- И ты не думай, что это будет так же просто, как поставить на гоп-стоп кооперативный ларек, - забывшись, сказал я Наташе порусски.
      Генри поморщился и, приложившись к банке с пивом, сказал:
      - Если белому господину будет угодно говорить по-английски, его недостойные слуги смогут лучше постичь глубину его замыслов.
      Оказавшись здесь, Генри Хасбэнд заразился местной витиеватостью и цветистостью речей и теперь по любому случаю щеголял этакой опереточной восточной манерой выражаться.
      Его ребята заржали, а Джереми Батчер, чье имя по-русски должно было звучать как Иеремия, а фамилия - как «мясник», поддержал своего сержанта:
      - Точно. Ты, Нельсон, не подумай чего лишнего, мы же знаем, что все в порядке, но - лучше по-английски.
      Я поднял руки, сдаваясь перед его правотой, и сказал:
      - Все действительно в порядке. Просто эта белая леди, чтоб ей провалиться, вывела меня из себя, и я сказал ей, что наша затея несколько сложнее ограбления бензоколонки.
      Все дружно закивали, соглашаясь с Батчером, и я понял, что об ограблениях автоколонок эти ребята знают все.
      Называть меня Нельсоном ребята стали с первого же дня.
      Для этого было несколько причин. Первая, самая простая, - не хватало еще, чтобы кто-нибудь из местных услышал слово «знахарь» и передал это заинтересованным лицам. Вторая сводилась к тому, что «Костя» для них был неудобен. Языки не под то заточены. Ну, а третья - самая элементарная. У меня был один глаз, у великого адмирала Нельсона - тоже.
      На том и порешили. С того дня даже Наташа иногда называла меня не Костей, а Нельсоном, а я нисколько не возражал. Однако в постели, ну и в других местах, где мы совершали нападения друг на друга, я всегда оставался для нее Костей, и это было понятно и приятно.
      И вот теперь мы сидели в большой комнате, свободной от жучков, и, попивая пивко, обсуждали подробности и детали завтрашней операции.
      Мы - это я сам, Наташа, Генри и пятеро его ребят.
      Всего восемь человек, вроде бы немного, но зато каких!
      Генри со своими убийцами стоил целой роты.
      Наша завтрашняя задача на первый взгляд представлялась довольно простой, но это только на первый взгляд.
      Когда визирь водил нас по дворцу и, притворно ужасаясь, показывал на давно уже не действующие люки в полу, выскакивающие из стен зазубренные копья, опускающиеся на человека потолки проходных каморок, которые в нужный момент превращались в глухие камеры, и прочие ужасные и коварные ловушки, я уловил в его речах скрытый намек на то, что другие приятные сюрпризы, которые он нам не показывает, в полном порядке и действуют безотказно. Так что если кто-нибудь посторонний попытается проникнуть во дворец, то тут ему и конец придет.
      Я, конечно, притворился тупым и сделал вид, что не понимаю таких намеков. Наташа, между прочим, тоже сразу же поняла, что к чему.
      Да и мои ротвейлеры были не пальцем сделаны, тем более что все они в свое время побывали в странах Востока и Азии с более чем щекотливыми миссиями. Многие из их коллег навсегда остались там, кто - придавленный массивной плитой, кто - пронзенный отравленным шипом, неожиданно выскочившим из стены, кто - разрубленный напополам спинкой кровати, вдруг превратившейся в нож гильотины… В общем, увлекательных способов отправить человека на тот свет азиаты выдумали несметное количество.
      Все мы понимали это, и первым пунктом служебной инструкции на завтрашний день была величайшая осторожность.
      Вторым пунктом шла личная гвардия шаха Аль Дахара, которая представляла из себя разношерстную компанию, вооруженную автоматами Калашникова. А если выражаться более точно, по-российски, то это была просто толпа бандитов, состоявшая из безмозглых шестерок, которыми руководил бородатый пахан в чалме и с множеством перстней на руках.
      Их было рыл двадцать, и они слонялись по дворцу и по территории парка, с грозным видом держа пальцы на спусковых крючках.
      Лично меня от всего этого только смех разбирал, а на лицах Генри и его ребят я неоднократно видел презрительную гримасу. Но как бы то ни было, если обкуренный воин Аллаха поливает все вокруг себя веером пуль, то от его тупости и неподготовленности они не превращаются в ватные шарики. Продырявят за милую душу, и отправишься на свидание с апостолом Петром.
      Но все же это были люди, и мы знали, чего можно от них ждать.
      Потом шел сам Коран, точнее - его изъятие.
      Больше всего я боялся, что сокровищница окажется ловушкой, причем ловушкой серьезной. Ведь если я хоть что-нибудь понимаю, эта относительно небольшая комната даже без Корана стоила больше, чем весь дворец вместе с парком, прудом и павлинами. А раз так, то нужно быть полным идиотом, чтобы не позаботиться об ее защищенности. Самого Аль Дахара мы еще не видели, зато визирь совершенно очевидно был прожженным жуликом и коварным хитрецом.
      И, наконец, отбытие из дворца.
      Сначала мы с Генри рассчитывали отвалить отсюда на тех же автобусах и грузовиках, на которых приехали, но, увидев стоявший на крыше вертолет, одновременно пришли к выводу, что улететь по воздуху будет куда правильнее, чем с воплями и фейерверком нестись с украденным добром на машине по пыльной территории чужой страны. Погони со стрельбой и визгом шин хороши только в кино. На самом же деле это весьма неприятное и очень опасное развлечение.
      Но при этом варианте нужно было решить вопрос с нашими девочками и обслугой. Взять их всех на вертолет мы не могли, потому что их было слишком много, и поэтому мы решили попросту бросить их на произвол судьбы, но судьба эта была вовсе не такая горькая, как можно было подумать.
      Когда все будет сделано и мы будем уже в воздухе, Генри сразу же свяжется по своим старым каналам с американской спецурой, которой в Пакистане, как, впрочем, и везде, полно. Он скажет, что во дворце шаха Аль Дахара находится большое количество захваченных ваххабитами европейцев, которых заманили туда обманом. Спецы свяжутся с правительством, а оно, не желая портить отношений с Америкой, сразу же направит туда военных, так что всю эту компанию накроют и оставленные нами люди будут благополучно освобождены.
      Дай Бог, дай Бог…
      Я решил, что лучше даже не думать о том, что будет, если эта часть плана провалится, и, завершая совещание, сказал:
      - Ну что же, джентльмены, я надеюсь, все ясно. Так что чистите стволы и ботинки, завтра показательное выступление. Желаю всем спокойной ночи.
      Дисциплинированные джентльмены встали из кресел и, вежливо пожелав нам с Наташей не терять времени даром, вышли из комнаты.
      Когда мы остались одни, я снова уселся в кресло и закурил.
      Наташа некоторое время молча смотрела на меня, затем вытащила из ящика с битым льдом банку пива и сказала:
      - Вроде все правильно спланировали, но меня не оставляет такое чувство, что это еще не все. Можешь считать это женской интуицией, но сюрпризы обязательно будут. Причем я имею в виду вовсе не ловушки в коридорах, а человеческий фактор.
      Она открыла пиво, а я выпустил дым в потолок и спросил:
      - Что значит - человеческий фактор?
      Сделав несколько глотков, Наташа шумно выдохнула, вытянув губы, и сказала:
      - Надо поставить памятник тому, кто придумал холодное пиво.
      - А я слышал, что в Киеве стоит памятник салу.
      - Это что - свинье, что ли?
      - Нет, не свинье, а именно салу. Правда, я сам его не видел, но мне говорили, - я тоже взял из ящика со льдом банку пива и, открыв ее, вернулся к основной теме: - Так что это за человеческий фактор такой?
      - Мне очень не нравится, что вокруг дворца вертится Надир-шах.
      - Мне тоже не нравится, а что делать?
      - Ну, что делать - как раз понятно, - сказала Наташа, откидываясь на спинку кресла. -
      Хватать Коран и быстро сваливать отсюда. С этим все ясно. Меня больше интересует, что ему здесь нужно. Если Надир-шах пасется вокруг Корана - это одно дело. Пусть себе. Главное, чтобы не совался сюда. А если его интересуем мы…
      - Что значит - мы?
      - То и значит. Знахарь, например.
      - А-а, вот ты о чем… Я тоже думал об этом. Но не получается. Если бы он знал, что этот самый Знахарь едет к Аль Дахару, то самым верным было бы напасть на нас по дороге в какомнибудь ущелье, а не устраивать беспредел со стрельбой в доме уважаемого человека.
      - Мы, между прочим, хоть и видели уже на конкурсе этого уважаемого, а также жирного и противного человека, но кто знает, может быть они вместе с Надир-шахом планируют тихонечко перемолоть нас всех на фарш и…
      - Ну, Наташа, это ты уже поехала в какой-то кошмар на улице Вязов, - засмеялся я. - Перемолоть на фарш! Ну, перемолоть, а что дальше?
      - Так ведь не всех! Ты-то им живой нужен, понимаешь? А всех остальных - на фарш. И меня тоже, между прочим.
      - Не знаю, не знаю, - я с сомнением покрутил головой, - по-моему, тебя понесло. Не фантазируй лишнего.
      Я встал и, потянувшись, сказал:
      - Давай-ка спать. Уже первый час.
      - С каких это пор первый час ночи стал для тебя поздним временем? - удивилась Наташа.
      - А с таких, что завтра трудный день и нужно выспаться.
      Я открыл дверь в ванную и, оглянувшись, увидел, как Наташа провожает меня своим специальным взглядом, говорившим о том, что сразу после меня она тоже примет душ, а потом…
      - И знаешь, - сказал я, - давай сегодня обойдемся без… Ну, без, так сказать, интимной близости. Женщина воодушевляет на подвиги, когда она недоступна, а когда она прямо тут, при тебе, то наступает некоторая расслабуха, которая нам сейчас ну никак не нужна. Вот победим завтра войско Аль Дахара, тогда и расслабимся по полной.
      - Да-а-а… - обиженно протянула Наташа, - а если тебе завтра яйца отстрелят, что я буду делать?
      - Во-первых - типун тебе на язык, дура несчастная, а во-вторых, ты обратила внимание, как на тебя Майкл пялится?
      - Обратила, конечно, - самодовольно ответила Наташа, - как же не обратить, такой видный мужчина!
      А Майкл и на самом деле был видным мужиком.
      Выше меня ростом, тонкая талия, широкоплечий, мощные руки в татуировках, а лицом - вылитый Антонио Бандерас.
      - Вот с ним и утешишься. Все, я пошел в душ.
      И я шагнул в ванную, едва успев увернуться от летевшей мне в голову пустой банки из-под пива.
 

 
      Я лежал на спине и смотрел в потолок.
      В комнате была почти полная темнота и почти полная тишина, которую нарушало лишь тихое сопение спящей Наташи, лежавшей на другой кровати.
      По потолку медленно полз какой-то светящийся слабым зеленоватым светом жучок, похожий на летящий в ночном небе космический корабль с инопланетянами. Он вдруг остановился, сделал несколько нелепых поворотов то в одну, то в другую сторону, потом тихо зажужжал и вылетел в узкое, как щель между гаражами, стрельчатое окно, открытое мною на ночь.
      Час назад меня разбудило тихое поскребывание ногтем по двери.
      Я встал и, стараясь не разбудить Наташу, открыл дверь, за которой в неярком свете дежурного ночника оказался озабоченный Генри. Кивнув ему, я натянул на голую задницу просторные спортивные портки и вышел в коридор. Генри направился на улицу, я за ним, и только там он шепотом предложил мне прогуляться по парку, чтобы посмотреть на кое-какие любопытные вещи.
      Я кивнул, а он, окинув меня взглядом, посоветовал надеть что-нибудь темное и завязать лицо темным платком. Сам он тоже был голым по пояс, но, как известно, увидеть негра в темноте не так просто, как белого, так что я спросил, не принести ли ему темные очки, чтобы глаза не блестели. Генри усмехнулся и, развернув меня лицом к двери, дружески пихнул в спину.
      Когда я вернулся в комнату, то сразу же почувствовал ствол пистолета, в темноте упершийся мне прямо в нос.
      - Это я, - торопливо прошептал я.
      - Твое счастье, - ответила в темноте Наташа, убирая пистолет от моего носа, - а то бы я тебя пристрелила.
      Ее логика была весьма оригинальной, но я не стал заострять на этом внимание, а только сказал:
      - Дай мне что-нибудь темное и еще платок на морду.
      - Сейчас, - ответила она и, включив ночник, зашуршала в чемодане.
      Через десять секунд я получил темную рубашку с длинными рукавами и ее камуфляжную косынку.
      Когда я нацепил это все, Наташа уже стояла передо мной тоже полностью одетая и с завязанным лицом.
      - Ну что, пошли? - спросила она.
      - Вообще-то… - начал я, но тут она меня прервала.
      - Если мы не идем вместе, я подниму крик и визг и скажу, что ты хотел меня изнасиловать.
      - О, Господи… - только и сказал я, представив этот бред, - ладно, пошли, только тихо.
      - Не учи ученого, - парировала Наташа, и мы вышли на улицу.
      Увидев ее, Генри вопросительно посмотрел на меня, а я только и смог, что развести руками.
      Парк был освещен луной и звездами, и все, что окружало нас, самым романтическим образом походило на кадры из черно-белого фильма ужасов. Деревья протягивали к нам скрюченные руки, в мрачных провалах теней шевелились еще более мрачные и страшные тени, и только узкий серп луны напоминал о том, что сейчас вовсе не полнолуние и можно не опасаться нападения какого-нибудь вышедшего поразвлечься оборотня.
      Генри тихо крался впереди, за ним следовал я, а сзади нас прикрывала Наташа, которая держала в руке «Люгер». Мы шли медленно, то и дело натыкаясь на черные стволы деревьев, едва различимые во мраке ночного парка, но Генри уверенно придерживался какого-то одному ему известного направления, и наконец впереди забрезжил свет.
      Между деревьями показалось освещенное окно, а рядом с ним - открытая дверь, из которой на улицу падала ровная полоса желтоватого электрического света, освещавшая находившиеся в нескольких метрах от сторожки ворота.
      Наташа приникла губами к моему уху и зашептала:
      - Это сторожка около главных ворот, про которую я тебе говорила.
      Я кивнул, а Наташа, лизнув меня в ухо, отстранилась.
      Вот сука, подумал я, вот ненасытная дырка! Неужели опасность возбуждает ее еще и в этом смысле?
      Я тряхнул головой и уставился на освещенную дверь.
      На улицу вышли двое гвардейцев Аль Дахара.
      Один из них, глубоко затянувшись сигаретой, задержал дыхание и передал ее другому. Тот тоже набрал полную грудь дыма, и они, напыжившись, замерли.
      Потом, одновременно выпустив дым, оба одобрительно закивали, поджав губы, и тут послышался негромкий стук. Один из них торопливо подошел к воротам и задал вопрос на своем языке. Раздался ответ, и страж, отодвинув массивный засов, с усилием приоткрыл высокую тяжелую створку, покрытую бронзовыми узорами.
      В открывшуюся щель вошли шесть вооруженных до зубов бородатых типов, и выглядели они посерьезнее, чем тот сброд, который считался гвардией великого и прекрасного шаха Аль Дахара.
      Остановившись возле сторожки в луче света, падавшего из двери, они негромко заговорили с хозяевами, и среди мешанины незнакомых звуков я снова услышал имя Надир-шаха, повторенное несколько раз.
      Мы с Наташей переглянулись, а Генри, наклонившись к нам, прошептал:
      - Это уже четырнадцать. Может быть, пока я ходил за тобой, пришел кто-нибудь еще… Не знаю.
      Я согласно покачал головой, и мы продолжили наблюдение.
      Чурбаны каргачили на своем языке, но из их мимики стало ясно, что пришли уже все, кого ждали, а когда один из стражей решительно запер ворота, еще и навесив на них замок величиной со школьный портфель, то сомнений в этом уже не могло быть.
      Пришедшие тихо направились в сторону дворца, а мы, дождавшись, когда охранники убрались в свою конуру и закрыли за собой дверь, пошли обратно в караван-сарай.
      Вернувшись в номер, мы с Генри посмотрели друг на друга, а Наташа спросила:
      - Ну и что скажете, господа заговорщики?
      - А ничего не скажем, - ответил я и добавил по-русски. - Утро вечера мудренее.
      Генри непонимающе посмотрел на меня, и я, улыбнувшись сказал:
      - Русская пословица. Утром голова работает лучше, чем вечером.
      - Это смотря сколько принял вечером, - поразмыслив, ответил Генри и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
      Наташа разделась и через три минуты тихонько засопела, а я, погасив свет, вот уже полчаса пялился в потолок, следя за светящимся жучком, и никак не мог уснуть.
      Непонятное присутствие в этом деле Надиршаха не давало мне покоя.
 

 
      Утро началось с того, что в нашу комнату снова постучал Генри и, встав в позу мажордома, одетого в маршальскую ливрею, хорошо поставленным голосом объявил:
      - Его светлость великий и ужасный шах Аль Дахар оказывает вам честь и приглашает на завтрак, который состоится в тронном зале ровно через час.
      Он помолчал и добавил:
      - Я так и знал, что эта арабская свинья - расист. Меня он не пригласил.
      Мы с Наташей засмеялись, а Генри сказал:
      - Хотел бы я его увидеть.
      - Увидишь, не сомневайся, - заверил я его. - Между прочим, это хорошо, что мы с Наташей идем на этот долбаный завтрак одни. Может быть, великий шах покажет нам что-нибудь такое, что он скрывал от всей толпы.
      Генри пожал плечами и вышел, а я отправился в душ.
      Стоя под тугими прохладными струями, я в который раз прикидывал план наших действий, учитывая на этот раз, что количество стволов, которые повернутся в нашу сторону, увеличилось минимум на четырнадцать. А кроме того - арабские ковбои, пришедшие во дворец ночью, выглядели гораздо опаснее, чем слонявшиеся по дворцу бездельники с автоматами.
      В общем, наступало затишье перед боем.
      А поскольку основа успеха каждого мероприятия - сытый желудок, приглашение на завтрак было весьма уместно, если, конечно, великий шах не решил коварно отравить нас.
      С такими бодрыми мыслями я выскочил из ванной, и Наташа тут же заняла освободившееся место под душем.
      - Что день грядущий мне готовит, - громко пропел я, чувствуя возбуждение, - его мой взор напрасно ловит…
      - Что приготовит, то и поймаешь, - раздался из ванной голос Наташи.
 

 
      Поднимаясь по малахитовой лестнице дворца, я вспомнил Дядю Пашу.
      Как-то он там, мой бедный малахитовый король? Не скучает ли без меня, не обеднел ли? А что поделывает Саша Сухумский? А Стилет мой ненаглядный?
      Представляю, какие лица у них стали, когда они узнали о том, что Знахарь вознесся в небо в сверкании фейерверка и лучах прожекторов! Да Стилета, наверное, от злости кондратий хватил. И его зарыли в землю уже по-настоящему.
      Хорошо бы…
      И Дядю Пашу вместе с ним, и Сашу этого Пирожкового…
      Эх, хорошо бы!
      Наташа шла рядом со мной, изящно приподнимая рукой длинный подол европейского вечернего платья. А на мне был тот самый голубой костюмчик, в котором я приперся на сходняк в «Невском дворе», тот же жилет и тот же галстук с голой бабой… И, между прочим, теперь я был уже при щегольской тросточке. Купил, понимаешь, в Лондоне за двадцать два фунта.
      Визирь, постоянно оглядываясь и лучезарно улыбаясь, поднимался на несколько ступенек впереди нас. Наконец мы оказались на огромной площадке второго этажа, и наш провожатый, одетый в тот же самый халат, ту же самую чалму и те же сафьяновые туфли с загнутыми носами, остановил нас любезным жестом и, проверив мгновенным взглядом, все ли у нас в порядке с внешним видом, шагнул к высоким белым дверям, покрытым вычурной резьбой, за которыми, по всей видимости, нас и ожидало счастье лицезреть его господина.
      Наконец он взялся за позолоченную причудливую ручку, задержал дыхание и распахнул дверь.
      То, что я увидел внутри, никак не соответствовало тому, чего я ожидал.
      Нет, там все было в порядке.
      И неимоверная роскошь, и уставленный яствами низкий стол, и жирный шах, который как две капли воды походил на кого-то из советских чурбанских партийных начальников, все это было так, как и должно было быть.
      Время замедлилось, и я наблюдал происходящее как бы со стороны.
      Слева от меня, изящно расправив обнаженные плечи, стояла Наташа, державшая перед грудью небольшой дамский ридикюль, справа этот маленький толстенький клоун в огромных шальварах простер руку и что-то говорил по-английски, а сам я, любезно оскалив дорогие зубы, смотрел прямо перед собой.
      Но видел я совсем не то, к чему пытался привлечь мое внимание визирь.
      Справа от шейха сидели двое неизвестных мне людей в местных одеждах, а слева…
      Слева от шаха сидел любезно улыбавшийся нам Надир-шах, понятное дело, даже не подозревавший, кто перед ним, а рядом с Надир-шахом - кто бы вы думали - тот самый гаденыш Садик, который показывал мне на Исаакиевской площади фильм про Алешу и про казнь неизвестного человека.
      Садик, как и все остальные, приветливо смотрел на нас, но через несколько секунд выражение его лица стало меняться.
      Садик меня узнал.
      Я резко остановился и придержал рукой Наташу, которая, подняв бровь, бросила на меня светский высокомерно-непонимающий взгляд.
      Садик, опершись руками на ковер позади себя, замер, и на лице его отразилось глубочайшее изумление, которое тут же сменилось страхом, потом он оглянулся и, видимо, сообразив, что находится все же на своей территории, среди своих, вскочил и, не отрывая от меня взгляда, в котором ярость боролась со страхом, заорал:
      - Знахарь!!!
      Аль Дахар и двое сидевших справа от него бородачей недоуменно посмотрели на Садика, и я понял, что они ничего не знают. Совсем ничего.
      Зато Надир-шах впился в меня взглядом, и секунды стали щелкать медленно и громко, как блокадный метроном в Ленинграде.
      Я, как и Садик, был совершенно не готов к такому сюрпризу, но, в отличие от этого молодого подонка, не испугался. А он, протянув в мою сторону руку, указывал на меня выставленным дрожащим пальцем и от страха вопил по-русски:
      - Знахарь! Это же Знахарь, вы что, не видите?
      Аль Дахар и двое его дружков не видели.
      А вот Надир-шах, похоже, все понял, и его глаза сузились, но он продолжал сидеть неподвижно.
      Тут Садика озарило, и он выкрикнул:
      - А эта самая «Мисс Мусульманка» - сестра Алеши! Я все понял, Знахарь!
      Может быть, он кое-что и понял, но слишком поздно, потому что я увидел боковым зрением, как слева от меня Наташа открывает ридикюль и вытаскивает из него здоровенный «Магнум». Бросив ридикюль на пол, она направила пистолет на Садика и быстро выстрелила несколько раз.
      Одежда на его груди взлохматилась от попаданий, Садик взмахнул руками и повалился на спину.
      А я, на которого оглушительные выстрелы «Магнума» подействовали, как на спринтера, ждущего старта, вновь ощутил нормальное течение времени и, схватив Наташу за локоть, резко развернул ее в сторону входа, который теперь стал для нас выходом, причем единственным.
      В это время в противоположной стене открылась незаметная дверь, и в обеденный зал выскочили несколько бородачей с калашами, которые, сообразив, что стрелять нужно не в тех, кто сидел на ковре, а в тех, кто в этот момент мельтешил у входа, открыли огонь.
      Стрелками они были еще теми.
      Первым, в кого они попали, оказался толстенький визирь.
      Его голова нелепо дернулась, и мозги пополам с кровью и голубовато-белыми осколками черепа оказались на стене рядом с дверью, а тело мешком свалилось на богато инкрустированный пол.
      Потом от стены вокруг прохода во все стороны полетели штукатурка и каменная крошка, а мы в это время, пригнувшись, уже делали первые скачки в сторону лестницы. На площадке я успел оглянуться и увидел, как трое гвардейцев Аль Дахара, скорчив яростные рожи, водили перед собой стволами автоматов, словно пьяные садовники шлангами. Они поливали медными пулями со свинцовой начинкой приблизительно ту сторону света, в которой видели нас с Наташей, и я возблагодарил Аллаха за то, что они такие кретины.