Говорят, что не стоит зарекаться от тюрьмы да от сумы.
       Совершенно с этим согласен, а лично от себя могу только добавить, что зарекаться не стоит вообще. Недаром народная мудрость говорит о той самой вороне, которая зарекалась говна не клевать.
       Вот и я о том тоже…
       Год назад, приземлившись в Пулково после всех моих американских и германских приключений, я думал о том, что теперь-то уж ничто не заставит меня покинуть родную до оскомины российскую землю, на которой я родился и которая в должное время примет меня в свои недра.
       Однако все оказалось совсем не так.
       То есть в свои недра она меня, конечно же, примет, если только мой хладный труп не брякнется оземь где-нибудь в пыльной Оклахоме, чистеньком Цюрихе или революционном Гондурасе. В общем, понял я, что надеяться на тихую и спокойную жизнь не стоит даже с таким богатством, как у меня. А если рассудить здраво и не притворяться перед самим собой, то именно оно, богатство мое, сундучки мои кованые с золотишком да с алмазами, именно весь этот сказочный клад, свалившийся мне на голову, и не даст мне спокойной жизни.
       А вот тут я, похоже, и соврал.
       Клад этот, чтоб ему сгореть, вовсе не сваливался на мою голову.
       Я же сам в погоне за приключениями на собственную задницу нашел оба Корана, сам организовал тот дурацкий конкурс красоты, сам пробрался во дворец к шаху, причемнароду при этом положил - мама не горюй, сам нашел пещеру на Волге, сам… Эх, да что там!
       Сам. Все сам.
       И нечего изображать из себя игрушку в руках коварной судьбы.
       У меня и без этих сокровищ денег еще оставалось столько, что хватило бы на все, что только может прийти в голову. И от ментов поганых скрыться ничего не стоило, и от воров жадных, и от фундаменталистов арабских…
       Да за пару лимонов зеленых мою физиономию так могли бы перекроить, что не то что мама родная - апостол Петр не разобрался бы, кто перед ним. За такие деньги из меня хоть китайца, хоть Мэрил Стрип сделать могли бы. И скрылся бы я от тех, кто меня сильно обнять хочет, навсегда и навеки.
       Вот только от самого себя мне не скрыться.
       Тут уж никакие пластические операции не помогут. Как морду ни меняй, а нутро все равно тем же останется. А таких операций, чтобы нутро изменить, пока что не делают. Ну разве что лоботомия… Но это, честно говоря - не для меня.
       Видел я этих прооперированных ребят.
       Одно слово - овощи!
       Изо рта слюни текут, из штанов - то, что через низ выходит. Счастливая улыбочка… Эх, и обозлились бы все эти Дяди Паши со Стилетами, если бы я попал к ним в руки в таком виде.
       Вот он - Знахарь, бери его, делай с ним все, что хочешь!
       Только толку с этого - ноль.
       Можно, конечно, почикать этого Знахаря, можно ему ручки-ножки к ушам завернуть, можно даже паяльник в жопу засунуть. И что? А ничего. Ну будет этот самый овощ визжать и хрюкать от боли, будет слюни пускать и штаны пачкать, но ведь даже слова не скажет. В голове-то у него - пусто!
       А им всем именно моя голова нужна. И ценят они ее повыше, чем голову того же академика Ландау или, скажем, Альберта Эйнштейна.
       Вот какой я, оказывается, ценный парень! А самое главное, неугомонный.
       Да уж…
       Правильно сказала Наташа тогда на греческом острове: «Все, что мы делаем, мы делаем исключительно ради собственного удовольствия». И во все эти заблуды я лезу по своей собственной воле. Похоже, что я, как и Наташа, царство ей небесное, стал адреналиновым наркоманом. Экстремалом этаким. Надо бы, кстати, попробовать с моста на резинках прыгнуть…
       Я посмотрел в иллюминатор и увидел далеко внизу аккуратно нарезанные голландские угодья, на которых частыми столбиками торчали ветряные мельницы, медленно шевелившие щепочками крыльев.
       Голландия.
       Это слово не вызывало у меня никаких ассоциаций, кроме тюльпанов и легализованных наркотиков. Ну еще художники… Ни хрена не помню. Брейгель, что ли, или этот, как его - Ван Тог? Ну совсем ничего в голове нету. Будто мне самому эту самую лоботомию сделали. А, вот! Еще Левенгук, который микроскоп изобрел, он тоже вроде бы голландец.
       А еще в Голландии сливочное масло, коровы размером с грузовик и тугие толстопятые девки в национальных передниках, которые за этими коровами смотрят. И девки эти такие же, как коровы. Большие, сисястые и тупые. Похоже, на этом мое представление о Голландии исчерпалось, и, снова посмотрев вниз, я решил, что остальное придется познавать по ходу дела.
       Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
       Именно глаза, а не глаз, потому что моему новому помощнику Косте удалось-таки убедить меня вставить стеклянную фиксу. И он, конечно же, был прав на все сто процентов. Уж больно приметен человек с черной шелковой повязкой на лице. А глазик этот новый был сделан по высшему классу. Он даже мог поворачиваться вместе с настоящим. После косметической операции я начал носить дымчатые очки, и теперь никто не могдаже заподозрить, что я одноглазый, как пират. Или как циклоп.
       За последнее время все мои недруги, которые жаждали встречи со мной, привыкли к тому, что Знахарь ходит с повязкой, не скрывая своего увечья. А теперь, даже если я пройду в двух шагах от кого-нибудь из них, то на меня наверняка просто не обратят внимания. А это было весьма полезно для моего здоровья и для моих дальнейших планов.
       Костя сидел через проход от меня и читал какую-то книжку. Он настоял на том, что будет наблюдать за ситуацией со стороны, и в нужный момент появится, как туз из рукава. Пусть те, кого заинтересует моя персона, не догадываются о том, что я не один.
       Тогда, на Волге, после посещения пещеры Али-Бабы, мы первым делом выгрузили мертвецки пьяного капитана нашего пароходика на безлюдный берег километрах в десяти от пещеры, а затем на всех парах направились в Казань.
       На казанской пристани распоряжаться начал Костя, и уже через минуту водитель старого «Форда», сжимая в зубах пятьдесят долларов, мчал нас в городскую инфекционную больницу. Там Костя раздал еще несколько зеленоватых бумажек, и главврач, который сразу стал чрезвычайно предупредителен, расторопен и понятлив, занялся нами лично.
       Я объяснил ему ситуацию, естественно, не касаясь имен и обстоятельств, то есть рассказал о том, что один злодей ввел девушке культуру столбняка. Алена получила несколько уколов в разные части своего молодого тела, главврач поклялся именем профессора Бехтерева, что теперь опасность миновала, и я, наконец, успокоился.
       После этого, оставив Алену в гостинице, мы с Костей арендовали за пятьсот долларов моторную лодку, положили в нее две лопаты и отправились обратно к пещере. Сказать по правде, когда мы причалили к тому месту, где несколько часов назад стоял ржавый «Степан Разинь», я начал волноваться.
       Нам предстояло похоронить Наташу. Сначала я хотел организовать это по полной программе, на кладбище, с памятником, но потом вспомнил, что однажды уже делал этодля другой женщины. Повторяться не хотелось, и поэтому я решил просто похоронить ее в лесу, подальше от берега Волги. Закончив это невеселое дело, мы зашвырнули лопаты в кусты и, спустившись с обрывистого берега, залезли в моторку.
       Старый «Вихрь» завелся не сразу, поэтому пришлось прибегнуть к волшебным российским заклинаниям, касавшихся матерей тех, кто его изготовил, а также родственников хозяина моторки. Заклинания подействовали, и мы, наконец, тронулись в обратный путь. Я оглянулся на медленно удалявшийся берег и подумал о Наташе, которая теперь покоилась в земле. Никто чужой не смог бы найти ее могилу. Уж об этом мы позаботились. То, место, где мы похоронили ее, было тщательно замаскировано дерном. Никто не должен был побеспокоить ее, и поэтому мы сделали все честно и аккуратно.
       Да, мы постарались, как могли, и теперь Наташу могли найти разве что археологи из далекого и счастливого будущего.
       В динамиках раздался щелчок и негромкий женский голос произнес:
       «Через несколько минут наш самолет начнет снижаться для посадки. Экипаж: просит пассажиров пристегнуть ремни и не курить».
       Я, отвлекшись от воспоминаний, начал искать завалившуюся куда-то пряжку ремня.
       Наконец пряжка нашлась, я пристегнулся, и проходившая мимо усталая стюардесса поправила на мне ремень и привычно улыбнулась. Так, наверное, будут улыбаться на моих похоронах, подумал я, и хмыкнул. Стюардесса вопросительно посмотрела на меня, но я улыбнулся ей в ответ и отрицательно покачал головой.
       Самолет медленно опустил нос и начал мягко проваливаться вниз.
       Я всегда любил смотреть в иллюминатор, вот и сейчас уперся носом в выгнутое холодное стекло. Правое крыло, недалеко от которого я сидел, указывало вниз, и подо мной аккуратными прямоугольниками разного цвета медленно поворачивались голландские просторы. Самолет плавноскользил к земле и через несколько минут должен был приземлиться в аэропорту Амстердама, столицы тюльпанов и легализованного гашиша.
       Допрыгаются когда-нибудь эти либералы, ох, допрыгаются…
       Аукнутся им все эти наркобары, свободная продажа легких наркотиков, вся эта псевдосвобода с порнографией вкупе. Вот превратится Голландия в страну обкуренных недоумков, которые, кроме травки и постели, ни о чем не думают, задергаются тогда правители ихние, да только поздно будет. А хачики-то арабские - уже наготове. И тогда будут они всем заправлять, а голландцы безголовые переквалифицируются в гардеробщиков и дворников. И станут бородатым прислуживать. Гадом буду, так и случится, если не очухаются голландцы от своего либерального кайфа.
       А вообще-то хрен с ними со всеми. У меня и своих забот хватает.
       Внизу совсем уже близко замелькали служебные постройки с непонятными голландскими надписями, колеса со стуком зацепили посадочную полосу, и тут же турбины взвыли на реверсе. Почувствовав твердую землю, пассажиры радостно загомонили и стали аплодировать. Меня потянуло вперед, самолет катился все медленнее и наконец со скоростью обычного рейсового автобуса свернул на боковую полосу, ведущую к зданию аэровокзала.
       Давешняя стюардесса вышла из-за занавески и сказала:
       «Прошу всех оставаться на местах до полной остановки. К выходу мы вас пригласим».
       Она повторила эту фразу на английском и на голландском и исчезла за занавеской. Ну что ж, как скажешь, подумал я и снова уставился в окно. Самолет остановился, и настала тишина, нарушаемая только негромкими разговорами дисциплинированно сидевших на своих местах пассажиров.
       В Голландии я еще не был, подумал я, и тут проводница наконец разрешила нам всем выметаться из самолета.
       Мы с Костей переглянулись и кивнули друг другу.
       Привет, Амстердам!

      

Глава 1. Золото, бриллианты
      Отель, в котором мы поселились, имел приятное для русского уха название «Ханс эн Мойше», которое, однако, говорило вовсе не о дружбе немца с евреем.
      На самом деле эти два слова значили «Гусь и мышонок».
      Если ты побывал в одной гостинице - считай, что видел их все.
      Что отель «Хилтон» в Лондоне, что дом приезжих «Герасим» в Хацапетовке - по большому счету никакой разницы нет. Место, которое никогда не станет твоим. Временное пристанище. Казенный уют. Дежурные улыбки и фальшивое радушие. И то, что в «Хилтоне» ты платишь тысячи долларов, а в заштатном постоялом дворе - сотни рублей, вовсе не говорит в пользу дорогого отеля. Разницы нет.
      Но можно посмотреть на это и с другой стороны.
      Старинные дорогие картины на чистых стенах номера в дорогом европейском отеле, выглядят гораздо привлекательнее шустрых тараканов, которые иногда падают в закусь, расставленную на тумбочке из-под давно сгоревшего черно-белого телевизора. Вежливые слуги почему-то располагают к себе больше, чем не очень трезвая горничная, вечно недовольная постояльцами. А уж обед на белой, как альпийский снег, скатерти не идет ни в какое сравнение с позавчерашними щами в плохо вымытой тарелке, особенно если в этих щах только что погибла крупная муха, отливающая металлической синевой. Так что, хоть все постоялые дворы и одинаковы по сути, я все-таки предпочитаю те, где за мои собственные деньги мне доставят наименьшее количество неприятных ощущений.
      Окна нашего номера выходили на уютную круглую площадь, выложенную древней брусчаткой, и вокруг этой площади были аккуратно расставлены чистенькие домики, один из которых был не иначе как ратушей, а в остальных располагались разнообразные магазинчики, которые хотелось называть старинным уютным словом «лавка».
      Полюбовавшись из окна на площадь с ратушей, мы с Костей решили немного отдохнуть с дороги и заказали в номер пива и крабов. На крабах настоял Костя, и у меня появилось сильнейшее подозрение, что они в свое время произвели на него такое же неизгладимое впечатление, как огненная вода на индейца, и теперь он будет трескать их при любой возможности и в неприличных количествах. Ну да и ладно, пусть трескает. Моих денег хватит, чтобы обеспечить крабами все его потомство в шести поколениях.
      Развалившись в креслах, обтянутых расшитым шелком, мы тянули пиво и лениво перебрасывались незначительными фразами.
      - А что, Костя, - обратился ко мне тезка, поставив на инкрустированный столик пустой стакан, по стенкам которого стекала пивная пена, - мне тут нравится. Совсем не то, что в Казани.
      - Еще бы тебе не нравилось, - усмехнулся я, наливая себе еще пива, - за полторы штуки баксов в сутки всякому понравится. А если не понравится, то можно высказать претензию, и, будь уверен, они тут засуетятся, как наскипидаренные. У тебя есть претензия?
      - У меня? - изумился Костя. - Не-ет, у меня претензий не имеется. Тут тебе не Казань, где я обнаружил под раковиной чьи-то засохшие носки.
      - Вот и хорошо, - одобрил я его ответ. - А теперь давай-ка лучше порассуждаем о том, что нам предстоит сделать.
      В моем номере Костя был как бы гостем. Мы тщательно скрывали, что путешествуем вместе, и, прежде чем постучать ко мне, Костя бдительно осмотрел коридор и убедился в том, что его никто не видит. Его номер был напротив, так что в случае чего он мог сразу же вмешаться в ход событий, если они станут неприятными для меня.
      - Кстати, - сказал я по-английски, - мне до сих пор так и неизвестно, знаешь ли ты иностранные языки. Как насчет этого?
      - Насчет этого, - без малейшей задержки ответил Костя на английском, - у меня все в порядке. Может быть, в моем английском и нет такого наглого американского прононса, как у тебя, зато я окончил английскую школу, да и в университете с иностранным у меня было все нормально. Между прочим, я еще и немецкий знаю.
      И он бойко затарахтел на языке поэта Гейне и доктора Геббельса.
      Я ничего не понял, но то, что с немецким у него было тоже все в порядке, до меня дошло сразу же. Поэтому я замахал обеими руками, и Костя с довольной улыбкой заткнулся.
      - Так… Экзамен сдал. Давай зачетку.
      - Вот она, - ответил Костя и подвинул ко мне пустой стакан.
      Делать было нечего, и я выставил ему зачет, открыв новую бутылку и наполнив его стакан до краев. Пена поднялась кексом, но не потекла вниз. Хорошее пиво, подумал я и налил себе.
      Мы приложились к пиву, и беседа на некоторое время прервалась.
      Пиво действительно было весьма приличным. Делая заказ, я по привычке назвал свое любимое пиво «Грольш», но официант в белых перчатках пренебрежительно ухмыльнулся и сказал, что это водичка для учителей воскресных школ. А если господа желают попробовать настоящий голландский бир, то он может предложить дюжину прославленного темного «Риддер Донкера». Кругозор следует расширять, поэтому мы согласились.
      Через несколько минут в номер вкатили сверкающую тележку с пивом, крабами и хрустальными стаканами. Поклонившись, слуга исчез. Темный «Риддер Донкер» и в самом деле оказался весьма приличным варевом, ничем не уступающим «Грольшу», и мое почтение к голландским пивоварам слегка подросло.
      Пиво было ощутимо крепким, и, с удовольствием почувствовав, как алкоголь наносит моему организму непоправимый вред, я закурил сигарету и глубоко затянулся. Костя сделал то же самое.
      Все это было весьма приятно, но не могло продолжаться долго. Мы прилетели в Амстердам вовсе не для того, чтобы накачиваться голландским пивом. Сегодня - ладно. День приезда и все такое. Но с завтрашнего утра начинаются дела, и дела серьезные, так что особенно расслабляться не стоило.
      Я посмотрел на стол и увидел, что из двенадцати небольших бутылочек осталось всего четыре. Перехватив мой взгляд, Костя тоже пересчитал их и сказал голосом радиодиктора, ведущего производственную гимнастику:
      - И достаточно.
      - Правильно, - поддержал я его, - завтра утром ставим ноги на ширину плеч - и вперед.
      - Главное - не забыть прижать локти к бокам, а уши - к голове.
      - Точно.
      Шутки - шутками, а действия нам предстояли грандиозные, и, помня о том, что говорила Наташа, я был склонен считать их в большей степени игрой, чем делами. Да оно так и интереснее. А кроме того - с чего начинается «Пиковая дама»?
      Правильно!
      Что наша жизнь? Игра!
      Вот и поиграем.
      И на этот раз - с бо-ольшими козырями. Я посмотрел на Костю и спросил:
      - Ты уверен, что сможешь достать приглашения?
      - Считай, что они у нас в кармане.
      - Точно? Не забывай, что от этого зависит очень многое. Если мы не попадем на аукцион, то столкнемся с большими трудностями. Мы, конечно, все сделаем, но это будет геморрой и ненужная суета.
      - Да точно, точно, - отмахнулся Костя, - не беспокойся, тезка, все будет как надо. Если ты забыл, что работа федерального спеца - грязное дело, так я тебе напомню об этом. У нас, то есть правильнее будет сказать - у них, я-то ведь уже пять лет, как не с ними, очень многое основано на шантаже. Человек, находящийся на крюке, из страха может сделать очень многое, а главное - будет держать язык за зубами. Здесь, в Амстердаме, у меня как раз есть такой человечек. Когда-то он был простым советским гражданином, потом соблазнился красивой западной жизнью и попытался стать шпионом за заграничные шмотки и тонкую пачку долларов. В общем, история как в классическом советском фельетоне. А мы, чекисты, тут как тут. Хвать его - и к ногтю. Сажать в тюрьму - резона нет. А вот сделать из него своего агента - милое дело. И пусть он не имеет никакого влияния в этой самой Голландии, куда мы его таки выпустили, но зато теперь нам с тобой нужно два приглашения на аукцион, и, уверяю тебя, он ушами землю рыть будет, а приглашения достанет.
      - Это хорошо, - согласился я, - но для гарантии скажи ему, что он получит столько денег, сколько потребуется не ему лично, а для того, чтобы достать приглашения.
      - Обойдется, - пренебрежительно бросил Костя.
      - Нет, не обойдется, - решительно возразил я, - один только кнут, один только страх не являются гарантией. А вот ты ему и кнут покажи, и пряник дай понюхать, и тогда мы будем застрахованы от того, что он с отчаяния начнет прятаться от нас. Ведь тогда мы окажемся в дурацком положении. Понимаешь?
      - Понимаю, - вздохнул Костя. - Как скажешь, так и будет.
      - Мне нравится твоя понятливость. За это можно и еще по одной.
      Мы разлили пиво, и я спросил:
      - А чем он тут занимается?
      - Он владелец похоронной конторы. Обслуживает исключительно православных русских. А поскольку их тут, как тараканов на столе у алкаша, то работы у него хватает. В общем, не бедствует.
      - Ишь ты, - я покрутил головой. - Его фамилия случайно не Безенчук? А контора не «Милости просим» называется?
      - Не-ет, - засмеялся Костя, - он простой советский Семен Борисович Лившиц, а если точнее, то - Соломон Борухович. А здесь он - хер ван Леевен. И считается русским.
      - Ну, это нам знакомо. Я, когда в Штатах ошивался, тоже сначала не мог понять, почему это америкосы называют русскими всех, кто приехал из бывшего Союза. И армян, и евреев, и казахов. А потом привык и перестал обращать внимание.
      - И это правильно, - сказал Костя и открыл две последние бутылочки.
      - Так значит, будут приглашения? - строго спросил я.
      - А как же! Да ты сейчас сам все услышишь.
      Костя потянулся к телефону, но добротное голландское пиво сделало его движение неточным, и он опрокинул пустую бутылку.
      - А пивко-то ничего себе! - удовлетворенно заметил он, нагибаясь за укатившейся под кресло посудиной. - Хорошо цепляет.
      - Ага, - подтвердил я и окинул взглядом стол. Все бутылки были пусты, от крабов не осталось и следа, так что я со спокойной совестью взял со стола миниатюрный селектор и нажал кнопку.
      - Администратор слушает, - раздался из селектора приятный женский голос.
      - Нужно убрать в номере.
      - Сию минуту, - ответила невидимая голландская красотка и отключилась.
      Прошло меньше минуты, и в дверь постучали.
      - Войдите, - сказал я, и на пороге показались две крупные румяные девушки в униформе отеля. На передниках были изображены гусь и мышь, которые держали в руках, а точнее - в лапе и в крыле по кружке пива с высокой шапкой пены.
      Девушки быстро осмотрели фронт работ, видимо, нацеливаясь перевернуть и пропылесосить весь номер, но я охладил их трудовой порыв, сказав:
      - Нет-нет, просто уберите со стола.
      На их лицах отразилось разочарование, и одна из них спросила:
      - И все?
      - И все, - кивнул я.
      Девушки мигом убрали со стола и ушли.
      Костя сидел в кресле с сигаретой в одной руке и радиотелефоном в другой. Уставившись в потолок, он шевелил губами.
      - Номер забыл? - поинтересовался я.
      - Вот еще, - ответил Костя, - просто я его вспоминаю.
      - А если не вспомнишь?
      - Исключено. Вас, простых урок, этому не учат, а мы, профессиональные шпионы, владеем приемами запоминания. Без этого - никуда. Так что сейчас… сейчас… Есть!
      - Вспомнил?
      - Вообще-то вспоминают то, что забыли. А я с помощью особых приемов извлекал информацию из долговременной памяти.
      - Хорошо. Извлек?
      - А как же!
      - Ну-ну…
      Костина манера разговора иногда до боли напоминала мне Наташу. Вот и сейчас, когда он проехался насчет тупых урок и ловких шпионов, я словно наяву увидел перед собой свою сумасшедшую компаньонку по смертельным прыжкам и ужимкам.
      Почувствовав легкую грусть, я вздохнул и спросил:
      - А скажи мне, Костя, почему это ты разговариваешь, как Наташа? Может, вы с ней, как бы это сказать, некоторое время провели вместе?
      Он невесело улыбнулся и, помолчав, ответил:
      - Нет, не провели, хотя когда-то я очень этого хотел. - Он помолчал и добавил: - Нас было пятеро друзей. Мы и в универе были вместе, и в училище… Ну и, понятное дело, у нас выработался свой язык, своя манера выражаться. А потом мы с Наташей ушли из ФСБ, а из тех троих, кто там остался, двое погибли, а Мишка застрелился. Так что теперь из нашей когда-то веселой и дружной компании остался только я один.
      - Извини, - сказал я.
      - Да ладно, о чем ты говоришь, - ответил Костя. - Ну что, звонить?
      - Давай, - согласился я и тайком посмотрел на опустевший стол.
      Хотелось еще пива, но нужно было хотя бы выдержать пристойную паузу.
      Что я - алкаш какой-нибудь, что ли?
      Костя набрал номер и приложил трубку к уху.
      Потом он нажал на кнопку громкой связи, и в номере стали слышны гудки, потом раздался тихий щелчок, и мужской голос поинтересовался с еврейским акцентом:
      - Вам кого?
      - А мне тебя, Сеня.
      - И что? Кто это?
      - С тобой говорит Вениамин Апполинариевич Ментиков, - четко и раздельно произнес Костя.
      Настала тишина, которую нарушало только дыхание Лившица, звучавшее в динамике телефонного аппарата.
      - О Господи, - наконец сказал он уже без всякого местечкового акцента, - жили, не тужили… Что тебе нужно?
      - Да ты не беспокойся, ничего особенного.
      - Знаю я ваше «ничего особенного». А потом - контейнеры, микропленки и прочая херня.
      - Не беспокойся. Действительно - ничего особенного. Но очень важно и очень нужно. И если ты не сделаешь этого, вот тогда начнется та самая херня, о которой ты только что сказал. И даже больше.
      - Ладно. Давай, говори.
      Костя посмотрел на меня и сказал:
      - Через четыре дня, восьмого числа, в королевском павильоне состоится международный аукцион драгоценностей. Мне нужны два приглашения.
      - И все?
      - И все.
      - Та-ак… Точно все?
      - Точно.
      - Я знаю об этом аукционе. А тебе известно, что все приглашения именные?
      - Известно, - соврал Костя.
      - И что я теперь должен делать? Брать наши с Софочкой приглашения и подделывать в них имена, как оценки в дневнике?
      - Ого! - удивился Костя. - Видать, похоронный бизнес не так уж и плох, раз ты ходишь по таким мероприятиям?
      - Ну, плох, не плох - мое дело. А вот как сделать приглашения для вас… Разве что Давид Рувимович…
      - Да хоть Давид Рувимович, хоть Цодик Соломонович, хоть сам пророк Моисей, но чтобы приглашения были. Иначе - сам знаешь. У нас длинные руки.
      Костя подмигнул мне, и я зажал рот, чтобы не рассмеяться и не нарушить такой щекотливый разговор.
      - У них длинные руки! А у нас длинные ноги, - не растерялся питерский Лившиц. - Может, померяемся?
      - Не советую, - угрожающе сказал Костя и тут же смягчил тон: - Между прочим, если для этого нужны деньги, скажи. Деньги есть.
      - С этого и нужно было начинать. А то - длинные руки, длинные руки… Говори имена.
      - Бабкин Константин Александрович и Берзин Виктор Сергеевич. Оба - граждане России.
      Берзин - это я.
      Документы на это имя Костя принес мне через два дня после того, как мы вернулись из Татарии в Питер. Он сказал, что в течение трех месяцев они будут абсолютно надежны, а потом следует поменять их на другие. Я не стал спрашивать, в чем тут дело, да и не нужно мне было вникать во все эти заморочки.
      Я вполне доверял этому темноволосому жилистому парню со шрамом на левой скуле. Во-первых, моя собственная интуиция подсказывала мне, что ему можно доверять, а во-вторых - он помогал Наташе, когда она уберегала меня от опасностей, о которых я даже и не подозревал, он же готовил вместе с ней мой побег из «Крестов».
      - …Виктор Сергеевич, - бормотал в трубку Лившиц.
      Он записывал наши имена, и было слышно, как на том конце линии ручка шуршит по бумаге.
      - Так. Позвоните мне завтра в одиннадцать утра. Посмотрим, что удастся сделать.
      - Не «посмотрим», а чтобы приглашения были, - твердо сказал Костя.
      - Ладно, ладно, не напирай. Все. И Лившиц повесил трубку.
      Я посмотрел на Костю, и он сказал:
      - Этот Лившиц не такой уж слабый парнишка. Хоть и попался на позорном деле, но все-таки он не из тех, кто сразу же превращается в студень.
      - Я это понял, - кивнул я.
      - Да. Но крючочек у нас достаточно крепкий. В абонентском сейфе Банка Голландии лежит пистолет, из которого шесть лет назад были застрелены двое полицейских. Тогда убийцу так и не нашли. А на пистолете этом - отпечатки пальцев Лившица. И он об этом знает.
      - Так он что - и тут успел отличиться?
      - Конечно нет! Он тут вообще ни при чем. А с пистолетом этим я сам все организовал.
      Костя помолчал и добавил:
      - Слушай, давай не будем об этом. Это та самая грязь, о которой я меньше всего хотел бы говорить с тобой. Ты ведь тоже подставленный со всех сторон, и сделали это такие ребята, как я. Понимать?
      - Да, понимаю, - ответил я. - Не будем.
      - Вот и хорошо, - с видимым облегчением сказал Костя.
      Он снова помолчал, потом кашлянул и спросил:
      - Слушай, а тебе не кажется, что по пивку можно пройтись еще разочек?
      Я рассмеялся:
      - А я и не знал, что у вас там, в этом вашем федеральном спецпансионате, еще и чтение мыслей преподают!
      Костя тоже засмеялся и ответил:
      - А ты бы посмотрел на себя со стороны, когда следил за тем, как девки бутылки со стола собирали! Да у тебя на лбу было написано, что тебе еще пива хочется.
      - Да? - Я почесал лоб. - Нужно следить за собой, а то кто-нибудь сильно вредный сможет прочесть мои самые важные мысли.
      - Не помешало бы, - согласился Костя и взял со стола селектор.
      Нажав кнопку, он барским голосом сказал по-английски:
      - Дюжину «Риддер Донкера» в номер, - и отключился.
      Я посмотрел на часы, засек положение секундной стрелки, и мы оба уставились на дверь. Через двадцать семь секунд раздался стук, и мы одновременно и радостно воскликнули:
      - Войдите!
      На пороге показалась уже знакомая никелированная тележка, уставленная пивом и стаканами. Костя осмотрел ее и разочарованно протянул:
      - А где крабы?
      - Вы не заказывали, - любезно ответил официант.
      - Зато заказываю теперь. Крабов, и побольше!
      - Слушаюсь, - отозвался официант и бесшумно пропал.
      Я встал с кресла и подошел к окну.
      На улице начало темнеть, и по периметру площади загорелись старинные фонари.
      Понятное дело, светилось в них электричество, но сами столбы и прочая арматура были весьма антикварными. Мне захотелось прогуляться по этому старинному и красивому городу, и, повернувшись к Косте, я сказал:
      - Пошли, прошвырнемся по Амстердаму?
      - А пиво?
      - Ты что, думаешь, там, на улице, пивных нету, что ли?
      - Хорошая мысль. Пошли.
      Мы направились к выходу, но в это время дверь открылась, и официант вкатил тележку, на которой стояло огромное блюдо, накрытое сверкающим колпаком.
      - Господа хотят отменить заказ? - не моргнув глазом, поинтересовался он.
      - Ни в коем случае, - с жаром ответил Костя, - оставьте все, как есть, а господа пока что прогуляются.
      - Может быть, поставить в холодильник?
      - Вы очень любезны, - согласился Костя. Выйдя из гостиницы, мы остановились на минуту, решая, в какую сторону идти, и в это время из сгущавшихся сумерек в свет фонаря вышли двое здоровых широкоплечих ребят в спортивной униформе «Адидас».
      Я увидел, что они обуты в лаковые штиблеты с квадратными носами, и меня охватила тоска.
      Один из них хлопнул другого по плечу и сказал:
      - Да ты не ссы, брателла! Как Бульдозер сказал, так и будет. Он пацан конкретный. А с этим барыгой мы разберемся в лучшем виде. Он и бабло нам отдаст до последней копейки, и сосать будет у всех по очереди. Так что - все путем.
      - Да я и не ссу, - ответил другой, - только Акимов просто так деньги не отдаст. Кто же просто так свое отдает?
      - Что такое «просто так» - знаешь? Вот мы ему «просто так» и организуем. Так что отдаст как миленький. А эти его интернаты сраные и так обойдутся. Этих детишек обиженных надо просто утопить, как щенят, чтобы не коптили небо. Тоже мне, благодетель нашелся! Пошли, брателла, на набережную, пощупаем кочки у здешних мокрощелок! Они тут сговорчивые, особенно если травкой угостишь.
      Оба заржали и направились в одну из узких улочек, отходивших от площади.
      Я посмотрел на Костю и поразился тому, как изменилось его лицо. Теперь это было лицо безжалостного убийцы. Почувствовав мой взгляд, он повернулся ко мне, посмотрел в глаза и спросил:
      - Ну что, хочешь грохнуть их?
      Я твердо ответил:
      - Хочу.
      - Так за чем же дело стало? Пойдем и замочим.
      - Нет, Костя. У нас дела поважнее. Так что… Извини.
      - Да уж. Твари поганые. - И Костя смачно харкнул на землю. Потом снова посмотрел на меня и сказал: - А пойдем-ка, тезка, да по водочке!
      - А пойдем! - согласился я. - Пивом голову не обманешь.
      И мы тоже направились в одну из узких извилистых улочек, отходивших от старинной площади с ратушей.
      Но улочку мы выбрали совсем не ту, в которой скрылись два подонка, решавших, как они отнимут у какого-то Акимова деньги, предназначенные неизвестным убогим детям. Улочку мы выбрали совсем другую, чтобы избежать соблазна, если случайно наткнемся на этих двух конкретных пацанов.
      А соблазн был, и немаленький. Вот тебе и Голландия, страна тюльпанов.

* * *

      Королевский павильон, в котором проходил всемирный аукцион драгоценностей, издалека смотрелся как обыкновенная дачная веранда. Правда, подойдя ближе, мы убедились, что застекленные рамы, из которых состояли стены этого летнего павильона, имели причудливый фасон и были сделаны из мелкого чугунного литья, толстые стекла имели зеркальную фаску, а внутри все было отделано красным деревом и голубым бархатом.
      В общем - ничего. Но у нас в Царском Селе есть сараи и поинтереснее.
      Павильон располагался в глубине живописного парка со множеством извилистых дорожек, статуй и фонтанчиков. И, понятное дело, везде росли тюльпаны. Я не люблю эти юбилейно-похоронные цветы, и мне стало немного кисловато от их однообразного изобилия. Но, как говорится, в чужой монастырь со своим портвейном не ходят, так что я засунул свое недовольство поглубже и постарался не обращать на тюльпаны внимания.
      Мне не приходилось бывать на таких мероприятиях, и поэтому я предполагал, что это будет пафосная тусовка вроде церемонии вручения «Оскара». Но все оказалось гораздо скучнее. Простым гражданам, которые толпами слонялись по королевскому парку в компании приятелей, девушек, детей и собачек, до всей этой ювелирной оргии не было никакого дела, и они равнодушно бросали безразличные взгляды в сторону огромной стеклянной шкатулки, за прозрачными стенами которой ненормальные богачи насмерть бились друг с другом за право обладания каким-нибудь бессмысленным кусочком минерала в металлической оправе.
      И, конечно же, вокруг павильона ошивались крепкие ребята в строгих костюмах, черных очках и с радиопилюлями в ушах. Они бдительно смотрели по сторонам и прислушивались к руководящим указаниям, звучащим в наушниках. Еще можно было увидеть нескольких фотографов и двух телеоператоров. И все. И никакой помпы. Так что, когда мы с Костей предъявили одному из стражей свои приглашения, он мельком взглянул на них, кивнул и, отвернувшись, зевнул, прикрыв рот ладонью.
      У него на запястье, покрытом мелкими белыми шрамами, был вытатуирован орел, держащий в когтях молнию. Видать, раньше, до этой тоскливой халтуры, у этого парня была бурная и полная опасностей жизнь. А теперь все изменилось, и он охраняет выживших из ума миллиардеров, которые по большому счету никому не нужны. Как бы в доказательство моей мысли к одному из шикарных лимузинов, натыканных вокруг павильона, подковылял ушастый бассет и, подняв короткую ногу, пометил сверкающий бампер. Охранник ухмыльнулся и посмотрел на меня. Я ухмыльнулся в ответ и шагнул в дверь. Костя последовал за мной.
      Внутри, как и следовало ожидать, было организовано нечто вроде небольшой сцены, на которой за кафедрой стоял лысый аукционист с деревянным молотком в руке. Двое его подручных вытаскивали на сцену бархатный планшет с закрепленной на нем безделушкой. Потом он объяснил, что это за безделушка, и начался торг. Тоска, да и только. Интересно, что никто из сидевших в зале, а было их человек пятьдесят, не больше, не пытался хотя бы рассмотреть предмет торга. По всей видимости, лоты были изучены ими уже давно, и их можно было даже не показывать.
      Драгоценности меня не интересовали, самому их было некуда девать, а кроме того, если бы я показал здесь кое-что из того, что лежало в моей (теперь уже моей) пещере на берегу Волги, многие из присутствующих просто сдохли бы от зависти, не сходя с места. Итак, меня интересовали люди, я хотел найти человека, который смог бы купить кое-что из моих сокровищ, и я смотрел не на сцену, где потел размахивавший деревянным молотком ювелирный тамада, а в зал, на сидевших в королевских креслах богатеев.
      Честно говоря, я не увидел ни одного приятного лица.
      Наклонившись к Косте, я прошептал:
      - Лившиц здесь?
      - Нет его, - тихо ответил Костя, - да и не могло быть. Мы ему своим появлением все настроение испортили.
      - Понятно.
      Я снова стал изучать публику.
      Костя толкнул меня локтем и тихо сказал:
      - А вот посмотри-ка ты на этого арийца, - и он показал глазами на светловолосого мужчину лет сорока, сидевшего недалеко от нас в том же, что и мы, ряду.
      Приглядевшись, я понял, что Костина характеристика оказалась как нельзя более точна. Несмотря на то, что незнакомец сидел, было ясно, что он высокого роста, с благородной осанкой. При взгляде на его мужественное загорелое лицо моментально вспоминалось выражение «белокурая бестия». Коротко остриженные выгоревшие волосы, голубые глаза, волевой подбородок…
      Я подумал, что ему очень бы пошла черная форма «Люфтваффе», и тут же получил подтверждение. Не в том смысле, что он служил в «Люфтваффе», конечно, а в смысле, что это был настоящий стопроцентный ганс.
      Аукционист, выкрикивавший свои заклинания, произнес очередное, ганс поднял палец, и в зале настала тишина. Я не прислушивался к тому, что происходило до этого, но понял, что он вырвался вперед и никто не осмеливается назвать более высокую цену.
      - Четыре миллиона девятьсот тысяч - раз, четыре миллиона девятьсот тысяч - два, четыре миллиона девятьсот тысяч - три. Продано! Лот под номером тридцать девять уходит к господину Мюллеру.
      По залу пронесся вздох, на сцену вышел помощник и унес небольшой бархатный планшет, в центре которого была закреплена какая-то маленькая блестящая хреновина.
      На лице Мюллера не дрогнул ни один мускул.
      Он отреагировал на приобретение драгоценности стоимостью в пять миллионов долларов так же равнодушно, как если бы рассчитался в кассе за двести граммов семипалатинской колбасы. Хорошая у парня выдержка.
      Я стал следить за ним внимательнее, но в это время Костя снова толкнул меня локтем и прошептал:
      - Пошли на улицу. Здесь больше делать нечего.
      Я удивился, но Костя уже поднялся с кресла, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Выйдя на солнышко, мы закурили.
      - Ну давай рассказывай, почему это ты решил, что там нам теперь нечего делать, - сказал я.
      - Элементарно, Ватсон! - ответил Костя. - Смотри сам. Немец, сильный загар, алмазы. Ничего в голову не приходит?
      В моей контуженной голове зашевелились какие-то смутные ассоциации, потом они стали более ясными, и наконец сам собой всплыл очевидный вывод.
      - Африка. ЮАР.
      - Точно! Соображаешь, тезка, поздравляю.
      - Ну это ты соображаешь, а я - так, прогуляться вышел.
      - Ладно, какая разница, - сказал Костя, - главное, что мы, кажется, нашли человека, который тебе нужен.
      - Пожалуй, - согласился я, - теперь нужно придумать, как к нему подобраться.
      - Это не так сложно, как может показаться с первого взгляда. - Костя выпустил вверх тонкую струйку дыма. - Мне всего лишь нужно намазать сапоги салом, вычесать солому из волос и отправиться к нему в роли секретаря одного российского воротилы, который имеет очень серьезное деловое предложение и до поры хочет оставаться инкогнито. Вряд ли немец откажется. А тебе хватит и одной минуты, чтобы молча положить перед ним кое-что из того, что мы привезли с собой. Когда он увидит это, разговор пойдет сам собой. Ты пойми, что все эти лимузины, охранники, рации и прочая лабуда - просто баловство и мишура. На самом деле вы оба - обыкновенные пираты, которые встретились на берегу моря, чтобы обсудить под шум прибоя свои сомнительные делишки. Совершенно первобытная ситуация. Для таких, как он, да и как ты тоже, перерезать глотку конкуренту - обычное дело, разве что это будет сделано не кривым зазубренным кинжалом, а подписью на финансовом документе. А на крайняк и кинжалом можно. Не думаешь же ты, что эти ребята из народной дружины?
      И он кивнул в сторону многочисленных охранников, лениво прогуливавшихся вокруг павильона и не обращавших друг на друга ни малейшего внимания. Да, подумал я, ребятки нормальные. Наверняка все они или бывшие спецназовцы или просто профессиональные убийцы и могут замочить кого угодно, не моргнув глазом.
      Я представил их одетыми в советские кепки и пальто с красными повязками на рукавах. Картинка получилась нелепая, и я засмеялся.
      - Вот именно, - сказал Костя, - и, между прочим, одного из них я знаю. Вон тот, без мочки на левом ухе. Это Айзек Маретти. Когда-то он проходил по Интерполу как известный киллер, его долго искали, а потом вдруг выяснилось, что он чист и невинен, как ягненок. Понятное дело, такое отбеливание стоит немаленьких денег, но, как видно, он оказался кому-то нужен. Интересно, кому…
      Тут Костя прищурился и пробормотал:
      - А что если… Чем черт не шутит!
      И, оставив меня в недоумении, он заложил руки за спину и ленивой походочкой направился к этому самому Айзеку.
      Пока он шел по усыпанной красным толченым кирпичом дорожке, я поразился тому, как изменился мой… Не знаю даже, как его теперь называть. Слуга? Помощник? Компаньон? Скорее всего - компаньон с ограниченными правами. Другого определения в голову не приходило.
      Сделав два шага в сторону Маретти, Костя превратился в гангстера.
      Он был очевидно опасен и совершенно уверен в себе. Вокруг него так и светилась аура пренебрежения к жизням окружающих людей. Он стал похож на такого же, как и все эти охранники, безжалостного и равнодушного типа, но что-то в его неторопливых и уверенных движениях намекало на то, что он не просто профессиональная шестерка с пушкой, а человек, который сам привык такими шестерками распоряжаться. И когда он приблизился к Маретти и встал к нему лицом, все так же держа руки за спиной, реакция гангстера подтвердила это впечатление.
      Маретти подобрался, и это было реакцией на приближение уважаемого человека. Склонив голову набок, Костя спросил его о чем-то. Маретти ответил утвердительным кивком. Тогда Костя засунул в нагрудный карман пиджака указательный и средний пальцы и вынул визитную карточу, которыми мы обзавелись перед тем, как отправляться в Амстердам.
      На карточке было написано, что mr. Viktor S. Berzin является генеральным директором акционерного общества «Русньюпроджект».
      Понятное дело, никакого такого общества не существовало и в помине, но для того, чтобы приблизиться к человеку и сказать ему несколько первых важных слов, этого вполне хватало. А дальше - кому какое дело, что это за «Русньюпроджект», позднее об этом никто и не вспомнит, потому что речь пойдет вовсе не о каких-то русских новых проектах, а о старых добрых камушках и золотишке.
      Держа карточку перед носом Маретти, Костя сказал еще несколько слов. Телохранитель взял ее и, кивнув, сунул в карман. Костя улыбнулся и, потрепав гориллу по плечу, направился ко мне.
      Подойдя, он сказал:
      - Все, пошли отсюда. И, между прочим, с тебя кабак.
      - А что такое? - поинтересовался я.
      - А то такое, что я угадал. Вот что значит интуиция бывшего агента федеральной службы безопасности. Как ты думаешь, с кем я сейчас разговаривал?
      - Понятия не имею. То есть имею, конечно, ты ведь сам сказал, что это какой-то Айзек Маретти, бывший киллер и так далее.
      - Правильно. Но тебе даже и в голову не пришло, что он может работать как раз на того самого немца, который нас интересует. А мне пришло, и завтра мы будем ждать звонка от уважаемого герра Мюллера, южноафриканского золотопромышленника и алмазокопателя. Русский воротила господин Берзин хочет сделать ему очень интересное предложение, касающееся торговли алмазами.
      Ай да Костя! Ну молодец. С таким помощником много дел наворотить можно, если только шею себе не свернешь. Оно ведь как - чем выше влезешь, тем сильнее шмякнешься. Тьфу-тьфу-тьфу!
      От избытка чувств я пихнул Костю в плечо. Он пихнул меня, мы жизнерадостно засмеялись, как два первокурсника, и направились к выходу из королевского парка, провожаемые равнодушными взглядами охранников, которых не смутил бы и тот вариант, при котором мы выхватили бы пушки и уложили друг друга на месте.
      Они и не такое видали. Одно слово - специалисты.

* * *

      Вернувшись в отель, мы первым делом заказали пива с крабами, а потом Костя снял трубку и лениво простонал в нее, что хочет иметь в номере персональный компьютер для того, чтобы выйти в Интернет.
      Пиво принесли через минуту, компьютер - через три.
      Я пока что ничего не понимал, но Костя, дождавшись, пока расторопный мальчик подключил дорогой ноутбук к электрической и телефонной розеткам, сунул ему десять гульденов и сразу же уселся за клавиатуру. Мальчик ушел удовлетворенный, а Костя, бормоча что-то себе под нос, защелкал клавишами.
      Держа в руке стакан с пивом, я уселся в кресло рядом с ним и спросил:
      - А можно мне узнать, что это ты делаешь?
      - Конечно, можно, - ответил Костя, не переставая нажимать на клавиши и следить за тем, что происходит на экране. - Сейчас я влезу в некоторые сайты и файлы, в которые простым гражданам вход запрещен, и мы узнаем об этом самом Мюллере все что нужно.
      На экране мелькали надписи «Интерпол», «секьюрити», «розыск» и прочие заманчивые слова. Наконец появилась русская надпись «Информация закрыта, введите ваш личный код».
      - Личный код тебе… - пробормотал Костя, - я сейчас тебе такой код заправлю, что ты у меня раскинешь ножки, как пьяная восьмиклассница.
      Он набрал длинную комбинацию цифр и букв, изображение мигнуло, и появилась новая надпись - «введите пароль».
      - А у нас и парольчик для тебя найдется на все случаи жизни, - сказал Костя и снова набрал какую-то ахинею.
      Надписи исчезли, и на темно-зеленом фоне появилась надпись «поиск по имени». Костя откинулся на спинку кресла и, повернувшись ко мне, улыбнулся:
      - Ну вот. Сейчас мы, не торопясь, под пивко, все и выясним.
      - Ловко ты это… - сказал я. - А что это за архивы там, в компьютере?
      - Это не архивы, - ответил Костя, наливая себе пиво, - это, тезка, база данных федеральной службы безопасности. И в ней есть много такого, от чего у тебя волосы дыбом встанут и глаза выскочат.
      - А про меня там есть? - спросил я. - Интересно, знаешь ли.
      - И про тебя есть, - сказал Костя, поднося к губам стакан, - да только это неинтересно. Уж извини, но слишком ты мелкая букашка. Да ты сейчас и сам это поймешь.
      Он отпил пива и, посмотрев на меня, сказал:
      - Между прочим, за эти коды и пароли несколько человек жизни лишились. И теперь мы можем узнать такое… Ты себе и представить не можешь.
      - Ну, например?
      - Ну-у-у… Хочешь узнать, кто на самом деле убил президента Кеннеди?
      - А что, там и это есть?
      - Там много чего есть. И если бы нас сейчас застукали те, кому надо, то пуля в голову, и все дела. Без разговоров. Просто уничтожение на месте. Информация, которую мы сейчас можем получить, опаснее пятидесяти водородных бомб. Представь себе, что есть колодец, из которого пьют все живущие на земле люди. И над этим колодцем висит ведро с цианистым калием. Так вот мы сейчас в это ведро заглядываем. Если оно опрокинется - всем кирдык.
      - Да ладно, - не поверил я, - что-то уж слишком…
      - Ничего не слишком, - оборвал меня Костя, - в этой и еще в нескольких подобных базах данных просто правда. Но такая правда, и столько правды, что если она упадет на наш мир, то просто раздавит его. Ее слишком много. Если бы она открывалась все время и постепенно, то ничего страшного не произошло бы. Ну, скандалы, ну, несколько войн, ну, пара миллионов трупов, самоубийства, разоблачения… Все это и так происходит постоянно и непрерывно. Но в этих архивах критическая масса опасной информации давно уже так зашкалила, что и смотреть-то страшно. Поэтому - смерть на месте. И, поверь мне, досье на какого-то урку по кликухе Знахарь не интереснее вырезанной на скале надписи «Здесь были Ося и Киса».
      Последнее высказывание Кости слегка задело меня, но в глубине души я понимал, что моя скромная персона - ничто по сравнению с судьбами мира. Ладно, замнем для ясности.
      - А если нас таки застукают те самые, кому надо?
      - А не застукают, - уверенно ответил Костя. - Советские хакеры - лучшие в мире. И тот путь, по которому мы сейчас влезли в базу данных, постоянно меняется. Тот, кто захочет проследить, откуда сквозняк, просто увидит непрерывно растущий список адресов, причем настоящих, и через полчаса их будет несколько тысяч, а дальше - больше. И даже если все реально существующие в Интернете адреса закончатся, программа будет изобретать новые. Так что пытаться найти нас - пустое занятие. Отвечаю.
      - Ладно, верю. Так что у нас там насчет герра Мюллера?
      - Насчет герра Мюллера? Легко!
      И Костя набрал в пустой строке слово «Мюллер».
      По экрану снизу вверх побежали строчки, и каждая из них начиналась с Мюллера. Бежали они, бежали, и наконец остановились.
      - Та-ак, - удовлетворенно сказал Костя, - восемь тысяч двести одиннадцать Мюллеров. Ну, который тебя интересует? Может быть, тот, который со Штирлицем в кошки-мышки играл? Или, например, вот этот - Гарри Мюллер, американский гражданин, наемный убийца, уничтожен ФБР, последней в его списке была Мэрилин Монро… Ух ты, а я и не знал! Вообще-то об этом никто не знал… Так… Иеремия Мюллер, двойник Глена Миллера, погиб в авиакатастрофе. Ага, значит, Глен Миллер и на самом деле живой, ну, во всяком случае, не погиб тогда вместе со своим оркестром. Интересненько… Ладно. Нам нужен наш Мюллер. Тогда напишем вот здесь «ЮАР» и нажмем эту клавишу.
      На экране замелькало, и наконец я увидел фотографию того самого арийца, которого час назад мы видели на аукционе живьем.
      Под цветным фотопортретом южноафриканского немца начинался текст, из которого следовало, что Генрих Мюллер, сорока двух лет, родился в Иоганнесбурге, окончил Гарвард, владеет несколькими алмазными копями и золотыми приисками в Южной Африке, предполагаемый капитал - девяносто миллиардов долларов, причастен к перевороту в Зимбабве, связан с неофашистами в Германии и Испании, поддерживает апартеид, два недоказанных убийства, подкуп государственных чиновников, был в Москве во время путча, имеет склонность к черным девственницам не старше двенадцати лет, собственный госпиталь, доля в компании «Макинтош», резус-фактор, группа крови…
      Богатая биография, ничего не скажешь.
      Костя прочитал все это одновременно со мной и, глотнув пива, спросил:
      - Ну как тебе наш Генрих? Нравится?
      - Да уж… Мюллер хоть куда, - задумчиво ответил я. - Но, с другой стороны, все, что здесь о нем написано, говорит только о том, что найти с ним общий язык по такому щекотливому вопросу, как наш, не составит большого труда.
      - Правильно. Но это говорит еще и о том, что с ним нужно держать ухо востро, а то как раз получишь нож в спину. Это я, конечно, в переносном смысле, но не исключено, что такое может произойти и в натуре. Я знаю этих ребят. Разбойнички еще те. Это как раз тот самый случай, когда если Боливар не вынесет двоих, то или стреляй первым, или сам получишь пулю. Причем - в спину. У них не заржавеет.
      - У меня тоже. Но ты только на его глаза посмотри! Это же сталь! Лед!
      - Ага. Мороз по коже. Ах, как мне страшно! Пойду съем несколько крабов, чтобы успокоиться.
      И Костя перебрался за большой стол, на котором красовалось блюдо с крабами. Я тоже почувствовал, что пора перекусить, и, не раздумывая, присоединился к нему.
      Пока мы хрустели крабовыми панцирями, я поглядывал на экран, где все еще красовался мой будущий контрагент, и думал о том, как бы это мне и бабушку съесть, и самому живым остаться. Было очевидно, что этот парень не чета всяким там Стилетам и Дядям Пашам, рядом с ним мои «друзья» выглядели, прямо скажем, жидковато. Все-таки, несмотря на то что они были очень опасными и подлыми тварями, ни корешились с такими же подонками из милиции и правительства, от них так и несло вонючей подворотней.
      А этот арийский красавчик с Гарвардом за спиной и собственными алмазными копями был совсем другим.
      Да, Знахарь, это тебе не пахан Железный и не вор-генерал Губанов.
      Это, знаешь ли, даже не Надир-Шах со своими обкуренными архаровцами.
      Я думаю, что герр Мюллер на этих героев ислама чихать хотел с высокой колокольни. Такие люди, как он, наверняка имеют связи на том уровне, где принимаются решения, развязывают и прекращают войны, свергают и назначают то или иное правительство, где президенты покупаются, как портовые шлюхи.
      Мы дружно хрустели крабами, булькали пивом, и лучше этого занятия ничего невозможно было придумать. Но все хорошее когда-нибудь обязательно заканчивается, и, действительно, раздался телефонный звонок.
      Я кивнул Косте, и он, наскоро вытерев руки салфеткой, взял трубку.
      - Говорите, я вас слушаю, - сказал он по-английски.
      Там стали говорить, и я попытался угадать, о чем идет речь, но Костина физиономия оставалась непроницаемой, так что у меня ничего и не получилось.
      - К сожалению, я не могу пригласить его к телефону. Господин Берзин сейчас находится на банкете в мэрии в качестве почетного гостя. Хорошо. Благодарю вас, мистер Маретти. Обязательно. Не стоит. Всего доброго.
      Костя повесил трубку, а я, выпучив глаза, спросил:
      - Какая мэрия? Какой банкет? Это что, тот самый гангстер? Ничего не понял.
      - Сейчас поймешь. Звонил Маретти. Он очень сожалеет, что не застал тебя на месте, но завтра, ровно в двенадцать часов дня, Мюллер будет ждать тебя в своем офисе на Кинкерстраат. Годится?
      - Годится.
      - Ну, Знахарь, ты доволен своим секретарем?
      - Доволен. Возьми с полки пирожок.
      - Не хочу. Вот я лучше сейчас возьму эту прекрасную крабовую ногу… - и Костя схватил с блюда здоровенную красную ногу, похожую на цепочку сарделек, - и съем ее.
      Он с хрустом взломал тонкие доспехи, под которыми скрывалась нежная бело-розовая мякоть, я последовал его примеру.
      Похоже, сегодня мы сидим на крабовой диете.
      А завтра - герр Мюллер.

* * *

      Офис алмазного воротилы Генриха Мюллера был по-солдатски скромен.
      Светлая комната метров на пятьдесят, большой белый стол и несколько белых же кресел. На столе - белый телефон и белая пепельница. Вместо одной из стен огромное окно из тонированного стекла, сквозь которое можно любоваться антикварными видами Амстердама.
      С одной стороны стола, спиной к окну, сидел Генрих Мюллер. Его прямая спина не прикасалась к спинке кресла, руки спокойно лежали на столе. Мюллер был в белом костюме, резко контрастировавшем с его африканским загаром. Напротив, по другую сторону стола, в кресле развалился Знахарь. Заложив ногу на ногу так высоко, что были видны носки, он вертел в пальцах сигарету и выжидательно смотрел на хозяина.
      Мюллер поднял выгоревшие брови, посмотрел в потолок, затем на пепельницу и, снова наведя свои холодные голубые глаза на Знахаря, ответил:
      - Это смотря какое предложение, господин Берзин. Мое время стоит дорого, и поэтому давайте перейдем от туманных намеков к конкретным заявлениям.
      - Давайте, - покладисто ответил Знахарь и полез во внутренний карман пиджака, обсыпавшись при этом пеплом.
      Вытащив какую-то вещицу, сверкнувшую тусклым золотом и радужным спектром алмазной грани, он любовно посмотрел на нее, потом подышал, потер ее о лацкан пиджака и небрежно бросил на стол. Со стуком прокатившись по полированной столешнице, вещица замерла в нескольких сантиметрах от сцепленных пальцев Мюллера.
      Мюллер опустил глаза и спокойно посмотрел на то, что лежало перед ним.
      Через несколько секунд нордическая невозмутимость исчезла с его лица, как дым сигареты на сквозняке, и он с изумлением посмотрел на Знахаря, озабоченно стряхивавшего с пиджака пепел.
      - Откуда… - Мюллер поперхнулся и закашлялся. - Откуда это у вас? Как… Я не понимаю, как это могло к вам попасть?
      - О, господин Мюллер, - улыбнулся Знахарь, - это совсем не те вопросы, которых я ждал от вас. Вы же не археолог, не ученый, и поэтому более уместен был бы вопрос «сколько это стоит». Не правда ли?
      - Да, конечно… - Мюллер осторожно взял двумя пальцами увесистый золотой перстень с несколькими камнями и миниатюрным профилем конской головы.
      Поднеся драгоценность к глазам, он, как бы не веря своим глазам, медленно повертел головой, затем, не отрывая взгляда от перстня, на ощупь вытащил из стола большую лупу и стал тщательно изучать камни и конскую голову.
      Знахарь, прищурившись, следил за ним и, судя по всему, был доволен реакцией мультимиллиардера.
      - Перстень Александра Македонского… - пробормотал Мюллер, - тот самый, который пропал как раз после…
      Положив перстень на стол, Мюллер посмотрел на Знахаря и требовательно спросил:
      - Где вы это взяли?
      - Господин Мюллер, вы опять задаете не тот вопрос. - Знахарь улыбнулся и тоже сел прямо, положив руки перед собой на стол. - Я, конечно, могу ответить на него, но только в том случае, если вы скажете мне, зачем вам нужно это знать.
      Знахарь прекрасно понимал, что за этим вопросом скрывалось простое, как каменный топор, желание узнать место и забрать все, что там есть.
      Мюллер молча сверлил Знахаря взглядом.
      Наконец он опустил взгляд на лежащий перед ним перстень и сказал:
      - Это очень дорогая вещь. Вы представляете, сколько она может стоить?
      - Меня это не интересует. Я могу подарить ее вам просто так, на память. Но условием такого подарка будет наше соглашение.
      - Соглашение? О чем же?
      - А вот об этом нам следует поговорить, не учитывая того, сколько стоит ваше бесценное время, - сказал Знахарь, чувствуя, что железо разогрелось достаточно, и его можно ковать.
      Мюллер пристально посмотрел на Знахаря и нажал одинокую кнопку на столе. За спиной Знахаря открылась дверь и мужской голос произнес:
      - Я слушаю, мой господин.
      - Сигары и виски, - сказал Мюллер.
      - Яволь, майн херр.
      Знахарь представил себе, что в дверях стоит денщик в форме рядового вермахта с засученными рукавами, и ему стало смешно.
      Фыркнув, он взглянул на Мюллера и сказал:
      - Простите.
      Мюллер поднял бровь и поинтересовался:
      - Я сказал что-нибудь смешное?
      - О нет. Конечно нет. Но мне показалось, что за моей спиной встали призраки Третьего Рейха.
      Мюллер снисходительно улыбнулся.
      - Я понимаю вас. Это моя маленькая слабость. Все, кто работает на меня, должны быть исполнительны и дисциплинированны, как солдаты. Порядок и дисциплина - вот залог успеха в любом деле. Каждое мое распоряжение - приказ, который не подлежит обсуждению и должен быть исполнен без промедления. За нарушение - строгое наказание, и об этом знают все мои подчиненные.
      - Это серьезно, - одобрительно кивнул Знахарь. - А что за наказание, если не секрет? Надеюсь, не повешение перед строем?
      Мюллер прищурился и сказал:
      - А почему бы и нет?
      - Но это же негуманно! - с притворным ужасом воскликнул Знахарь.
      Мюллер усмехнулся, поняв иронию Знахаря, и ответил:
      - Вы бы еще Женевскую конвенцию вспомнили.
      - А что это такое? - с невинным видом поинтересовался Знахарь.
      Несколько секунд оба молчали, затем дружно засмеялись.
      Первый этап взаимного прощупывания прошел удачно. Два пирата сидели на берегу моря и под шум прибоя обсуждали свои дела, не забывая, впрочем, о том, что в любой момент можно получить от собеседника удар кинжалом.
      Дверь открылась, и денщик, который оказался обыкновенным молодым мужчиной в дорогом костюме и с пистолетом под мышкой, поставил на стол поднос.
      - Благодарю вас, Рудольф, вы свободны, - сказал Мюллер.
      Рудольф четко кивнул и вышел.
      Знахарь оглядел поднос, на котором стояли бутылка «Баллантайна», толстые низкие стаканы и коробка сигар, и сказал:
      - Да, господин Мюллер, признаться, я начинаю думать, что арийская идея не так плоха, как то, во что она превратилась в тридцатые годы…
      - Этот полукровка Шикльгрубер все извратил. Что мог, и если бы я мог… - Мюллер побагровел и замолчал.
      - Я понимаю вас, господин Мюллер, - сочувственно сказал Знахарь, - наш народ пережил нечто подобное. И, между прочим, должен вам сказать, что именно известный вам Ленин первым показал всему миру, как партия может править страной. Но только Гитлер смог по-настоящему понять эту великую идею. К сожалению, как вы совершенно справедливо заметили, он извратил ее. Увы! Такова судьба всех великих идей.
      Слушая его, Мюллер одобрительно кивал, разливая маслянистую янтарную жидкость в толстостенные тяжелые стаканы.
      Закончив это ответственное дело, он сказал:
      - Я чувствую, что сегодняшний день принесет нам обоим удачу и богатство. Выпьем за это!
      - С удовольствием, - ответил Знахарь и приветственно поднял тяжелый стакан, в котором лениво колыхалось дорогое британское виски, за версту шибающее ячменной сивухой.
      Пираты выпили, и Мюллер закурил сигару. Знахарь от такого удовольствия отказался и вытащил из кармана пачку сигарет.
      - Давайте будем совершенно откровенны, - предложил Мюллер, выпуская в потолок облако дыма, пахнущего не в пример лучше, чем виски.
      - Давайте, - согласился Знахарь и нажал на клавишу зажигалки, выполненной в виде миниатюрной гильотины.
      Скошенный нож скользнул вниз, голова привязанной к плахе куколки отвалилась, и из обрубка шеи вместо крови выскочил голубой язычок газового пламени. Когда Знахарь отпустил клавишу, нож вернулся в исходное положение, а голова приросла на место.
      - Забавная вещица, - сказал он, прикурив, и посмотрел на Мюллера.
      Мюллер ответил вежливым кивком. Поставив зажигалку на стол, Знахарь внимательно изучил огонек сигареты, затем снова поднял глаза на сидевшего перед ним алмазного барона и сказал:
      - Мы, конечно, будем совершенно откровенны, не забывая, однако, что совершенно откровенными нам нельзя быть ни в коем случае.
      Мюллер молчал. Его лицо выражало лишь внимание к словам собеседника. Знахарь выдержал паузу, чтобы дать своим словам дойти до сознания Мюллера, и, поболтав виски в стакане, продолжил:
      - Наша с вами откровенность будет ограничиваться тем, что мы оба признаем, что нас интересуют деньги. У меня есть вещи, у вас есть капитал. Вы приобретаете у меня эти вещи, оставляя себе зазор на прибыль, и в результате этого мы оба получаем деньги. Я вижу ситуацию именно так. Что скажете?
      - Совершенно справедливо, - встрепенулся Мюллер, который, похоже, думал о чем-то своем, хотя и связанном с темой разговора.
      Знахарь понимал, что Мюллер в этот момент скорее всего размышлял о том, как бы облапошить партнера. И «облапошить» было слишком мягким словом для обозначения тех безжалостных и кровавых событий, которые могли начаться, если этот загорелый белокурый немец решит попытаться наложить лапу на богатство Знахаря.
      - Поэтому давайте прекратим разговор об откровенности и перейдем к более важной теме. А именно - к тому, какой механизм сделок будет наиболее надежным и наименее рискованным для нас обоих.
      - Вы хорошо ведете переговоры, - сказал Мюллер. - С вами приятно иметь дело.
      - Благодарю вас, - Знахарь склонил голову, - однако дела у нас еще впереди, и нужно обсудить, какими они будут.
      - Да, конечно, - согласился Мюллер. - А скажите, господин Берзин, много ли у вас вещей, подобных этой, которые могут оказаться интересными для меня.
      И он кивнул на перстень, украденный у Александра Македонского неизвестно кем и неизвестно когда. Знахарь тоже посмотрел на перстень, потом перевел взгляд на Мюллера и, пристально глядя ему в глаза, раздельно сказал:
      - Для того, чтобы приобрести их все, ваших восьмидесяти миллиардов не хватит. Придется заложить копи, прииски и госпиталь. А то и обратиться за помощью к ребятам из «Макинтоша». Но вы не беспокойтесь. Я вовсе не предлагаю скупить все, что у меня есть. Надо же и себе что-нибудь оставить.
      На худых скулах Мюллера заиграли желваки, он прищурился и, слегка подавшись вперед, сдержанно произнес:
      - Ваша поразительная осведомленность в некоторых вопросах начинает вызывать у меня беспокойство.
      - Весьма возможно. Но ведь я мог бы и не демонстрировать ее, а оставить при себе как козырь. Согласитесь, что с моей стороны это было хорошим шагом к нашему взаимопониманию.
      - Принимаю.
      Мюллер решительно кивнул, как бы отметая сомнения, и, впервые за всю беседу расслабленно откинувшись на спинку кресла, светским тоном поинтересовался:
      - Так что у вас там за вещицы?
      

Глава 2. Ну, Мюллер, погоди!
      Я никогда не любил Невский проспект.
      Может быть, в то время, когда в мире еще не было ни электричества, ни автомобилей, а в городе жили не пять миллионов, а, скажем, двести тысяч человек, он был другим. Очень может быть.
      Но правы оказались грозившие небу узловатыми пальцами пророки и юродивые, предрекавшие, что придет время, и небо опутает железная паутина. Так оно и вышло. Время пришло, и теперь, поднимая голову, я всегда вижу над собой переплетение железных, медных и алюминиевых проводов, идущих во все стороны сразу. И если кто-нибудь вздумает взлететь в небо прямо с одной из улиц города, ему следует быть очень осторожным, потому что в лучшем случае он рискует запутаться в проволоке, попортить свои крылья и грянуться оземь, а в худшем - просто превратится в обугленное пугало.
      Я стоял на набережной Лейтенанта Шмидта и, опершись на гранитный парапет, смотрел на то, как у самой воды двое подвыпивших молодых мореманов, по всей видимости - курсанты морского училища, возбужденно размахивая руками и делая рефлекторные движения тазом, морочат головы двум потасканным старшеклассницам. Опытным взглядом я отчетливо видел, что девкам уже наскучила болтовня раскрасневшихся морячков, и они ждут, когда же соблазнители наконец перейдут от слов к действиям.
      Народная мудрость гласит, что рожденный пить - ничего другого не может. Эти двое ребят явно были рождены пить, а не тратить драгоценную мужскую силу на никчемных молодых потаскух. Настоящие моряки. Так что, судя по всему, дело окончится ничем.
      Усмехнувшись, я выпрямился и посмотрел на свои руки.
      На ладонях отпечатался шершавый гранитный рельеф, который исчезнет через несколько минут, как это было уже много раз…
      Я повернулся спиной к Неве и направился к своей стоявшей в двух шагах белой «бомбе», но вдруг заметил вертевшегося возле заднего бампера бомжа.
      - Эй, уважаемый, тебе чего? - окликнул я его, подойдя вплотную к машине.
      Бомж дернулся, оглянулся и, увидев меня, покачнулся и оперся рукой на багажник. Машина квакнула, и я, вынув из кармана пульт, отключил сигнализацию.
      - Слышь, хозяин, давай я тебе стекла протру, а ты мне на пивко…
      - Вали отсюда, пока цел, - ответил я, представив, во что могут превратиться мои прекрасные тонированные и бронированные стекла, если он до них дотронется.
      - Да я ничего… - стушевался бомж и, чуть не задев меня плечом, поканал через дорогу в сторону Десятой линии.
      Я уже собрался было открыть дверь и полезть внутрь, но неожиданно для самого себя остановился. Что-то было не так, и я уставился в спину удалявшегося бродяги.
      Будто почувствовав мой взгляд, он воровато оглянулся и, увидев, что я смотрю ему вслед, ускорил шаги. Это мне не понравилось, хотя и могло быть всего лишь проявлением привычного страха, который ничтожный задроченный бомж испытывал перед благополучным человеком в дорогой машине.
      Он скрылся за углом, а я стоял и шевелил мозгами, соображая, в чем же дело. Наконец до меня дошло, и я рванул было через дорогу вдогонку за ним, но слева раздался пронзительный сигнал, и мне пришлось резко остановиться. Вильнув, меня объехала одна машина, потом еще одна, в общем, их было не меньше десятка. Я стоял, матерился и, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо ждал, когда они все проедут.
      Когда я перешел через дорогу и завернул за угол, то увидел, что Десятая линия пуста вплоть до Большого проспекта, и по ней, завывая поганым советским двигателем, быстро удаляется «восьмерка» с черными стеклами и без заднего номера.
      Это было уже совсем интересно.
      Проводив взглядом «восьмерку», свернувшую на красный свет и исчезнувшую за углом, я достал из кармана сигареты и неторопливо пошел к своей машине. Пока я шел, в моей голове еще раз прокрутились кадры, на которых был бомж, сначала вертевшийся около моей «БМВ», а потом чуть не задевший меня своими ужасными шмотками.
      Теперь я понял, что же в этой, на первый взгляд самой обычной, ситуации так насторожило меня.
      Во- первых, у него были ясные и трезвые глаза.
      Во- вторых, я успел заметить, что у него чистая шея.
      И в- третьих, а это было самым главным, от него не воняло. Мало того, я почувствовал запах дорогого одеколона «Фаренгейт». Ну не пил же он его, в самом деле! На те деньги, которые стоит микроскопический флакон этого парфюма, можно купить сотню бутылочек «Красной шапки».
      А кроме всего прочего, я был совершенно уверен, что это именно он так резво свалил на красной помойке с черными стеклами и без номеров.
      Остановившись рядом со своей машиной, я не торопился открывать дверь. Береженого Бог бережет, решил я и, достав из кармана трубку, набрал Костин номер.
      - Городской морг слушает, - ответил Костя.
      - Будешь так шутить, как раз там и окажешься, - сказал я недовольно. - Быстро приезжай на Васильевский. Я жду тебя около памятника Крузенштерну. И возьми свой чемоданчик, кто-то вертелся около моей машины.
      - Понял, - ответил Костя и отключился.
      Я убрал трубку и подумал, что неплохо было бы устроить Косте хороший втык. Честно говоря, с его появлением я стал чувствовать себя намного увереннее, но иногда его шутки принимали специфический оттенок, а я знал, что все произносимые слова в той или иной степени имеют силу заклинаний, так что…
      Так что было бы полезно вдолбить ему, чтобы он думал, прежде чем болтать языком. Выражаясь на блатном жаргоне, ему следовало следить за метлой или фильтровать базар.
      Недалеко от того места, где стояла моя «бомба», имелось уличное кафе, представлявшее из себя несколько зеленых пластиковых столиков под зелеными покосившимися зонтиками, на которых было написано «Бочкарев». Вокруг столиков стояли зеленые пластиковые стулья, и даже на расстоянии было видно, что сидеть на них - дело непростое.
      Я подошел к одному из столиков и, пошевелив рукой легкий ненадежный стул, осторожно опустился на него. Стул покосился, начал плавно ехать в сторону, но все же остановился, и я, наконец, смог расслабиться.
      За стойкой девушка лет сорока с запудренным бланшем под правым глазом зыркнула на меня и отвернулась. Поскольку я не собирался ничем травиться в этой уличной забегаловке, то тоже отвернулся и стал разглядывать стоявший у противоположного берега Невы огромный белый паром с заграничной надписью «Frie-drich Nietzsche», напоминавший обыкновенную многоэтажку с балконами.
      Не понимаю, что люди находят в морских круизах. Неужели приятно забраться на две недели в гостиницу и торчать там безвылазно? Да еще если она постоянно качается, а кроме того, где-нибудь на середине Балтийского моря может неожиданно булькнуть на дно. Не понимаю.
      Пьянствовать и трахаться можно с тем же успехом и на берегу, в сухопутных ресторанах кормят наверняка лучше. К тому же ты можешь в любой момент прервать этот так называемый отдых и заняться любым другим делом…
      Не понимаю.
      - Ради господа нашего Иисуса Христа подайте на хлеб, - послышалось у меня за спиной.
      Обернувшись и едва не сверзившись с неустойчивого стула, я увидел оборванную нищенку неопределенного возраста, которая тянула ко мне грязную руку, страдальчески заломив брови.
      Я смотрел на нее и молчал, ожидая, что будет дальше.
      - Дай вам Бог здоровья, благослови вас Господь, три дня ничего не ела, живу, чем добрые люди подадут, крыши над головой нет, не дайте погибнуть… - завела она привычную пластинку.
      - Пошли со мной, - прервал я ее.
      - Это куда еще? - подозрительно спросила побирушка, прервав причитания.
      - В булочную. Я тебе хлеба куплю.
      Страдание и скорбь тут же исчезли с ее лица, и она презрительно ответила:
      - Пошел ты на хер!
      Повернувшись ко мне спиной, она пошла в сторону сидевших на парапете парня с девушкой, бормоча себе под нос:
      - Умник, бля, в булочную, хлеба он мне купит, да я сама тебе…
      Что она там могла мне, я уже не расслышал, зато увидел, как парень, чувствуя себя благодетелем и красуясь перед своей девушкой, вынул из кармана мятый червонец и протянул его попрошайке. Та схватила купюру и, униженно кланяясь, спрятала ее в карман. Потом, устремив взгляд куда-то за мою спину, наверное, увидев там очередную жертву, еще раз прошла мимо меня, и тут из ее лохмотьев вывалился мобильник. Стукнувшись об асфальт, он развалился напополам.
      Громко выматерившись, нищенка резво нагнулась и подобрала половинки.
      Ловко соединив их вместе, она защелкнула корпус, потом набрала какой-то номер и поднесла трубку к уху. Послушав немножко, пробормотала «пора новый покупать», бросила на меня безразличный взгляд и, сунув трубку в карман, бодрой походкой пошла через дорогу.
      Я не смог удержаться и громко засмеялся.
      Нищенка, которая как раз была на середине проезжей части, обернулась, показала мне средний палец и крикнула молодым голосом:
      - Фак ю!
      Я веселился от души и совсем забыл, что стул, на котором сижу, мягко говоря, не совсем надежен. Он покачнулся, и я чуть не упал на спину. С трудом удержавшись на ногах, я в сердцах пнул стул ногой и обратился к буфетчице:
      - Ну что, блин, не можете стульев нормальных купить? Ждете, когда кто-нибудь шею себе сломает? А если это будет человек, который за это вашего хозяина раком поставит, а? Не думали об этом?
      Буфетчица равнодушно посмотрела на меня, потом отвела взгляд и сказала в пространство:
      - Вот вы с хозяином и разговаривайте. А я человек маленький.
      Я набрал воздуха, чтобы высказать ей все, что думаю по поводу таких хозяев и таких маленьких людей, но тут рядом с кафе остановился Костин «Вранглер».
      - Привет, тезка!
      - Привет, тезка!
      Иногда мы здоровались именно таким образом. Но чаще просто называли друг друга по имени, что было весьма приятно после многолетнего употребления моей блатной кликухи.
      Костя достал из чемоданчика небольшую плоскую коробочку, на которой было множество кнопок и индикаторов. Подсоединяя к ней короткую черную антенну сложной формы, он задумчиво рассуждал:
      - Ну, я надеюсь, твою телегу не заминировали, хотя и такое возможно. Скорее всего, просто установили радиомаяк, и теперь будут пасти тебя. Но мы это все изменим… Сейчас проверим, что у нас имеется, а потом изменим. Вот только узнать бы, кто это…
      - Вот именно, - вставил я, следя за его манипуляциями.
      Наконец прибор был готов, и Костя направил его на «БМВ».
      Тут же раздался тихий писк, и Костя удовлетворенно хмыкнул:
      - А что я говорил!
      И полез под задний бампер.
      Пошарив там, он выпрямился и показал мне маленькую радиоклипсу, держа ее двумя пальцами.
      - Какая гадость эта ваша заливная рыба, - сказал он с большим чувством.
      - Да, тут ты, конечно, прав, - поддержал я его, разглядывая радиомаяк, который должен был предательски сообщать кому-то о моих передвижениях.
      Тут за нашими спинами скрипнули тормоза, и, оглянувшись, я увидел, как из сильно подержанной светло-серой «БМВ-525» с темными облезлыми стеклами вылез какой-то хачик. Выпятив живот, он важно огляделся и, демонстративно вытащив брелок, нажал на кнопку. Его «БМВ» громко свистнула и мигнула фарами. Еще раз оглядевшись, он вразвалочку направился к зеленым зонтикам, и по выражению лица буфетчицы я понял, что именно он и является хозяином этих долбанных стульев.
      Внезапно мне в голову пришла оригинальная мысль.
      - Слушая, Костя, - сказал я, - а прицепи-ка эту хреновину на его помойку.
      Костя посмотрел вслед хозяину уличной разливухи и, судя по выражению его лица, тоже не испытал к нему симпатии.
      - Легко, - сказал он и, громко чертыхнувшись, бросил на землю отвертку, которая закатилась как раз под багажник хачиковской машины.
      Хозяин кафе оглянулся и, увидев, как Костя, разведя руки, идет к его телеге, под которую все еще катилась отвертка, отвернулся. Я не заметил, как Костя установил маяк. Но когда он вернулся ко мне, в его руках была только отвертка.
      - Поставил? - недоверчиво спросил я.
      - Обижаешь, начальник, - огорчился Костя.
      - Ладно, не щурься, просто я ничего не заметил.
      - Если бы ты заметил, - наставительно сказал Костя, - тогда мне - грош цена.
      - Согласен.
      - Так. Сейчас я на всякий случай проверю, нет ли там у тебя маленькой хорошенькой бомбочки, и можно отваливать.
      Он обошел мою машину вокруг, нагибаясь через каждые полметра, и, наконец, вернулся к тому месту, с которого начал.
      - Все чисто, - сказал он и, разобрав прибор, убрал его в чемоданчик, - можно уезжать. Ты сейчас куда?
      - Хочу братца с сестрицей навестить.
      - Дело хорошее.
      Костя посмотрел на хачика, беседовавшего с буфетчицей, и сказал:
      - Не исключено, что этого невинного сына гор или, наоборот, степей ждут большие неприятности. У него ведь тоже «БМВ», и тоже светлая. Соображаешь?
      - А как же! Да вот только десять минут назад я на его стуле чуть голову себе не разбил, так что теперь пусть он за меня пострадает. Заслужил.
      - Так-то оно так… Но ведь он может пострадать очень сильно.
      - Не волнует.
      - Ах, какой ты жестокий, - ужаснулся Костя. - А если его, бедного, завалят вместо тебя, ты как - будешь спать спокойно?
      - Очень спокойно. Как, впрочем, и ты.
      - Ах, какие мы бессердечные… Ладно, поехали отсюда.
      Мы уселись по машинам и поехали в разные стороны.
      Я - в Осельки, где жили Алена с Алешей, а Костя - к себе домой. У него, в отличие от меня, есть своя собственная квартира, в которой он живет, как все добропорядочные и законопослушные граждане. Но сдается мне, что недолго ему так жить осталось. Вот засветится он пару раз со мной в каких-нибудь веселых приключениях, глядишь, дело и до пластической хирургии дойдет. Мы уже говорили с ним об этом, и он отнесся к такой перспективе с философским спокойствием. Мне, говорит, все равно, какая у меня морда будет. Главное, чтобы человек был хороший.
      А человек он и в самом деле хороший.
      Всяко лучше меня, негодяя.

* * *

      Знахарь заметил хвост еще на проспекте Руставели.
      Новенький «Форд Фокус» ехал в сотне метров сзади с той же скоростью и в том же ряду. Ехал ровно, не отставал и не обгонял, послушно повторяя вслед за Знахарем все его маневры. Знахарь специально несколько раз делал вид, что хочет свернуть с трассы. Сначала - на проспекте Науки, потом на Северном, на Луначарского и, уже перед самым переездом, - на проспекте Просвещения. Он включал поворотник и перестраивался в крайний ряд. «Форд» делал то же самое, а когда Знахарь, не выключая мигалку, продолжал ехать прямо, водитель «Форда» в точности повторял его действия.
      Все это сильно смахивало на открытое наблюдение, целью которого является вовсе не слежка, а игра на нервах и провокация, и Знахарь никак не мог сообразить, что же нужно этому назойливому и не скрывающему своих действий преследователю.
      Перед переездом, после которого начинались дачно-колхозные места, образовалась небольшая пробка. Подъезжая к ней, Знахарь едва успел нажать на тормоз и увернуться от вынырнувшего откуда-то сзади большого квадратного джипа «Мерседес». Джип, вильнув, подставил Знахарю высокий черный зад и резко остановился. К счастью, скорость была невысока, и ничего неприятного не произошло. Но теперь «БМВ» Знахаря была зажата между «Мерседесом», стоявшим впереди, и подтянувшимся вплотную «Фордом». Обе машины были с затемненными стеклами, а у стоявшего сзади «Форда» тонированным было и лобовое стекло.
      Это совсем не понравилось попавшему в ловушку Знахарю, поэтому он правой рукой достал из «бардачка» «беретту» с глушителем, а левой вынул из нагрудного кармана телефон. Самое время было позвонить Косте. Но в трубке вместо знакомого сигнала слышались только хрип и треск, очень напоминавшие глушилку. Было похоже, что люди, преследовавшие Знахаря, подошли к делу всерьез.
      Чертыхнувшись, Знахарь бросил телефон на сиденье и стал наблюдать за задней дверью «Мерседеса». Никто не мог гарантировать, что сейчас из какой-нибудь незаметной дырочки или щелочки не вылетит пуля, направленная ему в голову. Правда, лобовое стекло выдерживало автоматную очередь, но, как говорится, береженого Бог бережет.
      Не обнаружив подозрительных отверстий в кузове и двери «Мерседеса», Знахарь несколько успокоился и посмотрел на стоявший сзади «Форд». Силуэт водителя еле просматривался сквозь затемненное стекло. Знахарь взял трубку и, включив ее, снова услышал только помехи. Он взглянул в зеркало, и ему показалось, что сидевший за рулем «Форда» человек смеется. Его плечи вздрагивали, а голова была повернута назад, по всей видимости, к тому, кто сидел на заднем сиденье. Теперь Знахарь был уверен в том, что не сможет связаться с Костей и рассчитывать остается только на себя.
      Шлагбаум поднялся, и стоявшие друг за другом машины медленно тронулись, переваливаясь через раздолбанный переезд. Знахарь двигался, зажатый между «Фордом» и «Мерседесом». Пока что не стоило даже дергаться. Но он был готов ко всему, а лежавшая на правом сиденье «беретта» напоминала о ему том, что жизнь быстротечна и полна неожиданностей.
      О том, чтобы ехать в сторону Осельков, где на конспиративной даче расслаблялись Братец с Сестричкой, не могло быть и речи. Наоборот, нужно было уводить преследователей в любую другую сторону, и Знахарь, прикинув возможные варианты, решил для начала попробовать просто оторваться от нежеланных попутчиков, а если не получится, то рвануть туда, где не так много народу, а там уж как выйдет.
      Переезд остался позади, и колонна стала двигаться побыстрее. Одновременно с этим увеличились дистанции между машинами, но встречные автомобили, двигавшиеся один за другим, не давали Знахарю шанса рвануть и обогнать «Мерседес». Скорость выросла до тридцати, затем до пятидесяти, и Знахарь решил все-таки попытать счастья. Но в тот момент, когда слева открылось свободное пространство, как бы приглашавшее совершить обгон, произошло нечто совсем неожиданное.
      Слева от «БМВ» вдруг появился грузовик «ГАЗ-59» с длинным деревянным кузовом, и в этом обшарпанном ящике то ли сидел, то ли стоял на коленях человек, который держал на плече гранатомет и, прищурив левый глаз, целился прямо в Знахаря. Это переходило рамки любых приличий, и Знахарь, резко повернув вправо, дал газу. Там было колхозное поле, совсем не предназначенное для того, чтобы по нему ездили дорогие заграничные автомобили, но выхода не было, и, сжав зубы, Знахарь успел только подумать, что нужно было пристегнуться.
      В тот момент, когда «БМВ» скакнула на кооперативную плантацию с какими-то неизвестными чахлыми посадками, гранатометчик нажал на спуск. В последний момент он машинально дернул рукой вслед за уходящей из прицельной рамки белой машиной, и граната угодила прямиком в один из столбов электропередачи, которые стояли вдоль дороги. Столб был деревянным и сильно подгнившим, поэтому от прямого попадания кумулятивной гранаты он переломился, как мокрая сигарета, и повалился на дорогу, что имело катастрофические последствия.
      Натянувшиеся провода потащили за собой другие гнилые столбы, и не менее десятка из них рухнули прямо на проезжую часть и на машины, двигавшиеся по ней. Проржавевшая проволока со скрипом и визгом рвалась и скручивалась кольцами, от которых во все стороны летели синие искры, испуганные водители давили на тормоза и вертели рули, машины сталкивались друг с другом, а гранатометчик удостоился особого приза, выданного ему господином Случаем.
      Одна из петель ржавого стального провода упала прямо ему на плечи, и для начала он задергался, как стареющий эстрадный певец, желающий заслужить симпатии молокососов, а потом, когда продолжавший движение грузовик натянул проволоку, его попросту перерезало пополам от шеи до под мышки. Половинки упали в кузов, и на асфальт сквозь щелястое дно хлынула кровь.
      Растерявшийся водитель «газона» нажал на тормоз, и тут же сзади в него врезался «Форд Фокус», который пытался отъехать левее, подальше от опасного электричества. Человек, управлявший «Фордом», не успел притормозить, и американская телега всеволожской сборки въехала прямо под кузов грузовика, упершись носом в задний мост. Крышу «Форда» снесло вместе с головами пассажиров аж по самые двери. Для них приключения окончились навсегда.
      Наконец на подстанции сработал автомат, и смертельно опасные провода, извивавшиеся между втыкавшимися друг в друга машинами, превратились в обычную проволоку. Все, кто мог врезаться в кого-нибудь другого, уже врезались, все остановилось, и настала тишина.
      Ошеломленные водители, ругаясь и стеная, начали вылезать из своих покалеченных машин, а в нескольких сотнях метров от места, где все это произошло, по кочковатому полю, подскакивая и кренясь на поворотах, в облаке пыли удалялись белая «БМВ» и гнавшийся за ней большой квадратный «Мерседес». Окна «Мерседеса» были открыты, из них торчали мотавшиеся во все стороны руки с пистолетами, и были слышны слабые хлопки выстрелов.
      Но тем, кто мог это слышать, было не до того. У них и своих проблем хватало.
      В этой аварии, которую показали в вечерних новостях, поучаствовало двадцать семь машин. Труп был всего один, но зато какой!
      Телевизионщики были довольны.

* * *

      Знахарь подскакивал на сиденье, как котенок, которого трясут в коробке из-под ботинок. Он уже несколько раз прикусил язык, и по подбородку стекала струйка крови. Сзади ревел мощным двигателем черный «Мерседес», а по бронированным кузову и стеклам белой «БМВ» время от времени резко щелкали пули.
      Впереди показалась наезженная колея, пересекавшая поле в непонятном направлении, и, не видя другого выхода, Знахарь направил машину в ту сторону. Оказавшись на относительно ровной дороге, «БМВ» стала вести себя гораздо лучше, и Знахарь добавил газу. Взлянув в скачущее зеркало, он увидел, что «Мерседес» повторил его маневр, и из-под всех его четырех колес взметнулись фонтаны земли. Мощный внедорожник приближался.
      Знахарь, с трудом удерживая машину на извилистой кочковатой дороге, заросшей сорняками, понятия не имел, что делать дальше. В таких условиях джип имел несомненные преимущества, и вскоре можно было ожидать неприятного удара бампером в багажник.
      Однако Верховный Распорядитель Турнира рассудил иначе, и впереди мелькнула серая полоска асфальта. До нее было не более сотни метров, и Знахарь поднажал, рискуя улететь в турнепс. Перед самой дорогой он резко затормозил, слегка подвернув руль, и машину выкинуло на асфальт как раз в нужной позиции. То есть - носом вдоль дороги.
      Тряска закончилась. Облегченно вздохнув, Знахарь вдавил железку в пол.
      Мощный двигатель, сработанный в цехах бывшей компании «Мессершмитт», взвыл, и «бомба» понеслась вперед. В зеркале было видно, что «Мерседес» повторил этот маневр и помчался следом. Но на асфальте приземистая «БМВ» имела очевидные преимущества перед высоким и гораздо менее устойчивым джипом, и у Знахаря появилась надежда уйти от преследователей.
      Гонка по извилистой однорядной дороге, рассекавшей колхозные угодья, проходила на стадии увеличения скорости. В голубом небе ярко светило солнце, птицы деловито летали над чахлыми злаками, взращенными ленивыми пьяными колхозниками, в траве копошилась всякая живность, а по узкой полоске асфальта неслись две железные букашки, управляемые безумцами. Эта милая картинка рассмешила Знахаря своей абсурдностью, и он, увеличив скорость до 130 километров в час, представил, как сидящий на облаке старенький Бог с бородой, как у гитариста из группы «ZZ Тор», грустно смотрит на дела своих возлюбленных чад и горестно качает умной головой.
      Водитель джипа тоже прибавил скорость и теперь, вписываясь в повороты, которые Знахарь на относительно легкой «БМВ» проходил спокойно, испытывал некоторые затруднения. Он вынужден был входить в управляемые заносы, тормозить двигателем, постоянно переключать передачи, в общем, выполнять нелегкую работу шоссейного гонщика, но, несмотря на все эти трудности, не отставал, и расстояние между машинами было не больше сотни метров.
      Знахарь нажал на педаль еще немножко, и услышал, как включился турбонаддув. Почувствовав, что его приятно вдавило в спинку сиденья, Знахарь взглянул на спидометр и увидел, что стрелка резво ползет к отметке 150. Бросив взгляд в зеркало, он порадовался тому, что заметно отставший «Мерседес» съехал на обочину, проходя поворот по малому радиусу. При этом он поднял тучу пыли и сбил столб с дорожным знаком, оповещавшим о том, что впереди предстоит ограничение скорости до 40 километров в час.
      Что ждет его там, впереди, за небольшим холмом, Знахарь не знал.
      А следовало бы.
      За поворотом стоял другой знак, предупреждавший о небольшом объезде длиной 200 метров, устроенном в связи с ремонтом проезжей части. Тут же стоял знак «25 км», сразу за ним «10 км», и дальше временная грунтовая дорога резко уходила в сторону и шла параллельно основной полосе прямо по полю. На ремонтируемом участке этого деревенского шоссе асфальт был снят и велась подготовка к укладке нового покрытия. Знахаря ждали впереди 200 метров неровно насыпанного щебня. И он летел на этот геморрой со скоростью под 150!
      Делать было нечего.
      Знахарь успел только поблагодарить себя за то, что пристегнулся, выехав с грунтовки на асфальт, и тут началось. Когда он влетел на щебенку, то почти оглох от грохота, с которым мелкие камни били в днище «БМВ». Скорость стала снижаться, и ему пришлось нажать на газ, чтобы не остановиться в щебне, задерживавшем машину не хуже тормозного парашюта. «БМВ» подпрыгивала, снова падала на брюхо, разбрасывая фонтаны щебня, и все же неслась вперед, хотя скорость и упала до 80 километров в час.
      Наконец засыпанный щебнем участок дороги кончился, и настала блаженная тишина. Спидометр показывал 55 километров в час. Знахарь снова дал газу, и тут из-за поворота выскочил очередной гонщик. Мощному и тяжелому джипу на щебенке было гораздо труднее, чем «БМВ». Фонтаны камней накрыли обочину дороги, колеса «Мерседеса» на четверть зарылись в слой щебня, его стало водить из стороны в сторону, и скорость резко упала. Только благодаря хорошей реакции водителя джип не перевернулся. Но даже она не смогла уберечь его от заноса, который вывел «Мерседес» прямо на стоящий на обочине дорожный каток, весивший около десяти тонн.
      Раздался громкий удар, одновременно с ним хруст, и джип, несшийся по гравию под сотню, мгновенно остановился. Он стал похож на черное вареное яйцо, брошенное в стенку. Передние колеса разошлись в стороны, как разведенные в жесте сожаления ладони, двигатель вылетел из моторного отсека и, кувыркаясь, укатился в поле, крыша сгорбилась, однако бронированные стекла выдержали и только потрескались. Все, что было внутри, так там и осталось.
      Знахарь уже успел отъехать метров на двести, но, увидев в зеркале, что произошло с джипом, резко сбросил скорость и через несколько секунд остановил машину. Неторопливо открыв дверь, он вышел на шершавый неровный асфальт и с удовольствием потянулся. Не сводя взгляда с разбитого вдребезги «Мерседеса», неподвижно уткнувшегося в большой и тяжелый дорожный каток, он достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил.
      Так он стоял несколько минут, жадно затягиваясь и выжидательно глядя на потерпевший крушение джип. Сигаретный дым медленно уплывал в небо, вокруг трещали кузнечики и вообще стояла нормальная августовская благодать. Наконец Знахарь докурил сигарету и, бросив окурок на дорогу, тщательно растоптал его. Потом сел за руль и, включив задний ход, начал медленно приближаться к разбитому джипу.
      Остановившись на границе, отделявшей асфальт от неровно насыпанного щебня, Знахарь взял в правую руку «беретту» и вышел из машины. Пройдя по хрустевшей под ногами щебенке, он подошел к перекосившейся водительской двери «Мерседеса» и осторожно потянул ее. Дверь скрипнула, но не открылась. Тогда он дернул посильнее, и она распахнулась с протяжным скрежетом.
      Знахарь был вынужден отскочить в сторону, потому что прямо ему под ноги вывалился изуродованный труп водителя. Вместо головы у него было неприятное кровавое месиво, в котором угадывались серые мозги, голубоватые осколки черепа и клочья темных волос.
      На просторной «торпеде» вповалку теснились еще три трупа, и все они выглядели не лучше. Понятное дело, если машина на скорости больше ста километров в час врезается в неподвижное препятствие, то все, что имеется в салоне, летит в лобовое стекло. А эти ребята даже не удосужились пристегнуться, хотя это вряд ли помогло бы. Знахарь вздохнул. Ему так хотелось задать преследователям несколько интересных вопросов, но теперь никто из этих людей не мог на них ответить. Жаль, конечно, но что поделаешь, подумал он, и повернулся к «Мерседесу» спиной.
      Вдалеке послышался слабый шум мотора, и, приглядевшись, Знахарь различил примерно в километре от места событий какую-то машину, медленно двигавшуюся в его сторону по той самой дороге, где только что происходила смертельная гонка. Через несколько минут эта машина должна была оказаться здесь, и поэтому настала пора уезжать.
      Вздохнув еще раз, Знахарь быстро пошел к «БМВ». Сев за руль, он бросил взгляд в зеркало и, убедившись, что приближавшаяся машина все еще далеко, нажал на газ. Теперь оставалось нарезать несколько кругов по окрестностям и, убедившись, что никакого хвоста нет, смело направляться в Осельки.
      Алена и Алеша ждали его, и Знахарь знал это. Он уже успел привязаться к этим молодым и чистым ребятам, и ему было наплевать, соответствует ли это каким-то там воровским понятиям. У него давно уже были свои собственные понятия о жизни, и никто не смог бы убедить его в том, что они неверны.
      Знахаря не беспокоило то, что он был неправильным вором в законе.
      Он хотел быть правильным человеком.

* * *

      В номере гостиницы «Чингисхан» было прохладно и тихо, хотя за тонированными стеклами больших окон, выходивших на парк Мусы Джалиля, стояла ужасная жара. Солнце, уже спускавшееся к горизонту, старательно выжигало окрестности, однако нас с Костей это совершенно не беспокоило. Мы сидели в дорогих апартаментах для вип-персон и глушили пиво. Крабов здесь не нашлось, и Костя был недоволен сервисом. Пожалев его, я дал денег коридорному, и тот пообещал сгонять в какой-то из местных дорогих кабаков, где этот деликатес должен быть наверняка.
      Костя сидел в глубоком кресле перед телевизором и увлеченно смотрел передачу, в которой рассказывалось о методах работы американских спецслужб, а также о том, как двое наших спецов стажировались у них на базе в течение шести месяцев. Спецы были тупые и патриотичные, и на их рожах отчетливо читалось мнение, что все эти американские игры в шпионов не для настоящих мужчин.
      Костя громко выругался и сказал:
      - Вот козлы! Этого, слева, я знаю. Он, конечно, парень неслабый, но мечтает примерно о том же, что и покойный генерал Губанов. Он, сука, как только представится возможность, обязательно постарается выщемить побольше денег из своей работы. Но, будем надеяться, его кто-нибудь грохнет.
      Я посмотрел на экран и увидел обычное рыло, которое могло с равным успехом принадлежать хоть бандиту, хоть менту.
      - Может, его и грохнут, - сказал я, попивая пивко, - но ты только представь себе, сколько дерьма он успеет наворотить до этого.
      - Да… - невесело согласился Костя, - это точно. Вот поэтому я от них и ушел. А ведь когда-то мечтал быть этаким Бэтменом, который гасит злодеев… Да я и сейчас об этом мечтаю.
      И он, улыбнувшись, посмотрел на меня.
      Я кивнул, и Костя снова уставился на экран.
      А я, открыв очередную бутылочку «Грольша», откинулся на заваленную разнокалиберными валиками просторную оттоманку и задумался.
      Позавчера, когда я приехал, наконец, к Алене с Алешей, они встретили меня как родного папу. Я аж чуть не прослезился. Меня сопроводили в баньку, где Алеша как следует отходил меня веником, а затем усадили за деревянный стол, врытый под яблоней, и стали накачивать ароматным чаем с разными душистыми приправами.
      Алена уже сняла с руки повязку, и я не мог без боли смотреть на ее левый мизинец, который стал короче на две фаланги. Но, похоже, ее саму это уже не очень беспокоило. Во всяком случае, она вела себя так, будто все в порядке, и, наверное, была права. Подумаешь - маленький кусочек тела! Она ведь не собиралась стать арфисткой, поэтому такая потеря не должна быть для нее трагедией. А для того человека, который когда-нибудь полюбит ее, это не будет иметь никакого значения. А если будет, то, значит, он ее недостоин, и я лично дам ему пинка под зад и доходчиво растолкую, в чем он не прав.
      Алеша в последнее время не отходил от компьютера, который я ему подарил, и вроде делал успехи в его освоении. Причем, что было особенно приятно, его совершенно не интересовали компьютерные игры. Ни стрелялки-бродилки, ни стратегии с квестами. Большей частью он сидел в Интернете и качал оттуда научную и философскую информацию. Однажды он залез на какой-то чат, так его чуть не стошнило от тупости тех, кто там чирикал, и теперь он, похоже, понял, зачем на самом деле существует компьютер.
      Умный мальчик. Мне даже пришла в голову мысль, что неплохо было бы отправить его в Кембридж или в Оксфорд, и я загорелся этой идеей, но Алеша охладил мой пыл, сказав, что для начала не помешало бы освоить курс обычной средней школы. И он, конечно же, был прав. В общине его научили читать, писать и считать, но не более того. Так что со всякими Йелями и Сорбоннами придется повременить.
      В общем, в моей семье, а я не воспринимал Братца с Сестрицей иначе, все было в порядке. Пока что мне удавалось не светиться где не надо, и всякие Стилеты с Дядями Пашами были далеко и не напоминали о своем существовании. Менты тоже не беспокоили. Паспорт на имя Берзина работал исправно, о чем свидетельстовал беспроблемный полет в Амстердам и обратно, а также равнодушие гаишников, пару раз останавливавших меня со своим идиотским вопросом:
      - Сержант Пердодрищенко. Проверочка документиков.
      Я, не глядя на поганого мусора, совал ему через приоткрытое стекло права и через полминуты спокойно ехал дальше.
      Пока все было в порядке.
      Но, как научила меня жизнь, все проходит. И мой покой, скорее всего, мне только снился. Во-первых, мне предстояли оч-чень щекотливые дела с этой белокурой бестией Генрихом Мюллером, а во-вторых - было бы глупо надеяться на то, что воры, которых я в очередной раз кинул через колено, забыли обо мне.
      Да и у федералов память хорошая, так что расслабляться не следовало.
      И вообще, кому же это понадобилось стрелять в бедного несчастного Знахаря из гранатомета? Вот этого я не понимал. Это никак не влезало в мою многострадальную голову.
      Причем все было организовано как следует. Три машины, взявшие меня в коробочку, были тайной за семью печатями.
      На воров не похоже. Им мои деньги, конечно, нужны, так что они наверняка будут меня ловить и пытать, но какими бы уродами ни были Саша Сухумский, Дядя Паша и Стилет, они не такие дураки, чтобы убивать курицу, несущую золотые яйца. А если бы они еще узнали про мои новые сокровища…
      О- о-о… Я даже представить себе не могу, что бы тогда началось.
      Ладно. Это - не воры.
      Поехали дальше.
      Федералы?
      Вряд ли. Если бы они решили избавиться от такого геморроя, как я, то, вычислив Знахаря, просто и без затей грохнули бы его. И все дела.
      Тогда кто?
      И вот когда я начинал думать об этом, то чувствовал себя висящим в глупой и никчемной пустоте, где нет ничего, никакой черной кошки и даже никакой комнаты, в которой она могла бы быть.
      Воины Аллаха?
      Возможно, но очень маловероятно.
      Во- первых, в джипе все были европейцами, а во-вторых, если они знают что-то о сокровищах мурзы, тогда я, как и ворам, нужен им живой и невредимый.
      Не понимаю. Не понимаю…
      Взглянув в окно, я увидел пыльный закат, не имевший ничего общего с фантастической картиной волнующегося океана, в который садится огромное красное солнце. То незабываемое зрелище, которое я в свое время наблюдал с кормы белоснежного холодильника «Нестор Махно», навсегда запало мне в душу, и всякие другие закаты теперь только огорчали меня своим несовершенством и малым масштабом. Ладно, морской волк, будь доволен тем, что видишь. Аллах велик, и ты должен радоваться любой картине, которую он тебе показывает в своей безграничной милости. Так говорил Надир-шах. К счастью, он больше ничего не скажет.
      Я посмотрел на Костю, который уже вырубился в кресле перед телевизором, и почувствовал, что меня тоже клонит в сон. Завтра предстояло ехать в пещеру и как следует разобраться с моими новыми сокровищами, взять кое-что для Мюллера, а заодно и поискать, нет ли какого-нибудь способа открывать пещеру изнутри. Находиться там, помня о том, что вход может закрыться раз и навсегда, не очень-то приятно.
      Правда, мы с Костей приготовили кое-какие технические средства, которые должны обезопасить нас от неприятных неожиданностей. Это был портативный двадцатипятитонный шведский домкрат особой конструкции, который используется при вскрытии завалов, и простая, но надежная и прочная стальная подпорка, изготовленная по моему чертежу на местной станции «Вольво». Сначала директор станции, маленький сытый татарин с лысиной и брюшком, стал морщить жопу и говорить о престиже фирмы, но, когда я положил перед ним пятьсот долларов, тут же заткнулся и вызвал по селектору механика Шахмаметьева и сварщика Нигматуллина. Он отдал им чертеж и повертел в воздухе зеленой соткой. Работяги схватили бумажку и умчались выполнять заказ. Остальные четыреста долларов директор автосервиса положил себе в карман.
      Обычное дело.
      Что касается Кости, пускавшего в кресле пузыри, то я решил посвятить его в тайну пещеры вот по какой причине: я понимал, что мне одному не потянуть это дело. Не имея помощника, я был бы вынужден сильно рисковать, находясь в пещере. Если, не дай Бог, я попаду в ловушку, меня никто не спасет. А кроме этого, я представил себе, как прошу его остаться за кустиками, пока я открываю ее, и… И все прочее. Это попахивало идиотизмом и совсем мне не нравилось.
      А насчет того, как открыть пещеру вдвоем, то Костя, которому я объяснил принцип работы противовесов, мигом придумал надежный и безотказный способ. Для этого мы еще в Питере изготовили четыре пары двойных сумок, которые должны были заполняться песком и вешаться на торчавшие из скалы каменные пальцы наподобие того, как на спину лошади вешаются вьючные мешки.
      Так что - приехали, набрали в сумки песочку и повесили их на рычаги. Пещера открылась, и - добро пожаловать. Сезам, так сказать, отворился. Потом сняли груз, песочек высыпали, пустые сумки свернули и отвалили.
      Надежно и просто.
      Да. Я ни минуты не жалел о том, что рассказал Косте о тайне входа в пещеру. И, более того, даже почувствовал некоторое облегчение. Возможно, оттого, что теперь тяжесть этой тайны лежала не на мне одном.
      Да и вообще - если не доверять никому, то в конце концов останешься один.
      Совсем один.
      Я зевнул и пошел принять душ перед сном. Проходя мимо Кости, я толкнул его в плечо и сказал: - Сударь, а вы не желаете перебраться в койку и спать по-человечески?

* * *

      Я стоял по колено в теплой мутной воде и не мог поверить глазам.
      Вдоль берега торчали три ряда свежеоструганных столбов, и на них была натянута колючая проволока. Во внутреннем ряду проволока крепилась на фарфоровых изоляторах, а через каждые пятьдесят метров внутри ограды торчали вышки вроде тех, которые украшают любое не столь отдаленное место.
      Первой возникла безумная мысль, что теперь здесь будут париться зеки.
      Но, когда я увидел многочисленные таблички с надписями «Стой. Запретная зона. Токсичные отходы», а также «Министерство атомной промышленности», бредовая идея насчет зоны отпала сама собой.
      Но при чем тут какие-то токсичные отходы?
      Какое, на хрен, министерство, какая, к черту, атомная промышленность?
      Что значит - «стой»?
      Неужели за те три недели, пока я отсутствовал, в верхах что-то решили, и все мои планы рухнули?
      Я представил себе, как полупьяный Вася-экскаваторщик крушит могучим ковшом скалу, а оттуда вдруг водопадом начинают сыпаться золото и бриллианты.
      Бред какой-то. Прямо как в «Двенадцати стульях». Для полного соответствия нужно, чтобы Костя хватил меня по горлу ржавой бритвой.
      Нет, этого не может быть.