Два солдата-срочника с «калашами» и две женщины-контролера ИТК, одна из которых держала в руках список, конвоировали нас до здания управления колонии. С цепей рвались захлебывающиеся лаем и истекающие слюной громадные овчарки. В холодном помещении нас ждал медицинский осмотр и обыск. Медосмотр происходил в маленькой комнате со стенами, обложенными кафелем. Тетка с внешностью откормленного годовалого поросенка потребовала полностью раздеться, затем осмотрела на предмет вшей, кожных и венерических заболеваний. Она заглядывала куда только можно, засовывала пальцы в холодной мокрой перчатке в отверстие заднего прохода в поисках спрятанных там наркотических веществ или завернутых в полиэтилен денег. Тем временем надзирательницы тщательно прощупывали каждый сантиметр одежды. После посещения парикмахерской мой начавший было отрастать ежик волос вновь исчез, и фотограф запечатлел меня в фас и в профиль именно в таком уродливом виде.
Тюремная баня представляла собой длинное темное помещение со скользкими заплесневелыми полами. Мне отвели на мытье всего несколько минут в чуть теплой воде с крошечным куском мыла. Через полчаса этих унизительных процедур меня повели по длинным темным коридорам. Это были не те коридоры, которые за последние месяцы, проведенные в СИЗО, я запомнила, как свои пять пальцев, это было нечто незнакомое и пугающее. Казалось, такие лабиринты я видела в своих кошмарных снах, когда бежала, по холодному обледеневшему полу, натыкаясь на железные прутья заградительных решеток, и падала. И каждый раз просыпалась в ужасе от ощущения, что никогда не найду выхода и обречена вечно бродить по закоулкам жизни, представляющей собой сплошной тюремный коридор.
Благодаря урокам бабы Гали, полученным в СИЗО, во мне не было страха или отчаяния, когда меня подвели ко входу в барак. Я смело шагнула внутрь и уже вечером рассказывала свою историю смотрящей за камерой, женщине неопределенного возраста с серыми, почти прозрачными выцветшими глазами и волевым, я бы даже сказала, мужским подбородком. Ее величали Рысью. По ходу моего рассказа она кивала, и я заметила явное уважение в ее глазах, когда я упомянула о своих отношениях с бабой Галей.
- Все, что ты рассказала, очень хорошо, - сказала Рысь. - Располагайся вон на той койке. Отдохни с дороги. Говоришь, рекомендация будет? Маляву твою подождем. Через месяц-другой, верняк, докатится.
- Спасибо, - ответила я и отправилась на отведенное мне место.
Усевшись на койку, я стала разглядывать обитательниц барака. В огромном холодном помещении разместилось около сотни таких же, как я, несчастных с искалеченных судьбой. Человеку, не знакомому с нравами и обычаями женской зоны, трудно представить, что такое «коллектив», состоящий примерно из сотни разновозрастных женщин-преступниц, среди которых есть «хозяйственницы», детоубийцы, воровки, наркоманки и прочие. День за днем они годами варятся в своем наглухо закрытом котле. Там, незримо для неопытного глаза, постепенно нагнетается давление, и беда, если оно достигнет критической точки. Напрочь рвущие нервы истерики и щедро сдобренные заковыристым матом и личными оскорблениями скандалы с выдиранием волос на коммунальной кухне, где собачатся два десятка разъяренных соседок, - это ничто по сравнению с тем, что вытворяют доведенные до края бабы, сидящие за колючей проволокой. Обусловленная нервным истощением истеричность, непростые женские физиологические особенности, питание на грош в сутки, практически полное отсутствие лекарств и мало-мальски нормальных бытовых условий, - все это неизбежно приводит к последней черте. И эта большая, сложная, многоликая семья должна стать моей на ближайшие семь лет, иначе она раздавит меня, превратит в бесправный элемент, медленно погибающий под прессом унижений и неприятия.
В шесть утра прозвучала команда «подъем», и погруженная в сон камера стала оживать. Женщины выстроились в очередь возле умывальника и сортира, отгороженных деревянной перегородкой от спального помещения. Через десять минут они уже небольшими группами тянулись в общую столовую.
Каша, подаваемая в столовой на завтрак с куском трудно перевариваемого черствого хлеба, напоминала жидкий клейстер. Но еще в СИЗО мой желудок привык к тюремной баланде. Наскоро выхлебав эту безвкусную массу, размочив черствый хлеб в несладком спитом чае, я отправилась с остальными к месту работы.
Работа представляла собой пошив спецодежды, солдатской формы, ватных фуфаек, рукавиц и прочих изделий, не требующих высокой квалификации. В цеху постоянно шумели машины. Пахло пылью и сыростью. Огромное помещение цеха не в силах была сделать теплым убогая старинная котельная зоны.
- Шить умеешь? - бросила мне на ходу бригадирша.
- Нет… - ответила я.
- Тогда бери щетку, чисти готовые изделия и упаковывай их в тюки. Вон посмотри там, как девушки делают.
Через минуту я уже стояла рядом с упаковочным столом и крутила неподъемные тюки, увязывала бесконечные узлы и относила на склад готовой продукции. Так прошел день. К концу смены мои руки опухли и представляли собой сплошную мозоль. Вернувшись в барак, я с облегчением опустила их в тазик с холодной водой. Пальцы горели, как от ожогов.
- Подходи, садись к нам, - позвала меня Рысь за стол, составленный из четырех тумбочек, где рядом с ней сидели еще четыре женщины. - Познакомлю с девочками.
Когда я подсела к этому импровизированному столу, мне пододвинули стакан с чаем, и Рысь произнесла, представляя меня:
- Анжелика Королева, погоняло Маркиза, мокрая статья, на семь лет с нами. Маркиза, - продолжила она, обращаясь ко мне, - это Рита, она же Марго, дальше Воробей, Решка и Мария.
Марго кинула на меня взгляд, в котором читалась неприкрытая злоба. Хотя чем она была вызвана, понять я так и не смогла. Пока не смогла…
После такого своеобразного ужина Рысь попросила меня задержаться, и мы долго говорили с ней «за жизнь». Мне была приятна беседа с этой умной, достаточно начитанной женщиной, оказавшейся случайно на воровской тропе. Единожды оступившись, она не смогла сойти с этой дороги и топтала зону уже в пятый раз. Я симпатизировала ей и чувствовала, что это взаимно.
* * *
В темноте послышались осторожные шаги босых ног по скрипучему деревянному полу, затем тихий шепот, и стройная женская фигурка нырнула под одеяло к Рыси.
Я слышала о подобных отношениях на зоне и поэтому тактично отвернулась, стараясь не обращать внимания на возню на соседней койке.
…Марго была когда-то скромной симпатичной девчонкой. И, как все ее сверстницы, она в один прекрасный день стала женщиной. Но избавиться от воспоминаний об этом событии она не могла, как ни пыталась, и все ее представления о сексуальных отношениях с мужчинами сводились к грязным лапам, нагло щупавшим ее в темном подъезде, слюнявым неумелым губам прыщавого одноклассника, а затем резкой боли в промежности. После такого опыта ей стало казаться, что все мужчины омерзительные похотливые свиньи. Превратившись в убежденную мужененавистницу, она стала замечать, что обращает внимание исключительно на особей своего пола. На уроках физкультуры она любовалась упругими грудками однокласниц, спрятавшимися под их тесными маечками, ловила их хитрые и в то же время искушающие взгляды, адресованные, к сожалению, не ей, а ненавистным мальчишкам. И тем не менее, оставаясь слабой и женственной, она тянулась к сильным ярким женщинам. Окончив школу, поступила в техникум, который вскоре бросила, связавшись с опытной воровкой, обучившей ее не только приемам воровства, но и всем премудростям лесбийской любви. Попав на зону, Марго поначалу чувствовала себя совершенно беззащитной, но, благодаря нестандартной ориентации, ей вскоре удалось завоевать расположение Рыси, которая взяла ее под покровительство, прельстившись красотой молодой лесбиянки. Марго, восхищенная силой и своеобразной харизмой Рыси, вскоре начала испытывать к ней отнюдь не детские чувства. Ревниво охраняя свои отношения, она готова была дать отпор любой зэчке, посягнувшей на установившуюся идиллию…
И вот теперь, скинув со своего стройного крепкого тела серую рубаху, служившую ночнушкой, Марго прижалась к своей покровительнице. Та медленно наклонилась и коснулась тонкими губами нежных пухлых губ Марго. Затем Рысь, обняв подругу, поцеловала ее взасос; их языки переплелись, женщины буквально готовы были съесть друг друга в страстном поцелуе. Временами Рысь отрывалась от губ подруги и начинала целовать ее в шею, мочки ушей, закрытые в блаженстве веки. В поцелуях смотрящей было столько нежности, что Марго просто утопала в ней. Рысь обхватила рукой одну грудь партнерши, слегка сжав пальцами сосок, а другую с жадностью всосала ртом. Это были чудесные мгновения, Рысь то всасывала грудь, создавая ртом вакуум, то слегка выпускала ее, но не переставала теребить сосок язычком, вылизывая нежную кожу вокруг него. От этих действий Марго сразу же расслабилась и стала слегка прижимать голову Рыси к своей груди, погрузив пальцы в каштановую гриву волос. Руки Рыси уже скользили по бархатистой коже Марго: одной рукой она обняла ее за талию, а другой раздвинула половинки очаровательной попки и просунула указательный палец в анус, а большой во влагалище. Марго с трудом сдержала стон. Перевернувшись, она игриво повалила хозяйку на постель, положила ее ноги к себе на плечи и раздвинула своими нежными пальчиками половые губы Рыси, засунув свой опытный язычок как можно глубже. Она работала языком, то складывая его трубочкой, то вновь распрямляя. Рысь тихо застонала и изогнулась в судороге оргазма.
Через минуту в руке Рыси появился искусственный орган внушающих размеров, вырезанный из дерева каким-то умельцем и оберегаемый зэчками, как самое ценное. Проведя его кончиком по жаждущим губам Марго, она спустилась по дорожке между грудей до пупка, потом до крутых завитков волос на лобке. Марго в нетерпении опрокинулась на спину, закатила глаза и раздвинула колени, обнажая жаждущую пещерку. Рысь дотронулась членом до влажных от возбуждения складочек, покрытых завитками волос. Женщина задрожала, как в лихорадке, и изящно изогнулась, когда почувствовала, как гладкий твердый предмет входит в нее, доставляя неописуемое наслаждение. Через минуту все кончилось. Марго, нежно поцеловав свою подругу, покинула ее койку и, прошлепав босиком к своей, забралась под одеяло.
* * *
Утром я проснулась от крика. Ругань грозила перейти в скандал. Прислушавшись, я поняла, что у одной из зэчек украли кусок мыла. Одевшись и умывшись, я уже хотела было идти на завтрак, но тут Марго нагло заявила, что видела меня ночью ходившей между коек. Женщина, оставшаяся без необходимого предмета гигиены, потребовала осмотреть мою тумбочку. И каково же было мое удивление, когда именно там нашли ее мыло. Я стояла в растерянности и не знала, что делать. Толпа готова была разорвать меня на куски. Посмотрев в глаза Марго, я поняла, что это ее рук дело, и без лишних слов резким ударом ноги свалила клеветницу с ног. Мы покатились по полу, норовя вцепиться друг другу в глаза. Вспомнив уроки Чои, я извернулась и, бросив Марго грудью на пол, болевым приемом вывернула ей руку.
- Говори, сука! Это твоя подстава? - прокричала я, выворачивая руку еще больше.
- Н-е-ет. То есть да, да. Отпусти… Прости меня! - она взвыла нечеловеческим голосом.
Я отпустила ее и, гордо отвернувшись, отправилась на завтрак. Постепенно женщины стали расходиться. С Марго больше никто не общался.
- Почему она так поступила? - спросила я во время завтрака у Марии.
- Это все Рысь, - объяснила Мария. - Ты ей понравилась, она женщина сильная и справедливая, но относится к так называемым «коблам». Марго - ее «жена». Будь осторожна с Марго. Она еще и не на такое способна.
Прошло несколько дней. Марго стала изгоем. Глаза ее сверкали совсем уже бешеной злобой. Но я была готова постоять за себя. Моя уверенность в собственных силах могла мне дорого обойтись, но тогда я этого еще не понимала…
* * *
Рабочий день начался как обычно. Я уже привыкла к работе на «упаковке». Мозоли на руках огрубели, а кожа ладоней и пальцев стала толстой и шершавой. Перед обедом, машинально сворачивая последний тюк, я поймала себя на мысли, что даже не особо устаю, совсем не так, как в первые дни.
Одна из женщин, работавших вместе со мной, произнесла:
- Вон в той кладовке есть швабры. Принеси, пожалуйста, подмести надо этот мусор.
Зайдя в кладовку, я почувствовала, как тяжелая рука закрыла мне рот, и меня потащили в дальний угол. Там стояла Марго и гадко улыбалась, скаля свои ровные, не успевшие еще прийти в негодность на зоне зубы.
- Любви тебе хочется? Да? К Рыси зачем полезла? Сейчас мы тебе устроим «любовь».
Две страшные женщины, одна из которых крепко зажимала мне рот, а другая пыталась стянуть с меня комбинезон, были «коблихами» из другого отряда. Я сопротивлялась как могла, но им все же удалось стянуть с меня робу, затем трусы. Одна из них держала мои ноги разведенными. Марго взяла швабру и подошла ко мне. Я задергалась сильнее, пытаясь укусить руку, зажавшую мне рот.
- Нет, - прошептала Марго и, сломав черенок швабры об коленку, продемонстрировала мне острый конец, ощетинившийся занозами, - вот так лучше. Держите ее крепче.
Тут дверь отворилась, и в кладовую вошла Рысь. Резким прыжком подлетев к Марго, она вырвала швабру у нее из рук. Затем ударом кулака сбила с ног державшую меня коблиху. Мне удалось добраться до ненавистной руки, и мои зубы сомкнулись - я почувствовала хруст костей пальцев. Брызнула кровь, и дикий вопль огласил помещение швейного цеха. «Коблихи», видя такой поворот дела, ретировались. Тогда я повалила Марго на пол и стала бить ее ногами. Рысь пыталась меня оттащить.
Потом я почувствовала, что бьют уже меня. Я упала, и последнее, что видела, перед тем как потеряла сознание, был грязный бетонный пол и валяющаяся на нем Марго.
* * *
Темнота. Мокрый, пахнущий плесенью пол. Тело ломит так, что пошевелиться кажется невозможным. «Живучая же ты, Лика», - пронеслось в моей раскалывающейся от боли голове. Мне очень хотелось пить, но подползти к двери и попросить не представлялось реальным. Я только облизнула распухшим языком потрескавшиеся губы и уронила голову на бетонный пол ШИЗО. Мое тело сковал холод. Казалось, он добирался до самых костей. Онемевшие ноги не двигались. «Неужели парализована?» - неприятно заворочались мысли. - «Нет…» - убедилась я, перевернувшись на спину и пошевелив пальцами ног. Я огляделась. Карцер представлял собой маленкую бетонную коробку два на два метра с грязным бетонным полом. Холод стоял невыносимый. Наверное, в морозильной камере мясокомбината теплее, чем здесь. По крайней мере, мне так казалось. Опираясь на руки, я поползла к двери.
- Пи-и-и-ть!
С моих губ срывался лишь хриплый шепот.
Собравшись с силами я крикнула:
- Пи-и-и-и-ть!!
Но опять раздался лишь хрип. Я закашлялась и, стараясь прогнать тошноту и головокружение, вновь легла на пол. Опять подняла голову и, набрав воздуха в легкие, хотела крикнуть, но сознание снова покинуло меня.
Очнулась я от скрежета двери. Надзирательница поставила на пол передо мной металлическую кружку и положила корку хлеба. Едва дотянувшись, я припала к холодному краю кружки и, наслаждаясь прохладной водой, начала пить. Руки не слушались, распухший язык не ворочался, горло словно стискивали клешни. Я выпила все до капли и почувствовала себя лучше. Есть не хотелось. Закрыв глаза, я пролежала так еще несколько часов.
Проснулась от непонятной возни рядом. Прямо перед моим лицом две огромные наглые крысы делили оставленную мной корку хлеба. Они визжали и дрались, пытаясь укусить друг друга. Раньше я закричала бы от ужаса, увидев это, но сейчас лишь спугнула их движением руки и отвернулась.
Так прошло, должно быть, несколько дней. Я потеряла счет времени, не в силах наблюдать в маленьком окошке смену дня и ночи. Так и не привыкнув к ужасному холоду, я сидела на полу, обняв дрожащие колени онемевшими руками, и пыталась согреться. Однажды мне показалось, что я умираю от этого дикого холода, но потом вдруг стало жарко, настолько жарко, что хотелось сорвать с себя одежду. Я поняла, что заболела. Потом опять стало холодно. В бреду мне чудилось, что я прошу маму простить меня и кричу, что убью этого подонка Самошина… Очнулась я в своей кровати в бараке. Женщины уже ушли на работу, надо мной сидела Рысь и заботливо поправляла одеяло. На тумбочке лежали несколько таблеток и стояла кружка с холодной водой.
- Пить, - прошептала я и услышала, как стучат мои зубы о холодную кромку поднесенной к губам эмалированной кружки.
Меня перевели в лазарет. Простуда, полученная в карцере, осложнилась бронхитом, перешедшим в воспаление легких. Я заходилась диким кашлем, которого так боялась. Подозрение, что это может быть туберкулез, усиливало мои опасения. Как человек, знакомый с медициной, я знала, что туберкулез практически неизлечим, тем более тут, на зоне. Сиплые глухие хрипы раздавались в легких при каждом вздохе, как в изношенных порванных мехах старого баяна. Грудь болела, и, лежа на спине, я чувствовала, где именно внутри находится тот орган, который называется легкими. Несколько раз ко мне заходил фельдшер, но, кроме таблеток, аспирина и парацетамола, в его сундучке ничего не было. Кашель с каждым днем становился все тяжелее и тяжелее. Смерть черной тенью ходила совсем рядом. Казалось, ночью она садилась на краешек койки и смотрела на меня пустыми глазницами из-под своего белого капюшона. Выжидала. Ну уж нет! Во мне еще никогда не было такой жажды жизни, как сейчас. Я знала, что мое дело не закончено. Что я должна выжить! Просто обязана выжить, чтобы отомстить ненавистному предателю Самошину.
Мне повезло. Лекарю, ожидавшему привоза лекарств, доставили долгожданный пенициллин, и мое здоровье пошло на поправку.
* * *
И вот я снова в бараке. Еще слабая после перенесенной болезни, но закалившаяся морально, начавшая верить в то, что и здесь, в этом жутком мирке, могу за себя постоять. Осознавшая, что самое страшное, что может быть, - это смерть. Но и ей можно противостоять, когда в тебе есть желание жить. И это желание у меня было. Точнее, оно вновь вернулось ко мне.
От работ в цехе я пока была освобождена и поэтому все время проводила в бараке, занимаясь бесконечным наведением порядка. Как-то, в один из таких дней, когда все зэчки ушли на работы, а я принялась за мытье окон, ко мне подошла оставшаяся в этот день в бараке пожилая, лет шестидесяти, женщина-казашка из моего отряда и заговорила:
- Видела я твою разборку с Марго. Неплохо дерешься, Маркиза.
Я была удивлена тем, что эта обычно молчаливая зэчка вдруг заговорила со мной. Насколько я могла заметить, она даже с Рысью не особо разговаривала. Всегда держалась особняком. Но и ее никто не трогал. Звали ее Гульнара, а кличка была Гуля-каратэ. Это погоняло она получила отнюдь не с потолка. Она действительно в совершенстве владела многими видами восточных единоборств. Поэтому и не трогали Гульнару, так как опасались этих ее знаний. Поговаривали даже, что она могла убивать на расстоянии.
- Спасибо, - только и смогла ответить я, оторопело уставившись на Гулю-каратэ.
- Очень похоже, что тебя кто-то обучал некоторым приемам.
- Еще в изоляторе со мной в одной камере была одна кореянка. Вот она меня немного успела потренировать.
- А ее, случаем, не Чоей звали? - вдруг спросила она.
- Точно. А как вы догадались?
- Это я поняла по некоторым твоим движениям, которые очень характерны для Чои. А Чою я помню еще маленькой девочкой, когда и она, и я жили в Казахстане. Она была сирота и волей судьбы попала под мою опеку. С восьми лет я занималась с ней, передавая свое мастерство. А в восемнадцать моя ученица выполнила свой первый заказ. И пошло-поехало. А потом она перебралась в Питер, и наши дорожки разошлись. Очень талантливая девочка. Она сумела научиться убивать руками.
Увидев, что моя собеседница стала со мной откровенна, я осмелилась и спросила:
- Гульнара, а правду говорят, что вы владеете искусством убивать на расстоянии?
- Чего только люди не выдумают, - осадила она меня, а потом добавила: - Хочешь, я с тобой позанимаюсь?
- Это будет большой честью для меня, - тут же согласилась я, несказанно обрадованная такой возможности.
- Тогда с завтрашнего дня, Маркиза, приступим. Но предупреждаю сразу, тренировки будут изнурительными.
Уже через месяц занятий я поняла, что приемы, которым я успела научиться у Чои, да простит меня кореянка, просто детский лепет по сравнению с тем, что мне смогла передать эта старушка, умудрявшаяся выделывать такие вещи, что дух захватывало. Именно с Гулей-каратэ я осознала, что восточные единоборства - это не только умение владеть своим телом и наносить удары, но и способность концентрировать волю таким образом, что страх перед противником становится не более чем орудием, направленным против него самого.
* * *
Монотонное стрекотание швейной машинки прервала команда: «На обед!» Оставив рабочее место, я поспешила на построение в столовую.
За обедом села рядом с Рысью. Еще в швейном цеху одна из зэчек оповестила меня, что у Рыси ко мне базар.
- Что-то произошло, Рысь? - спросила я, посмотрев в ее проникновенные глаза.
- Малява с воли пришла. Рекомендательная. Относительно тебя, - произнесла она, прихлебывая безвкусный кисель.
- А я уж начала думать, что обо мне забыли.
- Грешным делом, и я уже стала сомневаться, что ты тогда про бабу Галю правду ворковала. Начала было думать, что для весу все плела. Извини, здесь у тебя завистниц много имеется. А злые языки, особенно бабьи, сама понимаешь… Хотя я-то тебе сразу поверила.
- Дело понятное. Я не в обиде.
- Короче, Маркиза, поручилась за тебя не только баба Галя, но и ее братец Артемка Стилет. А это уже серьезно. Я Артемку хорошо знаю. Вор он авторитетный и старых понятий придерживается. В общем, могу сказать одно, на этой зоне такими рекомендациями, как у тебя, никто похвастать не может. И что вдвойне приятно - не ошиблась я в тебе.
- Спасибо, Рысь. За доверие. Для меня оно очень дорого, - поблагодарила я, доедая ставшую уже привычной омерзительную тюремную хавку.
- Да, кстати, - вспомнила Рысь, - тебе еще какая-то Чоя привет передает. Дело ее, пишут, рассыпалось, и ее из зала суда прямиком на волю определили.
- Рада за нее. Вот уж где везение - ведь в умышленном убийстве обвинялась, а сумела выползти.
- Видать, не простая она, эта твоя Чоя. Так просто с умышленного мокряка не соскакивают.
- Я не знаю подробностей ее дела. Она не рассказывала, а я и не спрашивала. Да и по-русски Чоя практически ни бум-бум. Зато драться она могла - мужики позавидуют…
- Похоже, что кое-чему она и тебя обучить успела?!
- Угу.
- Не удивлюсь, если эта твоя Чоя - на деле крутая киллерша.
«Крутая киллерша», - думала я после обеда, прокладывая иглой очередную строчку. - «Должно быть, в этом мире такое уважают. Особенно когда наемный убийца - женщина». Я вспомнила, что мне уже приходилось слышать это определение - «крутая киллерша». Когда меня допрашивал тот молодой барбос Куликов. Причем по отношению к себе. «А что?! Даже забавно. Представить только: Анжелика - маркиза киллеров…»
Вечером Рысь собрала обитательниц барака и зачитала содержание малявы. Женщины внимательно слушали и одобрительно кивали, то и дело поглядывая в мою сторону. В тот момент мне очень хотелось видеть реакцию Марго, но после инцидента в кладовой ее перевели в другой отряд, и теперь она обитала в соседнем бараке.
Я легла спать в приподнятом настроении. Это казалось странным, но малява с воли была для меня как весточка от родных и близких мне людей. Тем более что ни на одно мое письмо родителям я до сих пор так и не получила ответа.
Глава третья
УДАЧНОЕ ЗНАКОМСТВО
Теплый летний ветерок нежным дуновением пронесся сквозь открытую форточку в кабинет ректора Первого медицинского института Владимира Витальевича Самошина. Новоиспеченный ректор сидел в удобном кожаном кресле и предавался воспоминаниям.
В памяти Владимира всплывали различные эпизоды тех последних полутора лет, которые пролетели так стремительно - с момента скандальных событий, вызванных скоропостижной смертью профессора Вульфа и судом над Анжеликой Королевой.
Самошин вспоминал, как сумел обернуть этот грандиозный скандал в свою пользу и даже выиграл пару судов со средствами массовой информации, отстаивая честь и достоинство… Только не свое. Здесь он схитрил. А покойного Аркадия Генриховича.
После убийства Лели и последовавшей за этим журналистской травлей профессора Самошин приложил все усилия, чтобы в столь трудный для любой женщины-жены-матери период стать как можно ближе ко вдове Вульфа Виолетте Борисовне. И это ему удалось. Он не отходил от несчастной женщины, снискав тем самым уважение ее друзей, среди которых, как несложно догадаться, имелись весьма влиятельные персоны. А выигранными судами над газетчиками Самошин сумел добиться положительного к себе отношения в глазах петербургской интеллигенции и даже простых граждан.
Награда за все это не заставила себя долго ждать, и уже в конце апреля Владимир Витальевич был утвержден в должности ректора первого меда. А спустя еще полмесяца ему предложили занять по совместительству пост первого помощника вице-губернатора, контролирующего фармацевтическую отрасль. Самошин не стал отказываться от такого хлебного места, поскольку всю жизнь просиживать штаны в кресле ректора мединститута он не собирался. Проникновение же в фармацевтические джунгли сулило не только большие деньги и возможность в дальнейшем открыть собственное дело, но и приобретение контактов на международном уровне.
Воспоминания плавно перетекли в мечты, и Самошин представил себя разъезжающим на белом мерседесе, ужинающим в самых шикарных ресторанах, носящим самую дорогую и элегантную одежду, живущим… Тут он задумался и вспомнил, что с жильем вопрос пока остается открытым. После смерти профессора он временно переселился из своей аспирантской общаги к Виолетте Борисовне Вульф, после же, когда стали позволять средства, снял однокомнатную квартиру на Васильевском острове, неподалеку от гостиницы «Прибалтийская».
«Ничего», - думал он. - «Это вопрос времени. Будут деньги, будет квартира. Надо как следует раскрутиться. Семьей себя обременять не стану, поживу еще для себя. Ну, а потом посмотрим, как карта ляжет».
«Боже», - продолжал он мысленный разговор с самим собой, - «ну какой же был бы я дурак, если бы тогда связал жизнь с Анжеликой. Кем бы я был сейчас? В лучшем случае каким-нибудь ассистентом хирурга в средненькой больнице. И то неизвестно. Профессор вряд ли бы мне простил, если бы я не женился на его избалованной дочурке. Да уж: Чудово - Выборг, Выборг - Чудово - это как раз и есть то исключение из правил, при котором минус на минус не всегда дает плюс. Да и любви-то, если честно, я к Лике не испытывал. Так, увлекся синеглазой красавицей. С кем не бывает. Ну, зато теперь в моей жизни все встало на свои места. Королева на зоне, откуда она вряд ли вернется. А моя получасовая жена и, по большому счету, самая обыкновенная блядь, ну разве что из привилегированной семьи, слава Богу, на том свете. Лысый профессор тоже не заставил себя долго ждать. Это ж просто праздник какой-то».
Воодушевленный собственными мыслями, Самошин встал и подошел к заветному барчику-сейфу, встроенному в стенку итальянского гарнитура. Извлек оттуда бутылку «Абсолюта» и, наполнив рюмку, произнес вслух:
- Пусть земля им будет пухом, а ей… - он вспомнил последние слова Лики на суде, - ну, а ей чтоб зона стала землей.
Но выпить он так и не успел. В дверь постучали. И через секунду, за которую молодой ректор все-таки изловчился спрятать рюмку, на пороге нарисовалась его секретарша.
- Марина Юрьевна, - строго обратился к ней Самошин, - у вас что, телефона нет? Что за привычка врываться ко мне в кабинет без звонка?
- Извините, пожалуйста, Владимир Витальевич, но вам срочный звонок из Академии Медицинских Наук. Наверно, по поводу вашей защиты. А это же так важно. Вы же сами…
- Вы можете помолчать? - пресек ее словесный поток ректор. - Что, так трудно нажать на кнопку и соединить меня?!
- Но на моей мини-АТС высветилось, что ваш телефон неисправен.
Самошин повернулся к столу, на котором стоял его телефонный аппарат, и сразу понял, в чем дело: телефонная трубка лежала неаккуратно.
Он поправил телефон и недовольным тоном произнес:
- Хорошо. Идите и соедините меня с Академией.
Секретарша, словно пробка из бутылки шампанского, вылетела из кабинета. Через мгновение Самошин подобострастным голосом говорил со своим официальным оппонентом:
- Да, конечно. Сделаю обязательно, Валерий Абрамович. Как скажете, уважаемый профессор…
- И будьте готовы, Володя, - отвечали Самошину с другого конца провода, - через неделю у вас защита.
* * *
Тема диссертации, которую представлял на суд медицинских светил Самошин, касалась клонирования человеческих органов для дальнейшей их трансплантации. И хотя Владимир отдавал себе отчет в том, что в этой области научных изысканий он, скажем прямо, не был особенно продвинут, тем не менее выбрал он именно клонирование. Во-первых, модно. Во-вторых, непонятно. В-третьих, не придерешься там, где придраться, собственно говоря, и не к чему. На это и делал ставку без пяти минут доктор наук.
Да и занимаемая Владимиром должность вкупе с его постом в городской администрации не оставляли сомнений, что защита пройдет на ура. Лишившись поддержки Вульфа, он за это время основательно доработал тему. Уверенность Самошина в беспрепятственном получении докторского звания была настолько сильной, что накануне самой защиты он уже отдавал последние распоряжения, касающиеся торжественного банкета по случаю получения им очередной ученой степени.
И вот наконец для Владимира наступил этот долгожданный день. Который должен упрочить достигнутое и стать мостом в будущее.
