Глава 8 Гость в дом - подставляй щеку!
      Она проходит прямиком в комнату - ни дать, ни взять спущенный со стапелей боевой крейсер. Бушпритом вонзается в клейстер моего одиночества. Остренькая грудь - вперед, и никаких бюстгальтеров! Губы яркие, словно малиновый прожектор, удлиненные на добрый сантиметр ресницы дают отмашку цокающим каблучкам. Людмила умеет одеваться ярко, и, видимо, за эту яркость я ее когда-то и приметил. Поздно сообразил, что за привлекательностью мухомора кроются иные менее приглядные качества. Людмила, увы, оказалась столь же яркой, сколь и ядовитой.
      - Сначала дело! - сухо бросает она, выкладывая на стол пакетик с разовым шприцем и коробку с ампулами.
      - Дело так дело, - я бреду на кухню и яростно полощу руки под краном. Все равно как хирург перед операцией. Тщательно протираю кухонной тряпкой пальцы. Тряпка немного сальная, но даже в хирургической стерильности не стоит доходить до фанатизма. Внутри потихоньку нарастает беспокойство. Людочка не тот зверь, чтобы забегать просто так, а курс витаминов, который она сама себе прописала пару месяцев назад, давным-давно кончился. Либо меня снова хотят соблазнить, либо мечтают надавать тумаков. Первое влечет за собой целый шлейф житейских проблем, второго я тоже не без оснований побаиваюсь. Теоретически мы с Людмилой пребываем в прежних приятельских отношениях, на деле же между нами успела пробежать жирная черная кошка. Деталей никто не уточнял, но видимо, приспела пора. Увы, с женщинами вечно так - либо любовь, либо кошки.
      Я возвращаюсь в гостиную и вижу, что она уже лежит на кушетке - насупленная, деловая, сосредоточенная.
      - Расслабьтесь, больная! - Шутливо говорю я и извлекаю из упаковки шприц. Заодно изучаю принесенную ампулу. Витамин Бэ-6, болезненный, но полезный. Людочка помешана на медицине. Не вылезает из косметических центров, трижды в год проходит курсы витаминизации. Носик ампулы с хрустом отламывается, я хмурю брови, позволяя шприцу досыта напиться.
      - И еще, - произносит Людмила, когда я подступаю к ней во всеоружии. - Я тут наводила справки, ты, оказывается, неправильно ставишь уколы.
      - Да что вы говорите!
      - Мне объяснили, что при внутримышечной инъекции шприц надо всаживать по рукоятку. Иначе могут быть абсцессы и нагноения. Ты рисковал моим здоровьем!
      Я чуточку хмурюсь. Процедура, которая даже в случае с Людмилой, доставляла мне радостное томление, безнадежно испорчена. Почти равнодушно я задираю на ней юбку, кружевную ткань трусиков сурово сдвигаю в сторону.
      - Ты понял, что я сказала?
      - Понял, милая, не шуми.
      - Значит, с самого начала ты все делал неправильно!
      - Так уж и все?
      Подковырка до нее не доходит, и она безапелляционно подтверждает:
      - Все!
      Мне хочется чуточку порычать.
      - У тебя что, абсцесс обнаружили?
      - Нет, но в поликлинике мне показали, как это следует делать. А ты колешь неправильно.
      - Тогда зачем ты пришла сюда?
      - Чтобы сказать, как это делают настоящие врачи.
      - Значит, говоришь, по рукоятку? - я сердито растираю по ягодице лужицу тройного одеколона. - Пожалуйста! Разве я против...
      Шприц вонзается в тело Людмилы. Она громко вскрикивает.
      - Ты даже не пошлепал ладошкой!
      - Зато по рукоятку, как просили.
      Сцедив витамин, я выдергиваю шприц и кидаю в коробку с ампулами. Сегодня все и впрямь не по правилам - без шлепков, без ватки, без взаимного удовольствия. А что вы хотите, когда под руку говорят подобные вещи! Я, конечно, не врач, но и дилетантом себя не считаю. В больнице, где я как-то выравнивал помятые одним мужланом ребра, все медсестрички бегали на витаминизацию именно ко мне. По-моему, они признавали, что к уколам у меня несомненный талант. Быстро, точно и приятно. Я и себя колол. Разиков шесть или семь. Исключительно из любви к науке. Поэтому поучения Людочки задели меня за живое.
      Какое-то время она продолжает лежать, и я без особого трепета оправляю на ней юбку.
      - Все, больная, вставайте.
      Она деловито садится.
      - Пятнадцать, как всегда?
      - Сегодня бесплатно, - объявляю я.
      - Справедливо. Сегодня было больно.
      - По рукоятку трудно без боли.
      - Ты просто не профессионал.
      - Я никогда этого не скрывал. Халтурю, как умею.
      - К таким вещам нужно иметь допуск!
      - Отчего-то раньше тебя это не беспокоило.
      - Я просто ничего не знала.
      - Зато наверняка знала другое: в больнице за процедуру берут тридцать рублей, а я просил всего пятнадцать.
      Она фырчит, как оладушка на сковороде, резко поднимается. Разглядев мой новенький палас, хмурится.
      - У тебя стало красиво!
      Произносится это как обвинение. Должно быть, палас, пытающийся конкурировать с ее несравненной помадой, действительно тревожит гостью.
      - Ничего особенного. Обычная второсортная синтетика.
      - А это кто? - она тычет пальцем в этюдник. - Та самая?
      - Да нет. По телевизору увидел. Наложил кальку, обвел карандашиком, подкрасил.
      - Понятно... - Она несколько расслабляется. - Ну тогда раз с делом покончено, то я... То я теперь вот еще зачем пришла. Мы ведь с тобой расстались, верно?
      Я утвердительно киваю.
      - Из-за моего мужа, так?
      - Из-за него в том числе.
      - Испугался, что побьет?
      - Все мы чего-нибудь боимся. Ты, к примеру, боишься ставить себе уколы.
      - Хорошо... В прошлый раз ты, кажется, говорил, что согласен ответить на любые мои вопросы.
      - Я не отказываюсь.
      - Вот и ответь. В какой именно из моментов, в какой день и какой час я перестала тебе нравиться? Когда ты встретил эту индюшку или раньше?
      - Это так важно?
      - Конечно! - с вызовом подтверждает она. - Пригодится на будущее.
      - Ты же замужем, дурочка!
      - Все равно. Я свободный человек! Как хочу, так и живу!
      Что и говорить, Людочка - девочка практичная, и я киваю ей на диван.
      - Тогда садись. Правда будет суровой. Ты готова к ней?
      Она напряженно стискивает кулачки и кивает.
      - Наверное, я плоха в постели, да?
      Ей хочется казаться циничной, но таковой она только кажется.
      - Садись, - цежу я. - И слушай...
      ***
      Речь мою вряд ли можно назвать цицероновской, но я действительно готов помочь ближнему. Начав издалека - с идей ветреника Эпикура, я легко качусь под уклон, словесным потоком, точно сливочным маслом, смазывая свой путь. Особенно напираю на супружескую верность, упоминаю нюансы, упрочающие брак. Как знать, если бы с подобными нравоучениями выступали перед собственными дочерьми мамаши, может и обиженных судьбой Людмил было бы на пару порядков меньше. Но ничего подобного этой девоньке в детстве не говорили. Кроме банального, что все мужчины сволочи, что ушки следует держать востро, а, танцуя, прижиматься к мужчине сугубо ладошками. И конечно же, никогда она не дружила с мальчиками, не знала и не понимала их, а на мужа, когда пробил час, вышла точно на охоту, не помышляя ни о взаимности, ни о таком пустячке, как любовь. Бедная несчастная Людмилочка! Злая, ядовитая и яркая, точно обложка "Плейбоя"...
      - А почему у тебя часы на потолке? - Неожиданно прерывает она меня. Мои сентенции ей неинтересны, а вот часы вызывают явное подозрение.
      - Часы? - Я поднимаю голову, разглядывая свои куранты. А ты не догадываешься?
      Людмила краснеет.
      - Какой же ты пошляк! - Кулачки ее стискиваются еще крепче.
      - Глупая! Я тебе десять раз объяснял про Агафона. Сбросить что-нибудь со стены - ему что пылинку сдуть, а на потолок он забираться не любит. Кроме того, я занимаюсь йогой. Всякие там стойки, мостики и прочие позиции, когда голова преимущественно внизу. А время я знать просто обязан, чтобы не перестоять лишнего. Вот потому на потолке. Так удобнее.
      - И палас тоже для йоги?
      - Естественно! А ты что подумала?
      - Я подумала... - Она хмурит лобик, потому что действительно в этот момент задумывается, пытаясь сообразить, о чем же она подумала.
      - Я, наверное, подумала, что больно уж ты легко расстаешься с прошлым.
      - В том-то вся и прелесть, что я с ним не расстаюсь. Расстаться, значит, отторгнуть, перечеркнуть, а кто тут говорит об отторжении? - Я машу руками, словно разгоняю дым. Прошлое, моя милая, - это память. Это то, что греет и заставляет улыбаться. А вы, дуры такие, превращаете его в какой-то срам. Либо было, либо не было! Либо принц, либо скотина. Честное слово, какой-то детский максимализм! И не только, максимализм! Эгоизм тоже.
      - Эгоизм? - она взвивается. - Это я-то эгоистка?
      - Не я же, правда? Я естественен и ничего от тебя не требую. Ни тогда, ни сейчас. Я на вашу свободу не посягаю, а вы на мою предъявляете сто сорок три претензии.
      - Да кому ты нужен, олух царя небесного!
      - Удивительная последовательность, - я укоризненно качаю головой. - А мне вот помнятся иные слова.
      - Это потому что я была дурой!
      - И я о том же. Только не была, а есть...
      Она бьет наотмашь, почти профессионально. Явно не впервые. Выучка себя выдает. Возможно, сказывается влияние мужа боксера. От звонкой оплеухи в голове у меня завывает метель, гудят колокола и звенят бубны. Раскисший "резиновый" зуб неловко проглатывается. Не довольствуясь сделанным, Людочка швыряет на пол мое любимое блюдечко. Еще одна горсть осколков. Значит, снова доставать веник.
      - Крепко! - Я опускаюсь на диван и потираю виски. - А главное - за что?
      - Тебе этого не понять! - Бросает она надменно. - Где тут выход?
      - В прихожей.
      - А прихожая где?
      Вопросы гениальные. Найти прихожую в однокомнатной квартире иной раз действительно непросто. Тем более, если в этой самой квартире ты побывал всего раз двадцать или тридцать. Тем не менее, я покорно поднимаюсь с дивана и иду провожать Людмилу до двери.
      - Внизу замок с рычажком, вот так надо потянуть...
      - Это я помню. - Гостья выжидательно смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она доигрывает последнюю сцену трагедии.
      - Но ты... Ты ведь мне позвонишь?
      - Зачем?
      - Ну... Просто так?
      - Конечно. Если просто так, почему не позвонить?
      - Зимой у меня снова курс уколов.
      - Я не профессионал и по рукоятку у меня плохо получается.
      - Зато у тебя небольно. - Она идет на попятную. А муж через неделю в Москву улетает. Там у них отборочные соревнования. В финал он, конечно, не пройдет, но дня на три-четыре задержится.
      - Счастливого ему пути. - Я некстати припоминаю, что через три дня мне отдавать ребятам Келаря штраф.
      - Кстати, деньжат у тебя нельзя подзанять?
      - В смысле?
      - Ну, в смысле - на карманные расходы, то-се. Тысячи три долларов. Возвращать буду частями. Лет в шестьдесят точно расплачусь.
      Она фыркает.
      - Шутник!
      - Да нет, я не шучу. Друзья они ведь, сама знаешь, в чем познаются.
      - Я-то знаю, а вот ты... - Она пристально смотрит на меня и вдруг ойкает. Людмила наконец-то замечает случившуюся со мной перемену. Дрожащим пальцем указывает на мой рот. Неужели это я?
      - А как ты думала? Когда с размаху да по лицу - бывает, мозги последние вышибают, не то что зубы.
      Некоторое время мы стоим молча. В конце концов она вынимает из сумочку чью-то визитку, ручкой пишет на ней пару строк.
      - Сходишь по этому адресу. Скажешь, от Люды. Они все сделают.
      - У меня нет денег.
      - Это бесплатно.
      - Спасибо. - Я беру визитку и чувствую смутное раскаяние. Как выясняется, за ядовитой женской оболочкой у Людмилы скрывается чуткая и нежная душа. Желание дерзить и ругаться напрочь пропадает. Агафон торжествующе лупит в стену лбом. То ли смеется, дурачок, то ли плачет. С восприятием нашего человеческого мира у Агафона вечные проблемы.
      Глава 9 В поисках шифера...
      На этот раз Семена я нахожу в нашей старой доброй "Крякве" - этом последнем прибежище социальных нелегалов. В давние времена в Париже подобные кафе ютились на Монмартре, в Екатеринбурге приют философам-нетрадиционалистам дает лишь этот неказистый подвальчик.
      С момента последней нашей встречи Семен ничуть не изменился, - все также волосат и неприбран, а колючие щеки его напоминают пару темных шерстяных заплат. Сидя за столом, этот красавец с глубокомыслием прожженного биржевика перелистывает истертый до дыр номер "Плейбоя", неспешно прихлебывает из кружечки маслянистый коньяк. Мимоходом киваю гиганту швейцару и по крутым ступеням спускаюсь в зал.
      - Здорово, пиит!
      - Привет, мазилка!
      По обычаю озираюсь, проверяя количество полотен на стенах. Все вроде на месте, и потому успокоенно присаживаюсь. Забавная все-таки вещь! И грязно тут, и луком пахнет, а вот люблю я нашу "Крякву" - и все тут! За низкие уютные потолки, за романтизм тусклых ламп, за добрую славу. Хозяин трактира уверяет, что Ипатьевский подвал - несуразный вымысел историков и что на самом деле последние дни и часы царская семья встретила именно в его заведении. Особо доверчивым он даже демонстрирует закуток со стенами издырявленными дрелью, объясняя, что тут вот стоял царевич, а тут - дочери с отцом. И вот что странно, версия груба, нелепа, абсурдна, однако слухи по области циркулируют и в "Крякву", нет-нет, да заглядывают любопытствующие. Впрочем, им есть на что посмотреть. Именно в "Крякве" любой страждущий может вдоволь полюбоваться моими полотнами. Это свидетельство моего рейтинга у хозяина. Примерно раз в квартал трактирщик получает от меня по картине, за что позволяет бесплатно столоваться. Он из пролетариев, но из пролетариев просвещенных. Во всяком случае знает, что рококо это не семейство попугаев, и твердо верит, что лет через десять после смерти художника живопись умершего резко подскакивает в цене. Таким образом, приобретая мои картины, он как бы скупает долгосрочные акции серебряного рудника. То есть, серебра пока нет, но вот-вот обещают найти. Кажется, года два назад Семен под этим же соусом пытался всучить ему кое-что из своих творческих опусов, но на песни трактирщик не клюнул, раз и навсегда сохранив верность живописи.
      - Чего поделываешь?
      - Чай-кофе пью. Заодно миражами любуюсь, - Семен демонстрирует мне журнальный разворот. - Видал-миндал?
      - Видал и лучше.
      - Я не о том. Это же голимая подделка! Компьютерная графика в "корэл-дро" и "фотошопе"! Чтобы такие ножки к таким грудкам и такой шевелюре - да в жизнь не поверю!
      - Сочини по этому поводу памфлет.
      - И сочиню!..
      Надо сказать, что Семен увлекается сочинительством вполне профессионально. Кое-кто называет его авангардистом, и толика правды в этом есть. Во всяком случае он первый додумался до повторов. Если не очень понятно, то поясню. Как-то ночью Сема вломился ко мне в дом и, сияя червивой улыбкой, сообщил, что отныне шлягеры у него повалят один за другим. Конвейером, колонной, могучим этапом.
      - Я, старик, понял, почему умное не идет! Потому что не доходит! - Вещал он, бегая по моей квартире и беспорядочно дергая себя за огромный туфлеообразный нос. - Ум у людей телевидением размягчен, рекламой. Слышал клоунов из "Ноги врозь"? Дошлые ребята! Догадались сочинять тексты для даунов. Вот и ловят в силки четырнадцатилетних. Пока, правда, только девчонок. Парням песенная лексика труднее дается, но суть не в этом. Тут два пути - либо смысл упрощай и язык в камеру показывай, либо... - Семен хитро прищурился. - Либо повторяй текст по два-три раза. Для того припевы и придуманы. Народ он, Тема, не дурак, знал, для чего куплет с припевом чередуется. Чтобы, значит, запевая, люди о главном вспоминали. На куплете забыл, на припеве припомнил. Лихо, да? Только я, старик, лучше придумал! Все строчки решил повторять строго по два раза.
      В ту же ночь Семен проблеял мне свой первый песенный шедевр, который позднее я раз сто или двести слышал по радио.
      "Шел с пустыни мул, шел с пустыни мул,
      В наш зашел аул, в наш зашел аул.
      Я к нему бреду, я к нему бреду,
      Словно бы в бреду, словно бы в бреду.
      Видно, не судьба, видно, не судьба,
      Знать, без вкуса ты, знать, без вкуса ты,
      Видно, на мула, видно, на мула
      Засмотрелся ты, засмотрелся ты!.."
      И так далее, в том же духе. В чем-то Семен оказался пророком. Песню у него сходу купила какая-то столичная студия, чуть подкорректировав, выпустила в эфир. А дальше пошло-поехало. Многие из моих подружек (я сам слышал!) с удовольствием распевают Семины строчки и поныне. Будь Семен порасторопнее, давно стал бы преуспевающим песенником, но он скандалист и философ, а потому творческая слава ему изначально не светит.
      - Тип-топ-модели! - Снова фыркает Семен и накрывает журналом лужицу разлитого кофе. - Этак и я могу себя под Ален Делона подравнять. Куда катимся, Тема?
      - Все туда же. Кстати, я ведь снова денег пришел просить.
      - Сколько? - жестом Рокфеллера Сема запускает руку в карман.
      - Три тысячи американских фантиков.
      Семина рука столь же вальяжно выныривает обратно. Разумеется, пустая.
      - Я думал, тебе на метро...
      Все яснее ясного. Денег у поэта-песенника нет. Ни трех тысяч долларов, ни даже трех червонцев. А то, что было с утра, он успел пустить в оборот. Это чувствуется по блеску его глаз, по амбре, чесночными волнами идущими от его дыхания. Даже коньяк Сема закусывает истинно по-русски - огурцами, холодцом и чесноком.
      - А клип? Ты же говорил, тебе должны были что-то за клип. - Напоминаю я.
      - Увы... Не поняли и не оценили. Заказчик оказался форменным ослом. Сказал, что такую лабуду он сам бы снял, представляешь?
      - Значит, прокол?
      - Почему прокол? Нам же процесс был важен. А деньги что? Бумага!.. - Семен крутит в воздухе прокурорским пальцем. - Знаешь, Тема, когда-нибудь я все-таки брошу пить. Может быть, даже завтра. Талант, конечно, зачахнет, зато здоровье сберегу.
      - Здоровье? - Я трогаю лоб друга, однако лоб у Семы вполне нормальный - чуть склизкий от пота, энергично пульсирующий нетрезвыми мыслями. Тем не менее, сумбурная речь поэта наводит на подозрения.
      - Что стряслось, Сема? Не таись, я же твой друг. Мне любопытно.
      - А-а... - Он машет крупной рукой и наконец решается. - Я вчера, после нашей встречи к поэту одному завернул. Посидели, само собой, приняли малость. Не чай же пить! Потом по улице шли, он на трибуну к Ленину забрался, стихи стал читать. Словом, его в милицию забрали, а я свидетелем прикинулся, улизнул. После домой добрался - и бултых на диван. Все чинно, солидно, без извержений. А вечером жена пришла.
      - Ну и что?
      - Как что? Она же подруг привела. Гальку и Светку.
      - Подумаешь, подруг! Дальше-то что?
      Лицо Семы искажает досадливая гримаса. Ему не нравится моя недогадливость.
      - Я же спал!
      - Ну?
      - А Вовчик мой, ему, ты знаешь, трех еще нет, - он не спал.
      Меня уже разрывает от нетерпения.
      - С Вовкой что-нибудь стряслось?
      - Да нет... Он, понимаешь, в штаны навалил. Хорошо так постарался. Двое суток в горшок не ходил, а тут съел какую-то кочерыжку, его и пронесло. Взял и перевыполнил все одним махом.
      - А ты?
      - А я сплю между тем. Как ангел. Вовчик, значит, поканючил какое-то время, потом штаны с себя стянул, начал играть с какашками. В грузовичок их сперва нагрузил, стал по комнатам развозить. Во все углы по одной аккуратной кучке. Умный парнишка, ты же его знаешь. Потом ко мне подрулил, а я по-прежнему пузом вверх. Он ко мне залез и весь грузовик мне на физиономию.
      - Ну?
      - Что ну? Ты ведь в курсе, какой у меня сон. Я в таком состоянии ничего не чувствую. В прорубь можно опустить и вынуть - не замечу. Короче, так измазанным и проспал.
      - А Вовка?
      - Он тоже рядом прикорнул. Сын все-таки. Вечером звонок, я вскакиваю - и к дверям. Еще, блин, подумал, что лицо какое-то деревянное. Оно же там засохло все. Взял и открыл, как дурак... Ты зря ржешь. Знаешь, что с Галкой стряслось! Она же помешана на всяких спилбергах-хичкоках, видаки про чудовищ запоем смотрит. Так завизжала, что мне плохо стало. Жена за сердце схватилась, Светка одна на ногах устояла. И то, потому что близорукая, очки вовремя сняла... Вот ты икаешь, заходишься, а так оно между прочим все и было.
      - Тебя хоть не побили?
      - Разве они это умеют?
      Я невольно поглаживаю правую щеку.
      - Иногда умеют.
      - Нет, эти темные. Дали раза три по шее и в ванну загнали. Главное, Вовке ничего, а мне втык. Вроде как я один виноват. - Семен растерянно дергает себя за ухо, с ожесточением скребет небритую челюсть. - Между тем, я так думаю, это с каждым может случиться. Не веришь? Вот будет у тебя сын, попомнишь мои слова.
      - У меня, Сем, не сын, у меня - хуже. Рекитиры обложили.
      - Тебя?
      - Меня. Потому и денег пришел просить. Муж одной подруги чуть не застукал на адюльтере.
      - На ком, на ком?
      - Не изгаляйся, мне не до шуток.
      - Ладно... Чей муж-то? Людкин, что ли?
      - Да нет, Риткин... - Я коротко посвящаю Семена в свою нехитрую историю. Он сумрачно слушает и почесывается. Желтые ногти не пропускают ни единого места. Семен называет это творческим зудом. Чем больше, значит, зудит, тем более мощный у человека потенциал. А если ничего не чешется и голова не болит, так это зряшное существование. Пустоцвет и все такое.
      - Да, Тема... Крыша тебе нужна, - наконец изрекает Семен. Крепкий надежный шифер.
      - Где же его взять?
      - Взять-то несложно, только и отдавать придется. Можно, конечно, позвать Мишу-Вампира, только ему обязательно группу крови нужно знать. Что попало он, гад, не сосет. Какая там кровь у Риткиного мужа?
      - Откуда же мне знать?
      - То-то и оно. Опять же, Мишка оплаты потребует.
      - Кровью?
      - Чем же еще! Если резус-фактор положительный, то пять литров, а отрицательный - и поллитра хватит.
      - У меня столько не наберется.
      - Не в этом дело. Я бы помог, если что. У меня, знаешь, какая кровь! Эх, Тема, такую кровь, как у меня, даже в Голливуде не найдешь!.. Другое плохо. Ненадежный Мишка партнер. Все больше по женщинам работает. Говорит, у них слаще.
      - Врет, наверное?
      - Конечно, врет! Как это слаще! От шоколадок, что ли?.. Семен на минуту задумывается. Наконец, очнувшись, бедово встряхивает головой. - Ладно, Тема, не все потеряно!
      - Что-нибудь родил?
      - А то! Классовую-то ненависть отменили, так? Значит, межнациональная теперь пойдет. С ней покончат, - религии схлестнутся.
      - Это ты к чему?
      - К тому, что без ненависти у нас никак не получается. А коли так, то щит добрый всегда пригодится. - Семен снова трясет головой, с любопытством разглядывает облако ниспадающей перхоти. - Эвона ее сколько! Вот бы падала на стол и в золото обращалась.
      - Тогда ты был бы миллионером.
      - Да уж... Тогда бы я тебе не три тысячи, а десять одолжил. А то и вовсе подарил. - Семен удовлетворенно кивает. - Ладно... Есть у меня один вариантец!
      - Что за вариант?
      - Петя швейцар. Я тут как-то болтал с ним о том о сем. По-моему, самый подходящий мужик. Можно его попросить.
      - Петю?
      - Ну да. Видал его кулачища? Как четыре моих. И служил в каком-то горячем многоточии. На вертушках в горы забрасывался. Чем не крыша?
      - Так-то оно так. Только ты ведь знаешь, что говорил Гете. У швейцара нет героев.
      - Швейцар, Тема, швейцару рознь. У Пети герои есть. Даже целых два. Во-первых, Арнольд Шварценеггер, а во-вторых, Юра Шевчук из ДДТ. Но главное, - Семен хитро улыбается, - швейцары - они как солдаты. Всегда мечтают о генеральских погонах и маршальских звездах. Да ты и сам сейчас убедишься...
      ***
      Не проходит и минуты, как к нам подсаживается бронтозавр Петя. Стул под ним жалобно потрескивает, и на всякий случай Петя придерживается руками за столик. Семен знакомит нас и коротко повествует о моей проблеме. Петя, надо отдать ему должное, в суть вникает с воодушевляющей быстротой. Мужик он мощный и при этом явно не глупый. При этом - на лбу и загривке у него примерно равное количество складок, что тоже показатель не самый плохой. После рюмочки дешевого коньяка в недешевой бутылке, он указывает на меня мускулистым пальцем.
      - Я видел, ты хозяину картинки рисовал. С фифами. Они действительно чего-то стоят?
      - Во, загнул! - Сема хлопает себя по колену. - Это же искусство, Петя! Понимать надо! Не просто стоят, а очень даже стоят! Искусство - оно даже не в долларах оценивается, а в фунтах стерлингов.
      - Хмм... А в долларах почему нельзя?
      - Потому что в сравнении с фунтом доллар такой же деревянный, как наш рубль. Ты думаешь, у Арнольда дома блины от штанги по стенам развешаны? Гантели с гирями? Черта-с два! Картины у него висят! В спальне - Модильяни, в холле Пикассо, на кухне - натюрморты с голландскими помидорами. Все почему? Потому что это престижно, потому что в среде миллионеров это считается высшим шиком.
      - Шиком, говоришь? - Круглое лицо Пети слегка розовеет. Он сосредоточенно думает, в рассеянности сворачивает штопором мельхиоровую вилку.
      - Видал? - Сема вырывает у него из рук вилку, сует мне. Это даже не шифер, это много круче!
      - Какой шифер?
      - Мы о своем, Петя, не обращай внимания.
      - Ладно... - Цедит швейцар. - Только предупреждаю сразу: у меня расклад чистый, и рейтинга я терять не хочу.
      - Какие потери, Петя! - Семен прижимает пятерню к груди. - Мы же путные люди!
      - Мне важно предупредить. - Добродушно басит Петя. Потому как ты мне приоритет дай, уважение сделай, тогда я подумаю.
      - Так и мы ведь о том же! Только скажи, мы тебе и рейтинг и паблисити сварганим.
      - Только чтобы мимоходом и без хиппишу.
      - О чем речь!
      - Тогда будет и маза.
      - Значит, бартер?
      Петя кивает.
      - Одну картинку типа авансом - навроде вступительного взноса, а дальше по обстоятельствам.
      - Я ведь сразу говорил, - чирикает Сема, разливая коньяк, - Петя - не жлоб, он такие вещи понимает. Это новые за пару баксов без штанов на проспект гулять выйдут. А Петр - свой исконный!
      - Послушай, Петь, - я слегка растроган и чувствую, что со своей "крышей" должен быть предельно честен. - Картину я тебе, конечно, изображу, только ты тоже пойми, это не пьяный фуфел из подворотни. У него только частных магазинов - штук десять по городу.
      - Ну, положим, парочка киосков у меня тоже имеется. А магазины - что ж... Значит, есть что терять.
      - Но десять магазинов...
      - Десять магазинов, - внушающе произносит Петя, - это десять подствольных гранат. Всего-навсего.
      - А охрана? У него одних бойцов - десятка четыре!
      - Полтора взвода, значит? - Петр переводит количество боевиков в понятные ему единицы, и глаза швейцара все более разгораются мрачноватым блеском. - С вертушки одним плевком положить можно. Охрана - это еще не бойцы.
      - Ты, главное, скажи, на кого ссылаться! - Тормошит швейцара Семен.
      - А так пусть и скажет: сержант, мол, Петр Селиванов. Особая рота спецназа сороковой армии.
      Произносится это таким тоном, что мы прикусываем языки. Ясно, что посягать на сказанное - все равно что чихнуть на полковое знамя. Торжественно допив коньяк, мы жмем Пете медвежью руку и солидно откланиваемся.
      Глава 10 Светить - и никаких гвоздей!..
      Парни комплекции Рэмбо подлавливают меня в паре кварталов от родного дома. Скоренько и недружелюбно охлопав, прислоняют к теплому заборчику.
      - Как со штрафом? Келарь скучать начинает.
      - Как раз иду на почтамт.
      - Это еще зачем?
      - Может, перевод кто прислал.
      Они не верят. Пальцем манят поближе. Я наивно шагаю вперед, и с дистанции плевка один из бритоголовых посылает свою правую кувалду мне в лоб. Я уклоняюсь ровно настолько, чтобы наткнуться на кулак его приятеля. Из глаз сыпятся искры.
      - Указание шефа, - добродушно поясняет один из парнишек. - Чтоб, значит, не забывал про должок.
      - Мне бы на секунду ваши мышцы, - бормочу я.
      - Чего, чего?
      - Деньги, говорю, на почтамте ждут.
      - Не виляй, Тема.
      - Я не виляю. Вы же это... Сказали - три дня.
      - Три-то три, да только не шибко ты торопишься, как я погляжу. - Знакомый крепыш с головкой-тыковкой заправляет мизинец в ухо, ковырнув пару раз, сладко жмурится. Его добродушный вид вводит меня в заблуждение.
      - А чего торопиться? Время еще есть.
      - Да ну?
      - Конечно. Вы когда у меня были? Вона когда. Почти вчера. А сегодня - еще сегодня.
      Локоть ближайшего верзилы вонзается в мой живот. Шипя от боли, я опускаюсь на корточки.
      - Чего это ты позеленел? Никак поплохело? - Обладатель головки-тыковки заботливо присаживается рядом.
      - Отчего же... Всегда приятно ощутить локоть товарища.
      - Ты дурочку не гони, шутник. Не верит тебе Келарь. И я не верю. Так что надо бы имущество твое проинспектировать. Так сказать, на всякий пожарный.
      - Я уже говорил: у меня картины есть.
      - Видели мы твои картинки, фуфло одно. Тем более - это все движимое, а нам недвижимое нужно. Разницу понимаешь?
      Я трясу головой.
      - Ну вот... Дача есть?
      - Вы чего? Откуда!
      - Может, садовый участок?
      - Не-а.
      - Гараж?
      - Гараж есть.
      - О! - Взгляд бригадира проясняется. - Чего же ты раньше молчал? Веди.
      Делать нечего. С таким конвоем Сусанин и тот бы растерялся. Тем более, что гаражи совсем рядом. Через несколько минут мы уже на месте.
      - Все, пришли. Ключ, правда, дома лежит, так что открыть не могу.
      - Неважно. - Начальник конвоя вперевалку приближается к свежевыкрашенному гаражу соседа, щелкает пальцем по массивному амбарному замку. - Что внутри?
      - "Жигули", восьмая модель.
      Браток совсем веселеет.
      - Ну вот, а ты переживал! Денег, болтал, нет. Вот же они - деньги!
      - Так это не мои. Соседа.
      - Чего?
      - Я говорю - соседа. Его это гараж, а мой рядом, - я указываю пальцем поточнее, чтобы было понятно, что именно называется моим гаражом. Какое-то время обладатель головки-тыковки ничего не понимает. Полуметровый закуток между гаражами, затянутый тонкостенной жестью никак не согласуется в его представлении с гаражом.