Завернув за пару углов, я поймал машину и поехал в другой район города. Береженого бог бережет.
Сидя в старом "опеле", я проанализировал разговор и пришел к выводу, что все было нормально. Я специально залудил ему насчет пяти миллионов. На самом деле об этом я и не помышлял. Просто пусть он теперь думает о моей жадности, а не о том, что я мог затеять на самом деле.
И еще одно. То, что он не возмутился по поводу моего требования, подтвердило сразу два предположения. Первое - что у него этих миллионов, как у дурака - фантиков, а второе - что он и не собирается их мне везти. Так что я приговорен и здесь.
Остановив машину у телефонной будки, я попросил водителя ждать меня и набрал номер.
Трубку сняла Наташа.
Понимая, что разговор наверняка прослушивается, я, не здороваясь с ней, грубо сказал:
- Дай-ка мне Арцыбашева!
Чуть задержавшись с ответом, она ответила:
- Сейчас.
И передала ему трубку.
- Знахарь, ты где?
- В рубиновой звезде! - развязно ответил я.
Судя по всему, моя неожиданная наглость ошеломила его.
Он молчал секунд тридцать.
- Ты не хами, - неуверенно ответил он, не понимая в чем дело.
Но быстро набрал обычный градус и напористо спросил:
- Ладно. Ты привез?
- Я-то привез, а у тебя-то подрос? - тупо приколол я его.
Арцыбашев сорвался с цепи и начал орать в трубку:
- Ты что думаешь, я с тобой шутки шутить буду? Да я тебя, падлу, уничтожу! Ты у меня на зоне сгниешь! Да я…
Моей целью, как и в разговоре с Кемалем, было - вывести его из себя и посадить на измену. И это мне удалось по полной. Он не понимал, в чем дело. И теперь он должен был потерять уверенность и, не зная, чем вызвано такое мое изменение, начать делать ошибки. И, между прочим, до этого я не называл его на "ты". Нюансик!
Я засмеялся в трубку и сказал:
- Да ладно тебе, я пошутил! Не гони волну. Он заткнулся, и я только слышал в трубке его частое дыхание.
- Значит, так, - продолжил я самоуверенно, - завтра в двенадцать будь у телефона. Я скажу, куда подъезжать. Бабки у меня.
И для того, чтобы он совсем запутался, я угрожающе добавил:
- И разговор у нас с тобой будет конкретный. Понял?
Не дожидаясь ответа, я повесил трубку и вышел из будки.
Пока водила вез меня в дом приезжих, я вспоминал разговор с Арцыбашевым и веселился. Я представлял, как у него полезли на лоб глаза, когда человек, жизнь которого была в его руках, вдруг начал говорить с ним, как с последним лохом. И так же, как Кемаль, он начал думать совсем не о том, о чем нужно было бы. Я направил его мысли в другую сторону.
Может, мне в шпионы пойти, подумал я и усмехнулся.
С моей позиции на пятом этаже недостроенного и брошенного заводского корпуса отлично просматривалось то место, где через некоторое время должны были развернуться главные события этого долгого и тяжелого приключения.
Прямо подо мной находилась пыльная и грязная площадка метров пятьдесят на пятьдесят, чуть дальше - гора ржавых и кривых металлических конструкций, а справа и слева - те самые южные и северные ворота. Когда-то через них на территорию стройки, победно гудя, въезжали тяжело груженные оборудованием шаланды, везде бегали толпы ударников коммунистического труда, в общем, кипела жизнь. Теперь ветер гонял туда-сюда тучи пыли, под крышей нудно скрипела какая-то железяка, да вороны, которым все нипочем, кружились в небе.
Двадцать минут назад я позвонил Арцыбашеву и Кемалю и назначил им встречу на заброшенном заводе Свердлова. Одному - у южных ворот, другому - у северных. Обоим я сказал, что буду ждать во дворе. По моим расчетам они должны были встретиться, а там - как бог на душу положит. Я сидел на ящике из-под гвоздей перед огромным оконным проемом и смотрел по сторонам. У стеночки стоял прислоненный АКСУ, а на коленях у меня лежала увесистая снайперская винтовка. Я был готов. Я посмотрел на часы. Двенадцать двадцать. Через десять минут оба они должны были подъехать.
Десять минут прошли незаметно, и - вот оно!
В двенадцать тридцать из-за поворота в полукилометре от меня показался черный "мерседес".
Молодцы. Только кто - Кемаль или Арцыбашев?
Мягко приседая на ямах, "мерседес" медленно двигался в сторону южных ворот. Ясно. Это был Кемаль.
"Мерседес" остановился, не доехав до ворот метров сто, двери открылись, и из машины вышли Кемаль, трое его нукеров и Настя. Кемаль тут же обхватил Настю со спины и, прячась за ней, пошел к воротам. В его руке был черный пистолет с безобразно толстым и длинным стволом. Нукеры быстренько подбежали к забору и скрылись из вида. Ясное дело. Сейчас они подберутся к воротам и приготовятся напасть на несчастного идиота, который привез Кемалю колечки.
Колечко, колечко, выйди на крылечко…
Я посмотрел в оптический прицел на Настю, и мое сердце сжалось.
Бедная девочка, во что я тебя втравил! Сидела бы ты в своем сикте, молилась Богу, собирала грибы и ягоды и не знала бы всей этой кровавой грязи! Ее глаза были широко открыты, и в них был страх. Она посмотрела прямо в прицел, но, конечно же, не увидела меня. Закусив губу, она вцепилась в рукав этого талибского подонка и глубоко дышала. Я перевел прицел на Кемаля и увидел, что в его ухе торчит пластиковая клипса, от которой за воротник его черного пиджака уходил тонкий витой провод.
А ты ничего подготовился, ублюдок! Видать, практика у тебя есть, сучий потрох.
Ох, как мне хотелось нажать на спуск! Как я хотел прямо сейчас продырявить его поседевшую башку! Но я знал, что делать этого нельзя ни в коем случае. У них - Настя.
Следя за Кемалем, я чуть не забыл о втором приглашенном и быстро посмотрел направо. Так и есть. Они уже подъехали. И остановились на таком же расстоянии от ворот, что и Кемаль. Только с другой стороны площадки. У профессиональных террористов те же методы работы, что и у спецслужб, и объясняется это очень просто. В свое время и штатники и наши натаскивали этих бешеных псов, чтобы они грызли противника. И приемы у них, естественно, одинаковые.
Двери "Волги" открылись, и вышли Арцыбашев, двое вооруженных спецов, худой нелепый Инструктор и… Наташа!
А дальше я просто не поверил своим глазам! Мужественный генерал ФСБ Вадим Валентинович Арцыбашев развернул Наташу к себе спиной и точно так же, как Кемаль Настю, обнял ее одной рукой, спрятавшись за ее спину. В другой руке у него был ствол.
Да что же вы за мужики, чуть не закричал я! Пидоры вы мокрожопые! Считаете себя крутыми воинами, а сами трусливо прячетесь за слабых и беспомощных баб! Ублюдки, обсосы, говноеды!
От злости у меня потемнело в глазах.
Спокойно, Знахарь, спокойно. Сейчас начнутся важные дела и тебе нельзя нервничать. Я несколько раз глубоко вздохнул, закрыв глаза, и наконец угомонился. Смотрю в прицел, вижу - что-то мне морда одного из спецов знакома…
Ба, думаю, знакомые все лица! Да это же тот самый угрюмый бугай Коля, который вместе с Арцыбашевым меня допрашивал. Кучерявый такой и губищи вывернуты, как у негритоса. Ну что ж, думаю, с приездом. Спецы, приехавшие с Арцыбашевым, как будто действовали заодно с кемалевскими нукерами. Они точно так же прижались к заборчику и начали подкрадываться к северному входу.
И вот, наконец, Арцыбашев, прижавшийся к спине Наташи, и Кемаль, прячущийся за Настей, подошли каждый к своим воротам. И когда они почти одновременно вошли на площадку, то резко остановились.
Они увидели друг друга.
***
Генерал Арцыбашев, прячась за Наташу, медленно шел вдоль бетонного забора. До ворот оставалось метров пять.
Он приблизил губы к ее уху и, жарко дыша, прошептал:
- Запомни, сучка, дернешься, получишь пулю.
Наташа поморщилась и кивнула.
В гостинице, когда Арцыбашеву настала пора ехать на стрелку со Знахарем, он вдруг заявил, что Наташа поедет с ним. Это было неожиданностью, и она попыталась протестовать. Тогда он объявил, что или она едет, или из номера ее увезут в пластиковом мешке. Выхода не было. И вот теперь она служила ему живым щитом и не знала, что может случиться в следующую минуту. Мысль о том, чтобы предупредить Арцыбашева об опасности, даже не приходила ей в голову. Наташа верила Знахарю и надеялась на него.
И вот они вошли во двор. Там никого не было.
Но уже через несколько секунд в противоположных воротах появился темнолицый мужчина с седой бородой, левой рукой прижимавший к себе стройную темноволосую девушку, а в правой державший длинный пистолет.
Когда Арцыбашев увидел его лицо, он не поверил своим глазам.
Сколько раз он видел на служебных фотоснимках эту азиатскую морду с благообразной бородкой! То в чалме, то в халате, то с автоматом, то в цивильном европейском костюме… И сколько раз генерал армии Патрушев, стуча кулаком по столу, орал на более мелких генералов, обещая разогнать их к такой-то матери, если они не достанут того, кто нагло и жестоко проворачивал свои дела под самым носом у российских войск!
А еще Арцыбашев увидел три генеральские звезды на своем плече, которые должны были появиться после того, как он привезет этого человека в браслетах и с черным мешком на голове. Кроме того, он вспомнил о пятнадцати миллионах долларов, обещанных американским президентом тому, кто обезвредит этого деятеля.
В пятидесяти метрах от Арцыбашева, профессионально прячась за заложницу, стоял террорист номер четыре на планете Земля - Кемаль.
Он умело закрывал Настей почти все свое тело и только осторожно выглядывал из-за ее головы. Тот, кого он видел перед собой, был совсем не Знахарем. Это было странно. Но еще более странным было то, что визави Кемаля так же, как он, прикрывался живым щитом. И что-то знакомое почудилось Кемалю в чертах стоявшего напротив него вооруженного пистолетом человека.
И Кемаль вспомнил, что ему неоднократно показывали фотографию этого советского офицера, ограбившего его караван и убившего его людей. Тогда он пришел в бешенство и поклялся именем Аллаха найти его и убить. И вот он - прямо перед ним. Сам пришел. Откуда-то со стороны недостроенного цеха донесся негромкий голос Знахаря:
- Это мой подарок, Кемаль. Узнаешь его?
Да, Кемаль узнал его. Слова произнесенной им когда-то клятвы прожгли его мозг. Дикая ярость ослепила Кемаля, и он, отшвырнув Настю, поднял пистолет и оглушительно завизжал:
- Шайтан! Я долго искал тебя, и сейчас ты умрешь!
Раздалось приглушенное харканье выстрелов и две пули, выпущенные из "Маршалла" Кемаля, попали Наташе в грудь. Она не интересовала Кемаля и была лишь препятствием, которое мешало убить ненавистного урюка, посмевшего посягнуть на угодное Аллаху дело.
Наташа тяжело обвисла на руке Арцыбашева и из щита превратилась в опасную помеху. Отпустив ее, Арцыбашев, не целясь, выстрелил в Кемаля и бросился в сторону. Оба они побежали по кругу, пригибаясь и стреляя друг в друга. Арцыбашев зацепился ногой за торчавшую из земли арматурину и тяжело грохнулся на пыльную землю. "ТТ" выпал из его руки и, вертясь, отлетел в сторону.
Увидев это, Кемаль мгновенно остановился и, держа пистолет двумя руками, стал стрелять в упавшего Арцыбашева. Одна из пуль попала тому в голову, и в пыль выплеснулся фонтанчик черной крови. Другие попадали в тело, и уже мертвый Арцыбашев дергался, будто его тыкали пальцами под микитки. Опустошив обойму, Кемаль воздел руки к небу и испустил победный вопль. При этом он поднял лицо и столкнулся взглядом со Знахарем, который смотрел на него через оптический прицел.
Крик замер в горле Кемаля, и Знахарь увидел в оптическом прицеле, как его глаза расширились и в них появился ужас. Черные нити прицела рассекали грудь Кемаля на четыре части, и Знахарь плавно, как в тире, нажал на спуск. Винтовка мощно толкнула его в плечо, и удлиненная разрывная пуля калибра 12,7 мм, вылетевшая из американской снайперской винтовки "Барретт М95", прошила грудь Кемаля, как капустный лист. Он взмахнул руками и, развернувшись, упал лицом вниз. В его спине была рваная кровавая дыра, которая мгновенно наполнилась кровью.
Подонок, прикрывавшийся именем Аллаха, гордый и подлый сын своего народа, один из опаснейших людей на Земле, был мертв.
Перестрелка длилась не более двадцати секунд, и как раз в тот момент, когда Кемаль падал на землю, услышавшие выстрелы спецы Арцыбашева и нукеры Кемаля ворвались во двор одновременно с двух сторон. Увидев друг друга, они начали беспорядочную стрельбу, но это не интересовало Знахаря.
Передернув затвор, он поймал в прицел прятавшегося за створкой ворот безоружного сэнсэя и, подумав: "Прости, Инструктор, но живой ты мне не нужен", - спустил курок. Голова сэнсэя дернулась, очки слетели с его унылого носа, и он рухнул в кучу строительного мусора.
Знахарь оторвался от оптического прицела и посмотрел вниз, во двор. Ему было отлично видно, как, перебегая и прячась за кучами металлолома и разломанными ящиками из-под оборудования, пятеро шустрых мужиков палят друг в друга и пули выбивают фонтанчики пыли и с лязгом бьют в железный хлам, которого во дворе было более чем достаточно.
Знахарь не мог отличить нукеров от спецов, да ему это и не было нужно. Он знал, что все они должны остаться здесь, и поэтому ждал, пока они перестреляют друг друга.
Вдруг он вспомнил о Насте и, с беспокойством окинув взглядом поле боя, заметил в большом полуразвалившемся дощатом ящике яркое желтое пятно. Это была Настина футболка. Посмотрев туда через линзы прицела, он увидел, что она, закрыв голову руками и сжавшись в комок, лежала на дне ящика и шевелила губами. Конечно же, она молилась и просила всемилостивейшего защитника пощадить ее. Знахарь понял, что бесившиеся во дворе стрелки не видели девушку, но шальная пуля могла все-таки найти ее, и поэтому он решил ускорить события.
Двое уже лежали на земле в позах, не свойственных живым людям, еще один, вскрикнув, ткнулся головой в колесо ржавой вагонетки. Остались только двое. Они прятались друг от друга за ящиками и выбирали момент для удачного выстрела. Знахарь нажал на спуск, и один из дуэлянтов рухнул. Второй, услышав выстрел, посмотрел наверх и, увидев Знахаря, передергивающего затвор, бросил свой пистолет и побежал к "мерседесу". Знахарь дослал патрон в ствол, спокойно прицелился, и последний из участников этой кровавой бойни успокоился навеки, не добежав до "мерседеса" каких-нибудь тридцати шагов.
Все было кончено.
Бросив винтовку, Знахарь взял стоявший у стены АКСУ и, перепрыгивая через четыре ступеньки, помчался вниз по лестнице.
***
Лестница гудела под моими ногами, когда я, держа в правой руке автомат, а левой хватаясь за перила, мчался вниз, перескакивая через несколько ступеней и рискуя подвернуть ногу.
Выскочив во двор, я остановился и огляделся. Все было в порядке. Живых не было. Посреди двора в луже крови лицом вниз лежал труп Кемаля. Его левая рука была откинута в сторону и неестественно вывернута ладонью вверх. На среднем пальце тускло блестело кольцо. Оглянувшись еще раз - береженого бог бережет, - я нагнулся и сдернул кольцо с мертвого пальца. С замиранием сердца я поднес его к глазам и увидел заветные цифры, выбитые на внутренней стороне. Все в порядке. Это было оно.
Сунув кольцо в карман, я бросился в тот угол, где в деревянном ящике пряталась Настя. Только бы она была цела! Я был готов вознести молитву любому богу, хоть Аллаху, но только бы с ней ничего не случилось!
Заглянув внутрь ее убежища, я увидел, что Настя лежит, свернувшись калачиком, и все так же шевелит губами. У меня отлегло от сердца.
Я тихо сказал:
- Настенька, вылезай, все кончилось. Услышав мой голос, она открыла глаза и вдруг выскочила из ящика, как чертик из табакерки. Вот ведь кошка дикая!
Изо всех сил обхватив за шею и уткнувшись в меня лицом, она зашептала:
- Господи милосердный, что же это деется… Что за демоны эти люди… Грех смертный… Господи, прости меня, грешную! За что мне такие испытания?
Она в ужасе несла всю эту божественную чушь, а я думал о том, что таких кошмаров она не видела даже по телевизору в боевиках. Она и телевизор-то впервые увидела только в гостинице. Она вообще не представляла себе, что может быть такая страшная вещь, как гангстерская разборка. Ведь, в натуре, именно это сейчас и произошло на ее глазах.
Наконец она закончила с Богом и переключилась на меня:
- Костушка, милый мой, ты жив!
Ее глаза наполнились слезами, и она стала целовать меня в лицо, в шею, в руки, и шептала при этом:
- Костушка, соколик мой ясный, уйдем отсюда скорее! Ты живой! Уведи меня отсюда, солнышко мое, уведи!
Я гладил ее по голове и чувствовал, как ее кипящие слезы попадают прямо на мое зачерствевшее за последние годы сердце. Это было больно. И в то же время я ощущал, что во мне начинает пробуждаться что-то давно забытое, крепко запертое за надежной и страшной дверью. Что-то настоящее и очень дорогое.
Она отстранилась от меня и стала жадно смотреть в мое лицо. При этом она счастливо улыбалась, а по щекам ее текли слезы.
Она ласково провела ладонью по моей щеке, и вдруг ее взгляд перескочил на что-то за моей спиной, и во внезапно расширившихся глазах появился ужас. Ее лицо исказилось, и она с неожиданной силой отшвырнула меня от себя.
И тут же футболка на ее груди дернулась, и в ней появилась маленькая дырочка. Я перекатился в сторону и, встав на колено, выпустил длинную очередь в лежащего неподалеку окровавленного губастого Колю, который протягивал в нашу сторону руку с пистолетом. Он, оказывается, был еще жив, подонок! От ударов пуль его тело задергалось, и он сдох. Блядь, подумал я, ну не зря же кто-то придумал такую вещь, как контрольный выстрел!
Бросив пустой автомат, я бросился к медленно падавшей Насте и успел подхватить ее. На желтой футболке расплывалось кровавое пятно. Пуля попала чуть правее середины груди, и во мне затеплилась надежда. Опустившись на колени, я держал Настю в руках и вглядывался в ее лицо.
Ее глаза открылись, и она прошептала:
- Мне совсем не больно, не волнуйся, Костушка. Все хорошо. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя?
Я кивнул, не в силах сказать ни слова. В углу ее рта показалась капля крови, и это было очень плохим знаком.
- Что же ты молчишь, милый мой, скажи мне что-нибудь! Скажи скорее! - прошептала она, и я увидел, как у нее на шее задергалась мышца.
И я, даже не понимая, что говорю, произнес:
- Я люблю тебя. Я люблю тебя, Настенька! Теперь я понял, что никогда еще никого не любил. Никогда. Мне тебя подарил сам Бог.
Она слабо улыбнулась, потом кашлянула несколько раз, и изо рта у нее вытекла небольшая струйка крови.
Она посмотрела мне в глаза и, теряя силы, тихо сказала:
- И я люблю тебя, милый. Но, видишь, Господь забирает меня к себе… Я буду ждать тебя там…
И она умерла.
Я никогда не думал, что небо может быть таким тяжелым.
Оно давило на меня всей своей бесконечной тушей.
Я хотел умереть, чтобы не чувствовать этого.
Я хотел закричать в довольное лицо Бога: "Отдай мне Настю!"
Я хотел упасть ему в ноги и униженно просить об этом.
Я хотел… Эпилог
ИЗ РОССИИ БЕЗ ЛЮБВИ
Лето 2002 года, Москва - Эр-Рияд
В Москве и раньше хватало всяких скупок, ломбардов и комиссионок. Даже при самом суровом сталинском прижиме были магазины системы Торгсин, где принимали золото и валюту и продавали и покупали ювелирные редкости. А уж теперь в столице белокаменной антикварных лавок и вовсе - тьма-тьмущая! А почему?
Да все потому, что Москва - город большой и народу в ней полно всякого-разного. И есть в ней не только работяги да жулики, да еще сброд всякий, которого по всей стране - как вшей на немытом зэке.
Есть в Москве и богатые люди, а среди них есть и люди со вкусом. И вот как раз-то им для полного счастья обязательно подавай какие-нибудь цацки редкие или картины красивые и дорогие. Либо Айвазовского и Шишкина в подлиннике, либо серебряный кофейный сервиз от самого Фаберже, либо золотой подстаканник из столовой Его императорского величества!
И чем богаче и вороватей живет страна, тем больше становится таких любителей. Вот бабки рассказывают, что ювелирных лавок и антикварных комиссионок больше всего было в годы НЭПа. Богатым людям, что не доверяют государственным сберкассам, нужно в какие-то материальные или нетленные ценности вкладываться. Вот и покупают…
А если есть спрос, то должно быть предложение и, самое главное, должны быть специально оборудованные торговые точки со специалистами-товароведами. Ведь антиквариат - это не мандарин, не колбаса и не трикотаж. Здесь от товароведа требуется ученая степень не ниже кандидата наук.
Я взял такси и поехал по тихому туристическому центру: Гоголевский бульвар - Никитские Ворота - Кропоткинская - Патриаршие пруды…
Комиссионок тут - на каждом шагу.
Выбрал я самую тихую и выглядящую посолиднее, сказал водиле, чтобы ждал меня, и вошел внутрь.
При входе звякнул колокольчик, и тут же из подсобки вынырнул то ли администратор, то ли продавец.
- Здрасьте, - говорю, - у вас есть специалисты по восточному антиквариату?
Администратор оценивающе окинул меня взглядом с головы до ног.
Пусть смотрит, думаю, прикинут я хоть куда.
Вчера оставил в салоне "Рилмэн" две с половиной штуки баксов. Зато вышел оттуда весь крутой и модный.
- А что у вас есть? - спрашивает администратор.
Я щеки надул и говорю:
- Э-э… Знаете ли, мои вещи такого класса, что за их показ в других местах с клиентов деньги берут… Так что мне нужен специалист с дипломом и рекомендациями, и вот уже с ним, возможно…
И показываю всем своим видом, что с магазинной шестеркой мне разговаривать не о чем.
Администратор схавал мою речь и засуетился.
- Как же, как же! Есть у нас специалист по Востоку, кандидат востоковедения - Исаак Рувимович Розенцвейг. Я дам вам телефончик.
И администратор выхватил из визитницы карточку кандидата наук Розенцвейга.
- Давайте, - утомленно сказал я, отчетливо понимая, что суетливость администратора исходит от системы взаимных комиссионных. Он с этого Розенцвейга за одни только наколки копейку малую имеет. А вот если происходит купля-продажа ценной вещи, тогда ему и процент корячится. И, видать, хороший процент - ишь, как заерзал!
С телефоном и адресом кандидата востоковедения я вышел к ожидавшему меня такси.
Ехать было не так уж и далеко. Розенцвейг жил на Кутузовском проспекте.
- Ух ты! Правительственный дом! - сказал шофер такси, когда мы подъехали, - в этом домике раньше Брежнев квартирку имел, и Андропов со Щелоковым… в то время я хрен бы во двор заехал. Завернули бы менты поганые.
Впрочем, мы и теперь хрен заехали, потому как во дворе была охраняемая парковка только для своих. По ней болтались два бугая в хороших костюмах и при галстуках.
Меня и в подъезд-то пустили, только проверив паспорт, да после того, как востоковед Розенцвейг подтвердил по домофону, что я его клиент.
- Ну-с… - спросил старый еврей с волосатыми ушами и носом, когда мы прошли в его гостиную, - вам известно, сколько я беру за консультацию?
Я молча вынул из бумажника сотку баксов и положил ее на антикварный малахитовый стол.
- Я вижу, вы - серьезный молодой человек, - сказал Розенцвейг, даже не посмотрев на деньги.
Я скромно опустил глаза. Что, мол, поделаешь, уж такой я есть.
- Так что у вас? - спросил он и пожевал губами.
- Такие вещи я с собой не ношу, - ответил я и снова открыл бумажник.
Я положил перед Розенцвейгом девять фотографий моих колец, которые еще вчера сделал купленным в ЦУМе фотоаппаратом "Полароид", и испытующе посмотрел на антиквара.
Розенцвейг захлопал себя по карманам, ища очки, потом подсел к большой настольной лампе.
- Так-так, молодой человек, так-так-так… Мне надо в словарь поглядеть, я не очень точно разбираю эту вязь… - забормотал старый антиквар и засеменил с фотками в кабинет, смежный с гостиной, где мы сидели…
А мне, жаба, хоть бы чашку кофе предложил!
Минут через десять Розенцвейг вышел ко мне с фотками и какой-то бумажкой и разочарованно произнес следующее:
- Должен вас огорчить, молодой человек, но вещи эти, судя по всему, совсем не старинные, и хоть по тонкости работы претендуют на хорошую ювелирную оценку, но с точностью на все сто процентов могу вас заверить, что это середина XX века, то есть - не старина.
- А почему вы так решили? - поинтересовался я.
- А потому что, насколько я владею арабским, надпись на кольцах носит совершенно современный и светский характер.
- Так что там написано? - сдерживая нетерпение, спросил я.
Розенцвейг опять пожевал губами и положил бумажку и фотки на стол.
Я только сейчас заметил, что сотка баксов исчезла. Ловок антиквар, ничего не скажешь!
Я взял бумажку, прочитал то, что было на ней написано, потом убрал ее вместе с фотками в карман и, не сказав больше ни слова, вышел из квартиры антиквара.
Когда я спускался по лестнице, в моих ушах свистел и хохотал ураган. Дикий восторг бешеным энергетическим столбом взлетал по позвоночнику в самый затылок!
Это была победа!
Это был самый неожиданный и самый лучший финал!
Я вдруг испугался, что все это мне приснилось, и, вытащив бумажку из кармана, прочел ее еще раз.
Слава богу, надпись не исчезла, и я не проснулся.
На бумажке было написано:
КОРОЛЕВСКИЙ БАНК
ПРИНЦА ЭЛЬ ФАТТАХ СЕИДА
В ЭР-РИЯДЕ
И, если я не клинический идиот, те цифры, которые были выбиты внутри колец, были номером счета, на котором в этом банке лежало…
Мне было страшно даже подумать, сколько там могло лежать денег. Но то, что сумма вклада намного превышает все мои мечты, помноженные на сто, было очевидным.
Принц Эль Фаттах Сеид!
Отличное имя!
Да и парень он, наверное, неплохой!
Упав на сиденье рядом с водителем, я повернулся к нему и не сразу сообразил, чего он от меня ждет.
- Ну что, командир? - помог он мне. Я выдохнул, словно перед выстрелом, и скомандовал:
- В аэропорт!
- В какой? - осведомился шофер.
- А в тот, с которого в Питер летают, - ответил я.
- Значит, в Шереметьево, - кивнул шофер, врубая передачу.
Я летел в Питер.
И теперь у меня было то, ради чего я полгода ползал по канализациям, по ижменской тайге, по таджикским горам…
У меня были сотни и сотни миллионов.
Я точно знал, что они у меня были.
Теперь - точно.
Когда таксист привез меня в Шереметьево, мне в голову пришла настолько интересная мысль, что я велел ему разворачиваться и рулить в центр Москвы.
***
И вот теперь из окна моего номера открывается вид на море.
Отель стоит на некотором удалении от берега, и от кромки пляжа его отделяют метров сто - сто пятьдесят этакой сплошной икебаны, состоящей из коротко подстриженных зеленых газонов с торчащими из них пальмами и причудливо изогнутых бассейнов, по мраморным краям которых расставлены шезлонги с блаженствующими в них красавицами…
Красавицы потягивают модный напиток - сангрию - сладковатый хмельной компот из легкого красного вина и доброй смеси разнообразных фруктов, а подле красавиц увиваются местные культуристы с большими членами - джиголо, лелея надежду прельстить кого-либо из богатых американочек. Прельстить диким видом по-африкански сухих и в то же время рельефных торсов и особенных ослепительных улыбок, секрет ослепительности которых в контрасте белизны зубов с чернотой афро-арабского лица.
Одно слово - арапы Петра Великого.
Понятное дело, для чего Петр Алексеевич их предка в нашу питерскую холодрыгу притащил - придворных дам оживить. Хоть и царь-плотник, а понимал в женской сексуальности!
Впрочем, никакой ревности белого человека эти многочисленные джиголо во мне не вызывали. Я так для себя рассудил - если кому из скучающих американок ЭТОГО надо, то и пусть тешатся на здоровье!
Мне здесь нравилось.
Единственное, что слегка нарушало мой почти полный комфорт, так это постоянное желание закурить. Но слово, данное самому себе, надо держать. Раз уж я поклялся, что если доберусь до сокровищ Кемаля, то брошу курить, значит - надо держаться. И так как все мы - джентльмены удачи - люди суеверные, то не стоит гневить небеса нарушением данных нами клятв!
В наказание себе за привычку к никотину я начал совершать утренние пробежки, и несмотря на постоянные плюс сорок по Цельсию, по утрам здесь таких джоггеров из американцев и европейцев набиралось немало. И мне нравилось, как стройные и даже поджарые, почти все как на подбор белобрысые шведки или мисс Луизиана со Среднего Юга - пробегая мне навстречу по кромке утреннего пляжа, - улыбаясь, кричали свое "хай"… Не как немецкое лающее "хайль", а нежное, даже заигрывающее, с таким волнующе-протяжным "а-а"… Мол, приве-е-е-т!
А я им по-пионерски - салют, девочки!
Я уже неделю здесь.
Я теперь - "репозе", как говорит моя нанятая одновременно для дела и для развлекухи местная училка французского. Репозе значит "на отдыхе". Я на отдыхе от трудов…
Эх, знала бы она, от каких трудов я тут репозе!
Но лучше бы ей этого и не знать.
А неделю перед этим были деньки, полные смятения.
Но не того смятения, которым означилась первая глава Анны Карениной, где все смешалось в доме Облонских. Стиве Облонскому с его проблемами - до моих проблем, как африканскому пигмею до Чарлза Бронсона! У Стивы вся его проблема была в том, что жена застукала его с гувернанткой. А шуму Лев Николаевич такого из этого развел, что банальнейшая ситуация со смятением дома Облонских потом стала притчей во языцех. А что же тогда говорить о смятении в моей душе, когда речь шла о миллиардах…