Двое мужчин с бесстрастными лицами проследовали за доктором по широкой лестнице наверх, пересекли коридор и вошли в палату, сквозь окна которой начал пробиваться солнечный свет. Дежурство подходило к концу, и следователю с участковым уполномоченным необходимо было обработать последнюю заявку – сообщение из районной клинической больницы о необычайном потерпевшем. Что это за потерпевший и кто он такой, выяснить на месте, с пульта, не удалось. Дежурный врач твердил что-то об амнезии и нервном истощении.
      Этого хорошо одетого, пахнущего дорогим одеколоном мужчину нашли в лесу. Объяснить, что с ним произошло, он не смог, потому что не помнил. Такое случается нечасто, а потому начальник РОВД, не слишком полагаясь на молодого, полгода проработавшего в органах участкового, велел следователю Бабушкину собираться и ехать с ним.
      Поворчав для виду, Бабушкин прихватил папку и спустился к крыльцу, где его поджидал «уазик» райотдела. Уже через полторы минуты они причалили к крыльцу Ордынской РКБ.
      Вот так началось это обычное для поселка городского типа утро. Как оно продолжится и чем закончится день – не знал никто.
      Бабушкин долго рассматривал потерпевшего. За двадцать лет работы следователем через его руки прошли сотни уголовных дел, он легко угадывал, что собой представляет тот или иной собеседник, но сейчас, сколько ни силился, увидеть в глазах незнакомца суету или испуг не мог.
      – Как вас зовут?
      Человек помедлил и ответил:
      – Лайер. Это я помню. Лайер.
      – Где вы живете? Откуда приехали? Я спрашиваю, потому что точно знаю – ордынцем вы быть не можете.
      – Я тоже это знаю. Однако первые два вопроса ставят меня в тупик.
      – Как вы оказались в лесу, в километре от Ордынска?
      – Этот разговор можно продолжать сколь угодно долго, – вмешался врач. – Он и на более простые вопросы ответить не может. Я думаю, его нужно доставить в область.
      Бабушкин не любил, когда из его рук кого-то забирали и доставляли в область или куда бы то ни было. Покосившись на врача, он бросил:
      – Что при нем было?
      Врач выдвинул из-под кровати картонную коробку, в которых обычно поступают в больницу стандартные емкости с лекарством для капельниц.
      – Может, меня ограбили? – предположил больной, не поднимая головы с подушки.
      Наклонившись, Бабушкин рассмотрел содержимое коробки и снова уставился долгим взглядом в лицо пациента. Первое, что он выделил для себя, было множество шрамов, которые при дневном свете не бросались в глаза, при сиянии же люминесцентных ламп казались штрихами к портрету, пропущенными мастером и не закрашенными. Чуть приплюснутые надбровные дуги, сломанные уши, свернутый и вправленный обратно нос – типичная внешность покинувшего ринг боксера. Между тем в глазах незнакомца светился ум, а такое среди боксеров встречается крайне редко. А мелированные, растрепанные волосы придавали общей картине некую веселость. Росту в мужчине было что-то около ста восьмидесяти, может, чуть больше, телосложение атлетическое, кулаки… да, конечно, – отметил про себя Бабушкин, кулаки, сбитые, налитые силой, пудовые. У следователя сразу заболела голова. За все годы службы ему ни разу не пришлось схватиться с преступником в рукопашную, а в нерабочее время он даже ни разу не дрался на улице. Вместе с тем Бабушкин знал: хороший боксер способен ударить так, что у жертвы происходит отслоение мышц лица от костного ложа. Бабушкин, будь его воля, уравнял бы мастеровитых боксеров с собаками бойцовских пород, ножами и кастетами. Захотел на улицу выйти – на тебе разовую лицензию. Нарушил – садись. В общем, не понравился Бабушкину потерпевший. И главным образом потому, что росту в следователе было около ста семидесяти, может быть, даже чуть меньше, и телосложения он был астенического, то есть практически никакого, сплошное «теловычитание».
      – Как-то странно вас ограбили, – сказал Бабушкин. – Золотые «Ролекс», бумажник, в котором что-то около пятидесяти тысяч рублей и несколько сот долларов, кредитки «Виза» и «Маэстро» – все цело. А это что? – наклонившись, следователь с отвращением, словно вытягивал за хвост змею, поднял из коробки золотую цепь толщиною в мизинец. Золотые цепи Бабушкин признавал только на груди монархов или персях батюшек. Все остальное от лукавого, то есть от организованных преступных сообществ, считал он. Но, несмотря на то что на груди этого человека Бабушкину хорошо были видны верхушки синих церковных куполов, к священнослужителям потерпевшего вряд ли можно было отнести.
      – Интересная вы птица.
      – Послушайте, орнитолог, – заговорил незнакомец, и в его голосе послышались металлические нотки, – мне было бы интересно побеседовать с вами о перьях, но есть дела поважнее. Задавайте свои вопросы, я напишу: «С моих слов записано верно, мною прочитано» и распишусь.
      – Он знает, что такое «орнитология»? – удивился Бабушкин, повернувшись к доктору.
      – Он же не разум потерял, а память, – объяснил врач. – Некоторый период времени вылетел у него из головы, вот и все. Больше всего меня сейчас волнуют результаты томографии головного мозга. Внутричерепное давление налицо, но это не смертельно. Берусь назвать имена пяти известных в районе людей, которые с этим диагнозом продолжают руководить и править.
      – Руководить и править – это одно и то же, – поморщился Бабушкин. – Что последнее запечатлелось в вашей памяти?
      Он повернулся к потерпевшему, и тот, не задумываясь, ответил:
      – Неразгибаемое колено синтетической курицы в салоне самолета.
      – А куда вы летели на самолете?
      – Во Владивосток.
      – Уже теплее, – заметил Бабушкин. – А откуда вы летели?
      – Из Москвы. Бабушкин пожевал губами:
      – Почему же среди ваших вещей я не вижу ни паспорта, ни билета?
      – А вы что, подозреваете, что я выпал из самолета?
      – Так, юмор им… уже хорошо, – пробормотал следователь и спросил у врача: – У нас тут падения авиалайнеров не фиксировалось?
      – Об этом у вас надо спросить, – заметил доктор, поглядывая на часы.
      – На какое число у вас был взят билет на рейс? – обратился Бабушкин к потерпевшему.
      – На десятое июля.
      Сегодня было девятнадцатое. Девять дней – вот тот отрезок времени, который выпал из памяти потерпевшего, если только он не притворяется. За девять дней в городе и области было совершено много преступлений, и никто не может дать гарантии, что этот спокойный, несомненно, авторитетный в криминальном мире тип ни к одному из них не причастен. Ему лет сорок – сорок пять на вид. В зоне бывал как минимум дважды. Оба раза, надо полагать, не за кражи велосипедов. Такие росписи на тела «бакланов» [1] и «кротов» [2] не наносятся. Словом, подумал Бабушкин, надо взять этого парня на карандаш.
      – Перспективы на выздоровление и возврат памяти имеются? – поинтересовался он у врача.
      – Понимаете ли в чем дело, – поделился опытом врач, – последствия посттравматической амнезии таковы, что она может стать первопричиной аменции. Деятельность больного попадает под диктат инстинктов, и для того, чтобы правильно диагностировать состояние пациента, необходимо провести томографию, ряд других исследований…
      – If I am sleeping when you finished, wake me up [3] , – саркастически проговорил следователь.
      – Что вы сказали?..
      – А вы что сказали? Я спросил вас, может ли к нему вернуться память!
      – Скорее да, чем нет. Сознание ясно, спутанности мыслей не наблюдается.
      – Спасибо за исчерпывающий ответ, – пробормотал Бабушкин и снова занес ручку над бумагой.
      Переговорив с потерпевшим еще с четверть часа, больше для приличия, он окончательно убедился в том, что имеет дело с «понятливым» человеком. Потерпевший говорил много, но никакой существенной информации получить из сказанного было решительно невозможно. Так обычно разговаривают на зоне авторитетные люди, которых администрация задерживает с топором, лезвие которого погружено в голову другого заключенного, но в ходе допроса становится совершенно очевидно, что главный подозреваемый к топору если и притрагивался, то лишь затем, чтобы извлечь его из черепа жертвы, дабы облегчить ее страдания. Всадил же топор кто-то другой, причем задержанный описывает его так подробно, что у администрации возникает уверенность: найти убийцу будет не так сложно. Разумеется, уверенность эта вскоре исчезает. Беседа с такими персонажами у следователя обычно заканчивается головной болью и желанием немедленно оставить службу в связи с полным несоответствием занимаемой должности.
      Бабушкин школу эту давно прошел, потому время на глупые разговоры не тратил. Описав и изъяв вещи потерпевшего, он забрал их с собой, будучи твердо убежден, что теперь тот от него никуда не денется. Завершение карьеры раскрытием громкого преступления – предел мечтаний любого следователя предпенсионного возраста, и нарушать традиции Бабушкин не собирался. Пожелав потерпевшему скорейшего выздоровления и объяснив, в каком кабинете РОВД его следует искать, он удалился, не сомневаясь, что через пару дней выздоровевший и восстановивший память незнакомец по имени Антон Лайер войдет в его кабинет.
      – Лайер, Лайер, – бормотал Бабушкин, спускаясь по лестнице и держа под мышкой коробку. – Где-то я слышал эту фамилию…
      Проверка фигуранта по информационному центру ГУВД области никаких результатов не дала. Точнее, результат был, но для работы никак не годился. Человек по имени Антон Павлович Лайер ни одним из судов области осужден не был и среди задержанных также не значился. При наличии таких качественных лагерных тату, подтверждающих высокий статус их владельца в уголовном мире, это могло означать только одно: А. П. Лайер задерживался и был осужден в другом регионе, то есть информация о нем должна содержаться в Главном ИЦ МВД России.
      Дома он долго лежал на диване и читал сводку происшествий и преступлений за неделю в области, выданную в дежурной части. «Давай мне все, включая и административную практику, – сказал он коллеге-сверстнику. – Даже если лошадь старика Фомина нагадила где-нибудь, я хочу об этом знать». Звучало это все, конечно, как в худшей из пародий на боевики Голливуда. Но Бабушкин действительно хотел сейчас знать все даже про лошадь Фомина. Слушая доносящееся из кухни шкворчанье котлет на сковороде, переворачиваемых женой, он цепким взглядом сквозь линзы сдвинутых на нос очков всматривался в тексты сводок, ища ответ на свой вопрос.
      Оперативка хрустела, сворачивалась, разворачивалась, и к концу второго часа ее изучения Бабушкин понял, что потерпевший Лайер мог быть причастен к чему угодно. Как к убийству мелкого бизнесмена в Верхней Ирмени, так и к обносу антиквара на улице Пархоменко в Новосибирске, или к мордобою на танцплощадке в Ордынске.
      Когда между восемью и девятью вечера затрещала телефонная трубка, оставленная на полу перед диваном, Бабушкин вскинулся и быстро вышел на связь. Он надеялся, что не ошибся, и надежды его оправдались. На отправленный в срочном порядке телефонный запрос в Москву ответ поступил в дежурную часть Ордынского РОВД быстро.
      «Недолго фраер танцевал», – злорадно отметил про себя Бабушкин, готовясь выслушать сообщение нового дежурного.
      – Значит, так, – сказал тот, – в ИЦ на этого парня ничего нет.
      Короче доклада Бабушкин еще не слыхал. С дежурным спорить он не стал, просто изумился и положил трубку. Значит, в больнице его «кинули». Нет такого судимого по фамилии Лайер.
      На что надеется потерпевший, совершенно непонятно. Завтра же следователь вышлет наряд в РКБ, и этого амнезийного привезут в РОВД. Там выяснится, что амнезии нет, что он не Лайер, и все станет на свои места.
      Сняв очки, Бабушкин подумал о том, что он стал бы делать, если бы натолкнулся на дело всей жизни. Ситуация сейчас такова, что начальство к нему уже давно не пристает с расспросами о планах на текущий день или делах, находящихся у него в производстве. Знают – сделает все как надо. И случись так, что у него на столе оказалось бы «темное» дело с весьма слабоватой фабулой – а ему перед пенсией сейчас отписывают только такие, а он вдруг раскопал бы мощную подоплеку и под конец службы породил бы такую сенсацию, что ему подарили бы не часы с гравировкой «От Министра внутренних дел», а попросили бы принять орден за заслуги. Бабушкин служил не за звания и не за ордена, его волновал сам процесс работы, но доказать всему миру или как минимум областному ГУВД свою значимость он считал необходимым. Это называется здоровым карьеризмом, и Бабушкин болел им давно и всерьез.
      Яростно разминая челюстями котлету, он слушал болтовню жены и жалел, что не женился на глухонемой. Бог если что-то забирает, то обязательно что-то дает взамен. Если бы жена была глуха и нема, то, возможно, была бы умной. Двадцать пять лет назад он выбрал противоположный вариант и до сегодняшнего дня об этом не жалел. Сейчас же в голову лезли богопротивные мысли, и все из-за какого-то зека, найденного добрыми гражданами в лесу. Опоздай они на полчаса, и сообщение из РКБ прилетело бы в другую смену. И тогда Бабушкин мог бы запросто закончить карьеру, не терзаясь мыслями, что не сделал главного. Но убеждение в том, что странный пациент РКБ это и есть тот самый шанс, который Господь дает один раз в жизни, его не покидало и даже крепло.
      Оставив гарнир недоеденным, Бабушкин ушел в комнату и развалился перед телевизором. Быть может, мужик просто гонит? Действительно, шел человек по лесу… с картами «Виза» и «Маэстро»… искал ранние грибы… в костюме за тысячу долларов… а тут появились злодеи, избили… ничего не взяли… ушли…
      Бредятина!
      До автотрассы – пять верст! До ближайшего аэропорта – сто! До населенного пункта – одна! Выходит, шел из Ордынска?
      Оперативка захрустела, снова разматываясь в руках. Задержание бандгруппы на проспекте Революции в Ордынском… Столкновение под Шарапом цистерны с бензином… погибли три инкассатора…
      Все это не то. Бабушкин выезжал и на то происшествие, и на другое. В первом случае начальник из РУБОП, приехавший из Новосибирска, брал какого-то Гулько с его людьми. Бабушкин с Метлицким – это фамилия начальника – разговаривал, тот уверял, что взял всех и просил не лезть в его дела, сволочь. Во втором случае Бабушкин надеялся, что в инкассаторском броневике были деньги, но денег не оказалось. Броневик разворотило, три тела сгорели заживо. Водитель цистерны «Вольво» отправлен в Новосибирск с ожогами и психическим расстройством.
      Решив успокоиться и представить ситуацию реально, Бабушкин стал размышлять логически. Как мог оказаться в лесу человек с банковскими кредитками? Может быть, дело было так… Он ехал на своей машине… Гнал ее из Владивостока, где купил задарма, покупателю в Москве. «Лэнд Крузеры» с правым рулем в Москве куда дешевле, чем с левым, а суть одна респектабельность. Автогонщики-перекупщики очень часто и деньги при себе имеют, и цепи золотые. Тем паче – если из Москвы. Допустим, Лайер – «гонщик под заказ», с хорошей репутацией. Клиентов никогда не подводит, а потому и деньги имеет. Реноме в автобизнесе значит много.
      Остановился бедолага где-нибудь под Шарапом перекусить, его «приняла» местная братва, они не поняли друг друга, получился скандал, закончившийся ударом по голове. Джипа нет, удостоверения водительского нет, документов на машину – тоже. Мужика увезли в лес, выбросили. Джип угнан в Новосибирск. «Терпила» очнулся, не понял, что случилось и где – и пошел куда глаза глядят. Не дошел до Ордынска ровно километр и потерял фазу. Очнулся в больнице. Ничего не помнит.
      И почему бы ему не быть Антоном Павловичем Лайером, спрашивается? Его нет в ИЦ? Ничего удивительного! Бабушкина тоже нет в ИЦ, но ведь это не означает, что он вводил потерпевшего в заблуждение, представляясь таким образом. Отсутствие в ИЦ фигуранта означает не то, что он врет, а то, что он не судим.
      Словом, поднимется на ноги, нужно будет с извинениями отдать ему кредитки и деньги. Бабушкин всегда извинялся, когда оказывался не прав. Быть может, потому и не поднялся выше Ордынска. Если бы врал и был наглым, как другие, быть может, уже давно сидел бы в ГУВД области, и Галка бы не так пилила.
      – Что-то ты больно подозрительным стал, Дима, – с иронией обратился Бабушкин к себе, лежащему на диване. – Скоро за женой следить начнешь. Или соседа в подвале караулить. Человеку бы сочувствие высказать, поддержать – денег-то немалых, поди, лишился, а ты, сволочь, гнешь свое…
      – С кем это ты там беседуешь, Бабушкин? – спросила его, входя в комнату после уборки, жена. Мужа она всегда называла по фамилии, и в устах ее это звучало совсем не официально, а наоборот, как-то особенно по-домашнему. В свои сорок пять она была очень хороша собой, и сейчас, глядя на нее снизу вверх, пятидесятилетний Бабушкин понял, что еще два года службы, и он окончательно озвереет. Если он уже сейчас долдонит себе, что жена у него глупая курица, что же будет дальше? А все это пресловутое «последнее» дело, чтоб его… – Издержки служебной деятельности? – присев к нему на диван, она провела рукой по его волосам, давно тоскующим по парикмахеру, и поцеловала в голову. – Давай уедем отсюда, а, Дима? Деньги есть, квартира в Томске есть, что еще надо? Будешь у меня карасей удить, на велосипеде кататься, собаку заведем, Лабрадора. Хватит за жульем гоняться. Напиши завтра рапорт, а?..
      Галина вышла за Бабушкина сразу после окончания института. Можно сказать, по нелепости. Ее возлюбленный, за которого она собиралась выйти замуж, взял в жены первую красавицу с младшего курса юрфака и уехал, даже не попрощавшись. Она погоревала, а тот вдруг вернулся и кочетом налетел с признаниями в любви. Оказывается, не сложилось, сучка стала пропадать из дома в межсезонье, а после и вовсе попалась на нехорошем. И то, что в Галине до этого момента страдало и плакало, вдруг воспламенилось и взорвалось от гнева. Чтобы досадить предателю, вышла за самого неказистого паренька на курсе – Диму Бабушкина. Был он тихий, себе на уме, на вечеринках не появлялся и все время что-то читал. Галка все подсматривала – что. И с удивлением замечала в руках будущего юриста то Булгакова, то Брэдбери, то, черт побери, античную драму. Сначала Галка относилась к нему иронически, но после того как оказалась под фатой, ей стало ясно, что она угодила в самую десятку. Дима Бабушкин оказался преумнейшим парнем, причем с бесовщинкой, потому что ему ничего не стоило, оказывается, и на руках ее пронести, и в бассейн с десятиметровой вышки прыгнуть. Жаль, ни разу не удалось увидеть, как он бьет кому-нибудь морду, но с годами это желание исчезло, и Галина только удивлялась, как она могла о такой глупости мечтать.
      С Бабушкиным ей жилось легко и весело. Мужик оказался с чувством юмора, что, вообще-то, не характерно для тихонь, никогда не устраивал сцен ревности, догадываясь, видимо, почему она за него пошла. Но годы шли, и Галина убедилась окончательно – она любит этого сумасшедшего, с азартом разгадывающего чужие тайны мужчину. Понимала его, а потому никогда не лезла в душу. Однако теперь, когда пора уже было остепениться и отдохнуть от ребусов на крови, Галина стала со свойственной всем умным женщинам осторожностью убеждать мужа уйти на покой. Разведбеседа за год до пенсии принесла удручающие результаты – Бабушкин не собирался никуда уходить, кроме как по утрам на службу. Через шесть месяцев, после того как он отслужил последний день из двадцати лет, его пригласили на торжественное мероприятие, где, по сведениям от источника, заслуживающего Галиного доверия, ее мужу наконец-то должны были подарить золотые часы и вручить пенсионное удостоверение МВД со всеми вытекающими из этого последствиями.
      – Я вечером буду немного пьян, – завязывая под воротником белоснежной рубашки галстук, сообщил Бабушкин сияющей от радости супруге. Голос его при этом был грустен и тих. Так отправляются в последний путь смертники в полосатом клифте на острове Огненном.
      Галина накрыла на стол, пригласила лучших друзей, коих было немного, и когда раздался звонок в дверь и первая пробка из бутылки шампанского ударила в потолок, она метнулась в прихожую и распахнула дверь со счастливой улыбкой.
      В проеме стоял, опершись на косяк, Бабушкин. Галстук был растянут и сбит на бок, рубашка расстегнута, и правая пола ее выглядывала из-под пиджака. Над следователем клубились пары сивушных масел, и красноречивый взгляд его убеждал жену, что завтра с постели он не встанет ни при каких обстоятельствах. Кроме того, в глазах его читалась информация о том, что никаких радостных известий он в дом не принес.
      – Меня попросили остаться старшим следователем, – сообщил он. – Я согласился.
      – А бухой-то тогда почему? – невпопад спросила Галина.
      – Потому и бухой, – ответил Бабушкин и, войдя, объявил застолье начавшимся.
      Но Галина была настоящей женщиной. А настоящие женщины, как известно, просто так от своих намерений не отказываются. Обработка зарвавшегося следователя продолжалась методически и наконец дошла до той стадии, когда даже Бабушкину должно было стать очевидным – лучше действительно уйти с работы, чем слушать эту нудную болтовню про карасей. Он сказал жене месяц назад: «Расследую что-нибудь существенное и ухожу. Слово даю».
      Галина знала – слову его верить можно, и с этого момента жизнь Бабушкина превратилась в кошмар. Каждый день жена стала встречать его фразой: «Что-нибудь существенное было?» Чтобы хоть чем-то разнообразить встречу дома, Бабушкин с порога сообщал: «Ничего существенного».
      И сейчас, чувствуя, как рука Галины гладит его по волосам, он вдруг решил разобраться в причинах, заставляющих его издеваться над близким ему человеком, и понял – причин нет. Есть только он и она. Две трети жизни прожито, а что случилось, на самом деле, существенного? Съездили они хоть раз за эти годы за границу? – Нет. – Может быть, обзавелись машиной? – Нет. – Когда он был с нею последний раз в театре? – В 1995-м, на «Юноне и Авось», с Караченцовым. В отпуск ездили к теще его, в Одинцово. Ни денег, ни положения…
      – Галя, – подумав, сказал Бабушкин, – я решил.
      – Что? – дрогнувшим голосом спросила она.
      – Уйти. Сегодня решил. Совсем уйти. Завтра пишу рапорт. Съездим в Грецию?
      – В Афины? – прошептала Галина и взметнула руки к лицу, поняв, что по нему бегут вырвавшиеся из многолетнего плена слезы. – Дима… Значит, больше не будет этих… Сборов, командировок и совещаний? Ничего не будет?
      – Ничего, – и он решительно замотал головой.
      И Галина ожила. Она почувствовала себя моложе лет на двадцать. Пять минут хватило на объяснение плана будущих действий. Все проблемы превратились в ничто. Осталось главное – он и она.
      Бабушкин смотрел на нее и смеялся, как ребенок. И она, словно впервые увидев своего мужчину с побитыми сединой висками хохотала, как безумная.
      – Мы сегодня будем смотреть фильмы! – объявила она, скрылась в коридоре и вынырнула оттуда с пакетом в руках. – Я на завтра набрала себе дисков, чтобы скучно не было, но теперь мы будем смотреть их вместе!
      Он не успел возразить. Перед ним засверкали яркие упаковки компакт-дисков с фотографиями главных героев и батальных сцен. Галка любила на DVD все.
      – Вот, смотри, чудо природы! – звонко прокричала она, бросая на колени усевшемуся на диване Бабушкину диск. – «Код да Винчи»! Том Хэнке еще не сыграл на съемках последний эпизод, а наши уже выпустили готовый фильм!
      – А что это? – устало пробормотал Бабушкин. – Про Леонардо? Скукота.
      – Это детектив, Бабушкин, тебе пора браться за ум и книги.
      – Не хочу никаких детективов. Тошнит.
      – Тогда – комедию? С Керри? Старую, но невероятно смешную?
      – Давай комедию, – согласился Бабушкин, догадываясь, что в противном случае придется ответить еще на пару-тройку вопросов.
      Керри в фильме играл коварного адвоката. Играл, как всегда, уморительно и неповторимо. Бабушкин считал, что он всегда переигрывает и выходит за рамки сценария, однако всякий раз соглашался и с тем, что от этой керриевской отсебятины фильмы только выигрывают.
      Галина хохотала и была счастлива настолько, что он боялся даже пошевелиться, чтобы напомнить о том, что все еще является действующим следователем. Взгляд его был рассеян, он думал о том, как войдет завтра в здание РОВД и направится к начальнику с бумагой, как встретит сначала его удивленный, а потом и понимающий взгляд …
      Он с грустью представил, как каждый день будет проходить мимо этого здания и с какой невероятной силой его будет тянуть внутрь.
      Бабушкин опустил голову, взгляд его стал блуждать по рассыпанным по паласу квадратным упаковкам. Некоторое время он читал названия фильмов, а потом…
      А потом взгляд его вспыхнул. Отстранившись от жены, он с хрустом рванул на себя распечатку и стал водить по ней нетерпеливым взглядом. Найдя искомое, быстро перечитал (в двадцатый или в тридцатый раз за этот вечер):
      «Информация ГИБДД ГУВД Новосибирской области. 16.07.2005 г. КПП „Ордынское“. Административный протокол за нарушение ПДД составлен в отношении гражданина Иванова С. А., Никифорова П. Т., Заславши Н. Н, гражданина США Э. Мартенсона».
      Гражданина США Э. Мартенсона!
      «Liar, Liar» – было написано на одном из дисков, купленных Галиной Бабушкиной. Фильм про пройдоху-адвоката, так удачно сыгранного Джимом Керри.
      Подняв с пола трубку, следователь набрал номер дежурной части и попросил дежурную группу немедленно выехать в РКБ. Выслушав подтверждение, он сверился со справочником и набрал номер больницы.
      – Соедините с нейрохирургическим отделением, – велел он дежурной. Когда же услышал голос заведующей, сказал четко и властно: – Следователь Бабушкин. Войдите в пятую палату к найденному сегодня в лесу пациенту и не выпускайте его из поля зрения, пока не прибудет наряд.
      – Следователь Бабушкин? – растерянно переспросила врач. – Как же так? Больной сказал мне, что вы велели ему прибыть к вам…
      – Где он?!
      – Он ушел!.. Два часа назад. Как и было велено, ему выдали вещи, и он направился к вам…
      – Кем было велено?! – прохрипел в трубку Бабушкин, невероятно пугая жену.
      – Вами, – ответила заведующая.
      – А кому я велел?
      – Больному… Он так сказал.
      Отключив связь, следователь Бабушкин бросил трубку на кровать и закусил губу.
      – Ты обманул меня, – тихо и разочарованно сказала Галина.
      – Галя, я тебе обещаю, это последнее, чем я займусь. Клянусь тебе!
      – Ты меня обманул. – Под хохот Керри Галина встала и молча направилась на кухню. – Ты мне солгал. Ты лгун, Бабушкин. Я люблю тебя, но ты лгун. И будь проклята эта жизнь.
      Но Бабушкин этого не слышал. Он стоял, кусал губу и смотрел на красочную упаковку компакт-диска. «Liar, Liar», – значилось на ней.
      Лайер, Лайер. По-английски.
      Лгун, Лгун – если перевести на русский.

      Мартынов вышел из больницы, испытывая легкое недомогание. Вызвано это было более серьезными причинами, чем просто боязнь, что его задержат. Мартынов, он же Мартенсон, пока не сделал ничего такого, чтобы его прятать в русскую кутузку.
      Не сделал… Свежо предание, да верится с трудом.
      То, что мент приехал в больницу, – не самое страшное. Он не мог не приехать, коль скоро поступило сообщение из больницы. Мартынов слишком долго прожил в СССР и России, чтобы не знать здешние порядки. Два срока за спиной, и все от звонка до звонка отбытые в колониях строгого режима, – это тоже какая-никакая, да школа. Говори много, заводи рака за камень, крути луну и наблюдай, как у следователя образуется в мозгу раковая опухоль. Продержишься так трое суток – считай, что отскочил.
      Так что приезд мента – обыденное явление. Хуже другое…
      «Нет, сначала лучше о хорошем», – подумал Мартынов, направляясь по не слишком освещенным заходящим солнцем улицам к автовокзалу.
      Во-первых, все, что с ним случилось, никаких последствий для его организма не вызвало. Внутричерепная гипертензия – эка невидаль! А когда у него ги-пертензии не было? Разве что лет семь назад, когда гипертензия называлась гипертонией. Переломов нет, ушибов головного мозга нет, внутренности целы, так что… Так что ничего страшного.
      Кстати, где здесь вокзал?
      Он шел к вокзалу, совершенно не думая о том, что понятия не имеет, где тот находится. «Наверное, где-то в центре поселка», – решил беглец и направился в сторону скопления пятиэтажных домов, являющихся местными Empire State Buildings.
      «Еще было бы хорошо иметь пару знакомых, – с тоской подумал Андрей, заходя в тень и пропуская милицейский „уазик-таблетку“, – но это уже совсем из области фантастики. Тогда бы еще пара кредиток не помешала и мелочь на дорогу до… На дорогу куда?!»
      Успокоившись после внезапного приступа отчаяния, Мартынов направился было в лес, но вдруг увидел по правую руку от себя и приземистое здание с вывеской «Вокзал», и несколько рядов скамеек на улице. Он пришел туда, куда ему было нужно, но пытаться договориться с кем-нибудь из водителей о поездке в селение с более развитой инфраструктурой пока не торопился. Свернув в лес, он выбрал место поудобнее, откуда можно было наблюдать за движениями на вокзале, уселся под огромную сосну и посмотрел наверх.
      «Невероятно высокая… если постараться, то по ней можно взобраться на небо», – не к месту пришла ему в голову глупая мысль.
      Он уже давно приметил на одной из скамеек молодую женщину, сидящую лицом к площадке прибытия автобусов. В этом же направлении, впрочем, находился и въезд в поселок. Рядом с ней на скамье стоял кейс, стоимость которого Мартенсон определил в пятьсот долларов, то есть кейс представлял собой вещь, на этом вокзале совершенно неуместную. Что делать красивой плачущей женщине на скамье автовокзала с хромированным чемоданчиком, в которых спортивные менеджеры в Вегасе перевозят крупные суммы денег и документы? Такой кейс не горит в огне, его практически невозможно утопить, и если он надежно заперт хозяйской рукой, то не вскрывается даже ломом. С чего бы этой крошке в джинсах сидеть здесь и реветь белугой, поставив рядом с собой пятисотдолларовый чемодан? Опоздала на автобус? Боже мой, через час пойдет следующий!
      Она поднялась со скамьи. Мартынов проводил уходящую девушку взглядом и через минуту навсегда, как он был уверен, забыл о ней. Пора было подумать о насущном.
      Ему предстояло решить проблему. Очень серьезную проблему.
      Отсутствие денег, документов и машины – все было мелочью по сравнению с той проблемой, которая давила сейчас на Андрея с такой силой, словно собиралась расплющить в лепешку.
      Во время разговора со следователем, назвавшимся смешной фамилией Бабушкин, Эндрю Мартенсон, он же Андрей Петрович Мартынов, один раз все-таки был искренен.
      Он помнил всю свою жизнь. Он мог подробно рассказать о всех годах, проведенных за решеткой, о тех, кто с ним был в это время. Мог перечислить, загибая пальцы на руках, всех своих врагов. Он точно знал, что работает на мистера Малкольма, президента крупнейшей компании спортивных менеджеров. Ровно месяц назад Малкольм поручил ему убыть в Россию и отыскать сына известного всему спортивному миру планеты боксера Малькова. И Мартынов полетел в Россию. Десятого июля он находился на борту авиалайнера, который нес его через океан. И последнее, что Мартынов помнил, это действительно была куриная ножка, которую он повертел в руке и оставил в контейнере для обеда.
      Это было все, что он помнил. Но как он, Андрей Мартынов, оказался в каком-то Ордынске?!. А были вопросы и посложнее. Например, нашел он этого Малькова-младшего или нет? А если не получилось, тогда чем он занимался эти девять дней одного года? И почему рожа у него сейчас такая же, как после рейтингового поединка с Джоном Карришем?
      Он и не знал, что такое бывает. Амнезия… Слава богу, она не охватывает тот период, когда он общался с бывшими лагерными друзьями. Один, кажется, живет в Новосибирске. И телефонный его номерок Мартынов помнит. Только откуда позвонить?.. Подкатиться к той крошке в джинсах и напроситься на звонок? Еще можно догнать… Подумав об этом, Мартенсон усмехнулся. Когда она обернется и увидит, кто к ней обращается с такой странной просьбой… Через минуту его будет вязать все мужское население этого Ордынска.
      Однако же звонить все-таки откуда-то нужно.
      И Мартынов, поднявшись с земли, направился к вокзалу.

      Остановившись у входа в здание вокзала, чуть в стороне от билетных касс, он прислонился к стене и стал ждать. К сожалению, время играло не на него. Как только Бабушкин получит информацию о его исчезновении из больницы, первым делом будут перекрыты вокзал и та часть междугородней автотрассы, что прилегает к поселку. В условиях, когда Мартынов совершенно не помнил происходившего с ним в течение девяти дней, разговор со следователем мог запросто сойти за некую оперативную игру – лишить фигуранта средств и посмотреть, что он будет делать. Если начнет возвращаться к совершенному в течение этих девяти дней, то станет очевидно – никакая у него не амнезия, а воспаление хитрости, и его следует брать немедленно и организовывать лечение уже в камере ИВС.
      Андрей не знал, с чем связаны следы побоев на его лице, не помнил, где он был, с кем и что при этом делал. Курьезность ситуации заключалась не в том, что любой проходящий мимо мог сейчас заорать: «Держи, это он! – убийца (грабитель, вымогатель)!», а в невозможности Мартынова первым среагировать на встречу.
      Репутация менеджера спортивной корпорации «Хэммет Старс» Эндрю Мартенсона была безупречной, его невозможно было заподозрить ни в убийстве, ни в грабеже, ни в чем другом, в равной степени жестко преследуемом законодательством США и России, однако Мартынов помнил, что находился он на родине, где самое понятие «завязал и забыл» теряет всякий смысл в экстремальных ситуациях.
      «Только бы не кровь, – прошептал Андрей, – только бы не замараться…»
      Все годы, с тех пор как он оставил Россию, Мартынов жаждал только одного – забыть о кошмаре прошлых лет и обрести свободу и себя в ней. Кажется, это получилось. Были драки, была грызня за кусок хлеба в Вегасе и Нью-Йорке, был и кое-какой опыт вымогательства, хотя в США это выглядит настолько забавно, что похоже больше на козу десятиклассника первокласснику. Но он уже понимал – нельзя стрелять, нельзя резать. Добывать деньги можно, наверное, и другими способами… И убеждался всякий раз – можно. Стоит только подключить голову, и необходимость резать и стрелять отпадает. Тем и жил.
      И вот теперь ему было страшно – страшно стоять здесь, на русском вокзале, в какой-то богом забытой дыре, и чего-то ждать. Тебя освещают лучи заходящего солнца, а ты чувствуешь себя настолько беспомощным, что боишься даже собственной тени.
      Город Новосибирск. Сёма Холод, друг по хатангинскому лагерю строгого режима. Вот то, что ему сейчас нужно. Пытаться просить кого-то подбросить до столицы Сибири глупо. С такой рожей нужно лежать в лесу неделю и зализывать швы. Но и потом без денег никто не повезет.
      Нужен один телефонный звонок. Номер мобильной трубки Холода Андрей знал наизусть, но для того чтобы его набрать, нужен как минимум телефон.
      С тоской в глазах Андрей провожал взглядом снующих туда-сюда прохожих. В его положении какой-нибудь уличный отморозок поступил бы следующим образом: тупо завел бы за угол приглянувшегося фраера с телефоном и впечатал апперкот в печень. Времени хватило бы и на разговор, и на сигарету, если таковая в карманах фраера нашлась бы. Впрочем, отморозком Мартынов никогда не был.
      Вторым вариантом можно было считать банальный «подрез» сумки, но и «щипать» Мартынов брезговал даже в худшие времена.
      Попросить трубку у первого встречного тоже не удастся. Это в Вегасе можно подойти с разбитым лицом к кому угодно и сказать: так, мол, и так, напали, избили, забрали деньги, паспорт и карточку социального страхования. Нужно, дескать, срочно связаться с адвокатом. И – дадут!
      Здесь не дадут. Начнут кричать «грабят!» или что-нибудь в этом роде, чтобы привлечь внимание толпы и ментов. Россия!
      Но если и дадут, то обязательно запомнят внешность и потом, когда подвернется случай – а он подвернется сразу, как только милиция начнет спрашивать – опишут. Милиция изымет у них трубку, вычислит номер, и уже через час Холод будет отвечать на вопросы. Ответит, конечно, еще как ответит. Но нужны ли Холоду такие заморочки?
      Вспомнив о том, что включение головы порой спасает от реального срока, Андрей осмотрелся и двинулся к стихийному рынку, раскинувшемуся у правого крыла вокзала. По дороге он едва не столкнулся с привлекательной женщиной лет сорока, покупавшей в киоске диски для DVD. «Код да Винчи», «Фантоцци против всех», еще что-то, но последним в окошечке показался диск «Лгун, Лгун» с Джимом Керри. Мартынов усмехнулся.
      Проблема русских следователей заключается в том, что они не знают английского. Проблема американских копов – в незнании русского. Кем только Андрей не назывался в первые месяцы пребывания в США, когда был без работы! Его задерживали за драку с неграми в Queen, он представлялся копу и терпеливо ждал, когда тот напечатает на машинке названную фамилию – Raspinayzhopenko.
      А когда начиналось выяснение подробностей: почему русский белый парень сломал челюсть одному афроамериканцу и нос другому, Мартынов перегибался через стол и совершенно спокойно отвечал на этот вопрос на русском, хотя уже тогда сносно знал английский. «What is this „poshol na kher?“», – уточнял коп, и Мартынов объяснял, что так в России общаются друзья.
      «Как ваша фамилия?» – спросил сегодня Бабушкин, и Мартенсон ответил: «Лгун».
      – Извините, – буркнул он женщине с дисками и прошел в вещевые ряды. Он готов был отдать голову на отсечение – весь день сегодня Бабушкин пытался выяснить, каким судом, когда и за что был осужден подозреваемый с еврейской фамилией Лайер.
      Времени на раздумья уже не оставалось. Нужно было действовать. Стремительно выискав взглядом китайца у широкого прилавка с джинсами, Мартынов подошел и поинтересовался:
      – Кому платишь, веснушчатый?
      Китаец завел песнь, знакомую Андрею с Чайна-тауна, поэтому пришлось навалиться бедром на прилавок так, что тот покосился. Схватив двумя пальцами торговца за воротник, Мартынов дернул его на себя, и кривоногое тело поехало к нему по прилавку, сметая на землю товар.
      – Ты, балаболка, находишься на территории Российской Федерации, – сообщил он переставшему верещать китайцу. – Китайский здесь не катит. Повторять вопрос не буду, но если услышу еще хоть слово не на русском, окончательно заклею шары, – и в доказательство своих слов Мартынов свободной рукой дотянулся до лежащего на соседнем торговом столике тюбика клея «Момент» и поднес его к лицу жертвы.
      – Бычков. Бычков Вова, – сказал китаец на чистом русском. Предполагать, что китайца зовут Бычков Вова, было бы безумием, поэтому Мартынов ослабил хватку и приказал:
      – Звони.
      Китаец с третьего раза сумел набрать номер на своем мобильном и стал говорить Вове Бычкову, что он бы рад отдать сегодня деньги, но это вряд ли получится, поскольку если торговать лежа, то никакой торговли получиться не может. «Крышующий», Вова видимо, попросил отдать трубку тому, кто поставил его клиента в такое неудобное для бизнеса положение, потому что китаец, несколько приободрившись, протянул мобильник Мартынову.
      – Ну, – сказал Андрей.
      – Ты кто? – спросил Вова Бычков.
      – Конь в пальто. Сейчас я этого гундосого отпускаю, но в десять жду тебя у вокзала для разговора, – отключился и набрал нужный номер. – Сёма?..
      – Мартын?!
      – Ни слова больше. Я на автовокзале в Ордынске. У меня ни копейки, меня могут «принять» в любой момент.
      – Через час за тобой приедет машина. Убери себя подальше и выйди только тогда, когда увидишь черный «Крузер». Мои люди проверят вокзал и, если все в порядке, стекло на задней левой двери будет опущено. Смело выходи и садись. Я буду рад тебя видеть…
      Бросив на прилавок телефон, Андрей оглянулся и понял, что вопрос, которым он терзал себя на протяжении всего полета из Нью-Йорка в Москву, получил свой ответ. «Что изменилось в России за те пять лет, что я там не был?» – думал он, разглядывая облака над Атлантикой.
      Ничего не изменилось. Поступок, из-за которого он мог оказаться в полицейском участке в Вегасе уже через пять минут после совершения, на рынке в Ордынском был по-прежнему обычным делом. И то, что могло оказаться незамеченным в Вегасе, здесь или в любом другом городе бывшей Страны Советов могло стать причиной его задержания.
      Сейчас его точно не запомнят и не опишут. Сдают тех, кто проявляет слабость – просит телефон, умоляет, убеждает. Сильных здесь по-прежнему не сдают. Наоборот, отводят взгляд, чтобы не получить в лоб: «Чего уставился?»
      Через пятьдесят пять минут Андрей увидел, как на площадь въехал черный джип. Из него быстро вышли двое приземистых молодых людей и растворились в толчее вокзала. Еще через десять минут они вышли и уселись в машину. Через две секунды подъемник на левой задней двери плавно съехал вниз…
      В тот момент, когда джип с Мартыновым и тремя людьми Сёмы Холода выбрался на трассу и начал разгон, пятьюстами метрами вверх по течению реки Орды произошло довольно странное для этих мест событие.
      Сторож лодочной станции Фомин, старик шестидесяти с небольшим лет, спустился к реке, чтобы проверить поставленные с утра сети. Домик лодочника стоял на отшибе, последним в череде домишек, торчащих на берегу словно пеньки лесоповала, поэтому особых иллюзий относительно улова Фомин не питал. Все живое, что шло в обратном направлении от Ордынска, попадало в сети тех, кто перегородил реку до него. Однако всякий раз добычей старика становились то щучка с парой окуньков, то пара лещей. А большего ему было и не нужно, поскольку торговлей Фомин не занимался. Был бы ужин и пол-литра к нему – вот и все, что заботило человека, которого постоянно видели выпивающим, но никогда – пьяным.
      Итак, старик на своей плоскодонке приблизился к колышку, вбитому в дно, и стал привычными движениями вытягивать сеть.
      Когда в лодку бухнулся сначала огромный язь, а потом и щука килограмма на два, у Фомина потеплело на душе, и он вспомнил о заветной «Пшеничной», дожидающейся его возвращения дома, в холодильнике.
      Внезапно взгляд Фомина привлекло нечто, что находилось на водной глади неподалеку от него. Плоский чемоданчик, бликуя под красными лучами почти скрывшегося за верхушками сосен солнца, покачивался на воде и двигался мимо лодки.
      «Деньги», – подумал старик, отпуская сеть и начиная погоню. Минут через пять, со скоростью, превышающей ту, с которой обычно двигаются в своей ежегодной регате восьмерки Кембриджа и Оксфорда, он настиг металлический чемодан и погрузил его в лодку. Ослепленный хромом язь, распушив плавники и перепутав, видимо, чемоданчик с поверхностью реки, дернулся в надежде и забил по блестящей металлической поверхности хвостом.
      – Тю, сволочь! – строго приказал Фомин, взвешивая чемодан в руке. «Не деньги», – с досадой констатировал он и попытался открыть замки. Поняв, что дело это долгое, а течение ждать не будет, лодочник придавил кейс ногой и отправился в обратное плавание.
      Уже дома он попробовал применить сначала стамеску, а после и гвоздодер, но ничего у него не получилось – чемоданчик оставался неприступным. В течение двух часов после полуночи из светящихся окон дома лодочника не раздавалось ничего, кроме лязга металла и беспрерывного мата.
      В начале третьего ночи Фомин, трижды умывшись потом, вспомнил, что он русский человек, и решил подойти к делу применив смекалку. Мастер, создававший этот кейс с двумя шифровыми замками, вряд ли предполагал, что когда-нибудь он окажется в руках русского старика с тремя классами образования. По тому же принципу у нас на севере пьют тормозную жидкость, а янки изумляются, почему русские от этого не умирают. Все просто. Перед тем как пить тормозуху, ее нужно слить через сильно охлажденный лом. Тяжелые фракции задерживаются на поверхности стали, а чистый спирт стекает в посудину. Пей не хочу. Эта русская смекалка часто ставит в неудобное положение многие фирмы-производители.
      Кто бы мог подумать, что пуленепробиваемый кейс, выдерживающий температуру в 400 градусов по Цельсию, открыть очень просто?
      Фомин выпил стакан «Пшеничной», захрустел огурцом, подумал и набрал на одном замке кейса с тремя дисками «001» и на другом сделал то же самое. И щелкнул замками. Не вышло.
      Тогда Фомин набрал: «002» и «002».
      Не получилось.
      Через полчаса, когда цифры на обоих замках были установлены в положение «399» – «399», а «Пшеничная» уже явила взору донышко, внутри чемодана раздался щелчок.
      Старик поднял замки и откинул крышку.
      Разочарованию его не было предела. Дебильный чемодан хранил в себе несколько десятков бумаг на иностранном языке, листки с какими-то цифрами и несколько бланков с отпечатками пальцев. Все они были исполнены в черном цвете, а один – в коричневом. Так выглядит засохшая кровь.
      Плюнув, Фомин ногой задвинул чемодан под кровать, включил телевизор и стал смотреть «Ночные вести». Ни хрена хорошего, как обычно, не происходило. В Ираке взрывы, президент опять встретился с каким-то монархом, в Петербурге рухнула крыша, наши проиграли 1:5.
      – Не страна, а сортир, – сказал Фомин, выключил TV, свет и улегся спать.

      Мартынов и Холод сидели в полумраке ночного кафе, и Андрея не покидало ощущение, что ему снится дурной сон. Девять дней жизни слишком малый срок для того, чтобы впасть в депрессию по поводу утраченной части жизни, но он достаточно велик, когда счет идет на часы. Для возвращения памяти нужен покой, концентрация, а какая, к черту, может быть концентрация, если перед глазами постоянно новые люди и смена мест пребывания происходит каждый час?! Еще сто двадцать минут назад он сидел в особняке у Холода, они взахлеб разговаривали о прошлом и настоящем, и Сёма в своем атласном халате выглядел как венгерский помещик. Он ревел и хватал Мартынова за руку: «Я хожу дома, Мартын, как барин! Непременно в брюках и халате!.. Хочешь, и тебе велю принести такой?» Сейчас же на нем был строгий костюм от Армани, и сидели они не в его кабинете, а в мерцающем огоньками интерьера кафе.
      Постоянно оглядываясь, Мартынов привлекал к себе внимание гораздо больше, чем если бы сидел спокойно, и это обстоятельство заставило Холода улыбнуться и, дотянувшись через стол, хлопнуть товарища по плечу.
      – Здесь не бывает ментов, – успокоил он, догадавшись о причине беспокойства старого друга. – В дверях такой «фейс-контроль», что только чудо может завести сюда «красного».
      Разлив виски по пузатым рюмкам, он пробурчал:
      – Да, дела… Значит, ты летел сюда за сыном боксера Малькова, а потом вдруг выпал из истории и сейчас не помнишь, нашел его или нет. Скверно…
      – Скверно не то, что я не помню, – Мартынов приложил руку к брови и поморщился. – Как и что мне теперь говорить Малкольму? Что я тут нечаянно потерял память – не знаю, по какой причине? В этот лепет не поверят даже в колонии для малолеток, Сёма. А я делал дело стоимостью в десять миллионов долларов и сейчас даже представления не имею – доделал я его или нет!
      – Тебе нельзя звонить Малкольму, – подумав, сказал Холод. – Тебе вообще нельзя возвращаться в Штаты. До тех пор, по крайней мере, пока ты не вспомнишь все, что с тобой приключилось.
      Мартынов знал это и без подсказок. Уехать за десятью миллионами и вернуться без них, представив в качестве оправдания версию о потере памяти – это по меньшей мере несерьезно. Малкольм не верил и в более изощренную ложь. В любом случае сроки розыска Малькова-младшего уже вышли, так что лучше действительно осесть здесь на пару лет, попытаться разобраться в случившемся, а уже после принимать какое-либо решение. Если Мартынов выполнил задачу президента «Хэммет Старс», то свое отсутствие и молчание потом будет легко объяснить. В стране медведей и «Калинки» срок можно схлопотать даже за плевок в сторону Кремля. В это Малкольм поверит. Можно будет еще и моральные издержки попросить возместить. Но появление в Вегасе сейчас со словами «Ну, как там у насдела?» граничит с безумием. Если дела «никак», то от Мартынова даже ремня не останется.
      – Ты ни с кем в эти дни не заводил связи? – встрепенулся Холод и, поняв, что сказал глупость, обмяк: – А, ну да, конечно… Помнил бы ты, так и не было бы этого разговора… Может, с бабой какой, а?!
      – Не помню я ничего, Сёма, хоть убей… Дичь какая-то. Со мной однажды такая беда была в Нью-Йорке. Я тогда с двадцаткой баксов в негритянском квартале оказался… В больнице заверили: через неделю все вспомните. И вспомнил! А сейчас, я думаю, мне вот так следует поступить… Ты сможешь перекинуть часть моих средств из зарубежных банков в новосибирские и справить мне документы?
      – А что, это трудно? – не понял Холод. – Могу сегодня же перекинуть, а справить можно и завтра. Только тебе не один комплект документов нужен, а как минимум два. Пара паспортов, пара водительских удостоверений… А что ты, собственно говоря, задумал?
      Мартынов вяло опрокинул внутрь себя рюмку и обратил свой взор к эстраде, где пела какую-то песенку певичка без голоса.
      – Мой путь к Малькову закончился в Ордынске. Значит, отсюда и нужно начинать. В обратной последовательности. Ты переведешь треть моих сумм с Каймановых островов в Новосибирский «Внешторгбанк», а я устроюсь где-нибудь неподалеку от поселка, скажем, в том же Шарапе. Клянусь, понятия не имею, кто такой Хорьков и какую роль он играл в моей истории, да только если я просил найти его, ты правильно сделал, что нашел. Может быть, это мне поможет. – Андрей тоскливо осмотрелся, словно искал, кто еще в этом кафе может иметь столь кислое выражение лица. – Я еще в Америке дал себе слово: если вернусь, устроюсь где-нибудь в безлюдном месте, обзаведусь парой катеров, снастями и буду возить туристов на рыбалку. Кажется, сейчас самое время реализовывать мечту.
      – Так, значит, за сбычу мечт? – поднял рюмку Холод.
      Мартынов отреагировал неадекватно.
      – Жалею, что не посвятил тебя в дело, когда был в здравии. Все вопросы этим вечером отпали бы. А сейчас… Сейчас я боюсь одного. Мне нужно найти людей, с которыми меня свела судьба за эти девять дней. Они все где-то здесь – в Новосибирске и Ордынске. Через Новосибирск я нашел Ордынск, значит, наследил со связями и в столице Сибири. Да вот только мне кажется, что найти этих людей будет легче, чем от них спрятаться. Меня-то узнает любой из них, я же не узнаю никого. И в тот момент, когда вопрос встанет ребром: кто ударит первым, и все будет решать секунда, я потрачу ее на улыбку и приветствие… – Мартынов посмотрел на Холода: – Слушай, друг, а что здесь случилось знаменательного за те дни, что я не помню?
      – Мартын, ты за пять лет полным идиотом стал, – возмутился Холод. – Ну что знаменательного здесь может произойти? Здесь, мать вашу, милитаристы проклятые, все знаменательно и все привычно до такой степени, что знаменательным уже не кажется! Ты про Новосибирск да Ордынск спрашиваешь, что ли?.. – И, получив подтверждение в виде кивка, Холод поджал губы. – Два дня дай мне, разберусь. Если ты с американским паспортом шнырял, то…
      – С чем я только не шнырял, – перебил Мартынов. – А сейчас сделаем так. Вези меня ночевать на какую-нибудь базу под Шарап. Не может быть, чтобы в таком богоугодном месте не было зон отдыха. Поутру осмотрюсь да выберу себе местечко. А к тому времени ты мне и деньги покажешь.
      – Девку хочешь с собой прихватить?
      – Эту, что ли? – покосился на подиум Мартынов. – У нее голоса нет.
      – А ты что, петь с ней собираешься? Вика в городе славится не голосом.
      – Я уже понял, что ей здесь не место. Человек должен что-то одно хорошо делать. Поет она не ахти. Значит, в чем-то другом мастерица.
      – Ей просто не везет, – подтвердил Холод. – Она еще недавно пела в ресторане в центре и ходила в герл-френдах у одного из молодняковых наших, Ромы Гулько. Парень в общем был правильный, но слишком уж креативный… в смысле, реактивный… Вику выкинули из ресторана, а Рому вчера пришили где-то в области. Молодежь нынче трудный период переживает… Деваха развязная, но простая. Вот, смотри, что я говорил – к нам идет, – Холод покачал головой и со скукой посмотрел на Мартынова: – А ведь я ее раз только и… Считает, что мы уже родные, – внезапно повеселев, он сказал подошедшей к столу певице: – Как живешь, милая?
      Чмокнув смущенного Холода в щеку, она зависла над столом, в упор разглядывая Мартынова. Вблизи она выглядела гораздо лучше, чем на сцене.
      – Плохая примета, – сказала она, обращаясь к Холоду.
      – Что такое, радость моя? На Красном проспекте бабу с пустыми ведрами встретила?
      Вика продолжала разглядывать Мартынова.
      – Не узнаете меня без грима? – спросил Мартынов.
      – Очень даже хорошо узнаю. – Певица положила руку на плечо Холоду и доверительно посоветовала: – Поберег бы ты свою головушку, Сёма. Где этот красавчик появляется, там всегда потом дерьмом пахнет так, что глаза режет.
      Холод посмотрел на Мартынова, Мартынов посмотрел на Холода.
      Вика между тем налила виски в рюмку Холода и выпила залпом. Закусывать она, как понял Мартынов, не привыкла. Даже лимоном.
      – Я вас, крошка, что-то не припомню. Если вы не Джуди Гарланд, в чем я на сто процентов уверен, то я вижу вас впервые, – сказал он.
      – Он меня впервые видит, – саркастически засмеялась девушка. – Память потерял? Ну, давай вместе вспоминать. Азербайджанцы, карты, стрельба, пять трупов, менты, Метлицкий, опять стрельба. И кругом – кровь, кровь, кровь… А в центре – вот этот красавчик и, если бы я на сто процентов не была уверена в том, что это не перекрашенный Кларк Гейбл, то, наверное, так бы и решила.
      Холод повернулся к помертвевшему Мартынову:
      – Расскажи-ка мне немного о себе…
      – Конечно, расскажет он, – отозвалась певица. – Сейчас, наверное, толпа мусоров за дверями ждет, когда вы наговоритесь.
      Мартынов был из тех людей, которые соображают быстро.
      – Сёма, ты помнишь все мои просьбы. Я, пожалуй, поеду, а ты заплати лабухам по полной программе в качестве компенсации за то, что сегодня эта рок-группа остается без вокалистки.
      – Как это без вокалистки? – не поняла Вика. – Так это я – вокалистка.
      – Вот без этой вокалистки и останется, – объяснил Холод, вставая и бросая на стол салфетку. – Барабанщик будет петь без ансамбля, сам, бля, один, бля.
      Положив на стол бумажник и многозначительно постучав по нему пальцем, Холод махнул рукой троим телохранителям, и громилы встали из-за стола.
      – Мы будем заниматься сексом? – уточнила Вика, выходя из гримерки уже в джинсах и короткой джинсовой курточке. – Ты точно не из компании Метлицкого? Я вчера чуть не простудилась. Думала – не выйду сегодня. А тебе сколько лет? Покажешь, где мелирование делал?
      Остаток ночи пролетел для Мартынова, как одно мгновение. Эпизоды сжались для удобства восприятия и анализа в компактные формулы, которые, достань их из головы и распиши на бумаге, выглядели бы следующим образом.
      Неделю назад друг Вики Рома Гулько сидел в ресторане и ждал на разборки азербайджанскую группировку (Вика сказала – «мафию»). Вместо мафии пришел он, Мартынов, и с ним еще два знакомых Вике парня. Парней зовут, Гаврош и Клязьма. У Клязьмы худые плечи и огромный живот. Мартынов с Ромой о чем-то поговорили, но договорить, наверное, не успели, потому что пришел азербайджанец Халва с братвой. Разговор продолжился после того, как Халва и вся его братва были перебиты, но и тут поговорить Мартынову с Ромой не дали, потому что пришел Метлицкий с братвой. Эта братва положила всех на пол и увезла в кутузку. На вопрос, почему в кутузку, Вика ответила, что Метлицкий увозит для разговора только в кутузку. Когда же речь зашла о Метлицком, Вика объяснила, что он майор милиции и самая настоящая сука. Теперь Метла точно получит подполковника, потому что, скорее всего, именно он Рому вчера и прикончил. «Почему ты думаешь, что именно он?» – спросил Мартынов и получил ответ: «А больше некому».
      Вика же из встречи почерпнула следующее.
      Мартынова зовут Колей. Горло лучше всего лечить водкой с хреном. Относительно своих сомнений, что «нынче хорошего хрена не достать», она получила ответ, из которого следовало – нынче не достать хорошей водки. Мартынову тридцать пять.
      А мелирование ему делал Харви Дональдсон, личный стилист Джонни Деппа. Пятьсот долларов.
      «Не выдержал, все-таки, – подумала Вика, – сорвался. Мог бы и не загибать про Деппа. Уже победил…»
      А мелирование Мартынову делал действительно Харви Дональдсон, личный стилист Джонни Деппа. И именно за пятьсот долларов. А вот чем лечить горло, сорокатрехлетний Андрей Мартынов, у которого и в мыслях не было оказаться с певичкой в постели, понятия не имел. Оно у него никогда не болело.
      Спустя неделю, в такую же теплую июльскую ночь на посадочную полосу аэропорта «Шереметьево» сел «Боинг-747» авиакомпании «Эр Лайн». Среди прочих прибывших по трапу сошли, настороженно поглядывая по сторонам, трое мужчин, выделяющихся из толпы внушительными габаритами. Один из них господин Вайс – помощник Малкольма по делам «Хэммет Старс». С ним в Россию прилетели двое русских, эмигрировавших в США в начале девяностых. Команда Малкольма, оказавшись за пределами терминала аэропорта, тотчас отправилась в билетную кассу и заказала три билета до Новосибирска. Четыре оставшихся до полета часа они провели в зале для VTP-пассажиров.

      Той же ночью в гостинице поселка Ордынское в трехместном номере расположились трое людей возрастом от тридцати до сорока. Они внесли в номер несколько спортивных сумок и отказались от посещения ресторана, хотя прибыли не из соседней деревни, а из Казахстана. Однако ужин их интересовал меньше всего.
      Где-то между пятью и шестью часами утра между ними случился такой разговор:
      – Это худшее, что нас могло ждать. Ты точно понял курьера?
      – Совершенно точно. Дорога до Кемерова и Томска нам заказана. Кто-то слил информацию о перемещении груза, и теперь менты будут встречать нас на подъездах.
      Старший раздраженно откинулся на спинку кровати и двинул ногой по сумке.
      – Черт побери… Нас ждут на вокзале в Кемерове, а через сутки – в Томске. Если мы проколем встречу, люди подумают, что мы под контролем. Контакт не состоится. И что после этого делать с грузом? Я вас спрашиваю!.. Кажется, это ты, Мирза, говорил, что по всей трассе будет зеленый свет? Еще вчера это был просто автобусный тур, а сейчас выясняется, что мы под прицелом спецслужб трех регионов страны!
      – Я знаю, как нам уйти отсюда, – вмешался третий. До этого момента он лежал на спине и курил, пуская дым в потолок. – Только для этого нам нужно будет посетить сначала Томск, а уже после – Кемерово. Ничего страшного. Мы уведомим встречающих.
      – Интересно, – заметил тот, которого именовали Мирзой, – как можно выехать из этого долбаного Ордынска, чтобы оказаться в Томске?
      – Мы из него не выедем, а выплывем. Впрочем, плавает, как говорят моряки, только дерьмо. Мы выйдем по воде. Не может быть, чтобы здесь не было сносной пристани. Мы зафрахтуем катер или теплоход, пройдем по Оби до впадения в Обь Томи и снова свернем на юг. Через три часа мы окажется в Томске. Еще через сутки – в Кемерове. Кто нас будет искать на воде?
      – А если мы не найдем катер? – спросил старший.
      – А что, мы сейчас об этом будем думать? С утра Мирза займется едой, а мы отправимся на поиски, – усевшись на кровати, третий вынул из сумки пакет, а из него бутылку водки. – Вода – это единственный путь с грузом. Нам придется взойти на борт суденышка, даже если для этого придется выкинуть хозяина за борт.
      – Умный ход, – бросил старший. – А штурвал ты будешь вертеть?
      – Я образно выразился.
      – Нам сейчас не до метафор! – вскипел старший. – Умник, мать твою!.. У меня под задницей пятьдесят килограммов колумбийского «кокса»! Россия-мать не видела такого количества кокаина с момента образования Земли! Сорок пять миллионов рублей!.. Почти два миллиона долларов!
      – Ладно, Седой, остынь, – сказал Мирза. – Гена прав. У нас нет иного выхода. Помимо стволов и порошка мы несем с собою срока лет этак по двадцать особого режима на брата. Но вряд ли мы столько проживем, если учесть, что за нами потянется цепь людей вплоть до Боготы. Нас вырежут еще до суда.
      В общем, если понадобится топить капитана и самим брать штурвал в руки, то… то придется это делать не раздумывая.
      – А встречи с другими суднами? А навигация, а заправка? – не унимался старший. – Я вам вот что скажу, мафия хренова… Если в Ордынске найдутся катер и капитан, то этому капитану мы должны создать все условия, чтобы ему и в голову не пришло причалить к мусорам. А сейчас спать. Ваши рожи меня доведут до бессонницы…

      Вскоре всем жителям Шарапа стало известно, что новым владельцем пристани «Синяя лагуна» стал некто Громов. Человек с виду нелюдимый, он тем не менее прослыл среди сельчан малым покладистым и добродушным. Дело свое знал хорошо, и вскоре развалившаяся пристань, на которую махнули рукой власти, была им отремонтирована, а рядом с ней заблестел свежей краской двенадцатиметровый дизельный прогулочный катер. Никто не думал, что из развалины-теплохода марки «Костромич» может возродиться такое чудо. На берегу Громов купил просторный дом, двор которого одновременно являлся и базой, и административным центром. Мнения сельчан относительно Громова разделились. Одни полагали, что новые русские прибирают к рукам земли, другие утверждали, что так уходят на отдых известные спортсмены. Понятно, что доход от «Синей лагуны» был невелик, однако начавшиеся незамедлительно визиты городских воротил заставили общественность подозревать Громова в обратном. Профессиональная рыбалка – это то, к чему стремятся нувориши, которым не по душе стрельба по животным. На базе Громова можно было получить все, что нужно уставшему от дальней дороги путешественнику: сауна, десятиместный номер, первоклассные снасти и запас еды и спиртного.
      Документы на имя Громова справил Мартынову Холод.
      Найти в Новосибирске Клязьму не составило труда. Однако Мартынова ждало разочарование. Ни Клязьма, ни его товарищ не могли сказать ничего определенного, и лишь твердили о том, что Гулько незадолго до смерти говорил о каких-то миллионах и стал скрытен, как зверь. Ситуацию мог бы прояснить какой-то Фома, но он был убит ментами вместе с Гулько.
      Итак, эта цепочка оборвалась. Однако встреча с Викой убедила Андрея в том, что теперь придется держать ухо востро, – в Новосибирске он, судя по всему, наследил. Знакомые могут появляться, как черти из табакерок – внезапно и резко, и не всегда их появление будет столь же безобидным, как в случае с кабацкой певичкой. Еще оставался Метлицкий, начальник отдела по борьбе с бандитизмом РУБОП, но вот куда сейчас Мартынов меньше всего торопился, так это на встречу с Метлой.
      Шарап расположен в десятке километров от Ордынска, но все-таки это уже не Ордынск. Для мегаполиса такое расстояние ничтожно, для следователя Бабушкина – потеря во времени и пространстве. Пристань – тоже безошибочно избранный вариант. Куда вряд ли занесет ментов, кроме как с проверкой лицензии, так это в глухомань на берегу.
      Спустя пять дней после расставания с Викой на пристани появился мальчишка лет двенадцати, по виду – типичный вождь краснокожих. Мартынов схватил его за шкирку в тот момент, когда тот вытаскивал из сарая весла.
      – Красть нехорошо, – назидательно сказал пацаненку Мартынов.
      – А я не крал, – спокойно, видимо не в первый раз, ответил бродяжка. – Я взял поплавать.
      – Все мы так говорим, когда берут с поличным, – заметил американец, разглядывая драные джинсы и разлезшиеся по швам кроссовки задержанного. – Но нам почему-то всякий раз не верят. Ты откуда будешь?
      – Из Астрахани.
      – Так это ж на Волге, дядя, – напомнил Мартенсон.
      – Я сирота.
      – Тогда вопрос де-юре снят. Теперь де-факто: куда весла попер?
      – Я не знаю, – отвечал проныра, – факто это или не факто, да только я их рыбакам хотел сдать рублей за сто.
      – Эти весла, – разозлился Мартынов, – стоят сто пятьдесят долларов и подходят только к уключинам «See Gan». Снимай штаны, пороть буду…
      – А тебя тоже за это пороли? – многозначительно глядя на грудь Мартынова, синюю от татуировок, спросил пацан и стал возиться с молнией на брюках. – Сдай уж тогда ментам, как положено… – Улегшись на киль перевернутой на берегу лодки, он подложил руки под подбородок. – Мне за побеги оттуда все одно срока не дают.
      Мартынов в сердцах бросил весла на песок и полез за сигаретами.
      – Работу дам – воровать не будешь?
      – Смотря какую дашь, – сообразив, что порка отменяется, пацан натянул штаны и стал ковырять в носу. – И потом, если приставать будешь, всю морду разобью.
      – Как это? – опешил Мартынов, медля прикуривать.
      – А вот так, веслом.
      – Я не об этом, с мордой все понятно… Что значит – приставать?
      – Со мной тут один на Ордынском вокзале тоже добреньким прикинулся. Пойдем, говорит, я тебе шоколадку куплю…
      – Тьфу ты, дурак, – снова разозлился Мартынов. – Значит, так. Пять долларов в день плюс харчи и крыша над головой. Следить за инвентарем, драить рынду на катере и остальные блестящие части.
      – Это юнгой, что ли? – разочарованно скривился пацан.
      – Это сотрудником пристани с окладом в две зарплаты преподавателя высшей категории! У тебя сколько классов, парень? Или, может, рекомендации мне с прежних мест службы предоставишь?
      – Пять, пять классов. Ладно, пойдет. В котором часу нынче обед?
      После заключения сепаратного мира состоялся разговор на личные темы.
      – У тебя отец где?
      – У меня нет отца, – был ответ. Мартынов прищурился.
      – Ну, раз ты на свет появился, значит, и отец должен быть.
      – Должен. Но нету. Меня аист принес, – подумав, ехидно сообщил парень.
      – Ладно, зайдем с другого края… А кому тебя аист принес?
      – Матери, – уже не раздумывая, ответил пацан.
      – Отлично, – с удовлетворением отмечая в себе педагогический талант, заметил Мартынов. – Где мать?
      – Ее аист унес, – огрызнулся мальчишка, не привыкший к подобным допросам.
      Хмыкнув, Мартынов пробурчал:
      – Мне это навевает кое-какие воспоминания… Ладно, приступай к работе. Вон тряпка, вон ведро.
      Через час Мартынов поднялся на палубу теплохода, где работал мальчишка.
      – А отца-то пытался найти?
      – А ты пытался? – бросив швабру, спросил тот.
      – А чего мне его было искать? Он все больше по тюрьмам да лагерям промышлял – адреса на конвертах имелись. Встретиться – да, хотел, когда с тебя ростом стал. Но не вышло.
      – Помер?
      – Точно.
      – А мать?
      – Матери не помню, – вздохнул Мартынов.
      – Но кому-то же тебя аист принес?
      – Прокурору, – огрызнулся Мартынов и убрался с палубы.
      Пацана звали Костей. Ему было одиннадцать. Три последующих дня убедили Мартынова в том, что он приобрел помощника, который выполнял половину его работы. И на утро четвертого Эндрю Мартенсон, он же Алексей Громов, он же – Андрей Мартынов, в очередной раз убедился в том, что как только ты перестаешь заниматься делом, оно неминуемо начинает заниматься тобой.
      Едва над рекой поднялось солнце и стала расползаться дымка, на пристани появились двое, при виде которых дважды судимый русский американец мгновенно почувствовал, что дело пахнет керосином.
      Конечно, ничего странного не было в том, что возле его дома появились незнакомые люди, однако профессиональный взгляд бывшего заключенного, проведшего больше десятка лет в зонах строгого режима, сразу распознал в приезжих представителей криминального мира.
      «Конечно, не исключено, – думал Мартынов, смоля днище лодки и краем глаза наблюдая, как направляются к нему гости, – что это очередные лохи».
      Пять дней назад, таким же ясным утром появились четверо. Жевали жвачку, плевали на песок, словом, вели себя как последние отморозки. Прибывшие не поинтересовались, кто строил Мартынову крышу и с кем он за это рассчитывается. При этом одетому в глухой свитер хозяину пристани было предложено говорить быстро, «а то они устали от долгой езды». Заодно приказали и стол накрыть с шашлыками.
      С Костей к тому моменту он еще не был знаком, и это было хорошо, как считал теперь Мартынов. Давать такие уроки жизни человеку с неокрепшей психикой, пусть даже и повидавшему виды сироте, совершенно непедагогично. Сначала Мартынов вежливо объяснил, что крышу ему строили армяне, и перекрывать он ее в ближайшее время не собирается. Жарить шашлык на этой базе привыкли к двенадцати, а плевать на песок вообще категорически недопустимо, поскольку «эта территория есть часть пляжа». В общем, тратил драгоценное время на то, на что в крупных городах России и Америки авторитетные люди не тратят.
      Когда вымогателям областного масштаба стало ясно, что над ними издеваются, один из них сходил к «девятке» и вынул из ее багажника бутылку с современным «коктейлем Молотова».
      – А вот это, ребята, уже полная глупость, – сказал Мартынов. – Здесь солнце, песок, дерево. Все вспыхивает, как спичка.
      – Поработаем за инспектора пожарной охраны, – усмехнулся молодой человек и чиркнул спичкой. – Посмотрим, где у тебя огнетушители хранятся.
      Когда на бутылке воспламенился фитиль, браток принял позу метателя диска. Мартынов резко поднял с песка провод, который чинил до прихода незваных гостей, и резким вращательным движением устремил петлю в сторону бутылки.
      Петля намертво захлестнулась на шее рэкетира, тот почувствовал рывок, от которого у него потемнело в глазах, и когда он уткнулся лицом в песок и снова увидел свет, выяснилось, что бутылка с догорающим фитилем стала достоянием хозяина пристани.
      Ступор братвы продолжался недолго. Сразу после того как бутылка описала правильную кривую и с грохотом разбилась в чреве новенькой девятки, трое оставшихся на ногах стриженых «спортсменов» стали бегать вокруг Мартынова и орать как чайки: «Где у тебя огнетушители?! Где у тебя, сука, огнетушители?!»
      Первый упал на песок уже без сознания, и нос его не оставлял никаких сомнений в том, что поковыряться в нем он сможет теперь не скоро.
      Второй побежал в сторону леса, а третий оказался в руках Мартынова и довольно долго претерпевал физические унижения.
      – Я никому не плачу, – спокойно объяснил Мартен-сон, подняв его на ноги. – Ни ментам, ни пожарным, ни педерастам вроде вас. Если же есть желание узнать, почему творится такая несправедливость, позвоните Сёме Холоду, и он вам растолкует. Но я и Сёме Холоду тоже не плачу, поскольку он сам передо мной в долгу неоплатном. А потому я совершенно бесполезный для вас клиент. Единственное, чем я могу вам помочь, это вызвать из Шарапа трактор. Но сначала вы перенесете движок со своей догорающей тачки вот на эту лодку. Это как раз то, что я искал. «Водомуты» [4] меня достали своими распоряжениями относительно спасательного судна, и я теперь знаю, как из деревянной лодки «Кефаль» сделать глиссер.
      После того как прозвучало имя Холод, между отморозками и хозяином «Лагуны» установилось полное взаимопонимание по той причине, что только вчера новосибирский положенец собирал «бригадиров» и предупреждал: «Если хоть одна тварь меня еще раз перед ментами раком поставит и полезет куда-нибудь без моего ведома, я такому гланды через жопу выну». Трое из четверых вымогателей довольно быстро отверткой и плоскогубцами скрутили двигатель и перенесли его на лодку. Не совсем было понятно, зачем Сёме Холоду чужие гланды, но, представив, как он будет их доставать через заднее проходное отверстие, молодые люди принялись работать в режиме аврала. А потом пришел трактор и уволок кузов девятки вместе с ними.
      Это произошло недавно, и в то утро Мартынов ощутил тот же толчок, что и сейчас. Тревога давила изнутри и заставляла собраться. На сей раз к нему пожаловали люди, умеющие взвешивать свои слова и не делать лишних движений.
      – Здорово, хозяин, – приветствовал Громова один из мужчин, старший из двух, если судить хотя бы по возрасту. Он насмешливо разглядывал замаранные машинным маслом холщовые брюки Громова и палку в его руках, украшенную набалдашником из вязкой смолы. – Кто тут за капитана? – и он кивнул на катер.
      – Когда интересует судно, спрашивают не капитана, а хозяина.
      – Понятно, – ухмыльнулся незнакомец. – Значит, передо мной хозяин. Он еще раз смерил катер взглядом. – Комфортабельная посудина?
      – Две каюты на шесть мест, рубка, клозет, камбуз, зона отдыха, – отчитался Мартынов-Громов. – Шесть узлов скорость, спутниковая связь.
      Старший присвистнул и посмотрел на спутника.
      – Неплохо для периферии… А какие услуги фирма оказывает разовым клиентам?
      Мартынов, соображая, что от него хотят эти двое – было ясно, что они явились не для охоты на лещей – сообщил, что в комплекс услуг входит рыбалка, каботажное плавание в районе десятимильной береговой зоны и пьянка с соблюдением мер безопасности или без оных, но в этом случае по двойному тарифу.
      – Понятно… – процедил старший. – И сколько это удовольствие стоит?
      – Один час обойдется вам в двести долларов.
      – Что, – изумился второй, – соляра подорожала?
      – Пройди по рынку, найди дешевле, – невозмутимо ответил единственный в этом районе хозяин частного судна.
      – М-да… – пробурчал старший и закурил. – А если, скажем, далеко пойдем? Часов, этак, на сто?
      – Полярники? Без лыж? Не смешите.
      – Да какие там полярники… – просипел мужчина и посмотрел, куда бы сплюнуть. Не нашел и не сплюнул – Мартынов это отметил про себя: «В доме своем и чужом зеки не плюют». – Просто я время отмерил вместе с твоей дорогой обратно.
      – То есть за таксиста сработать? – улыбнулся американец, откладывая палку в сторону. – Дай-ка соображу… Это вам куда-то в район Шегарки нужно.
      – Допустим, – старший внимательно посмотрел на Мартынова.
      Не любит, когда его планы просекают, – Андрей и это отметил, думая попутно о том, что если не строго на север, то, наверное, придется свернуть на Томь. Это получается, что людям нужно в Томск. Забавно. Автобусом быстрее и дешевле.
      – Порыбачить в дороге захотелось, – словно прочитал его мысли гость. Второй при этом послушно закивал головой.
      Готов голову дать на отсечение – рыбалка их интересует столько же, сколько меня поход по воде в соседнюю область. Дай-ка контрольный выстрел сделаю – поступлю совсем уж по-простецки…
      – Далековато будет, – Мартынов почесал затылок. – Если только прикинуть… Чисто гипотетически… Туда и обратно по тройному тарифу…
      – Ты что, кэп, сдурел? – вспыхнул тот, что помладше, но второй сказал:
      – Нет вопросов. Шесть штук баксов, – и тем самым окончательно убедил Мартынова в том, что клиенты у него непростые.
      Андрей оказался в сложной ситуации. Этот разговор уже давно можно было закончить, ответив «нет», но после встречи с певичкой он уже не мог поручиться за то, что неожиданных встреч больше не будет. То, что он не узнает этих двоих, вовсе не означает, что он с ними не знаком. А может быть, он с ними знаком заочно, а они его видят впервые. Но то, что он их знает, но не помнит, может оказаться решающим в процессе восстановления памяти. Как-никак дело касалось десяти миллионов Малкольма. А потому отвечать «нет» следовало лишь в том случае, когда можно было поручиться: это накладка и подозрения беспочвенны. Сейчас Мартынов не был уверен ни в чем. Пока ему было ясно одно – двое типов хотят покинуть область не автотрассой, а это означало – хотят покинуть ее с грузом.
      Значит, нужно постараться узнать, что они везут.
      – Сколько будет занято мест?
      – Нас трое, – невозмутимо ответил старший, и зрачки его сузились до острия булавок. Только сейчас Мартынов обратил внимание на то, что на правом глазу сорокалетнего мужчины, его сверстника, бельмо размером с копеечную монету.
      – Трое. Понятно, – повторил Андрей. – Но катер хоть и большого водоизмещения, но все-таки не океанский лайнер. Для него и груз имеет значение.
      – В одну каюту поместимся, не волнуйся, – не раздумывая ответил мужчина и поиграл желваками.
      Не любит, не любит он долгих расспросов.
      – Я вот что вам, ребята, скажу, – Мартынов понял, что к его делуэти трое отношения не имеют. – Не пойду я никуда. Не нравится мне эта затея. Да и дел на базе много.
      – Но ведь ты один здесь имеешь катер? – спросил старший из гостей.
      – Но это не означает, что я должен все бросить и идти куда прикажут. – Мартынов поднял с деревянного козелка палку и выпрямился. – Это не муниципальный транспорт, товарищ.
      – Шесть тысяч долларов – довольно внушительная сумма для этих мест… – пробормотал, глядя под ноги, старший.
      – Поэтому я отказываю вам очень неохотно. Бельмо уставилось на Мартынова.
      – Как скажешь, капитан…
      Уже когда отошли довольно далеко от базы, спутник старшего мужчины буркнул:
      – А может, этого фраера просто за борт выкинуть, Адмирал? Если мое мнение важно, то я не вижу другого способа заставить его выйти в реку.
      – С наступлением темноты мы пересечем бор и войдем на территорию базы. Он сделает все, что мы ему скажем, сделает, никуда не денется… А сбросить его придется по-любому, поскольку иметь на плечах свидетеля транспортировки груза в мои планы не входит.
      Прозвище мужчина получил не за умение управлять флотскими баталиями. Половину сознательной жизни Артем Николаевич Ляхов провел в колониях на севере, меж двух великих океанов, и снова возвращаться туда у него желания не было. Прозвище свое – Адмирал – он получил именно там, в лагерях, за схожесть с адмиралом Нельсоном, потерявшим в бою глаз.
      А в это время в Новосибирске русскоязычные люди Вайса входили в некое учреждение. Над дверями высокого здания с зеркальными, изысканно подобранными под витражи огромными муляжами телефонных трубок значилась вывеска: «Сотовая компания „МИР“».
      Через два часа оба вернулись в номер гостиницы «Центральная», и Вайсу стали известны некоторые подробности движения Эндрю Мартенсона в России после отлета из аэропорта имени Джона Кеннеди в Нью-Йорке.
      Во-первых, звонки с сотового телефона Мартенсона поступали в адрес не менее двадцати абонентов, и поиск всех фигурантов мог занять огромное количество времени.