Английский джип "лендровер". Хорошая машина. Один здоровяк за рулем. Еще один - на переднем сиденье рядом с водилой. Третий мужик, с которым я разговаривал, - позади водилы. И все со стволами - это и невооруженным глазом видно.
      А ехать и правда было недалеко. Тот, что сзади сидел, надел мне на глаза повязку. А тот, что спереди, все стволом в грудь тыкал, чтоб я не дергался. Крутились по городу совсем недолго. Меня вывели под руки и, не снимая с лица повязки, отвели по ступенькам куда-то вниз. Потом толкнули на диван.
      - Сиди!
      Сижу…
      А руки скотчем за спиной связаны. Долго сидел. Так долго, что очень курить захотелось. И пить. Но молчу.
      Может быть, час прошел, может - и полтора, пока кто-то еще, видать, самый важный, не подъехал. В подвале слышно было, как машина колесами по гравию зашуршала и как дверцы хлопнули. Послышались шаги и какие-то негромкие, но властные команды, и наконец в комнату вошли…
 
      - Скажи нам парень, кто ты? - спросил тот, который у них, по всей видимости, был самый главный.
      - А вы кто такие? - спросил я.
      - Не ершись, парень… Не в твоих интересах ершиться, - примирительным тоном сказал главный, - нам одно ясно, что ты не местный и что ты не федерал.
      - А вы-то кто? - настаивал я на своем. - Зачем мне вам исповедоваться, если я не знаю, кто вы такие?
      - Мы тоже не местные, - ответил старший, - только мы с другой стороны.
      - Это в смысле - с той стороны кордона? - предположил я.
      - Допустим, ты прав, что нам надо определиться в отношениях, - ответил старший, - потому что у нас с тобой, возможно, будут общие цели и интересы.
      - А откуда вы знаете, какие у меня цели?
      - Да уж предполагаем, - ответил старший, - поскольку у девицы твоей одна забавная цацка на пальце оказалась.
      Мы оба надолго замолчали, каждый обдумывая свое.
 
      - Она живая? - спросил я.
      - Была бы мертвая - мы бы ее там на полу в туалете оставили рядом с той русской проституткой…
      - И где она? - спросил я, не на шутку разволновавшись.
      - Увидишь, - ответил главный, - будешь правильно себя вести - скоро ее увидишь…
      - А тебя увижу? - спросил я, придав голосу оттенок горькой иронии.
      - В смысле? - переспросил главный.
      - В смысле, мешок-то с головы сняли бы… - пробурчал я.
      - Ладно, - согласился главный и быстро заговорил на каком-то восточном диалекте.
 
      Нукеры из свиты главного засуетились, и я ощутил на спине прикосновение дамасской или золингеновской стали, от которого по телу пробежал леденящий холод.
      Я напрягся, но лезвие скользнуло по позвоночнику вниз и, юркнув между стиснутых скотчем запястий, резануло по сковывавшему меня полиэтилену.
      - Теперь повязку можешь снять, - сказал главный.
      Я размял затекшие руки и сдернул тряпку с головы.
      Непривычно яркий свет ослепил меня, я зажмурился, но глаза быстро адаптировались, и я огляделся.
      Я находился в комнате без окон, устланной коврами и даже украшенной старинным восточным оружием - кривыми саблями, какие я видел в американских кино про Синдбада-морехода и Багдадского вора, кинжалами в серебряных ножнах и старинными охотничьими ружьями с инкрустированными прикладами.
      Напротив меня на широкой, устланной ковром софе сидел человек в светло-серой папахе из тончайшего каракуля. Лицо его обрамляла начинающая уже седеть борода. Верхняя же губа человека, по какой-то их непонятной мне восточной моде, была гладко выбрита.
 
      - Зови меня Кемалем, - представился тот, которого по голосу я принимал за главного.
      - А меня зови Знахарем, - отрекомендовался я.
      - Ну что ж, познакомились для начала и пойдем дальше, - удовлетворенно сказал Кемаль, нежно огладив бороду, - а теперь скажи, дорогой Знахарь, зачем ты приехал сюда в Душанбе и, самое главное, не забудь мне при этом рассказать, почему на твоей женщине было вот это кольцо?
      И Кемаль, словно фокусник, махнул рукой в воздухе и, раскрыв ладонь, показал мне знакомое произведение ювелирного искусства, которое еще сегодня вечером носила на пальце моя Настя.
 
      Возникла пауза. Откровенно говоря, я не знал, что мне делать дальше. Говорить? А что говорить? Правду?
      Но что тогда будет со мной и с Настей?
      Ведь я не знаю, кто эти люди и что им от меня надо?
      - Я тебе помогу, - сказал Кемаль, глядя на меня тонким прищуром своих почти европейских глаз, - но и ты должен понять, что молчание или неправда, которую ты мне скажешь, только убьют твою девушку и тебя самого.
      Кемаль щелкнул пальцами, давая какой-то знак своим нукерам.
      - Начнем с того, что я - Кемаль, пуштунский воин, который воевал с вами, русскими, когда была большая война, и теперь, когда русские ушли, я продолжаю воевать с таджиками. И пока был жив Ахмад-Шах Масуд, я воевал с Шах Масудом. Теперь я воюю с Тохтамбаш-баши и с теми русскими, которые ему помогают. Я воевал всю свою жизнь. Война стала моим, как теперь любят говорить, - бизнесом…
      Нукеры подали зеленый чай в тонких пиалах, подали и Кемалю и мне. Чай был замечательный, я никогда не пил такого.
 
      Кемаль продолжил:
      - И дело в том, что русские несколько раз пытались мешать моему бизнесу…
      - Потому что твой бизнес - это наркотики? - перебил я.
      - Да, мой бизнес - героин, опий, морфий и все производные от опийного мака, что произрастает на моей родине, и я не считаю это безнравственным, в отличие от русских лицемеров.
      - Только не говори этого мне, - возразил я, - я ведь врач, и я знаю, какую беду несут наркотики…
      - Я не считаю этот бизнес безнравственным, дорогой Знахарь, - повторил Кемаль, - хотя бы потому, что твоя страна - Советский Союз - десять лет избивала мою страну, лишив ее экономику другого шанса, кроме как растить и продавать мак. Наши крестьяне-афганцы, благодаря вам - русским шурави, которые десять лет бомбили наши села, теперь только тем и живут, что растят и продают мак… И этот героин, что я делаю из выращенного моим народом мака, он как заслуженная кара вам, русским…
      Кемаль снова в задумчивости огладил бороду и продолжил:
      - Но не будем углубляться в философию мотивов моей деятельности. Я хочу сказать тебе, Знахарь, что то кольцо, которое мои люди обнаружили на пальчике твоей женщины, имеет очень плохую и кровавую историю. Она связана как раз с тем, что русские воины-шурави в годы большой войны очень-очень больно наступили на мой бизнес…
      - Мне об этом ничего не известно, - сказал я.
      - Тогда расскажи мне то, что тебе известно, и останешься жив, как и останется жива твоя девушка, - сказал Кемаль.
 
И меня вдруг прошибло.
Меня как молнией прошибло, я понял, что передо мной, возможно, сидит то недостающее в моей схеме звено, при помощи которого я смогу обвести Арцыбашева вокруг пальца. Кемаль - это та необходимая в системе сдерживаний и противовесов гирька, при помощи которой можно не только уравновесить Арцыбашева, но и перевесить его…
И я решил рассказать все, как на духу…
 
      Мы еще два раза пили приносимый нукерами чай, пока я все говорил и говорил, и про свою жизнь, про подставы и побеги, про воров и про тайгу, про Наташу и Арцыбашева, про воровской общак, про Студня и кольцо…
      - Так говоришь, у тебя в общаке четыреста тысяч недостача? - переспросил Кемаль и усмехнулся. - А знаешь, сколько твой Арцыбашев у меня в восемьдесят восьмом году унес вместе с этим колечком?
      - Нет, - недоуменно ответил я.
      - Тебе этого знать и не нужно. Но эти несчастные четыреста тысяч по сравнению с тем, что взял Арцыбашев, - мусор.
      Кемаль взял долгую и томительную паузу, вероятно обдумывая, что можно еще мне рассказать, а что - нет.
      - Я предлагаю тебе бизнес, - сказал он наконец.
      - Какой бизнес?
      - Ты отправишься к Тохтамбаш-баши и принесешь мне от него второе такое же кольцо, - сказал Кемаль.
      - Но как?
      - По данным моей разведки, - начал Кемаль неторопливо, - а у меня есть свои люди в отряде Тохтамбаш-баши, некоторое время тому назад к баши в отряд привезли какого-то беглого русского уголовника, который назвался сыном бывшего командира, у которого при Советах служил Тохтамбаш… Он пришел якобы за долей своего отца. За долей тех денег, что в восемьдесят восьмом его отец с гэбистом Арцыбашевым отобрали у моих людей…
      Я молчал и ловил каждое его слово.
      А Кемаль продолжал:
      - Эти деньги и на самом деле вроде как пропали, но потом нашлись у Тохтамбаш-баши. Кстати, свой первый отряд он вооружил именно на эти деньги, но это неважно. Важно то, что Тохтамбаш не поверил этому беглому русскому уголовнику, потому что он не предъявил условного знака.
      - Кольца? - невольно вырвалось у меня.
      - Кольца, - согласно кивнул Кемаль, - и оно - у тебя. А ты принесешь мне его кольцо.
      - Но как? - спросил я снова.
      - Ты представишься настоящим сыном его бывшего командира и предъявишь ему то кольцо, которое носила твоя девушка, - сказал Кемаль вкрадчиво, помолчал и заговорил снова:
      - Тебе поверят, потому что у нас на Востоке верят не словам, а вещественным доказательствам. И ты принесешь мне второе кольцо от Тохтамбаш-баши. Оно ему не нужно. А деньги, которые он тебе отдаст, - оставишь себе. Это будет твой гонорар за наш общий бизнес. И уверяю тебя - тех денег с лихвой хватит, чтобы вернуть твоим питерским их несчастные четыреста тысяч…
      Я не верил своим ушам.
      Это было решение всех моих проблем.
      - А девушка побудет у нас, пока ты к Тохтамбаш-баши ходишь…
 
      Я непроизвольно вздохнул полной грудью - мой мозг срочно нуждался в дополнительном кислороде… Я понял, что это мой единственный шанс.
      - Да, - сказал я, - я пойду к Тохтамбаш-баши.
      - И принесешь нам второе кольцо.
      - Принесу. Постараюсь принести…

СПИ СПОКОЙНО,

 

МАТЬ ДОРОГОГО ТОВАРИЩА!

 
      Лето 2002 года, Санкт-Петербург - Пермь
      Совещание было коротким - генерал Арцыбашев не любил пустых разглагольствований. Есть что доложить - говори кратко и по существу, а нет результатов - помалкивай в тряпочку и работай. Выслушав подчиненных, он дал указания и объявил:
      - Все свободны.
      Остался только Николай, остальные ушли.
      Он сидел в торце стола для совещаний, напротив генеральского места. Положив руки на папку из кожзаменителя, терпеливо ждал, пока останутся одни. Толстогубое лицо оставалось внешне бесстрастным, но Арцыбашев знал, что это не так. За годы совместной работы он изучил помощника досконально. Можно сказать, выпестовал, сделал из несмышленого лейтехи человека и отменного профи. Одного из очень и очень немногих, которым мог полностью доверять. Доверять полностью в том смысле, в котором это было возможно для генерала, привыкшего подозревать всех.
      Арцыбашев кивнул:
      - Что у тебя?
      Николай расстегнул папку, достал два листа, покрытых убористым почерком, но на протяжении всего доклада так и не воспользовался подсказкой.
      - …Личность полевого командира установлена. Это Чарры Каримович Тохтамбашев, бывший майор Советской армии, начальник тыла дивизии. Числится погибшим с 1988 года. Часть архивов утеряна, поэтому сведения требуют дополнительной проверки…
      Теперь настал черед Арцыбашеву сохранять внешнюю невозмутимость при том, что внутри у него все клокотало.
      А ведь знал! Знал, что это не совпадение, что не бывает таких совпадений. Почувствовал это, еще когда впервые всплыло новое имя: Тохтамбаш-баши. Сколько времени ушло на то, чтобы докопаться до истины! Когда появилась первая и до сих пор единственная фотография фигуранта, Арцыбашев засомневался. На черно-белом прямоугольнике размером шесть на девять сантиметров был запечатлен пузатый басмач в чалме и полосатом халате, колоритный, как персонаж отечественного боевичка про становление новой власти в среднеазиатских республиках. Разглядеть в нем офицера-тыловика, бывшего короля дефицита, мог только человек с очень богатым воображением.
      Николай продолжал:
      - Фактически он приватизировал трехкилометровый участок таджикско-афганской границы. Переброска наркотиков и оружия, торговля рабами, похищения с целью выкупа. У него неплохие позиции в государственных органах Таджикской республики, так что официальная власть его как бы не замечает. Он ведет себя достаточно умно. Во время гражданской войны сделал верную ставку и сейчас вовсю использует ее результаты. До последнего времени предпочитал оставаться в тени, поэтому так долго и не попадал в поле нашего зрения. Работа затрудняется тем, что он пользуется поддержкой большей части местного населения. Его считают жестоким, но справедливым баем. Может и своих нукеров наказать, если они в чем-то не правы. А простого крестьянина озолотить, если тот заслуживает награды. По предварительным оценкам, точечная операция силами спецподразделений в настоящее время не представляется возможной. Я осторожно проконсультировался с нашими людьми в Министерстве безопасности Таджикистана, и они полностью разделяют эту оценку. Для ликвидации Тохтамбаш-баши необходимо, в первую очередь, политическое решение. А его принятия в обозримом будущем не предвидится. Тохтамбаш-баши является довольно значимым звеном в системе сдержек и противовесов того региона…
      - Очень хорошо, Николай. Напиши для меня подробную справку по этому поводу.
      - Уже написал, - помощник передал листы с рукописным текстом.
      - Молодец. - Обычно Арцыбашев был скуп на похвалы, и то, что он сейчас похвалил дважды подряд, свидетельствовало о важности проделанной помощником работы. - А теперь немного отвлекись и наведи справки об одном человеке. Студеный Владимир Геннадьевич, шестьдесят девятого или семидесятого года рождения, уроженец Перми, в восемьдесят восьмом был арестован… Сколько тебе нужно времени?
      - Два часа.
      …Но потребовалось много больше. Лишь на исходе третьих суток Николай доложил окончательные результаты, для достижения которых ему дважды пришлось летать в командировки. Помощник выглядел предельно измотанным, но сразу заявил, что готов работать, сколько понадобится.
      - Студеный Владимир, кличка Студень, девятнадцатого ноября восемьдесят восьмого года осужден к пяти годам лишения свободы. Освобожден в сентябре девяносто первого, из колонии убыл к месту прописки. Арестован за кражу в декабре девяносто третьего, в августе девяносто четвертого судом оправдан. В девяносто пятом и девяносто седьмом проходил по материалам о квартирных мошенничествах, но обвинение предъявлено не было. По оперативным данным милиции член устойчивой преступной группировки, выросшей на базе секции восточных единоборств, в которой он когда-то тренировался. В группировке авторитетом не пользовался, конфликтовал с другими членами и в девяносто восьмом "откололся". В том же году деятельность банды была пресечена силами местного РУБОП. Студеный проходил по делам как свидетель, обвинение не предъявлялось. В феврале прошлого года был арестован, статья сто пять часть один, в июле осужден на десять с половиной лет. Отбывать наказание прибыл в Ижменскую ИТК. Бежал месяц назад. В ночь перед побегом совершил убийство одного осужденного, таджика по национальности. Поисковые мероприятия результата не принесли. Есть версия, что он погиб в тайге. Есть, правда, и другая вполне достоверная версия. Ему могли помочь старообрядцы-скрытники. Их поселений, сиктов, в тех краях очень много, и они, по своим убеждениям, могут оказать помощь беглому зэку. При этом никогда не пойдут на контакт с представителями властей. Я говорил и с милицейским участковым, и с нашим уполномоченным. Все сходятся во мнении, что пытаться разговорить скрытников бесполезно. Разве что высадить на вертолетах десант.
      - Или же выведать все изнутри, - задумчиво перебил Арцыбашев.
      - Что? А-а… Но где найти такого человека? Привлечь кого-нибудь из тех, кто родился в сикте, а теперь живет в городе? - помощник на ходу начал просчитывать варианты.
      - Коля, продолжай!
      - Проверены все известные связи Студня - нигде он не появлялся и на связь не выходил. Мать проживает в Перми, 2-я Ипподромная улица…
 

***

 
      Со здоровьем у Антонины Студеной дело давно обстояло неважно. Откуда взяться здоровью, если, почитай, четверть жизни сплошные неприятности косяком шли? Сын в тюрьму загремел, вслед за тем мужа похоронила. Думала, Володька, освободившись, с прошлым порвет, возьмется за ум, станет опорой на старости лет. Да куда там! Дома почти не ночевал, начинала говорить о работе - смеялся. Все крутился со старыми корешками. Крутился, крутился и докрутился.
      А ведь как хорошо начиналось! Замуж вышла по любви. Хотя и расчет, конечно, присутствовал - в те годы офицеры не бедствовали, получали относительно прилично. Конечно, лейтенантский быт был не устроен, но зато было понятно, ради чего стоит терпеть. Терпела, надеялась. Когда Геннадий подался в Афган - месяц ревела. Потом ничего, пообвыкла. И с деньгами стало налаживаться. С работы уволилась, только дефицитом теперь занималась, который муж слал "из-за речки". Появилась квартира, машина. Появились новые знакомые, из деловых. На Володьку ничего не жалела. Модные шмотки, карманные деньги, магнитофоны, спортивные секции. С учебой у сына не ладилось, выше тройки оценки редко бывали, но зато спортом он увлекался всерьез. Начал с дзюдо, а там и всякие восточные единоборства опять разрешили. Как радовалась, когда на областном первенстве он взял третье место! Через знакомых в военкомате организовала ему отсрочку от армии. Почти договорилась, чтобы приняли в нужный вуз. Планы строила: в конце года Геннадий вернется, заживут они полной семьей, благо условия есть и о копейке думать не надо, накопленного хватит на безбедное существование.
      Нельзя сказать, чтобы арест сына прогремел как гром среди ясного неба. Замечала, что деньги и вещи пропадают из дома, замечала, что врет, когда спрашивала о том, где провел ночь или почему с дискотеки не пришел вовремя. Но успокаивала себя ссылками на трудности переходного возраста. У кого дитя без греха? Вот и наш не хуже других! Мало ли что не учится. Зато какой красавец вымахал. И к матери относится с уважением, а уж батяню-фронтовика просто боготворит.
      И вдруг арест. Через три дня должны были отпустить. Со следователем разговаривала, он обещал посодействовать. Не бесплатно, конечно. Одна хорошая знакомая подсказала, как к нему подойти. Все вроде бы склеилось, оставалось чуть-чуть подождать. Говорила себе: ничего, три дня - не три года, перетерпит, зато ума наберется. Выбросит из головы мальчишескую дурь.
      И тренер Володькин то же самое говорил. Звонил несколько раз, говорили подолгу. Она его не видела никогда, но по голосу представляла, что мужчина серьезный и положительный. Он говорил, а она со всем соглашалась.
      Когда Вовку не отпустили, тренер еще один раз позвонил и пропал. Она его позже увидела. На процессе. На скамье подсудимых. Сидел вместе со своими учениками и всю вину пытался на них переложить. В том числе на Володьку. И ведь получилось почти! Сыну пять лет отмерили, а тому упырю с бархатным голосом - три с половиной. Почти все обвинения с него отлетели, как шелуха. Только мелочовка осталась. Вот вам и процесс показательный, про который во всех газетах писали. Волчат наказали, а вожак стаи отделался легким испугом.
      Потом Вовка освободился и взялся за старое. Пыталась с этим бороться, да куда там ей! Он ее и не слушал. Опять к тренеру своему побежал, к старым знакомым. Тренер как-то заезжал забрать Вовку. Встал у подъезда, из "мерседеса" даже не вышел. Приспустил тонированное стекло и смотрел на Антонину Петровну с таким выражением, словно даже не мог догадаться, кто она такая. А Володька быстро натянул спортивный костюм - и в машину. Сутки отсутствовал. А приехав, заявил, что жить теперь будет отдельно. Снимет квартиру с ребятами, так для работы удобнее. Она спросила, что за работа, а он лишь посмеялся.
      Так и жили до самой его последней посадки, то вместе, то порознь. Чаще второе. Адреса часто менялись. То, действительно, снимал что-то, то у друзей столовался, то подруг находил.
      Ненасытные адвокаты, "шоковая терапия" Гайдара, которого дед-писатель, будь его воля, наверняка б зарубил кавалерийской шашкой, все остальные кидки, которые устраивало своим гражданам государство, и кризис девяносто восьмого года не оставили камня на камне от былого финансового благополучия. Сын помогал редко. Только однажды, в свои лучшие времена, подарил к дню рождения две тысячи долларов. Подарить - подарил, а потом сам же и выцыганил почти половину. Ни возраста, ни трудового стажа для получения пенсии недоставало. Кое-как оформила инвалидность - причем не липовую, а самую что ни на есть настоящую, стала получать эти жалкие крохи. На крупу и сахар хватало, но чтобы закупить лекарства и другие продукты, да и из одежды что-то иногда поменять, приходилось подрабатывать продавцом. Хозяева предпочитали молодых раскрепощенных девчонок, поэтому если и брали Антонину Петровну, то лишь для того, чтобы сэкономить на зарплате.
      Периодически болезнь Антонины Петровны давала обострение. Ложиться в стационар она отказывалась наотрез - да и врачи, по правде сказать, не сильно-то и настаивали. Лечилась дома. Когда удавалось договориться, из поликлиники ей присылали медсестру, которая делала уколы и измеряла давление. Но иногда свободных медсестер не оказывалось, и приходилось выкручиваться одной. Даже обратиться не к кому было! С соседями, как на подбор, людьми молодыми и деловыми, она не общалась, контакты со старыми знакомыми давно оборвались.