Конечно, комфорта особого не предвидится, но, как говорится, на безрыбье… Сколько в ней веса? Кажется, пятьдесят пять. Многовато. Самый тяжелый рюкзак, который он когда-либо тащил на себе, весил сорок восемь килограмм. Они тогда всей студенческой компанией в горы отправились. А он пожадничал и помимо всех тросов и скального снаряжения еще и фототехники килограммов на семь набрал, чтоб горные пейзажи поснимать. Но с другой стороны: тогда это было развлечением, а сейчас речь идет о жизни и смерти самого близкого человека. И где сорок восемь, там и пятьдесят пять. Сам рюкзак выдержит, он из крепкой тряпки сшит, Сергей такой два месяца искал, пока нашел. Так что Светлане его не прорвать.

Единственное, что Света в рюкзаке спину себе рискует отбить, но тут уж выбирать не приходится. Зато такая транспортировка наиболее безопасна с точки зрения полученных ею ранений. Иначе как не крути, придется хватать ее за израненную руку, а это и больно, и чревато заносом инфекции. Или тащить волоком на том же рюкзаке по всем лесным корягам и камням. Нет, решено. Сергей вытряхнул из рюкзака все его содержимое.

— Света, Светочка, ты меня слышишь, лапуля?

Светлана кивнула.

— Сейчас я надену на тебя свитер и ветровку. После этого полезай в рюкзак, устраивайся поудобнее, и я отнесу тебя в больницу.

Света вновь еле заметно кивнула. Силы покидали ее прямо на глазах.

Честное слово, я до последнего была уверена, что Прасковья не выстрелит. Но когда грянул первый выстрел, поняла: дело дрянь. Заглянула в щель и увидела, как жена Сергея с удивлением рассматривает свою красную ладонь, а потом кричит. Кричит страшно, отчаянно. От ее крика у меня внутри все похолодело. И тут Прасковья снова выстрелила. Даже не знаю, попала она второй раз в ребят или нет, потому что у меня, что называется, упала планка. Я изо всех сил принялась пинать дверь и кричать:

— Ты, скотина, чего делаешь? Это же люди! Ты в кого стреляешь, старая сволочь? Думаешь, я это просто так оставлю? Прекрати немедленно, иначе я запихаю этот дробовик тебе в задницу! Немедленно прекрати пальбу, сука драная!…

Даже не припомню все те кары, которыми я грозила Прасковье и эпитеты, которыми ее награждала. Наверное, полную чушь несла. Но какая к черту литературная правильность и политкорректность, когда эта дрянь ранила ни в чем не повинных людей? Их единственное прегрешение заключалось только в том, что они хотели помочь мне. И этого было достаточно для того, чтобы Прасковья открыла по ним пальбу! Боже мой, Чикаго тридцатых годов, а не тихое Подмосковье начала двадцать первого века!

Внезапно дверь открылась, и Прасковья ввалилась в избу, не забыв снова со всей дури отбросить меня к стене. Хорошо, что я была уже готова к ее шуточкам, и вовремя подставила руки, чтобы удариться об бревна именно ними, а не спиной, или того хуже — головой. Правда, пару секунд после приземления мне все равно было довольно «весело» — искры из глаз посыпались новогодним фейерверком, несмотря на все принятые предосторожности.

— Ну, и чего добилась? — обратилась она ко мне после того, как закрыла дверь. — Между прочим, это все из-за тебя! Если бы не распускала язык направо-налево, ничего бы и не случилось.

Ну, ничего себе! Вот стрелочница! Отлично у нее получается вину на невиноватого сбрасывать. Думаешь, я сейчас перед тобой оправдываться буду? Вот уж дудки! Оправдывается тот, кто виноват, а моя совесть в данном вопросе девственно чиста. Я набрала воздуха в легкие и пошла в атаку.

— Да ты хоть понимаешь, чего натворила? Или последние остатки ума на своем хуторе пропила? Тебя ж посадят! И правильно сделают! С чего это ты запретила ребятам со мной поговорить? Чего ты боишься? Ну-ка, отвечай!

На этот раз Прасковья не стала выслушивать мои обвинительные речи. Она, не мудрствуя лукаво, прежним силовым приемом отправила меня в мою комнату и сразу же заперла ее снаружи. Я сообразила, что при таком раскладе пролетаю мимо туалета, но тут дверь снова раскрылась и Прасковья втащила в комнату ведро. Отлично. Персональные удобства. Извините за запах, ароматизаторы забыли подвезти. Потом дверь закрылась, и я уж посчитала, что до самого утра, как вновь появилась Прасковья, поставила на табуретку у изголовья кровати стакан с водой и окончательно исчезла.

Я прибалдела. Ничего себе сервис! Раньше она о таких малостях, как опасность обезвоживания внучкиного организма, напрочь забывала. С чего это вдруг ей приспичило притащить мне воду? За хорошее поведение? Ха-ха три раза. Почему-то не верится.

Нет, что-то тут нечисто. Я со всех сторон обсмотрела стакан, но ничего особенного не заметила. Ни мути, ни осадка на дне. Но мне это по-прежнему активно не нравилось. Когда поведение человека выбивается из рамок привычного, значит, у него есть на то причины, о которых ты, возможно, не знаешь. А Прасковья не вписывается в образ альтруиста. Значит, подвох налицо.

Я лизнула воду кончиком языка. Хм, на вкус вроде ничего особенного. Сластит слегка, так это, вполне вероятно, из-за большого содержания железа. Хотя нет, что-то тут еще есть. Привкус едва заметный, аптекой отдает…

Внутри меня все кричало и вопило: не пей, козленочком станешь! Я решила прислушаться к внутреннему голосу и от греха подальше вылила подозрительную воду под кровать. Хорошо хоть бабка не может за мной подглядывать. Вот пусть и считает, что я все выпила.

Кстати, а надо будет провести эксперимент! Когда завтра она ко мне войдет, притворюсь, что мне стало совсем плохо. Язык заплетается, с постели встать не могу. Если она воспримет это как должное, значит, в стакане была какая-то дрянь. Если заорет благим матом и велит подниматься и топать на работу, значит, это у меня паранойя на почве отравления свежим воздухом.

Наконец кое-как успокоившись и окончательно сообразив, что на сегодня высочайшая аудиенция у Прасковьи больше не грозит, я улеглась в кровать. И сразу же подумала о туристах: как они там? Серьезное ли ранение у жены Сергея? Не пострадал ли он сам?…

Сергей шел и шел вперед, смахивая рукой крупные капли пота со лба. Такое ощущение, что он уже целую вечность бредет по этому лесу, конца-края которому все никак не предвидится. Впрочем, осталось совсем немного: не больше километра-двух. Косвенным подтверждением этому служило то, что дорожка стала ощутимо натоптанней и шире, травы на ней уже не росло. Видать, местные жители по ней строем в лес за грибами-ягодами ходят. Не тропа, а рай для туриста, если бы не тяжесть за плечами.

Света совсем затихла. Видимо, сознание потеряла. Что ж, может оно и к лучшему. Меньше страдает, бедная. И ведь все по его, дурака, вине. Права она была: не надо было нарываться. Пошли бы сразу в милицию, и не случилось ничего. И чего он добился своим визитом к полоумной старухе? Думал, она его испугается? Решил авторитетом задавить? Глупец. Ведь девчонку-то так и не увидел. Хорошо хоть ясно, что жива пока, иначе бы не кричала так истошно за закрытой дверью. А что теперь? Вдруг бабка убьет ее и спрячет где-нибудь в укромном уголке леса? Ведь она не хотела, чтобы кто-нибудь знал о том, кто у нее живет. А раз эта тайна таковой быть перестала, что удерживает ее от последнего шага? Обязательства перед другими членами банды похитителей, если она, конечно, существует в природе?

Света еле слышно застонала, потом снова смолкла, даже не пошевелилась нисколько. Нет, не ожидал Сергей от нее такого поступка. Светка, ни слова ни говоря, взяла и закрыла его от выстрела. Почему? Неужели все еще любит его? Невероятно. Последние пару лет без взаимных претензий не обходится ни один вечер в кругу семьи. Со своими друзьями он так Свету и зовет: моя пила. Мастер по спуску мелкой стружки. И вот она взяла и пожертвовала собой ради него. Без всяких условий, ничего не ожидая за то. Боже мой, как он будет жить, если не успеет дотащить ее до больницы? Как он тогда объяснит дочери, что мама больше не придет? И как оправдает свое упрямство, приведшее к трагедии? Нет, только не это!

Сергей поднапрягся и потащил свою драгоценную ношу чуть ли не вдвое быстрее, но очень скоро выдохся и снова пополз с прежней черепашьей скоростью. Ужасно болела спина. Плечи, судя по всему, если и не натерты в кровь, то уж точно все в синяках от врезающихся в них лямок. Хорошо, что набедренный ремень хоть чуть-чуть, но разгружает общий вес, иначе бы Сергей устал намного раньше. Да и с правой ногой чего-то не то. То ли пчела укусила, то ли еще какая беда случилась. Если вначале Сергей еще как-то удерживался от хромоты, то теперь превозмогать боль было просто не в силу.

Сергей решил передохнуть. Пара минут все равно ничего не решает, а ему этого будет достаточно. Хоть дыхание успокоить, плечам чуть-чуть роздых дать. Да и посмотреть, что там с ногой. Если пчела — хоть жало попытаться достать, меньше болеть будет. Верно в народе говорят: беда не ходит одна.

Осторожно сгрузив рюкзак со своей драгоценной ношей около старого дуба, так, чтобы Светлана облокачивалась об него спиной и не падала, Сергей занялся собой.

Его ждал крайне неприятный сюрприз. Правая штанина побурела от крови и, задрав ее, Сергей обнаружил следы дроби. Все-таки задела, старая перечница! Ну, ничего. Нога — ерунда, как на собаке заживет. Судя по всему, одна дробина, да и та навылет прошла, слава Богу. Ну да, точно: вот входное отверстие, а вот выходное. Хорошо хоть аптечку догадался с собой захватить! Так, сначала йодом капнем. Ой, мать вашу, больно-то как! Как мама в детстве говорила? «Подуй, скорей, подуй, легче будет».

Сергей принялся дуть на ногу. Как ни странно, почти сразу же пришло облегчение. Вот и славно. Теперь стерильную подушечку на рану… Ой, все закончились. Ну точно, он же их на Светлану перевел! Значит, просто вату в бинт замотать. Хорошо хоть она еще осталась. Теперь поверх самодельной подушечки витков семь для надежности, чтоб повязка не слетела. Конец зубами оторвать, потом надвое и бантик. Ну все, теперь хоть на бал.

Вставать не хотелось просто категорически, но одного взгляда на забывшуюся в беспамятстве Светлану хватило, чтобы Сергей вновь взвалил на плечи рюкзак и зашагал туда, где по всем расчетам они могли найти помощь.

Когда, наконец, показались избы, Сергей даже не улыбнулся, настолько он был вымотан. Завидев первый же двор, в котором стоял заляпанный грязью УАЗик, он решительно толкнул калитку и вошел внутрь…

Лешка сидел на мягком уголке рядом с Темой, а Машка порхала туда-сюда по кухне, накрывая на стол.

— Маш, только если ты и на меня готовишь, то учти: я ничего не буду. Ну прости, не лезет!

— Будешь-будешь! От моих котлет с грибами еще никто просто так не уходил!

— Подтверждаю, — кивнул Тема. — Просто объеденье. Тают во рту быстрее мороженого. Машка этот рецепт из одного ресторана уволокла, когда…

— Да что вы все о еде, да о еде! Ну, поймите, не до жратвы мне сейчас! Я же чувствую, что Лизе грозит опасность. Нутром чую, как зверь! У меня аж сжимается все внутри. И вы хотите, чтобы я лопал ваши котлеты и вел светские беседы? Ну, не получится, хоть убейте! Лучше бы вы меня тогда в беседке оставили, честное слово!

— Леш, не ты один за Лизу волнуешься. Вот кстати, сколько ты ее знаешь? Меньше полугода. А мне она — лучшая подруга, начиная с детсада. Мы ж вместе росли, вот это ты понимаешь? И как, по-твоему, я себя сейчас чувствую? Я только стараюсь быть сильной, а внутри… внутри…

Машка заревела. Тема тут же бросился к жене, заставил выпить какие-то таблетки и увел в комнату.

— Ей нельзя волноваться, — объяснил он Леше, когда через пять минут вернулся обратно в кухню. — На ребенке может плохо отразиться. Меня ее врач отдельно предупреждал. Машка и так слишком эмоциональная, а уж как речь о Лизе заходит… Только на снотворном и отправляю в постель. Иначе будет всю ночь сидеть, трястись, на луну глядеть. Мне она в такие минуты волчицу напоминает, у которой волчат отобрали.

— Странно. Глядя на Машку, и не заподозришь.

— Ну, в данном плане она у меня скрытный товарищ. Даже удивительно, что при тебе не сдержалась. Видимо, совсем накипело. Вот и сорвалась.

— Слушай, а вы с Машкой сколько лет до свадьбы знакомы были?

— Заочно, — рассмеялся Темка, — лет семь. А очно Лизка нас только в прошлом году познакомила. До этого друг про друга исключительно по ее рассказам знали. Мы ж даже на свадьбу никого не позвали, кроме нее, поскольку если бы не Лиза, так и куковали бы холостяками.

— Слушай, а ты в Лизу никогда не был влюблен? Нет, только не смейся, сейчас объясню. Просто она в свое время столько мне про тебя рассказывала, что я заподозрил, что она к тебе неровно дышит. Представляешь, даже ревновать начал, несмотря на то, что ты женат. Ну, потом-то, конечно, понял, что это не так. Нет, если не хочешь — не отвечай. Я из чистого любопытства интересуюсь. Просто ни с того, ни с сего взяло и в голову стукнуло.

— Тебе честно или политкорректно?

— Само собой, честно.

— Тогда наливай.

Тема достал из холодильника полбутылки запотевшей водки, вытащил из буфета две стопочки и протянул это все Леше. После чего выложил на тарелку со сковородки пять котлет, крупными ломтями порезал черный хлеб, и только тогда вновь уселся рядом с Алексеем.

— Ну что, за Лизу?

— Да, чтоб с ней ничего плохого не случилось!

Парни чокнулись, почти одинаково сморщились и потянулись к закуске.

— Ну, так что там у тебя с Лизой? — напомнил Алексей свой вопрос, прожевав кусочек безумно вкусных котлет с начинкой.

— Можешь смеяться, ничего. И вообще, я — полный кретин и баран. Но надеюсь, что кроме тебя об этом не узнает ни единая душа. И особенно девчонкам нашим не говори. Ни к чему это знать ни одной, ни другой. Обещаешь?

— Могила! — подтвердил Леша.

— Это Лизка меня нашла. Первая подошла, что-то спросила, завязался разговор, то, да се. А я только-только выпал из затяжного романа длиною в пять лет. Родители с обеих сторон уже к свадьбе готовились, ручонки потирали, а мамзель… В общем, что о ней говорить? Загуляла барышня, и понятное дело, что не со мной. По данной причине я на ту пору искренне считал всех баб сволочами и поклялся, что ни одну из них к себе больше не подпущу, хоть земля разверзнись.

— Ну, и что дальше было?

— Я, как напыщенный индюк, начал демонстрировать Лизе всю глубину и мощь своего интеллекта. Думаю, сейчас-то я ее и отпугну. Кто ж из девчонок книжных сухарей и зануд любит? Чуть ли не теоремы ей вслух зачитывал и про кванты рассказывал.

— А она?

— А ничего. Как дружила со мной, так и продолжала дружить.

— В каком смысле дружить?

— В самом прямом. Ладно, разливай по второй. А то, думается мне, без этого снотворного мы с тобой точно не уляжемся. А таблетки глотать неохота.

— Это верно. Ну, за то, чтоб завтра у нас все получилось!

— За удачу!

Разговор по понятным причинам прервался где-то на полминуты, после чего Тема продолжил:

— В общем, дружили мы с ней уже что-то около года, когда я понял, что она мне нравится.

— В каком смысле?

— В любом. И как человек, и как женщина. И тут, представляешь, я оробел. Мне б шаг навстречу сделать, объясниться ей. А с другой стороны — страшно. У меня друга вернее и преданней нее никогда не было. Ни среди парней, ни уж тем более среди девчонок. Я как представлю себе, что лишусь ее навсегда, сразу вся охота объясняться пропадает.

— А Лизка? Она что, не заметила, что ты себя с ней по-другому вести стал?

— Так говорю ж тебе: я ей ни сном, ни духом не показывал, что она меня заинтересовала в личном плане. С чего бы ей это замечать? И понимаешь, тут еще одно обстоятельство. Лизка меня в тупик поставила.

— Это чем же?

— Лучше налей, а то что-то никак сформулировать не могу.

— Не вопрос!

Бутылка практически опустела, лишь на донышке осталось на полтора пальца сорокоградусной жидкости.

— Понимаешь, — продолжил изрядно захмелевший Тема, — Она всегда себя так естественно ведет, что и не поймешь: флиртует она с тобой или нет. У других девчонок это сразу в глаза бросается. Вон, даже у Машки моей это есть. Я в любой компании сразу же могу определить, строит она кому-нибудь глазки или нет, и если да, то кому. А у Лизки такого нет. И потом: она ни разу — слышишь? Ни разу не сделала даже малюсенькой попытки соблазнить меня. Она ведь запросто могла сказать что-то вроде: а почему бы нам не попробовать это, и я бы послушно оказался в койке. Но ведь не сказала! Да что там: мы даже поцелуями при встречах-прощаниях никогда не обменивались, а уж по-настоящему и вовсе никогда не целовались. Это-то меня и обескуражило. Если не соблазняет, значит, я ее в интимном плане не привлекаю, и она видит во мне исключительно приятеля. А раз так — чего шарманку заводить? Только испортишь все на корню.

— А она мне говорила, что вы даже в одной постели спали. Это тогда как понимать?

— А вот так. Представь, что ты со своей родной сестрой спишь. И вроде как хочется порой, а в голове сразу же огромными буквами: табу! Инцест! Я до Лизы даже пальцем во сне дотронуться боялся, чтоб не дай Бог, себя не завести. Зато от ее тумаков то и дело отбивался. Она ж во сне иногда дерется, только держись.

— Да, я в курсе. Особенно когда день трудный выдался, или с начальством поругалась.

— Вот! Об этом-то я и говорю!

— И все равно не поверю, чтоб ты ни разу и не пытался к ней подкатиться. Ну, признайся, было, а?

— Ну да, — хмуро отозвался Тема. — Я уж почти созрел, цветы даже купил. Это где-то года через два после нашего знакомства произошло. Думаю: ну сегодня-то, наконец, признаюсь ей в своих чувствах, предложу руку, сердце и прочий джентльменский набор. Волнуюсь ужасно, даже заикаться начал, но при этом напрочь уверен в успехе сего мероприятия. Стою, жду ее, дурак самонадеянный, с этими цветами. Подбегает, улыбка в обе щеки. «Тема, поздравь! Меня сегодня та-акой красавец на свидание пригласил!» Я аж обмер. Думаю, и поделом тебе, Артем, нечего было телиться. Выдавил из себя улыбку, ох, кривая, наверное, была. Поболтали мы с Лизкой минут десять и разошлись. Я ей тогда тоже что-то про свидание наплел, мол, девушка меня уже заждалась, вот букетик для нее. Ну, и так далее. Неохота, понимаешь, демонстрировать, что в лужу сел.

— А Лиза? Она как на твое вранье о свидании отреагировала?

— Обрадовалась. Пожелала ни пуха, ни пера. Представляешь?!

— Это она может. Слушай, а долго у нее с тем парнем, ну, который красавец, длилось?

— И не припомню уже. Может, пару недель. А может и месяц. Лизке с парнями не сильно везло. Даже странно: такая классная девчонка, и все мимо. Ну, не умеет она их выбирать, хоть ты тресни! Э-э, я тебя, конечно, не имею в виду. Ты — вне конкуренции.

— А что у вас дальше было? Ну, я имею в виду с Лизкой?

— Так чего рассказывать, ты и сам все знаешь. Она с парнями встречалась, я с девчонками в загул ударился. А между собой — дружили, как и раньше. Дружж-ба великая вещь! Особенно, — я подчеркиваю, — особенно без секса! Секс — разъединяет людей. Или ведет к их размножению…

— Э-э, друг, да тебя развезло! Ты что, водки никогда не пил?

— Ну почему же. Пил. Вот. Сегодня целый второй раз. Нет, вру, третий.

— А чего тогда бутылку в холодильнике держишь, если сам не пьешь, а Машке нельзя?

— Для Лизки. Ей иногда надо. Когда крышш-ша едет. Она тогда приезжает к нам и или кровавую Мэри просит, или чистоганом хлещет. Пары-тройки рюмок обычно хватает. Ик! — Тема покачнулся.

— Слушай, друг, а не пошел бы ты спать? Машка вон одна ворочается, а завтра день трудный. Яковлевич зря предупреждать не будет.

— Яковлевич — мировой мужик! И ты — мировой! Как я вас всех люблю…

Кое-как Леша поднял Тему, помог ему добраться до комнаты и осторожно уложил рядом с супругой. Тема практически мгновенно вырубился. А Алексей, как ни странно, протрезвел. И понял, что действительно чертовски устал. Нашел в прихожей раскладушку, разложил, устроился. Выставил на телефоне будильник на половину восьмого. Выключил свет.

Рассказ Темы его и позабавил и чуточку успокоил. Он слушал, а перед глазами стояла его Лиза, веселая и непосредственная, озорная и искренняя. Девочка моя, отзовись! Дай мне знак, что с тобой все в порядке!…

За окном давно сгустились сумерки, в комнате было темным-темно, а сон ко мне все не шел. Я лежала, раз за разом воспроизводя в памяти события сегодняшнего дня. Эх, зря я, наверное, Прасковьину отраву под кровать выплеснула. Сейчас бы в самый раз была вместо снотворного.

Ладно, кончай хохмить. Лучше думай, пока время есть, что завтра произойдет. Так, что мы имеем на данный момент? Прасковья выстрелила и ранила туристов. Отсюда следуют, что туристы первым делом обратятся за помощью к врачам. А во вторую очередь — в милицию. Вряд ли они простят Прасковье такое. Да и в больнице как увидят, что к ним пациенты с огнестрельным ранением обратились, тоже обязаны милицию оповестить. Значит, завтра заявление о стрельбе и, надеюсь, о беззаконном содержании на хуторе меня, любимой, должно лечь на стол какого-нибудь милиционера. Милиционер почешет репу, и если ему не совсем в лом, приедет сюда. Вопрос — когда? Скорее всего, не раньше вечера. А то и вообще через день-другой. Чего ему торопиться? Бабка-то никуда деться не должна. Вряд ли у нее есть, где жить, кроме как на этом хуторе.

Скверно. Очень скверно. У Прасковьи масса времени в запасе, чтобы предпринять что-нибудь этакое. Вопрос — что именно? Ладно, допустим, остатки мозгов у нее еще пашут, и она понимает, что к ней придут с проверкой. Также предположим, что ей невыгодно, чтобы кто-то знал о том, что я у нее. Что ей делать? Слинять из дома, это раз, чтоб в кутузку не забрали. И меня понадежнее спрятать, чтобы голоса не подавала. Тогда начинаем думать: где и каким образом она может меня содержать так, чтобы даже обыск не дал результатов? Разве что в подвале. Какой-нибудь потайной лаз под половичком, сырые казематы…

Нет, это несерьезно. Все подобные схроны милиции должны быть известны наперечет. Если, конечно, в милиции не последние дуболомы сидят. А я как раз очень на это надеюсь. Значит, подвал отпадает. Так же, как и чердак, и прочие хозяйственные пристройки. Хотя нет, вот с пристройками как раз не все ясно. Что мешает кинуть меня в углу какого-нибудь сарая, присыпать сверху соломой? Если служебных собак у милиционера нет, он может меня хоть до второго пришествия искать. Скверно.

Ладно. С этим вроде как прояснили. В любом случае понятно, что бабка собирается меня завтра отсюда эвакуировать. Именно с этой целью она притащила мне какую-то гадость, чтоб завтра я была плюшевая и тихая. Думает, тогда со мной проблем меньше будет. Ха!

Или… или она собирается отправить меня на тот свет? Ой, что-то мне нехорошо стало. Вот бы знать, что на самом деле было в стакане? Обычное снотворное или яд? Если яд, то завтра она должна зайти, убедиться, что я превратилась в хладный труп, закопать меня где-нибудь под елкой, а потом свалить из дома на пару дней от греха подальше. Вряд ли милиция станет прочесывать окрестные леса в поисках какой-то сумасшедшей бабки.

Что делать? Черт, страшно до того, что даже зубы стучать начинают. Ладно, завтра все по Прасковье и увидим, яд был в стакане или снотворное. А ты лучше думай, что можно извлечь из сложившейся ситуации и как привлечь к себе внимание милиции, когда она здесь окажется.

Ну, для начала стоит оставить им какое-нибудь послание. Вырезать на стене: меня похитили и собираются убить, как только получат выкуп. Помогите! Мои контактные телефоны….

Красиво. Прямо как в книжке про Шерлока Холмса или фильме про пиратов. Только кому ж придет в голову всматриваться в закопченные стены в поисках каких-то там надписей? И опять же: чем я ее сделаю? Ногтями? Ну, уж извините: прополка у меня последнее то, что было, забрала. Сюда бы ножик, но Прасковья скорее удавится, чем даст мне в руки что-нибудь напоминающее оружие. Табуреткой царапать? Дерево по дереву? Полная чушь.

Можно экзотичнее поступить. Залить пол-стены кровью. Такого не заметить просто не возможно. И сразу Прасковью поволокут на допросы, начнут подозревать ее в убийстве и так далее… Но тут есть две маленькие закорючки. Если Прасковья это увидит, то непременно замоет кровь, и все мои донорские порывы отправятся к псу под хвост. А увидит она это однозначно. Не настолько она слепая, чтобы не заметить, что стены цвет поменяли. Опять же: очередная кровопотеря… Фу. Мы не в средние века живем, чтобы чуть что кровь пускать. Нет, даже и думать об этом не буду. Плохая идея. Просто отвратительная.

Да, с посланиями у меня что-то не очень ладится. Может, с побегом лучше выйдет? Притворюсь, что совсем ослабла и вообще сплю. Прасковья вытащит меня во двор, и тут-то я покажу чудеса спринта. Ага. А через двести метров она меня нагонит и по шее надает. Или из дробовика пальнет, как в туристов.

Дробовик. Вот если Прасковью его лишить, шансы на удачу у меня бы значительно возросли. Не думаю, что из нее получился бы классный бегун. А если что — я могу держать ее на расстоянии и отпугивать выстрелами. Отличная идея. Но и в ней есть маленький недостаток. Малюсенький такой. Я не знаю, как пользоваться огнестрельным оружием. Ну, на спусковой крючок нажать — это я могу. Чего ж тут сложного. А вот с предохранителя снять, если он там имеется, уже нет. Я его просто не найду. И определить, заряжен дробовик или нет, у меня тоже не получится.

А если все-таки дробовик заряжен, снят с предохранителя и мне удастся им завладеть, что тогда? Ну, как минимум, один выстрел у меня есть. Если не удается оторваться от Прасковьи, тупо разворачиваюсь ей навстречу, нажимаю на крючок…

Нет, не смогу. Вот даже зная, что от этого зависит моя жизнь — не смогу. А вдруг я убью ее? Что тогда? Стану убийцей? Нет. Может, по ногам выстрелить? Тоже как-то стрёмно. А ведь придется. Ладно, жизнь покажет. Завтра еще не наступило, а я тут уже размечталась: и дробовик-то у меня в руках оказался, и Прасковья на улицу выпустила…

Но все равно: завтра что-то будет. И вполне вероятно — тот самый «последний и решительный бой». Жаль только, что никто не оценит всей красоты моей борьбы за жизнь. Думаю, выглядеть это будет страстно и жестоко, как в современных японских фильмах. Сильные эмоции, густо замешанные на крови и оружии.

И тут меня словно кольнуло изнутри. Мне послышалось: «где ты, девочка моя?» Я не могла разобрать, мужчина это или женщина, да и фраза была неясной, тихой, словно издалека.

Галлюцинации. Бред. Хотя нет, вот опять: «где ты?»

Я представила, что между мной и человеком, который меня вызывает, есть что-то вроде моста. Или телефонной линии. Он с одной ее стороны, я с другой. И словно в трубку я из последних сил кричу: «Я здесь! Я здесь!»…

Матвей сидел на кровати, прислонившись спиной к стене. Просто сидел с потушенным светом, и все. Думал ни о чем и, одновременно, о многом. Он не любил такое состояние, называл его «болтовня ума», но и отделаться от него и лечь спать — не мог.

В комнату тихонько проскользнула тень.

— Катюша, ты?

— Я, конечно. Чего не спишь? Я ж чувствую, что сидишь и самоедством занимаешься.

— Ну, положим, не самоедством, а в остальном ты права. Хочешь — присоединяйся, вместе посидим.

— Давай. Только хоть бра включим, а то не люблю совсем без света. Ты знаешь — я ведь как слепая курица, брожу и на все натыкаюсь. Один раз так упала — синяк на ноге два месяца держался, не сходил. Мне зять тогда специально по всему коридору ночники повесил. Проходишь мимо — они зажигаются. Уходишь — гаснут.

— Я заметил. Еще в первый раз, когда у тебя ночевал. Пошел ночью до ветра и даже не понял сначала, что это такое. Потом уже только сообразил.

— Знаешь, о чем я сейчас думаю? Все-таки хороших мы с тобой детей воспитали. Я единственное, о чем жалею, что мало нарожала. У меня дочь и сын, и все равно думаю: а было бы у меня не двое, а четверо: вот красота бы была!

— Ну, по сравнению со мной, у тебя и то вдвое больше получилось!

— Это точно. Но тут и не моя заслуга, и не твоя вина. Жаль, что Люсе такой короткий срок отпущен был. За пару лет сгорела.

— За три. А я ничего поделать не мог. С какими только врачами не консультировались, все связи задействовал. Бесполезно.

— Ты ее очень любил? — тихо спросила Катерина.

— Очень, — кивнул Матвей.

— Поэтому больше не женился?

— И да, и нет. Женщины подходящей для нас с сыном не нашел. Да и не до того было. Я ж с головой в науку ушел. В командировки мотался, в научные экспедиции. Столько красот повидал — на десяток жизней с лихвой хватит. А потом у нас в доме Ирина появилась, невестка моя. Ну, я сразу понял, что хозяйка она справная. Вот, думаю, и славно. А приведу себе жену — сразу раздоры начнутся. Две хозяйки кухню никогда не поделят. Особенно, если они из разных поколений.

— А то что: взял бы и на молодой женился? — игриво подтолкнула Матвея в бок Катерина. — Ты ж мужчина видный был и с достатком. За тебя любая бы пошла.

— Так кроме тебя подходящих кандидатур не было. А ты замужем была. Или забыла?

Матвей и Катерина рассмеялись. Оба знали, что она была без ума от Михаила, своего супруга, которого уважала и боготворила до того, что все остальные мужчины для нее просто не существовали. Но Михаила вот уже несколько лет не было с ними, да и Люси, жены Матвея, тоже. Просто два старых, много чего повидавших в жизни человека сидели рядышком на кровати, как дети в пионерском лагере, и вспоминали былое.

— Слушай, а чего ты с этими оккупантами делать будешь, когда Лизу вызволишь?

Матвей посуровел лицом и напрягся:

— Не решил еще. Пусть Богу молятся, чтобы с Лизонькой ничего не случилось. Иначе… я за себя не отвечаю. Мне терять нечего. Я их голыми руками порву. А сяду — так и невелика потеря. Все равно уже свое прожил.

— Матюша, не надо так, пожалуйста, ты меня пугаешь! И с Лизой все в порядке будет. Знаешь, у меня есть, как сейчас говорят, шестое чувство. Честное слово, не шучу! Я раньше даже могла увидеть — ну, внутри себя как бы, — где мой муж, и что с ним сейчас происходит. Один раз чувствую — ударился. Вот как есть — ударился. Приезжает домой, — а он на поезде к однополчанину ездил. Спрашиваю: с верхней полки упал? Он на меня смотрит во все глаза: а ты, мол, откуда знаешь? Только я о том мало кому говорила, сам понимаешь, какое время было…