делать для меня скучную и неприятную работу, но если он чувствует, что мне это нужно, и делает ее без всяких просьб, я испытываю к нему глубокую благодарность. Когда кто-то по собственной инициативе остается до позднего вечера, чтобы помочь мне закончить нужную, как ему известно, работу,-- это создает то самое чувство товарищества, которое нам всем так необходимо. Особую признательность испытываешь в том случае, когда тебе оказали помощь, ни словом не обмолвившись об этом. Такие примеры проявления доброжелательности и взаимного уважения вызывают у нас в свою очередь взаимную симпатию. Стандартная фраза "Мы все -- одна большая счастливая семья" из-за частого употребления ее в сфере бизнеса сведена до уровня пошлости, но все же в нее можно вдохнуть реальное содержание, и особенно в условиях медицинского научно-исследовательского института, где порочная система личной выгоды сведена к минимуму.
      В заключение--несколько слов о признании заслуг. Мы слишком часто говорим об ошибках и о необходимости их исправлять, совершенно забывая об успехах и их поощрении, ибо это происходит без нашего участия. Я уже много раз говорил о естественной потребности ученого в словах одобрения и поддержки и о том, что это качество присуще всем людям, независимо от их профессии. Лица, ответственные за работу целой группы людей, никогда не должны забывать высказывать благодарность и удовлетворение хорошо сделанной работой. Не бойтесь вызвать у ваших коллег чувство "головокружения от успехов", ибо такая опасность весьма незначительна в сравнении с угрозой апатии, которая может возникнуть по причине вашего безразличия.
      Помните: люди--не машины, им нужна толика личного участия. Доброе слово, сказанное ночному сторожу или уборщице, комплимент -- машинистке (но не в тот момент, когда, как вам кажется, настала ее очередь получить комплимент, а тогда, когда она действительно хорошо выглядит) могут с течением времени внести свой вклад в espirit de corps.
      Не откладывайте работу.
      Делайте ее сразу. "Делай все сразу!" -- такой девиз официально принят в нашем институте. Все, что только может охватить человеческий разум, рано или поздно будет открыто. Поэтому для каждого отдельного ученого проблема заключается в том, чтобы успеть на протяжении своей жизни сделать как можно больше. Для меня, похоже, этот вопрос стоит наиболее остро -- а может быть, просто я чересчур чувствителен к пустой трате времени? Посмотрим, как я реагирую в таких случаях.
      Допустим, на патологоанатомической конференции мы решили провести эксперимент, для которого в данный момент нет необходимых материалов. У нас нет, к примеру, трех книг, в которых описаны кое-какие технические детали эксперимента, и двух реактивов, достать которые можно только в учреждении, находящемся на другом конце города. В этом случае было бы разумно попросить кого-нибудь из ассистентов сделать соответствующие пометки и вернуться к этому вопросу, когда будет в наличии все необходимое для начала работы.
      Теперь допустим, что ассистент ничего не забудет и сделает все, "как положено". Он пойдет к г-ну Брюне, который отвечает в нашем институте за снабжение, объяснит ему, какие реактивы нужны, и попросит "как можно быстрее" заказать их. Г-н Брюне выпишет требование и с очередной корреспонденцией отошлет его нашему начальству, которому, прежде чем поставить подпись, требуется предварительно убедиться, что расходы отнесены к нужной статье. Затем со следующей корреспонденцией запрос попадает в отдел снабжения Университета, где будут проверены номер счета, по которому мы собираемся проводить закупку, и соответствие последней перечню затрат, разрешенных финансирующей организацией. Когда все это будет проделано, надлежащим образом оформленный запрос посылается поставщику, и недели через две почта доставляет нам либо препараты, либо письмо, извещающее нас о том, что их нет в наличии.
      И это еще при условии, что бумага не встретила на своем пути никаких препятствий. Обычно же без них не обходятся. Либо заказ попал не в ту инстанцию, либо название препарата оказалось перепутанным, и мы вместо адреналина получили адреналон, либо посылку неправильно адресовали, так что она попала на другой факультет...
      Я же предпочитаю действовать следующим образом -- вызываю г-на Брюне по внутренней связи прямо из патологоанатомической лаборатории и прошу связаться с поставщиком. Он созванивается и тут же выясняет, имеются ли в наличии необходимые препараты. Если да -- отправляет посыльного на такси (оплачивая транспортные расходы наличными деньгами, предназначенными для мелких расходов) и через пару часов препараты уже в лаборатории. Все формальности и в этом случае необходимо выполнить, поскольку мы должны отчитываться за расход средств, но это делается в форме "авансового отчета", когда эксперимент идет полным ходом.
      Я избавлю вас от подробного изложения формальностей, необходимых для получения нужных книг, если их нет в институтской библиотеке. Но по той системе, которую предпочитаю я, рассыльный захватит их на обратном пути, возвращаясь из фармацевтической фирмы, и мы получим их одновременно с препаратами. Такая экономия времени и сил определенно стоит того, чтобы тебя слегка пожурили за слишком частые отступления от заведенного порядка. Дело, разумеется, несколько осложняется, если материалы должны поступить из другого города. Но и тогда стоимость междугородного телефонного разговора и дополнительный расход на пересылку авиабагажом -- не такая большая цена за те огромные преимущества, которые дает система "Делай все сразу".
      "Доверяй, но проверяй".
      Если заказ не удалось выполнить немедленно, следует по крайней мере убедиться что о нем не забыли. Если требуемые препараты будут для нас специально синтезировать и если это займет три недели, то неизменно пунктуальный г-н Брюне делает пометку в своем календаре и незадолго до истечения назначенного срока звонит с целью убедиться, что о нас не забыли. Принимая во внимание обилие дел, которые одновременно ведутся в большом научном учреждении, порой поражаешься, насколько эффективно следовать принципам "Делай все сразу!" и (если уж это никак невозможно) "Доверяй, но проверяй". Требуется, однако, некоторое время, чтобы люди свыклись с подобной установкой вести дела, но в результате она сравнительно легко входит в привычку; правда, какие-нибудь запутанные и нудные процедуры тоже становятся привычными, но тут уж надо учитывать разницу между привычками полезными и бюрократическими.
      "Латотропизм" и проверка на месте.
      "Латотропизм --(от греч.-- "lathos" -- "ошибка" и "trepein" -- "обращать") -- это термин, обозначающий особый инстинкт, позволяющий его обладателю немедленно обнаружить ошибку (даже единственную) в большой и безукоризненно выполненной работе. Это слово изобретено моими ассистентами в ходе хитроумной кампании по возложению на меня ответственности за их ошибки. Они утверждают, что я -- к радости или к несчастью -- наделен сверхъестественным "латотропизмом", ибо, хотя институт функционирует практически безупречно, куда бы я ни сунулся, я немедленно натыкаюсь на ту единственную ошибку. которая там имеется. Одно из проявлений "латотропизма"-- это, скажем, если вы, бегло пролистывая десятистраничную рукопись, обнаруживаете все три допущенные машинисткой ошибки, либо, глядя на стойку из сотен клеток с крысами, инстинктивно замечаете единственную бутылочку для воды, которая оказалась пустой.
      Проверка на месте -- это контроль, ограниченный несколькими ключевыми или случайно выбранными пунктами. Лучший способ управления и контроля в сложной по структуре организации -- это проверка на месте, направляемая "латотропизмом". Проверка на месте означает логически обоснованную и сознательно спланированную систему контроля и, следовательно, она поддается объяснению. "Латотропизм" же -- инстинкт, основанный, по-видимому, на подсознательной оценке прошлого опыта; механизмы его действия проанализировать невозможно. В силу этого ограничим наш контроль проверкой на месте.
      Руководитель большого научного учреждения отвечает практически за все: и за исследовательскую, и за педагогическую, и за административную деятельность Он может и должен перекладывать ответственность за отдельные направления работы на заведующих соответствующими подразделениями, но, если те ошибаются, то руководителя справедливо обвиняют в отсутствии должной проницательности при подборе сотрудников. Вышестоящие инстанции, финансирующие организации, просто читателей интересует лишь качество и достоверность выполненной вами работы, а вовсе не доводы, назначение которых -- перекладывать на кого-то ответственность в случае неудачи. Настоящему ученому всегда нужно, чтобы руководимое им подразделение функционировало безупречно, поскольку выполняемая работа представляет для него интерес независимо от того, будут его укорять за просчеты или нет. Ни один человек не в силах самостоятельно выполнять или хотя бы детально контролировать весь объем работы большого института, а раз делать это все-таки надо, то приходится прибегать к особым приемам.
      И опять позвольте мне обратиться, насколько это возможно, к собственному опыту. Именно страх перед ошибками заставляет меня строить всю работу на применении таких методик, которые я могу контролировать сам. Ежедневно я наблюдаю за поведением подопытных животных, проверяю все патологоанатомические анализы и просматриваю все гистологические срезы. Хотя все это отнимает массу времени, я нахожу, что не зря трачу его, поскольку в результате имею все шансы выявлять вероятные ошибки, допущенные в ходе экспериментов. Кроме того, принимая непосредственное участие в наиболее значительных сторонах нашей деятельности, я получаю прекрасную возможность осуществлять индивидуальное обучение сотрудников.
      Работа над статьями и книгами -- это еще один вид деятельности, в ходе которой проводится анализ и оценка полученных результатов, не искаженных чужими ошибками. И если результаты окажутся недостаточно убедительными, нам некого винить, кроме самих себя.
      Руководить исследованиями, в которых применяются экспериментальные методики, значительно сложнее. Принципиально новую процедуру -- скажем, новую хирургическую операцию,-- я предпочитаю разрабатывать самостоятельно. Но когда результаты удовлетворяют меня, ее широкомасштабное внедрение я должен передать в руки своих сотрудников. Если успешное выполнение хирургической операции можно объективно проверить при вскрытии, то с контролем правильности применения других методик дело обстоит иначе. Здесь-то и надо прибегать к проверке на месте. Лучшее, что я в состоянии сделать, -- это обходить все отделы и следить за выполнением различных процедур в более или менее случайном порядке, обращая при этом особое внимание на те виды работ, в выполнении которых могут быть допущены ошибки. Подобные проверки помогают установить, как приготовляются растворы и проводятся инъекции в фармакологическом отделении, или выяснить, понятны ли студенту принципиальные моменты того, что он ранее делал, быть может, чисто механически. Невозможно проверить правильность составления тысяч библиотечных карточек, но несколько из них на выбор можно тщательно просмотреть. Конечно же, в такого рода деятельности "латотропизм" оказывает очень большую помощь.
      Не знаю, как это получилось, но я однажды заметил, что пятилитровая бутыль спирта в комнате машинистки, которая еще вчера была полной, оказалась пустой. Меня не вполне удовлетворил ее ответ, что спирт ей понадобился для чистки пишущей машинки, ибо шрифт был грязным.
      Трудно объяснить, почему у меня несколько лет назад внезапно вызвали недоверие величины стандартных ошибок в таблице, подготовленной одним из ассистентов. Когда я попросил его проверить таблицы, оказалось, что он не умеет вычислять стандартные ошибки.
      Невесть по какому поводу один мой приятель как-то рассказал мне, что видел прекрасные портреты Эйнштейна и Швейцера в доме у одной из наших самых толковых и грамотных лаборанток. Дело осложнилось тем, что именно эти портреты за несколько недель до того исчезли из нашей картинной галереи.
      Некоторые из прегрешений, обнаружением которых я обязан проверке на месте, или "латотропизму", либо тому и другому вместе,-- настолько незначительны, что не заслуживают серьезного внимания. Другие, напротив, могут сказаться на результатах. В заключение мне хочется привлечь внимание к одной из наиболее плодотворных возможностей использования проверки на месте -- выявлению апатии.
      Работа, выполняемая по инерции.
      Многое из того, что было некогда введено в качестве правила, выходит из-под контроля внимания, и работа, в которой уже давно отпала необходимость, продолжает выполняться.
      Помню, как в 1945 г., оставив работу в Университете Мак-Гилл, чтобы основать наш институт, я договорился со своим другом профессором Дж. Брауном (возглавлявшим тогда медицинский факультет университета), что буду снабжать его копиями всех карточек предметного, именного и реферативного каталогов, готовящихся для нашей библиотеки. Он в свою очередь согласился нести часть необходимых для этого расходов. Некоторое время наше сотрудничество шло очень хорошо, но в 1948 г. прекратилось, и я сказал занимавшейся этим девушке, чтобы она в дальнейшем не делала копий. Я выбросил все это из головы вплоть до 1953 г., когда случайно заметил под столом в библиотеке два огромных деревянных ящика. На мой вопрос об их содержимом мне ответили: "Копии всех карточек за последние пять лет. Мы все гадаем, для чего они могут понадобиться". Выяснилось, что девушка, первоначально занимавшаяся этой работой, вышла замуж и уволилась как раз через несколько дней после того, как я велел ей прекратить изготовление копий. Находясь в состоянии возбуждения от столь значительного события своей жизни, она, вполне понятно, забыла передать распоряжение относительно каталогов для профессора Брауна. Должен признаться, что в данном случае мой "латотропизм" продемонстрировал досадно замедленную реакцию.
      Я почти уверен, что такого рода работа, выполняемая по инерции, вряд ли может иметь место в нашем институте теперь, когда мы усовершенствовали методы управления и контроля. Но тем не менее это случается. Уделяя столько внимания контролю на месте, я убежден, что более или менее регулярная проверка всего, что делается, позволяет вносить изменения или даже прекращать те или иные виды работы, не соответствующие текущим требованиям.
      Не доказывайте, а показывайте.
      При осуществлении проверки на месте вы рано или поздно неминуемо столкнетесь с тем, что кто-либо из сотрудников заявит, что работу нельзя сделать так, как вам того хотелось бы. В этом случае не стоит заводить спор о том, может ли быть выполнена работа или не может; нужно просто самому продемонстрировать, как ее сделать. Если лаборантка говорит мне, что какую-то хирургическую операцию сделать невозможно, я просто беру и делаю ее. Никакие споры, никакие доказательства не могут сравниться по своей убеждающей силе с прямой демонстрацией, не говоря уже о том, что в ходе нее могут выявиться причины, которые мешают лаборантке выполнять работу предложенным мною способом. Чем чаще ученый самостоятельно работает в лаборатории, тем больше у него возможностей изучить технические приемы и при случае демонстрировать их.
      Лучший способ доказать, что какая-то работа, которую мы не в состоянии выполнить сами, может быть осуществлена,-- это продемонстрировать соответствующий пример; дело только за тем, чтобы найти для этого действительно подходящего специалиста. Я, предположим, не умею печатать на машинке; следовательно, если машинистка настаивает на том, что за рабочий день невозможно напечатать больше карточек и с меньшим количеством ошибок, чем она это делает сейчас, я оказываюсь перед необходимостью переубедить ее. И если я по опыту знаю что она неправа, то нет более простого способа продемонстрировать это, чем пригласить хорошую машинистку (но только в самом деле хорошую!), и ее работа послужит самым красноречивым доказательством. Такая система убеждения редко меня подводила.
      Как иметь дело с невротиками и психопатами.
      Мало кто догадывается (и еще меньше тех, кто готов в это поверить), что каждый десятый обитатель Северной Америки по меньшей мере один раз в жизни попадает в психиатрическую клинику. Значительно больше тех, кто подвергается лечению, когда повод не столь серьезен и потому не требует госпитализации. Наконец, тысячи людей нуждаются в лечении, но так никогда и не попадают к врачу в силу предубеждения или непонимания, а главным образом -- того обстоятельства, что для психически неуравновешенного человека в его состоянии нет ничего необычного.
      Определенную связь между "гением и безумством" подозревают уже давно (с. 88), и вполне естественно, что психические отклонения чаще всего встречаются у людей, ведущих необычный образ жизни. Солидный, уравновешенный гражданин, заинтересованный в прочной и спокойной карьере, становится фермером, торговцем врачом или инженером. Его ни в малейшей мере не привлекают такие необычные и неопределенные занятия, как поэзия, музыка, наука или литература, в которых успех зависит главным образом от оригинальности -- непредсказуемого и в значительной степени неконтролируемого отклонения от нормы.
      Все мы в глубине сердца верим в миф о "безумном гении". Нам даже хочется видеть в ученых эксцентричных, рассеянных чудаков, с тем чтобы, когда они совершат какое-то блестящее открытие, мы не так сильно ощущали свою посредственность.
      Не всегда, однако, признается тот факт, что даже вспомогательные функции в науке выполняют несколько необычные люди, во всяком случае -- такие, кто не может или не хочет заниматься рутинными видами деятельности. В определенном смысле это социально неприспособленные люди, однако их необычные пристрастия нередко заключают в себе большую социальную ценность. Любитель фотографии -- типичный буржуа -- скорее постарается овладеть профессией фотографа, нежели стать специалистом по микрофотографии, где объект съемки -- живая клетка. Девушка, которая хочет стать медсестрой, будет искать работу в больнице, а не в лаборатории, где ее пациентами скорее всего будут крысы. Типичный библиотекарь вряд ли заинтересуется классификацией научной литературы.
      Многие из тех, кто нашел себе место в научно-исследовательском институте, ранее испытывали свои способности на другом поприще, но безуспешно. Какую-то часть сотрудников составляют перемещенные лица, бежавшие от политических или религиозных преследований; есть и такие, кто не удержался на прежней работе из-за болезненной застенчивости, несовместимости с окружающими, неуравновешенности либо глубокого отвращения к рутине. Единственная общая черта, объединяющая всех этих людей,-- их отличие от "среднего человека" по личностным характеристикам или прошлому опыту. Какова бы ни была причина этих отличий, но такие люди создают в обществе определенные проблемы. Необходимо научиться извлекать пользу из их прекрасных, но несколько причудливых душевных качеств и держать под контролем их слабости. Но ни в коем случае не стоит избавляться от этих людей, хотя ужиться с ними совсем не просто: для этого может понадобиться редкий дар приспособляемости и понимания человеческой природы.
      Помимо людей с незначительными отклонениями, любой большой научно-исследовательский институт неизбежно привлекает изрядную долю людей, неврозы или даже психозы которых настолько сильны, что с ними не удается справляться. В этих случаях лучше всего как можно раньше прояснить ситуацию и устранить возмутителя спокойствия с минимальным шумом еще до того, как он успеет отравить атмосферу.
      По собственному опыту знаю, что в научных учреждениях наиболее часто встречаются люди с психическими расстройствами, вызванными навязчивыми идеями преследования и ненависти со стороны окружающих. Эти чувства могут породить акты мести воображаемым врагам. У нас работала одна лаборантка, которая так возненавидела своего непосредственного начальника, что решила довести его до сумасшествия. Начала она с классических анонимных звонков, изменяя голос и сообщая, что у нее есть верные сведения о его неминуемом увольнении. Когда это не сработало, она принялась обзванивать аптеки и рестораны, давая срочные ночные заказы на адрес своей жертвы, с тем чтобы не дать ему выспаться. В конце концов она прибегла к еще более решительным мерам. Когда ненавистного начальника не было в городе, она отправила к нему на дом работников похоронного бюро, которые поинтересовались у его детей, доставлено ли уже тело их отца.
      Подобные жуткие выходки -- исключительное явление. Наиболее распространенным способом мести страдающей неврозом лаборантки своему руководителю является преднамеренно испорченный эксперимент, а стенографистки -- безнадежно перепутанные нужные шефу документы.
      Когда имеешь дело с подобными агрессивными типами, самая большая трудность состоит в том, чтобы убедить коллег, что перед ними больные люди. Бессмысленные акты враждебности обычно приводят к бесконечным и пустым спорам относительно полной неоправданности такого поведения и к болезненным эмоциональным реакциям, когда на ненависть отвечают ненавистью. Нельзя ненавидеть слепого за то, что он слепой, и стараться убедить его в обратном; просто его не нужно брать на работу шофером. И все же объяснить, что в этом отношении психическая болезнь не отличается от физической, бывает крайне трудно.
      "Но где же пролегает граница между нормальным и ненормальным?-- спросите вы.-- Имеются ведь всевозможные переходные типы. Каждый злится, когда его несправедливо обвиняют, и нередко серьезное непонимание можно устранить, поговорив "по душам". Да и стоит ли исключать из сферы человеческих отношений такие категории, как чувства и доводы?" Конечно же, нет; просто приемлемых для всех случаев рекомендаций здесь не бывает. Самое "кустарное" правило, которому я следую,-- это отвечать человеку в зависимости от склада его характера: если он эмоционален, то теплотой, если рационален, то разумными доводами. Между этими типами людей нет четко очерченных границ, и переходы от одной крайности к другой достаточно постепенны. Но когда вы хорошо знаете человека, вы также знаете, в какой степени он отвечает за свои поступки и соответственно реагирует на ваши. Научитесь приспосабливать свои реакции, и вы почти не будете ошибаться.
      Посторонние отвлечения.
      Я и не собирался ничего затевать. Я просто возвращался после совещания в лабораторию, думая о своем. Эти новые наблюдения по нейротропной кальцифилаксии, которые мы только что обсуждали, открывают, похоже, широкие возможности для исследования нервной системы. Настроение у меня было хорошее, что называется "joie de vivre" ("радость жизни"). Поэтому, проходя мимо комнаты мисс Джонсон, я подумал, что хорошо бы сказать прилежной старой деве приветливое словечко. Она всегда такая отзывчивая, корпит до поздней ночи над моей рукописью о "тучной клетке", стараясь хоть на шаг меня опередить. В конце концов нам пришлось взять ей в помощь двух машинисток, и я беспокоился, хорошо ли они сработались.
      "Добрый день, мисс Джонсон! Как ваши дела?" -- сказал я в дверях с той ослепительной улыбкой, которая украшает мою физиономию только тогда, когда эксперименты идут успешно. "Добрый день, доктор Селье",-- ответила она, и я почувствовал, что ее обычно приветливые голубые глаза исказились от ужаса. Она подалась вперед, тщетно пытаясь прикрыть то, что лежало у нее на столе, своими пухлыми белыми руками и внушительным бюстом.
      Все, что я хотел,-- это задержаться на минутку у двери и полюбезничать, но ее необычный жест встревожил меня. Что тут происходит? Пока я шел от двери, она быстро закрыла ящик своего стола, но не так быстро, чтобы я не успел заметить чашку кофе с ободком губной помады, наполовину съеденное яблоко и "Стандартный англофранцузский словарь".
      Я всегда знал, что мисс Джонсон отличается завидным аппетитом и весь день жует, но, поскольку она прекрасная секретарша, какое это имеет значение? Сейчас же она явно пыталась скрыть свою работу, а печатать в рабочее время что-то постороннее -- это совсем на нее непохоже. Я не собирался задавать никаких вопросов, но все было настолько неожиданно, что я был заинтригован. Подойдя ближе, я уселся на стул как раз перед ее столом. Она нервно схватила листы, перевернула их, а затем принялась небрежно поигрывать чехлом пишущей машинки, складывая его и так и эдак, сначала на коленях, потом на столе пока он наконец не оказался поверх страницы, заложенной в машинку.
      Но было уже поздно. Я заметил имя Шекспира, напечатанное на машинке, а рядом на столе -- издание его трагедии "Юлий Цезарь". В том, что в моей книге о "тучной клетке" не цитировался Великий Бард, я был совершенно уверен.
      "О нет,-- подумал я,-- только не мисс Джонсон! Мисс Джонсон -- само воплощение добросовестности, верный друг, на чью абсолютную надежность я всегда мог рассчитывать... Это ей я поручил присматривать за другими!" И все-таки улика была налицо. Моя милая мисс Джонсон трудилась над сочинением для своих вечерних занятий по английской литературе, в то время как я с нетерпением ожидал свою рукопись! Я даже сейчас помню те две строки из книги, которую она пыталась спрятать:
      Друг переносит недостатки друга,
      А Брут преувеличивает их.
      Как бы там ни было, в мои планы не входило унизить бедняжку. Кроме того, вся эта сцена смутила меня ничуть не меньше, чем саму мисс Джонсон. Нужно было срочно найти какой-то достойный выход из создавшегося положения.
      -- Я как раз собирался спросить,-- услышал я самого себя,-- довольны ли вы теми двумя новыми машинистками, которые помогают вам работать над "Тучной клеткой"? Как вы думаете, втроем вы сумеете обойтись без сверхурочных? (О боже! Это был самый неподходящий вопрос, но он уже задан...)
      -- О да, сэр,-- воскликнула она, разражаясь потоком слов -- конечно, они пока еще не знают медицинских терминов, но, я уверена, они быстро научатся. Я вижу, что им не терпится показать себя на новом месте с самой лучшей стороны. И в любом случае мы ведь взяли их только временно. Поначалу, знаете, приходится следить за ними. Нельзя позволять им приобретать дурные привычки. Но в целом они освобождают меня от массы рутинной работы...