МЕСТЬ И ЗАКОН

      Лина медленно шла по Александровскому парку и грустно думала о вчерашнем суде, который на самом деле оказался гнусной пародией.
      Адвокат, похожий на жуликоватого директора комиссионного магазина; прокурор, изображавший строгость и твердость; злобная баба в кресле председателя суда; самоуверенный бандит, которому, похоже, заранее был известен исход дела; какие-то чужие люди в зале, с нездоровым любопытством наблюдавшие за ходом процесса, - все это вызывало у Лины чувство брезгливости и гадливости.
      Когда суд только начался, когда прозвучала торжественная фраза: "Встать, суд идет", Лина еще наивно надеялась на торжество справедливости, на то, что Червонец получит по заслугам. Но с каждым вопросом прокурора или судьи, с каждым выступлением очередного свидетеля перед ней все больше открывалась истинная суть происходившего. Это был просто спектакль, организаторы которого даже не позаботились о том, чтобы действие выглядело пристойно и правдоподобно.
      Убийца, сидевший за решеткой, халтурно сваренной из арматурных прутьев, выйдет на свободу и продолжит заниматься своими грязными и страшными делами… И, возможно, убьет еще не одного человека… И все ему сойдет с рук, и он будет ходить, дышать, видеть небо, до которого ему нет никакого дела, а Максим, ее Максим…
      Лину передернуло, и она подняла голову, сдерживая слезы.
      Вокруг нее была жизнь.
      Чирикали шустрые воробьи, на скамейке сидела молодая парочка с бутылками пива в руках, по Кронверкскому, лязгая колесами на стыках, медленно тащился трамвай номер шесть, толстые мощные деревья тихо шевелили узловатыми руками…
      В общем - вокруг была жизнь.
      И Лина поняла, что в этой прекрасной жизни нет места для такого подонка, как этот Червонец. В ее мире, в личном мире Акулины Голубицкой его не должно было быть.
      Отомстить… Убить…
      Лина услышала визг тормозов и, посмотрев в сторону звука, застала как раз тот момент, когда несшийся по Кронверкскому "Москвич 412" врезался в "Мерседес", медленно выезжавший из парка.
      Из "Мерседеса", вопреки воспетой в анекдотах традиции, выскочил суетливый лысый тип небольшого роста и начал бегать вокруг своей слегка раненной машины.
      Водитель "Москвича", здоровый лоб, насмешливо посмотрел на него и, достав трубку, стал куда-то звонить.
      "Все перевернулось, все наоборот", - подумала Лина и, свернув с дорожки, пошла к тому самому выходу из парка, где только что произошла авария. Проходя мимо столкнувшихся машин, она услышала, как здоровяк лениво говорил в трубку:
      - …Да какой-то лох на "Мерине". А что, купит мою помойку, и все дела. А я себе другую куплю.
      Потом он добродушно засмеялся и сказал:
      - У этого - хватит. Правда, судя по лысине, жаба у него - будь здоров, но это ничего. Уговорим.
      Пропустив медленно тащившийся трамвай, Лина, бдительно посматривая по сторонам, перешла Кронверкский и вошла в одну из узких улочек, отходивших от него. В ее голове крутилась одна мысль - отомстить.
      Вчерашний суд показал, что закон ей не поможет, и такой закон Лине был не нужен. Значит, оставалась только месть.
      Месть… Она убьет Червонца. Она еще не знает, как это сделает, но сделает обязательно, иначе не сможет жить спокойно.
      Подумав так, Лина почувствовала себя легко.
      Только что принятое решение снимало всякую неуверенность, и теперь она знала, что ей предстоит сделать.
      "Я убью его".
      С этой мыслью Лина шагнула в подворотню и направилась в глубь двора, где, пройдя сквозь сломанную стену, можно было оказаться на территории стройки, а дальше, за постоянно распахнутыми железными воротами, был двор, выходивший на соседнюю улицу.
      Она часто пользовалась этим проходом, и в который уже раз прочитала знакомую надпись, сделанную аэрозольным маркером.
      Надпись гласила:
      "Кислое - ништяк!"
      Лина понимала, что кислое - иногда действительно ништяк. Например - лимон или клюква. Однако в этой надписи был какой-то скрытый от нее тайный смысл, и она в который уже раз подумала о том, что нужно бы спросить у кого-нибудь, что же это за таинственное "кислое".
      И, как всегда, уже через десяток шагов забыла об этом.
      Войдя на стройку, Лина замедлила шаг и, внимательно глядя под ноги, стала осторожно пробираться между кучами строительного мусора. Она так увлеклась этим ответственным делом, что вздрогнула, когда за ее спиной вдруг раздался резкий и неприятный женский голос:
      - Слышь, красотка, погоди-ка!
      Лина резко остановилась и обернулась.
      В десяти метрах от нее стояла, подбоченившись, та самая девица, которая в зале суда бросала на Лину недобрые взгляды. Подружка Червонца. На этот раз в ее глазах было нечто другое, а именно - торжество и уверенность. Сердце Лины заколотилось… Неужели эта девица следила за ней? Но откуда она знает о планах Лины… Не могла же она прочитать ее мысли?
      Наверное, страх отразился на лице Лины, потому что подружка Червонца, а это была именно она, криво усмехнулась и сделал шаг вперед. Лина хотела убежать, но страх парализовал ее. Глядя на Лину, как удав на кролика, Бастинда медленно приближалась к ней.
      - Ну что, сучка гладкая, - сказала Бастинда, подойдя вплотную к своей жертве, - ты думаешь, я не видела, как ты пялилась на моего Червонца?
      Лина испуганно смотрела на нее, широко раскрыв глаза, и не могла выдавить ни слова.
      - Баба, она сердцем чует, - продолжила подружка Червонца, - вот и я чую, что ты, гнида рыжая, задумала какой-то косяк. А чтобы ты даже и думать об этом не могла, я тебя немного поучу.
      И Бастинда вдруг сильно ударила Лину кулаком прямо в грудь. Та пошатнулась и попыталась закрыться руками. По ее лицу потекли слезы.
      - Это тебе, чтобы сиськи берегла, - прокомментировала Бастинда свое действие, - а это для разнообразия.
      И она ударила Лину в живот.
      Согнувшись от боли, Лина схватилась обеими руками за живот. Ее ноги подкосились, и она рухнула на колени. Девушка затравленно огляделась в поисках пути к бегству. Надо что-то делать, надо как-то спасаться, иначе эта жуткая тетка сейчас убьет ее… Лина с трудом перевела дыхание и вдруг заметила лежавший прямо перед ней на земле метровый кусок толстой рифленой арматуры.
      В это время Бастинда, достав сигареты, закурила и, глядя сверху вниз на Лину, сказала:
      - Боишься, милашка? Правильно делаешь, - и она глубоко затянулась. - Сейчас я тебя прикончу.
      Лина, лихорадочно обдумывавшая пути к спасению, поняла, что у нее есть только один шанс. Дрожащими руками она схватила арматурину и, словно шпагой, ткнула ржавой увесистой железякой в лицо Бастинды.
      Удар, а точнее - укол пришелся прямо в глаз, и Бастинда, выронив сигарету, с хриплым воплем схватилась за лицо. Она сделала несколько шагов назад, повернулась и бросилась наутек.
      Но убежала она недалеко.
      Из-за угла дома, подскакивая на кочках и обломках кирпичей, выскочил заляпанный раствором грузовик. За его рулем сидел Женька Мякишев, который возил на стройку стройматериалы и портвейн. Зажав в зубах "беломорину", он лихо вертел баранку, объезжая крупные препятствия - такие, как бытовка, стена дома или экскаватор. Более мелких деталей пейзажа он просто не замечал.
      Не заметил он и Бастинду, которая, выскочив из-за угла, споткнулась и упала прямо под колеса. Грузовик этого тоже не заметил, подскочив не больше, чем на обычном кирпиче. А Женька в этот момент увидел стоявшую на коленях рыжую девицу с железкой в руке и, высунувшись из кабины, прокричал:
      - Привет, красотка! Стройку грабим?
      Поднимая клубы пыли и подскакивая, грузовик промчался по территории стройки и, попав в ворота с первого раза, скрылся.
      Народ требовал портвейна, и Женька спешил в магазин.
      Выронив арматурину, Лина оцепенело смотрела на то, что еще секунду назад было живой Бастиндой.
      Споткнувшись, боевая подруга бандита Червонца взмахнула руками и полетела головой вперед. В тот же миг, когда она врезалась лицом в замусоренную землю, на ее голову с ходу наехало левое переднее колесо грузовика. Череп Бастинды треснул. При виде этого Лину затошнило, и все, что было у нее в желудке, тут же оказалось на земле. Вытирая губы и кашляя, она никак не могла оторвать глаз от окровавленного трупа.
 
В это время из-за недостроенной стены послышался дикий крик:
- Вира, еб твою мать!
Заскрежетало какое-то железо, и Лина, вздрогнув, огляделась.
Все было точно так же, как и две минуты назад, когда эта страшная мускулистая баба окликнула ее. Двор, похожий на сталинградские руины, был пуст, и Лина поняла, что ей пора уходить, причем уходить немедленно. Взглянув еще раз на мертвую Бастинду, она глубоко вздохнула, отряхнулась и заставила себя быстро идти в ту сторону, куда она шла до этих ужасных событий.
 
      Выйдя на ярко освещенную солнцем улицу, она оглядела себя и, убедившись, что внешне с ней все более-менее в порядке, направилась в сторону Большого проспекта.

ГЕРОИНОВЫЕ СТРАДАНИЯ

      В одном из домов города Кливленда, штат Огайо, Соединенные Штаты Америки, в обычной четырехкомнатной квартире перед телевизором сидела пожилая женщина.
      Елена Генриховна, мать Акулины, сидела на диване и смотрела по Русскому каналу третью серию знаменитого сериала "Место встречи изменить нельзя".
      Павел Афанасьевич, ее муж и отец Акулины и Аркадия, был в командировке.
      Работая курьером в небольшой оптово-розничной конторе, принадлежавшей удачливому русскому эмигранту, он часто бывал в разъездах, и Елена Генриховна оставалась с Аркадием одна.
      Исцеление Аркадия от наркотической зависимости проходило через пень-колоду, потому что американские специалисты сочли возможным не помещать его в стационар, а лечить амбулаторно, и теперь происходило что-то непонятное.
      Пнем Аркадий посещал клинику, где ему делали уколы, проводили психотерапию и прочие, по мнению Павла Афанасьевича, шарлатанские процедуры, а вечером шлялся неизвестно где и с кем. Возвращаясь домой за полночь, он сразу прошмыгивал в свою комнату и запирался в ней.
      Ночью Елена Генриховна слышала, как он гремит на кухне кастрюлями, и ее материнское сердце несколько успокаивалось. Сыночек голоден, а значит - не под воздействием наркотиков.
      Это нелепое представление о наркомании появилось у нее еще в России после случайного разговора с соседкой по лестничной площадке. Понизив голос, Виолетта Марковна доверительно сказала тогда:
      - Вы, Леночка, смотрите - если Аркаша голоден, если он ест, значит - он не под наркотиками. Наркоманы - они, знаете ли, не нуждаются в пище. Поэтому они такие худые. А если ест - значит, все в порядке.
      Нетех пор любящая, но не очень умная мать бдительно следила за тем, как питается ее непутевый сын. Она сама любовно называла его непутевым, не желая видеть того, что на самом деле Аркадий давно уже превратился в законченного подонка, место которому в лучшем случае - в больнице тюремного типа.
      Она винила во всем общество, улицу, школу, правительство, милицию, но суть дела от этого не менялась. Павел Афанасьевич, который относился к Аркадию совсем иначе, сказал ей однажды:
      - Лена, ты не понимаешь, что происходит. Твой любимчик Аркаша смертельно болен. Но если за дело не взяться серьезно, то есть - если не изолировать его от общества, в котором он может доставать наркотики, то скоро ему придет конец.
      Елена Генриховна тут же заплакала и сказала, шмыгая носом:
      - Я всегда знала, что ты не любишь Аркашу. Ты заботишься только о Лине, а на сына тебе наплевать.
      И она была совершенно права.
      В их семье сложилось так, что всю родительскую любовь, все внимание Павел Афанасьевич действительно отдавал одной только Лине, но справедливости ради следует заметить, что точно такое же положение было и с Аркадием.
      Только наоборот.
      Елена Генриховна лелеяла и пестовала его, оставив заботы о Лине Павлу Афанасьевичу. И получалось, что у отца была дочь, а у матери - сын.
      Увидев слезы на лице жены, Павел Афанасьевич поморщился и сказал:
      - И нечего нюни разводить. Точно тебе говорю - если его не посадят, быть беде. А вообще - можно считать, что беда уже случилась. Если человек болен чумой - он обречен смерти.
      Эту фразу он вычитал в какой-то книге, и теперь представился случай удачно ввернуть ее в серьезный разговор.
      - Смерти? - Елена Генриховна подняла на мужа испуганные глаза. - Да что ты такое говоришь, Павлик?
      - Да, обречен, - сурово кивнул Павел Афанасьевич.
      Елена Генриховна вскочила с дивана и, выбежав в другую комнату, громко хлопнула дверью.
      Этот разговор произошел несколько дней назад, и в тот же вечер Павел Афанасьевич уехал в Детройт с образцами товаров. Вернуться он должен был завтра, а сейчас Елена Генриховна сидела на диване, поджав ноги, и смотрела, как на экране телевизора Глеб Жеглов и Володя Шарапов гонялись за коварным и неуловимым Фоксом.
      На часах была половина девятого вечера.
      В это время Аркадий Голубицкий-Гессер, среди американских корешей - просто Арчи Гессер, брел по пустой сумеречной улице, и в его голове резко сменяя друг друга, металась одна-единственная мысль - где взять денег на дозу? Чарли Мясник, у которого он обычно покупал или брал в долг героин, на этот раз наверняка откажет, потому что Аркадий и так уже задолжал ему кучу денег. Мать не даст ни цента, опять начнет причитать и ныть, хотя у нее точно есть, Аркадий знал это. Да, есть… Она каждый месяц откладывает хотя бы по сто долларов… Ему бы хватило уколоться… а чертова родительница не дает… надо что-то делать… заставить ее… или еще лучше… улучить момент, когда она выйдет из дома, и залезть в заветную шкатулку…
      Обрывки мыслей роились в его голове, планы, как развести мать на деньги… но на это нужно время… а доза нужна прямо сейчас… пусть они возьмут из дома, что хотят… только дадут вмазаться… Мать, наверное, в магазине, покупает жратву… И Аркадий поспешил к Мяснику…
      Фильм про Шарапова уже закончился, и Елена Генриховна гладила белье, тихо и грустно напевая "Марш энтузиастов".
      В прихожей послышался звук поворачивающегося в замке ключа, и Елена Генриховна облегченно вздохнула - сын сегодня пришел рано, значит, не болтается там с местными наркоманами. Нужно бы покормить его…
      Дверь в комнату распахнулась, но на пороге показался не Аркадий. Это были двое незнакомых мускулистых парней - негр и белый. Они переглянулись, и негр сказал:
      - Этот придурок сказал, что дома никого нет.
      - А тебе не все равно? - загоготал белый. - Так даже лучше, можно поразвлечься. - И он с плотоядной ухмылкой шагнул к Елене Генриховне…

***

      Клинт Чэпмен служил в полиции первую неделю, и ему повезло попасть в напарники к детективу Луису Гардьера по прозвищу Тихий Ужас. Скромный, богобоязненный креол был подвержен внезапным приступам ярости, которых боялись самые отъявленные мерзавцы.
      - Так-так, - сказал в тот день Луис Тихий Ужас, оглядев с головы до ног нового напарника.
      Двухметровая фигура Клинта Чэпмена ни почтения, ни страха не вызывала. Особенно нелепо выглядел чемоданчик ноутбука в его руке.
      - Это у тебя что - ночная пижама, зубная щетка и смена белья?
      - Это ноутбук, сэр!
      - Угу, ноутбук. Записная книжка, стало быть. Хорошо, а значок ты уже получил?
      - Так точно! - Чэпмен протянул полицейский значок Луису.
      Тихий Ужас внимательно изучил полицейский значок напарника, даже поскреб его ногтем, а потом сунул в карман.
      - Правило номер один, мистер Чэпмен: никому и никогда не давайте в руки свой значок. Повторяю: никому и никогда. Если ты проживешь много лет, то отдашь его своему лейтенанту, когда будешь уходить на пенсию.
      - Да, но…
      - Правило номер два. Заведи себе записную книжку размером поменьше, чтобы помещалась в заднем кармане брюк. А еще лучше - держи все в голове, тогда ее точно не украдут.
      - Сейчас век компьютеризации. Я думаю, что…
      Луис Тихий Ужас подошел к окну полицейского участка и выглянул на улицу.
      - О черт, что он делает! Клинт, быстренько, догони вон того типа!
      Чэпмен метнулся к окну, чтобы посмотреть на того типа, потом к двери, потом вернулся назад, чтобы положить ноутбук, и снова побежал к двери, на ходу доставая пистолет.
      - Поздно, братишка, поздно! Он уже у канадской границы! А ты говоришь, век компьютеров!
      Это был первый день службы Клинта Чэпмена.
      На третий день полицейской службы Клинта Чэпмена случилось самое страшное - на их участке убили женщину.
      Позвонил сын убитой и дрожащим голосом, путая русские и английские слова, сообщил о преступлении. Он был сильно взволнован, заикался и часто повторял слово "fuck" и еще какие-то русские выражения, по-видимому, означавшие то же самое.
      - Ну что, поздравляю с первым жмуриком, Чэпмен, - сказал Тихий Ужас, ловко собирая револьвер.
      Как и положено крутому копу, он все свободное время проводил за чисткой и смазыванием табельного оружия. От этого его "Магнум" приобрел благородный потертый вид и выглядел именно так, как должен выглядеть надежный, неоднократно проверенный в деле револьвер.
      - И не забудь свой чемоданчик, может пригодиться! - добавил он.
      В свободное время Клинт Чэпмен заносил в память своего компьютера все, что мог найти в полицейской базе данных о жителях своего участка. Не только о тех, кто когда-либо нарушал закон, но и обо всех, кто имел вэлфер, медикейд, платил налоги и водил автомобиль, то есть о всех людях, достигших двадцати одного года. И теперь Тихий Ужас смотрел на ноутбук с уважением, хотя и продолжал считать, что простая бумажная записная книжка, засунутая в задний карман форменных брюк, все-таки надежнее.
      - Ну что, собрался? - спросил Тихий Ужас, засовывая "Магнум" в кобуру.
      - Ага, - ответил Чэпмен и захлопнул ноутбук.
      Они уселись в полицейскую машину с расколотой мигалкой и лысыми колесами и поехали к русскому.
      Подъехав к дому, из которого поступил вызов, они увидели какого-то парня в куртке с заклепками и цепями, который, скорчившись, сидел на поребрике у входной двери и нервно курил. Сигарета в его руке дрожала, и пепел сыпался на колени потертых джинсов.
      - Привет, - ласково сказал Тихий Ужас, - это ты вызывал полицию?
      Парень кивнул, выронил сигарету и закрыл лицо руками, его плечи начали подрагивать.
      - Ясно, - сказал Луис Тихий Ужас, - ты, напарник, останешься здесь и поговоришь с парнем, у тебя это неплохо получается, а я поднимусь в квартиру, погляжу - что да как.
      Чэпмен кивнул и с облегчением вздохнул - его не радовала встреча с окровавленным трупом. Это было первое убийство в его полицейской практике, и он боялся, что Тихий Ужас увидит его волнение.
      - Как тебя зовут, парень? - спросил Чэпмен, проводив взглядом скрывшегося в подъезде Луиса.
      Парень вытер рукой нос и что-то невнятно ответил.
      - Ты знаешь, я не понял, - дружелюбно сказал Чэпмен, - попробуй повторить, а?
      Парень еще раз вытер нос, потом достал несвежий платок и высморкался.
      Чэпмен, увидев его платок, инстинктивно поморщился.
      - Аркадий Гессер.
      - Чей труп ты обнаружил?
      - Это моя мама… Это ее убили… - парень опять собрался заплакать.
      - Вот этого не надо, - строго сказал Чэпмен. - У нас еще много работы! Попробуй вспомнить и рассказать все, что ты видел. Сможешь?
      Аркадий еще раз кивнул и полез за сигаретами.
      Его руки уже не дрожали.
      - Я домой пришел, а она лежит, - он выронил сигарету и уткнулся лицом в драные колени джинсов.
      - Хорошо, дальше.
      - Кровь, везде кровь, много крови… Бедная, бедная мама, за что ее так? - Парень зарыдал, откровенно, не стесняясь чужого официального человека.
      - Успокойся, парень, и продолжай, нам нужно работать. Ты ведь хочешь, чтобы мы поймали убийц твоей матери?
      Аркадий поднял голову и посмотрел на полицейского красными и опухшими от слез глазами.
      - Хочу, очень хочу! Спрашивайте!
      - Когда ты пришел домой?
      - Полчаса назад, может быть двадцать минут… - Хорошо. Она… Она уже была мертва?
      - Вы бы ее видели! Конечно мертва! От такого удара не выживают!..
      - Значит, ее ударили. Чем, как?
      Аркадий дернул плечами - то ли всхлипнул, то ли ухмыльнулся…
      - Сейчас вернется ваш напарник, он все расскажет.
      - Да, но все-таки, что увидел именно ты?
      - Я же говорю - кровь, много крови, вещи разбросаны…
      - Что-нибудь пропало?
      - Я не знаю. Рядом с ней… Рядом с ее головой - шкатулка, она там украшения хранила. Что, сколько - я не знаю, мама дорожила ими как семейной реликвией. Мы - из старинной дворянской семьи!
      - Да-да, конечно, - быстро кивнул Чэпмен. - Скажи мне, Аркадий, может быть, у вас были враги, может, угрожал кто-нибудь?
      - Нет, мы же только приехали, откуда у нас здесь враги?!
      - Да, ты прав, а в России, вы же приехали из России?
      - Нет, мы не состоим в русской мафии, если вы это имеете в виду, - теперь Аркадий смотрел прямо в лицо полицейскому.
      "Не очень-то у меня получается с этим русским", - подумал Чэпмен и оглянулся.
      Что можно делать столько времени в залитой кровью квартире?
      Луис Гарденья вышел из парадной только через двадцать минут, посмотрел на молчаливо куривших парней, один из которых был его напарником, а другой - сыном безжалостно убитой женщины, и сплюнул в пыльную траву газона.
      Поганая жизнь, долбаная поганая жизнь!
      - Как дела, парни? - крикнул он еще от двери.
      - Нормально, - Чэпмен закрыл ноутбук, поднялся. - Я допросил свидетеля…
      - А я вызвал команду, они сейчас подъедут, а еще прошелся по квартирам. Никто ничего не видел, да многих и нет дома - день, люди спешат заработать побольше долларов!
      - Меня арестуют? - спросил Аркадий. - Может быть, мне нужен адвокат?
      - Перестань, парень, - Луис Гарденья присел перед ним на корточки и провел рукой по его волосам, - перестань! Ты насмотрелся фильмов и думаешь, что грубые американские копы хватают всех подряд, а потом выбивают из них признание. В жизни все совсем не так. А где твой отец, кстати?
      - Где-то в Огайо, - Аркадий сделал широкий жест рукой, - он - коммивояжер.
      - Понятно, - задумчиво сказал Гарденья. - Ладно, парень, держись. Мы найдем ублюдка, который это сделал!

ВЕСЕЛЫЕ ПОМИНКИ

      После похорон незабвенной Бастинды, погибшей такой страшной смертью, братки с облегчением покинули кладбище и бодрым шагом направились на стоянку, где расселись по "меринам" и "бомбам". Компания отправлялась в родной шалман "На нарах" помянуть безвременно усопшую Бастинду.
      Скорбное лицо бандита, потерявшего верную боевую подругу, по мере удаления от обители мертвых и приближения к отраде живых приобретало все более жизнерадостное выражение. А когда до ресторана осталось проехать один лишь квартал, он даже начал насвистывать траурный марш Шопена.
      - Не свисти, Чирик, денег не будет, - заметил ему Леха.
      - У меня не будет? - Червонец, которого приятели иногда звали еще и Чириком, расхохотался. - Это у тебя не будет, если будешь много метлой чесать. Это факт. И ваще - на дорогу смотри, ты сейчас водила.
      Но свистеть на всякий случай перестал.
      Пока люди намерены были торговать друг с другом, банкротство Червонцу не грозило, однако бросать лавэ на ветер все же не стоило. Непредвиденные траты несколько выбили Червонца из колеи. Один суд обошелся в двадцать штук зеленых, да теперь на Бастинду еще десятку потратить пришлось.
      Придется к Желваку подвалить, на дополнительную работенку напроситься.
      Но это потом, завтра-послезавтра, а пока…
      - Не, пацаны, Бастинда - клевая… э-э-э… была баба. - Мокрый с трудом привстал, держа полную рюмку в одной руке, а второй размахивая так, что запросто мог зажатой в кулаке вилкой нанести соседям слева и справа тяжкие телесные повреждения. - Помню, сидит у меня на кухне и говорит: "Ты, Мокрый, пацан конкретный, но круче моего Червонца никого на свете нет!".
      - О! И у меня тоже сидела… говорила так же, - встрял, как всегда своевременно, крепко поддатый Леха. - И за чо тебя, Червончик дорогой, так бабы любят?
      - За то и любят, - пыжась, произнес неутешный "вдовец", - за глазки красивые.
      Он раскрыл лопатник, достал две зеленые сотки и на секунду прикрыл ими глаза.
      - Вот за эти самые глазки. За зеленые. За такие глазки любые бабы нас любить будут.
      Слышавшие эту истину на каждой попойке, братки тем не менее согласно загудели.
      - И мы, мужики, должны конкретно уметь бабе понравиться. А для этого нужно что?
      - Лаю, бабки, филки, - послышалось со всех сторон.
      - Вот! - довольно ухмыльнулся Червонец. - Поэтому мы с вами должны хорошо работать.
      Было в его повадке помимо "чиста канкретного пацана" и еще что-то от менеджера-сетевика, чья задача подгрести как можно больше лохов и стричь с них купоны. Даже на этом печальном обряде он не мог не призвать братву с еще большей отдачей трудиться во имя и на благо…
      - А Бастинда наша, - вспомнил он наконец, по какому поводу собрались, - она трудилась честно. Билась на всех фронтах, бля, и так, и сяк… Ушла от нас не вовремя, но мы не должны грустить. Давайте помянем Бастинду, блин. Вот.
      От соседнего столика к Червонцу подгреб бригадир союзников с пузырем. Левый глаз у него косил с детства, но стрелять это не мешало, поскольку открытым при стрельбе Васек оставлял правый. Ну а кликуха у него была, понятное дело, - Кривой.
      Червонец поднялся навстречу братану:
      - Садись, Кривой, раздели мое горе. Васек наполнил стаканы, и они выпили, как и полагается, не чокаясь.
      - Слышь, Червонец, я все понимаю, горе-беда. Но надо дальше жить, братуха.
      - Ага, горе… - охотно согласился Червонец.
      - Так я чего базарю, - гнул свое Кривой. - Ты ведь не оставишь дело просто так, да?
      - Какое дело я должен оставить? - не понял Червонец.
      - Не должен. Нельзя прощать, - продолжал поучать Васек, - не то станут говорить, что братву можно просто так - ни за понюх - валить. А за такое нужно засадить по самые помидоры, чтобы изо рта зубы выпали…
      - Да о чем ты? В натуре - ни хрена не понимаю, - никак не мог врубиться хорошо накачавшийся Червонец.
      - Да о бабе лабуха того, которого ты, в общем, это… Не она ли с Бастиндой подсуетилась? Я ведь тоже на суде был. Видел, как она на тебя смотрела, курва рыжая.
      - Какая еще баба?
      - Рыжая! Не помнишь, что ли? Ты же за решеткой сидел, трезвый, как лошадь, и не заметил! Она, говорят, в шалмане была, когда ты пианиста положил. А потом я ее в суде видел. Сидит, понимаешь, переодетая, загримировалась, но я ее все равно просчитал. Сидит в углу и зырит - молнии из глаз…
      - Да ты чо? Она - и Бастинду? Да Бастинда ведь - чемпионка. Да и ваще… Там же все случайно вышло. На стройке этой…
      - Случайно, говоришь? А за каким лешим Бастинда поперлась на эту долбаную стройку? Она у тебя чо - строитель? Может - штукатурша или малярша?
      - Не, не малярша, - Червонец мотнул головой, которая вроде бы начала что-то соображать.
      - Вот и я толкую тебе об этом. Что-то здесь не то. Не могла Бастинда на стройку пойти просто так.
      - Погоди-ка… Говоришь, рыжая эта - баба того самого лабуха?
      - Ну да, - хмыкнул Кривой, поняв, что до Червонца только теперь начало что-то доходить…
      К столику вернулись Мокрый с Лехой Жареным, отходившие проветриться маленько.
      - Слышь, братва, - заявил Червонец, - тут Васек вот интересное дело говорит. Бастинду-то нашу замочили…
      - Ага. Ясен пень, - кивнул Мокрый, который на самом деле еще не понял, в чем дело.
      Но Кривой знал, что говорит, поэтому, не теряя нити, упорно и целеустремленно продолжал внушать Червонцу:
      - Ты, братан, видать, от горя слегка поляну не разглядел. Так я тебе сейчас кое-что разжую.