Из всего этого я могу извлечь лишь один урок относительно наиболее благоприятного для занятий наукой периода жизни: пока тема движется хорошо, держитесь за нее; когда все начинает приедаться и вы чувствуете, что погружаетесь в рутину,-- не расстраивайтесь, а просто меняйте тему. Всегда найдется такая работа, которая вдохновит вас своей новизной. По поводу наилучшего возраста для творческого научного мышления писалось много. Обобщать здесь трудно. Эварист Галуа (1811--1832) создал новую теорию алгебраических уравнений, представленную им Парижской Академии наук, когда был еще шестнадцатилетним школьником. В девятнадцать лет он опубликовал работу, которая стала классической и благодаря которой он был признан одним из величайших математических гениев всех времен. Впрочем, подобная "скороспелость" имеет место почти исключительно среди математиков, музыкантов, художников и поэтов. Вряд ли стоит ее ожидать в медицине, физике или химии, где необходимыми качествами являются опыт и эрудиция.
      Но все же и здесь есть исключения, Бантингу было двадцать с небольшим, когда он открыл инсулин, а Лаэннек изобрел аускультацию в двадцать пять. Огастус Уоллер был студентом первого курса университета, когда начал свои исследования "Уоллерова перерождения", происходящего в нервных волокнах, отделенных от ядра. Когда великий физиолог и физик Герман Гельмгольц опубликовал свои результаты по ферментативному действию дрожжей, когда Пауль Лангерганс открыл названные его именем панкреатические островки, вырабатывающие инсулин, когда Пауль Эрлих открыл "тучную клетку", все они еще учились на медицинском факультете.
      Трудно заниматься самоанализом, ибо мало кто из нас обладает достаточной объективностью, считая свои достижения не такими важными, чтобы их стоило использовать в качестве примеров. Кроме того, к концу своей карьеры мы можем утратить объективность до такой степени, что самое последнее и излюбленное наше наблюдение приобретет непропорциональную значимость. Мне было двадцать восемь лет, когда я описал стрессовый синдром, и пятьдесят пять -- когда "наткнулся" на кальцифилаксию, и вот сейчас мне в равной степени нравятся оба предмета исследования.
      Во всяком случае, важные открытия в медицине, сделанные в раннем возрасте, нередко остаются одиночными достижениями, за которыми не следуют другие проявления таланта. Правда, в ряде случаев они обеспечивают запас энтузиазма и научного материала "на всю оставшуюся жизнь" и ученый продолжает делать первоклассные работы, даже не создавая больше концепций, обладающих фундаментальной новизной.
      По словам Рише, в экспериментальной медицине "...значительная умственная продуктивность в среднем начинается в возрасте двадцати пяти лет, но в других науках этот пик ближе к тридцати пяти. Кроме того, существует так много исключений, что я не решаюсь сформулировать некое правило. Во всяком случае, очень редко бывает, чтобы выдающийся математик еще не представил доказательств своего гения к двадцати пяти годам, а выдающийся биолог не сделал ничего ценного к тридцати пяти... В целом же с возрастом изобретательность быстро уменьшается. Это обидно, но это правда. Когда человеку за пятьдесят, у него почти не бывает новых идей--он просто повторяет самого себя..." [16]. К счастью, не все из нас уверены в этом.
      МОЛОДОСТЬ И ЗРЕЛОСТЬ.
      Одни исследования лучше удаются молодым ученым, другие -более зрелым. Непредвзятый, свежий взгляд на вещи дается с большей легкостью, когда ты еще не перегружен знаниями и не скован устоявшимися навыками мышления. Монотонная, надоедливая работа не так приедается, если ты еще не успел сделать ее слишком много. Бесконечные часы стояния у лабораторного или операционного стола даются легче, когда ноги еще не износились за многие десятилетия их эксплуатации. Абсолютно новая оригинальная идея приходит, как правило (хотя и не всегда), в начальный период научной деятельности, т. е. тогда, когда самые первые и потому наиболее трудные препятствия на пути к подтверждению этой идеи могут быть преодолены относительно успешно.
      В то же время опыт и авторитет перевешивают все эти преимущества, как только дело доходит до сложных проблем координации и развития обширной области науки. В этом случае наиболее существенными становятся как раз те качества, которые формируются с возрастом: практика наблюдения, знакомство с множеством методов, широкое знание литературы и способность руководить в сочетании с опытом понимания своих коллег. Для широкомасштабной работы такого рода необходимы также значительные технические и финансовые средства и большой штат сотрудников. Ход такой работы ускоряется, если лежащая в ее основе концепция, равно как и ее автор, уже получили определенное признание в мире. В таком случае представители других областей знания скорее будут склонны вникать в специфические аспекты разрабатываемой проблемы.
      Все эти качества приходят лишь со временем. Вот почему руководство обобщающими исследованиями в широких областях знания лучше всего удается зрелым и опытным ученым. Впрочем, такая работа -- превосходная подготовка для молодых членов исследовательской группы. Как бы ни был одарен молодой человек, он не может просто заставить себя открыть новый оригинальный факт. Он должен начать с такой работы, которая дала бы ему возможность наблюдать и размышлять. Вдохновение как раз и приходит в процессе такой деятельности, и одним лишь усилием воли его не вызовешь. Поэтому я настоятельно рекомендую молодым ученым начинать свою карьеру в составе группы и, кроме этого, вести собственные оригинальные исследования на любую тему, которая представляется им заслуживающей внимания.
      Настоящей трагедией является сверхспециализация, увеличивающаяся с возрастом, а также вынужденное отвлечение внимания от избранного поля деятельности. Сочетание этих двух факторов оказывает наиболее парализующее влияние на пожилых ученых. С течением времени они становятся все более искусными в своей специальности, но, как я уже говорил, все общество как бы вступает в заговор, чтобы погубить их плодами их же собственного успеха. Они должны выполнять почетные представительские функции, руководить крупными институтам, создание которых они раньше пробивали; они вынуждены тратить время на просмотр работ (часто очень посредственных) молодых коллег, претендующих на степени, премии и т. п.; их приглашают рассказать или написать о своих прошлых достижениях. Они, быть может, даже сумели накопить некоторый капиталец и приобрести кое-какую собственность, но ведь требуется время, и притом изрядное, чтобы распоряжаться всем этим. Так и получается, что ученому некогда думать о той конкретной научной работе, для выполнения которой он полностью подготовлен и которая его интересует.
      ПЕРИОД ОТДЕЛЕНИЯ.
      Переход от курируемой руководителем работы к самостоятельной деятельности -- едва ли не самый трудный период в жизни начинающего ученого. Вплоть до этого момента он работал либо в составе группы, либо самостоятельно, но в любом случае -- под наблюдением руководителя. Хотя ранее он мот весьма активно участвовать не только в непосредственном выполнении работы, но и в ее планировании, он не осознавал всю степень своей зависимости от научного руководителя. Теперь же он в ужасе, ибо не в состоянии самостоятельно придумать ничего оригинального; все, что приходит ему в голову,-- это перепевы уже сделанного им под руководством шефа.
      У нас в лаборатории мы называем это время "периодом отделения", или, в просторечье, "временем перерезания пуповины". Период этот может протекать очень болезненно. Молодой ученый, который полон уверенности в себе, внезапно впадает в панику: пытается выполнить первый попавшийся под руку эксперимент, лишь бы замысел эксперимента принадлежал ему самому и не зависел от советов со стороны. Разумеется, одного желания самоутвердиться явно недостаточно для проведения фундаментальных исследований, и потому подобные лихорадочные попытки, как правило, ни к чему не приводят.
      Затем наступает период "козлов отпущения". Новичок не желает признавать своих просчетов и начинает поиски "уважительных причин": не получил необходимых средств и материалов; много времени уделял семье; его добротой пользуются коллеги; его неправильно обучали; если начистоту, то его не больно-то интересуют все эти крысы и прочие лабораторные дела, уж лучше бы он пошел в клиническую медицину; и, наконец, он и так везет на себе целый воз административных и преподавательских обязанностей. А хуже всего то, что шеф и коллеги не проявляют никакой заинтересованности в его работе!.. В результате он настолько теряется, чувствует себя таким униженным и оскорбленным, что полностью признает свое поражение. Многие молодые ученые бросают научную карьеру, ради которой они столь усердно трудились, именно в этот критический момент, когда она как раз должна была начаться.
      Если же обескураженный новичок не бросает науку, он находит массу способов отдалить тот проклятый день, когда ему придется прийти к определенному выводу, о своих способностях и о своем будущем. Он может бесконечно продлевать период стажировки, прослушивать дополнительные курсы, изучать все новые и новые методики, искать дополнительную литературу, пытаться пройти стажировку за рубежом или даже получить второй диплом. Все планы такого рода связаны с прекрасными, четко очерченными целями, символизирующими некоторые вполне определенные достижения. Курс пройден, методика изучена, диплом получен -- все это означает прогресс. Даже если взять на себя преподавание какого-нибудь стандартного курса или административную нагрузку, это послужит приемлемым для всех оправданием затраченного времени. К тому же выполнение таких обязанностей может способствовать продвижению в должности и повышению оклада, что также создает ощутимое и ободряющее чувство успеха.
      Но берегись, юноша! Время неумолимо отсчитывает свой ход! Можно провести всю свою жизнь, готовясь к тому блаженному мигу, когда ты казалось бы, уже окончательно готов заняться важным фундаментальным исследованием, о котором столько мечтал. Всегда кажется, что до создания оптимальных условий для этой работы осталось совсем "чуть-чуть", но это "чуть-чуть" ты, возможно, так никогда и не преодолеешь, если не поостережешься. А опасности тебе угрожают самые разнообразные, и все они ведут к не менее разнообразным и ужасным формам деградации. С головой утонув в рутинной преподавательской или административной деятельности, ты еще начнешь изображать из себя мученика: "Ведь кому-то же надо этим заниматься..."'Можно за счет недюжинных организаторских способностей заделаться большим начальником и в итоге заставить себя поверить, что будто бы с вашим "кругозором и способностями к руководству" вы можете "делать науку" чужими мозгами. Можно, наконец, признав свое поражение, уйти в практическую медицину.
      Когда мы обсуждали методы исследования, я говорил: ищите методы, подходящие к вашей задаче, а не задачи, подходящие к вашему методу. Примерно так же формулируется моя рекомендация относительно вашей карьеры: не пытайтесь приспособить свою научную и личную жизнь к вашему пока еще не нашедшему подтверждения таланту исследователя -- сначала дайте способностям проявиться, а уж затем подстраивайте к ним, насколько это возможно, всю свою жизнь. Я считаю, что неплохой способ достичь самостоятельности -- это продолжать работать, не теряя уважения к себе и вызывая уважительное отношение со стороны окружающих (ибо ведь вы получаете полезные результаты под началом своего научного руководителя), но только до тех пор, пока вы не обнаружите что-то, заслуживающее самостоятельного изучения. А уж тогда пусть вас не смущают ни обещания повышения по службе, ни прибавка к жалованью, ни преувеличенное чувство долга. Переходите к самостоятельной работе как можно быстрее.
      САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ РАБОТА.
      Коль скоро вы обрели независимость, могу дать вам лишь три рекомендации в отношении временных факторов:
      1) сначала экспериментируйте на уровне "пробирки", а уж потом в более широком масштабе;
      2) проводите эксперименты в соответствии с их логической последовательностью;
      3) "куйте железо, пока горячо".
      1. Когда мы хотим доказать какой-либо факт, мы, естественно, горим желанием сделать это как можно скорее, а этого можно достичь лишь путем широкомасштабного эксперимента. Но так же как химик пробует провести реакцию сначала в "пробирке", а уж потом в более крупных масштабах, так и биологу следует провести предварительные эксперименты на небольшом количестве животных, а уж потом переходить к статистически значимым экспериментальным сериям. Строгое соблюдение этого простого правила -- даже тогда, когда сгораешь от нетерпения,-может в конечном счете сэкономить массу времени.
      2. Порядок проведения экспериментов также чрезвычайно важен. Нет смысла изучать одновременное действие трех агентов до того, как будет определено действие каждого из них в отдельности. Нет смысла устанавливать, можно ли вызвать некую биологическую реакцию у пяти или шести различных видов животных, пока не будет со всей определенностью показано, что по крайней мере у одного вида она имеет место. Ниже мы еще поговорим о порядке проведения экспериментов, сейчас же я просто упоминаю об этом как о важном факторе. 3. Едва ли стоит менять предмет исследований, пока он продолжает давать интересные результаты. Работая над долгосрочными темами, такими, как стресс, стероидная анестезия или кальцифилаксия, я часто испытывал искушение бросить текущую тему и заняться неожиданно возникшей и крайне любопытной побочной линией исследования. Но я старался устоять перед этим искушением и впоследствии редко об этом сожалел. Когда долго трудишься на одной научной ниве и приходит время жатвы, лучше всего начать сбор того урожая, который уже подготовлен, а не начинать засеивать семенами новое поле.
      В какое время дня?
      Даже в течение одного и того же дня есть подходящее и неподходящее для тех или иных дел время. Люди сильно различаются по своей трудоспособности в утренние или вечерние часы, и эти индивидуальные различия в режиме дня следует учитывать.
      Я, к примеру, чувствую себя отдохнувшим, свежим и настроенным оптимистически по утрам, с течением же дня становлюсь все более усталым и теряю оптимизм. Если мне надо сделать что-либо, требующее от меня значительной энергии и сосредоточенности (как, скажем, писание этих заметок), я делаю это ранним утром, пока на работе никого нет и чувство уверенности в себе еще не по кинуло меня. Другие занятия требуют меньших индивидуальных усилий, но большего участия других людей. Поэтому основная часть той работы, которая зависит от сотрудников в лабораториях или в административных подразделениях, выполняется в официальное рабочее время -- от 9.00 до 17.00. Наконец, когда для такой работы у меня уже нет ни людей, ни сил, я провожу последние час-два своего рабочего дня за микроскопом. Изучение гистологических срезов не требует ни большой энергии, ни чувства уверенности в себе, ни напряжения мысли, да и помощь с чьей-либо стороны мне тоже не нужна. Подобный наиболее пассивный вид занятий -- вроде пассивного чтения книг, которым я развлекаюсь после обеда,-помогает мне расслабиться по окончании рабочего дня.
      ТИПИЧНЫЙ ДЕНЬ.
      Если уж мне суждено сыграть роль подопытной морской свинки пои анализе распорядка дня ученого, я бы выбрал наугад один из своих типичных рабочих дней.
      4.30 утра. Частичное пробуждение. Тридцать минут беседы (о кальцифилаксии) между сознательным и подсознательным "Я".
      5.00. Полное пробуждение. Соскок с постели. Зарядка (эспандер, приседания, отжимания, велотренажер). Бритье. Ледяной душ. Целую на прощанье жену и детей -- они в это время, не просыпаясь, издают неразборчивые звуки. Готовлю на кухне завтрак и съедаю его.
      6.00. С трудом прохожу два квартала сквозь густой снегопад до гаража. Еду на машине в институт.
      6.20. Пара минут дружеского ворчания о погоде и политике с ночным сторожем. Поднимаюсь в кабинет. Закуриваю первую трубку.
      6.30. Диктую на магнитофон черновой текст для будущей книги "Тучные клетки", а потом -- эти заметки.
      8.30 Как обычно, излучая бодрость и энергию, появляется заведующая секретариатом г-жа Стауб, чтобы обсудить повестку дня: считка рукописи, организация поездки с лекциями по Европе, ответы на письма, подготовка именного указателя для книги о тучных клетках, финансовые вопросы -- оплата ремонта автомашины и обучения детей.
      8.40. Диктую текст для книги "Тучные клетки".
      9.00. Шум в коридоре -- приходят все сотрудники. Мисс Сент-Обен приносит распечатанную почту. Она уже отделила все письма, на которые будут посланы стандартные ответы (пациентам, которые не знают, что я не практикую; старшеклассникам, которые просят о немыслимой помощи в связи с их школьными рефератами по стрессу; изобретателям, предлагающим для продажи лекарства от рака), а также письма, на которые ответят другие сотрудники (администратор, библиотекарь, сотрудники редакционного отдела, заведующий аспирантурой, снабженец). Как всегда, я отвечаю на свою личную и научную корреспонденцию сразу же, хотя и пользуюсь, насколько возможно, заранее подготовленными образцами ответов (принятие или отклонение приглашений для чтения лекций, организация посещения нашего института и т. п.).
      9.30. Обход лабораторий. Для меня это самая важная часть дня. Вместе с помощниками я прохожу по всем лабораториям, чтобы ознакомиться с ходом экспериментов, особенно с клиническим поведением подопытных животных, и обсудить возможные изменения в работе г ними
      10.30 Патологоанатомическая дискуссия. С помощью руководителей двух основных лабораторных подразделений я произвожу все вскрытия, используя бинокулярную лупу и укрепленную на лбу лампу, и демонстрирую остальным интересные детали. Окончательно уточняются планы предстоящих сегодня экспериментов. Обсуждаются две любопытные свежие статьи по стрессу. Рассматриваются документы, подтверждающие квалификацию двух врачей (одного из Италии, а другого--из Индии), подавших заявления в аспирантуру. Поскольку я не люблю, чтобы мне заглядывали через плечо, когда я делаю по ходу обсуждения конфиденциальные заметки (а у нас теперь такой интернациональный коллектив!), в целях "секретности" мне приходится писать по-венгерски, но русскими буквами, а это трудновато.
      12.15. Снова короткое совещание в кабинете с г-ном Мерсье, администратором института, по поводу принятия на работу нового помощника библиотекаря, структурных изменений в хирургическом отделении, приобретения ультрафиолетовой лампы, повышения зарплаты некоторым сотрудникам.
      12.30. Поскольку день солнечный, отправляюсь во "Флориду" (лаборатория Р-724) обедать (гороховый суп, холодные котлеты, кофе, виноград -- все это я съедаю, нежась на солнышке). Я раздет до пояса, а ниже тщательно укутан в электроодеяло, спасаясь от жуткого холода. После обеда читаю (все еще на восхитительном солнце) продиктованный вчера (и не столь восхитительный) текст "Тучных клеток".
      13.15. Опять кабинет. Гаванская сигара и чтение работы д-ра Рене Белье по реакциям кальцифилаксии.
      16.00. Изучение ежедневных результатов гистологических анализов и отбор нескольких слайдов для завтрашней дискуссии. Шесть слайдов отбираются в качестве иллюстраций для диктовавшейся вчера статьи по кальцифилаксии.
      18.00. Г-жа Стауб докладывает о телефонных разговорах, различных сообщениях и о работе секретариата за день. Она приносит также в перепечатанном виде надиктованные мною магнитофонные записи.
      18.15. Чтение полученных записей.
      18.40. Дорога домой на машине.
      18.55. Пятнадцать минут упражнений на велотренажере, дети в это время докладывают о своих успехах в школе и играх.
      19.10. Ужин, во время которого играем с детьми в "географию" (я называю города, дети должны отгадать страну). У Мишеля опять затруднения с Тегусигальпой, Мари на прежнем уровне, набравший больше всех очков Жак завоевывает и всю славу, и десять центов, предназначенных победителю. В соответствии с домашними правилами с подачей десерта игра прекращается, чтобы мама могла высказаться. Мама высказывается.
      19.40. Все идем в спальню для раздачи ежедневных призов за успехи в школе, в играх и за "географию" (по десять центов) и утешительных призов (конфеты). Рисуем фантастических животных.
      20.00. Дети уходят. Читаю итальянский роман.
      21.30. Тушится свет. Еще пятнадцать минут полубессознательного блуждания в мире кальцифилаксии. Затем спать... спать... спать...
      НЕТИПИЧНЫЕ ДНИ.
      Каждый вторник мы устраиваем дискуссию за круглым столом с библиографами, занятыми каталогизацией мировой литературы,-обычно на 15--30 минут.
      По четвергам мы проводим заседания за круглым столом, на которых каждый аспирант в течение десяти минут докладывает о ходе своей работы. За каждым докладом следует пятиминутная дискуссия. Председательствующий на этих заседаний д-р П. Приоречи очень строг в отношении регламента и заставляет докладчиков тщательно готовиться. Это -- превосходная тренировка для будущих участников научных конференций, а кроме того, таким образом поддерживается интерес каждого из нас к работе других.
      В зависимости от объема работы раз или два в неделю вместе со своими ближайшими сотрудниками мы проводим совещания, на которых обсуждаем протоколы экспериментов, законченных за время, прошедшее после предыдущего совещания, причем в более спокойной обстановке, чем на заседаниях за круглым столом.
      Посещающих нас студентов или членов научных обществ, заседания которых проходят в нашем городе, водят по институту мои помощники, выполняющие эту обязанность по очереди. Затем я устраиваю небольшой прием гостей у себя в кабинете.
      Вместе со своими помощниками я частенько выезжаю для участия в конгрессах или для чтения лекций. Мы также читаем несколько лекций (не более десяти в год) для наших студентов-медиков, но никто из нас не принимает участия в административной и "заседательской" деятельности.
      * 5. ГДЕ РАБОТАТЬ?
      Для фундаментальных исследований необходим благоприятный климат. Этот довольно трудноопределимый фактор зависит от общественного понимания потребностей науки в масштабах страны в целом, от благожелательных отношений с коллегами в пределах научного сообщества и от доступных материальных возможностей. Все эти моменты необходимо учитывать при выборе места проведения научной работы.
      Общественное понимание
      В 1923 г. в своем красноречивом призыве к созданию наиболее благоприятного климата для фундаментальных исследований и к лучшему их признанию со стороны общества Шарль Рише отмечал, что пятьдесят лет назад никто не мог предвидеть появление телефона, телеграфа, авиации, вакцинации, множества новых лекарств. Теперь можно добавить, что и во времена Рише никто не мог предвидеть развития телевидения, антибиотиков или искусственных спутников. Если фундаментальная наука нуждается для самоутверждения в практических результатах, то к этому списку можно было бы добавить и другие достижения. К сожалению, наряду с "кредитом" у этой бухгалтерии имеется в равной степени впечатляющий "дебет": ядерное оружие -- тоже дитя фундаментальной науки, и если даже ограничиться одним только им (не говоря уже о химическом, биологическом и прочих видах оружия), то оно способно, будучи обрушено на человечество, перевесить все те практические достижения, которыми мы обязаны научному прогрессу.
      Именно потому, что плоды науки могут быть в равной мере как полезными, так и вредоносными, необходимо понимание их потенциальных возможностей со стороны общества. Известно, что, как правило, практический результат фундаментального исследования сам по себе ни хорош и ни плох. Он являет собой силу, дарующую власть над природой, над болезнью, над человеком. Эта сила может быть обращена как на добро, так и во зло, в зависимости от того, как ее использует человек руками своих лидеров или правительств. Осознавая, что эта сила не всегда может быть подвластна его контролю, человек боится ее. Наука разрушает многие из привычных, взлелеянных человеком представлений. Она низвергает фальшивые божества, рожденные из предрассудков и суеверий. А потому на протяжении столетий человечество безжалостно преследовало многих своих выдающихся ученых.
      Великий Галилей был изгнан с родной земли и вынужден скитаться из одного города в другой, пока его не бросили в тюрьму и не потребовали отречься от своих открытий как от недостойных заблуждений. Декарт также был изгнан, странствовал, служил в армии, был врачом, философом, математиком и умер на чужбине. Везалий был вынужден жить бродягой, подвергаясь суровым наказаниям за вымышленные преступления, и в конце концов умер от голода. Коперник не решался публиковать свои великие открытия и увидел их в напечатанном виде лишь в канун своей смерти. Кеплер, удостоенный императорской пенсии, жил в нищете, ибо так никогда ее и не получил.
      Пусть не подумает читатель, что преследования такого рода были возможны лишь во тьме средневековья,-- это может случиться и в высококультурном современном государстве, как случилось, например, в гитлеровской Германии. Научные труды Альберта Эйнштейна, Отто Леви, Отто Варбурга и многих других величайших ученых Германии и всего мира были объявлены "еврейскими", а значит, неприемлемыми. Все эти люди должны были бежать из своей страны, ибо в наше время социальный демагог, получивший доступ к средствам массовой коммуникации, с гораздо большей легкостью, чем в средние века, за какие-нибудь несколько месяцев может так дезориентировать общественное мнение, что слепая ярость толпы обрушится на величайших представителей собственной национальной культуры, на церкви, на картины и книги, пусть даже они и не общепонятны. научиться использовать власть, которую предоставляет наука, и предотвращать злоупотребления ею мы должны создавать условия для того, чтобы человеческое общество лучше понимало проблемы фундаментальной науки.
      Существует весьма наивная точка зрения, согласно которой лучший способ предотвращения потенциально опасных последствий науки -- остановить развитие самой науки. Однако это не только нежелательно, но просто невозможно. Ни одна страна не захочет сделать первого шага в деле объявления науки вне закона, ибо навязываемое невежество вряд ли принесет пользу, а тем более не облагородит человека. Именно наука положила конец голоду и эпидемиям чумы, опустошавшим в эпоху средневековья целые страны. Наше спасение не в том, чтобы закрывать глаза перед Истиной, а в том, чтобы научиться не ослепляться ее светом. Если "отменить" науку, то с таким же успехом можно запретить писать или говорить, ибо и эти действия способны оказаться не менее опасными. Даже искусство может быть использовано для пропаганды низменных целей. А без науки и искусства у человечества не будет иного пути для выхода своей энергии, кроме войны и борьбы за обогащение.
      Единственное приемлемое решение этой проблемы -обеспечить лучшее понимание того, что есть добро, а что есть зло, применительно к науке. Достаточно беглого взгляда на национальный бюджет любой современной "цивилизованной" страны, чтобы понять, что в основе нашего общества лежат два вида деятельности: война и коммерция. Нормально ли это? Может ли современное человечество создать цивилизацию, основанную на науке и искусстве? Разумеется, военная промышленность дает работу огромному количеству людей. Но не решит ли эту же проблему подготовка к войне против злых сил Природы? Результатом этой борьбы могло бы стать продление человеческой жизни, победа над раком, увеличение производства продуктов питания и, что самое важное, возвращение человеку цели, достойной человека.
      Нельзя более допускать, чтобы научный гений пребывал в бездействии из-за недостатка средств. Впрочем, проблема не просто в изыскании финансовых средств для наших ученых. Чтобы приспособиться к духу века, следует пересмотреть всю нашу философию и все представления о бытующих ценностях. Как каменный, бронзовый и железный века характеризовались соответственно использованием камня, бронзы и железа так и наша эра, несомненно, войдет в историю как "Век Фундаментальных Исследований". Благодаря изучению законов природы человек добился невиданного могущества, которое может привести нас к самой яркой главе истории человечества -- либо к ее последней главе...
      Зачем бороться друг с другом? Не лучше ли вступить в борьбу со злыми силами Природы? Зачем вступать в ожесточенное соревнование друг с другом за лучшие должности? Зачем одним народам пытаться истреблять другие в борьбе за власть? Нашим самым могущественным врагом является Природа, но она же может быть и нашим самым добрым помощником.
      Если уж человек обречен вести постоянную борьбу -- а это, несомненно, так,-- то пусть он меряется силами с единственным соперником, достаточно могущественным, чтобы поединок был захватывающим, и достаточно богатым, чтобы победитель получил бесценный приз,-- соперником, который будет существовать всегда, пока человек живет на Земле,-- Природой!
      В этом мире существует два типа людей: создающие богатства и борющиеся за овладение ими. Из них более счастливыми являются, вне сомнения, первые. Приобретение богатства -- лишь побочный продукт их увлеченности. Наверное, можно создать цивилизацию, ориентированную на создание новых богатств, а не на борьбу за богатства других.
      До недавнего времени большинство из нас, занятых фундаментальными исследованиями, не считали нужным объяснять широкой публике суть нашей работы и ее мотивы. Нам казалось несколько бестактным обсуждать наши специфические проблемы с людьми, не подготовленными в достаточной степени к пониманию всех технических подробностей, а привлекать к себе внимание мы считали нескромным. Мы чувствовали, что своеобразный мир фундаментальной науки понятен только живущим в нем. Любая попытка объяснить его общепонятным языком представлялась безнадежной и даже ребяческой, столь же тщетной и наивной, как если бы мы захотели растолковать насущные проблемы американской автомобильной промышленности вождю африканского племени, не имеющему ни малейшего представления ни об Америке, ни о ее автомобилях. Подобное отношение необходимо изменить. Нравится ему или нет, но ученый должен периодически находить время, чтобы, покинув тишину своего кабинета, пытаться содействовать общественному пониманию того, чем он занимается, ибо только он в состоянии это выполнить. Лучшее, что я могу сделать,-- это присоединить свой голос к голосам многих ученых, начинающих осознавать, что им следует уделять некоторое время тому, чтобы поведать общественности о себе и о своей науке.