Туз пятой масти

      – Успокойся, крови на нем не было. Ты отправилась к Банащаку совершенно одна?
      – Нет. Но своих телохранителей оставила внизу. И не спрашивайте, кто это был, все равно не скажу. А признание я для него приготовила железное! – Она положила передо мной листок бумаги.
      «Я, Владислав Банащак, работающий в Монополии…»
      На листок легла стопка долларов и две колоды игральных карт, таких же, как пиковый туз, который нашли возле Марыли Кулик.
      – Ну что мне с тобой делать? Только не воображай, что я растрогаюсь и вытащу тебя из этой заварушки.
      – Я отсижу свое… а вдруг мне дадут условно? – Дорота с надеждой посмотрела на меня. – Только я очень вас прошу, пусть мама не узнает, что мне известно ее прошлое… Я ведь только ради этого все и затеяла…

* * *

      – …Это очень просто, при фасовке часть спирта испаряется. – Ревизор знакомил меня с результатами проверки в Монополии в Езерной. – Поэтому предполагаются определенные нормы потерь, они колеблются от 0,001 до 0,1 %. Разумеется, фактические потери редко достигали верхней границы, в результате чего образуются излишки. Их и собирала шайка Банащака.
      – А кто непосредственно отвечал за регистрацию фактической потери спирта?
      – Халина Клим, начальник отдела технического контроля. Она проводила ревизию складов, проверяла качество, принимала готовый продукт и заполняла документацию.
      – А какова тогда роль кладовщика?
      – Он ежедневно сдавал отчет о наличии на складе продукции, подписывал накладные и пропуска на вывоз спирта с территории завода.
      Халине Клим пришлось выздоравливать после неудавшегося самоубийства в тюремной больнице. Я арестовал ее еще до того, как получил результаты ревизии. Пани Клим была совершенно сломлена и казалась тяжелобольным человеком, однако только она могла объяснить, как краденые излишки спирта вывозили за ворота завода.
      Она покорно назвала охранника, также состоявшего в шайке. Поколебавшись, Халина Клим назвала еще сопровождающего и водителя. Они много лет работали на заводе.
      Вахтер попросту не регистрировал грузовик с краденым продуктом, а водитель с сопровождающим доставляли груз по указанному адресу.
      Я арестовал всю троицу, а чуть позже и владельца подпольного цеха в Вилянове. Во время обыска у него нашли восемьсот литров спирта, большой запас бутылок с готовыми этикетками, пробки и машину для закатки.
      Обыск не обошел и Казимежа Омеровича, но у него не обнаружили ничего компрометирующего.
      А вот в подвале у Халины Клим выкопали металлическую коробочку, наполненную ювелирными украшениями и золотыми монетами. В самом низу лежали две колоды карт ручной работы, завернутые в кусок газеты. Одна колода оказалась неполной. В ней не хватало… пикового туза! Того самого туза, который был найден в сумке у Марыли Кулик… Значит, Омерович был причастен к гибели бандерши из Свиноустья…
      Мы долго думали, что делать с художником. Я хотел задержать его сразу после ликвидации виляновской подпольной фабрики, опасаясь, как бы он не удрал. Вряд ли Омерович предполагал, что арестованные сообщники станут молчать и покрывать его. Но неожиданно аресту художника воспротивился начальник райотдела милиции. Казимеж Омерович был единственным человеком, который мог навести нас на парижские контакты Банащака. Я согласился отсрочить арест, однако выторговал оперативников, чтобы устроить слежку за художником. Кроме того, распорядился провести обыск в «Омаре» и повторный обыск в квартире Бригиды Костшицы.
      – Теперь мы разве что ухо от селедки найдем! – изрек начальник райотдела. Он считал, что любовница Банащака входила в шайку и наверняка успела спрятать или уничтожить возможные улики.
      Я же думал иначе.
      – Ваш либерализм, пан прокурор, боком нам выходит! – с ядовитым удовлетворением заметил начальник райотдела, припомнив мне отказ арестовать эту даму сразу после смерти Банащака.
      Мрачные предположения не оправдались исключительно благодаря талантам поручика из следственной бригады.
      – Известно, что мы ищем деньги, а это уже много, – пояснил он.
      Наш поручик был спецом по части обысков, перед ним не устояла ни одна полка, ни одна картина или доска для резки хлеба.
      Он разделил квартиру на квадраты и принялся методично их обследовать, один за другим. В ванной его внимание привлекло большое зеркало. Самое обычное зеркало, какое продается в каждом хозяйственном магазине, со стеклянной полочкой и металлической подставкой под стаканы.
      Отогнув верхние скобки, державшие зеркало, поручик отодвинул стекло. Между зеркалом и доской покоился пластиковый пакет, в котором оказалось около двадцати тысяч долларов.
      Бригада Костшица совершенно искренне остолбенела, когда поручик положил перед ней доллары, извлеченные из-за зеркала.
      – Я понятия не имела об этих деньгах и не знаю, откуда они там взялись, – твердо сказала она на допросе. – Про драгоценности, спрятанные в ящике под цветами, знала милиция, их нашла, но я и не скрывала, что они принадлежат Владеку…
      – А вы не задумывались, откуда у Банащака драгоценности на сумму более шестисот тысяч злотых? – В такую сумму эксперт-ювелир оценил выкопанные на балконе украшения.
      – Шестьсот тысяч? Господи! – ахнула она.
      – Когда вы впервые услышали от Банащака об этих вещах?
      – Да где-то в конце ноября… Но он мне ничего не сказал… Понимаете, я на зиму всегда выбрасываю землю, а ящики мою и прячу в подвал. Тогда я тоже хотела так поступить, а Владек вдруг запретил! Меня любопытство и разобрало… Как-то раз его не было дома, я и проверила…
      Конец ноября! Двадцать восьмого ноября был найден труп Марыли Кулик. Неужели это были ценности, которые Банащак отобрал у нее вместе с жизнью? Значит, его убили, чтобы забрать трофеи? Только убийца не нашел ни спрятанной за зеркалом валюты, ни зарытых в цветочном ящике драгоценностей.
      – Вы когда-нибудь видели эти предметы? – Я показал Костшице часики с бриллиантами, кольцо с бриллиантом, серьги и браслет, найденные в металлической коробочке в подвале Халины Клим.
      – Да, эти вещи пропали сразу после гибели Владека. Я сказала об этом на первом же допросе… И еще две тысячи долларов, тоже Владе-ковых…
      В конце допроса Бригада Костшица объявила, что хочет изменить свои прежние показания насчет телефонного звонка. Это не Банащак вызвал ее в тот страшный вечер, а кто-то неизвестный. Какой-то незнакомый, писклявый голос.
      – Он еще сказал: «Из вашей квартиры вода заливает лестницу!» – Она была уверена, что звонит кто-то из соседей. Наверное, Банащак вышел и забыл завернуть кран.
      Потом, когда в квартире обнаружился труп, Бригида поняла, что попала в ловушку, но боялась сказать правду, ведь доказать свою непричастность к убийству она не могла.
      Интересно, не звонил ли «писклявый голос» и Халине Клим? Но на очереди были более неотложные вопросы.
      Итак, кража спирта была поставлена на поток. Халина Клим этого не отрицала, хотя и пыталась по возможности списать большую часть вины на Банащака.
      – За предыдущие пятнадцать лет я спирта себе даже на компресс не отлила, – клялась она.
      Это была правда. Всю жизнь Халина Клим добросовестно работала, в результате – довольно быстрое продвижение по службе и уважение сотрудников. С бандитами она связалась лишь два года назад.
      – Достаточно было всего одного-единственного раза… Я согласилась, и мне нет никакого оправдания. А потом уже отступать было некуда…
      Про Казимежа Омеровича пани Клим упорно помалкивала. Нетрудно было догадаться, какую роль художник сыграл в ее драме. Будучи чистопородным сутенером, Банащак подсунул ей смазливого парня, и дело было сделано.
      – Казимеж не имеет никакого отношения к этой истории! – Халина Клим яростно защищала любимого.
      Она была не в курсе, что хозяин виляновского подпольного заводика куда менее лоялен к своим сообщникам и заложил Омеровича на первом же допросе. Милиция уже нашла и допросила нескольких человек, покупавших спирт через этого несостоявшегося гения. О, по части сбыта краденого Казимеж Омерович оказался настоящим самородком! Этот король ночных баров находил клиентов, пуская в ход все свое обаяние.
      – Когда вы в последний раз видели Банащака?
      – Утром восьмого декабря.
      Банащак был убит восьмого декабря примерно в четыре часа пополудни, как следовало из протокола вскрытия.
      – При каких обстоятельствах?
      – Накануне вечером он договорился со мной по телефону. Я пришла к нему с утра, может часов в девять… Он предупредил, что увольняется и на заводе больше не появится, заявление пришлет по почте.
      – Чем он объяснил свое внезапное решение?
      – Не такое уж оно и внезапное. Банащак уже несколько недель собирался со всем покончить. Я ему не верила, думала, притворяется.
      – Зачем ему притворяться?
      – Н-ну… не знаю… Я не раз просила отпустить меня, но он был непреклонен…
      – Его подруга была дома?
      – Нет. В это время она всегда в ресторане. При ней мы никогда не обсуждали наших дел.
      – Как вы отнеслись к его решению?
      – Обрадовалась. Подумала, что наконец-то смогу спокойно вздохнуть.
      – К тому времени он уведомил остальных членов вашей команды? Его поведение весьма смахивало на бегство.
      – С ними он еще накануне вечером разобрался… Вроде бы заплатил какие-то деньги, остального я не знаю.
      – Вам он тоже дал отступного? Выдержав долгую паузу, Халина Клим неохотно призналась, что да, немного дал.
      – Это, по-вашему, немного? – Я высыпал перед ней на стол содержимое металлической коробочки.
      Она недоуменно посмотрела на меня.
      – Все это выкопали в подвале вашего дома!
      – Но я никогда не видела этих украшений, и у меня сроду не было золотых монет…
      – А таких карт вы тоже никогда не видели?
      – По-моему, такие карты делает пан Омерович, но это же не преступление!
      Неужели пани Клим не знала, как использовались карты?
      – Что вас толкнуло на самоубийство? Смерть Банащака?
      – Когда я получила повестку, то еще ничего не знала о его смерти… Я думала, что все открылось, а он удрал, бросив меня на произвол судьбы… Последние два года были как страшный сон… Вечный страх, изо дня в день… И деньги не радовали… Я проиграла свою жизнь!
      Больше ждать было нечего. Художник затаился, не было надежды, что он совершит какую-нибудь ошибку, на что мы поначалу рассчитывали. Да это уже и не требовалось…
      – Ну что, пакуем клоуна? – сказал про Омеровича начальник райотдела.

* * *

      Передо мной лежало содержимое металлической коробочки.
      – Когда вы изготовили эти карты?
      – Не помню… Я сделал множество таких колод на продажу. – Омерович зачарованно смотрел на разложенные монеты, драгоценности, на веер карт.
      Я почти чувствовал его запах. Этот человек напоминал загнанного зверька: он буквально смердел страхом.
      – Все это мы нашли в подвале дома Халины Клим. А где две тысячи долларов, которые вы забрали у Банащака? Закопали у Заславских в саду? Чтобы не прятать всю добычу в одном месте?
      – Не знаю, о чем вы говорите, – промямлил Омерович с плохо разыгранным возмущением.
      – О том, что восьмого декабря вы убили и ограбили своего сообщника.
      – Я никого не убивал!
      – На этих картах множество отпечатков. Ваших, Банащака, а также содержательницы публичного дома из Свиноустья.
      – Ничего удивительного, что вы нашли мои отпечатки, как-никак я ведь нарисовал эти карты. К тому же карты предназначены для игры… И почему я должен отвечать за дела какой-то шлюхи! Почему я должен отвечать за предметы, спрятанные в доме Халины Клим?!
      – На них нет отпечатков ее пальцев.
      – А уж это меня не касается… Я не обязан доказывать свою невиновность, наоборот, вы должны доказать мою вину!
      – Именно этим я и занимаюсь, пан Омерович. Халина Клим не могла закопать эти предметы. Кусок газеты, в который они завернуты, вырван из номера за одиннадцатое декабря, а она девятого попала в больницу…
      Художник посерел и обмяк. Мне казалось, что передо мной студень, который вот-вот растает.
      Только теперь Омерович осознал, какую ошибку совершил. Банальную ошибку всех преступников. Они думают только о том, как бы завладеть добычей, но совершенно не представляют, что будет, если эту добычу найдет милиция. В этом отношении их воображение вдруг дает сбой, преступники почему-то всегда уверены в собственной неуязвимости, в своем гениальном предвидении. И, как правило, попадаются на сущей мелочи.
      И вот сейчас одна такая мелочь дошла до сознания несравненного пана Казимежа. Омеровича охватило отчаяние.
      – Я же был порядочным человеком! – взвизгнул он. – Это все он! Это Банащак втоптал меня в грязь! Это он заставил меня заниматься этим…
      Немного успокоившись, художник в подробностях поведал, как стал правой рукой Владислава Банащака, о собственной методе сбыта спирта.
      – Сколько же мне пришлось намучиться! – Он бросил на меня жалобный взгляд. – Я ведь был чужаком среди этой гнусной публики! Лишь по воле судьбы я оказался вымаранным в грязи. Кстати, – в его глазах сверкнуло злорадство, – наша профессорша Заславская в молодости была шлюхой!
      Вилла Заславских оказалась прекрасным прикрытием для Омеровича. Там он мог спокойно обделывать свои делишки, договариваться с покупателями, прятать деньги. Бизнес процветал. Машина, зарегистрированная на имя Заславской, эксплуатировалась вовсю, и при этом бандиты чувствовали себя в полной безопасности – ведь никому и в голову не могло прийти, что на машине всеми уважаемых людей развозят ворованный спирт.
      – А потом что-то вдруг сломалось… – Омерович рассказал, как из библиотеки пропали десять тысяч долларов. – И этот бульдог обвинил меня, сказал, что я попросту украл…
      – А почему вы спрятали деньги в библиотеке?
      – Это было самое надежное место, какое только можно придумать. Потом деньги отправлялись прямиком в Париж, на рю Лафайетт, где жил один тип, с которым Банащак давным-давно наладил контакты. Этот человек открыл счета в парижском банке, куда и текли деньги из Варшавы; разумеется, посредник брал немалые комиссионные.
      Дележ был прост: деньги из карт красной масти шли на счет шефа, из черной – на счет Омеровича. Но наличность уплывала у художника сквозь пальцы, хотя Банащак и караулил его, как цепной пес, – боялся, что художник завалит все дело из-за своей склонности к мотовству.
      – Узнав, что колоды в Париж пришли пустые, этот барбос измордовал меня. Я тогда был уверен, что это работа мадам Заславской. Мне и в голову не пришло заподозрить соплячку… Не понимаю, почему Банащак доверял этой старой шлюхе! Он вычел из моей доли пять тысяч… А потом этот орангутанг вдруг чего-то испугался. Я видел, как он комбинирует, пытается покончить с бизнесом… А тут еще глупая курица из Свиноустья встряла. Ей уже давно пора было завязать со своими делами и продать виллу, если не хотела ее совсем потерять. Старая хрычовка бабками наелась до отвала, а все не собиралась уходить на покой… Приторговывала не только девками, но и золотишком. У нее были контакты в Вене через бывших клиентов «Русалки», и до недавнего времени доллары посылались туда, а из Австрии через Чехию к нам перебрасывалось золото…
      – А Банащак решил сменить канал? И переправлять деньги через профессора Заславского и его знакомых?
      – Да. А когда Марыля пришла со своими деньгами, он сломался, потому как почуял легкую добычу! Давай, говорит, я их сам переправлю. Кабы старая шалашовка купилась тогда на его туфту, сейчас была бы живехонька! Но эта слониха, на все четыре ноги кованная, всю ночь надо мной торчала, пока я ее грины в карты запихивал…
      А потом Марыля сунула карты с долларами в сумочку. Нетрудно догадаться, какая судьба постигла несчастную женщину.
      Банащак предложил мадам Кулик подвезти ее до гостиницы. В машине он задушил свою бывшую сообщницу, выгреб все содержимое ее сумочки и выбросил труп на шоссе. Тщательно примерившись, Мишура переехал лицо своей жертвы, чтобы обезобразить до неузнаваемости. Наутро в газетах опубликовали сообщение о дорожном происшествии, а в гараже Заславских появилась знакомая Омеровичу машина. Как потом оказалось, часть Марылиных драгоценностей Банащак успел зарыть в цветочном ящике на балконе, а доллары спрятал за зеркалом в ванной.
      – Банащак забурел, в Монополии уже воровал чисто символически, я чуял, что он вот-вот ликвидирует контору…
      Все это я уже прекрасно знал по рассказам Дороты. В то время девушка уже начала бомбардировать Банащака анонимками, а Омерович остался совсем без гроша. Он выплачивал пропавшие деньги, отлично сознавая, что шеф в любую секунду может смыться и оставить всех с носом.
      Художник был в бешенстве, он чувствовал себя обманутым и ограбленным. Планы жениться на дочери Заславских накрылись, Банащаку до него не было дела. Словом, близился тот день, когда бедный пан Казик останется и без крыши и без легкого заработка. Разве что его приютила бы Халина Клим.
      – Этот бандюга всю жизнь мне покалечил! – Омерович готов был пустить слезу.
      Запинаясь, он поведал, как, копаясь в библиотеке Заславских, наткнулся на ту статью о пенициллине. Тогда он еще не помышлял об убийстве. Но позже, когда решение окрепло, в памяти всплыло прочитанное. Омерович знал, что у Банащака аллергия на пенициллин.
      Он нашел статью и внимательно ее проштудировал.
      – Банащак рассказал, что соплячка выдвинула ему ультиматум… И объявил, что пора расстаться по-хорошему. Ничего себе «по-хорошему», да он меня вышвырнул, словно безродного пса! Мы условились на следующий день встретиться у него дома, Костшица уже ушла в «Омар»… Банащак дал мне какие-то жалкие гроши и посулил долю из тех денег, которые вечером должна была вернуть младшая Заславская!
      – А он не подозревал, что вы…
      – Нет! И в мыслях не держал, что я на такое способен! – В голосе художника прозвучали горделивые нотки.
      Невероятная смесь инфантильности и заносчивости. Человек без характера и принципов, он никогда не смог бы ударить, но яд – совсем другое дело. Бескровная, чистая работа.
      План показался пану Казику совершенством. Убийство спишут на Марию Заславскую, у нее мотив – лучше не придумаешь. К тому же Заславская – опытная медсестра, у нее найдут экземпляр журнала с обведенной красным фломастером статьей.
      – Потом мы выпили… – Омерович уже не хвастался, он выдавливал слово за словом. – Банащак сказал, что никогда не напишет признания, как требует эта малявка! Вручит ей заявление об увольнении и смоется в даль синюю…
      – Вы влили ему в алкоголь сильное снотворное…
      – Этот хам глушил коньяк по-черному… Только после второго стакана заснул, вот тогда-то я и вколол ему пенициллин. Пан прокурор, я же спас эту девчонку!
      Вот как? Он убил Банащака ради спасения Доротки? Герой, да и только!
      Я спокойно пресек вопли художника и продолжил допрос.
      Омерович рассказал, как обшарил квартиру шефа, забрал все, что нашел. Он считал Банащака богачом, а добыча оказалась с гулькин нос. Потом убедился, что Банащак умер, и вышел из квартиры. Произошло это в шесть часов. Дверь он запирать не стал, ключи выкинул по дороге. И занялся запутыванием следов.
      Омерович проскользнул в мансарду Заславских, никто из домашних его возвращения не видел. Включил магнитофон. Весь вечер у него играла музыка. В семь часов из автомата позвонил Дороте. Притаившись на другой стороне улицы, он увидел, как девушка сломя голову выбежала из дома, – первая попытка удалась!
      Он вернулся к себе, какое-то время пошатался по дому, чтобы помозолить глаза Анеле. Потом позвонил доктор Конрад Рамер. Омерович взял трубку, порадовавшись, что у него будет еще один свидетель.
      Марии Заславской художник позвонил в клинику около восьми. Но ему в голову не могло прийти, что Заславская, желая спасти дочь, приведет совершенно постороннего человека, что еще больше усложнит расследование.
      Я закончил допрос, чувствуя безмерную усталость.
      Пиковый туз, найденный возле Марыли Кулик, скользнул в отдельный конверт. Из расщепленной карты выглядывал уголок светло-зеленой банкноты.
      Туз пятой масти, подумалось мне. Не знаю, относилось ли это к спрятанным в карте деньгам или к Казимежу Омеровичу…