— Я что-то не понимаю. При чем здесь ваша статика? Это же картина, а не экран телевизора, как на ней что-то может двигаться или меняться?

— Надо, чтобы, когда на рисунок смотришь, тебе казалось, что ты на этот пейзаж своими собственными глазами глядишь, и вот еще полшага сделаешь, и на этой самой полянке или на этом самом бережку очутишься. То есть твои глаза должны стать моими глазами. Понимаешь?

— Не-а, — честно призналась вконец раздосадованная и сбитая с толку Кристина.

— Ну, смотри: ты для себя словно поймала один-единственный момент, вцепилась в него клещами и вытянула на полотно. Что ты, что фотоаппарат в таком случае — все едино. Но рисовала ты это ведь не за секунду? Часа три, не меньше. А то и поболе. Травинки под солнцем пожухнуть успели, вода в озере свой цвет несколько раз поменяла, тучи над головой пробежали. А у тебя этого движения не чувствуется. Нету его!

— И как быть?

— Чувствовать свою картину надо. Понимать ее. Чтоб каждый взмах, каждый мазок для тебя что-нибудь значил. Я не мастак красиво говорить, я нутром это понимаю, а вот как объяснить — не знаю. А если сам рисую, то мои картинки этого тоже не покажут. Рисовал-то я их ровно, как чувствовал, да только руки у меня не под кисти заточены. Грубые они для таких вещей. У тебя иное: Бог тебя богато талантом наградил. Только ты им ровно как столяр молотком пользуешься. Выжимаешь из него всю технику, а чувство топчешь. Может, поэтому тебя твоя работа так не радует?

— Я же вам объясняла: меня все устраивает, у меня самая лучшая работа в мире. С чего вы взяли, что…

— А кто плакался, что в голову ничего нового не приходит, что лучше всего копии получаются? Или не припоминаешь? Девонька, да не дуйся ты на меня! Я ж тебя не ругаю или на слове ловлю, я помочь хочу! Я вижу, что тебе твой труд не в радость, а сейчас посмотрел — и понял, в чем дело. Ладно, ладно, замяли, а то уже вся накуксилась, еще чего доброго вообще рисовать перестанешь. Просто знай: если еще захочешь об этом поговорить — я всегда готов. А дуться не надо, право слово!

Внутри у Кристины все бушевало от негодования. Нет, ну надо же! Тоже мне, нашелся ценитель красоты! «Я сам так не могу, руки у меня под лопату заточены, зато точно знаю, как надо»! Да таких ценителей — только свистни. Каждый тебя с превеликим удовольствием в грязи изваляет. И почему нельзя просто сказать: «Кристина, у тебя очень хорошая техника, здорово рисуешь», вместо того, чтобы ее со столяром сравнивать? Вот пусть сам хоть что-нибудь подобное изобразит, а потом пусть поучает, сколько влезет! Да такой пейзаж знающий народ на вернисаже с руками оторвет! «Волна резиновая»! Нет, ну надо же такое придумать!

Хотя кое-что он, конечно, угадал. Она действительно давно уже не задумывается над тем, как именно рисует то или это. Раньше, вроде — да, задумывалась. А сейчас просто времени на это нет, а если и было бы, то жаль его тратить на подобные вещи. Все равно все под заказ рисуется. А заказчики полет свободной фантазии не сильно жалуют, им главное, чтобы получилось так, как на эскизе, и никаких неожиданностей.

А ведь если так посмотреть, пейзаж-то она для себя рисовала! Вот странно! А отношение к нему, как к очередному заказу, не более! Может, и правда попробовать нарисовать что-нибудь так, как раньше? Как Фомич говорит, «чтоб каждый мазок что-нибудь значил»? И сравнить для себя, есть ли разница. Если нет, значит, это все измышления Фомича на почве творческой зависти. А если есть…

На эту тему Кристина почему-то даже побоялась думать дальше. Завтрашний день покажет. На лодке на дальнее озеро она, конечно, уже не поедет, и так руки ноют по самые лопатки. Наверняка, хороший пейзаж можно и поблизости от дома найти, чтоб с мольбертом за тридевять земель не тащиться, и не один. Правда, придется без купания обойтись, ну это уж как-нибудь в следующий раз. Да, и место лучше в тени выбрать, а то плечи уже пощипывает от солнечных поцелуев. Как бы не пришлось еще из себя линяющую змею изображать!

Ликвидатор открыл ключом дверь, бросил в прихожей бесформенную сумку-баул, скинул когда-то белые кроссовки, облепленные засохшей грязью чуть ли ни в сантиметр толщиной. Вслед за кроссовками прямо на пол отправились джинсы и футболка, не сильно отличающиеся друг от друга по цвету. Оставшись в одних плавках, Олег протопал в комнату, оглядел ее уныло и плюхнулся на кровать. Превращение уютного семейного гнездышка в классическую холостяцкую берлогу произошло как-то незаметно и очень-очень быстро. И как это раньше он умудрялся не доводить свою квартиру до такого состояния — непонятно. Вроде тоже один жил, никакие женщины здесь уборкой не занимались и лоск не наводили. А вот, поди ж ты, стоило Ленке свалить, все прямиком отправилось в тартарары. И никакого желания наводить прежний уют. А зачем? Нельзя сказать, чтоб Олега радовал этот бардак, скорей наоборот, но тратить свободное время, вылизывая все до единого квадратные сантименты своей жилплощади… Ну его подальше, такой порядок!

После вчерашнего в голове еще что-то шумело и побаливало, особенно в районе затылка. То ли бодун так хитро дал о себе знать, то ли он обо что-то головой приложился, когда бои без правил изображал. Настроение было ниже среднего, поскольку с утра организаторы отозвали его в сторону и тактично намекнули, что еще один такой разгул, и Олега на соревнования больше приглашать не будут. Будто сами так ни разу не отрывались! Ну, хреново ему было, требовала душа полета — неужели не понятно? Хорошо еще по пунктам его прегрешения перечислять не стали, а то бы точно не выдержал, вломил кому-нибудь по полной программе. Так мало этого, по дороге еще заглох — забыл вовремя залить бензин. Никто из проезжавших мимо машин поделиться топливом желания не выразил, пришлось ловить тачку и с канистрой ехать до ближайшей заправки, а потом обратно. Больше часа потерял, не говоря уже о финансах! Что за жизнь!

Издевательски радостно разлился трелью телефон. Ликвидатор было решил послать всех к черту и не подходить, но противный агрегат не унимался. Мысленно махнув рукой, Олег походкой усталого зомби подошел к телефону.

— Алло, Алло! Олег, это ты? — в трубке раздался голос тещи. Этой-то что от меня надо? — удивился Олег.

— Я, Нина Михайловна. Кому ж еще быть?

— Слава Богу, а то я уж думала, что не застану тебя. У меня до тебя разговор серьезный имеется!

— Если вы по поводу того, чтобы я про Саньку забыл, то…

— Олег, Олег! Подожди, я совсем не по этому поводу звоню! То есть, конечно, речь пойдет о Сашеньке, но совсем не то, что ты думаешь. Я тебе даже больше скажу: Лена о том, что я с тобой разговаривала, не узнает. А если узнает, то мне не поздоровится, так что у нас с тобой интерес в этом деле, можно сказать, обоюдный.

— Так в чем же дело? — спросил изрядно заинтригованный Ликвидатор. В последний раз так ласково теща говорила с ним, когда они вместе забирали Ленку из роддома. Да и то, что она ведет какую-то свою игру за Ленкиной спиной — это явно что-то новенькое в цирковой программе.

— Лена запретила тебе видеть сына, но я считаю, что она поступает неправильно. Конечно, ты понимаешь, что она очень обижена, поэтому ведет себя, как бы это сказать, неосмотрительно.

— И? К чему это все?

— Я думаю, что будет лучше, если ты будешь приходить к Саньке и хоть иногда гулять с ним. Не хочу, чтобы мой внук забыл, как выглядит его отец.

— Я тоже этого не хочу. Но как вы собираетесь объяснить все Лене? Когда мы общались в последний раз, она пообещала мне, извиняюсь, все мои причиндалы оторвать, если только увидит меня рядом с Санькой.

— Я ничего не собираюсь ей объяснять. Тем более что она все равно меня слушать не будет. Лена зациклена на собственных эмоциях и не видит дальше своего носа.

— И как же будут тогда проходить наши встречи? Что-то я пока с трудом себе это представляю.

— Я буду тебе звонить, когда Лены не будет дома. В крайнем случае — скажу, где ты сможешь найти меня с Санькой во время прогулки. Да, так, наверное, будет даже лучше. Ты подъедешь и сможешь поиграть с сыном. Жаль, конечно, что недолго, иначе Лена может что-то заподозрить, но ничего другого я пока придумать не могу. Ну что, согласен?

— Согласен. Лучше уж так, чем никак.

— Ну и отлично! Что ж, до скорого! Думаю, я тебе уже через пару дней позвоню.

— До свидания!

Слегка ошарашенный услышанным, Олег повесил трубку. Вот так теща! Вот так заговорщица! Нет, этого он точно не ожидал. Раньше она всегда Ленке в унисон пела, а теперь вдруг раз — и за него заступаться стала! Вот это номер! Увидела, как ее дочку заносит, и решила сделать ответный ход. Видать, просекла, что дело пахнет керосином, и он его на тормозах спускать не собирается. Однозначно.

И все равно: забавно. «Теща, друг сердечный, помоги, теща, мы с тобой — не враги». Так, кажется, в какой-то старой песенке пелось? Не, лучше так: Теща в черном плаще спешит на помощь! Теща-спасатель, вперед! Чудеса тещи на виражах!

Довольный своими сравнениями тещи с героями диснеевских мультфильмов, Ликвидатор с наслаждением почесал поросшую кольцами русых волос грудь и отправился в ванную. Вечер гадкого дня определенно улучшил его настроение, до того считавшееся безнадежно испорченным.

Иван и Сергей, по сотому разу осмотрев стоящую в гараже Волгу, сидели на корточках перед машиной и раздумывали, с чего начать ремонт. В принципе, этому занятию они посвятили уже три часа, и вряд ли судьбоносное решение могло быть принято до конца сегодняшнего вечера. Рабочие комбинезоны были надеты скорее как дань традиции, нежели по необходимости. Все равно сейчас автомеханики из обоих еще те: лица и руки с подживающими порезами, челюсть Лесничего наводила на мысль о пропущенном апперкоте. Семь-сорок, с его неадекватными окружающему миру движениями, и вовсе подозрительно смахивал на потребителя ЛСД или Пелевинских мухоморов.

— Да, экспонат у тебя знатный, прямо-таки — по последнему слову техники.

— Угу. Только техника эта давно сказала свое последнее слово. Вон, видишь? Пороги проржавели, еще годик — и отвалятся. Движок давно уж перебрать надо, не нравится мне, как она масло жрет. Прорва ненасытная. Да еще и этот удар! В общем, попал я по кругу на капитальный ремонт. Кстати, ты к медикам обращался?

— Ну, как тебе сказать… Не люблю я их. Да и это у меня уже не в первый раз. И не во второй. Что я, не знаю, как сотрясение мозга лечить? Ну, кружится башка слегка, да и ладно. От этого не умирают. Дня через три все пройдет, могу на пари спорить. Знаешь, как я в детстве с качель навернулся? Все небо в серебряных мурашках было! И ничего, походил как пьяный недельку, и все. Правда, мама что-то заподозрила, но ничего, все обошлось. Вон, когда я армейскую медкомиссию проходил, ничего трагического на эту тему не обнаружили.

— Ну, ты даешь! Я ж тебя специально просил: сходи, проверься. Нет, все как маленький! А если вдруг какое осложнение? С такими вещами шутки плохи. И вообще, тебе же сейчас лежать надо и не дрыгаться, а ты куда поперся, а? Помнишь же лекции по медицине, прекрасно помнишь!

— Ой, да ладно тебе! Сам то у медиков был?

— А как же! Как я иначе больничный бы получил?

— Ну-ну. Вряд ли они тебе разрешали с машиной возиться, если от работы освобождение выписали.

— А ты думаешь, я их об этом в известность ставил?

Иван и Сергей переглянулись и дружно заржали. Общая безалаберность в плане собственного здоровья была налицо. А раз так, то незачем было оправдываться друг перед другом и объяснять, почему ремонт все еще находится в фазе разговоров, и дальше не продвигается.

Вообще, авария их очень сблизила. Пережив реальную угрозу жизни, как-то сложно с прежней энергией продолжать спорить из-за проблем, которые на поверку выглядят мелко и несерьезно. Да и некоторая схожесть ситуаций в отношении любимых женщин тоже послужила для Ивана и Сергея своеобразной точкой соприкосновения. Но сейчас они избегали говорить на больные темы, чтобы не потревожить это зарождающееся единение. Да и что толку бередить больное! Оба прекрасно понимали, что пока Иван не восстановит машину, в лесничество он поехать не сможет. Значит, надо было сделать все возможное, чтобы поставить ее на ход в ближайшее время. А что касается внезапно возникшей тяги Сергея к освоению тонкостей альпинизма — так куда он такой полезет, с головой, в которой мозги слегка набекрень съехали и на место еще не вернулись? Тайм-аут, господа, тайм-аут на неопределенный срок.

Поэтому пока что Лесничий и Семь-сорок со знанием дела обсуждали порядок восстановления изувеченной Волжанки, попивая газировку и поедая приготовленные матерью Семь-сорок бутерброды, и заниматься чем-либо еще в такой прекрасный день категорически не желали. Из соседних гаражей доносились одиночные удары молотком по железу, изредка перемежающиеся визгом дрели и бульканьем разливаемой на троих бутылки. Мужская часть населения праздновала очередной день независимости.

Олег нетерпеливо топтался на месте, во все глаза высматривая тещу и Саньку. Надо же, действительно и двух дней с их разговора не прошло, как она уже выполнила свое обещание! Правда, опаздывает слегка, но мало ли что могло ее задержать, вдруг с Ленкой какие напряги возникли?

Когда он издали увидел знакомый тещин силуэт и сидящего в коляске сына, то не удержавшись, кинулся к ним со всех ног. Даже не успев толком поздороваться, он схватил Саньку в охапку и высоко-высоко подбросил, как обычно делал каждый вечер, когда не слишком поздно возвращался с работы. Нина Михайловна только и успела, что охнуть. Санька же, даже и не думая пугаться, радостно завопил что-то нечленораздельное. Наконец, вернув Саньку с небес на землю, Ликвидатор виновато поднял глаза и невпопад брякнул:

— Я из него космонавта сделаю. Гагарина.

— Ну, это еще поживем — увидим, — произнесла вновь обретшая дар речи теща. — Думаю, минут двадцать у вас точно есть. В последний момент Ленка сама решила идти на прогулку, пришлось срочно заставлять ее мыть посуду и полы. Слегка повздорили, да ерунда все это. Лучше рассказывай, как у тебя дела?

— Да что мне рассказывать? — протянул Олег, качая Саньку на коленях и показывая ему козу, — живу, работаю. Вот, в выходные очередные соревнования судил. Чего у меня нового может случиться? Лучше про себя рассказывайте. Как Санька? Не болел? Зубки не беспокоили?

— Да пока Бог миловал. Еще один вылез, но без проблем. Ни температуры, ни криков. Правда, в весе пока не поправляется. Я уж смеюсь: вертится, как егоза, где там поправляться! Все в движение уходит.

— Вроде всего ничего не видел его, а так смотрю: вроде подрос. Хотя, может быть, мне и кажется. Говорить еще не начал?

— Ну, ты хочешь, чтоб тебе все и сразу! Рано еще, погоди. Вот годик исполнится, тогда жди. А в полтора уже такая говорушка будет — еще замучаешься его слушать. Нет, Санька нас радует, хороший хлопчик — ласковый, шустрый. Я вот единственно, чего боюсь — розетки у нас в квартире обычные, открытые, не как у вас. Да и расположены низковато. Когда Санька по полу шарится, у меня все время душа не спокойна. Пальчики-то тонюсенькие, что стоит в розетку сунуть?

— Да, непорядок. Заменить надо. Я завтра смотаюсь на рынок, закуплю все, что нужно.

— А что толку-то? Из меня электрик, как из Папы Римского — Мисс Вселенная. Ленку вообще к этому подпускать нельзя, у нее прямо-таки электрокретинизм, по другому назвать просто язык не поворачивается. Не поверишь, буквально позавчера чайник спалила! Не проверила, что он пустой, да так в сеть и воткнула! Искрило, как фейерверк. Короткое замыкание, пробки повышибало. Кошмар! Сейчас в стареньком, эмалевом чайнике воду кипятим. Все равно ж денег на новый нет. Хорошо еще хоть я его сохранила, не выбросила. А то Ленка голосила: хватит рухлядь хранить! Весь дом хламом забит! А что бы мы сейчас делали без этого хлама, а?

— А давайте я вам денег дам? Все равно ж вы всю свою зарплату на Саньку тратите, так ведь! Ну, будто я вас не знаю! Наверняка сами на картофельном супе сидите, лишь бы у Саньки молоко и кефир не переводился. Да еще этот чайник…

— Знаешь, Олег, я даже привередничать не буду. Деньги нам будут очень кстати, сам понимаешь. Ленка хочет на работу выйти, но когда это случится — кто ж его знает? Сначала Саньку надо пристроить, ясли найти, справки собрать, а потом уж об этом думать. А на одну зарплату троих не протянешь.

— Нина Михайловна, вот, держите! Все, что в карманах есть. В следующий раз еще принесу, как раз аванс должны выдать. Вы уж извините, знал бы — побольше захватил, а то как-то неудобно вышло.

— Да что ты, Олежек! Это мне перед тобой извиняться надо! Занимаюсь вымогательством по полной программе.

— Какое там вымогательство! Полно вам, Нина Михайловна! Совсем меня в краску вогнали.

— Олежек, понимаю, что тебе сейчас тоже больно и обидно, но прошу, подумай: как вам помириться с Ленкой? Не дело это так собачиться. Вы ведь оба из крайности в крайность носитесь: то любовь до гроба, то ненависть до пены изо рта. Ленку сейчас бесполезно на эти темы пытать, она удила закусила. Аж визжит, когда твое имя слышит. Но должен же быть хоть один в паре здравомыслящий, кто первый шаг сделает! Ты сильнее, ты мужчина — ну попробуй ты Ленку успокоить и вернуть! Были бы вы просто обычной парой, так и полбеды. Поссорились, разбежались — и дело с концом. Но у вас-то уже наследник растет, а это уже совсем другой коленкор выходит. Ему-то ваши претензии друг к дружке глубоко фиолетовы, лишь бы у него папа и мама были.

— А они у него и так есть. А то, что порознь — так это, извините, к своей дочке обращайтесь. Это она всю кашу заварила, а раз так — пусть сама и расхлебывает. Как Санька родился, она только и делала, что на меня рычала, а стоило мне один раз сорваться — сразу же сбежала.

— Олежка, да выяснять, кто прав, кто виноват — это сейчас не главное. Оба хороши! Нельзя родителям между собой воевать из-за всякой ерунды да амбиций. Уж поверь мне, старой тетке! Ну, пойди ты мне навстречу, помирись с Ленкой! Лучше уж худой мир, чем такая ссора, как у вас.

— Нина Михайловна, при всем моем к вам уважении — нет. Я перед Ленкой унижаться не намерен. Сама решила удрать, пусть сама и возвращается. Тогда и поговорим. Она меня с дерьмом смешала, гадостей наговорила, что Санька — не мой сын. И как я теперь с ней должен общаться после этого?

— Да прости ты ее, дуру! Язык, что помело, мелет — сама не знает что. Сам же знаешь, что Санечка — твой и ничей больше. Это она в запале наговорила, лишь бы тебя побольнее ударить…

— Ну вот, вы же сами сказали: чтобы меня побольнее ударить. И как я должен после этого к ней относиться? Нет, Нина Михайловна, воспитательные беседы вы с дочерью проводите, а меня учить — не надо. Единственное, что могу обещать, так это то, что больше звонить вам домой не буду, чтобы с Ленкой еще сильней не поругаться. А что касается мира во всем мире — увольте. Я первый шаг из принципа делать не буду. Меня унизили, меня оскорбили, а мне как в заповедях — вторую щеку подставлять? Вот уж дудки! С Ленкой мириться, да еще так униженно, мол, прости Леночка, я так больше не буду — это себя не уважать.

— Ну что ж, Олег, дело твое. У тебя своя голова на плечах, вот и думай. За деньги — спасибо тебе огромное. Если бы только знал, как они нас сейчас выручат! А насчет Ленки — подумай о том, что я тебе сказала. Я же не призываю тебя немедленно забыть все обиды и начать все заново. Сам знаешь, что, по крайней мере, в данный момент, это невозможно. Ты Ленку сам прости, внутри. И себя прости. А как сможешь с этим справиться, тогда и будешь думать, как мосты налаживать.

— Что-то вы чудно говорите, Нина Михайловна! А себя-то мне за что прощать?

— А ты подумай. Наверняка найдешь, за что. Когда пара расходится, априори одного виноватого в этом нет. Оба свою руку к этому приложили. Ты не для меня, не для Ленки — для себя пойми, в чем твоя вина. Ладно, закончим этот тяжелый разговор, все равно он ничего не решит. А то время бежит, тебе с Санькой играть последние десять минут осталось. Нам уже домой пора.

— А что с розетками делать будем? Если никого не найдете, могу и я подъехать. Мне, чтоб их установить, часа два понадобится. Только вот как с Ленкой вопрос утрясти? Нам с ней сейчас лучше бы не видеться, сами понимаете.

— Я подумаю, как нам лучше все обстряпать. Может быть, угоню Ленку в какой-нибудь магазин на окраине, чтоб ей только туда-сюда езды на полтора-два часа было. Или в поликлинику отправлю. Все равно справки собирать нужно, вот пусть и начинает. Ты по вечерам свободен?

— И да, и нет. Если заранее не предупредить, могу сорваться на извоз. Лучше в какую-нибудь субботу все организовать. Можно, кстати, и в следующую, я как раз ничего на нее не планировал.

— Хорошо, я тогда тебе позвоню. Ну что, Санька, сделай папе ручкой! Вот молодец, как он машет! Ну, садись в коляску, а то нас мама заждалась. Да и кормить тебя пора. А потом в кроватку и бай-бай. Да, Санька?

Ликвидатор распрощался с тещей и сыном и поехал домой. Сегодняшняя встреча что-то взбаламутила в душе и оставила свой едкий осадок. Да, он обрадовался, увидев Саньку, но все равно основным лейтмотивом этого вечера осталась пронзительная грусть. Того, что он услышал от тещи, он явно не ожидал услышать. Преподнесла ему Нина Михайловна сюрприз, какого не ждали. За что он должен простить себя? В чем его вина? Он виноват в том, что Ленка ушла от него? Так что ли? Но теща его в этом вроде и не обвиняла, хотя и могла, если исходить из этой логики. Так в чем смысл этого прощения?

Когда мозги от напряженных раздумий закипели и развернулись поперек черепной коробки, Олег плюнул на все и перестал ломать себе голову над тайным смыслом слова «простить». Пусть лучше Ленка об этом думает. Ей полезнее.

Кристина последний раз тронула кисточкой холст, внимательно его оглядела. Нет, вроде, действительно все. Уф, как же она устала! Не ожидала, что этот простой пейзажик займет у нее целых три дня! Рисовать всего нечего, да и композиция попроще, чем у первого, а так вымотал, слов нет! И вот, поди, скажи, а что в нем этакого, чтобы столько сил и времени на него тратить, — и не ответишь. Только каждый мазок на нем — словно мысль. Подумал, и положил краску, подумал — и новую смешал. Когда она в первый день поняла, что еще вот-вот и сумерки, а пейзаж только общими тонами намечен, такой шок испытала — не передать. Фомич к ней три раза подходил, воды приносил и спрашивал, не хочет ли чаю или пообедать. Когда в третий раз подошел, то велел сворачиваться, мол, негоже еще и ужин пропускать, никуда от нее лес не убежит, завтра дорисует. Вот тогда-то Кристина и вернулась в реальность: охнула, оглядевшись по сторонам, и начала паковать мольберт.

На следующий день встала она поздно, видимо, вчера здорово вымоталась, поэтому дорисовывать пейзаж отправилась уже за полдень. Да еще и с Фомичом почти два часа проболтали ни о чем, попивая ароматный чай с остатками карамели. Понятное дело, что опять ничего не успела, только общие и дальние планы закончила. А вот сегодня оставалось доделать самое лакомое и само ответственное — детали. Листья с ближних деревьев, травинки, полутени от туч. Да еще попробуй это сделать, если все вокруг все время меняется. Не скажешь же солнцу: свети-ка мне, голубушка, строго под вот этим углом, и чтоб тучи тебя не загораживали.

Зато теперь точно все готово. Все, что она хотела нарисовать, уже на холсте. Только вот неясно, лучше эта картина первой или такая же? Самой не понять: глаз уже замылен, а рисунок даже раздражает чуть-чуть. У нее такое часто бывает, именно в первые минуты после того, как работа закончена. Устает она от однообразия, даже если это — ее собственная картина. А тут шутка ли: целых три дня на одно и то же любоваться, да еще в двойном варианте, на натуре и на холсте. Вот пройдет день, а лучше неделя, тогда и можно будет сказать, радует ее эта вещь или нет.

Так, теперь аккуратно пакуем холст, чтобы свежие краски не смазать, и тихонько движемся до дома, до хаты. Фомич наверняка уже что-то накашеварил, а желудок громко кричит и бурчит, мол, хозяйка, поимей совесть, обрати на меня внимание. Интересно, что Фомич теперь скажет? Опять про столяра и молоток песню заведет? Или что-то новенькое придумает? Очень интересно. Аж не терпится пейзаж ему на стол положить, ноги сами бегут в сторону избушки.

А все-таки она в этой глуши окончательно с катушек съехала. Тоже мне, нашла искусствоведа! Мнение Фомича как истина в последней инстанции. Да кто он такой? Ну, бывший военный, теперь вот лесник. И каким это, позвольте узнать, местом он имеет отношение к живописи? Да никаким, если его собственных поделок не считать. Впрочем, там и глядеть не на что. Если и есть удачно исполненные места, то они просто тонут на общем малярном фоне. И вот одобрения такого человека она сейчас ждет как манны небесной?

Кристина еще раз удивилась сама себе, но размышлять на эту тему ей сейчас совершенно не хотелось. А хотелось ворваться в дом и радостно закричать прямо от порога: «Готово! Сделала!», — и услышать, как доволен этому Фомич. Собственно говоря, именно так она и поступила.

— Ну, давай, показывай! Не суетись, а то еще смажешь чего доброго!

— Вот! Только сама смотреть не буду. Не могу еще. Перед глазами все плывет, одни цветные пятна!

— Ну, это ты переработала. Вот куда так торопилась, а? Егоза! Работа радость должна приносить, не дело себя загонять до потери пульса! Что, в ближайшие пару дней лес спилить должны? Погода испортится? Краски отнимут? Передохнула бы денек, так нет: все куда-то спешишь, не пойми куда!

— Не могу я так! Умом понимаю, что вы, наверное, правы, а все равно так не умею!

— А ты учись! Пригодится, еще не раз меня потом добрым словом помянешь! Спешка делу только вредит, если ты, конечно, охотой на блох не занимаешься. Там она в самый раз будет.

— Фу! Вот уж чем никогда не занималась, так это охотой на блох! Гадость какая!

Фомич принялся внимательно разглядывать новую работу Кристины. Он то пододвигался поближе, то наоборот, вставал и отходил от стола, рассматривая пейзаж издали, но ничего не говорил. Так прошло минуты две, хотя для Кристины они показались целой вечностью. Она следила за выражением лица Фомича, чтобы хоть приблизительно угадать, о чем он думает, и как ему понравилась картина, но увы: Фомич был непроницаем. Наконец, он вынес свой вердикт:

— Да, девонька, не ошибся я в тебе. Ты — талант, самородок, каких мало. Я вот смотрю на твою работу и глаз оторвать не могу. Манит она меня, волнует. Вроде и точность, как на фотографии, а при этом в каждой малости твоя душа чувствуется. Видно, что ты неравнодушна была к тому, что писала. С огромной любовью ты это рисовала, все, как живое получилось. Так что готовься, буду теперь к тебе приставать!

— Не поняла?

— Хочу выпросить у тебя эту красоту. Если подаришь, я для нее рамку сделаю, повешу на стену и буду тебя вспоминать, когда уедешь. Если для себя оставить хочется — без проблем, ты скажи, я пойму. Просто не могу удержаться, чтоб не попросить. Уж больно она меня радует! Давно такого не видывал!

— Да конечно, берите! Я-то на нее, честно говорят, уже и смотреть не могу. Лучше потом другую себе нарисую. Я теперь уже поняла, что вы имели в виду, когда говорили, что надо думать, как и что рисуешь. Этот пейзаж у меня вроде проба пера получился. Главное, я теперь знаю, как буду следующие вещи делать. Уже почувствовала, поймала руками. Труднее, конечно, чем раньше, но оно того, кажется, стоит.

— Спасибо Кристина, уважила! Только тогда у меня к тебе еще одна просьба будет.

— Какая же?

— Автограф свой черкани в уголочке. Такая вещь заслуживает подписи, чтобы все знали, кто ее рисовал. Прямо кистью, краску подходящую возьми — и вперед.

— Ну, если вы настаиваете…

— Еще как настаиваю!

— Ну, хорошо, сейчас исполню.

Кристина взяла тонкую кисточку, выбрала на палитре самое темное пятно, обмакнула в него кисть и аккуратно вывела в правом нижнем углу: «Кристина». Если она оставляла свой знак, то всегда подписывалась именно так, без фамилии. Зато обязательно добавляла виньетки и проводила стремительную черту под именем, словно авторское клеймо ставила. Может, и есть где-нибудь еще одна Кристина-художница, но вот такой подписи у нее точно нет.

Довольный Фомич дождался, пока она не выведет последнюю буковку, потом забрал пейзаж и положил на самый верх шкафа — сохнуть. Как минимум пара дней уйдет, а если краски было взято густо и толстым слоем, то и три-четыре. Потом можно еще и лаком специальным покрыть для большей сохранности.

Кристине было очень приятно, что Фомичу так понравился ее рисунок, что он даже выпросил его себе на память. Чуть-чуть узнав Фомича, она была уверена, что он действительно сказал то, что думал, когда назвал ее талантом и самородком. Значит, ей и вправду удалось сделать то, о чем он говорил, совместить невозможное: передать в статичной картине живую и постоянную меняющуюся природу. Это ли не повод чувствовать себя сегодня на седьмом небе от счастья?

Жаль, конечно, что Иван этого не увидел, а то бы тоже за нее порадовался. Он всегда очень гордится всеми ее достижениями, даже самыми малюсенькими. Хотя, сам виноват: нечего было отсюда бежать, да еще так трусливо, не попрощавшись. Ну, это его проблема. В итоге сейчас мается в душной Москве вместо того, чтобы вместе купаться в реке, да лакомиться ягодами. Мог бы столько рыбы наудить, что еще бы целый год об этом вспоминал, да рассказывал! А, его дело. Как захочет, так и приедет, в конце концов. А она пока отдохнет по полной программе, раз уж такая оказия вышла. А то в этом году еще и загореть толком-то не успела! Разве что на озере чуть-чуть подрумянилась, когда из себя гребца изображала.

А кстати: все-таки интересно, когда Иван сюда за ней приедет? А то чем дальше, тем больше не хочется у Фомича деньги на обратную дорогу воровать. Уж больно хороший он мужик, жаль его обижать. Легче уж дождаться, когда он свой Уазик отремонтирует.

Хотя смешно получается: в Москву на самом деле возвращаться не хочется! Вот приедет она, войдет в свою квартиру и первым делом примется названивать Ольге: я здесь, готова к работе. Буквально на следующий день начнет что-нибудь писать, тем более что давно пора новую коллекцию делать. И все бы ничего, да только работать не хочется, в озере не наплаваешься, да до леса далековато будет. Лесопарк местный не в счет — пародия, а не лес! Тропинки до глины исхожены, куда не взгляни — везде люди копошатся. Наедине с собой не побудешь, обязательно кто-нибудь это одиночество нарушит. А здесь — благодать! И телефона нет. И никто он нее ничего не требует и не ждет. Рай!