Камера пуста. Я в гордом одиночестве, как монах, блин, в келье. Желтый дежурный фонарь освещал мое убогое пристанище. Голые, как видно – давно не крашенные стены, железный стол, ввинченный в стену в проходе. Когда-то я здесь уже был, кажется… Или мне это только приснилось? А может, я уже открывал глаза в бреду и теперь принимаю увиденное тогда за давние воспоминания.
      Вспомнилось еще, что говорил Артист по поводу этой самой камеры со столом. Говорил, что это, должно быть, какая-то особая камера. Для особых гостей. Потому как он, Артист, везде уже побывал – погастролировал, типа. И нигде такого не видел, чтобы в ивэсках (ИВС – изолятор временного содержания) столы стояли.
      Только интересно, когда это я успел поговорить с Артистом, если очнулся в этой чертовой камере только что?! Привиделось, что ли?! И что мне в этом паршивом столе? На нем ведь ничего – ни кувшина с водой, ни куска хлеба, ни газетки хотя бы?! Хотя читать я сейчас вряд ли смогу, да и что мне сейчас все проблемы – общественные и частные! Не напишут ведь нигде – мол, Константин Разин, талантливый (сам себя не похвалишь, так никто ведь не похвалит!) врач-реаниматолог, задержан по сфабрикованному милицией делу об убийстве Эльвиры Смирницкой. Российская медицинская общественность протестует и требует выпустить на свободу… Черта с два! Никто даже не чешется, не навещает! Где Ангелина, интересно? Откупилась узелком со жратвой, которую уже отобрали менты, и пошла пялиться в голубой экран на перезревшую Веронику Кастро, по-прежнему изображающую из себя дуру-малолетку.
      Стоп! Какая Ангелина, какой Артист?! Все это было черт знает когда! Так давно, что я уже и думать забыл! И Эльвиру Смирницкую зарезали очень-очень давно! Да, а потом меня судили и засудили неправедно. И отправили на зону в Ижму, и я оттуда соскочил. Не сразу, не с первой попытки. А потом… Потом отправил всю подставившую меня компанию прямиком на тот свет, сделав исключение только для Ангелины. И не из милосердия. Полагаю, жизнь в египетском борделе показалась ей хуже смерти. Очень на это надеюсь. И вряд ли она долго протянула. Болезней там много разных бродит, к тому же повышенная нагрузка, которой моей благоверной не выдержать, даже несмотря на всю ее прирожденную похотливость. Любят арабы белых женщин, любят. А может, сама на себя руки наложила, в конце концов. Я не интересовался ее судьбой. Во всяком случае, ждать от нее передачи не следует.
      А тогда от кого?! Были ведь друзья-товарищи, были адвокаты, чьи услуги оплачивались настолько хорошо, что они не могли не беспокоиться из-за исчезновения своего клиента. И почему я снова оказался здесь?! Вот главный вопрос! Конечно, поводов хватало, со времени моего побега грехов пришлось на душу много взять. Но из-за какого именно я снова угодил в лапы правосудия?!
      Загадка, вопрос, большая проблема! Можно встать, застучать в железную дверь, подозвать вертухая и потребовать следователя. И получить за это по мозгам, которые и так работали с пугающими перебоями. Сознание мое прояснилось, но в воспоминаниях оставались пустоты, которые можно было заполнить, только старательно, по кусочку, подгоняя один эпизод к другому. Словно мозаику составляя. Только сил на это у меня пока не было и голова от размышлений начинала трещать. Лучше отдохнуть – потом, надеюсь, все встанет на свои места само собой. А то, что мне нужно было сейчас, я уже вспомнил.
      Я Николай Петрович Григорьев. Переменив за свою жизнь не единожды свое имя, остановился на этом. Что там имя, лицо мое, благодаря стараниям умелых хирургов, так отличалось от лица Константина Разина, что даже родная женушка не смогла меня признать при встрече. Почуяла что-то, правда, женским чутьем, догадалась по мелочам, вроде редкостной моей привычки – лопать сыр, сворачивая его в трубочку! Но то жена! А вот откуда мусорам стало известно, кто я такой?! Еще один вопрос, над которым необходимо было поломать свою больную голову! А сейчас главное – держать свою линию, несмотря ни на что. Я Николай Григорьев. И никакой ни Константин Разин. Да, вот так! Теперь главное – не забывать об этом.
      Через некоторое время в окошко в двери – кормушку – пропихнули миску со жратвой, кусок хлеба и кружку с водой. Что это – завтрак, обед, ужин?
      Спрашивать не рискнул – все равно ничего, кроме мата, не услышу в ответ. Давненько я не питался за казенный счет. О деликатесах и коллекционных винах придется на время забыть. Интересно только, на сколь долгое время? Аппетита не было, но силы нужно поддерживать, поэтому я проглотил скудный паек, заел хлебом и запил водой. На вкус – вода как вода. Вряд ли меня станут снова накачивать дурью! Хотя… Выбора у меня в любом случае не было! Сейчас я полностью в их руках, и это самое страшное!
      Не успел я закончить свою безрадостную трапезу, как услышал, что дверь отпирают. Вошедший старшина окинул меня безразличным взором:
      – Разин, на выход! Лицом в стену!
      Я замер. Разин, Разин… Давно я не слышал собственного имени! Тем более – в таком контексте!
      – Оглох, что ли?! – вежливо поинтересовался старшина.
      – Если вы ко мне обращаетесь, то я не Разин! – заявил я. – Меня зовут Николай Григорьев!..
      – На выход! – Рука старшины легла на дубинку.
      Да, я, кажется, забыл, куда попал! Тут тебе, Знахарь, не детский сад! Решил не давать лишнего повода себя огреть – как они это любят, скоты, – по почкам. Вышел и встал, как требовалось. На запястьях защелкнулись наручники. Ну, куда ты меня потащишь, ублюдок? На допрос, конечно.
      Как я и ожидал, наш недолгий путь пролегал в сторону помещения охраны. Рядом с ней находилась небольшая комнатка для допросов – скворечник, а не комната. Здесь когда-то меня пытал – не физически (этим занимались другие), а исключительно морально – следователь районной прокуратуры Владимир Владимирович Муха. Один из свиты другого урода – Аркадия Андреевича Хопина, который, проворачивая свои темные делишки, попытался по ходу дела отправить меня в бессрочный отпуск в зону. Просто потому, что я показался ему подходящим козлом отпущения. И еще потому, что мой единокровный (по отцу) братик Леонид оказался продажной скотиной, а жена Ангелина… Только все они заплатили за это сполна. Так что никаких эмоций у меня эти личности не вызвали. Что толку злиться на покойников!
      За кирпичной стеной справа бубнили голоса и время от времени раздавались взрывы хохота. Видимо, охрана травила анекдоты. Все как тогда. Все как всегда. В тюрьме вообще мало что меняется. Время здесь бежит по-другому, нежели на воле.
      – Лицом к стене! – Вот дверь открылась, и старшина доложил кому-то внутри кабинета: – Подследственный Разин доставлен.
      – Спасибо, прапорщик, – ответил негромкий голос, который пока ни с кем у меня не ассоциировался. – Введите подследственного.
      – Разин, – рявкнул старшина. – Входи!
      И я вошел. И тут же замер на месте, словно наткнувшись на свежий труп. В некотором смысле так оно и было. Именно на такую реакцию, видимо, и рассчитывали устроители этого представления. И теперь с удовольствием вкушали плоды своих усилий.
      Конура, как мне показалось, мало изменилась за прошедшие годы. Тот же обшарпанный стол, те же серые стены без единого окна. По ту сторону стола возвышался тучный мужчина в мятом пиджаке холостяцкого вида, будто намертво приросшем к своему хозяину. На мгновение мне показалось, что я все еще сплю. Или, может, меня опять опоили какой-нибудь дрянью, которая сводит с ума. Следователь, (а кто еще мог сидеть в этой комнате?!) больно уж походил на моего старого знакомого Муху, только вот тот уже давно мертв и отправился на тот свет, кстати, не от моей руки, но по моей воле! Или у Мухи был брат-близнец?! И тоже следователь, хе-хе?! Это уже совсем маловероятно – прямо сюжет для дешевой мыльной оперы!
      Мужчина за столом продолжал водить дешевой шариковой ручкой по рыжеватой бумаге, сосредоточенно при этом посапывая. Мне была видна его лысеющая макушка с редкими пегими волосенками и белыми коростами перхоти. Наконец он закончил, демонстративно вздохнул, поставил точку в своей писанине и медленно поднял голову.
      Да, чтоб меня, это был именно он! Победоносно ухмыляясь, на меня таращилась красная угреватая рожа Владимира Владимировича Мухи. Природа не могла позволить существовать на свете сразу двум подобным выродкам! Муха откровенно наслаждался произведенным эффектом. Смаковал момент!
      Ах, Светка-Конфетка. Какое шикарное аутодафе было тобой организовано для гражданина следователя! Выходит, напрасно ты погибла, Светка, – Муха жив, хотя и не очень здоров, судя по внешнему виду…
      А в темном уголке, стало быть, поблескивал стеклами большущих очков маленький костлявый адвокатишка. Тот самый, Живицкий Борис Наумович, что в свое время перерезал себе вены под моим чутким руководством. Но вот он сидит и по-прежнему прижимает к себе худенькими ручонками толстый портфель желтой кожи, будто старается спрятаться за него. Нет, этого не может быть, граждане. Я почувствовал, как меня прошиб холодный пот. Ночной кошмар воплотился в реальность – два трупа встретили меня и сейчас вонзят свои желтые зубы в мою плоть. Может, я все еще сплю или брежу! Я замотал головой, пытаясь прогнать с глаз морок, но ничего не вышло, а по лицу Мухи было видно, что он понимает, в каком я сейчас пребываю смятении, и ему это смятение очень по сердцу!
      – Объект нейтрализован! – Выражайся точнее, будь ласка! – Все в порядке – Знахарь у нас. В полном отрубе. Часов пять еще будет дрыхнуть… – Проблемы были? – Никаких! Чисто сработано. – А что с охранниками? – Они получили… то, что заслужили!
      Стоп, секундочку! Не сплю я и не страдаю от галлюцинаций. Вижу то, что передо мной. И что это значит?! Муха, выходит, – жив! Очень хорошо! То есть, плохо, конечно, но это не повод сходить с ума! А вот что касается Живицкого, то на счет него у меня вообще были большие сомнения. Мне бы разглядеть его поближе, мерзавца. Но нет – правильно сел, гад. И оделся правильно, кроме очков ни фига и не видно. Две детали, очки и кудри, – и в полумраке чем тебе не доктор Живицкий! Умеют, суки, глаза отводить, ничего не скажешь. Ну, мы-то тоже не лыком шиты, кое-что в этой жизни видели. Как в песне поется, «он долго жил, он много знает»!
      Так, и что с вами теперь делать, граждане?! Согласно старой русской традиции (а о традициях у нас сейчас любят много рассуждать), ожившему покойнику вбивали в грудь осиновый кол. Подрезали пятки и набивали рану щетиной. Чтобы не шастал по ночам и не мешал спать честным людям. К несчастью, я был лишен возможности применить к обоим упырям столь радикальные меры. Оставалось ждать, что они скажут, мои покойнички. Но уже чувствовал я, что кровушки моей они попьют немало.
      «Погодите – сам налью! Знаю, знаю – вкусная! Пейте кровушку мою, кровососы гнусные…» Тоже – Высоцкий и тоже хорошая песня!
      А покойнички сидят себе живы-живехоньки! И оба настолько полны жизни, что напоминают собачек из рекламы собачьего корма. Явно не такие холеные, как рекламные «кабыздохи», но оба по-своему жизнерадостные.
      «Ладно, – решил я для себя. – Не будем нервничать. Я еще не в аду, а значит, с этими сукиными детьми еще сумею разобраться. Потом, когда я выберусь отсюда. А я обязательно выберусь. Сейчас же следует расслабиться и получать удовольствие. Пока еще совсем не было понятно, с какой целью разыгрывается весь этот спектакль. И в какую сторону подует ветер в следующую секунду. Пока разумнее только наблюдать. И не терять бдительности – это главное».
      – Присаживайтесь!
      Услышав этот голос вблизи – четко и ясно, – я отбросил последние сомнения – передо мной был именно Владимир Владимирович Муха, а не какой-то ряженый клоун. Я не заставил себя долго упрашивать и молча сел.
      Следак, по своему гадостному обыкновению, тут же уставился на меня немигающим взором. Наверно, это должно было напоминать змеиный взгляд – завораживающий и лишающий жертву воли к сопротивлению. Но не получалось. Семь лет назад получалось, а теперь нет. Впечатление портили выпученные глаза. Раньше у Мухи с ними все вроде было в порядке. И вообще – выглядел он в первую нашу встречу не в пример лучше, чем сейчас.
      Присмотревшись к старому знакомому повнимательней, я со вполне понятным удовлетворением отметил, что прошедшие годы и не слишком здоровый образ жизни оставили на его гнусной физиономии многочисленные следы. Но не эти неизбежные признаки износа организма доставили мне настоящую радость. А характерные симптомы серьезного заболевания: глаза навыкате и второй подбородок, похожий на слегка подсдувшийся воздушный шарик. Зоб, или базедова болезнь. Причем запущенная. Недолго ему осталось небо коптить, от силы полгода. Если раньше никто не поможет. Хотя вряд ли, если до сих пор никто не помог. А ведь как старались! Наверняка не одна только Светка-Конфетка. А вот поди ж ты! Сидит себе, глаза таращит. Прицеливается – куда бы вцепиться!
      – С вами, Разин, мы уже знакомы, – бесцветно начал он, – но, на всякий случай, представлюсь ещё раз. Следователь прокуратуры Муха…
      – Какой прокуратуры? Простите, что перебил, – прервал я его в расчете на то, что следак выйдет из себя и в запале скажет больше, чем планировал.
      Рассчитал верно: лицо следователя вмиг покрылось потом и красными пятнами. Он хватал ртом воздух, и видно было, какая титаническая борьба происходит в его плешивой башке. С одной стороны, ему хотелось завизжать и покрыть подходящими к месту матюгами этого наглого зэка! С другой стороны, этот наглый зэк предусмотрительно извинился. И просто вот так вот взять и не к месту заорать – значит открыто признать свою слабость. К тому же он должен был играть свою роль, роль, написанную кем-то другим. И судя по всему, в его сценарии воплей в данном месте не значилось. А подследственный, наверное, в этом самом месте должен был пребывать в состоянии глубокой подавленности и быть абсолютно неспособным на какие-либо комментарии.
      Бедный Муха чуть было не взорвался от перегрузки. Актер из него был средненький. Затем все-таки взял себя в руки и почти так же спокойно, как раньше, ответил с нажимом на первое слово:
      – Городской прокуратуры.
      Вот! Этого, собственно, я от него и ждал. Купился, ублюдок. Повысили гада. Надо же! Сильно, видимо, выслужился, сучий потрох!
      – Очень приятно! – ответил я с саркастической усмешкой. – Только я не совсем понял, почему вы называете меня Разиным. Моя фамилия Григорьев. Николай Григорьев! Я известный бизнесмен…
      Не прошло.
      – Ну-ну, – этот паразит прищурил выпученный глаз, – не набирайте обороты, гражданин Разин. Следствие разберётся, какой вы бизнесмен. Насколько нам известно – вы работаете врачом скорой помощи!
      – Вы меня ни с кем не путаете, гражданин следователь?
      – Нет! – категорически отрезал Муха. – Ни с кем мы вас, Разин, не путаем.
      И, не дожидаясь новых возражений, сообщил мне о том, что присутствующий здесь очкастый человечек – не кто иной, как Живицкий Борис Наумович. Защитничек мой, предоставленный согласно 49-ой статье. И если по каким-либо причинам Живицкий Борис Наумович как адвокат меня не устраивает, то я (то есть гражданин Разин) имею право нанять другого защитника.
      Странно! Представляет мне его так, будто я его впервые вижу и не знаю отлично, что это за гусь. Ладно, в первый раз так в первый раз. Поиграем пока по вашим правилам.
      – Нет, что вы, гражданин следователь, – сказал я, не выказывая ожидаемого собеседниками удивления. – Меня вполне устраивает то, что мне предоставило следствие.
      Адвокат нервно заёрзал в своём тёмном уголке, возмущённо поблёскивая стёклами очков. Но вслух ничего не сказал. Муха тоже ничего не сказал. Хотя на миг замолк и сделал стойку, видимо, размышляя, как отреагировать на этот выпад подследственного. И стоит ли реагировать вообще. Потом, видимо, решил не отвлекаться и, продолжая заведённый ритуал допроса, привычно забубнил о моих правах.
      Слушать тут было особо нечего, никаких неожиданностей в этой части мухинского обязательного выступления не предвиделось.
      – Ещё вопросы есть? – спросил он.
      – Есть, конечно! Хотелось бы узнать, если вы, конечно, не против: на каком основании меня задержали?
      Муха утомлённо вздохнул. Потом, покряхтывая, поднял с пола пухлый портфель и водрузил себе на колени. Щёлкнув замком, следователь извлёк из портфеля лист бумаги и подвинул ко мне:
      – Вот, ознакомьтесь, – и подчеркнул еще раз: – гражданин Разин!
      Документ, который он мне передал, я уже когда-то читал. Может быть, не именно этот, но точно такой же. Только очень давно, много лет назад. В прошлой жизни… В которую кто-то, пока неведомый, кажется, силой пытается меня запихнуть. Этакая машина времени с педальным приводом. – Больше вопросов по этому поводу нет? – спросил Муха и, дождавшись, когда я отрицательно помотаю головой, сообщил мне о том, что присутствующий здесь очкастый человечек не кто иной, как Живицкий Борис Наумович. Защитничек мой, то есть – Разина Константина. Предоставленный согласно 49-ой статье адвокат. И если по каким-либо причинам Живицкий Борис Наумович как адвокат меня не устраивает, то я (то есть гражданин Разин) имею право нанять другого защитника.
      – Жалобы, замечания по содержанию есть? – в заключение, против ожидания – очень мирно, спросил Муха.
      – Есть, – ответил я, и следак поднял брови в знак бесконечного удивления. – И жалобы, и замечания. Но в первую очередь – вопросы. Вы ведь разрешите мне задать несколько вопросов, чтобы я мог прояснить ситуацию хотя бы для себя?
      – Я слушаю вас, – снизошел он после некоторого раздумья.
 
        ПОСТАНОВЛЕНИЕ
        О ПРИВЛЕЧЕНИИ
        В КАЧЕСТВЕ ОБВИНЯЕМОГО
 
      Следователь Городской прокуратуры г. Санкт-Петербурга юрист 2 класса Муха Владимир Владимирович, рассмотрев материалы уголовного дела? 23678, возбужденного 16 августа 1996 г. по факту обнаружения трупа Смирницкой Эльвиры Феликсовны, установил:
      Разин Константин Александрович, прож. по адресу: г. Санкт-Петербург, ул. Будапештская, д. 43, кв. 376, рожд. 14 июня 1966 г. совершил убийство, то есть умышленное причинение смерти другому человеку из корыстных побуждений, а именно:
      15 августа1966 г. в период с 3-00 по 4-30 по адресу: г. Санкт-Петербург, п. Лисий Нос, ул. Репинская, д. 26, кухонным ножом нанес один удар в жизненно важный участок груди и причинил телесные повреждения, повлекшие смерть потерпевшей, после чего завладел имуществом потерпевшей, а именно: часы женские из желтого металла марки «Лонжин» с браслетом, серьги парные из желтого металла в виде сердечек, перстень из желтого металла с камнем красного цвета, перстень из желтого металла с камнем синего цвета, после чего с места преступления скрылся и похищенным имуществом распорядился, сокрыв (закопав) на своем участке по адресу: г. Санкт-Петербург, пос. Лисий Нос, ул. Репинская, д. 28.
      Своими действиями Разин К.А. совершил преступление, предусмотренное ст. 102 п. «а» УК РСФСР.
      На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 143, 144 и 148 УПК РСФСР,
      постановил:
      Привлечь Разина Константина Александровича в качестве обвиняемого по настоящему делу, предъявив ему обвинение в совершении преступления, предусмотренного ст. 102 п. «а» УК РСФСР, о чем ему объявить.
      Копию постановления направить…
      Следователь Городской прокуратуры г. Санкт-Петербурга Муха В.В.
      Настоящее постановление доведено до моего сведения путем личного прочтения «»_
      20__г.
      Одновременно мне разъяснены права обвиняемого…
 
      Ах. Как здесь все запущено! Я-то по наивности думал, что морально готов уже ко всему! Куда меня только лихая судьба не забрасывала, в какие передряги не бросала. Но такого со мной еще правда не случалось. Ни с кем, я думаю, не случалось, за всю долгую историю человечества! Мало того, что меня допрашивают два покойника, так еще и дело шьют – семилетней давности! То самое, Константина Разина, собственное дело. По которому я уже был осужден, так и не признав вины, за которое Ижменскую зону столько лет топтал… Не соскочил бы – и теперь бы топтал.
      Вот только дело это, по сути, теперь не мое! Я давно уже не Константин Разин. У меня не то что ФИО в паспорте другие, у меня давно уже другое лицо – спасибо Александру Соломоновичу – хирургу с золотыми руками! И даже отпечатки пальцев им не помогут – те, что когда-то сняли при первой ходке в девяносто шестом. Год назад в Майами я свел узоры на пальцах с помощью лазерной эпиляции – что обошлось куда дешевле, чем трансплантация глазного яблока. Словом, нет у вас, граждане, никаких доказательств!
      А привлечь меня, Николая Григорьева, можно, но только за иные дела, которых, кстати, без счета. Так что, возжелай следователь Муха и его компания зомби расправиться с Николаем Григорьевым – поводов для обвинений нашлось бы предостаточно. Насчет свидетелей не знаю – старался не оставлять. Но отечественное правосудие в этом плане весьма изобретательно, так что проблем, думаю, не было бы. Однако эти покойнички легких путей явно не ищут. Вместо этого они, как одержимые, доказывают мне, что я – Константин Разин. И шьют дело, за которое я уже сидел… Кому это нужно, интересно?!
      – Прочитали? – прервал эти размышления Муха, и без того видя, что я закончил чтение. – Тогда внизу листа распишитесь, что ознакомлены.
      – Ознакомлен в качестве кого?
      – Там написано, в качестве кого. В качестве обвиняемого.
      – То есть в качестве Разина, как его?.. – я заглянул в листок, будто уточняя неизвестные имя и отчество. – Константина Александровича?
      – Именно так, – ответил следователь елейным голосом, – в качестве Разина Константина Александровича… – и после короткой паузы рявкнул во весь голос. – В качестве вас!
      – Нет, – спокойно ответил я, – не меня! Я – Николай Григорьев, а никакой не Разин, не Пугачев и не Робин Гуд. Я занимаюсь бизнесом, а не медициной. Международные консалтинговые услуги. Врачом никогда не работал, даже в детстве не мечтал. В медицине ничего не смыслю. И подписывать ничего не стану. Более того, хочу заявить, что в аэропорту, откуда меня, судя по всему, привезли сюда, при мне были все документы: паспорта, внутренний и заграничный, водительские права: наши, американские и израильские, кредитные карты, клубные удостоверения… По-моему, вполне достаточно, чтобы установить мою личность и прекратить это скверное недоразумение.
      Муха и Живицкий молча переглянулись. Дескать: «ну вот, мы же друг другу говорили». Затем, оба повернулись ко мне, и следователь сказал утомленным голосом:
      – Гражданин Разин! Решили сумасшествие инсценировать? Не рекомендую. Вы, конечно, врач, необходимые базовые знания у вас наверняка есть. Да и в психиатрических больницах наверняка бывали, видели тамошний контингент не раз. Знаете, как они себя ведут, ненормальные. Для дилетантов вроде нас с Борисом Наумовичем ваш спектакль, скорее всего, будет вполне убедителен. Но в психушке на Арсенальной, куда вас доставят, если вы будете продолжать упорствовать в своем псевдобезумном поведении, вы попадете в добрые и опытные руки ваших коллег, Константин Александрович. И не мне вам рассказывать, какими средневековыми средствами там пользуются для лечения. Не потому что патологические садисты, нет. От нищеты все, от безденежья. Сами знаете. Так что еще очень большой вопрос, стоит ли вам так упорствовать, чтобы оказаться в лапах средневековой инквизиции. Войдете-то вы туда, считая себя хитрым и изворотливым человеком, надувшим глупых мусоров. А вот кем вам оттуда доведется выйти, я даже не возьмусь предсказать!
      – Вы меня, гражданин следователь, никак запугивать вздумали? – с холодным удивлением спросил я. – А вы, гражданин защитник, что молчите? Или это не в вашем присутствии происходит? Или вы не понимаете, о чем речь?
      – Э-э-э, – обеспокоенно заблеял из своего угла псевдоадвокатишка. – Константин Александрович, лично я пока не усматриваю в ходе допроса никаких нарушений со стороны следствия.
      – Ну естественно… – съехидничал я, не удержавшись.
      Даже настоящий Живицкий на его месте ничего бы противозаконного в действиях Мухи не усмотрел. Чего же в таком случае ждать от изображающего Живицкого актера! Впрочем, роль свою он заучил неплохо.
      – …Э-э-э, – заблеял он снова, и очень, надо отметить, натурально – вылитый Борис Наумович. – И вам бы я посоветовал, гражданин Разин, вести себя посдержаннее. В рамках приличий, так сказать.
      – Не отягощать свою участь немотивированным хамством? – неожиданно даже для себя сказал я, повторив фразу, произнесенную призрачным адвокатом в моем недавнем видении!
      – Ну, – заерзал Живицкий, – я бы, пожалуй, не стал формулировать это таким образом, но в общем вы правильно поняли смысл моего к вам обращения.
      Надо же, какой высокий слог!
      – Я смотрю, вы, уважаемые представители власти, решили в одну дудку дуть. Или, переводя на общедоступный язык, апеллировать к защите бесполезно, потому что она придерживается политики поддержки генеральной линии следствия.
      И это наводит меня на мысль, что правды я здесь не найду. «Оставь надежду всяк, сюда входящий». Не то место, не те люди.
      Против ожидания, ответил не Муха. Тот продолжал сидеть неподвижно, исподлобья уставившись на меня. Ответил Живицкий. Совершенно спокойным и неожиданно твердым голосом:
      – Очень хорошо. Рад, что вы правильно поняли суть вопроса. Надеюсь, это поможет вам избрать правильную линию поведения. То есть – направленную на сотрудничество со следствием. Соответственно я, со своей стороны, как адвокат, гарантирую, что суд учтет проявленную вами добрую волю.
      – И? – с максимально возможной иронией спросил я.
      – Соответственно. Это будет учтено при вынесении приговора.
      – То есть вы мне, как адвокат, заранее гарантируете, что приговор будет?!
      – Соответственно, – поставил точку Живицкий.
      Вот ответил так ответил! Молодец! Я перевел взгляд на Муху. Красная физиономия следователя выражала высшую степень довольства. Ни дать ни взять – кот, нажравшийся хозяйской сметаны от пуза. Раньше, во всяком случае, мне его таким видеть не приходилось. Я вздохнул.
      – Ну, раз вы гарантируете, Борис Наумович, что меня непременно осудят – значит, так тому и быть. Не мне с вами спорить, вы же специалист своего дела, – я особо подчеркнул слово «специалист». – Но тогда скажите мне, дорогие мои защитники закона, я еще раз вас об этом спрашиваю – на каком основании меня задержали?
      – Арестовали, – тихо, но отчетливо поправил разговорившийся адвокат.
      Ух ты! Кажется, ко всему был готов, но нет – сюрприз за сюрпризом. Я не задержан, а уже арестован. Оперативно – как они говорят. Ишь, как кому-то приспичило меня прессануть!
      – Я смотрю, у вас быстрее дело делается, чем сказка сказывается, – продолжил я. – Что, должен заметить, обычно нашим органам не свойственно! Так на каком все-таки основании меня арестовали, как вы говорите?!
      – Вы же только что читали «Постановление» о привлечении вас к уголовной от… – начал было Живицкий, но я не дал ему договорить.
      – Не меня! А некого Разина, не помню как его звать. А я Николай Григорьев и все мои документы должны быть у вас.
      – Они и есть у нас, – вернулся в разговор Муха.
      Он опять полез под стол и принялся доставать что-то из портфеля, шурша бумагами и, время от времени, вполголоса матерясь.
      – Вот! – разогнулся он и отдышался. – Это ваш паспорт, господин Разин.
      – Ну, вот и хорошо, – отозвался я, – что нашелся наконец-таки мой паспорт. Надеюсь, это положит конец этому затянувшемуся недоразумению. Назовем это так. Пока! Пока я не вышел на свободу. А когда я выйду отсюда, у меня будут к правоохранительным органам вопросы. Много серьезных вопросов.
      – Ну, это когда-а еще выйдете, гражданин Разин. Да, Разин! Разин! – повысил Муха голос, не давая возразить. – И этот вот документ именно это и подтверждает. Можете сами убедиться!
      Он пренебрежительно бросил мне красную книжицу. Не мой новенький российский паспорт, гражданина Российской Федерации с двуглавым орлом с коронами, что всегда меня удивляло – монархия у нас пока что не восстановлена. Нет, это была красная книжечка гражданина не существующего больше государства СССР. Читайте, завидуйте, я гражданин!..
      Ну и что там у нас – сейчас взглянем. Как можно спокойнее – я взял паспорт и раскрыл его. Паспорт был на имя Разина Константина Александровича. Мой собственный, насколько я мог его узнать, старый паспорт. С разводами по низу страничек, которые остались как память о бурном романе с Ангелиной, тогда еще только будущей моей женой. Той самой, что впоследствии меня сюда и спровадила на пару с любимым братцем Леонидом. Сразу вспомнил, как мы, только что познакомившись с ней, сутки напролет шатались по летнему городу, забираясь в самые потаенные его закоулки. В одну из таких прогулок мы и попали под питерский ливень, рухнувший на город после нескольких дней изнуряющей жары. И в мгновение ока вымокли до нитки. Ангелина в мокрой футболке выглядела почти голой и очень-очень сексуальной. Вернувшись домой, мы сразу разложили мокрую одежду, документы и наличные на подоконнике и занялись любовью, под аккомпанемент удаляющейся грозы!..
      Только вот фотография в этом старом паспорте теперь была новой. И на ней был я – именно такой, каким выглядел сейчас после всех пластических операций. Мастера, ничего не скажешь – сделано филигранно. Да и чего удивляться – сами же эти ксивы и выдают, чего ж не подделать. Уж если даже урки подделывают!
      В голове опять неприятно загудело, как после удара или контузии. Ч-черт! Вот это уже сильно. Эта маленькая паленая ксива радикально меняла ситуацию! Ксивка-дурка! Зато теперь я мог уже реально представить себе масштабы предпринятого на меня наезда. Это был не просто мощный наезд – это был наезд беспрецедентный! И пока в голову не шел никто, способный организовать и – главное! – оплатить такую подставу.
      – Ну? – нетерпеливо поинтересовался Муха. – Ваш документик, как я понимаю? Вы и теперь будете продолжать отказываться от собственного имени или все-таки признаете очевидное? Бредить пора прекращать, господин Разин. Нужно вернуться на грешную землю – и не без ваших стараний, заметьте, грешную! И посмотреть правде в лицо.
      – Упорствовать не имеет смысла, – отчетливо прибавил адвокат из своего угла.
      – А будешь продолжать ваньку валять, Разин, так найдутся у нас и средства убеждения, – продолжил следак с неприкрытой угрозой в голосе.
      В этот момент за стеной заржала дружно и во весь голос охрана. Видимо какой-то анекдот пришелся особенно в жилу! Вместо драматического эффекта, на который явно рассчитывал Муха, вышел пшик. Это его заметно задело, от злости он весь передернулся и неприязненно скривил губы.
      Я вздохнул и, вернув на стол чертову ксиву, спросил:
      – Так чего конкретно вы хотите от меня добиться?
      – Чиста канкретна, – неуклюже пошутил следак. – А вы как думаете, гражданин Разин. Чего может добиваться следователь прокуратуры от подозреваемого в убийстве?! Признаешь себя Разиным, коим ты и являешься. Чистосердечно сознаешься в убийстве Смирницкой и предстаешь перед судом. Хорошо бы предварительно раскаявшись.
      – И все?
      – Нет, конечно! Затем наш суд, самый справедливый суд в мире, – снова пошутил он, – вынесет по этому делу приговор. Учтя все то, что уже озвучил Борис Наумыч. Соответственно. И вы отправитесь отбывать наказание согласно приговору суда.
      – И вы думаете, я на все это соглашусь?
      – Думаю, да, – серьезно ответил Муха и пояснил: – Деваться-то тебе некуда, Разин. А будешь упорствовать – только хуже себе сделаешь. Можешь мне поверить. Так как?
      Так как? – подумал я со злостью и в рифму. – Так fuck! Для таких говнюков даже русские народные фиги крутить показалось зазорно. Слишком большая честь! Я молча поднял перед собою кулак с оттопыренным средним пальцем. Fuck you! Красноречивый жест, понятный во всех концах Земли, спасибо Голливуду. И показал его следователю Мухе: тебе, мусор, этот fuck. Чтоб не сомневался.
      Потом поднял вторую руку и показал fuck Живицкому: тебе, актеришка дешевый! А когда решил, что с них достаточно, сказал спокойным, но железным голосом:
      – Я Николай Григорьев, к убийству неизвестной мне гражданки Эльвиры Смирницкой никакого отношения не имею. Я лишь раз на своей памяти был проездом в Лисьем Носу – и убийствами там не занимался!
      И тем подвел черту. Затем сложил руки на груди и отрешенно уставился в стену кабинета.
      Живицкий мелко затряс кудряшками. Муха сглотнул и набрал воздуха в легкие. Я подумал, что он начнет сейчас визжать, брызгая слюной, однако ошибся. Заговорил он негромко, но с угрозой в дрожащем от ненависти голосе.
      – Смотрю я, ты не понимаешь, Разин. Пантомимы все показываешь. Терпение наше испытываешь. А оно не безграничное. Границы этого терпения ты давно уже пересек, Разин. Игры поэтому с этого момента прекращаются. Кстати, по поводу твоей пантомимы. Очень своевременно напомнил. В тему, так сказать. Если ты продолжишь играть в несознанку и портить нам отчетность, познакомишься с главной темой своей пантомимы на собственном анусе. Специалисты по этому вопросу у нас здесь имеются. Точнее, имеют, – снова ухмыльнулся он, довольный игрой слов. – Скучают небось без свеженького. Тебя, Разин, ждут не дождутся. Или, может, все же – дождутся. Как там у классика: «Здравствуй, тело младое, незнакомое!»
      Муха сделал паузу, видимо, давая мне время осмыслить только что услышанное. Затем продолжил более прозаическим тоном:
      – Встретиться с этими замечательными парнями у тебя есть все шансы. В случае, я повторяю, если ты продолжишь глупо упираться. Выбор у тебя все-таки есть. Время, чтобы собраться с мыслями, мы тебе дадим. Немного – пару-тройку дней, не больше. А чтобы подстегнуть твой мыслительный процесс и придать ему нужное направление, в эти дни проведем очную ставку с очень ценным свидетелем. С твоей женой, Разин. Ангелина, в отличие от тебя, согласилась сотрудничать со следствием. Для начала – помочь установить твою подозрительную личность. Надеюсь, эта информация поможет тебе принять правильное решение и не доводить нас до применения крайних мер. А когда ты перестанешь наконец твердить, как попка: я Николай Григорьев, я Николай Григорьев, и признаешь, что ты Разин, Константин Александрович… Тогда это дохлое дело сдвинется с мертвой точки с минимальными потерями с твоей стороны. Твоей, Разин, стороны. Прочувствуй это.
      «Очная ставка с Ангелиной!» – Я был в смятении и очень надеялся, что это не слишком заметно. Муха добился-таки своего.
      – Увести! – гаркнул он куда-то за мою спину. Сразу щелкнул замок, скрипнули дверные петли. Грохоча коваными сапогами, вошел старшина и рявкнул:
      – Встать!

      Обратной дороги до камеры я просто не заметил. Шел, глядя под ноги. По звуку звякающих об стену ключей за спиной привычно определял скорость движения и дистанцию с вертухаем. Останавливаясь перед дверями или решетками, еще не слыша команды, автоматически поворачивался лицом к стене. Эту нехитрую тюремную науку я познал в совершенстве – какие еще нужны доказательства того, что я здесь не в первый раз. Любой опытный зэк, недолго понаблюдав за мной, сразу бы это понял. Точно так же, как я могу отличить новичка от бывалого.
      За несколько часов передо мной прошел настоящий парад призраков. Следователь Муха и доктор Живицкий. Беспредельщики. Много лет, вплоть до сегодняшнего утра, в моей личной канцелярии числившиеся на том свете. Да и жена Ангелина, с которой Муха обещал на днях устроить очную ставку, тоже по идее должна быть мертва! Все они давно должны были уйти в небытие. По агентурным данным, как говорят разведчики в шпионских книжках. А этим данным я до сегодняшнего дня тоже склонен был доверять. Выходит, напрасно. Вот, например, братки когда-то меня клятвенно заверяли, что следак Муха стараниями Светки-Конфетки отправился на небеса, где никого больше не потревожит. А теперь мне, доверчивому, один труп с другим свидание устраивает. Если жив Муха, то Ангелина тем более может оказаться живой. Шансы у нее все-таки были. Люди и не в таких условиях выживают. Хватило бы воли!
      «А вдоль дороги – мертвые с косами стоят! И тишина!» А может, это просто я уже умер? Там, в аэропорту, как и полагал вначале. И все это со мной уже после смерти происходит! Было так в каком-то фильме, и не в одном!
      Ага! И это после смерти так болит и кружится голова. Нет, господа-товарищи, я пока еще на этом свете! И даже точно знаю, в какой именно его части. Но вот чего пока не могу представить даже приблизительно – кто же это затеял такую сложную игру и для чего? Что за безумец стоит за всей этой фантасмагорией?
      А если не безумец? Тогда еще трудней.
      Стоп! А если это с моей головой все-таки что-то не в порядке? И, на самом деле, я и есть врач-реаниматолог Константин Разин, только что брошенный в узилище злыми мусорами? А эти семь с лишним лет активной криминальной жизни просто привиделись мне после интенсивных побоев? Время – вещь иллюзорная! Столько раз побывав в наркозе, я знал это наверняка. Даже до последнего «заплыва» с галлюциногенами из аэропорта в «Кресты».
      Но тут в поле моего зрения попали собственные ноги в изжеванных, но все равно чертовски элегантных брюках (Ermenegildo Zegna). Очень дорогих. И таких же дорогих туфлях. Без шнурков, на резинках, что в сложившихся обстоятельствах важно. На такие туфли тот старый Константин Разин, врач-реаниматолог, целый год бы пахал. Даже не один год, пожалуй.
      Недоработали, господа режиссеры. «Не верю!» – как сказал бы Станиславский. Не знаете, кто такой Станиславский? Вот теперь верю… Мой, тезка, кстати, – Константин!
      Главным сейчас было понять – для чего все это затеяно? С какой целью? Если бы меня хотели убить, я был бы уже мертв. Для такого простого дела не нужно было бы городить все это. Значит? Значит, им нужно что-то совсем другое. Что? В чем ключ? Ведь наверняка лежит где-нибудь на виду. «Хочешь спрятать вещь как следует, положи на самое видное место», – так, кажется, говорил Эдгар По. Писатель, который придумал детективы, наверняка знал, что говорил.
      Может, меня хотят просто свести с ума? Так это пустое. В мединституте на курсе психиатрии седенький профессор Ганелин рассказывал об опытах, которые ставили нацисты во время войны. Немцы – народ дотошный и пунктуальный. Решив выяснить, можно ли свести человека с ума, и если можно – то каким образом, они принялись за дело с огоньком. Выделили для опытов подходящий концлагерь. Подали заявку в Рейхсканцелярию на бесперебойную поставку человеческого материала и с головой погрузились в свои опыты. Опыты были, по фашистскому обыкновению, самыми изощренными и бесчеловечными. Подопытным людям причиняли немыслимые физические и моральные страдания, применяя для этого все последние достижения науки и техники. Любой ценой стараясь снести им напрочь крышу. Результаты всех опытов скрупулезно фиксировались и потом детально изучались.
      Сомневаться в добросовестности их исследований не приходится, говорил профессор Ганелин. А такой экспериментальной базы, как бы бесчеловечно это ни звучало, ни у кого никогда не было и, надеюсь, не будет. Поэтому отнестись к результатам их чудовищной работы следует со всем вниманием.
      Итак. Переработав горы человеческого материала, нацистские ученые пришли к однозначному выводу: свести человека с ума невозможно, если у него нет природной предрасположенности к сумасшествию. Вот так. То есть люди от природы делятся на предрасположенных к безумию – и на тех, у кого крыша крепче, чем фундамент.
      Я относился ко второму типу и это знал точно. Вся моя изобиловавшая потрясениями жизнь это подтверждала. А тот, кто теперь ставил на мне свой варварский опыт, этого наверняка не знал. И вряд ли слышал об изысканиях своих нацистских предшественников. Все-таки есть польза от высшего образования, как ни крути.
      – Лицом к стене! – И вертухай загремел ключами в замке.
      Для людей, никогда не бывавших за решеткой, пребывание в одиночке должно казаться самым страшным испытанием. Однако я знаком был не понаслышке с тюрьмой и гипертрофированным чувством коллективизма не страдал. Поэтому и очутиться в камере, набитой полусотней, если не сотней, зеков, где стоит вечная духота, где гудят с утра до вечера чьи-то голоса, не стремился. Нужно было очень многое обдумать, и как можно скорее. Сколько у меня времени в запасе – ведомо только тем, кто затеял эту странную игру.
      И я был рад, что мне никто не мешает. Итак, налицо три живых трупа, с маниакальным упорством желающих добиться моего осуждения по старому делу. И речи не идет о предыдущем заключении, о побеге из зоны… Хотелось бы знать, что я, по мнению Мухи, делал все эти семь лет. Ходил на работу, возвращался к жене, и не в Египет, конечно, а на квартирку в Купчино, принимал в выходные брата Леонида, тоже семь лет уже как мертвого. Впрочем, меня не удивит, если я увижу его снова – раз уж теперь пошла такая тенденция к воскрешению. И точно так же меня не удивит, если Муха, отвечая на мой недоуменный вопрос, распишет все эти семь лет по пунктам – чем я занимался, что делал, что ел на завтрак, какие книги читал и с кем встречался. И найдет, как все это подтвердить! Все у них подготовлено заранее, и ловить этих ребят на мелочах не стоит. Потому что не получится. А если и поймаю, то ничего этим не добьюсь.
      И вообще – стоит мне принять хотя бы для вида их точку зрения и согласиться, что я Разин, и – пиши пропало. Сам запутаюсь, если Муха не поможет. А он большой спец в этом деле – профессия у него такая!
      Предположим на мгновение – так, ради смеха только, что этому неведомому моему врагу удалось восстановить весь мой жизненный путь, воскрешая чудесным образом мертвецов. Чего же в таком случае мне ждать дальше. Перевод в «Кресты» неизбежен, а там снова чалится старый Бахва, смотрящий камеры четыреста двадцать шесть. А потом суд, неправедный и скорый, перевод в шестой корпус «Крестов», где я буду коротать время в ожидании этапа, и вот – я в Ижемской зоне. И снова рядом со мной старые знакомые – Араб и Блондин, которого охрана расстреляла в упор на краю безымянного таежного болотца, когда мы с ним пытались в первый раз вместе соскочить. И будет, наверное, кум лагерный со своей племянницей – малолеткой Кристиной, юной наркоманкой, которую я по его личной просьбе пользовал, попутно развлекаясь с кумовой сестрой – Анжеликой, матерью Крис. Тоже с его ведома. Неплохо мне там жилось, по лагерным меркам, – расскажешь кому – не поверят. И благодаря тому же куму, а вернее – племяннице его, сумею снова бежать в тайгу к поджидавшему меня там самоеду Комяку, и пойдем мы вместе через тайгу, обходя патрули, где каждый мечтает о своем десятидневном отпуске за поимку зэка. И я опять простужусь почти насмерть и, опять будет скит староверов, где меня выходят и где я повстречаю… Настю?! Милую, наивную девочку.
      Нет, какой бы кудесник ни объявился нынче – не разыграть ему по-новому старую сказку. Не воскресить всех… Как ни жаль! А я бы, пожалуй, был ему благодарен. Еще раз прожить заново жизнь, имея возможность исправить прежние ошибки, разве это не мечта каждого!
      Только рассчитывать на это не приходится. Скорее всего, сейчас меня просто стараются деморализовать. Сбить с толку. Начали в аэропорту, когда Вера подсыпала мне какой-то дряни. А дальше будут давить на психику. Вообще – штучки из репертуара спецслужб, с которыми мне не раз приходилось в жизни встречаться.
      А продолжая гнуть свою линию, я навлеку на себя гнев недожаренного следователя, и что он применит в этом случае, сказать сложно. Пресс-хата, где по его приказу толпа педерастов опять попытается изнасиловать меня?! Нет, по второму разу – нельзя. Против правил. Только правила эти нигде не написаны, и гражданин Муха, не задумываясь, может на них наплевать, так же как все сословие плюет на правила писаные.
      Теперь пребывание в одиночке не казалось мне таким уж комфортным. Лучше было бы в шумной камере, где смотрящий, кем бы он ни был, должен знать мое погоняло, где меня признают и сведут тем самым на нет все усилия Мухи. Да, я часть огромного мира, где меня знают именно как Знахаря! Мира, где за мной числится множество подвигов различного калибра – от побега с недоброй памяти Ижменской зоны до организованного противостояния русской мафии в Америке, не без помощи ФСБ и ГРУ. И стоит мне соприкоснуться с этим миром снова, – а для этого мне достаточно снова только оказаться в тех же «Крестах», как мне не дадут забыть, кто я такой. И вся затея неведомого мне пока противника рухнет, рассыплется, как рассыпается карточный домик от дуновения ветерка, стоит только открыть окно.
      Кто он, вот второй вопрос. Стоит получить на него ответ, и все станет ясно. А что если это все же Бюро или ГРУшники?! Нет, эти ребята сразу бы устранили меня, а специалистов у них хватает. И в любом случае не стали бы разводить такую канитель.
      – Есть контакт?
      – Скорее конфликт! Как мы и предполагали – держится за свою легенду… Предупрежден о возможных последствиях, но результата пока никакого…
      – Как и ожидалось! Верной дорогой идете, товарищи, продолжайте в том же духе!
      Вечер, да – теперь я ориентировался во времени – на мухинских наручных было пять часов, когда начался допрос, и около шести, когда он закончился. Вечером Николай Григорьев, если позволяли дела, отправлялся в какой-нибудь хороший ресторан либо проводил вечер в компании кого-либо из хороших знакомых женского пола. И было вино, и была музыка. Но теперь компанию мне не составит даже таракан – разве что только дохлый. В голове роилась тысяча мыслей, но, наконец, мне удалось отрешиться от собственных переживаний и погрузиться в сон, столь же безрадостный и серый, как и окружавшая меня сейчас обстановка.
      Утром я тщетно перебирал свои сновидения, надеясь, что в них, может быть, проскользнет ответ хотя бы на один из тысячи вопросов, терзавших меня. Так ведь бывает – мозг во сне сам подсказывает решение, которое не приходит в состоянии бодрствования! Но, видимо, – не мой случай!
      – Разин, на выход! Живее!
      Спорить не стал, не с кем спорить-то. Это же не человек, видимость одна. Послушно вышел, встал лицом к стене, не дожидаясь окрика. Окрик все-таки последовал – для порядка, наверное.
      – Лицом к стене!
      Теперь куда? Вопрос, конечно, не озвучен – чего зря раздражать товарища вертухая. У товарища тяжелая работа.
      Проследовали в подвальное помещение. Я бы не удивился, встретив здесь и Виктора с Артистом. Те, в конце концов, вполне могли топтать землю все эти семь лет, несмотря на свой образ жизни. Но то ли в самом деле скопытились мои старые знакомые, то ли Муха и его неведомый мне пока хозяин поленились их разыскивать, а может, побоялись, что натаскать не получится… Словом, в автозак я прошел в гордом одиночестве.
      Двери захлопнулись, и газик-старичок повез меня по уже известному маршруту. В «Кресты». Впервые мне довелось попасть туда ровно семь лет назад, в один из таких же теплых августовских дней. И попал я в «Кресты» именно за Эллу Смирницкую, которую якобы зарезал ножом «как свинью» из корыстных побуждений. Врач-реаниматолог, интеллигентный человек, позарился на золотые побрякушки, часы и прочую хренотень.
      Тогда мне крупно повезло – смотрящим по камере оказался старик – Бахва. Бахва страдал тахикардией и без моей помощи, скорее всего, загнулся бы. С его лечения и началось мое восхождение к славе. В Ижму прибыл я уже с ценными рекомендациями, как сказали бы в свободном мире, а в уголовно-тюремной среде это называется – малявой. И в зоне пользовался уже авторитетом немалым, ну а соскочив с нее, в конце концов пустился во все тяжкие, попадая из одной передряги в другую, потом и кровью зарабатывая свой авторитет среди братвы.
      Так что второй раз в «Кресты» угодил уже пользуясь вовсю этим самым авторитетом. Угодил не за дело, а чтобы, напротив, спастись от другого суда – воровского, да тоже скорого и неправедного. А теперь, стало быть, еду снова. Видно, и вправду – бог троицу любит! Что ж, это даже интересно!
      Карантин длился недолго. Мои сокамерники были по большей части первоходками, растерянными. Я поговорил с одним из них, человека обвиняли в убийстве сожительницы.
      – Может, и убил! – повторял он рассеянно, и взгляд его блуждал по потолку и стенам, словно ища несуществующий выход на свободу. – Может, и нет! Не помню! Ничего не помню, пьян был!
      Похоже на правду – судя по лицу, дни, проведенные за решеткой, стали для него первыми днями без выпивки. Утешить его было нечем, поэтому я не стал забивать себе голову. Профессиональная привычка осталась еще с тех времен, когда я был врачом. Будешь относиться к каждому с сочувствием, и никаких нервов не хватит. Особенно на скорой.
      Вскоре уже пришлось распрощаться с новыми знакомыми. С узелком, напоминая самому себе одного из тех хрестоматийных скитальцев, что бродили некогда по российским дорогам, вымаливая кусок хлеба «христа ради», я двинулся по коридорам, сопровождаемый вертухаем.
      Как ни старался настроить себя на боевой лад, получалось это плохо. Тяжелая атмосфера тюрьмы давила. Да еще мысли о двух или даже трех, считая Ангелину, покойниках, вернувшихся с того света, которые вот-вот явятся по мою душу и сюда.
      Вскоре я, однако, отвлекся от своих мрачных размышлений. Кажется, загадочный мой враг продолжает гнуть свою линию – мы приближались к четыреста двадцать шестой, той самой камере, служившей мне домом в первую ходку.
      Или, может, это все-таки совпадение?!
      – Разин, заходи!
      Я зашел, поднял голову и огляделся. Все здесь мне уже знакомо. Ряды шконок, на которых сидят и лежат заключенные. Веревки, на которых сушится выстиранная одежда. В уголке унитаз с умывальником, рядом, на полу, скорчился невостребованный в данное время педераст. Воздух в камере спертый – слишком много здесь людей набилось.
      Со всех сторон на меня устремились настороженные взгляды. Тюремный телеграф иногда сообщает о прибытии важного гостя еще до того, как этот самый гость появится на пороге, но мой случай, похоже, был не из таких.
      – Здорово, братва! – сказал я.
      Ответом было напряженное молчание. Я пожал плечами и, не повторяя дважды приветствие, прошел в угол смотрящего, отгороженный от прочей камеры занавесочкой. В углу смотрящего уютно, по-своему даже комфортно. В некоторых камерах даже телик здесь стоит. Но в четыреста двадцать шестой телевизора не было ни раньше, ни теперь. Сейчас узнаем, кто у нас здесь?! А впрочем – кем бы он ни был, другом или врагом, а относиться ко мне по-любому придется с уважением.
      Еще не успев пройти за занавеску, я услышал, как будто хорошо знакомое, хриплое дыхание, и сердце невольно вздрогнуло. Неужели все-таки все пойдет по казавшемуся мне невероятным сценарию?! Да, на месте смотрящего и в самом деле был Бахва.
      Я сел напротив, глядя на него едва ли не с любовью – сам не думал, что так радостно будет увидеть этого старого мерзавца, у которого грехов за душой было наверняка не меньше, чем татуировок на его тощем теле. Тем удивительнее казалось мне, что сам Бахва не испытывает никаких эмоций по поводу моего прибытия.
      – Кто таков?! – спросил он, глядя мне в лицо. – Докладывай!
      Что за шутки?! После заморочек с Мухой мне подобный юмор пришелся не по душе, что я и попытался ему тут же объяснить…
      – Стоп, не гони! – оборвал меня старый вор на первой же фразе. – Я что-то не пойму, ты что же, считаешь, что мы с тобой никак – кореша? А я тебя, мил человек, в первый раз в своей жизни вижу!
      Я позабыл, что Бахва и в самом деле не видел меня с тех пор, как я переменил лицо в клинике пластической хирургии. Правда, должен был слышать об этом от сокамерников. Да и сам неужели не узнал по голосу? Ведь он, такой-растакой, прозорливый! Дряхлеет, видимо…
      – Костоправ, Знахарь? – повторил он оба моих погоняла и задумчиво вздохнул. – Впервые слышу! Ты, часом, дурика не валяешь?
      Я похолодел. Старик смотрел на меня безразличным взором. Смотрел сквозь меня. Человека по имени Знахарь для него не существовало. И не было никогда такого вора в законе, потому что если бы был – то Бахва его бы знал.
      Вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Почти как тогда, в аэропорту, когда я думал, что умираю. А Бахва окинул меня долгим внимательным взглядом. Словно руками лицо ощупал. Пытался определить, что у меня на душе. На коне ли я еще, или уже сломался? Нет, старый знакомец! Ты ведь меня знаешь, хоть и виду не подаешь! Знаешь, что не из тех я, кто так просто ломается.
      Пахан умел «держать лицо», как это называют японцы. И определить – какой меня ожидает разговор – по нему было невозможно. Зато хорошо было видно, что Бахве плохо. Как лицо ни держи, а врача не обманешь. Особенно если при дыхании хрипишь и булькаешь на всю камеру.
      – Ладно, чудила! Садись-ка, – кивнул Бахва на соседнюю шконку. – Расскажи, куда ходил, что видел, о чем говорил? Подробно. И не гони – не поощряю!
      Что ж, это, по крайней мере, конкретно. «Не гони» в данном случае означает – «не завирайся» и относится к моим, знахарским, «претензиям» на статус вора в законе. То есть Бахву интересует только соблюдение сценария, а не то, как я понимаю происходящее и что по этому поводу думаю. Очень похоже на предупреждение держать язык за зубами.
      Я подробно описал только что происшедший допрос. О чудесном воскрешении следака и адвоката распространяться не стал. Как и о том, что супруга, очная ставка с которой меня вскоре ожидает, тоже давно была зачислена мною в жмурики. И о том, что дело, которое мне шьют, и сразу-то было с душком, а через семь лет и не знаешь, как назвать уже… Об этом я Бахве тоже рассказывать не стал. Потому что Бахва ничего об этом знать не хочет. Что и продемонстрировал – откровенно и недвусмысленно. Спасибо и на том. Принимаем все как есть, оценки давать будем после.
      Сценарий, по которому меня пытаются заставить играть, похоже, не очень сложен. Надо просто делать вид, что последних семи лет не было. Что я не Знахарь, вор в законе, человек, авторитетный не только в воровских кругах. А только что повязанный Константин Разин, врач скорой помощи, первоходок по галимой подставе. Которого слили родная жена и мой же собственный младший брат, правда – единокровный, то есть родной только по отцу, но ведь брат же! И я должен забыть целую жизнь – потому что порой мне казалось, что до августа 96-го, когда в первый раз меня взяли за убийство Смирницкой, я и не жил вовсе. Да и если объективно рассуждать – то девяносто процентов событий моей жизни произошли в эти самые семь лет! И все, что я собой представляю на сегодняшний день, – результат этих самых событий. А теперь, выходит, нужно спустить эти годы в парашу и начинать все с чистого листа. Или, точнее, – с того листа, что мне сегодня предъявил живучий Муха. С постановления о моем аресте!
      Ну нет, ребята, не дождетесь!
      Бахва слушал меня, не перебивая. Дослушав, помолчал немного, покурил. Затем стал задавать вопросы. На это Бахва всегда был мастер. Вопросы его были точны, и ответов он требовал таких же точных. Я это хорошо запомнил по первой ходке, поэтому отвечал подробно. Даже чересчур подробно. Отвечал, а сам думал о том, как Бахве охота всю эту шнягу по второму разу выспрашивать! Ведь знает же все, до последней закорючки! На этом месте все это так же вот выведывал-выспрашивал. Потом еще и пробивал кое-что по своим каналам для меня. И не раз. Так что наверняка помнит всю историю со Смирницкой. Может, и не в подробностях, но в общих чертах точно. А теперь, по сценарию, неизвестно кем написанному, приходится ему все заново выспрашивать. Ну что ж буду грузить подробностями почем зря. Раз он такой любопытный. А может, и вправду Бахве все это интересно. Все-таки не вчера дело было, а старик мог и подзабыть многое за давностью лет.
      – В общем, так, братан, – подвел он итог моему рассказу. – Расклад мне твой понятен. И судя по этому раскладу, придется тебе соседку на себя брать. Не кипешись, выхода у тебя другого нет. Думаешь в несознанку пойти? Не дадут тебе, неужели еще не понял? От тебя будут добиваться только полной и безоговорочной капитуляции, как от Гитлера. Ничего другого их не устроит.
      – Кого – их? – спросил я.
      – Не перебивай! – прикрикнул Бахва, – Кого, кого… Мусоров. И Карабаса-Барабаса. Чего глаза выпучил, не понял? Э-эх, ты, врач – ученый человек!.. Того, кто их кормит и за веревочки дергает. И кого никогда не видно. Вот он-то и есть настоящая причина того, что ты здесь. Придет время, узнаешь, кто этот Карабас-Барабас. Если только ты очень фартовый. А то с таким характером, да такими тараканами в башке… Странно будет, если доживешь. Упираться тебе здесь трудно, почти невозможно. С вилами на паровоз бросаться – беспонтовое занятие. У них против тебя все – а у тебя только ты. Сильно упорствовать станешь – в лучшем случае замочат. В худшем – покалечат. Ну а в самом плохом допрыгаешься до пресс-хаты. Тогда все. Опущенному на зоне не жизнь, лучше сразу сдохнуть.
      – Но ведь я же не убивал эту самую Смирницкую! На мне нет никакой вины! – подыграл я.
      – Ну да, ну да… – как-то совсем по-старчески пожевал синими губами Бахва. – Здесь таких, безвинных, из десяти один – точно. Если не больше. Бывает, конечно, что разбираются и отпускают, не доводят даже до суда – но это я не знаю, каким местом Удача должна к тебе повернуться, или ты к ней! Это, братан, редкий фарт. Такого я мало видел, хотя почти всю жизнь чалюсь по кичманам. В лучшем случае – освободят из зала суда. За недостатком доказательств или отсутствием состава преступления. Но твой случай не такой, насколько я вижу. Лучше тебе не питать пустых надежд на справедливость. Здесь такой зверь не водится. Поэтому не рви сердце! Настраивайся сразу на неправедный суд и на долгое сидение. На этап. На зону. Не ты здесь первый без грехов подставленный, не ты и последний. Нового ничего в твоей истории нету. Стара, как мир. Классика жанра. Знаешь, сколько народу за других нары полирует? Эх, лучше не знать. И не думай об этом…
      Бахва помолчал. Глядя в стол, развернул конфету, откусил, запил чифирьком из кружки. Снова заговорил:
      – А эту терпилу твою, Смирницкую. Эльвиру! Я ее знал неплохо. Чисто по делу. Хотя все время хотелось с ней побаловаться, если честно. Да не сложилось и не могло сложиться. Слишком с разных полей мы с ней ягоды. Были, царство ей небесное! Хорошая была баба. Умела себя поставить. За базар всегда конкретно отвечала. Уважали ее все. И блатные, и так, бизнесмены. На мелочи не разменивалась, такие дела разруливала – не поверишь! Общалась только с авторитетными людьми, в высших сферах обитала. А запороли ножом, как свинью!
      Меня кольнуло, словно занозой: «Запороли ножом, как свинью!» Где-то я это уже слышал! Совсем недавно… Во сне!
      – Убийц ее теперь хрен найдешь! – продолжал Бахва. – А дело заведенное надо мусорам закрывать? Надо, раз завели. Такое у них в мусарне правило. Кто правила не соблюдает, того их мусорское начальство имеет по полной программе. Кто-нибудь из них хочет, чтобы его имели, как ты думаешь? – спросил он и тут же продолжил, словно уже получил ответ:
      – Поэтому они будут иметь тебя! – И ткнул пальцем меня в грудь.
      Но не коснулся, остановился в сантиметре. Хотя впечатление было такое, что ткнет. Я был готов к чему-то подобному, поэтому почти не прореагировал. Только улыбнулся едва заметно – краешками губ. Но Бахва увидел!
      – Че ты лыбишься, профура? Я тебе не Петросян. Не для развлечения байки травлю! Для твоей же, дурака, пользы. А то смотри, я как разговариваю с тобой, так могу и перестать, – беззлобно прореагировал он.
      И снисходительно продолжил свои разглагольствования:
      – В общем, труба твое дело! Мусора как борзые собаки, если вцепились в кого, то уж не отпустят, пока не порвут. Особенно когда их кто-нибудь еще и науськивает. Или награда за усердие светит. Какая-нибудь. А в тебя они вцепились конкретно. Уж чем ты им так насолил, не знаю. Пока. Но прессовать тебя будут не на шутку, это точно. По-взрослому. Пока сам не станешь рад взять на себя все, что ни предложат. Технология у них еще в тридцатые годы отработана. Может, и не до совершенства, но тебе хватит. Таких людей ломали, что мама родная… Здесь, конечно, не Лубянка и годы не тридцатые. Но специалисты у них с тех пор не переводятся. Традиции эти свои сучьи дети друг другу передают, как переходящее знамя – из рук в руки.
      Потом он помолчал, поглядывая на меня хитро, как бы раздумывая над чем-то. Я тоже молчал. Ждал, куда же все-таки подует ветер, куда Бахва повернет разговор. Может, так и след какой нащупается. Намек какой-нибудь… Ну чего он меня парит?! Может, микрофон какой в стену вделан, и старик знает, что за нами следят. Оттого и боится слово лишнее молвить – намекнуть хотя бы, что он не впал еще в маразм и прекрасно помнит и кто я такой, и за что уже сидел в этой самой четыреста двадцать шестой! А может, и стукачок подсажен среди братвы. Только тогда это с его же ведома.
      – Да, специалисты у них есть на все руки. И ноги. И еще на кой-какие места, – продолжал неторопливо рассуждать старый вор. – Не к ночи будь помянуты… Ты про пресс-хату слыхал что-нибудь?
      Не только слыхал – посетил еще в первую ходку. Тогда пришлось бритвой распороть себе брюхо от края до края. Этим диким, на первый взгляд, поступком я не только спас себя от неминуемого бесчестия в блатном мире, но и создал начальный авторитет. Сразу определил свое место. И бритву эту дал именно Бахва. По сути дела, став моим крестным в криминальном мире. Я всегда это помнил и был ему за это благодарен. Тем более не мог понять произошедшей со старым вором перемены. Но, решив молчать и наблюдать, так себя и вел. Поэтому только мотнул головой в ответ, мол – не знаю.
      – Ну да… Откуда тебе знать. А знать бы надо, раз уж сюда попал, – Бахва щелкнул зажигалкой, затянулся и не спеша выпустил дым, выдерживая паузу. – И не смотри так вопросительно. Эта перспектива реально твоя. Я уже сказал тебе, что крутить они будут тебя по полной программе, а это как раз в полную программу и входит. Чтобы человека не просто заставить что угодно подписать, а раздавить чтобы. Опустить ниже плинтуса. Чтоб не поднялся уже, доколе на зоне будет. Для этого у мусоров здесь есть хата специальная. Держат там специально обученных качков-педерастов. Силой против них ничего не сделаешь, потому как их много. Это тебе не в кино. Отымеют всей хатой как хотят и сколько хотят. Мусора им в этом препятствий чинить не станут. Для того туда и кидают. Опускают раз и навсегда. Это как клеймо. А чем с таким клеймом на зоне, лучше в земле с червями. Хотя, конечно, кому как… Только ты ведь не из таких, я так понимаю?
      Я снова отрицательно мотнул головой.
      – Вот и получается, братан, – закончил Бахва, – что деться тебе некуда. Прикинь сам. Либо замордуют до смерти, либо опустят. Выбирай на вкус, как говорится. Так что меньшее из зол, из которых тебе приходится выбирать, это брать на себя Эльвиру и идти этапом в зону. При таком раскладе мусора от тебя вмиг отцепятся. Здоровье токо сбережешь. Оно еще тебе понадобится. Что на этапе, что на зоне. Спасибо мне еще скажешь. Разумеешь, что я тебе говорю? Разум, то есть, имеешь, понять смысл моих речений?!
      Что это со стариком стряслось, интересно? Раньше вроде за ним театральных пристрастий не водилось. Надеюсь, это еще не старческий маразм. С другой стороны, чего ему еще здесь делать, как не предаваться увлечениям? Особенно перед смертью. Видно же – три дня до сдоха осталось, а туда же все, интриги крутить! Смысл бахвиных, как тот сам выразился, «речений» был очевиден. И смысл этот очень мне не нравился. Не нравился настолько, что это перевесило добрые чувства, которые я испытывал к этому человеку. На смену им поднялась волна неприязни.
      А вокруг нас висела напряженная тишина. Несколько человек дышали мне прямо в спину. Ждали, когда пахан подаст сигнал. Когда пахан отдаст новичка на растерзание. Чуют, сволочи, что близко окончание нашей задушевной беседы. И чуют, каким именно будет это окончание. Интересно, а сам Бахва чует? – промелькнуло у меня в голове.
      Мое молчание тем временем становилось непозволительно долгим. Надо было давать ответ.
      – Слова твои понятны мне, чего там… – медленно проговорил я, глядя пахану прямо в глаза, -…не понять. Я другого не пойму, Бахва! Вроде ты вор, авторитетный человек…
      Я выдержал паузу. Бахва несколько раз мелко кивнул, соглашаясь с такой оценкой своей персоны. Видно было, что ему приятно это слышать. И он благосклонно ждет вопроса, на который он благосклонно же и ответит.
      Сейчас тебе будет вопрос, падла! Я пригнулся поближе к его лохматой голове. Затем отчетливо, так, чтобы услышали все, произнес:
      – Что же ты меня все время под мусоров подложить пытаешься? А?
      В первое мгновение показалось, что Бахву хватит удар. Его лицо стало серым, губы почернели. Дыхание на миг пресеклось и пахан прикрыл веки. «Ну вот, как не вовремя!» – успел подумать я.
      В следующее мгновение он очнулся и поверх моей головы одними глазами подал знак тем, кто ждал у меня за спиной. Тут же множество рук схватило меня и, мигом стащив со шконки, поволокли по проходу подальше от пахана. Удары посыпались со всех сторон, били руками и ногами – куда и как придется. Я пытался прикрыть голову и лицо. Пока узость прохода и обилие желающих поразмяться спасали – они просто мешали друг другу.
      Но вот меня выволокли на открытое место и принялись бить всерьез. Закрыться было уже немыслимо. Тогда я стал изо всех сил отбиваться, почти не ориентируясь в обстановке, но надеясь, что кому-то все же достанется по заслугам. Однако долго простоять не удалось. Вскоре меня подсечкой сшибли на пол, и несколькими точными ударами по голове отправили в полную отключку.
      Очнулся уже после отбоя. Над дверью горела лампочка дежурного освещения. Во тьме копошилась обычная стоячая жизнь камеры, в которой людей больше, чем шконок. Оттого спать приходится посменно. Те, кто не спят, сидят у спящих в ногах, стоят, прислонившись к нарам, бродят с места на место. Жизнь в камерах не замирает сутками напролет. Затихает немного по ночам, но и то только из-за мусоров. Они требуют, чтобы после отбоя было тихо. Будет шумно – устроят шмон. Вот и течет ночная жизнь в хате – шепотом да вполголоса.
      Оказалось, что лежу на полу недалеко от параши. Во как – из грязи в князи и обратно. Есть ли еще на земле русской люди, которым приходилось испытывать столь головокружительные взлеты и падения?! Думаю, что нет! Однако философствовать явно было не время и не место. Вместо этого я стал методично проводить ревизию своего организма.
      Лицо сильно распухло. Неудивительно, если учитывать, с каким энтузиазмом по нему лупили. Ладно, хрен с ним. Мне сейчас не жениться. Посмотрим, что там с остальным телом?! Потихоньку я напрягал попеременно разные группы мышц, поворачивал ноги и руки, то так, то сяк. Как и следовало ожидать, все болело. Но, по первому впечатлению, мне ничего не отбили и не сломали. Превозмогая боль в ребрах и грудной клетке, я набрал побольше воздуха, задержал дыхание и перевернулся на живот. Потом оперся на руки и встал на карачки. Голова дико кружилась, но не так, как в первые часы, когда меня доставили сюда из аэропорта. Все познается в сравнении, а я уж всего насмотрелся. Опыт есть! Несколько любопытных лиц повернулось в мою сторону, но никакого ажиотажа мое пробуждение не вызвало. Слава богу, сукины дети оставили в покое. Хотя бы на время!
      Я сел, привалившись спиной к стене. Стена была холодная и как будто даже сырая. Спиной, сплошь покрытой ссадинами, ощущать ее было приятно. В голове шумело, звенело и потрескивало. Мыслей при этом не было никаких. Я просто сидел и, превозмогая боль, продолжал потягиваться и растягиваться, поворачиваться и массировать ушибленные места ушибленными же пальцами. Было это не очень приятно, но делать это необходимо! Во что бы то ни стало к утру я должен был быть в наилучшей форме, возможной в сложившихся обстоятельствах.
      Как только шум в голове унялся, я произвел вторую более тщательную проверку, которая подтвердила первоначальные выводы: никаких серьезных повреждений не было. Значит, оклемавшись к утру, снова буду вполне готов к труду и обороне. Я горько усмехнулся.
      Вот тебе, Знахарь, и прописка, от которой ты был благополучно избавлен в первую ходку. Заплатил тебе Бахва за добро, хорошо заплатил.
      Я почувствовал, что сон наконец подступает. Камера исчезла, в тревожном полумраке передо мной закружились лица тех, кого я когда-то знал. Тех, кого любил и кого ненавидел! Живых и мертвых! Хотя кто их теперь разберет…
      Трудно сказать, сколько времени я просидел у стены. Часа два, три… Может, больше, может, меньше. То впадал в дрему, то снова просыпался. От какого-нибудь звука или собственного неловкого движения, причинявшего нежданную боль.
      В полумраке продолжали двигаться тени, я уже никого не интересовал. В очередной (бог знает, какой по счету) раз открыв глаза, я увидел, что в трех шагах от меня Манька-петух обслуживает одного из сокамерников. Это не было изнасилованием – Маньке явно доставляло удовольствие отсасывать. Я с отвращением отвернулся. Хорошо бы еще уши заткнуть, да пальцы болят. Пришлось слушать причмокивание да сопение до самого конца.
      Они не успели разойтись, как я заметил, что в углу смотрящего что-то происходит.
      Оттуда доносились шум, возня, придушенные возгласы. Хата притихла и насторожилась. Интерес был не праздный, потому как, что бы в том углу ни случилось – непременно отразится на всех обитателях четыреста двадцать шестой. Несколько человек соскочили с нар и устремились туда. Я напрягал слух, пытаясь расслышать, о чем шушукаются на шконках, но уловить связную речь никак не мог.
      Потом увидел, что из паханского угла к дверям направляются темные фигуры. Когда они подошли поближе, я узнал двух ближайших Бахвиных подручных, Кулька и Злого. У Злого в руке был электрический фонарик. И шли они, как оказалось, не к дверям – а ко мне! Остановились в нескольких шагах. Злой поводил из стороны в сторону лучом фонарика, разыскивая меня в темноте. Луч несколько раз проскочил мимо, потом попал на лицо. Яркий свет больно резал глаза, и я зажмурился.
      Что им нужно, интересно?! Проверяют – не сдох ли еще?! А что потом – добьют, чтоб не мучился?! Подумалось, что, может быть, старый Бахва прислал их именно для этого. От него теперь можно всего ожидать, от сучары. Я приоткрыл один глаз и увидел Кулька прямо перед собой. Тот, в свою очередь, разглядывал меня, присев на корточки.
      – Жив, – осклабился Кулек и, оглянувшись, сказал Злому: – Вишь, зырит!
      Затем снова повернулся ко мне и спросил:
      – Ну че, братэлла, прочухался? Втыкаешь? – и тут же сам себе ответил: – Втыкает.
      Тут подал голос Злой:
      – Ты базлал, ты доктор?
      Я разлепил окровавленные губы и, насколько мог внятно, ответил:
      – Врач…
      – Врач, – эхом отозвался Кулек. – Не по кошкам-собачкам, случайно?
      Я отрицательно мотнул головой.
      – Хорошо, – сказал Злой. – Пошли, Айболит, твою мать…
      Кулек захихикал:
      – Как, ходить-то можешь?
      Я не был в этом уверен, но кивнул и попытался встать на ноги. Злой с Кульком молча смотрели на мои потуги. Помогать никто, само собой, не собирался. Сволочи, ясно ведь, что им самим моя помощь требуется, могли бы и постараться! Наконец удалось подняться. Постоял, опираясь о стену, в голове снова зашумело, и я с трудом удержался на ногах. Тут Кулек все же подхватил меня под руки.
      – Куда идти-то? – спросил я.
      – Пошли, пошли, порезвей давай, – подбодрил Кулек, – тут недалеко.
      Пошел, как под конвоем. Впереди Злой с фонариком, за мной Кулек. Все еще неясно, какого хрена им я понадобился, но что мочить меня не будут, это определенно. Пустячок, как говорится, а приятно!
      В углу у смотрящего меня ожидала картина, вызвавшая сразу обоснованное сомнение – а не спектакль ли то, что я вижу? Вспомнилось давешнее поведение Бахвы, его театральные восклицания. Потому что все было в точности как семь лет тому назад – точно так же тогда лежал помертвевший пахан на своей шконке слева от «намордника». Его подернутое синевой лицо искажала маска страдания. Черные губы были слегка приоткрыты, выставив напоказ золотую фиксу. Худые смуглые пальцы судорожно стискивали край одеяла. На столике рядом со шконкой стояла литровая банка, до половины заполненная нифилем – спитым чаем. Похоже, Бахва своих привычек менять не собирался. Несмотря на то, что привычки эти грозили свести его в могилу раньше времени. Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить!
      Нет, одного взгляда было достаточно, чтобы понять – старик не придуривается. Симулянта я бы сразу опознал, не сомневайтесь! Пароксизмальная тахикардия – та же фигня, что и раньше! Только сейчас Бахве было гораздо хуже, чем тогда. За эти семь лет он здорово сдал. Я решительно проковылял к больному. Клятву Гиппократа давал? Давал. Вот и отвечай за базар, гражданин Знахарь. Бахва был почти в отрубе, но что-то, видимо, все же соображал. Увидев меня у своей шконки, пахан попытался приподняться, опершись локтями о кровать. Похоже, хотел что-то сказать, но из его горла вырвалось только хриплое сипение.
      – Лежи, лежи, – сказал я и, взяв за запястье вялую руку старика, нащупал пульс.
      Да, этот «моторчик» явно давно шел вразнос. Ресурс почти исчерпан, но в моих силах было еще немного продлить его существование.
      – Майку с него снимите, – безапелляционным тоном велел я уркам, стоящим и сидящим вокруг. И снова повернулся к больному.
      После секундной паузы голос Злого произнес «Вперед!», и тут же у шконки возникли двое. Я отпустил руку пахана и отступил на шаг в сторону. Урки приподняли пахана, помогли сесть и стащили с него футболку. Все тело Бахвы было покрыто татуировками и походило на географическую карту. Там было на что посмотреть, но сейчас мне было не до того. Бахве было плохо всерьез. Сердце под грудиной колотилось с такой силой, что едва не прогибались кости, и каждый удар был отчетливо виден. Смотреть на это было жутковато даже такому бывалому врачу скорой помощи, как я. Казалось, что сейчас или сердце не выдержит, разорвется, или – грудина. Хрустнут кости, треснет кожа, брызнет кровь – и запрыгает по полу, разбрызгивая красные капли, пульсирующий четырехкамерный мячик…
      Я мысленно еще раз обругал старого дурня и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
      – Чифирили?
      И не дождавшись ответа, снова подал голос:
      – Будете молчать, кинется ваш Бахва, как пить дать. Меня сюда как врача пригласили? У врача есть конкретные вопросы. И ему нужны конкретные ответы. Поэтому спрашиваю еще раз: чифирили?
      – Ну чифирили, – нехотя ответил Злой. – Не вишь, что ли, нифиля полбанки на столе.
      – Вижу. Давно чифирили?
      – Чифирили? – переспросил Злой озадаченно, переглянулся с каким-то незнакомым мне уркой: – Где-то час тому. Может, полтора. Не больше.
      – И ему сразу плохо стало? – уточнил я.
      – Ну… да. Почти сразу. Минут, может, через пятнадцать. Меньше даже.
      – И давно он так вот?
      – Да… – безнадежно взмахнул рукой урка, с которым переглядывался Злой. – Всю дорогу. Сколько ему ни говорили – не пей чифиру, загнешься! А у него одна на все отмазка – раньше смерти не помру!
      – Ну, с этим трудно не согласиться, – попытался я усмехнуться. – Только это не означает, что нужно так торопиться с ней встретиться. Лекарства какие-нибудь у него есть? Должны быть, не вчера ведь это у него началось!
      Здесь я немного слукавил. Диагноз Бахве был поставлен мной семь лет назад. Тогда же я и выписал все нужные старику лекарства. Если бы Бахва не принимал их, до этой встречи он бы и не дожил. Значит, как рассчитывал я, какая-никакая аптека у смотрящего должна быть. Но расчет этот не оправдался:
      – Да нету ни фига! – зло ответил все тот же урка. – Были какие-то колеса у него, дак третьего дня шмон был. Все отобрали, суки позорные. И че им скажешь?!
      – Ну да… – вздохнул я, и дыхание тут же перехватило от боли в ребрах. – Ну да!
      Значит, все как тогда. Умирающий старик и ноль лекарств. Повторять в сегодняшних условиях аттракцион с безмедикаментозным лечением пароксизмальной тахикардии было почти убийством. И, соответственно, самоубийством. Потому что при неблагоприятном исходе лечения незадачливого лекаря порвут в клочья сокамерники. То есть почти наверняка.
      Но оставить Бахву вот так вот помирать я тоже не мог. Не потому, что кого-то боялся – свое я давно уже отбоялся. Просто я – врач. Это во-первых.
      А во-вторых, – по-своему я все-таки любил этого ссученного старого вора. Что ни говори, а если бы не его советы тогда, в мою первую ходку, не жил бы я уже, наверное, на белом свете. Опустили бы в пресс-хате, а оттуда одна дорога – в петлю!
      – Короче, так, – сказал я уркам. – Раз аптеки нету, буду лечить его старым дедовским способом…
      – Это как? – подозрительно перебил Злой.
      – Увидите, – отрезал я и решил для убедительности «травить арапа» по полной. При этом совесть оставалось чиста: все было правдой, но правдой семилетней давности.
      – У меня на «скорой» таких ухарей иной раз по несколько за смену случается. Аптеку обновлять не успеваем. Да и обновлять особо нечем. Нищета… Вот и приходится «старым дедовским» способом пользоваться. Не парьтесь! Выглядит странновато, но работает безотказно. Только, – я обратился к Злому, – не надо мне мешать. Это важно. Шансов у него немного. Но и времени нет. Так что проследи, не сочти за труд.
      – Я прослежу, – холодно пообещал Злой и предупредил с чувством: – Но смотри, Айболит, твою мать…
      – Хорошо. Оденьте его! – велел я уркам, что раздевали Бахву. – На футболку клифт наденьте. Покрепче.
      Урки растерянно оглянулись на Злого. Тот кивнул головой – мол, делайте, что говорят! Они надели на Бахву футболку и пиджак, затем заботливо взбили подушку и уложили полуживого старика на шконку. И отошли по моему сигналу.
      Интересно, как у меня с мышечной памятью? Работают еще рефлексы, или уже все позабылось?
      Отогнал от себя посторонние мысли и сосредоточился на пациенте. Неважно, что у меня у самого все тело болит и каждое движение дается с огромным трудом. Действовать нужно точно и аккуратно. Тогда есть шанс, что с Бахвой все будет в порядке.
      В камере наступила такая тишина, что в какой-то момент мне показалось, что мы здесь с Бах-вой одни. Несколько долгих секунд я готовился к тому, что предстояло сделать. И вот схватил Бахву за лацканы клифта, насколько мог резко рванул на себя и вверх, как бы подсаживая, а затем коротко, без замаха двинул поддых.
      – Хык-х! – вырвался воздух из Бахвиных легких.
      – Ты!.. – рявкнул, было Злой, но осекся.
      Бахва, как рыба на песке, хватал ртом воздух:
      – Ап…ап…ап…
      – Ти-ихо-тихо, тихо-онечко… – уговаривал его я, поддерживая за плечи и не давая лечь. – Ды-ышим, дышим, дышим…
      – Ох… ты… зара-аза, – выговорил наконец Бахва. – Так по грудине садануть…
      – Ничего, ничего… Врачей все сначала ругают. Раз ругаешься, значит, жить будешь, – сказал я.
      И вздохнул с облегчением: получилось! Значит, удача не навсегда повернулась ко мне задом. Скулы у Бахвы порозовели, лицо ожило. За спиной зашушукались, загомонили вполголоса урки. В этом гомоне явственно слышалось одобрение.
      – Молодец, лекарь, – опустилась на мое плечо жесткая, будто железная, рука Злого. – Умеешь. Не попусту базлал.
      – Как ты его обозвал? – подал голос Бахва. Он внимательно смотрел на меня. Так смотрят только люди, вернувшиеся с того света.
      – Этого-то? – мотнул головой Злой. – Лекарь.
      – Лекарь, говоришь? – медленно повторил Бахва. – Точно, лекарь и есть… Давай-ка, Лекарь, поближе ко мне переселяйся. Ты, Злой, освободи ему шконку рядом со мной.
      Злой кивнул. И я понял, что сегодняшний раунд остался за мной.

      – В целом, ребята ведут себя очень хорошо! Сколько актерских талантов здесь пропадает! Бахва только подвел своим парадоксикальным… тьфу – не выговорить! Словом, болезнью своей!