3. ПОТЕРПЕВШИЕ КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
      Пока управляющий бежал на берег моря, чтобы попытаться оказать помощь пассажирам, которые могли спастись после неминуемого кораблекрушения, Роден, проведенный Катрин в зеленую комнату, взял там вещи, за которыми приехал из Парижа.
      Роден провел в зеленой комнате часа два и вернулся в комнату, прилегавшую к длинной галерее; его нисколько не заботила судьба гибнущих кораблей, волновавшая в данный момент всех обитателей замка. Он принес с собой почерневшую от времени шкатулку с серебряным замком, а из бокового кармана у него торчал красный сафьяновый бумажник. В комнате в ту минуту не было никого.
      Размышления Родена были прерваны появлением мадам Дюпон, которая усердно готовилась оказать помощь потерпевшим крушение.
      - Теперь разведи и в соседней комнате огонь; да поставь вино греться, говорила Катрин служанке. - Месье Дюпон должен скоро вернуться.
      - Ну что, - спросил Роден, - можно надеяться на спасение этих несчастных?
      - Увы! не знаю, месье... Вот уже два часа как мужа нет... Я в смертельной тревоге: он до безрассудства отважен, когда речь идет о спасении людей...
      - Отважен... до безрассудства, - раздраженно прошептал Роден. - Это мне совсем не нравится!
      - Я там все приготовила, - продолжала Катрин, - и согретое белье, и лекарства... Дал бы только Бог, чтобы это кому-нибудь пригодилось!
      - Не следует никогда терять надежды, мадам. Мне очень жаль, что я не мог помочь вашему супругу: годы уже не те!.. Еще больше жаль, что я даже и дождаться его не могу, чтобы узнать об исходе его трудов... и порадоваться с ним, если они будут удачны... К несчастью, мне надо ехать: у меня каждая минута на счету... Будьте добры, прикажите заложить мне лошадей.
      - Сейчас.
      - На одно словечко, мадам Дюпон... Вы женщина добрая и умная... Я предложил вашему мужу остаться здесь управителем...
      - Неужели, месье? Ах, какое счастье, как мы вам благодарны! Мы просто бы погибли без этого места...
      - Я только поставил ему два условия... пустяшные... он вам потом расскажет...
      - Ах, месье! Вы нас спасаете!
      - Вы слишком добры!.. Но вот эти два маленьких условия.
      - Мы не два, а сто условий выполнить готовы! Подумайте: у нас решительно нет ничего... и если потеряем это место, не имея ни гроша...
      - Значит, я рассчитываю на вас... Учитывая ваши собственные интересы, я вам советую... повлиять на вашего супруга...
      - Господин Дюпон возвращается! - воскликнула, вбегая в комнату, служанка.
      - Ведет он кого-нибудь?
      - Нет, мадам, он один.
      - Один?.. Как один?
      В эту минуту в комнату вошел господин Дюпон. С платья его струилась вода, шляпу он был вынужден привязать к голове при помощи галстука, а гетры были до колен в грязи.
      - Наконец-то ты вернулся, мой друг. Я страшно беспокоилась! воскликнула Катрин, нежно обнимая мужа.
      - Пока спасли троих!
      - Ну, слава Богу, господин Дюпон, - заметил Роден, - хоть недаром вы потрудились.
      - Боже мой! Трое... только трое! - сказала Катрин.
      - Я говорю только о тех, кого я видел в заливе Гоэланд. Может, и в других местах кого-нибудь еще спасли.
      - Ты прав... Берег не везде одинаково опасен.
      - А где же те, кого спасли? - сказал Роден, невольно задерживаясь с отъездом.
      - Они поднимаются сюда... им помогают наши люди. Так как они быстро идти не могут, то я побежал вперед, чтобы все здесь приготовить. Во-первых, жена, необходимо принести женские платья...
      - Значит, спаслась и женщина?
      - Даже двое: молоденькие девочки лет пятнадцати-шестнадцати... совсем еще дети и такие хорошенькие!..
      - Бедные, малютки! - сокрушенно заметил Роден.
      - С ними идет и тот, кто спас их жизнь... вот уж настоящий герой!
      - Герой?
      - Да... представь себе...
      - Ну, ты мне это расскажешь после... А теперь надень покуда хоть халат... ведь ты совсем промок... нитки сухой не осталось... И еще... выпей подогретого вина...
      - Не откажусь... я совсем промерз... Так я тебе говорю, спаситель этих девушек - настоящий герой!.. Он показал просто беспримерную храбрость. Когда мы, я и работники с фермы, спустились к подножию утеса, к маленькому заливу Гоэланд, отчасти защищенному выступами скал от сильного прибоя, то увидели этих самых девушек, ноги которых были еще в воде, а тела на суше. Естественно, их вытащили из воды и положили на берег...
      - Бедные девочки... это ужасно! - сказал Роден, привычным жестом смахивая несуществующую слезу.
      - Меня поразило, во-первых, что малютки так походят друг на друга, продолжал управляющий, - что их, не зная, невозможно различить...
      - Верно, близнецы, - заметила его жена.
      - Одна из девушек держала в руке небольшую бронзовую медаль, висевшую у нее на шее, на бронзовой же цепочке.
      Господин Роден держался обыкновенно сгорбившись. При последних словах Дюпона он невольно выпрямился, и краска на минуту оживила его мертвенное лицо. У человека, привыкшего к сдержанности, каким был Роден, подобные признаки волнения, совершенно ничего не значащие у другого, указывали на сильнейшее смятение. Подойдя поближе к Дюпону, он спросил слегка изменившимся голосом, но сохраняя безразличный вид:
      - А вы не заметили, что было написано на этой медали?.. вероятно, это какой-нибудь образок?
      - Я, знаете ли, месье, об этом не подумал.
      - И девушки, вы говорите... очень похожи друг на друга?
      - Удивительно похожи!.. верно, это сиротки, потому что они в трауре...
      - А! в трауре?.. - переспросил Роден, вновь испытывая волнение.
      - Увы!.. такие молоденькие и уже сиротки! - воскликнула госпожа Дюпон, утирая слезы.
      - Они были в обмороке, и мы перенесли их подальше, на более сухое место... Когда мы этим занимались, то увидали у скалы голову человека, употреблявшего неимоверные усилия, чтобы на нее взобраться. Мои люди подбежали к нему и схватили его за руки... и вовремя: как раз в эту минуту он потерял сознание. Я потому назвал его героем, что он, не довольствуясь спасением девушек, снова бросился в море, чтобы спасти еще одну жертву... Но силы ему изменили, и не будь наших работников, ему бы не удержаться на утесе.
      - Да... это настоящий подвиг!
      Месье Роден, казалось, не слушал больше разговора управляющего с женой. Он опустил голову и крепко задумался. И чем больше он размышлял, тем сильнее возрастали его смятение и ужас: спасенные девушки имели на вид по пятнадцати лет, были в трауре, поразительно походили друг на друга, и на шее у одной оказалась бронзовая медаль: без сомнения, это были дочери генерала Симона. Но как они попали сюда? Как они вышли из Лейпцигской тюрьмы? Почему его об этом никто не уведомил? Не сбежали ли они? Или их освободили? Но почему ему не дали знать? Все эти мысли теснились в голове Родена, причем их подавляла одна главная мысль: "Дочери генерала Симона во Франции", - указывавшая на то, что интрига, так хитро задуманная, не удалась.
      - Когда я говорю о спасителе молодых девушек, - продолжал Дюпон, обращаясь к жене и не замечая озабоченности Родена, - ты, быть может, представляешь себе Геракла?.. Ничуть не бывало... Это совсем еще юноша, почти дитя. Как он хорош со своими длинными белокурыми локонами! Бедняга был в одной рубашке, и я оставил ему свой плащ. Меня удивило, что на нем были длинные черные чулки и такие же панталоны...
      - Правда... моряки так не одеваются.
      - Впрочем, хотя судно было и английское, но этот молодой человек несомненно француз: он говорит на нашем языке не хуже меня... Но что было необыкновенно трогательно, - это когда молодые девушки пришли в себя... Увидав своего спасителя, они бросились перед ним на колени и начали благодарить его с таким выражением, как будто молились Богу... затем, оглядевшись кругом, как бы кого-то отыскивая, они перемолвились несколькими словами и, заплакав, бросились друг другу в объятия.
      - Боже ты мой, какое кораблекрушение! Сколько же жертв!
      - Море выкинуло уже семь трупов, прежде чем мы ушли... выброшено также множество обломков, ящиков. Я дал знать таможенникам... они будут там караулить весь день. Если еще кто-нибудь спасется, их пришлют сюда же... Но послушай... мне послышались голоса?.. Да, да, это наши спасенные!
      И оба, муж и жена, побежали к дверям, выходившим в галерею, между тем как Роден грыз с досады свои плоские ногти, сердито и беспокойно ожидая прибытия спасшихся от кораблекрушения. Вскоре его глазам представилась следующая картина.
      Из глубины довольно длинной и темной галереи - она освещалась только с одной стороны узкими окнами - медленно приближались три человека в сопровождении крестьянина. Это были две девушки и их отважный спаситель. Роза и Бланш поддерживали с двух сторон молодого человека, который, с трудом передвигая ноги, опирался на плечи девушек. Несмотря на то, что ему минуло уже двадцать пять лет, он казался гораздо моложе. Длинные и мокрые пепельно-белокурые волосы, разделенные спереди пробором, падали на воротник широкого коричневого плаща, в который его укутали. Трудно было бы описать необыкновенную красоту бледного и кроткого молодого лица. В самых лучших своих творениях кисть Рафаэля не создавала ничего прекраснее. Но только такой Божественный художник и мог бы передать грустную прелесть этого дивного лица, чистоту небесного взора, ясного и глубокого, как очи архангела или мученика, возносящегося на небо. Да, мученика, потому что кровавый венец уже опоясывал это прелестное чело.
      Грустное впечатление производил глубокий рубец, покрасневший от холода, охватывавший его лоб над бровями точно красным шнуром. На руках были также следы глубоких ран, точно следы распятия; такие же раны были и на ногах. Он двигался с таким трудом оттого, что раны раскрылись во время борьбы с морем, когда он спешил на помощь утопающим, ступая по острым камням утесов.
      Это был Габриель, миссионер, приемный сын жены Дагобера. Габриель был одновременно священником и мучеником, так как и в наши дни есть еще мученики, как во времена цезарей, когда первых христиан бросали львам и тиграм в цирке. И в наши времена храбрые сыны народа, - потому что обыкновенно из них вербуются такие люди, - идут под влиянием бескорыстного и героического усердия, повинуясь святому призванию, во все страны света, чтобы, не страшась ни мучений, ни смерти, распространять святую веру.
      И сколько из них падают безвестными жертвами варваров в пустынях двух континентов! И этих скромных солдат святого креста, богатых только отвагой и верой, по возвращении не ждут ордена и награды от духовной власти - а возвращаются они редко. Ни пурпур, ни митра не украшают их покрытого шрамами чела, их изуродованных членов: как большинство знаменосцев, они падают не известные никому (*11).
      В порыве благодарности дочери генерала Симона, когда они пришли в себя, никому не позволяли помочь миссионеру, вырвавшему их из рук смерти и еле державшемуся на ногах.
      С черных платьев сестер вода бежала ручьями. Их бледные лица выражали глубокую печаль, следы недавних слез виднелись на щеках. Бедные девочки дрожали от волнения и холода и казались совсем убитыми печалью. С потухшими глазами и отчаянием в душе, они думали, что никогда им уж больше не видать их друга и покровителя, старика Дагобера, - так как Габриель именно его и хотел спасти, когда сам чуть не погиб, сорвавшись с утеса; у него не хватило сил на последнее усилие, и волна отнесла в море несчастного солдата.
      Появление Габриеля было новой неожиданностью, поразившей Родена, который отошел в сторону, чтобы спокойно наблюдать. Но на этот раз новость была столь радостна, что почти сгладила неприятное впечатление, вызванное появлением дочерей генерала Симона. Спасение Габриеля было настоящим благодеянием судьбы, так как для ордена было в высшей степени необходимо присутствие молодого миссионера 13 февраля в Париже.
      Управляющий и его жена с нежным участием занялись сиротами.
      - Хозяин... хозяин... хорошие вести!.. - кричал работник, вбегая в комнату. - Еще двоих спасли...
      - Слава тебе, Господи! - воскликнул миссионер.
      - Где же они? - спросил Дюпон, направляясь к выходу.
      - Один сам идет с Жюстеном, а другой сильно ранен, разбившись об утес, и его несут на носилках.
      - Я пойду устрою его внизу, - сказал управляющий, уходя, - а ты, жена, позаботься о барышнях.
      - А где же тот, кто может идти? - спросила госпожа Дюпон.
      - Вот он! - сказал работник, указывая на приближавшегося по галерее человека. - Когда он узнал, что барышень спасли и они ушли сюда, так, несмотря на то, что он старик и ранен в голову, он так быстро пошел, что я еле его обогнал!
      Не успел крестьянин закончить речь, как Роза и Бланш бросились к дверям, и в это самое время на пороге показался Дагобер.
      Солдат не мог произнести ни слова от волнения.
      Он упал на колени и открыл объятия дочерям Симона, между тем как Угрюм скакал вокруг них и лизал руки... Бедный Дагобер не смог перенести волнения, охватившего его при виде детей; покачнулся и упал бы навзничь, если бы его не подхватили... Решено было перенести солдата в соседнюю комнату, и девушки последовали за ним, несмотря на замечание Катрин, что они сами устали.
      При виде Дагобера Родена передернуло. Он надеялся, что верный покровитель сирот погиб.
      Габриель, страшно усталый, оперся о стул. Он еще не заметил Родена.
      В комнату вошел желтолицый человек и направился к Габриелю, на которого ему указал провожавший его крестьянин. На желтолицего успели уже надеть крестьянское платье, и он, подойдя к миссионеру, сказал довольно хорошо по-французски, только с иностранным акцентом:
      - Принца Джальму только что принесли... он просил позвать вас.
      - Что говорит этот человек? - воскликнул Роден, приблизясь к Габриелю.
      - Господин Роден! - произнес Габриель, сделав от изумления шаг назад.
      - Господин Роден! - воскликнул вновь прибывший, и с этой минуты уже не сводил глаз с корреспондента Жозюе.
      - Вы... здесь? - сказал Габриель с боязливой почтительностью.
      - Что вам сказал этот человек? - повторил Роден изменившимся голосом. Не произнес ли он имени принца Джальмы?
      - Да, месье. Принца Джальмы, одного из пассажиров английского судна, которое шло из Александрии и потерпело крушение. Этот корабль делал остановку на Азорских островах, где я находился. Судно, которое везло меня из Чарлстона, вынуждено было, вследствие больших повреждений, остаться там. Я пересел на "Белого Орла", на котором ехал принц Джальма. Мы направлялись в Портсмут; оттуда я намеревался возвратиться во Францию.
      Роден не прерывал рассказа Габриеля, потому что его совершенно ошеломило новое известие. Наконец он решился задать еще один вопрос, хорошо понимая, что ответ будет неблагоприятный:
      - А вы знаете, откуда этот принц Джальма и кто он такой?
      - Молодой человек, столь же добрый, как и отважный... сын индийского раджи, изгнанный из владений англичанами...
      Затем, обернувшись к желтолицему, Габриель спросил:
      - Как здоровье принца? Как его раны? Не опасны ли они?
      - Нет, он, правда, очень сильно контужен... но смертельной опасности нет.
      - Слава Богу! - сказал Габриель, обращаясь к Родену. - Видите, еще один спасен.
      - Тем лучше! - коротко и властно ответил Роден.
      - Я пойду к принцу, - сказал покорно миссионер. - У вас нет никаких приказаний?
      - В состоянии вы будете ехать со мной часа через два или три, несмотря на вашу усталость?
      - Да... если это нужно!
      - Нужно!
      Габриель поклонился и вышел в сопровождении крестьянина, а Роден тяжело опустился в кресло, подавленный всеми этими известиями.
      Желтолицый человек оставался в углу комнаты. Роден его не заметил. Это был Феринджи, метис, один из трех главарей секты душителей, ускользнувший в развалинах Чанди от преследовавших его солдат. Убив Магаля, он захватил письмо Жозюе Ван-Даэля к Родену, а также рекомендательное письмо к капитану, благодаря которому и попал вместо контрабандиста на "Рейтер". Шеринджи убежал из развалин Чанди раньше, чем Джальма его заметил, и тот, не подозревая, что имеет дело с фансегаром, относился на корабле к метису как к земляку.
      Роден с застывшим взглядом, с мертвенно-бледным от немой злобы лицом яростно грыз ногти чуть не до крови. Он не видел, как метис подошел к нему и, фамильярно положив на его плечо руку, спросил:
      - Вас зовут Роденом?
      - Что такое? - воскликнул тот, подняв голову и вздрогнув от неожиданности.
      - Вас зовут Роденом? - повторил метис.
      - Да... что вам надо?
      - Вы живете в Париже, на улице Милье Дез-Урсэн?
      - Ну да... но что вам надо, повторяю?
      - Пока ничего... брат!.. потом очень много...
      И Феринджи, медленно удаляясь, оставил Родена в состоянии испуга.
      Этот человек, не боявшийся ничего, невольно был поражен мрачным взглядом и свирепой физиономией душителя.
      4. ОТЪЕЗД В ПАРИЖ
      В замке Кардовилль царила глубокая тишина. Буря мало-помалу утихла, и слышался только отдаленный шум прибоя, грузно обрушивавшегося на берег.
      Дагобера и сирот поместили в теплых и удобных комнатах второго этажа.
      Джальму нельзя было перенести наверх: слишком опасна была его рана, и ему предоставили комнату на первом этаже. В минуту кораблекрушения несчастная мать вручила принцу своего ребенка. Тщетно стараясь вырвать малютку из неминуемой смерти, Джальма не смог бороться с волнами и чуть было не разбился об утесы, на которые его выбросило море.
      Феринджи, успевший убедить принца в своей преданности, остался наблюдать за больным.
      Габриель, сказав Джальме несколько слов утешения, поднялся к себе в комнату и, ожидая приказаний Родена по поводу отъезда через два часа, не ложился в приготовленную постель. Он слегка задремал в кресле с высокой спинкой, стоявшем у пылающего камина.
      Эта комната помещалась рядом с комнатами девушек и Дагобера.
      Угрюм, вероятно решивший, что в таком хорошем замке совершенно излишне караулить Розу и Бланш, улегся у камина, рядом с креслом миссионера. Он отдыхал, растянувшись перед огнем после перенесенных опасностей на суше и на море. Мы не станем утверждать, что он был по-прежнему верен воспоминанию о своем друге, бедном Весельчаке, если не принимать за доказательство верности того, что он яростно бросался на всех лошадей белой масти, чего прежде за ним никогда не водилось.
      Вдруг дверь в комнату Габриеля тихонько отворилась, и робко вошли молодые девушки. Они поспали и отдохнули, а затем, проснувшись, решили одеться и идти спросить кого-нибудь о здоровье Дагобера, рана которого внушала им беспокойство, несмотря на то, что мадам Дюпон передала им заключение врача, не нашедшего в ней и вообще в состоянии здоровья Дагобера ничего опасного.
      Высокая спинка старинного кресла скрывала от них того, кто спал в этом кресле, но, видя, что у ног спящего лежит Угрюм, сестры не сомневались, что они нашли как раз самого Дагобера. Девушки на цыпочках подошли к креслу.
      Но при виде спящего Габриеля они страшно изумились и не смели сделать ни шагу ни вперед, ни назад из страха его разбудить. Длинные волосы миссионера высохли и вились крупными белокурыми локонами по плечам. Бледность прекрасного чела еще сильнее выступала на темно-красном шелке обивки. Казалось, что Габриеля мучит тяжелое сновидение или привычка скрывать свое горе невольно изменила ему под влиянием сна. Несмотря на выражение глубокой тоски, лицо его было по-прежнему ангельски прекрасно и кротко; оно было невыразимо прекрасно... а что может быть трогательнее страдающей доброты?
      Молодые девушки опустили глаза. Они покраснели и обменялись тревожным взглядом, указывая на спящего юношу.
      - Он спит, сестра, - тихо прошептала Роза.
      - Тем лучше, - также тихо ответила Бланш, - мы можем им дольше любоваться!
      - Идя сюда с моря, мы не смели и посмотреть на него!
      - Мне кажется, что это он являлся нам в наших сновидениях...
      - Обещая покровительствовать нам...
      - И на этот раз он не обманул нас...
      - Но теперь мы по крайней мере можем его видеть.
      - Не то что в Лейпцигской тюрьме, где было так темно.
      - Он снова спас нас сегодня!
      - Без него мы бы погибли!
      - Однако помнишь, сестра, в наших сновидениях его окружало сияние?
      - Да... оно нас почти ослепляло!
      - Кроме того, он не казался таким печальным.
      - Но тогда он приходил к нам с неба... а теперь он на земле.
      - Сестра... что значит этот шрам? Видела ты его раньше?
      - О нет!.. мы не могли бы его не заметить.
      - А руки... Смотри, как они изранены.
      - Но если он ранен... значит, он не архангел?
      - Почему бы нет? Он мог получить раны, защищая или спасая кого-нибудь.
      - Ты права... Было бы хуже, если б он не подвергся опасностям, делая добро...
      - Как жаль, что он не открывает глаз...
      - У него такой добрый, нежный взгляд!
      - Отчего он ничего не сказал о нашей матери, пока мы шли сюда?
      - Мы были с ним не одни... он не хотел...
      - Теперь мы одни...
      - А что, если мы его попросим рассказать нам о ней?
      Сестры переглянулись с трогательным простодушием; щеки их пылали ярким румянцем, девственные груди трепетали под черным платьем.
      - Ты права... попросим его.
      - Господи, сестрица, как бьются _наши_ сердца! - заметила Бланш, не сомневаясь, что ее сестра чувствовала то же, что и она. - И как приятно это волнение! Как будто нас ждет большая радость!
      И сироты, приблизясь к креслу на цыпочках, опустились на колени по обеим его сторонам. Они набожно сложили руки, как на молитву. Картина была очаровательна. Подняв свои милые лица к Габриелю, девушки произнесли тихим, тихим голосом, который был так же свеж и нежен, как и их пятнадцатилетние лица:
      - Габриель! Поговори с нами о нашей матери!..
      При этих словах Габриель сделал легкое движение и полуоткрыл глаза. Прежде чем окончательно проснуться, молодой миссионер в полусне заметил прелестное видение и, не отдавая себе в нем отчета, любовался молодыми девушками.
      - Кто меня зовет? - спросил он, наконец проснувшись совсем и подняв голову.
      - Мы!
      - Роза и Бланш!
      Пришла очередь покраснеть и Габриелю. Он узнал спасенных им девушек.
      - Встаньте, сестры мои, - сказал он наконец, - на коленях стоят только перед Богом...
      Сироты повиновались и встали, держа друг друга за руки.
      - Вы, значит, знаете мое имя? - спросил Габриель, улыбаясь.
      - О! мы его не забыли!
      - Кто же вам его сказал?
      - Вы...
      - Я?..
      - Когда вы приходили к нам от нашей матери...
      - Сказать нам, что она вас к нам послала и что вы всегда будете заботиться о нас!
      - Я?! - удивился миссионер, ничего не понимая в этих речах. - Вы ошибаетесь... Сегодня я увидел вас впервые...
      - А в наших сновидениях?
      - Да, вспомните, во сне?
      - В Германии... три месяца тому назад... Посмотрите на нас хорошенько!
      Габриель не мог сдержать улыбки при наивной просьбе девушек вспомнить сон, который видели они. Все более и более изумляясь, он спросил:
      - В ваших снах?
      - Ну, конечно... и вы нам давали такие хорошие советы...
      - Так что и потом, в тюрьме... когда мы так горевали... ваши слова служили нам утешением и поддержкой.
      - Разве не вы вывели нас из тюрьмы в Лейпциге... в ту темную ночь, когда не было видно ни зги?
      - Я?!
      - Кто же другой пришел бы помочь нам и нашему старому другу?
      - Мы ему говорили, что вы будете любить и его за то, что он нас любит... а он не хотел сперва верить ангелам!
      - Так что сегодня во время бури мы почти что нисколько не боялись...
      - Мы ждали вас.
      - Да... сегодня Бог действительно помог мне спасти вас. Но я возвращался из Америки и в Лейпциге не был никогда... значит, и из тюрьмы вывел вас не я... Скажите мне, сестры, - прибавил он, улыбаясь, - за кого вы меня принимаете?
      - За доброго ангела, которого мы видели еще раньше в снах... и которого прислала к нам наша мать заботиться о нас!
      - Дорогие сестры!.. я только бедный священник... Случайно я оказался похож на ангела, которого вы видели во сне... и видеть которого вы только во сне и могли, так как ангелы для нас невидимы!
      - Как? ангелов нельзя видеть? - спросили сироты, переглядываясь с грустью.
      - Это ничего, мои милые сестры! - сказал Габриель, ласково взяв их за руки. - Сны, как и все другое, посылает нам Бог... а раз тут замешана и ваша мать, то вы вдвойне должны благословлять свое сновидение.
      В эту минуту открылась дверь, и в комнату вошел Дагобер.
      До сих пор сироты в своей наивной гордости, что о них заботится архангел, совершенно забыли, что у жены Дагобера был приемный сын, которого звали Габриелем и который был священником и миссионером.
      Как ни спорил солдат, что его рана не стоит внимания, что это просто-напросто _белая рана_, деревенский хирург ее перевязал и надел черную повязку, которая скрывала большую часть лба, придавая физиономии Дагобера еще более суровый вид, чем обыкновенно. Войдя в залу, он изумился, видя, что какой-то незнакомец фамильярно держит девушек за руки. Изумление солдата было вполне понятно. Он не подозревал, что миссионер спас жизнь сестер и пытался спасти его самого.
      Среди бури и волн у Дагобера, цеплявшегося за скалу, не было возможности разглядеть, кто помог девушкам и пытался помочь ему взобраться на утес. Придя в замок и увидав Розу и Бланш, он от усталости, волнения и от раны потерял сознание и не успел заметить миссионера.
      Ветеран начал уже хмурить свои густые седые брови под черной повязкой при виде такого фамильярного обращения, но девушки, заметив своего друга, с чисто дочерней любовью бросились в его объятия. Но как он ни был тронут, он все-таки искоса поглядывал на Габриеля, который стоял так, что он не мог хорошо разглядеть его лица.
      - Ну, как твоя рана? - спросила Роза. - Нам сказали, что опасного ничего нет.
      - Тебе еще больно? - прибавила Бланш.
      - Да нет, деточки... Только этот деревенский лекарь обмотал меня всеми этими тряпками... право, если бы моя голова была изрублена саблей, больше бы перевязывать ее не пришлось! Меня приняли за неженку, а между тем это просто белая рана, и мне очень хочется... - и солдат тронул рукой голову.
      - Оставь, пожалуйста! - воскликнула Роза. - Как ты неблагоразумен... словно маленький!
      - Ну, ладно! Не бранитесь... будь по-вашему... придется носить эту повязку... - Затем, отведя девушек в угол комнаты, он их спросил, указывая глазами на молодого священника: - А это что за господин? Он держал вас за руки, когда я вошел... священник ли он?.. Видите, деточки... с ними надо быть поосторожнее... потому что...
      - Да ты знаешь, что если бы не он, то тебе не пришлось бы обнимать нас, - воскликнули Роза и Бланш, - ведь он нас спас!
      - Как! - воскликнул солдат, выпрямляясь, - это он... наш ангел-хранитель?
      - Без него мы бы погибли сегодня в море!
      - Как! это он... он?
      Дагобер не мог больше ничего выговорить. Он подбежал к миссионеру и со слезами на глазах, протягивая к нему руки, воскликнул с необыкновенным волнением:
      - Месье... я вам обязан жизнью этих детей... я знаю, как я вам обязан... я ничего не говорю... нечего сказать... - Вдруг его точно осенило воспоминание, и он прибавил: - Но позвольте... подождите... когда я цеплялся за утесы, чтобы волны меня не унесли... не вы ли это протянули мне руку?.. Ну да, да... это были вы... я узнаю вас... то же юное лицо... белокурые волосы... Конечно, это были вы!
      - К несчастью, силы мне изменили: я не смог удержать вас, и вы упали снова в море.
      - Я не знаю, как вас и благодарить, - с трогательной простотой продолжал Дагобер. - Тем, что вы спасли этих девочек, вы сделали для меня больше, чем если бы спасли меня самого... Но какая храбрость!.. Какая отвага! - с восторгом повторял солдат. - И такой юный при этом... с лицом девушки.
      - Как! - воскликнула Бланш, - наш Габриель помог и тебе?
      - Габриель? - спросил Дагобер, обращаясь к священнику. - Вас зовут Габриелем?
      - Да.
      - Габриель, - повторил солдат с изумлением. - И вы священник? прибавил он.
      - Да, священник, миссионер.
      - А кто вас воспитывал? - спрашивал солдат.
      - Добрейшая и благороднейшая женщина, которую я почитаю за лучшую из матерей!.. Потому что она пожалела меня, покинутого ребенка, и воспитала, как сына!
      - Это Франсуаза Бодуэн, не так ли? - сказал растроганный солдат.
      - Да! - ответил, в свою очередь, изумленный Габриель. - Но как вы могли это узнать?
      - Жена солдата? - продолжал Дагобер.
      - Да... отличного человека, который из преданности к командиру по сей день живет в изгнании... вдали от жены, от сына - моего славного приемного брата... я горжусь, что могу называть его так!
      - Мой Агриколь... моя жена!.. Когда вы их покинули?
      - Как!.. вы отец Агриколя?.. Боже, я не догадывался, как ты ко мне милостив!.. - воскликнул Габриель, молитвенно складывая руки.
      - Ну, что же с моей женой, с моим сыном? - дрожащим голосом спрашивал Дагобер. - Давно ли вы имели о них известия? Как они поживают?
      - Судя по тем известиям, какие я имел три месяца тому назад, все хорошо.
      - Нет... уж слишком много радостных событий... право, слишком много! воскликнул Дагобер.
      И ветеран, не будучи в силах продолжать дальше, упал на стул, задыхаясь от волнения.
      Только теперь Роза и Бланш вспомнили о письме их отца относительно покинутого ребенка по имени Габриель, взятого на воспитание женой Дагобера. Они дали теперь волю своему ребяческому восторгу.
      - Наш Габриель и твой... один и тот же Габриель... какое счастье! воскликнула Роза.
      - Да, деточка, он и ваш, и мой; он принадлежит нам всем!
      Затем, обращаясь к Габриелю, Дагобер воскликнул: