Остановившись у входа в здание вокзала, чуть в стороне от билетных касс, он прислонился к стене и стал ждать. К сожалению, время играло не на него. Как только Бабушкин получит информацию о его исчезновении из больницы, первым делом будут перекрыты вокзал и та часть междугородней автотрассы, что прилегает к поселку. В условиях, когда Мартынов совершенно не помнил происходившего с ним в течение девяти дней, разговор со следователем мог запросто сойти за некую оперативную игру – лишить фигуранта средств и посмотреть, что он будет делать. Если начнет возвращаться к совершенному в течение этих девяти дней, то станет очевидно – никакая у него не амнезия, а воспаление хитрости, и его следует брать немедленно и организовывать лечение уже в камере ИВС.
      Андрей не знал, с чем связаны следы побоев на его лице, не помнил, где он был, с кем и что при этом делал. Курьезность ситуации заключалась не в том, что любой проходящий мимо мог сейчас заорать: «Держи, это он! – убийца (грабитель, вымогатель)!», а в невозможности Мартынова первым среагировать на встречу.
      Репутация менеджера спортивной корпорации «Хэммет Старс» Эндрю Мартенсона была безупречной, его невозможно было заподозрить ни в убийстве, ни в грабеже, ни в чем другом, в равной степени жестко преследуемом законодательством США и России, однако Мартынов помнил, что находился он на родине, где самое понятие «завязал и забыл» теряет всякий смысл в экстремальных ситуациях.
      «Только бы не кровь, – прошептал Андрей, – только бы не замараться…»
      Все годы, с тех пор как он оставил Россию, Мартынов жаждал только одного – забыть о кошмаре прошлых лет и обрести свободу и себя в ней. Кажется, это получилось. Были драки, была грызня за кусок хлеба в Вегасе и Нью-Йорке, был и кое-какой опыт вымогательства, хотя в США это выглядит настолько забавно, что похоже больше на козу десятиклассника первокласснику. Но он уже понимал – нельзя стрелять, нельзя резать. Добывать деньги можно, наверное, и другими способами… И убеждался всякий раз – можно. Стоит только подключить голову, и необходимость резать и стрелять отпадает. Тем и жил.
      И вот теперь ему было страшно – страшно стоять здесь, на русском вокзале, в какой-то богом забытой дыре, и чего-то ждать. Тебя освещают лучи заходящего солнца, а ты чувствуешь себя настолько беспомощным, что боишься даже собственной тени.
      Город Новосибирск. Сёма Холод, друг по хатангинскому лагерю строгого режима. Вот то, что ему сейчас нужно. Пытаться просить кого-то подбросить до столицы Сибири глупо. С такой рожей нужно лежать в лесу неделю и зализывать швы. Но и потом без денег никто не повезет.
      Нужен один телефонный звонок. Номер мобильной трубки Холода Андрей знал наизусть, но для того чтобы его набрать, нужен как минимум телефон.
      С тоской в глазах Андрей провожал взглядом снующих туда-сюда прохожих. В его положении какой-нибудь уличный отморозок поступил бы следующим образом: тупо завел бы за угол приглянувшегося фраера с телефоном и впечатал апперкот в печень. Времени хватило бы и на разговор, и на сигарету, если таковая в карманах фраера нашлась бы. Впрочем, отморозком Мартынов никогда не был.
      Вторым вариантом можно было считать банальный «подрез» сумки, но и «щипать» Мартынов брезговал даже в худшие времена.
      Попросить трубку у первого встречного тоже не удастся. Это в Вегасе можно подойти с разбитым лицом к кому угодно и сказать: так, мол, и так, напали, избили, забрали деньги, паспорт и карточку социального страхования. Нужно, дескать, срочно связаться с адвокатом. И – дадут!
      Здесь не дадут. Начнут кричать «грабят!» или что-нибудь в этом роде, чтобы привлечь внимание толпы и ментов. Россия!
      Но если и дадут, то обязательно запомнят внешность и потом, когда подвернется случай – а он подвернется сразу, как только милиция начнет спрашивать – опишут. Милиция изымет у них трубку, вычислит номер, и уже через час Холод будет отвечать на вопросы. Ответит, конечно, еще как ответит. Но нужны ли Холоду такие заморочки?
      Вспомнив о том, что включение головы порой спасает от реального срока, Андрей осмотрелся и двинулся к стихийному рынку, раскинувшемуся у правого крыла вокзала. По дороге он едва не столкнулся с привлекательной женщиной лет сорока, покупавшей в киоске диски для DVD. «Код да Винчи», «Фантоцци против всех», еще что-то, но последним в окошечке показался диск «Лгун, Лгун» с Джимом Керри. Мартынов усмехнулся.
      Проблема русских следователей заключается в том, что они не знают английского. Проблема американских копов – в незнании русского. Кем только Андрей не назывался в первые месяцы пребывания в США, когда был без работы! Его задерживали за драку с неграми в Queen, он представлялся копу и терпеливо ждал, когда тот напечатает на машинке названную фамилию – Raspinayzhopenko.
      А когда начиналось выяснение подробностей: почему русский белый парень сломал челюсть одному афроамериканцу и нос другому, Мартынов перегибался через стол и совершенно спокойно отвечал на этот вопрос на русском, хотя уже тогда сносно знал английский. «What is this „poshol na kher?“», – уточнял коп, и Мартынов объяснял, что так в России общаются друзья.
      «Как ваша фамилия?» – спросил сегодня Бабушкин, и Мартенсон ответил: «Лгун».
      – Извините, – буркнул он женщине с дисками и прошел в вещевые ряды. Он готов был отдать голову на отсечение – весь день сегодня Бабушкин пытался выяснить, каким судом, когда и за что был осужден подозреваемый с еврейской фамилией Лайер.
      Времени на раздумья уже не оставалось. Нужно было действовать. Стремительно выискав взглядом китайца у широкого прилавка с джинсами, Мартынов подошел и поинтересовался:
      – Кому платишь, веснушчатый?
      Китаец завел песнь, знакомую Андрею с Чайна-тауна, поэтому пришлось навалиться бедром на прилавок так, что тот покосился. Схватив двумя пальцами торговца за воротник, Мартынов дернул его на себя, и кривоногое тело поехало к нему по прилавку, сметая на землю товар.
      – Ты, балаболка, находишься на территории Российской Федерации, – сообщил он переставшему верещать китайцу. – Китайский здесь не катит. Повторять вопрос не буду, но если услышу еще хоть слово не на русском, окончательно заклею шары, – и в доказательство своих слов Мартынов свободной рукой дотянулся до лежащего на соседнем торговом столике тюбика клея «Момент» и поднес его к лицу жертвы.
      – Бычков. Бычков Вова, – сказал китаец на чистом русском. Предполагать, что китайца зовут Бычков Вова, было бы безумием, поэтому Мартынов ослабил хватку и приказал:
      – Звони.
      Китаец с третьего раза сумел набрать номер на своем мобильном и стал говорить Вове Бычкову, что он бы рад отдать сегодня деньги, но это вряд ли получится, поскольку если торговать лежа, то никакой торговли получиться не может. «Крышующий», Вова видимо, попросил отдать трубку тому, кто поставил его клиента в такое неудобное для бизнеса положение, потому что китаец, несколько приободрившись, протянул мобильник Мартынову.
      – Ну, – сказал Андрей.
      – Ты кто? – спросил Вова Бычков.
      – Конь в пальто. Сейчас я этого гундосого отпускаю, но в десять жду тебя у вокзала для разговора, – отключился и набрал нужный номер. – Сёма?..
      – Мартын?!
      – Ни слова больше. Я на автовокзале в Ордынске. У меня ни копейки, меня могут «принять» в любой момент.
      – Через час за тобой приедет машина. Убери себя подальше и выйди только тогда, когда увидишь черный «Крузер». Мои люди проверят вокзал и, если все в порядке, стекло на задней левой двери будет опущено. Смело выходи и садись. Я буду рад тебя видеть…
      Бросив на прилавок телефон, Андрей оглянулся и понял, что вопрос, которым он терзал себя на протяжении всего полета из Нью-Йорка в Москву, получил свой ответ. «Что изменилось в России за те пять лет, что я там не был?» – думал он, разглядывая облака над Атлантикой.
      Ничего не изменилось. Поступок, из-за которого он мог оказаться в полицейском участке в Вегасе уже через пять минут после совершения, на рынке в Ордынском был по-прежнему обычным делом. И то, что могло оказаться незамеченным в Вегасе, здесь или в любом другом городе бывшей Страны Советов могло стать причиной его задержания.
      Сейчас его точно не запомнят и не опишут. Сдают тех, кто проявляет слабость – просит телефон, умоляет, убеждает. Сильных здесь по-прежнему не сдают. Наоборот, отводят взгляд, чтобы не получить в лоб: «Чего уставился?»
      Через пятьдесят пять минут Андрей увидел, как на площадь въехал черный джип. Из него быстро вышли двое приземистых молодых людей и растворились в толчее вокзала. Еще через десять минут они вышли и уселись в машину. Через две секунды подъемник на левой задней двери плавно съехал вниз…
      В тот момент, когда джип с Мартыновым и тремя людьми Сёмы Холода выбрался на трассу и начал разгон, пятьюстами метрами вверх по течению реки Орды произошло довольно странное для этих мест событие.
      Сторож лодочной станции Фомин, старик шестидесяти с небольшим лет, спустился к реке, чтобы проверить поставленные с утра сети. Домик лодочника стоял на отшибе, последним в череде домишек, торчащих на берегу словно пеньки лесоповала, поэтому особых иллюзий относительно улова Фомин не питал. Все живое, что шло в обратном направлении от Ордынска, попадало в сети тех, кто перегородил реку до него. Однако всякий раз добычей старика становились то щучка с парой окуньков, то пара лещей. А большего ему было и не нужно, поскольку торговлей Фомин не занимался. Был бы ужин и пол-литра к нему – вот и все, что заботило человека, которого постоянно видели выпивающим, но никогда – пьяным.
      Итак, старик на своей плоскодонке приблизился к колышку, вбитому в дно, и стал привычными движениями вытягивать сеть.
      Когда в лодку бухнулся сначала огромный язь, а потом и щука килограмма на два, у Фомина потеплело на душе, и он вспомнил о заветной «Пшеничной», дожидающейся его возвращения дома, в холодильнике.
      Внезапно взгляд Фомина привлекло нечто, что находилось на водной глади неподалеку от него. Плоский чемоданчик, бликуя под красными лучами почти скрывшегося за верхушками сосен солнца, покачивался на воде и двигался мимо лодки.
      «Деньги», – подумал старик, отпуская сеть и начиная погоню. Минут через пять, со скоростью, превышающей ту, с которой обычно двигаются в своей ежегодной регате восьмерки Кембриджа и Оксфорда, он настиг металлический чемодан и погрузил его в лодку. Ослепленный хромом язь, распушив плавники и перепутав, видимо, чемоданчик с поверхностью реки, дернулся в надежде и забил по блестящей металлической поверхности хвостом.
      – Тю, сволочь! – строго приказал Фомин, взвешивая чемодан в руке. «Не деньги», – с досадой констатировал он и попытался открыть замки. Поняв, что дело это долгое, а течение ждать не будет, лодочник придавил кейс ногой и отправился в обратное плавание.
      Уже дома он попробовал применить сначала стамеску, а после и гвоздодер, но ничего у него не получилось – чемоданчик оставался неприступным. В течение двух часов после полуночи из светящихся окон дома лодочника не раздавалось ничего, кроме лязга металла и беспрерывного мата.
      В начале третьего ночи Фомин, трижды умывшись потом, вспомнил, что он русский человек, и решил подойти к делу применив смекалку. Мастер, создававший этот кейс с двумя шифровыми замками, вряд ли предполагал, что когда-нибудь он окажется в руках русского старика с тремя классами образования. По тому же принципу у нас на севере пьют тормозную жидкость, а янки изумляются, почему русские от этого не умирают. Все просто. Перед тем как пить тормозуху, ее нужно слить через сильно охлажденный лом. Тяжелые фракции задерживаются на поверхности стали, а чистый спирт стекает в посудину. Пей не хочу. Эта русская смекалка часто ставит в неудобное положение многие фирмы-производители.
      Кто бы мог подумать, что пуленепробиваемый кейс, выдерживающий температуру в 400 градусов по Цельсию, открыть очень просто?
      Фомин выпил стакан «Пшеничной», захрустел огурцом, подумал и набрал на одном замке кейса с тремя дисками «001» и на другом сделал то же самое. И щелкнул замками. Не вышло.
      Тогда Фомин набрал: «002» и «002».
      Не получилось.
      Через полчаса, когда цифры на обоих замках были установлены в положение «399» – «399», а «Пшеничная» уже явила взору донышко, внутри чемодана раздался щелчок.
      Старик поднял замки и откинул крышку.
      Разочарованию его не было предела. Дебильный чемодан хранил в себе несколько десятков бумаг на иностранном языке, листки с какими-то цифрами и несколько бланков с отпечатками пальцев. Все они были исполнены в черном цвете, а один – в коричневом. Так выглядит засохшая кровь.
      Плюнув, Фомин ногой задвинул чемодан под кровать, включил телевизор и стал смотреть «Ночные вести». Ни хрена хорошего, как обычно, не происходило. В Ираке взрывы, президент опять встретился с каким-то монархом, в Петербурге рухнула крыша, наши проиграли 1:5.
      – Не страна, а сортир, – сказал Фомин, выключил TV, свет и улегся спать.

      Мартынов и Холод сидели в полумраке ночного кафе, и Андрея не покидало ощущение, что ему снится дурной сон. Девять дней жизни слишком малый срок для того, чтобы впасть в депрессию по поводу утраченной части жизни, но он достаточно велик, когда счет идет на часы. Для возвращения памяти нужен покой, концентрация, а какая, к черту, может быть концентрация, если перед глазами постоянно новые люди и смена мест пребывания происходит каждый час?! Еще сто двадцать минут назад он сидел в особняке у Холода, они взахлеб разговаривали о прошлом и настоящем, и Сёма в своем атласном халате выглядел как венгерский помещик. Он ревел и хватал Мартынова за руку: «Я хожу дома, Мартын, как барин! Непременно в брюках и халате!.. Хочешь, и тебе велю принести такой?» Сейчас же на нем был строгий костюм от Армани, и сидели они не в его кабинете, а в мерцающем огоньками интерьера кафе.
      Постоянно оглядываясь, Мартынов привлекал к себе внимание гораздо больше, чем если бы сидел спокойно, и это обстоятельство заставило Холода улыбнуться и, дотянувшись через стол, хлопнуть товарища по плечу.
      – Здесь не бывает ментов, – успокоил он, догадавшись о причине беспокойства старого друга. – В дверях такой «фейс-контроль», что только чудо может завести сюда «красного».
      Разлив виски по пузатым рюмкам, он пробурчал:
      – Да, дела… Значит, ты летел сюда за сыном боксера Малькова, а потом вдруг выпал из истории и сейчас не помнишь, нашел его или нет. Скверно…
      – Скверно не то, что я не помню, – Мартынов приложил руку к брови и поморщился. – Как и что мне теперь говорить Малкольму? Что я тут нечаянно потерял память – не знаю, по какой причине? В этот лепет не поверят даже в колонии для малолеток, Сёма. А я делал дело стоимостью в десять миллионов долларов и сейчас даже представления не имею – доделал я его или нет!
      – Тебе нельзя звонить Малкольму, – подумав, сказал Холод. – Тебе вообще нельзя возвращаться в Штаты. До тех пор, по крайней мере, пока ты не вспомнишь все, что с тобой приключилось.
      Мартынов знал это и без подсказок. Уехать за десятью миллионами и вернуться без них, представив в качестве оправдания версию о потере памяти – это по меньшей мере несерьезно. Малкольм не верил и в более изощренную ложь. В любом случае сроки розыска Малькова-младшего уже вышли, так что лучше действительно осесть здесь на пару лет, попытаться разобраться в случившемся, а уже после принимать какое-либо решение. Если Мартынов выполнил задачу президента «Хэммет Старс», то свое отсутствие и молчание потом будет легко объяснить. В стране медведей и «Калинки» срок можно схлопотать даже за плевок в сторону Кремля. В это Малкольм поверит. Можно будет еще и моральные издержки попросить возместить. Но появление в Вегасе сейчас со словами «Ну, как там у насдела?» граничит с безумием. Если дела «никак», то от Мартынова даже ремня не останется.
      – Ты ни с кем в эти дни не заводил связи? – встрепенулся Холод и, поняв, что сказал глупость, обмяк: – А, ну да, конечно… Помнил бы ты, так и не было бы этого разговора… Может, с бабой какой, а?!
      – Не помню я ничего, Сёма, хоть убей… Дичь какая-то. Со мной однажды такая беда была в Нью-Йорке. Я тогда с двадцаткой баксов в негритянском квартале оказался… В больнице заверили: через неделю все вспомните. И вспомнил! А сейчас, я думаю, мне вот так следует поступить… Ты сможешь перекинуть часть моих средств из зарубежных банков в новосибирские и справить мне документы?
      – А что, это трудно? – не понял Холод. – Могу сегодня же перекинуть, а справить можно и завтра. Только тебе не один комплект документов нужен, а как минимум два. Пара паспортов, пара водительских удостоверений… А что ты, собственно говоря, задумал?
      Мартынов вяло опрокинул внутрь себя рюмку и обратил свой взор к эстраде, где пела какую-то песенку певичка без голоса.
      – Мой путь к Малькову закончился в Ордынске. Значит, отсюда и нужно начинать. В обратной последовательности. Ты переведешь треть моих сумм с Каймановых островов в Новосибирский «Внешторгбанк», а я устроюсь где-нибудь неподалеку от поселка, скажем, в том же Шарапе. Клянусь, понятия не имею, кто такой Хорьков и какую роль он играл в моей истории, да только если я просил найти его, ты правильно сделал, что нашел. Может быть, это мне поможет. – Андрей тоскливо осмотрелся, словно искал, кто еще в этом кафе может иметь столь кислое выражение лица. – Я еще в Америке дал себе слово: если вернусь, устроюсь где-нибудь в безлюдном месте, обзаведусь парой катеров, снастями и буду возить туристов на рыбалку. Кажется, сейчас самое время реализовывать мечту.
      – Так, значит, за сбычу мечт? – поднял рюмку Холод.
      Мартынов отреагировал неадекватно.
      – Жалею, что не посвятил тебя в дело, когда был в здравии. Все вопросы этим вечером отпали бы. А сейчас… Сейчас я боюсь одного. Мне нужно найти людей, с которыми меня свела судьба за эти девять дней. Они все где-то здесь – в Новосибирске и Ордынске. Через Новосибирск я нашел Ордынск, значит, наследил со связями и в столице Сибири. Да вот только мне кажется, что найти этих людей будет легче, чем от них спрятаться. Меня-то узнает любой из них, я же не узнаю никого. И в тот момент, когда вопрос встанет ребром: кто ударит первым, и все будет решать секунда, я потрачу ее на улыбку и приветствие… – Мартынов посмотрел на Холода: – Слушай, друг, а что здесь случилось знаменательного за те дни, что я не помню?
      – Мартын, ты за пять лет полным идиотом стал, – возмутился Холод. – Ну что знаменательного здесь может произойти? Здесь, мать вашу, милитаристы проклятые, все знаменательно и все привычно до такой степени, что знаменательным уже не кажется! Ты про Новосибирск да Ордынск спрашиваешь, что ли?.. – И, получив подтверждение в виде кивка, Холод поджал губы. – Два дня дай мне, разберусь. Если ты с американским паспортом шнырял, то…
      – С чем я только не шнырял, – перебил Мартынов. – А сейчас сделаем так. Вези меня ночевать на какую-нибудь базу под Шарап. Не может быть, чтобы в таком богоугодном месте не было зон отдыха. Поутру осмотрюсь да выберу себе местечко. А к тому времени ты мне и деньги покажешь.
      – Девку хочешь с собой прихватить?
      – Эту, что ли? – покосился на подиум Мартынов. – У нее голоса нет.
      – А ты что, петь с ней собираешься? Вика в городе славится не голосом.
      – Я уже понял, что ей здесь не место. Человек должен что-то одно хорошо делать. Поет она не ахти. Значит, в чем-то другом мастерица.
      – Ей просто не везет, – подтвердил Холод. – Она еще недавно пела в ресторане в центре и ходила в герл-френдах у одного из молодняковых наших, Ромы Гулько. Парень в общем был правильный, но слишком уж креативный… в смысле, реактивный… Вику выкинули из ресторана, а Рому вчера пришили где-то в области. Молодежь нынче трудный период переживает… Деваха развязная, но простая. Вот, смотри, что я говорил – к нам идет, – Холод покачал головой и со скукой посмотрел на Мартынова: – А ведь я ее раз только и… Считает, что мы уже родные, – внезапно повеселев, он сказал подошедшей к столу певице: – Как живешь, милая?
      Чмокнув смущенного Холода в щеку, она зависла над столом, в упор разглядывая Мартынова. Вблизи она выглядела гораздо лучше, чем на сцене.
      – Плохая примета, – сказала она, обращаясь к Холоду.
      – Что такое, радость моя? На Красном проспекте бабу с пустыми ведрами встретила?
      Вика продолжала разглядывать Мартынова.
      – Не узнаете меня без грима? – спросил Мартынов.
      – Очень даже хорошо узнаю. – Певица положила руку на плечо Холоду и доверительно посоветовала: – Поберег бы ты свою головушку, Сёма. Где этот красавчик появляется, там всегда потом дерьмом пахнет так, что глаза режет.
      Холод посмотрел на Мартынова, Мартынов посмотрел на Холода.
      Вика между тем налила виски в рюмку Холода и выпила залпом. Закусывать она, как понял Мартынов, не привыкла. Даже лимоном.
      – Я вас, крошка, что-то не припомню. Если вы не Джуди Гарланд, в чем я на сто процентов уверен, то я вижу вас впервые, – сказал он.
      – Он меня впервые видит, – саркастически засмеялась девушка. – Память потерял? Ну, давай вместе вспоминать. Азербайджанцы, карты, стрельба, пять трупов, менты, Метлицкий, опять стрельба. И кругом – кровь, кровь, кровь… А в центре – вот этот красавчик и, если бы я на сто процентов не была уверена в том, что это не перекрашенный Кларк Гейбл, то, наверное, так бы и решила.
      Холод повернулся к помертвевшему Мартынову:
      – Расскажи-ка мне немного о себе…
      – Конечно, расскажет он, – отозвалась певица. – Сейчас, наверное, толпа мусоров за дверями ждет, когда вы наговоритесь.
      Мартынов был из тех людей, которые соображают быстро.
      – Сёма, ты помнишь все мои просьбы. Я, пожалуй, поеду, а ты заплати лабухам по полной программе в качестве компенсации за то, что сегодня эта рок-группа остается без вокалистки.
      – Как это без вокалистки? – не поняла Вика. – Так это я – вокалистка.
      – Вот без этой вокалистки и останется, – объяснил Холод, вставая и бросая на стол салфетку. – Барабанщик будет петь без ансамбля, сам, бля, один, бля.
      Положив на стол бумажник и многозначительно постучав по нему пальцем, Холод махнул рукой троим телохранителям, и громилы встали из-за стола.
      – Мы будем заниматься сексом? – уточнила Вика, выходя из гримерки уже в джинсах и короткой джинсовой курточке. – Ты точно не из компании Метлицкого? Я вчера чуть не простудилась. Думала – не выйду сегодня. А тебе сколько лет? Покажешь, где мелирование делал?
      Остаток ночи пролетел для Мартынова, как одно мгновение. Эпизоды сжались для удобства восприятия и анализа в компактные формулы, которые, достань их из головы и распиши на бумаге, выглядели бы следующим образом.
      Неделю назад друг Вики Рома Гулько сидел в ресторане и ждал на разборки азербайджанскую группировку (Вика сказала – «мафию»). Вместо мафии пришел он, Мартынов, и с ним еще два знакомых Вике парня. Парней зовут, Гаврош и Клязьма. У Клязьмы худые плечи и огромный живот. Мартынов с Ромой о чем-то поговорили, но договорить, наверное, не успели, потому что пришел азербайджанец Халва с братвой. Разговор продолжился после того, как Халва и вся его братва были перебиты, но и тут поговорить Мартынову с Ромой не дали, потому что пришел Метлицкий с братвой. Эта братва положила всех на пол и увезла в кутузку. На вопрос, почему в кутузку, Вика ответила, что Метлицкий увозит для разговора только в кутузку. Когда же речь зашла о Метлицком, Вика объяснила, что он майор милиции и самая настоящая сука. Теперь Метла точно получит подполковника, потому что, скорее всего, именно он Рому вчера и прикончил. «Почему ты думаешь, что именно он?» – спросил Мартынов и получил ответ: «А больше некому».
      Вика же из встречи почерпнула следующее.
      Мартынова зовут Колей. Горло лучше всего лечить водкой с хреном. Относительно своих сомнений, что «нынче хорошего хрена не достать», она получила ответ, из которого следовало – нынче не достать хорошей водки. Мартынову тридцать пять.
      А мелирование ему делал Харви Дональдсон, личный стилист Джонни Деппа. Пятьсот долларов.
      «Не выдержал, все-таки, – подумала Вика, – сорвался. Мог бы и не загибать про Деппа. Уже победил…»
      А мелирование Мартынову делал действительно Харви Дональдсон, личный стилист Джонни Деппа. И именно за пятьсот долларов. А вот чем лечить горло, сорокатрехлетний Андрей Мартынов, у которого и в мыслях не было оказаться с певичкой в постели, понятия не имел. Оно у него никогда не болело.
      Спустя неделю, в такую же теплую июльскую ночь на посадочную полосу аэропорта «Шереметьево» сел «Боинг-747» авиакомпании «Эр Лайн». Среди прочих прибывших по трапу сошли, настороженно поглядывая по сторонам, трое мужчин, выделяющихся из толпы внушительными габаритами. Один из них господин Вайс – помощник Малкольма по делам «Хэммет Старс». С ним в Россию прилетели двое русских, эмигрировавших в США в начале девяностых. Команда Малкольма, оказавшись за пределами терминала аэропорта, тотчас отправилась в билетную кассу и заказала три билета до Новосибирска. Четыре оставшихся до полета часа они провели в зале для VTP-пассажиров.

      Той же ночью в гостинице поселка Ордынское в трехместном номере расположились трое людей возрастом от тридцати до сорока. Они внесли в номер несколько спортивных сумок и отказались от посещения ресторана, хотя прибыли не из соседней деревни, а из Казахстана. Однако ужин их интересовал меньше всего.
      Где-то между пятью и шестью часами утра между ними случился такой разговор:
      – Это худшее, что нас могло ждать. Ты точно понял курьера?
      – Совершенно точно. Дорога до Кемерова и Томска нам заказана. Кто-то слил информацию о перемещении груза, и теперь менты будут встречать нас на подъездах.
      Старший раздраженно откинулся на спинку кровати и двинул ногой по сумке.
      – Черт побери… Нас ждут на вокзале в Кемерове, а через сутки – в Томске. Если мы проколем встречу, люди подумают, что мы под контролем. Контакт не состоится. И что после этого делать с грузом? Я вас спрашиваю!.. Кажется, это ты, Мирза, говорил, что по всей трассе будет зеленый свет? Еще вчера это был просто автобусный тур, а сейчас выясняется, что мы под прицелом спецслужб трех регионов страны!
      – Я знаю, как нам уйти отсюда, – вмешался третий. До этого момента он лежал на спине и курил, пуская дым в потолок. – Только для этого нам нужно будет посетить сначала Томск, а уже после – Кемерово. Ничего страшного. Мы уведомим встречающих.
      – Интересно, – заметил тот, которого именовали Мирзой, – как можно выехать из этого долбаного Ордынска, чтобы оказаться в Томске?
      – Мы из него не выедем, а выплывем. Впрочем, плавает, как говорят моряки, только дерьмо. Мы выйдем по воде. Не может быть, чтобы здесь не было сносной пристани. Мы зафрахтуем катер или теплоход, пройдем по Оби до впадения в Обь Томи и снова свернем на юг. Через три часа мы окажется в Томске. Еще через сутки – в Кемерове. Кто нас будет искать на воде?
      – А если мы не найдем катер? – спросил старший.
      – А что, мы сейчас об этом будем думать? С утра Мирза займется едой, а мы отправимся на поиски, – усевшись на кровати, третий вынул из сумки пакет, а из него бутылку водки. – Вода – это единственный путь с грузом. Нам придется взойти на борт суденышка, даже если для этого придется выкинуть хозяина за борт.
      – Умный ход, – бросил старший. – А штурвал ты будешь вертеть?
      – Я образно выразился.
      – Нам сейчас не до метафор! – вскипел старший. – Умник, мать твою!.. У меня под задницей пятьдесят килограммов колумбийского «кокса»! Россия-мать не видела такого количества кокаина с момента образования Земли! Сорок пять миллионов рублей!.. Почти два миллиона долларов!
      – Ладно, Седой, остынь, – сказал Мирза. – Гена прав. У нас нет иного выхода. Помимо стволов и порошка мы несем с собою срока лет этак по двадцать особого режима на брата. Но вряд ли мы столько проживем, если учесть, что за нами потянется цепь людей вплоть до Боготы. Нас вырежут еще до суда.
      В общем, если понадобится топить капитана и самим брать штурвал в руки, то… то придется это делать не раздумывая.