Глава 1
      Вцепившись руками в спинки соседних коек, Мотя подогнул ноги в коленях и, зависнув над полом, принялся отжиматься. Что-то похрустывало у него при этом в спине, каждый свой жим он сопровождал шумным взрыкивающим выдохом. Артур машинально считал: восемнадцать, девятнадцать… Поскрипывали коечные сочленения, менее звучно вторили им человеческие суставы. Лицо Моти на глазах багровело, натужно кривилось. Так и не дожав двадцатого раза, солдат со стуком припечатал каблуки к половицам, встряхивая кистями, двинулся вдоль казармы.
      – Слабибо! Ой, слабибо! – пропел бритоголовый Юркин. Лежа на кровати и подложив руки под голову, он тоже наблюдал за Мотиными упражнениями. – Да уж, скис ты, Мотя. Как последний птенец.
      Артур мысленно с ним согласился. Еще полгода назад Мотя без труда выделывал на брусьях такие коленца, что у зрителей начинало кружить головы. А подобных жимов этот атлет запросто мог накидать штук сто или двести. Да что говорить, – артистом был Мотя. И все они были артистами. Особая рота особой армейской части. Бегая на руках, умудрялись играть в футбол, а в тренажерных залах брезговали подходить к весу менее центнера. Но, увы, времена меняются. Как выражался капрал Дюдин, – людишки припухали, обрастая шерстью и заплывая жиром. Например, много ли нужно воли, чтобы раз в пару дней принять душ? Оказывается, немало. Лень, грязь и вонь – три былинных богатыря исподволь овладевали территорией Бункера. Половина казармы валялась по койкам, наблюдая за горсткой «активных», лениво ворочая глазами, находя в себе силы лишь на едкие комментарии. Даже «птенцов» воспитывали в основном лежа. Подзывали к койке, командовали «кругом» и давали сапогом под зад.
      Артур яростно потер лоб. Он и сам изменился – увы, не в лучшую сторону. Уж в чем в чем, а в этом он мог себе признаться.
      – А что, Жоржик, не посвистеть ли нам? – вопросил некто. – Але! Я к кому обращаюсь?
      И Жоржик, в прошлом виолончелист и ярый поклонник органной классики, не заставил себя уговаривать, тут же начал что-то насвистывать. При этом он по-детски покачивал головой, временами зажмуривался, в такт мелодии подергивал острыми плечиками. Лежа у него не свистелось, и он сел, на казахский манер скрестив ноги, лицом обратившись в ту сторону, откуда поступил заказ. Свистел он мягко и мелодично, скрашивая мотив дополнительными пируэтами. Благодаря своему таланту, в птенцах он пробыл совсем недолго. Скучающая братия приняла его свист на ура и негласным решением досрочно зачислила в когорту почетного старчества.
      – Глаза в кучку! Я сказал: глаза в кучку!..
      Через пару коек от Артура старослужащий Лемех поучал кого-то из птенцов. Музыки он не понимал и полагал, что если говорит вполголоса, то свисту его ругань не помеха.
      – Заткнись, Лемех! Слушать мешаешь!..
      Лемех исподлобья глянул на бросившего фразу. Его отрывали от любимого занятия – и отрывали из-за вещей, которых он не понимал в принципе. Банальная аксиома: люди нетерпимы прежде всего к тому, чего не понимают.
      – Птенец! – дрожащим от злости голосом проговорил он. – Четвертый пункт устава караульной службы. Быстро и без запинки!
      – Птенец, молчать!
      – А я сказал: устав караульной службы!..
      Тот, кого называли птенцом, круглолицый паренек с розоватым шрамом через весь лоб, испуганно заморгал пушистыми ресницами. Его подставляли, и он это прекрасно понимал. Один старичок талдычил одно, другой приказывал совершенно противоположное. И попробуй не послушайся кого-нибудь из них. Виноват-то в итоге всегда «желторотый».
      Не зная, как поступить, он крутил головой и молчал.
      – Не слышу! – шея и оголенная грудь Лемеха начали принимать розовый оттенок.
      – Дежурный по блоку, заступивший… – начал было птенец, но подушка, пущенная с другого конца казармы, угодила ему в лицо.
      – Поднять подушку, отряхнуть и быстро на место!
      Жоржик, споткнувшись на своих руладах, с недовольством оглянулся. Возможно, он еще помнил, каково это – пребывать в оперении птенчиков, а может, успел забыть, но так или иначе внимание казармы оказалось прикованным к разгорающемуся конфликту.
      – Устав караульной службы, шнурок!
      – Я сказал подушку мне, быстро!..
      Бедный солдатик испуганно молчал.
      – Что ж, птенчик, пеняй на себя. Вижу, не читал ты Достоевского. Это, значит, про преступление с наказанием…
      Артур поморщился. Вспомнилось давнее из учебника – что-то о революционных предпосылках. Увы, глобальная история находила отражение и в их маленьком коллективе. Собственно, ссоры в казармах разгорались часто – чуть ли не каждый день, однако сегодня в воздухе явственно попахивало грозой – грозой настоящей – с молниями, землетрясением и прочими неизбежными радостями бытия. Тоска и скука успели обглодать людей до косточек, сжевав все до малейшего хрящика. Пока они еще лежали на койках, но внутренне половина казармы уже готова была принять ту или иную сторону, кулаками усилив аргументацию коллеги. Артур чувствовал это по себе, хотя просчитать ситуацию не составляло труда. Сначала, само собой, достанется птенцу, потом парочке крайних, коих всегда и везде без труда находят, а после, возможно, сцепятся главные силы. То есть, может быть, сцепятся, а может, и нет. Все будет зависеть от того, насколько крепко перепадет первым. Помнится, Хирасима с Нагасаки тоже отсрочили Третью Мировую. Ненадолго, но отсрочили. Вот и у них однажды было подобное. Могли взорваться, но не взорвались. Потому что чуть раньше избиваемый птенец рухнул на чужую койку и проломил висок, погасив тем самым разгорающуюся ссору. Увы, основные каноны мироздания оставались неизменными и в Бункере. Чья-нибудь жизнь или на худой конец кровь – всегда были и будут обязательным жертвоприношением на алтарь всеобщего спокойствия. Как известно, гроза чистит воздух, а мир – он всегда хорош после войны…
      Пытаясь отгадать, кто из старослужащих возьмется переломить ход событий, Артур следил за ругающимися старичками. Даже успел сделать мысленную ставку. И тут же ее проиграл. Это получилось само собой. Почему? На это он вряд ли сумел бы ответить. Но так или иначе Артур резко сел.
      В самом деле – какого черта? Чего ради лежать и ждать? Лемеха он на дух не переносил, и то, что затевалось в казарме, было ему даже на руку. Обитая в Бункере, он успел возненавидеть армию, возненавидеть тупую муштру и вездесущий запах мужского пота. Ненависть – это всегда напряжение, а напряжение требовало разрядки.
      Но сначала – сапоги. Драться без сапог – все равно что играть в карты без козырей. Чтобы не выдать охватившего его волнения, Артур склонился по возможности ниже. Портянка, пара привычных оборотов вокруг стопы – и нога в бронированном панцире. Вот и славно! Именно таким орудием следует вразумлять остолопов вроде Лемеха. Скоты с одной-единственной извилиной! Вчерашние пахари женских общежитий, любители убойного спорта, из армии и тюрьмы выбиравшие зло послаще и поспокойнее. Верно, из-за таких и начались земные напасти. Бактерии, стаи мокриц, язвенное поветрие…
      Артур сам себя распалял. Распалял, уже шагая к кровати Лемеха.
      Возможно, дела с извилинами у последнего действительно обстояли неважно, но с тонкостями «внутреннего базара» этот недоделок был знаком прекрасно. Вернее сказать, он их чувствовал. Интуитивно. Как крыса чует капканы и сдобренное ядом зерно. Подобных типов Артур успел изучить досконально. Хоть кандидатскую пиши. Особенности психотипа в армии, мутагенез подкорки и так далее… Лемехи плохо перемножали два на два, но с удовольствием подличали и замечательно интриговали. В спорах же с птенцами они отыскивали доводы, базирующиеся на примитивнейших истинах, доступных всем и каждому. В чем-то они были даже талантливы, и Артур не сомневался, что тем же высоколобым интеллигентам в диспуте с такими вот балабонами никогда не победить. И не потому, что слово уступит кулаку, а потому что фундамент фундаменту рознь. И перебить классику рэпом, все равно что дубиной переломить прутик.
      – Что, и ты туда же?…
      Приближение Артура не осталось незамеченным. Лемех в одно мгновение намотал на кисть кожаный ремень, угрожающе качнул утяжеленной пряжкой. Он, конечно, вычислил настроение Артура и соответственно изготовился. Драки этот тип ничуть не боялся, и Артур знал, драться Лемех умел. Однако сегодня он не учел одной маленькой детали. И даже не одной, а двух. Во-первых, Лемех сидел, а сидячему всегда труднее завязать потасовку. Во-вторых, инициатива целиком и полностью исходила от Артура. Точнее – должна была исходить. Никто в казарме до сих пор точно не знал, что он собирается предпринять – затеять с Лемехом словесную перепалку или вообще покинуть закипающий казарменный котел.
      – Смажь ему нос солидолом! Пусть не суется.
      – Вия на вас нету, стерляди. Драться – так деритесь, а не тяните резину…
      – Не дрейфь, Артурчик. Штаны у него пощупай! Он уже обделался!
      …Именно такое подзуживание Артур ненавидел более всего. И потому не стал ждать. Зарычав, ринулся на Лемеха, свалив его с койки первым же ударом. Пряжка болезненно стегнула по колену, но было уже поздно. Овладев инициативой, Артур уже бил лежащего Лемеха, не давал ему подняться.
      – Стерлядь гнилая! Тварь!..
      Кто-то ухватил его за плечи, и Артур звезданул миротворца по уху. Еще одна оскаленная физиономия чмокающе соприкоснулась с его кулаком.
      – Всех размажу, кто подойдет!..
      Но с коек уже соскакивали многочисленные добровольцы. Озверелые лица замелькали справа и слева. Клацнули под костяшками чьи-то зубы, кто-то ударил пяткой под дых. И тут же поднявшийся с пола Лемех перетянул Артура пряжкой по хребту. К нему взметнулась чья-то пятерня, врастопыр ударила по глазам. Спрятав лицо в ладонях, Лемех протяжно взвыл. А через минуту рычала и дралась уже вся казарма. Вся, за исключением немногих пребывающих в лазарете больных, за исключением дежурящих в наряде и тех хитрецов, что, свесившись с верхнего яруса, продолжали комментировать происходящие события, с азартом болельщиков ставя на тех или других, на скорую руку играя в свой маленький безобидный тотализатор.
      Последнее, что запомнилось Артуру, это Степа-теплоход, загородивший телом единственный в казарме телевизор.
      – Только разбейте, п-падлы! – орал, заикаясь, Степа. – Уб-бью на месте!
      Раскинув руки, он напоминал мамашу, защищающую единственного выкормыша. Так оно, в сущности, и было. Кроме видео в этом подземном мире у Степы более ничего не водилось. Ничего и никого. За свою старенькую видеодвойку он действительно мог убить.
      А в следующий миг взвыла серена, в коридоре грохочуще застучали сапоги дежурного взвода…

* * *

      По эклеру проползла обалдевшая от счастья муха. Для нее пирожное представлялось, вероятно, целой планетой. Огромной, сладкой, желанной. Возможно, она примеривалась, на сколько дней, недель или месяцев ей хватит этой счастливой планеты. Цифры получались фантастическими, и муха тихо балдела. «А на сколько хватило нам нашей планеты?» – неожиданно подумал Артур и улыбнулся нечаянной мысли.
      – Что? Хаханьки строить?! – Дюдин ретиво подскочил к Артуру, наотмашь хлестнул по губам. – А ну, руки по швам! Солидола не жрали? Я вас научу, стерляди!.. А ну, глаза в кучку!
      Словечки были исключительно «дюдинские», но пользовалось ими все население Бункера. «Стерлядь», «птенцы», «солидол» и так далее. Не та это вещь – язык, чтобы заводить патенты.
      Справа шевельнулся Лемех, и Дюдин немедленно залепил затрещину и ему. Вшестером, как главные застрельщики драки, они стояли в кабинете полковника, и Дюдин ходил вдоль коротенькой шеренги, выцеливая глазами малейшее недовольство, без промедления пуская в ход свои огромные кулаки.
      – Итак, кто начал первый, стерляди? – в десятый раз проревел он. – Ты, Боков? Или ты, Лемехов?
      Каждый вопрос сопровождался болезненным ударом. Полковник, а в просторечии Пахан или Вий, сидел чуть поодаль. Развалившись в кресле, он лениво теребил жиденький ус, прищуренным взглядом сверлил солдатиков. Может быть, ему хотелось кого-нибудь убить, а может быть, и нет. Возможно, ему вообще ничего не хотелось. В это тоже легко верилось. Там, наверху, то бишь в бывшей своей жизни, Вий успел поиметь все мыслимые и немыслимые блага. Фантазия убогих не изобилует красками, а он был абсолютно убог. По этой самой причине и скучал. Деньги в подземном мире ничего не стоили, женщин и власти у него хватало, – оставалось одно – убивать. И он убивал, каждой новой смертью пришпоривая свою собственную зевающую судьбу.
      Артур снова посмотрел на эклер, лежащий на столике перед полковником, и молча удивился. Почему, черт возьми, он не жрет его? Или такие штучки ему выпекают каждый день?
      – Хватит!.. – отрывисто произнес Вий. – Гони их в шею.
      – То есть, в карцер? – осмелился уточнить Дюдин.
      – В него, родимый, в него. А после по десятку нарядов на брата. И пусть Валерьяныч их чуть повоспитывает.
      – Сделаем! – Дюдин развернулся к арестованным. – Слышали, стерляди? Вот так! А в следующий раз на дыбе вздерну. Все ясно?
      – Да, и еще… – полковник за спиной Дюдина пошевелил щепотью. – Вот этот слева. Он ведь, кажется, из местных?
      – Так точно, – Дюдин вытянулся. – Артур Боков, из старослужащих, житель Воскресенска.
      – Оставь мне его. А остальных в карцер. Роту пару дней подержим без хлеба. Ну и… Работку им придумай какую-нибудь. Шахты пусть лишний раз подрают.
      – Слушаюсь! – Дюдин уцепил Артура за рукав, выдернул из строя. Рявкнув, развернул всех прочих, отрывистыми командами погнал в коридор.
      – Ну-с… – полковник поднялся. По-орлиному заостренный, в красных прожилках нос его оказался неожиданно близко – возле самых глаз Артура.
      – А с тобой мы, пожалуй, прогуляемся.
      – Разрешите доложить. Я только хотел…
      – Иди за мной и помалкивай!
      Вий шагнул к стене, и половинка шкафа, главного украшения кабинета, послушно отъехала в сторону, открывая потайной ход и ведущие вверх ступени.
      Проходя мимо стола, Артур умудрился сунуть эклер в карман. Пирожное оказалось суховатым и жирным одновременно, но лишняя стирка Артура не пугала. Пугало ближайшее будущее, где все могло сгодиться – в том числе и сытное пирожное. Возможность карцера все еще была чрезвычайно реальной, а что такое темница без еды, он знал преотлично.
      Поднявшись куда-то вверх, они прошли через гудящие залы вычислительного центра и, миновав проходную с парой полусонных охранников, очутились в просторной кабине лифта.
      – Никогда еще не ездил пневмопочтой? – Вий хмыкнул. – Тогда держись…
      Лифт дернулся, и Артур упал в пластиковое кресло.
      – Ну? Каковы ощущения?
      – Нормально…
      Скоростенка в самом деле оказалась приличной. Лифт летел, заворачивая куда-то вверх и вправо, время от времени совершая резкие зигзаги. А уже через полминуты они стояли в предбаннике шахты. Артур мог поклясться, что здесь он еще никогда не был. И немудрено, – всех помещений Бункера, подобием паутины простирающегося под землей на десятки километров, не знал, вероятно, никто.
      Подняв голову, он вздрогнул. Перед ним высился огромный, занимающий добрых полстены, экран. На экране красовалось серебристое тело ракеты. Вставшая на хвост акула, крылатая сигара, целящая в сердце не какому-нибудь индивиду в отдельности, а городу, области, а то и целому штату. Разумеется! Чего там мелочиться! Не в век сохи родились!.. Путешественница-убийца была взведена в боевое положение, а, привязанный к металлическому корпусу, чуть повыше хвостового оперения в положении «верхом на ракете» красовался Кальяныч, вестовой полковника, бывший приятель Артура.
      – Вы ведь знаете друг друга, не так ли? – хозяин Бункера криво улыбнулся. Двигаясь словно на ходулях, медленно приблизился к пульту. – Ты в курсе, как приводится в действие вся эта механика?
      Артур качнул головой.
      – В самых общих чертах…
      – Черта, черточка, черти… – Нездоровые, с явственной желтизной глаза полковника блеснули на свету. – Так может, нам его того? Земелю твоего непутевого… Отправить полетать?
      – Что он такого сделал?
      – Что сделал? – Вий с нервной суетливостью потер ладони. – Видишь ли, Артурчик… Тебя ведь Артуром звать, верно? Так вот, Артур, обманул меня твой землячок. Самым скверным образом обманул. Рассказывал о городе то, чего не было… – полковник потешно шевельнул плечом. – Такое, понимаешь, рассказывал, что я и уши развесил!.. Словом, вруном оказался твой зема, вруном и дезинформатором. А время у нас, сам знаешь, какое. В такое время дезинформаторов не жалуют. Ну-с? Что скажешь?
      – Этого не может быть. – Пробормотал Артур. Не потому, что не верил в возможность измышлений Кальяныча, – потому, что полковник ждал от него слов, и эти слова должны были быть произнесены.
      – Может, Артур, очень даже может. Вместо города отсиживался в ближайшем поселке, а потом возвращался и выдумывал. Сказочник-фольклорист, – полковник прошелся по помещению. – Знаю, что вы там про меня говорите. Чудила, псих… И зря, между прочим. Сам видишь, как туго с вами приходится. Никому веры нет, чуть отвернусь, бузу поднимаете. Кулаки, видите ли, у них чешутся.
      – Господин полковник!..
      Это был приглушенный крик Кальяныча. Боец чуть не плакал, всячески пытаясь привлечь к себе внимание командующего.
      – Сил больше нету! Не чувствую ничего.
      – Почувствуешь, – пообещал полковник. – Очень скоро.
      Пальцы его вновь легли на пульт. Артуру показалось, что хозяин Бункера дрожит. Не от страха, – от азарта.
      – Ты не представляешь себе, каких мук мне стоит не делать этого. Знаешь, почему? – полковник вновь обернулся к Артуру. – Видишь ли, однажды я это уже проделал. И честно признаюсь: это было больше, чем наслаждение. Часа два я ходил над этой самой кнопкой и в конце концов решился. Разумеется, я не видел, как она летела, но чувствовал. Чувствовал напряжение тех, кто заметил ее на своих мониторах. Ты знаешь, ее даже пытались сбить. Дважды или трижды. Но она увернулась. Увильнула, моя рыбонька! И вонзилась-таки этому городишке в копчик! – Полковник громко рассмеялся.
      – Я включил сразу несколько радиостанций, и, как минимум, три из них сообщили о разрушениях в германской столице. Еще бы! Полторы мегатонны!.. Да она лопнула, как мыльный пузырь! Слышал бы ты, что они там пели… Радиус разрушений кошмарен, количество жертв огромно! Но самое смешное – ни один из хваленых спутников сообщества не сумел отследить отправителя.
      – Вы шутите? – Артур был ошарашен. О гибели Берлина он был наслышан, но даже мысли не допускал, что именно их начальник инициировал запуск рокового носителя.
      – Ничуть! – Вий жадным взором вернулся к кнопке пуска, и только сейчас Артур обратил внимание на то, что все предохранительные пломбы сорваны.
      – Пять шахт и пять ракет! – с пафосом провозгласил полковник. – Еще месяц назад я был богачом! Потому что располагал властью… – Он внезапно споткнулся. – Впрочем… Я и сейчас ею располагаю. Да, да! Ты ведь видишь ее. Это последняя. И я берегу ее. Каждый день прихожу сюда и грызу ногти.
      Говорящий с обожанием взглянул на ракету.
      – Ведал бы ты, Артур, каких усилий мне стоит сдерживаться, чтобы не нажать эту треклятую кнопку!.. – лицо полковника исказила пугающая гримаса. – Хотя с другой стороны – сидеть и знать, что ты МОЖЕШЬ это сделать и можешь сделать в любую секунду – тоже прекрасно. Вот где истинное наслаждение! Выбирать жертву, умозрительно щадить тех или других.
      – Черт! Но зачем вам это? – вырвалось у Артура.
      – Что именно?
      – Ну как же! Все без того летит в тартарары. Стоит ли ускорять чью-то гибель?
      – Почему бы и нет? Мир агонизирует, Артурчик, а рыбину, вытащенную на воздух, обычно бьют дубиной по голове. Вот и я хотел бы ударить… Заметь, моя роль носит скорее гуманный характер. Я даю больному последнюю дозу наркотика. Как ты сказал, – все действительно летит в тартарары. Но ощутить напоследок пусть иллюзорную, но власть, – разве это не сказка? Не столь уж многим на земле это было позволено.
      – Вы верите, что власть…
      – Да, Артур, да! К чему лукавить? Несмотря на всю болтовню гуманистов и демократов право сильного осталось единственным правом на земле. А все иные права… – Тонкие губы полковника искривила усмешка. – Вспомни маленькую предвоенную Венгрию, когда началась буза в Югославии. Гитлер потребовал от венгров разрешения на проход войск. Не намекнул, не попросил, а именно потребовал. И стоило венграм заколебаться, как Англия немедленно предупредила: «Будете помогать германцам, объявим войну.» Неплохо, да? И при этом ни малейшей альтернативы. Тогдашний премьер-министр Венгрии, граф Телеки, поступил, как настоящий мужчина. Он попал в патовую ситуацию и потому вынужден был застрелиться. И то же, милый мой Артур, было с Турцией, Болгарией и Румынией. Правом слабого пренебрегают все, кому не лень. Его – это самое право замечают лишь в минуты сытости. Согласись, не так уж сложно бросить собаке кость, когда мясо с этой кости переправлено в твой желудок. Это и есть право слабого – претендовать на косточку со стола господина.
      Артур невольно припомнил сегодняшнего птенца, из-за которого началась потасовка. Полковник отнюдь не был дураком. И столь же очевидным было то, что он ненормален. Возможно, быть умным – как раз и означает быть ненормальным, но быть ненормальным – не значит быть умным. Такая вот скучная околесица…
      Так или иначе, но Артур немедленно поверил в четыре ракеты полковника – те самые, что оказались выпущены по чужим городам и странам. В этом убеждали глаза полковника – глаза сумасшедшего, балансирующего над пропастью.
      – Зачем вы мне все это рассказываете? – с дрожью проговорил он.
      – Тебе? – полковник нахмурился, словно припоминая. – Ах да, Кальяныч! В нем все дело… Видишь ли, твой землячок все же временами туда хаживал. Я имею в виду Воскресенск. Для сбора информации, ну, и кое для чего еще. Какая-никакая, а разведка мне нужна. Поэтому теперь место его займешь ты.
      – Я?
      – Будешь ходить на разведку вместо него, только и всего. Ты местный, тебе это будет нетрудно.
      И тут же, словно разглядев вспыхнувшую в груди Артура надежду, Вий с усмешкой добавил:
      – Только не надо пытаться убежать. Валерьяныч, наш дипломированный доктор, вошьет тебе под кожу крохотный сувенир. В должный момент будет включаться радиотаймер, и по истечении энного времени мы просто вынуждены будем поинтересоваться твоим местопребыванием. В общем, скромный радиоимпульс – и ты разлетишься на кусочки. Разумеется, это не жестокость, ни в коем случае! Всего-навсего – мера предосторожности. Кстати, такую же операцию мы проделывали в свое время с нашим Кальянычем. Впрочем, сейчас ты в этом убедишься.
      Полковник поднял с пульта небольшую коробочку с антенной.
      – Система простая и надежная, апробированная временем. Суди сам, – одно нажатие и все.
      Указательный палец говорящего утопил темную клавишу, заставив Артура испуганно воззриться на экран. Привязанный к ракете Кальяныч не разлетелся на куски, как обещал полковник, однако тело его жутковатым образом содрогнулось, лоб ткнулся вперед, ударившись о серый металл. Пара страшных мгновений, и несчастный боец обвис на веревках, уронил голову.
      – Вот так! – сияющее лицо полковника вновь обратилось к Артуру. – Возможно, со стороны это смотрится не слишком эстетично, но считал и считаю, что для посторонних подобное зрелище намного убедительнее всяческих слов. Сам знаешь, лучше один раз увидеть – и так далее… В общем место вестового отныне занимаешь ты. И все! Беседа закончена…

* * *

      Намерения Артура разгадали двое.
      Первый, Степа-теплоход, любитель телевидения и сальных анекдотов, приблизился в минуту, когда никого рядом не было и, по обыкновению вынув фото своей невесты, исторг тяжелый вздох.
      – Ммм… Может мы это… В-вместе отсюда?
      – О чем ты? – Артур изобразил удивление.
      – Ну ккк… как же! Ттт… Тебя же вестовым назначили!
      Степа проговорил это таким тоном, словно разом выдал всеобъясняющую причину. В Бункере знали, что в вестовых у полковника долго не задерживаются, и коль скоро Артур не захочет идти в вестовые, – значит, выход один – бежать. Сам Степа уже давно дозрел. Тем более, что в городе у него оставалась подружка, которая по прошествии времени в пересказах Степы превратилась в невесту, а чуть позже в верную супругу.
      – Ты знаешь, какая она у меня, – Степа кивнул на фото, с конопатой блондинкой. – И здесь, и здесь – все, понимаешь, на месте. И ласковая до ужаса. Целоваться любит. А как засмеется – это вообще…
      Прилипнув глазами к фотографии, Степа надолго замолчал, позволяя Артуру пораскинуть мозгами. Впрочем, Артур размышлял недолго. Он ничего не имел против напарника. Тем более, что на Степу можно было положиться. Однако той дорогой, которой он собирался выбираться из Бункера, мог воспользоваться только один человек. Таким образом Степу приходилось отшивать, а подобные вещи всегда давались Артуру непросто.
      – Я подумаю, Степ. Хотя вообще-то насчет меня сведения у тебя неверные. В корне!..
      Второй осведомленной фигурой оказалась Клеопатра, полковничья приятельница и негласная правительница Бункера. Артур давно уже ломал голову, не понимая, отчего золоченые троны и высокие трибуны сплошь и рядом занимаются типами откровенно больными, с пугающими отклонениями в психике. Эпилептики всех мастей и рангов, психопаты и жертвы паранойи правили странами, управляли городами. Так получалось, что злокачественная энергия оказывалась более способной к подавлению сторонней воли. Чем более нездорового вождя взваливала себе на шею общественность, тем больших успехов он добивался, с маниакальным упорством сметая любые преграды на своем пути, истребляя порой целые народы. Да и чем могут увлечь окружающих стандартный ум, стандартная мораль? Во все времена людей завораживало необыкновенное пусть даже и с шизоидным привкусом.
      Как бы то ни было, но изолированный от мира клочок подземного царства в полной мере вписывался в общечеловеческую систему. Двое сумасшедших управляли минигосударством, помыкая без малого тремя батальонами душ, имея практически безраздельную власть над каждым из своих подчиненных. Вполне возможно, что иные у власти удержаться бы и не сумели. Наверху, судя по скудным сводкам, царил настоящий хаос. Кто-то кого-то бомбил, миллионы и миллионы людей становились хрониками, сходили с ума, умирали от голода. Править в такое время армией, обреченной на бездействие, может только сумасшедший, и этот сумасшедший у них имелся.
      О побеге, вероятно, думали все, но на это надо было еще отважиться. Дезертиров не просто истребляли, а истребляли с изощренной жестокостью. Администрация Бункера могла запросто поставить к стенке уже только по одному подозрению – без фактов, без каких-либо улик. И все же, побеседовав с полковником, получив предложение стать вестовым и своими глазами увидев смерть Кальяныча, Артур решился.
      – Хочешь уйти в город? – остановившая его в коридоре Клеопатра, как всегда щедро нарумяненная и напудренная, без стеснения погладила рядового по щеке. – Неужели бросишь свою маленькую?
      Некоторыми своими повадками Клеопатра и впрямь напоминала царицу. Только отнюдь не маленькую. В этой девице было верных шесть футов росту, и, прогуливаясь с ней, тщедушный полковник предпочитал не забывать о солидных каблуках. Дамой Клеопатра была, что называется, крупной. Ударом неженского кулачка могла запросто сбить с ног зазевавшегося бойца, а на собственной шикарно обставленной кухне легко управлялась с двумя солдатскими порциями. По слухам, в дни ненастного настроения она подводила под расстрел надоевших любовников, а уж более терпимыми неприятностями рассыпала направо и налево. Словом, дамочка была аховая во всех отношениях. И если не сама разгуливала по краю пропасти, то уж во всяком случае обожала глядеть, как делают это другие. Именно по этой причине Артур немедленно взмок от пота. Даже по лицу поползло что-то липкое, по-змеиному холодное. В самом деле, если уже двое смекнули о его возможном уходе, скоро будут знать и те, кому положено было подглядывать и подслушивать, выискивая среди служащих малейшую крамолу.
      Все получилось само собой, и лишь спустя минуту Артур в полной мере осознал, что натворил. Стиснув «грозную царицу» в объятиях, он затащил ее в одну из кладовок и, заткнув рот кляпом, связал разорванными на полосы половыми тряпками. Самое забавное, что Клеопатра не слишком трепыхалась. Возможно, она вообразила, что ее собираются таким образом приласкать. Если верить слухам, такие штучки ей даже нравились, однако на этот раз всесильной даме пришлось разочароваться. Ее связали самым натуральным образом и бросили в темной клетушке в полном одиночестве на произвол судьбы.
      Мосты таким образом были сожжены окончательно. Артуру оставалось одно-единственное – бежать из Бункера и бежать немедленно.

      Глава 2
      Кто они были, Лебедь не знал. Подозревал только, что существа эти жили на планете Земля всегда. Забавно, но люди им совсем не мешали, – разве что пробуждали некоторое любопытство. Кое-кто из старожилов шалил, вклиниваясь в сеть интернета, другие колдовали над телами спящих людей, навевая те или иные мысли, порой существенно сокращая жизненные сроки живущих. За некоторыми из представителей рода человеческого автохтоны наблюдали с особым пристрастием, и, увы, Лебедь угодил в число последних. С ним беседовали и над ним подшучивали. Он не сопротивлялся и не роптал. Тем не менее, чуть ли не каждую ночь ему насылали кошмары, из которых Лебедь никак не мог извлечь должного вывода.
      На этот раз во сне он увидел стоящего в дверях Артура – мускулистого, неправдоподобно огромного, взирающего на их утлое убежище осуждающим взором. Стародавний приятель поражал бронзовым загаром, напоминая свежеотлитую, пылающую жаром статую, рыцаря, облаченного в неведомые доспехи. И снова Лебедь наблюдал яростное противостояние. Без этого теперь не обходился ни один из его снов. Черноволосый, взлохмаченный Вадим стоял на одном колене и, с остервенелой усталостью передергивал затвор, посылая в сверкающего гостя пулю за пулей. Каменно и равнодушно Артур улыбался. Пули били в его могучую грудь и сплющенными, потерявшими силу комочками падали на пол.
      Так уж вышло, что всю его юность Вадик Дымов с Артуром Боковым дрались. Вечные партнеры и соперники просто не могли долго ладить. Вадим был более изворотлив, Артур – более силен. Борьба протекала с переменным успехом, и, вмешиваясь в схватку, Лебедь всякий раз получал свою порцию шишек. Несмотря ни на что, всех троих почему-то именовали друзьями. Впрочем, был еще и четвертый – некий Поль, улыбчивый, громогласный красавчик. В отличие от Лебедя, добрую потасовку он уважал, и если Лебедь старался разнимать приятелей, то он напротив вызывался быть рефери, а порой и откровенно подстрекал противников. Такой уж он был человек – с удовольствием секундировавший на всех школьных дуэлях, с энтузиазмом вызывающийся замещать более слабых или выбывающих из схваток. Странной, должно быть, казалась со стороны их дружба. Квартет забияк, четверо осликов, упрямо тянущих в разные стороны. И все-таки они действительно дружили. То есть – наверное. Потому в точности никто из них не знал, что такое настоящая дружба, с чем ее едят и на каких весах взвешивают.
      – Вот, значит, как!.. – Вадим, привидевшийся Лебедю во сне, хладнокровно отбросил винтовку в сторону. – Что ж, посмотрим, как ты отреагируешь на это.
      В руках его Лебедь разглядел массивный ствол с пузатым раструбом.
      – Господи! Ну зачем?!
      И как обычно Лебедя никто не услышал. Он и сам себя не услышал. Во снах он всегда отчего-то терял голос. И не только голос. Еще чаще он превращался в полного паралитика. Тело деревянело, язык и связки отказывались подчиняться. Вот и сейчас рот его беззвучно раскрылся, не породив ни звука. Лебедь снова не мог повлиять на ход событий. Ни Вадим, ни Артур даже не глядели в его сторону.
      Огненная струя полыхнула в направлении двери, уменьшенным подобием солнца впилась в панцирную грудь. Стены, потолки – все потонуло в слепящем взрыве. Лебедь зажмурился, а когда вновь распахнул глаза, разглядел, что находится на маленьком песчаном островке…
      ЭТО тоже повторялось с пугающим постоянством. Все его кошмары непременно заканчивались одним и тем же – неуютным клочком суши, напоенным вибрирующим неживым светом, дающим приют паукам, крабам и бедному человечку по имени Лебедь.
      Еще одна придумка автохтонов, то бишь – тех, кто обитал на Земле еще задолго до первого человека. Остров Шока… Кусочек суши, пятнышко среди волн, где Лебедю отводилась все та же пассивная роль созерцателя собственной жизни – жалкой, никчемной, всем и всегда только мешающей. Сидя на холодном песке, он со смирением вспоминал всех тех, кого когда-либо обидел или подвел, все ситуации, в которых приходилось говорить неправду, всех женщин, которые, разочаровываясь в нем, уходили и уплывали к другим, оставляя Лебедя все на том же островке одиночества. Умственное самобичевание не давало утешения, и во весь рост вставала главная загадка его существования, а именно сам смысл появления Лебедя на свет. Беда заключалась в том, что он был обречен изначально – с первых месяцев своего рождения – длинный, нескладный, отличающийся от сверстников несуразной внешностью и несуразным характером. Тем не менее, рождение состоялось. Вопреки всяческой логике, а, может, и в насмешку ей.
      – Я никто, – шептал Лебедь. – Я подвел в своей жизни более двухсот человек – и это только те, кого я помню. На самом деле их было гораздо больше…
      И тут же раздавался ГОЛОС, который рано или поздно проявлял к островитянину подобие жалости.
      – Дурак! Какой же дурак!
      – Да, я дурак, – покорно соглашался Лебедь. И голос раздраженно приказывал:
      – Ладно… Иди наверх. Я буду ждать. В чуланчике…
      И Лебедь шел – по песку, прямо в волны и, конечно же, просыпался. Впрочем, мысль о чуланчике продолжала гореть в мозгу, и, садясь, он вытягивал онемевшие во сне ноги, с хрустом покручивал суставами.
      Он голодал. Уже двадцать второй день. А потому грани между сном и реальностью для него давно не существовало. Он успел убедиться, что жить без еды тоже вполне возможно. За счет чего? – этого он точно не знал, но догадывался. Истончавшее естество оказалось способным улавливать неведомые ранее энергии. Они, вероятно, его и питали.
      Пошарив под подушкой, Лебедь извлек ржаной сухарь – остатки вчерашнего пайка и, пройдя в детскую (теперь это называлось у них детской), сунул сухарь под первое же одеяльце. В том, что маленькие с обострившимся нюхом существа найдут его гостинец, он не сомневался. Вечноголодные дети блуждали по зданию подобно привидениям, от зорких глазенок не укрывалось ничто.
      Ну, а теперь можно было идти наверх, к чуланчику, как и было подсказано свыше. Маршрут стал уже привычным, и Лебедь мог бы добраться туда с закрытыми глазами, что он иногда и проделывал. Башня, а они обитали в бывшей водонапорной башне, была довольно высокой. Винтовая нарезка лестницы обожгла ступни холодом, заскользила вниз. Ноги Лебедя ощутимо коченели, и все же он предпочитал ходить босиком. Так было тише, а значит, и безопаснее. Кроме того, он всерьез опасался кого-нибудь разбудить. Хватит с него жертв. Проще и лучше – дышать в сторону…
      Мимо проплыло большое запыленное зеркало. Лебедь даже не задержался. Без того знал, что увидит отпечатки детских ладоней в нижней части стекла и собственную затуманенную несостоятельность – голую, все более становящуюся черепом голову, провалы щек с пустыми глазами, длинное истощенное тело, не способное уже ни на какой труд. Единственное, что оставалось привлекательным в его облике, это были припухлые, точно украденные у хорошенького ребенка губы. Но и это когда-нибудь уйдет. И тогда останется один череп. Голый, устрашающий, неживой.
      Лебедь заглянул в каморку Вадима. Здесь было все как всегда. Скрюченная за письменным столом фигура с огромной кобурой под мышкой. Всю эту ночь Вадим снова что-то кропал для муниципалитета. Вадим умел работать на износ, и Лебедь мог ему только завидовать. Он тоже хотел бы вот так. На износ и до обморока. Если было бы даровано.
      Сразу за столом в углу комнаты матово поблескивало сваленное в кучу оружие. Прятали его здесь от детей, но Лебедю думалось, что и от него тоже. В опаске, что натворит глупостей. Потому что однажды он уже делал попытку уйти из жизни.
      Недалеко от каморки прямо у стены притулился в обнимку с карабином Егор Панчугин. То есть Лебедь его звал Егором, а все остальные попросту Панчей. В драном тулупе, в кирзовых сапогах – стопроцентный русский мужик, способный, крякнув в кулак, пережить что угодно. У Вадима Панча водил бронемашину, чем и был славен. Более того – эту самую бронемашину он умудрялся поддерживать в превосходном состоянии, смазывая, чистя и прослушивая каждый день, как заправский терапевт старого пациента. В результате дизельное сердце броневика тикало и грохотало положенным образом, а пулеметные стволы сияли первозданной чистотой, чего нельзя было сказать о самом Егоре. Был Панчугин безнадежно чумаз, чуть прихрамывал на правую ногу, щеки его поочередно вздувал безжалостный флюс, а из носа постоянно капало. Обессилевший от борьбы с зубами, Егор готов был пойти на крайнюю меру – а именно выдрать их все до единого, заменив вставными челюстями. Одного он, правда, не знал, – где взять подходящие челюсти, и мучения с зубами продолжались.
      Глядя на Егора, Лебедь мысленно оснастил механика кудлатой бородой, а винтовку заменил на посох. И получился вполне приличный Дед Мороз. Несколько пообтертый, зато веселый. И дети на утренниках у Панчи, Лебедь не сомневался, были бы улыбчивыми. А Саньке – подростку, прижившемуся в башне, пришлось бы, наверное, сыграть Снегурочку.
      Подойдя к окну – одному из немногих уцелевших, Лебедь близоруко прищурился, и набрав полную грудь воздуха, чтобы не затуманивать стекло дыханием, прижался лицом к хрупкой, заклеенной бумажным крестом поверхности.
      Улица, предрассветная и серая, предстала его взору. Небо, вытесанное из александрита, ветви обиженных и обожженных деревьев – тополей, тополей и… снова тополей. К слову сказать, самое подходящее время для ветряков. Маленькие смерчи любили рождаться в утренние часы, шипящими клубками выкатываясь на улицы, путаными маршрутами колеся по городу. И уже потом – только по дорожкам пыли и гладким отшлифованным следам на стенах можно будет догадаться, где и как они проходили. Правда, в последние недели стали рассказывать о каких-то взбесившихся ветряках, что появлялись даже днем, тараня кирпичные каркасы зданий, увязая в крошеве обломков, в считанные секунды раскаляясь до плазменного состояния. Может, оттого и участились пожары. Запах гари стал привычным и постоянным. Лохматыми тушами над городом беспрестанно плыли жирные черные облака. Лебедю они казались живыми и оттого особенно страшными. Поэтому вверх он, как правило, старался не смотреть. Правильно говорят: рожденный ползать рожден для земли…
      Стекло все-таки отчего-то затуманилось. Отстранившись от окна и чувствуя, как начинает кружиться голова, Лебедь судорожно выдохнул и вдохнул. То ли от тяжелого сна, то ли от кислородного голодания в ушах нарастающе загудело. Он вымученно тряхнул головой и только через секунду сообразил, что это летит самолет. Большой и тяжелый, может быть, даже бомбардировщик. Лебедь зажмурился. Самолет… Первый со времен нашествия и, дай Бог, последний…

* * *

      Самолет болтало, словно детскую погремушку. Казалось, машина прорывается сквозь ураганы и смерчи. Вибрировал корпус, скрипуче раскачивались крылья. Только не было за бортом ни смерчей, ни ураганов, а был на всем белом свете один-единственный воющий надрывно движок, были истертые временем заклепки и была липкая перепачканная фляга, к которой снова в который раз он потянулся рукой.
      На секунду самолет вырвался в слепящую голубизну неба и тут же вновь обрюзгшей рыбиной нырнул в вязкие разводья тумана. Он бодал и кромсал их округлым, стершимся от жизни лбом, не заботясь о маршруте, не думая о собственной целостности. Да и какая, к чертям, целостность! Дрожащая рука пилота, оценивающе взвесила флягу, швырнула посудину за спину. Вцепившись в руль высоты – так, что на сбитых костяшках бисером проросли капли ягоды костяники, пилот толкнул рычаг от себя. Лихорадочно задрожав, бомбардировщик повалился в ватные облака, мигом прошил их, выскользнув над незнакомым городом.
      Там внизу тысячи кварталов лепились друг к дружке, щетинились спичечками труб, с сонным смущением тянули на себя одеяло грязноватой дымки. Город напоминал чем-то необъятный, пекущийся на сковороде блин. Опавшие и бесформенные пузырьки заводов и цирковых зданий, прожилки ЛЭП и долговязые мачты телебашен. Точечки, крапинки… У пилота зарябило в глазах, и он невольно попытался выровнять ломанный летучий галоп. Таким скоком можно было запросто нарваться на очередную аберрационную ловушку, что капканами теснились над всеми жилыми районами. Но главное (сейчас это злило пилота более всего) – он не понимал хладнокровия, с которым его встречал чужой город. Тянулись минуты, а он по-прежнему ждал, когда же там внизу, переполошившись, запустят наконец сирену и, бросившись к караулящим небо зенитным установкам, откроют по незванному гостю огонь. Этот город не казался мертвым, и все-таки стрельбы по самолету никто не открывал.
      С губ пилота сорвалось ругательство. Бой, скоротечный и яростный, нужен был ему, как никогда. Снаряды или ракеты – все равно. Им нечего было опасаться. Вспышка вышла бы весьма скромной. Ядерного оружия на борту нет, да и горючка практически на исходе.
      Мутным взором пилот обшаривал пестрящее внизу пространство, пытаясь отыскать искорки долгожданных выстрелов, но ничего не происходило.
      Олухи!.. Он скрежетнул зубами. Спят и знать ничего не желают! А если бы у него возникло желание отбомбиться? К слову сказать, вполне естественное человеческое желание. Потому что тех, кто не огрызается, съедают! С обычной животной безжалостностью…
      Пилот прислушался к всхлипывающему за спиной двигателю и, пальцами скользнув по панели, коротко притопил красную клавишу. В самом деле, почему бы и нет?
      Заложив вираж и вжавшись в кресло, он приготовился увидеть кустистые шапки разрывов, лентой повторяющих его путь, но ничего похожего не увидел. Болезненно дрожа, самолет подчинился маневру, но из распахнувшегося люка не вылетело ни одной бомбы.
      Черт!.. В голове шевельнулось воспоминание. Скорее скучное, чем зловещее. Ну да! Весь свой боезапас он, высадил еще на старых позициях, а пулеметные ленты расстрелял в какой-то пузатый лайнер-разведчик…
      Ему показалось, что там внизу чадяще тянутся клубы дыма. Значит, кто-то их все-таки поджарил! Еще до него!.. Он удовлетворенно фыркнул, забывчиво поискал глазами флягу. Проклятие! Все одно к одному. Еще и топливо догорело. На циферблате лениво выполз тусклый ноль. Километров на пять-десять – и амба…
      Пилоту стало страшно, что все кончится таким вот образом – тихо, без единого выстрела, без малейшего азарта. Он пошевелился, и раздробленные ноги тотчас откликнулись острой болью. Тот пузатый лайнер тоже умел отплевываться.
      Со стоном, превозмогая себя, пилот вдавил рукоять руля, утопив его до предела.
      Вот так!.. Он тоже станет участником общего дела. Зениток у них не нашлось. Подонки!..
      Скорость стремительно нарастала, самолет начинало медленно вращать, машина все больше заваливалась к земле. Пупырчатая пестрота раздавалась вширь, закручивалась головокружительным винтом. Пилот выжал из себя ухмылку. Ему начинало казаться, что он влетает в гигантскую оптическую лупу, заранее намечая место своего падения. Лучше бы, конечно, угодить в квартал из ухоженных. Или в какой-нибудь элитный дворец. Чтобы в пыль и в щепки! И чтобы было кому полюбоваться его последним аккордом!
      От рева, переходящего в визг, от беспрерывного кружения носом пошла кровь. Пилота начало рвать на стекло, на собственные колени. Но было уже все равно. Как там ни крути, а он выдержал, дотянул до точки в этом затянувшемся предложении. Потому что без точки – все чепуха и бессмыслица. Везде нужна своя точка – четкая, по возможности яркая. Еще бы суметь досмотреть до конца! Ведь это его сценарий и его роль! Роль, кстати сказать, последняя…
      Несущиеся навстречу жестяные спины домов, макушки кирпичных завалов, пучки антенн заставили пилота зажмуриться. Это вышло рефлекторно, как от мошки, попавшей в глаз, и, увы, своей последней точки пилот так и не увидел.

* * *

      Приглушенный расстоянием взрыв приподнял над подушкой кучерявую мальчишечью голову. Какое-то время Санька прислушивался, не зная, показалось ему или нет. Но, кажется, все снова было тихо. Ночь успела заметно посветлеть, за окнами занималось утро. Родив протяжный вздох, больше похожий на зевок, Санька пошарил под сшитой из ватника подушкой, проверяя на месте ли силки. Все было на месте. Черта лысого Вадим их у него получит! Если понадобится, будет перепрятывать каждую ночь. Пусть попыхтят поищут!..
      В коридоре шумно всхрапнул Егор. Вот и этот тоже! Как мясо крысячье или голубиное жрать – ничего, помалкивает, а после Вадиму поддакивает, словно и не жрал ничегошеньки.
      Перевернувшись на другой бок, Санька закрыл глаза и попробовал вспомнить сказку, рассказанную накануне Егором. То есть, это, конечно, для салажат говорилось, чтоб не хныкали, но и он тоже послушал. Очень уж складно излагал Егорша. И все какую-то небывальщину. Может, оттого и интересно, что неправда. Правды-то кругом – хоть залейся, а это особенное – сказка…
      …Высоко, высоко над землей, три раза обернувшись вокруг планеты, лежит облачный океан. Белый, как первый снег, мягкий и пушистый. Нет в нем ни бурь, ни течений. Смирный это океан, и звезды над ним яркие, крупные, точно орехи, а солнце такое, что и взгляд вверх не поднять. Из птиц туда залетают только самые отчаянные, потому как негде им остановиться и передохнуть, кроме как на мачтах высотного парусника. Корабль тот из легчайшего дерева, с парусами из чистого шелка. И живет он в вечном плавании, скользя по облакам вслед за солнцем. Ночь торопит моряков, ребяткам приходится трудиться на совесть. Догнать солнышко, ой, как не просто. Солнце бежит быстро – быстрее самых скоростных самолетов. Но морякам помогает ветер, а корабль у них ходкий. В час, когда парусник нагонит солнце, случится чудо, и время побежит вспять. Сначала наступит вчерашний день, а потом позавчерашний… Двигаясь назад, моряки догребут до того времени, когда все можно было еще изменить, когда улицы не покрывались грибной слизью и не гуляли по улицам ужасные ветряки. И вот тогда моряки спустят шелковые паруса, а корабль их плавненько приземлится, причалив к верхушкам деревьев.
      – И они все исправят? – обязательно спрашивал кто-нибудь из малолеток. Егор хмыкал в усы и рассудительно говорил:
      – Исправлять надо будет людям. А морячки… Морячки будут загорать и ждать, когда снова пробьет их время…
      Санька нахмурился и вздохнул. Все непонятно в этой сказке! Абсолютно все!.. Если океан – это облака, то что тогда такое земля? Дно океана? Или нечто другое? И что это за морячки такие, что разгоняют свой парусник быстрее самых быстрых самолетов? Да и как они все туда попали? Корабль ведь нелегкая штука! По воде еще ладно, а по облакам?… Врет, пожалуй, Егор. То есть, конечно, врет! Но ведь надо как-то успокоить мальцов. А если Санька слушает, так это так – от нечего делать. Вон и Вадим с Панчей, когда ночуют в башне, тоже уши рады развесить…
      Нудно и тягуче затрезвонил будильник. Чертыхаясь, Санька сполз на холодный пол, нашарив в полумгле кирзовые сапоги, сунул в них ноги. Снова он проснулся первым, – ему и ставить чайник, а после будить население водонапорной башни.
      На минуту Санька ощутил себя взрослым. Они спали, он бодрствовал, – стало быть, главным человеком здесь был пока он.
      Выйдя в коридор и перешагнув через разбросанные ноги Егора, Санька затенькал клювиком желтобокого умывальника. Вода оказалась ледяной, и, решив, что мыться следует в меру, он тут же потянулся к пахнущему уксусом полотенцу. Трепетно содрогнулись окна, и, бросившись к затуманенному стеклу, Санька увидел одиноко разгуливающий ветряк. Небольшой, с колесо среднего трактора, туманный и пыльный, он скользил по улице, чуть виляя по тротуару, всасывая в себя лужи и скелетики опавших листьев, оставляя за собой серый рассыпчатый след. Миновав башню, ветряк шатко свернул в проулок. Отлипнув от стекла, Санька поскреб полотенцем за ушами и покосился на мерно вздувающийся живот Егора. Наверное, спит и видит очередную сказку. Прямо дите малое!..
      Повесив полотенце на гвоздь, Санька макнул палец в сажу на печной плите и осторожным движением, прочертил на лице Егора усы.
      Вот так, и еще пару завитков, как у гусаров…
      Одно полезное дело было сделано, и, вытерев палец о клочок ветоши, Санька чуть ли не бегом устремился вниз по лестнице, отперев тяжелую дверь, высунул наружу вихрастую голову. Бдительно и неспешно огляделся. Осторожности за эти годы он тоже научился. Это стало второй натурой жителей Воскресенска, а возможно, и не только Воскресенска. Схлопотать пулю здесь можно было в любое время суток. Без предупреждения, без особых причин. И не обязательно шальную. Пули заселили атмосферу наравне с мухами, шмелями и стрекозами. И все же по утрам в городе было преимущественно тихо.
      Притворив за собой дверь – ту самую, по которой с полгода назад компания подвыпивших «бульдогов» молотила колунами, пытаясь прорваться внутрь, Санька бегом припустил в сад. О том, что было когда-то, думать не хотелось. Вздорное это было время – смутное, неспокойное. На улицу нос боялись высунуть. К башне, Санька это хорошо помнил, подкатило сразу несколько автомобилей, облепленных вооруженными молодчиками. Шикнув тогда на Саньку, Вадим с Егором деловито подтащили к одному из окон тяжелый станковый пулемет. За пулеметом пристроился Егор, а Вадим с автоматом и гранатами, набитыми прямо под рубашку – в точности как набивают пазухи ворованными яблоками, полез на самый верх. Лебедь с Санькой так и остались на ступенях, обхватив плечи ладонями, слушая перестук собственных зубов. И было на самом деле страшно. А когда раздались первые и оттого особенно резкие выстрелы, Лебедь даже попытался заткнуть уши – не для того, чтобы не слышать, а для того, чтобы не пропустить в себя страх. Санька отлично его понимал и, глядя на стреляющих друзей, только поражался, как у них хватает духу не трусить. Однако когда Панча крикнул им, прося принести цинковую коробку с патронами, они, пригнувшись, бросились в оружейную комнату и нужную коробку быстренько нашли, подтащив к самому окну. Тогда-то впервые Саньке познал цену настоящей храбрости, уяснив, что и под пулями можно делать что-то важное, не теряя головы и самообладания. А главное, он понял, что страх – штука неизбежная, при всей своей неизбежности все же преодолимая.
      Ежась от росы, бусами рассыпанной по траве, он сорвал пару ржавого цвета крыжовниковых ягод и, порыскав среди разросшейся зелени, надергал салатных листьев напополам со стрелками переросшего лука. Когда-то хозяином здесь был Лебедь, однако в последнее время человеческие руки не доходили до грядок и сорняков, – сад рос и цвел сам по себе, что необычайно нравилось Саньке и залетной мелюзге, с которой в подобных зарослях можно было играть во что угодно.
      Чуть дальше, в самом углу сада притулилась их маленькая печальная тайна – кладбище, организованное Вадимом. Началось все с того, что кого-то там похоронили прямо во время боя, а дальше пошло-поехало. Квадратики могилок метр за метром стали отвоевывать площадь у сада, все ближе подходя к владениям Саньки. Возле могил крыжовника было больше всего, но туда Санька почти не забирался. Боязно было. Боязно и одиноко…
      Внаклон добравшись до заветной полянки, наглухо прикрытой сверху ветками яблонь и смородиновых кустов, Санька высунул голову наружу. Сейчас он абсолютно ничем не рисковал. Это местечко было идеальной позицией. Его не видел никто, он же мог смотреть на башню со стороны. Если бы кто-то подкрадывался к ней или пытался затаиться поблизости, Санька наверняка бы разглядел диверсанта. Но все действительно было тихо, и возле броневика, разрисованного поверх обычной камуфляжной мазни рожицами, сказочными фигурками и детскими шариками, никто не крутился. Удовлетворенно шмыгнув, той же самой тропкой, раздвигая мокрую, липнущую к коже листву, Санька двинулся обратно.
      Крыжовник он сжевал по дороге, салатные листья с луком положил на кухонный стол. Это была его законной лептой в общее хозяйство. Взяв в руку столовый нож, Санька взвесил его на ладони, со вздохом положил на место. Вадим обещал научить его метать ножи, но пока обещание свое не выполнил.
      Снова поднявшись по лестнице, паренек осторожно заглянул в кабинет Вадима. Хозяин башни все еще спал, уткнув лицо в сложенные на столе руки. Дыхание его было тяжелым, прерывистым. Тоже, верно, видел что-нибудь во сне – и уж во всяком случае не Егорову сказку. Скорее, какую-нибудь быль, вроде недавнего бульдожьего налета.
      Сон Вадима Саньке не понравился, и, приблизившись к старшему товарищу, он легонько постучал по напряженной спине. Вадим рывком выпрямился, очумело взглянул на парнишку.
      – Что, уже? – в глазах его попеременно омелькнули испуг, оторопь и удивление.
      – Минут пять, как уже, – Санька начальственно махнул рукой. – Ладно, умывайся пока. Чай поставлю, мальков разбужу.
      Он и впрямь ощутил себя главой территории, где вечно все делают не так и не этак, ежеминутно нуждаясь в его опеке и советах. И надежды на сонных помощничков – ну просто никакой!..
      – Сам-то мылся? – Вадим энергично растер лицо ладонями.
      Пробурчав невразумительное, Санька убрел за чайником. Управившись с печкой и водой, мимоходом дернул храпящего Егора за мягкое ухо. Ввалившись в спальню, заорал петушиным фальцетом:
      – Подъем, шантрапа! В музее надрыхнетесь!
      Наваленные ковром тулупы и пальтишки пришли в шевеление, кто-то из мальцов выдал гнусавую ноту, собираясь зареветь, но Санька немедленно цыкнул:
      – И не выть мне! Лежебоки-лежебяки…
      – Эй, леший! Ты чего их пугаешь? – отфыркиваясь и отплевываясь, Егор уже бренчал в коридоре умывальником. Он, как и Вадим, умел подниматься быстро.
      – Ты бы их чайком поманил, сушками…
      – Ага! Скажи еще – сахаром!
      – Зачем сахаром? От сахара зубы болят.
      – Вот сам и приманивай, – Санька искательно заглянул в лицо проходящему мимо Вадиму. – Эй, босс, возьми меня вместо Егора. Какая из него охрана?
      – А из тебя какая? – Вадим усмехнулся.
      – Из меня самая неожиданная. Кто на меня что подумает? А я – бац! – и в самый горячий момент пистоль достану. Они и попадают все.
      – Ну да, от испуга, – следом за Панчей Вадим приблизился к умывальнику. – Оставайся-ка, брат, лучше в башне. С Лебедем дровишек организуете, холодца какого-нибудь наварите.
      – Значит, не возьмешь?
      Вадим помотал головой:
      – Не-а…
      – Тогда я Фемистоклу расскажу, как ты его в грязные тряпки заворачиваешь!
      – Ох, накажу я тебя как-нибудь за шантаж… А Фемистоклу рассказывай что угодно. Он все одно не поверит.
      – Это почему?
      – А любит он меня.
      – Любит… – Проворчал Санька. Пройдя в детскую, сердито принялся помогать малькам натягивать на себя рубашонки, носочки и колготки. За этим народом следовало глядеть в оба. Сонные, перепуганные, они надевали носки на руки вместо перчаток, штанишки с пыхтением напяливали на головенки. Уже через минуту, забыв об обидах, Санька заливался во весь голос.
      – Эй, Егорша! Смотри, как, оказывается, можно рубаху надеть!.. Голову в один рукав, ноги в другой. Так он ведь еще и застегнуться сумел!..

      Глава 3
      Склон оказался довольно крутым. Артур и сам не понимал – падает он или бежит. Земля проваливалась вниз, и тяжелый пэтчер дробно намолачивал синяки на плечах и шее. Удивительно, но ноги продолжали всякий раз находить в темноте опору, позволяя телу рассекать воздух и уходить дальше и дальше – в незримую глубину оврага. И еще стремительнее – сверху и отовсюду накатывал на бегущего человека пронзительный, разрывающий барабанные перепонки вой.
      Достигнув далекого дна, он упал, вжавшись разгоряченным лицом в глинистую, обжегшую холодом почву. Неловко ерзнул, чтобы высвободить прижатую животом руку, и снова замер. Тем временем пронзительный вой утерял тягучую высоту, перейдя в размеренный жестяной грохот. Несколько секунд Артур лицом и грудью чувствовал близкое содрогание земли. Она лежала под ним, напряженная, необъятная, терпеливо снося далекие удары, ощущая крохотное тепло приникшего к ней человека.
      Так же быстро, как и возник, устрашающий звук вновь взлетел ввысь, улетая и растворяясь в ночной сырости. Обождав немного, Артур стянул с себя пулемет и тяжело перевалился на спину. Обратив лицо к небу, немедленно увяз взглядом в зависшей над ним черной перевернутой пропасти. Лишь несколько случайных звезд могло лицезреть его здесь – распластанного среди многочисленных земных складок, одновременно вооруженного и беззащитного, бесконечно надеющегося и совершенно одинокого.
      Только теперь Артур ясно осознал, что перешел черту опасного круга, оборвал роковую пуповину. Отныне он становился человеком штатским, а стало быть, приобретал свободу! И будь проклята армия с ее сумасшедшими полководцами, с арсеналом, тысячу раз способным уничтожить землю и в принципе это уже сделавшим. Спасибо политикам и многочисленным обладателям эполетов! Неосознанно, но они приставили пистолет к виску планеты, совместными усилиями спустили курок. Не выйди из под контроля атом, возможно, не было бы столь оглушительного числа заболеваний, не было бы мутантов с температурой тела в семьдесят и более градусов, не было бы хроников, заблудившихся во времени, как хрестоматийный персонаж в трех считанных сосенках.
      Артур вскинул к черному небу правую руку, стиснул пальцы в кулак. Отныне мышцы, не скованные дисциплиной, тоской и ленью, принадлежали ему одному! Бункер с растревоженным роем охраны, «адский бронепоезд» – все осталось позади. Ничто уже не могло помешать ему двигаться к Воскресенску, а добравшись, влиться в суету горожан, зажить своей собственной жизнью.
      Даже внутренне переход от несвободы к свободе был разителен. Самое обыденное казалось Артуру теперь удивительным, и все представлялось поправимым, во всем виделся свой особенный жизнеутверждающий смысл. Теперь он знал, что чувствуют удравшие из части дезертиры, знал, каким восторгом проникаются те, кто подкопом или каким-либо иным образом выбираются из тюрем. Впрочем, сейчас и тюрем-то, наверное, не осталось. Разве что в каких-нибудь особенно крупных городах. Но ведь крупным городам и досталось более всего. Такие же сумасброды, вроде начальника Бункера, растерли в пыль и прах. А если так, значит, все!.. Будем считать, что Бункера нет и не было. Жаль только Степу-теплохода. Вот бы порадовался человек. Да еще того инженера-хроника, что помог Артуру выйти за ворота. Вий его, конечно, расстреляет, но хроник и сам уже был рад подобному исходу. За последние полгода в подземных лабиринтах было ликвидировано более двухсот «зараженных». Полковник считал, что это лучший способ дезинфекции. Лучший и единственный…
      Но хватит! Черт с ними со всеми. Каждый решает свою судьбу сам!
      Выбравшись из оврага, Артур тронулся в ночь, держа направление на юго-восток, где знал, рано или поздно встретятся дороги или что-то в этом роде. Время от времени он доставал именную капсулу и подносил к самой земле, напряженно следя за бегущими в окошечке маленькими цифрами. Но радиация была в пределах допустимого, газоанализатор тоже помалкивал. Артур шагал быстрым скользящим шагом, время от времени замирал, прислушиваясь к неясным ночным шорохам. Обострившийся в темноте слух то и дело обманывал, ловил неслышимое, выдавая самые чудовищные интерпретации: копошение насекомых в траве, трепет мышиных убегающих лапок и что-то вовсе неузнаваемое.
      До Лесного озера он добрался не так скоро, как ожидал. Дистанция, некогда пустяковая, теперь заставила легкие с сердцем потрудиться как следует. Обильный пот выступил по всему телу, дважды Артур сбавлял темп ходьбы, давая возможность организму остыть и прийти в себя. Втягиваться в свободу следовало с должной постепенностью. Длительное пребывание в Бункере выбило его из формы. Никакому тренажерному залу не сравниться с вольными далями, и гаревая дорожка – это не узловатая тропка лесов. Оттого и гоняют морпехов по береговому песку – почве наиболее тяжелой для любого бегуна. Земля – это земля, и никаким суперсовременным космостанциям с акваполисами не сравниться с естественным и привычным. Подобно любым медикаментозным средствам они – всего-навсего суррогаты.
      Так или иначе, но до озера Артур добрался, хотя запросто мог пройти и мимо. Слишком давно не бродил по здешним местам, и память – это разбухающее от имен, картинок и календарных единиц тесто – успела многое затянуть и упрятать. Пожалуй, даже чересчур многое…
      Спустившись с обрыва на песчаную полоску берега, Артур присел на корточки и, водворив пэтчер на землю, хрустко раздвинул сошники пулемета. Кинув взор на сонные парящие воды, быстро разделся, с наслаждением ступил на прохладный кусачий песок голыми пятками. К черту сапоги! К черту вообще всяческое обмундирование! Он стал вольным человеком, и вольная стихия принимала его в себя.
      Войдя по грудь в теплую кисельную воду, он толкнулся от дремлющего в илистой прохладе дна и медленно поплыл. Вода чуть слышно бурлила за спиной, пузырящийся шлейф убегал в молочный туман. Артур не боялся потерять берег: озеро было небольшим – в этакий средний стадиончик. Где-то на его поверхности покачивались кувшинки, а покатые, усыпанные хвоей берега были тесно усажены чумазыми, истекающими смолой соснами. Помнится, в прежние времена здесь сновала пропасть белок. Еще были трясогузки, кукушки, дятлы…
      Ему вдруг страшно захотелось прогуляться вокруг озера. По песку, по шершавой от шишек траве – и обязательно днем, чтобы таять куском масла под жарким солнцем, купаться глазами в лесной зелени, грудью встречать всполошенных его приближением кузнечиков. Сколько он мечтал о подобном! В казарменной темноте, среди храпа, вони и сонного бормотания…
      Отплыв достаточно далеко, Артур перевернулся на спину и расслабленно раскинул руки. Он еще двигался по инерции вперед, толкая перед собой легкий бурун воды, но чувства его уже слились со спокойствием озера, растворились в его баюкающей колыбели. А ведь этого могло и не быть. Из Бункера убегали очень немногие. Выбирались либо с сумасшедшим поездом, прицепившись к днищу магнитными присосками, либо через катакомбы, выход из которых по слухам выводил за пределы боевого периметра. Это казалось самым простым, но отчего-то мало у кого получалось. В катакомбы высылались отряды охотников-карателей, и беглецов неизменно приканчивали, а отцепиться на полном ходу от мчащегося броневого чудовища было делом не то чтобы невозможным, но чрезвычайно рискованным. Пятивагонный монстр, оснащенный пулеметами, лазерами и автоматическими пушками, бегал по периметру Бункера со скоростью в сто и более километров в час. Уже не однажды в подземелье приволакивали изувеченные тела дезертиров. Этот последний путь бегства полковник даже поощрял. В бронированное чудо на колесах, выбирающееся из подземного депо раз или два в неделю, он был фанатично влюблен. Снаряды и пули железнодорожной артиллерии сопровождали его сердечный привет миру, что все еще жил наверху, не взирая на бомбы и бесчинствующие болезни.
      Артур выбрался из Бункера иначе – через центральный колпак, миновав люк, предназначенный для разведчиков. Его выпустил инженер-хроник, человек, о котором Артур не знал практически ничего, кроме того, что тот безнадежно болен. Инженер тоже ничего не знал об Артуре. Но тех нескольких мимолетных встреч, что имели место под землей, хватило обоим, чтобы проникнуться в отношении друг друга совершенно необъяснимым доверием. Такое тоже порой бывает. Симпатия с первого взгляда, по дуновению некоего божественного тепла. Встретиться однажды с незнакомцем глазами и все вдруг о нем понять. Не узнать, а именно понять! И про расстрельную болезнь инженера Артур тоже понял. Более того, ему показалось, что и инженер это сразу почувствовал. Так тоже иногда бывает: он знает, что ты знаешь, что он знает – и так далее… При этом инженер ничуть не обеспокоился. Они ощутили себя своими людьми, а свой своего всегда прикроет. Вне всякой логики. И потому, когда Артур пришел к нему с неожиданной просьбой, инженер не колебался ни минуты. Артур получил схему главного шлюза и точное время готовности. Так и получилось его неожиданное освобождение. Инженер не подвел его. Более того – спас.
      А теперь действительно все. Лежа на воде, Артур дышал ровно и безмятежно. Тихое блаженство разливалось по груди. Он смаковал его неторопливо, с ленцой, позволительной только тем, кто никуда не торопится. Он был штатским человеком. То есть, вполне возможно, он был им всегда. Был, но не догадывался. А теперь вдруг осознал и проникся. Будто и не существовало последних лет вовсе. А был этакий провал в памяти, сон длительностью в три долгих года. И сами собой мысли его уносились в прошлое – туда, где жил его старенький смешливый дед, жили друзья, жила Елена… В казарме ему временами казалось, что он действительно начинает забывать их. Отчасти это, наверное, и спасало. Он нуждался в забвении, как в лекарстве. Для того, чтобы жить, не расклеиваясь, не превращаясь в слезливую размазню. И все равно, память – вещь неподвластная, – проходило время, и внутренняя кинолента начинала самостийно прокручиваться в обратном направлении. Вероятно, только теперь Артур в полной мере осознал всю тщету былых попыток что-либо забыть. Оказалось, он помнит все или почти все. И если в Бункере ему удавалось себя сдерживать, то сейчас в груди сладко засаднило, в глазах щиплюще потеплело.
      Бежать!.. Выбраться на берег и бежать со всех ног, не останавливаясь, до самого города. Потому что безумно хотелось увидеть их, застать живыми и невредимыми. Обнять, вволю наговориться.
      Странно, но даже в эти минуты он продолжал говорить «они», «о них», точно боялся чего-то, подставляя под свое суеверие расплывчатую множественность. Страшно было отделить Елену от деда, а деда от Вадима, его первого школьного друга и первого собрата по спорам и обморочным попойкам. Они представлялись ему единой мозаикой прошлого, и Артур не хотел лишиться ни единого стеклышка. Возможно, этим самым он походил немного на Степу. Тот превратил фото знакомой в икону. Такое случается с людьми, оказавшимися в заточении. Потеряв все, человек мечется, подобием паука скороспело оплетая пустоту зыбкими воспоминаниями. И ничего удивительного, что главным сырьем, из которого вытягивается спасительная нить, становится призрак любви. Артур пытался припомнить всех тех, кого любил и кто любил его самого. Эта искренность проявленного к нему тепла – пусть давнего, но не забытого, становилась почвой для нынешнего фундамента. Своего рода причалом и плавучей цитаделью. По счастью, в отличие от многих он не барахтался среди холодных волн. Ему было о чем вспомнить, а значит, и было чем жить. Один из старожилов казармы, морпех, побывавший под бомбами в Марселе и Риге, рассказывал, что, вжимаясь в землю, перебирал всех баб, которых упустил в жизни, побрезговав или не заметив. Черт его знает, зачем это было ему нужно, но по всей вероятности, это тоже было попыткой обрести свой материк. Ведь если кого-то к нему тянуло, стало быть, не таким уж лишним он был на этой планете…
      Артур с удовольствием пошевелился. Удивительно! Тело, бицепсы, кулаки, желания – все вновь принадлежало ему! К этому тоже следовало привыкнуть, как следовало привыкнуть к тому, что не будет отныне казарменных шуточек, капральских оплеух и липких ощупывающих взоров Клеопатры…
      Холодное коснулось пальцев, и он инстинктивно отдернул руку. Взбурлив воду, тело само развернулось, изготовилось к защите. С отчаянно бьющимся сердцем Артур не сразу разглядел темное, покачивающееся на водной глади тело. В какой-нибудь паре метров от него. Успокаивая себя крепкими словечками, он отплыл чуть в сторону, описал круг возле утопленника. Кажется, мужчина. Что-то странное в телосложении, а еще…
      Ругнувшись, Артур хлесткими саженками поплыл к берегу. На полпути передумал и, вернувшись, осторожно приблизился к трупу. Обхватив человека за вздувшееся запястье, неспешно отбуксировал к песчаной отмели. Весь этот недолгий путь он старался ни о чем не думать, напряженно глядя вперед, на проявляющийся из тумана темный частокол сосен.
      Выбравшись наконец на берег, Артур оттащил человека подальше от воды и, мысленно прикинув расстояние, побрел к брошенным вещам по суше.
      – Чертова стерлядь!..
      Он раздосадованно поморщился. Любимое ругательство Дюдина прикипело к языку накрепко. Внутрибункерный жаргон паразитической лозой обвил позвоночник, успев прорасти корнями до самых глубин сознания. С этим, видимо, тоже придется жить. Возможно, очень и очень долго.
      Пока Артур добирался до оставленных вещей, его дважды охватывал озноб. Уже у пулемета, прищелкивая зубами, он тщательно ополоснул руки, привычными движениями натянул на себя армейский комбинезон. Вот так! А теперь – костерчик и побыстрее! Ничего он так не жаждал сейчас, как тепла. Ужас настиг его в момент раслабленной безоружности, и результатом был теперешний озноб.
      От первого же огненного язычка, вырвавшегося из клювика зажигалки, шишки, сухая хвоя и ветки занялись трескучим пламенем. Артур продолжал побрасывать в огонь все, что попадалось под руку, до тех пор, пока трепещущее пламя не загудело, превратившись в маленький, изрыгающий плазму вулкан. Присев рядом, он растегнул сумку и торопливо перетряхнул весь свой небогатый скарб.
      Артур не был уверен, что фонарь окажется тут, но пальцы нащупали стекло, защищающее лампу с рефлектором, и он удовлетворенно причмокнул губами. А еще бинокль, одолженный у старшего офицера. Бинокль не простой, – снабженный инфракрасной насадкой. Пусть спешил, но кое-что полезное все же успел с собой прихватить.
      И снова некстати вспомнилось напомаженное личико Клеопатры. Вот, должно быть, взъярилась девочка, когда выбралась из своего чулана. И наверняка шипит змеей, требуя у Вия положенной сатисфакции.
      Артур помахал ладонью, разгоняя видение, скрипуче пробормотал:
      – Курва старая!..
      Запахнув сумочные лямки, он взбежал на обрывистый берег и, настроив бинокль, внимательно осмотрел окрестности озера. Видимость была не ахти какая, мешал плотный туман, и все же ничего опасного он не увидел. Пустынные поляны, заросли кустарника, полуразрушенное здание бывшего пансионата. Никого и ничего ни на том берегу, ни на этом. Кивнув самому себе, Артур снова спустился к воде и знакомой дорогой зашагал к брошенному утопленнику.
      Собственные шаги уже не казались бесшумными. Он топал, как слон, и, спотыкаясь о древесные корни, бросал по сторонам настороженные взгляды. Придерживаясь берега, он описал довольно крутую дугу, и вскоре разглядел оставленный за спиной костер. Спину огладило неприятным морозцем. Напрасно, пожалуй, он распалил такого зверя. Тепло – это, конечно, тепло, но безопасность дороже всего. Хотя… Мертвец в озере еще ничего не значил. Ровным счетом ничего.
      Артур испытал острое желание включить фонарь и осмотреться, но к помощи электрического сияния он прибег только тогда, когда добрался до оставленного на берегу утопленника. Луч света скользнул по обезображенному лицу, и Артуру показалось, что в сторону от лежащего метнулись черные хвостатые тени. Может, крысы?… Артур присел на корточки и почти сразу споткнулся взглядом о черное зловещее пятно. Ободок спекшейся крови, вокруг запавшего кратера. Сколько перевидал он подобных пятен на остывших и еще не остывших телах. Их оставляли шаловливые свинцовые пчелки, выпущенные из стволов «Абаканов», «Узи», «Макаровых» и «Калашниковых»… В этого человека – удивительно коренастого, с неестественно широким тазом, влетела добрая очередь таких пчелок. Еще несколько пятен Артур разглядел на спине незнакомца, там, где потемневшая от воды рубаха, лопнув, расползлась надвое. Но главные ягодки были еще впереди. Присмотревшись, Артур с ужасом убедился, что кисть у мужчины откушена. Не перепилена и не оторвана взрывом, а именно откушена. Прослужив в южных морях три года, Артур успел повидать раны от акульих зубов. Здесь было нечто подобное.
      Потушив фонарь, Артур постоял минуту, прислушиваясь к собственным ощущениям. Знобкая неуправляемая волна прошлась вниз по спине до самого копчика, тут же покатилась обратно. Можно было обманывать себя сколько угодно, но то, что он сейчас увидел, наводило на мысли довольно определенные. Кому может понадобиться рвать зубами человеческую плоть? То есть, вообще-то – кому угодно. Есть ведь в конце концов тигры, медведи и рыси, хотя, судя по следам, не очень на них похоже. Даже на самого крупного гризли. Стало быть, вывод неутешающий. В здешних мирных озерах успели завестись свои Лох-Несские монстры. Артура вновь пробрало дрожью. Одно дело – слышать о хаосе наверху, находясь глубоко под землей, и совсем другое – наблюдать признаки этого хаоса воочию.
      Вернувшись к костру, Артур в сапогах натаскал воды из озера, торопливо залил огонь. В наступившей тьме обиженно замерцали искристые угли, и последним шипящим выдохом полез в глаза и нос ядовитый пар. Кашляя и морщась, Артур натянул на ноги мокрые сапоги, подложив под голову сумку, вытянулся возле пулемета. Песок был чуть влажным, да и комбинезон лип к необсохшему телу, но это его ничуть не беспокоило. Ночь среди сугробов, на болотах или в обнимку с деревом где-нибудь на пятисаженной высоте – все это у него когда-то уже было. А потому, заставив себя расслабиться, он почти насильно загнал разум в зыбкий, неустойчивый сон.
      И снова виделось что-то мутное, неразборчивое, а проснулся он, едва задремав. Так ему по крайней мере показалось. Треск ветвей заставил рядового вскинуть голову, торопливо нащупать в темноте цевье пулемета. В слабом сиянии звезд он разглядел на краю обрыва непонятное животное. Величиной с медведя, но абсолютно голокожее, оно шумно всхрапывало и часто мигало крохотными, утопленными в тяжелой складчатой голове глазками. Чем-то оно напоминало гиппопотама, только морда была заостренной, какой-то крысиной, что совершенно не вязалось с раздутым бочкообразным туловищем. И отчего-то Артур сразу уверился в том, что чудовище абсолютно неопасно. Возможно, какой-нибудь южный иммигрант, а может, выходец из мутантов. О таком Артур тоже слышал. Собаки величиной с лошадь, огромные крокодилы, двухголовые рыси…
      Подцепив из кучи углей толстый сучок, Артур метнул его в зверя. Жалобно хрюкнув, «гиппопотам» отбежал в сторону. Перемещался он довольно неуклюже – семеня короткими ножками, неловко виляя из стороны в сторону гигантским задом.
      – Давай, давай, приятель! – легкий камешек полетел вслед за сучком.
      Животное безмолвно снесло попадание, но на этот раз не сдвинулось с места. Светящиеся в темноте глазки его все так же жалобно помаргивали. Артур протер лицо ладонями, устало зевнул.
      – Интересно, как тебя зовут-величают? Может, тянитолкай?
      Голос человека не испугал животное, – испугало что-то другое. Вздрогнув, зверь повернул неуклюжую голову и явно насторожился. А в следующее мгновение, оттолкнувшись от земли толстыми своими культяпками, проворно засеменил прочь в сторону леса. И тут же среди кустов замелькали чьи-то мохнатые тени. Артур явственно расслышал множественное сопение. Взявшись за пулемет, обеспокоенно привстал. Неужели волки?… Запоздало всплыла мысль о бинокле с ночной насадкой.
      В ту же минуту зашуршали сминаемые кусты, послышалась злобная грызня. Знакомо всхрапнуло, и тонкий поскуливающий вой взвился к ночному небу, поплыл на протяжной ноте над уснувшим озером. Снова раздалось рычание, вой оборвался.
      Артур сидел, тупо прислушиваясь, надеясь услышать что-то помимо чавкающего рыка, но серым хищникам было не до него. Они утоляли голод, как умели, и от злой этой ясности было муторно на душе, – о сне Артур больше не помышлял.
      Что это было за животное? Зачем оно подбежало к костру? Может, искало защиты? Все-таки человек – это человек. Вековечное табу для всех мохнатых и хвостатых. А он отогнал животное и не помог. Поморщившись, Артур пересел поближе к костровищу, принялся раздувать угли. Стратегия безопасности отступила на задний план. Ему снова отчаянно захотелось тепла.

* * *

      С пригорка, на котором он стоял, деревенька выглядела брошенной и безлюдной, насквозь проросшей молодым, атакующим со всех сторон лесом. Здешние огороды давали приют сорному семени, и желтые плети гороха опутывали подросткового возраста сосенки, а шляпы подсолнечника в беспорядке выглядывали из мохнатых зарослей крапивы. Если бы не это смешение всего и вся, ничто бы не отличало деревушку от множества хуторов и сел, виденных Артуром ранее. В каком-то смысле картина даже убаюкивала. Тем и отличается деревня от города, что природной своей естественностью западает в память и сердце куда как глубже и крепче. Вот и это поселение просматривалось от края и до края одним поворотом головы. Куда как уютнее. То, что легче легкого именовать родиной. Панорама на пять верст. Дощатые, волнами просевшие заборы, змеистые, невпопад разбегающиеся и сходящиеся улочки, обилие разномастных крыш – из горбыля и крытых шифером, оцинкованных и оклеенных толем. Некогда виденное свидетельствовало о достатке, теперь же Артур мог поручиться, что большинство этих крыш дают приют только гражданам пернатого племени.
      Мысленно поздравив себя с первым населенным пунктом, он стал спускаться с холма. Узенькая тропка, выжженная солнцем до асфальтовой твердости, петляла шальным зигзагом, все более погружаясь в густые сорняковые заросли. Сначала крапива доходила Артуру до пояса, а после скрыла с головой. Иные стебли уже невозможно было обхватить пальцами, да он и не стал бы рисковать. Очень уж неприветливо щетинилась крапива ядовитыми синеватого цвета шипами.
      Где-то поблизости явственно ощущалась свалка. В прогретом полуденном воздухе ярились толстые, больше похожие на шмелей мухи, из-под ног лениво и тяжело взлетали не то стрекозы, не то комары. С опаской косясь на них, Артур кинул в рот таблетку репелента и тут же разглядел свалку – небольшой котлован, чуть не до краев заваленный иссохшим до неузнаваемости хламом. Обрамленный гигантской крапивой и репейниковыми рогульками, котлован располагался чуть ниже того места, на котором стоял сейчас Артур. Несколько тропок убегало от котлована в сторону деревни. Возможно, свалкой пользовались и поныне. И видно было, как среди зловонных гор, покачивая хвостами, расхаживают черные зловещие вороны.
      Артуру вдруг показалось, что там, в этой мусорной пестроте, он видит чьи-то оскаленные кости. Много костей. Характерная решетка ребер, округлые черепа…
      – Стерлядь рваная! – он торопливо отвел глаза, твердо решив про себя обойти свалку стороной. На грудь с гудением опустился овод – крупный, как и все вокруг, с радужными блестками вдоль крыльев, очень похожий на роскошный орден. Артур машинально припечатал его ладонью, и на комбинезоне образовалось кровяного цвета пятно. Пальцы пришлось вытереть о лист лопуха…
      Уже ступив на первую улицу, Артур окончательно понял, что ошибся. Ничего кроме неприятностей посещение деревеньки ему не сулило. Царящая тишина не успокаивала, – шероховатым абразивом она теребила нервы и слух, заставляя быть каждую секунду настороже. Изредка откуда-то очень издалека доносился неприятный скрипучий звук, и даже от помахивающего лопастями флюгера, что лениво шевелился под ветром на коньке ближайшей крыши, веяло неуловимо зловещим.
      Сняв пэтчер с предохранителя, Артур перебросил его под мышку и возобновил движение вдоль щербатого деревянного плетня. Очевидно, это была пограничная деревня. Часть дворов здесь окружали вполне российские заборы, но вперемешку с ними красовались и затейливые украинские плетни. Солнце все более припекало затылок, шагать приходилось наступая на собственную тень. Артур не переставал удивляться, как легко и просто она умещалась на этой узенькой улочке. Собственно, и улицей это можно было называть с большой натяжкой. Всемогущий сорняк сдавил ее до подобия тропки, отгородив справа и слева непроходимыми джунглями. За буйным живым частоколом иные дворы не проглядывались вовсе. Артур невольно остановился. Тревожное ощущение по-прежнему не покидало его. Может, и двигаться дальше не стоило?
      Перед глазами опять всплыло видение свалки с чем-то похожим на человеческие кости. Следы эпидемии? Или что-то другое? Что вообще он знал о здешних напастях? Вполне возможно, и по этим огородам разбросаны те же самые кости, а в избах догнивают утыканные знакомыми пятнами трупы.
      Артур ощутил приступ тошноты. Воздух действительно был пропитан мутным, отнюдь не освежающим эфиром. Вынув из кармана пригорошню кофейных горошин, он переправил их на язык, попытался разжевать. Рот немедленно наполнился тягучей слюной. Ему стало еще более противно, и он выплюнул клейкую сладость себе под ноги. Долгим взглядом окинул крапивные заросли.
      И эти кружащие всюду насекомые – какие-то очень уж сытые и тучные. С чего бы это? С каждой минутой деревня не нравилась Артуру все больше. Судорожно сглотнув, он приподнял короткий ствол пулемета. Кто-то затаился в крапиве. Мешанина шипастых стеблей, листьев и желтоватых цветков рассматривала его парой настороженных глаз.
      – А ну вылазь! – негромко приказал Артур.
      Глаза сморгнули, и звонкий мальчишечий голос вопросил:
      – А ты нас разве видишь?
      – Еще как вижу, – Артур с облегчением перевел дыхание. – А где напарник?
      – Типа – брательник? Тута… Только он это – боится.
      Заросли пришли в движение, и выбравшийся из крапивы белокурый шпингалет лет шести или семи принялся яростно расчесывать обожженные руки и ноги. С ссадинами на лице и на коленях, голенастый, обряженный в короткие не то шортики, не то трусики, он настолько изумил Артура, что несколько секунд солдат просто любовался этим до неправдоподобного маленьким человечком. В Бункере не было детей, и Артур успел напрочь отвыкнуть от их вида. Он смотрел на парнишку, чувствуя, как расслабляются мускулы, как спадает внутреннее напряжение. Есть, вероятно, что-то успокаивающее, почти лекарственное во внешности детей. В одном их присутствии. Ведь заводили когда-то неврастеники аквариумы с рыбьей мелюзгой. Тоже считалось – успокаивает. А это дети. Маленькие люди!..
      – Брат-то у тебя старше или младше? – поинтересовался Артур.
      – Младше, совсем мулявка!
      – Позови его, – попросил Артур. Ему страшно захотелось увидеть, что же еще может быть меньше этого крошечного человечка.
      – Не полезет. Боится чужих, – парнишка пренебрежительно махнул рукой и смело приблизился к Артуру. Присев на корточки, тут же заглянул глазом в опущенный к земле ствол.
      – Чижолый, наверное… – он проворно затолкал в ствол указательный палец, с натугой потянул обратно. Палец застрял, и Артур поспешно прищелкнул предохранителем.
      – Кто же ты такой будешь?
      – Петько, – парнишка высвободил наконец палец и, удовлетворенно понюхав его, прищурился на Артура.
      – А ты хто? С банды, чи с Города?
      – Какой еще банды? – Артур тоже присел. Очень уж свысока приходилось смотреть на мальчугана, словно на замершего лягушонка.
      – Таа… Есть тут одни… – Петько неопределенно передернул острым плечиком. – Ходют по лесам, людей шмаляют. Говорят, аж до Вулканов самых бегают, а то и к Синему Болоту шастают. Бородатые все – ровно волосатики. К нам, когда приходют, отец жрать им дает. А они нам за это добро разное тащат.
      Резиново-гибко изогнувшись, Петько поскреб пятерней загорелую пыльную спину, деловито добавил:
      – Ты к нам не ходи. Батя мамок в погреб попрятал и нам велел сховаться. Тебя с левольвертом ждет и пулемет твой хочет забрать.
      – Погоди, погоди! Это когда же он узнал про пулемет? И вообще о том, что я здесь?
      – Таа… Собака у нас под крыльцом. Всех слышит. Аж за несколько верст. Как почует гостей, метаться начинает, хрипеть. Раньше лаяла, так батя ей горло подрезал. Чуть не сдохла. Зато теперь молчит. А батя прохожих боится, с биноклем подглядывает. С крыши.
      – Правильно боится. – Артур помолчал. – Ну, а кроме вас в деревне есть еще кто?
      – Таа… Сыченкины-поганкины. Тоже семья. Только они на той стороне, а мы на этой, – мальчуган прочертил пальцем борозду по земле. – Мы деревню пополам поделили. Только наша половина больше ихней. И мамок у бати больше. Если хто с банды приезжает, так сперва к нам хавать идут, и потом уж к Сыченкиным. Ну и мамок лапают… – мальчишка неожиданно похвастался: – А батя себя старостой называет. Говорит, что это наша деревня.
      – Да уж, весело, гляжу, вы живете, – Артур попробовал потрепать Петько по белесым спутанным волосенкам, но парнишка взбрыкнул головой.
      – Точно за мамку хватаешься.
      – Это как? – не понял Артур.
      – Перетак, – передразнил Петько. – Приходют которые из леса и хватаются, мычат, как телята, а потом мамки рожают. Уж спасу от этой мелкоты нету. С утра до ночи горло дерут. Батя их выселяет вместе с мамками, а которые волосатые, без пальцев или с тремя глазами, так тех в лес уносит. Говорит, будто их волки подбирают. А сам каженный день чеснок с хреном ест. Помереть боится.
      – Значит, в деревне только две семьи?
      – Две, – Петько кивнул. – Остальные или померли или в город убегли. Мы бы тоже померли, да батя в лес увел. А после с Сыченкиными-поганкиными сжигали тех, кто тут помер.
      – Как это сжигали?
      – Так просто. Сначала в сарай, а потом бензином. Побрызгали и запалили.
      Артур нахмурился.
      – Тебя батя за волосы не оттаскает? За то, что ты тут со мной разговариваешь?
      – Не-е… За волосы вообще не будет. Мне ж не больно, – Петько, демонстрируя, сгреб на макушке пук волос, с силой дернул. Вся жиденькая кисточка осталась у него в кулаке. На голове же обозначилась свежая проплешина. Артуру сделалось не по себе. Почти физически он ощутил ту боль, которой не почувствовал малец.

      – Он раз так попробовал, – смеясь, добавил Петько, – а мне хоть бы хны. Уж потом догадался. Теперь по жопе дерет. И меня, и брательников.
      В лесу робко застучал дятел. И мальчик, и мужчина враз подняли головы.
      – Колотит, дурак, – Петько ковырнул в носу, с вожделением потянулся к пэтчеру.
      – Дашь пальнуть?
      – Ты вот что… – Артур не сразу сумел собрать воедино разбежавшиеся мысли. Глаза его сами собой возвращались к тому месту на голове Петька, где еще недавно топорщились белесые волосенки. Светлый убиенный пук был небрежно сдут с ладони в траву.
      – Ты бы мне лучше к Городу дорогу подсказал. Знаешь ведь, наверное?
      – А ты что – не местный?
      – Я здесь давно уже не бродил. Лет семь или того больше.
      – Ого!..
      Ясно было, что семь лет для Петька были огромным сроком – сроком длинной в его жизнь. На изумление его стоило посмотреть.
      – Это, значит, когда меня совсем не было?
      – Ну да. Так как насчет дороги? Подскажешь?
      – Ну… Я только половину знаю. Батя далеко не пускает, заблудимся.
      Путанно мальчуган принялся объяснять про половину дороги, снова и снова поминая Вулканы, к которым, по словам бородачей, лучше не соваться, про Синее Болото, заглатывающее людей в считанные секунды, про пучеглазиков и волосатиков, что караулят отбившихся от банд одиночек. Пока он рассказывал, Артур хмуро глядел поверх далеких крыш, гадая, под которой из них мог прятаться многомудрый отец Петька. Возможно, в избе получше – у него ведь полдеревни под боком. А может, как раз наоборот. Хитрые не всегда выбирают то, что лучше. Кто знает, может, та покосившаяся лачужка и есть его главное убежище? Живет там себе с безголосым псом, чеснок жрет, боится. И само собой предпринимает бездну предосторожностей, чтобы и дальше жить, ненавидя конкурентов Сыченкиных…
      Артур ощутил закипающее бешенство. Вот же выискался султан! Староста доморощенный! И сына в конце концов в те же игры втянет…
      Плечи передернуло неприятной судорогой. Шлепнуть бы их тут всех разом – вместе с бородачами из леса, вместе с Сыченкиными. Взгляд Артура упал на парнишку. Да только не выйдет. Хотя бы из-за этого шплинта и его брательника.
      Петько тем временем, поведав о маршруте, переключился на другую тему:
      – …Там у него еще одно стадо припрятано… Мамки по ночам доить бегают. Еще поросят много, меда… Только мед трудно слямзить, там пчелы-заразы. Зато в огородах, которые на нашей половине, рви что хочешь. Морковь, репа, огуречики. Есть тыква с меня ростом. Только она гнилая. А в старой баньке у нас с брательником клад припрятан. Патроны разные, бомбочка одна. С ручечкой и колечком. Я знаю, надо только дернуть и кранты.
      Поколупав шелушащуюся на носу кожу, Петько неожиданно сказал:
      – А до города ты все одно не добежишь.
      Артур встряхнулся от тягостных мыслей.
      – Это еще почему?
      – Таа… Или шмальнут по дороге или так помрешь. Там же это – кругом болеют. И банда промышляет, никого мимо не пропускает, – он потянулся к пэтчеру. – Дал бы стрельнуть разок.
      – Маловат ты для стрельбы из такого калибра, – Артур поднялся. – Ты и в руках его не удержишь.
      – Я?! Не удержу?! – Петько возмущенно подпрыгнул. Но тут же позади него из крапивной чащи донеслось тоненькое хныканье.
      – Ну? Чего тебе? – Петько недовольно обернулся. Попутно сообщил Артуру. – Он у бати любимчик. Если что, с меня за него три шкуры спустят. Вот я и пасу его. В крапиве. Там особенно не побегаешь.
      Голосок снова запричитал, и Петько раздраженно прикрикнул:
      – Сказано, не ори!.. Батя-то не знает, что я его в крапиве держу. А я держу.
      В интонациях Петька прозвучало горделивое довольство. Так в стародавние времена, должно быть, возвещал Эдиссон об очередном своем изобретении.
      – Ладно. Ты это… иди уж лучше к нему, мало ли что. – Артур не знал что сказать. Обладателя тоненького голоска было почему-то жаль.
      Петько не ответил. Возможно, о прохожем он успел попросту забыть. Парнишка и сам сознавал, что идти нужно. Громко шипя, он уже продирался сквозь кусачую зелень к малолетнему брательнику. Не без грусти Артур проводил его взглядом.

* * *

      Сюрпризов обнаружилась пара – и оба из разряда неприятных. Первая же самокрутка, которую Артур свернул из жухлых листьев, согнула его пополам, перетряхнув легкие раздирающим кашлем. Зрение затянуло недоброй дымкой, в висках дробно замолотило. Это была не просто горечь, это был яд, и чтобы продышаться, Артуру пришлось присесть на травянистый взгорок. Вот и покурил, куряка! Насладился!.. Притоптав окурок, он еще добрую минуту откашливался и отплевывался. Впрочем, особого расстройства не ощутил. Нет, так нет. Может, оно и к лучшему.
      Возобновив путь, он вскоре разглядел в стороне от тропки довольно приличную горку снега. Не поверив глазам, свернул к находке. Зрение не обманывало. Над краями ложбины рыхловатой шапкой высился отливающий сахарным блеском снег. Приблизившись к зимнему островку, Артур погрузил руки в рассыпчатую прохладу, зачерпнув в пригорошни, медленно и со вкусом провел по разгоряченным щекам, выжимая из хрусткой мякоти стекающие по лицу капли январского сока. Кожу защипало, и, нахмурившись, он лизнул снег, тут же с отвращением сплюнул. Природа посмеялась над ним вторично. Снег оказался едким и горьким. Отряхнув руки, Артур тщательно протер влажное лицо платком.
      Выходит, верно говорил Петько: добраться до города будет совсем не просто. Этого леса Артур не знал, как не знал и этого снега. Вероятно, не знал он еще очень и очень многого. Годы изменили планету, безжалостной кистью преобразили ее к худшему. Тот же Петько упоминал о каких-то Вулканах, о Синем Болоте, о волосатиках. Словом, пытался напугать по полной программе. Наверное, даже хорошо, что в городе мальчугану еще не довелось побывать. Услышать что-нибудь жуткое про Воскресенск было бы невыносимо. Терялся последний смысл, последняя причина для выживания. Чего ради тогда совершал он этот побег, чего ради терпел долгие подземные годы?…
      Артур глотнул из фляжки, сухо прокашлялся. Пожалуй, о городе ему действительно не следовало ничего знать. Чтобы добраться до Воскресенска, требовались нервы и требовался трезвый, не обремененный переживаниями рассудок.
      Шагая, Артур напряженно высматривал тропку. Среди летней перезревшей поросли она едва угадывалась. Похоже, по ней давно не ходили – так давно, что очень скоро он все-таки сбился с пути и был вынужден углубиться в лес, отталкиваясь армейскими каблуками от хвойного пружинящего ковра, продираясь напролом через облепленный паутиной кустарник. Потеря тропки не слишком его беспокоила. Примерный маршрут он в целом себе представлял и, переходя с шага на бег, а с бега на шаг, много быстрее, чем рассчитывал, достиг указанной Петько просеки. Где-то слева должно было оставаться то самое печально знаменитое Синее Болото, сама же просека выводила к железнодорожной ветке, берущей начало в Воскресенске.
      Артур прошел еще немного и вскоре в самом деле разглядел высокую, увенчанную корешками шпал насыпь. Вскарабкавшись к порыжелым от ржавчины рельсам, бегло огляделся. Окрестности отсюда просматривались как на ладони, и более всего его поразила метаморфоза, случившаяся с лесом. Еще недавно Артур касался шершавых стволов ладонями, прятался от жаркого солнца под раскидистыми кронами берез, и вот теперь эти же кроны слились в подобие разлившегося от горизонта до горизонта моря. Море – оно ведь тоже бывает зеленым. И, откликались на ласковый массаж ветра, по кронам деревьев прокатывались те же исполинские волны. Жаль, портили пейзаж мусорные завалы по обеим сторонам насыпи. Полиэтиленовые пакеты, тряпье, банки, какая-то проволока – останки цивилизации, следы, следы и еще раз следы… Мало кто из живущих не мечтает оставить в этом мире свой собственный весомый отпечаток. Вот и оставляют, не замечая, что все давным-давно истоптано.
      Хорошо, хоть воздух был чист и свеж. На секунду зажмурившись, Артур глубоко вздохнул. Только свой подземный брат-солдафон понял бы его в эту минуту.
      Двинувшись по шпалам, он тут же услышал недовольное карканье. Как в той деревушке, на свалке, по обе стороны железной дороги царствовало воронье воинство. Чувствовали они себя здесь полноправными хозяевами и, вразвалку ступая по рельсам, недоуменно оглядывались на приближающегося человека. Отвыкшие от людей, они уступали ему дорогу лишь в самый последний момент, неспешно, словно ныряльщики приседали, отталкиваясь от рельса умелыми прыжками. Шумно хлопали крылья, и черные птицы взмывали в небо, явно прицеливаясь к одинокому путнику, вероятно, взвешивая своим вороньим умом все «за» и «против». Артур не сомневался, возникни у них такое желание, они заклевали бы его в пять-десять минут. Их было здесь страшно много – этих летающих миникрепостей, и пулемет Артура, конечно же, не сумел бы его выручить.
      Где-то вдали, в придорожных кучах, мелькнул чей-то облезлый хвост. Либо волк, либо лисица…
      Зазевавшись, Артур чуть было не споткнулся. Ноги увязли в развороченном грунте. Метров двадцать или тридцать железнодорожного полотна были сознательно разрушены. Опустив голову, он удивленно присвистнул. Зрелище того стоило. Словно кто воткнул в насыпь гигантский плуг и пропахал им железную жорогу, вспоров тяжелые шпалы, словно жалкий нитяной шов, выворотив брусья из земли, вздыбив расщепленными поленьями.
      Подивившись той дурной силе, что позабавилась здесь, Артур обошел исковерканный участок стороной.
      Возможно, таким образом город хотел подстраховаться от «адского бронепоезда», а может, куражился кто-то из пришлых.
      Мелькавший впереди «хвост» приблизился, оказавшись удивительно грязным неизвестной породы псом. Впрочем, порода была знакома – дворянско-пролетарская. Да и норов у пса был откровенно простецким. Едва завидев человека, он радостно тявкнул и, поскуливая от нетерпения, забуксовал лапами, выползая вверх по склону, а, выбравшись, во все лопатки припустил навстречу. Восторг пса был неподдельным. Зайцем заскакав вокруг Артура, он бурно ликовал, словно нашел давно потерянного хозяина.
      – Ну, ну! Только без горла! – Артур сдержанно усмехнулся, хотя радость пса его тронула. Очень уж забавен был вид четвероногого друга. Пара доверчивых глаз взирала на человека чуть ли не с умиленной слезой, лапы все так же возбужденно перебирали землю. Убедившись, что его не собираются гнать, пес, кажется, решил для себя все раз и навсегда. Он более не был беспризорным, не был диким и неприкаянным. Всю свою полуголодную свободу он добровольно складывал к ногам этого стоящего перед ним мужчины в камуфляжной форме. Новый хозяин был огромным и широкоплечим. Он не собирался нагибаться за камнем или за палкой, не бранился и не кричал, – стало быть, это действительно был ХОЗЯИН, и, поверни сейчас Артур в лес, к Вулканам и Синему Болоту, пес, не колеблясь, двинул бы следом за ним.
      Теперь они шагали вдвоем, и Хвост размеренно семенил чуть впереди, с озабоченностью обнюхивая встречную падаль, спугивая грузноватых воронов. При этом он ежеминутно оглядывался – возможно, дабы лишний раз убедить себя, что все случившееся не сон, что новый хозяин – вполне зримая реальность. Худой, покрытый колючками и репеем, с костлявым ободранным задом, он радовался уже одному тому, что не придется больше выть по ночам, а, забегая в мертвые поселки, ужасаться вездесущей смерти. Повеселевший, забывший даже об убежавшем под кривые ребра животе, он перебирал лапами разогретую землю, ловя слухом и всем своим чутким телом шаги ступающего за ним человека.
      Артур взирал на новоявленного спутника намного сдержаннее. Более того – первое добродушное любопытство сменилось глухим раздражением. Он понимал, что разумнее всего пристрелить пса. Очень уж трудно от такого отвязаться, а этот лай… Словом, не такие это места, чтобы лаять вслух. И тот хитрец из деревеньки, папаша малолетнего Петько, знал что делал, когда калечил свою собаку. Пэтчер в готовности покачивался под мышкой, маятником вторя шагам человека, однако Артур отлично знал, что никогда не решится на то, что подсказывала ему логика.
      Зеленое море степенным колышущимся течением проплывало мимо. Диск солнца с опасливой осторожностью сползал по глади небосклона вниз, жара заметно спадала.
      – Эй, Хвост! Как там тебя… – Артур, задержавшись, пошарил в карманах, достал надкусанную галету. Метнувшись на оклик, пес чуть было не врезался Артуру в колени. Он согласен был называться хоть Хвостом, хоть Огрызком, лишь бы кто-нибудь временами его окликал. Сходу захрустев сухарем, он так энергично замотал линялым хвостом, что Артур поморщился.
      – Ладно, ладно… Давай-ка, брат, вниз. Нечего нам здесь маячить.
      Идти низиной не хотелось, но он понимал: так будет безопаснее. Лес придвинулся к насыпи вплотную, а затянувшаяся тишина казалось все менее надежной. Слишком уж легко одолел он эти первые километры. Для мира, где в озерах плавали утопленники с отгрызенными руками и огнестрельными ранами, где на свалках, у брошенных деревень, сохли чьи-то кости, подобное спокойствие выглядело настораживающе.
      Спустившись вниз, Артур с сожалением констатировал, что идти придется все по тем же мусорным завалам. Но выбирать не приходилось. В лесу они и вовсе будут передвигаться черепашьим темпом.
      Лохматым комком пес скатился следом, интуитивно угадав путь, в несколько прыжков обогнал Артура и снова затрусил впереди. Завидев ободранного зверя, в воздух взмыла стая странных пичуг. Покопавшись в памяти, Артур так и не припомнил их названия и впервые подумал о том, что в сущности не знает о лесе ничего. Кусты, трава, деревья – все за редким исключением было привычно безымянным. Да и хотел ли кто-нибудь из людей что-то про них знать? Щебечут пичуги над головой – и ладно! А мясо в тарелке – оно и есть мясо…
      Он услышал голос пса и встревоженно вскинул голову. И тут же лопнул чужой выстрел, обрезавший лай, а с ним и несчастную жизнь Хвоста. Там впереди под безымянными деревьями успело умереть его серое тельце. Это впечаталось в мозг Артура коротким оглушающим мигом, а далее замелькали стремительные кадры – кучевые облака, птицы в синеве, кусты, деревья и снова кусты… Он катился по ломкой, ссохшейся траве, цепляя комбинезоном ржавую проволоку, спиной и грудью давя хрупкое, жестяное, колющее…
      Еще выстрел. На этот раз уже в него. Артур успел рассмотреть сизый дымок, затуманивший изжеванную поросль небольшого холма. И даже не холма, а нелепого аппендикса, причудливо сросшегося с железнодорожной насыпью. Что ж, действительное неплохое место для засады…
      Пэтчер жестко впечатался в плечо и, замерев коротким раструбом на пригорке, свирепо изрыгнул очередь. И еще одну! Для надежности…
      Он почти физически ощутил, как входят в землю, пронзая холм насквозь горячие начиненные смертью пули. Бронебойные, разрывные – все вперемешку.
      Вот так, птенчики! Мы тоже не солидолом мазанные.
      Поднявшись, Артур побрел к курящемуся дымом взгорку. Пулемет он по-прежнему держал наготове, хотя не сомневался, что с той стороны холма жизни уже нет. Практически пэтчер стрелял маленькими бомбами. Создатели этого оружия предполагали в перспективе использование циркониевых пуль, а каждая из таких подружек в состоянии была разнести подобный холм в клочья…
      Артур взошел на пригорок и бросил взгляд вниз. Двое… Неестественные позы, разбитый в щепу автомат. Кто они? Бородачи-романтики или что попроще?
      Спустившись к убитым, он носком сапога перевернул одного из лежащих. Усы есть, бороды нет – вот и гадай. Зато взамен бороды целая гирлянда гранат. Еще и автомат армейский – более или менее ухоженный. Пожалуй, это не простые любители. Совсем не простые.
      Артур вдруг подумал, что пса следует похоронить прямо здесь, на этом предательском бугре. Как ни крути, бедолага спас его от первой пули. И снова припомнилась оставленная за спиной деревушка. Старосте, кажется, приглянулся его пулемет. Так, может, не зря они тут сидели? Эти горе-усачи?… В конце концов после того, как Попов Александр Степанович по неосторожности изобрел радио, общаться на расстоянии стало значительно проще.
      Привычным движением Артур выщелкнул из пэтчера полегчавший магазин, распахнув подсумок, полез за патронами.
      – Не торопись, козлик! Брось свою пукалку!
      Артур поднял глаза и увидел наведенные на него стволы. Еще двое… И снова он их проглядел! Сбоку зашелестели кусты, и, обернувшись, он рассмотрел других «бородачей». Улыбаясь, они выползали из зарослей дремучими нетопырями, держа перед бородатыми мордами разномастное оружие. Не двое и даже не четверо… Выругав себя распоследними словами, Артур аккуратно опустил пулемет на землю. Кажется, это и была банда бородачей. Малолетний Петько оказался пророком.
      Глава 4
      Время разрухи имеет свои преимущества. Когда нет ничего, нет и бюрократической волокиты. Ганисян без вопросов принял очередную партию мальцов, а, пересчитав их, только сокрушенно покачал седовласой головой. Как ни крути, прибавлялась лишняя дюжина ртов к его импровизированному интернату.
      – Не боись, директор! – Вадим ободряюще кивнул. – Напряжем молодцев из Совета Миссионеров. Будем таранить углеводы со всего города.
      – А через месяцок, возможно, белковый комбинат сумеем запустить, – вставил Егор Панчугин. Правая щека у него была раздута, и он придерживал ее рукой. Происходило самое обыкновенное для Панчи дело – болели зубы.
      – Что? Действительно есть надежды? – Ганисян прищурился.
      Вадим кивнул.
      – Похоже, тамошний гриб выдохся. Так что имеет смысл рискнуть.
      Налетевший порыв ветра взметнул облако пыли. Все трое закашлялись. Дети, глядя на взрослых, тоже начали часто подкашливать и подчихивать. Кто-то из них даже засмеялся.
      Только что они проехались на разрисованном в пух и прах броневике, но удовольствия от езды, похоже, не получили. Хорошо, хоть никто не расплакался. Плач – та же эпидемия, стоит подать первую пискливую ноту – и уж подхватят непременно. К счастью или несчастью, эта мелюзга не достигла еще того возраста, когда оружие начинает завораживать и манить. Бронированная машина, единым присестом заглотившая всю чумазую стайку, не вызвала у мальцов особенного ажиотажа. Единственное, на что взирали они с некоторой долей интереса, были рожицы сказочных зверей, сочиненных Санькой в соавторстве с Панчугиным. То есть Санька до настоящих художеств еще не дозрел, Панчугин не умел рисовать вовсе, и творческий дуэт, таким образом, получился слаженным и плодовитым. От кончика ствола до самых колес – броневик был теперь разукрашен звездочками, рожицами и замысловатыми фигурками.
      Как бы то ни было, но дело было сделано, и, услав Панчугина вместе с бронемашиной к полковнику, Вадим молча пронаблюдал, как взявшаяся за руки детвора в сопровождении белобородого старичка исчезает среди деревьев музейного парка. Добрая это вещь – глядеть на взявшихся за руки детей. Все равно, что смотреть на огонь в камине. И там, и тут есть что-то общее, согревающее.
      Вадим повертел головой. Он снова оставался один, и как всегда ощущение собственной отрезанности от мира подействовало странным образом. Нечто горькое, неприятное и одновременно тонизирующее, заставляющее подтянуться мускулами. Вроде утреннего кофе, вкуса которого не чувствуешь, но пьешь единственно ради того, чтобы поскорее проснуться.
      Детский лепет удалялся вдаль, и, провожая крохотные фигурки взглядом, Вадим машинально подметил, что парк не мешало бы основательно подновить – настроить, к примеру, каких-нибудь простеньких качелек, насадить лип, кленовых пород, акаций. Серые тополя и неряшливые вороньи гнезда навряд ли служили делу скорейшего исцеления детских исковерканных душ. Самое, пожалуй, безрадостное зрелище – воронье на голых тополях. Да еще, наверное, дома, полупроглоченные грибной плесенью…
      Взглянув на часы, Вадим неторопливым шагом двинулся вдоль улицы – мимо резной ограды, мимо Ипатьевской пустоши, мимо колонн полуразрушенного дворца. В некоторых местах здесь сохранились участочки былой мостовой. Отдельные камни еще, быть может, помнили поступь первой гражданской смуты, шелест нагаек и посвист пуль. Очень возможно, теперь эти камни увидят кое-что пострашнее. Например, пустоту. Абсолютную пустоту без чего бы то ни было.
      Вадим сплюнул. К черту прогнозы!.. Все, что должно его интересовать, это день СЕГОДНЯШНИЙ! И более ничего! Таков закон выживания. Не самый благозвучный, но вполне трезвый. Кроме того, о завтрашнем дне уже успели подумать без его участия. А потому не стоило отвлекаться. Благо и дел – сверх головы…
      – День добрый!
      Он поднял голову, рассеянно ответил, но прохожего так и не узнал. Что-то творилось с его разумом, он переставал задавать себе труд запоминать лица. Память работала помимо сознания, вырывая иные образы из вереницы знакомств и запечатлевая навечно, других нерачительно просыпая в темную безызвестность. Вот и этот прохожий, видно, был частицей его прошлого, – мелькнул и пропал. И ничего страшного не произошло, жизнь продолжала бежать своим чередом.
      Вадим миновал застроенный кирпичными коробками квартал, улочку из старых особняков и приблизился к мосту. Непривычная высота неприятно удивила. Исеть текла медленнее, чем когда-либо, просев, казалось, вместе с берегами, обмелев и превратившись чуть ли не в ручей. Илистое, обнажившееся дно успело просохнуть и затвердеть, явив миру пестрый неприглядный хлам, столетиями сбрасываемый в реку. Приглядевшись к коричневым водам, Вадим отметил, что радужных пятен, пеленой покрывавших некогда поверхность Исети, почти не стало. Оно и понятно, ни в верховьях, ни здесь по реке уже не плавали, хотя он никак не мог вспомнить, куда же исчез весь их «каменный» флот – все эти проржавевшие «Топазы», «Алмазы» и «Опалы» с пронзительными гудками, с пулеметными установками на баках и ядовито фыркающими двигателями. Пропали они как-то враз и совершенно незаметно для окружающих. Впрочем, в водном транспорте никто уже давно не нуждался. Главным образом из-за топлива, мизерные остатки которого выделялись лишь моторизованным частям ополчения. Да и нечего было людям перевозить. Нечего и не в чем. По нынешней Исети проплыть могла разве что какая-нибудь легкая байдарка, а перейти реку вброд способен был любой подросток.
      Вадим со вздохом покосился на часы. До встречи с Лили, подручным Кита, оставалась уйма времени, и, поразмыслив, он решил забежать к Паучку.
      Если бы Вадима однажды спросили, кто такой Паучок, он наверняка бы растерялся. Сморщенное и убогое создание – удивительно живучее, взирающее на происходящее с самым беспочвенным оптимизмом, явно выпадало из привычного ряда. Вот уже более полугода Паучок прирабатывал у Вадима осведомителем. Платой была «крыша» – вернее, то, что подразумевалось под этим термином. Уже дважды Вадим выцарапывал старика из довольно сомнительных историй. Пульхен, военспец от муниципалитета, бывший полкан спецназа, смотрел на такие вещи с брезгливой гримасой, но в политику Вадима не вмешивался. Вот и эту встречу с Лили – в обход администрации и партийного кабинета – он решительно не одобрил. Дескать, Кит – это Кит, а Лили – стопроцентный убийца. В диалог с подобной клиентурой полковник начисто не верил. Мир, по Пульхену, перевоспитывался весьма просто: таких как Лили – к левой стенке, таких, как Кит с Паучком – к правой. А уж тогда все на земле исправится само собой. Технология чрезвычайного положения – как единственно верная и эффективная. Потому что не до педагогики. И даже не до тюрем. Всего-то и нужно – выжить, позволив уцелеть добропорядочному большинству. В добропорядочное большинство Пульхен, как это ни странно, верил, хотя сплошь и рядом наблюдал обратные примеры. Банды бульдогов и мародеров, разбойничье отребье всех мастей напоминали о себе каждый день, и все же для полковника искомое большинство являлось отнюдь не выдумкой, существуя реально, пусть даже где-то очень и очень не здесь. Что касается Лили, то этот персонаж был главным палачом Кита – легендарный пигопаг, чудовище о двух головах, двух ногах и четырех ручищах, о котором Вадиму рассказывали совершенно невероятные вещи. С одинаковым талантом Лили успел проявить себя в погромах и грабежах, в короткой войне между городом и Дикой Дивизией, в чистке лесов от мутантов и самодеятельных банд, в налаживании черного рынка, торгующего даже в эти голодные дни яствами, о которых не мечтали и в прежние сытные времена.
      – С бандитами я буду договариваться только посредством этой игрушки! – чеканил Пульхен и взмахивал своим знаменитысм маузером.
      Возможно, он был прав, но более договариваться было не с кем. Если разобраться, город был совершенно гол. Справа и слева его теребили бродячие ватаги сорвиголов, менее чем в полусотне километров располагался Бункер с собственной ядерной микросетью, внутренний хаос всякий день плодил грызунов, подъедающих остатки власти, расшатывающих последние устои того смутного и размытого, что было принято именовать обществом. На Кита же у Вадима был свой особый расчет. Кит жил на отшибе, управляя шатией, состав и количество которой приближались к армейскому полковому соединению. Столкновение города и Дикой Дивизии его никоим образом не касалось, и все-таки он вмешался, вполне добровольно приняв сторону Воскресенска. Это был тот самый удар, что решает судьбу сражений, удар Блюхера в битве при Ватерлоо. Дикая Дивизия, получив удар с фланга, оказалась начисто разгромленной. Город выжил, а Кит снова уполз в леса, на свою знаменитую Горку. И именно тогда у Вадима зародилась иллюзорная надежда на какое-то, пусть временное, но воссоединение.
      Вадим пересек улицу Горького, углубился в знакомый тупичок. Пара «бульдогов», бренча цепями, тронулась было за ним следом, но Вадим показал им ствол старенького нагана, и, глубоко призадумавшись, дети улиц скоренько ретировались.
      «А вот Пульхен поступил бы иначе. – Подумалось ему. – Дождался бы более откровенных действий и положил бы обоих на месте. Тут же у стеночки…» Взглянув на серую обшарпанную стену здания, Вадим невольно ускорил шаг.

* * *

      По чайниковой крышке вокруг кругленькой ручки кругами бегал рыжий таракан. Санька внимательно следил за тем, чтобы насекомое не соскочило вниз. Развлечение было старым и относилось к разряду запретных. Печка гудела, вода в чайнике нагревалась, и таракан бегал быстрее и быстрее. Время от времени он вскакивал на ручку, хотя и там было тоже горячо, но именно в эту секунду насекомому предлагалась спасительная альтернатива. Подставляя ему ладонь, Санька торжественно выкрикивал:
      – Але-е… Гоп!
      Видя близкое спасение, таракан кузнечиком прыгал вверх, заскакивая на ладонь подростка.
      Подобными аттракционами Санька смешил малолеток, и редко кто не начинал удивленно таращить глазенки, когда таракан проявлял чудеса прыгучести и осмысленности. А вот Егорша в этом ровным счетом ничего не понимал, с хрустом давя самых лучших Санькиных прыгунов.
      Ссадив в очередной раз таракана на крышку чайника, Санька встревоженно вскинул голову. С рокотом к башне подъехал броневик, скрипнули тормоза. Санька поспешно сунул таракана в спичечный коробок и с самым невинным видом обернулся к двери. И все равно Панчугин обо всем догадался.
      – От, шельмец! – он от порога погрозил ему кулаком.
      – Сам-то!.. Щека от хомяка, – на всякий случай Санька обошел стол кругом, умножая пути возможного отступления.
      – Ты погоди, погоди!
      – Чего годить-то?
      – А того, – Егор поманил его промазученным пальцем – Ком цу мир, Шуркаган!
      – Это еще зачем?
      – А я тебе сделайт немного больно.
      – Это я тебе сделайт больно! Через три года такие мускулы натренирую! Будешь летать от стенки к стенке.
      Санька жестом изобразил, как будет летать бедный Панчугин. Будущие его мускулы были единственной реальной угрозой Егору. Ничем иным этих взрослых было не пронять, – только будущим. Во всяком случае иной раз подобные посулы оказывали свое действие, и Панчугин всерьез призадумывался. Однако сегодня механик-водитель имел на руках тайный козырь и отступать не собирался.
      – Ладно, гуляй, не возражаю. А обувку я, пожалуй, Ганисяну в музей свезу. Пусть там между собой делят. – Егор швырнул на пол мешок, и из него выскользнула пятка совершенно нового, даже чуть поблескивающего ботинка. Санькиной бедой была драная обувь, об этом знало все население башни, и все в меру своих сил пытались найти что-нибудь малоразмерное. Однако до сих пор везло им не слишком, и по дому Санька продолжал канделять во взрослых кирзачах сорок первого и сорок второго размера.
      – Небось, все большие?
      – А вот хрен там! – Егор горделиво улыбнулся. – Все, как есть, детские. Полковнику спасибо скажи. Конфисковал у каких-то гавриков на черном рынке.
      – И что, можно померить? – Санька неуверенно шагнул к мешку.
      – А чего не померить? За фофан и померить дам. За два – подарю любую пару.
      Лицо Егора сияло. Не так уж часто он выигрывал баталии с Санькой. Но в этот день сила была явно на его стороне. Со вздохом приблизившись, паренек покорно подставил лоб.
      – Только не слишком сильно.
      – А чего не сильно-то? Слава Богу, умеем!..
      Панча прижал ладонь к голове вечного своего противника, с наслаждением оттянул палец. И в этот момент в дверь дважды кто-то стукнул. Процедура воспитания прервалась.
      – Ух, ты! Это ж Вадикова краля! – оба прижались лицами к стеклу, разглядывая странного вида гостью – дамочку в кожаной куртке и кожаных брюках, в боевом берете, с массивной кобурой на поясе. На отдалении от дамочки топталась пара верзил с карабинами, но они-то как раз воображения не поражали. Вновь приблизившись к двери, дама постучала в нее носком сапога.
      – Вадика нет, а она ходит и ходит. И чего дуре надо? – пробубнил Санька. – Сбросить бы шифонер на голову. И не ходила бы.
      – Я тебе сброшу, балда! – Панчугин с удовольствием разглядывал стоящую внизу гостью. – Что б ты понимал в женщинах, чувырло гороховое!
      – От чувырлы слышу! Слюни вон подотри. Нашел на кого глядеть… Обещала мне велик прикатить и до сих пор жмется. Правильно ей Вадик от ворот поворот дает!
      – Дурак ты, Саня! – Панча звучно постучал себя по голове. – Велик… Что велик! Разве у них велики просят!
      – А что же еще?
      – Что, что!.. – забыв о фофанах с обувкой, Егорша чуть ли не вприпрыжку устремился по лестнице вниз.
      – Бабник! – крикнул ему вслед Санька. – Юбкоподольщик несчастный!
      Терять время он, впрочем, не собирался. Скакнув к мешку, юрко нырнул в него с головой, в мгновение ока выбрав то, что показалось ему самым-самым. В пару секунд обувшись, вскочил на ноги, притаптывая каблуками, проверил удобство обновки.
      А внизу тем временем глупые взрослые обменивались глупыми фразами:

      – Увы, пардон, как есть укатил. Прямо с утра… Что? Пульхена?… Так я только что от него! Если нужно, сам подвезу. Машина – зверь, так что это мы мигом!..
      Прислушавшись к происходящему внизу диалогу, Санька фыркнул. Ох, и слабачье – эти взрослые! А еще называют себя мужиками. Стоит появиться на горизонте какой-нибудь смазливой дамочке, и они уже клеем по полу…
      – Эй, Шуркаган! Слышишь?… Я тут отлучусь на полчасика. Отвезу гостью к полковнику. А потом сразу назад.
      Это было забавно. И Вадим, и Лебедь, и Панчугин – все, выбираясь за пределы приютившей их башни, предупреждали Саньку куда и насколько отлучаются. Со стороны могло показаться, что они исспрашивают у него разрешение, и, разумеется, Санька вел себя соответствующе. Подойдя к лестнице, он прокричал в сторону двери:
      – Давай, давай! И аккуратней там с фрикционами!
      Что такое фрикционы, Санька представлял себе довольно смутно, но слово звучало авторитетно, а авторитетную речь Санька очень даже уважал.

* * *

      Дверь была хлипкой и доверия не внушала. Именно за такими дверями доброхоты в цепях и без цепей оставляют на растяжках гранаты. Очень удобно для сверхдальних путешествий. Открыл, сосчитал до трех – и ау-ау, где вы, братья-ангелы?… Вадим однако рискнул и, распахнув дверь ногой, быстро вошел в подъезд. В квартиру Паучка стукнул условной дробью. Между делом осмотрелся. Старик часто менял квартиры, о всех своих новых адресах оповещая своевременно. И во всех его конурках наблюдалось одно и то же: убогая обстановка, первый этаж, возможность выхода на обе стороны дома. Паучок был не только великим партизаном, но и великим конспиратором.
      Вадим снова постучал. В дверной глазок с той стороны заглянули, а через секунду загремели отпираемые засовы. Существо с куцей бороденкой, обряженное в ветхую одежку, щербато улыбнулось. Вадим улыбнулся в ответ.
      – Здорово, анахорет!
      – Заходи, Вадик, заходи! А я-то перепугался, чай вон на кухне даже разлил.
      Пожав потную ручонку, Вадим прошел в квартиру. Ничего особенного, только на диване ворох смятых ассигнаций, на журнальном столике спиртовка, на которой старик разогревал утюжок. Страстью старика было собирать деньги и прятать. Прежде чем прятать, Паучок сортировал ассигнации по номиналу и тщательно разглаживал. Мятых купюр он не любил. Он и людей оценивал специфически. Про кого-то говорил: «А что с него взять, он все равно что трояк рваный!» Про того же Пульхена, например, отзывался с боязливым уважением: «О, это валюта!..» Словом, старикашка был еще тот и цену жизни знал лучше многих.
      Проходя мимо дивана, Вадим прищелкнул по многорублевой стопке.
      – Не надоело?
      – Что надоело?
      – Как что? Бумагу коллекционировать.
      – Какая же это бумага? Это денежки, Вадик! Добротные денежки!.. – стряхивая хлебные крошки с усов и бороды, Паучок укоризненно покачал головой. – Денежки, Вадик, они – завсегда денежки. Хоть, значит, при любом строе. Кто знает, как оно дальше обернется, а с ними хоть какая-то надежа.
      – Да уж, оптимист! – Вадим осторожно отогнул штору, бегло осмотрел улицу. Заглянув на кухню, одним движением сгреб со стола кубики сахара. Разумеется, в собственный карман.
      – Вадик, ты чего?
      – Да так… Больно кучеряво живешь!
      – Так ведь у меня эта… Как его? Грыжа. Еще со старой работы. Мне питание нужно. Полноценное.
      – У тебя грыжа, а у меня дети. Много детей. И им, представь себе, тоже необходимо питание. – Вадим ухмыльнулся. – Странно, да?
      – Что ж тут странного… – Паучок пожал плечиками. – Дети – они тоже человеки.
      – То-то и оно… Ого! А это что еще за номер? Раньше ты вроде не вооружался, – Вадим заметил в маленькой комнате прислоненную к стене двустволку.
      – Так то когда было! Раньше я вообще не запирался. Потому как беден был и что с меня было взять? А нонча люди чести не ведают. Сперва палят, потом спрашивают. Только и признают – что силу.
      – Умнеешь, Паучок!
      – Теперь все умнеют. Иначе нельзя. Потому что люди, как звери, а звери, как люди. Собак вон диких сколько расплодилось. И ловят их, и отстреливают, а все бестолку. Хуже волков стали. Или воронье то же… Иду давеча по улице, и вдруг – рык, гавканье! Я за палку, озираюсь. Никого. Шаг шагнул, и снова рык – да не откуда-нибудь, а сверху. Гляжу, а там ворона! Представляешь? Вот ведь как приноровилась, подлость летучая!
      Откуда-то из подмышки Паучок вынул миниатюрный счетчик Гейгера, продемонстрировал Вадиму, словно больной, показывающий градусник.
      – А тут что – тут жить можно. Хороший район, спокойный.
      – Ага. Если не считать того, что еще месяц назад все здешние подвалы были полны плесени.
      Паучок довольно закивал головенкой.
      – Вот и разбежался народец с перепугу. В центре вас, как огурцов в бочке, а здесь никогошеньки. А грибок тутошний, между прочим, того. Поцвел, поцвел, да и заглох.
      – Это потому, что выжгли его тогда. Потому и заглох… – Вадим подцепил купюру, покрутил перед глазами. – Да… Гляжу я на тебя, Паучок, и удивляюсь. Кругом голод, люди от пуль, эпидемий мрут, а к тебе ни одна холера не пристает. Сахарком вон балуешься, усы отрастил.
      – Чего ж усы… Усы – они сами по себе. – Паучок удивленно потрогал у себя под носом. – А убивать меня – рука не поднимется. Или патрон пожалеют. От заразы ить тоже надо бегать. Дымом окуриваться. А сахар – так это как повезет. Я, к примеру, за тараканами наблюдаю. Они хоть и звереныши, но хитрые! И тут главное – не спугнуть. Они лучше любой собаки чуют, где радиация, а где жратва. Так что, куда они, туда и я.
      – Слушай, Паучок! А может, тебе лекции читать? Перед публикой? О голоде, о тараканах.
      – А что? И смог бы. Очень даже просто. Особенно если не за так. Я и про бомбежку могу советов надавать. Хоть даже тебе.
      – Ну да?
      – А как же! Ты вот раздеваешься, когда спишь, а я нет. И окно – вот оно – завсегда рядом. Попадет бомба, и посыплятся кирпичики. А я раз – и в окно. И все мое при мне. Вот и соображай головушкой молодой.
      Вадим хрустнул костяшками пальцев. Самовлюбленность старика порой откровенно раздражала.
      – Любишь ты жить, Паучок. Ой, как любишь! И смерти, верно, боишься?
      – Кто ж ее не боится? – хозяин суетливо зачесался, погружая руки в ветхое, понадетое в несколько слоев тряпье. – Может, оно и не страшно – помирать, да уж больно охота досмотреть. Чем, значит, все кончится.
      Паучок поджался, встретив тяжелый взгляд Вадима.
      – Я, Вадик, это… Мне бы в туалет, ага? – он метнулся в прихожую, торопливо щелкнул задвижкой.
      Вадим снова приблизился к окну, попробовал наощупь шторы. Пыль. Жирная, многолетняя пыль. Грязь была там, где обитал Паучок, и там, где был Паучок, обитала грязь. Уравнение с двумя неизвестными. Хотя… Почему же неизвестными? Очень даже известными, потому как и сам Паучок представлял собой разновидность человеческой грязи. «Больно уж охота досмотреть…» Разумеется. Это ведь лучше любого кино, – раздвинул шторы и гляди, наслаждайся! И проблем никаких с жилплощадью. Когда две трети населения вымерло, жилищный вопрос решается сам собой. Так было, наверное, и в блокадном Ленинграде. Холодно, голодно, пусто.
      Вадим обернулся к двери туалета.
      – Эй! Ты там веревку проглотил? Или романом зачитался?
      – Ага, «Войну и Мир» Льва Филимоныча…
      – Почему – Филимоныча?
      – Потому что потому, – голосок Паучка дрожал. – Ты, Вадик, не петляй. Мне про жизнь и смерть не надо рассказывать. Хочешь что спросить, – спрашивай.
      – Ладушки! – Вадим колотнул кулаком о ладонь. В самом деле, чего взъелся на Паучка? Напугал бедолагу, дрожит, небось, там за дверью.
      – Что ж, тогда слушай… Встреча у меня сегодня. Важная. И собеседник важный. Лили зовут. Вот и хотел про него поспрошать. Не слышал ли часом чего нового?
      – Да вроде нет.
      – А чего трясешься тогда, как заячий хвост?
      – А того!.. – старичок за дверью мялся, подбирая слова. – Мне, Вадик, тоже не все можно. Так что это… Про чего попроще – я завсегда скажу. Потому как с вами. Но про эти дела не знаю и знать ничего не хочу.
      – Это твое последнее слово?
      – Последней и не бывает!
      – Что ж, как хочешь… – Вадим поморщился. Знал про Лили Паучок. Еще как знал! Потому и наложил в штаны. Выходит, всех напугал двухголовый.
      Вновь приблизившись к дивану, Вадим разгреб стопку купюр, выбрал парочку почище. Зачем-то ведь он сюда зашел, – так хоть это с собой унесет. Ну, а идеальных осведомителей не бывает. Нет их, Вадим Алексеевич. Природой не предусмотрено.
      Вздохнув, Вадим вышел на лестницу, дверь за собой аккуратно прикрыл.

* * *

      В подвал их провел мышиного вида субъект, который тут же и растворился среди толкущихся у стойки. С одного взгляда Вадиму стало ясно, что среди обычных посетителей здесь собралось достаточно людей из «леса». Кроме того, треть зала занимали обряженные в черную лоснящуюся кожу «бульдоги». Угрюмые, лохматые парни, с тусклыми глазами, беспрерывно смолящие дурного качества травку. Этим и табак не нужен, – травка клепалась из самого доступного – практически из мусора, в который добавлялась либо конопля, либо сенилка. В общем кабак был как кабак, и народ здесь сидел самый разномастный: тертые, фраера, сугубо местные и гости издалека. Как обычно беседовали громко, чуть ли не крича. Откуда-то из угла шумела простенькая музыка. В отличие от города, успевшего перейти на свечи, лучины и керосиновые лампы, здесь горело вполне устойчивое электричество. В мутном свете люди напоминали больных желтухой, зато полки бара, ломящиеся от целлофановых упаковок, цветастых бутылок и банок, выглядели просто роскошно.
      Они заняли пустующий столик, и Вадим, вынув из кармана блокнотный лист, в несколько взмахов смел со стола грязь. Он был доволен, что для встречи с Лили выбрал в компаньоны именно Клочковского. Советник муниципалитета был старше его лет на десять-двенадцать, однако на их отношениях разница в возрасте ничуть не сказывалась. С советником Вадим чувствовал себя легко и раскованно. Было в Клочковском нечто глубоко симпатичное, располагающее к себе с самых первых минут. Беседуя с ним, Вадим не ощущал затаенных рифов, готового к выпаду штыка-ножа. Такое качество само по себе было редкостью, а уж Вадим умел ценить подобные вещи. Правило: «держи ухо востро и не спеши раскрываться» упразднялось в общении с Клочковским. Советник не имел обыкновения цеплять «на крюк» и бить кулаком в брешь. Когда-то он преподавал в университете историю. В нем и теперь проглядывал педагог. Дела, которые Пульхен предпочитал вершить с помощью маузера, бывший учитель стремился разрешать без нервов и крови. В предстоящей же встрече это было, пожалуй, самым важным.
      Поднявшись, Вадим приблизился к стойке и быстро сговорился с обрюзгшим хозяином насчет заказа. За бутылку легкого вина с небогатой закуской ему пришлось отдать массивный серебряный браслет. Шутки ради он попробовал сначала выложить позаимствованные у Паучка купюры, но бармен невозмутимо отгреб их в сторону.
      – Мне мусор без надобности.
      – Что ж, тогда это, – браслет лег перед выжигой-барменом, и тот цапнул его, как кот зазевавшуюся мышь.
      – Другое дело!
      – Еще бы, – Вадим проводил браслет сочувствующим взглядом. Подобными вещичками он обзаводился время от времени в музее Ганисяна. Кое-что изымали у городских мародеров хлопцы Пульхена. Не раз уже ему приходилось спорить по этому поводу и с Клочковским, и с заведующим единственной клиникой города – Борей Воздвиженовым. Они пеклись о морали, Вадима интересовал конкретный результат. Как бы то ни было, никто из оппонентов его не переубедил. Вадим искренне верил, что в трудное время подобное добро не должно лежать без дела. В музеях ли, в частных руках все это творчество былого так и так сохранится. А даже если и нет, что с того? Его смешила сама мысль о «лишенных прекрасного наследия» потомках. В отпущенные тысячелетия мир наковал столько каменно-металлических безделушек, полотен, скульптур и мелодий, что никакому гению будет не под силу переварить подобное обилие. Хватит и малой доли, чтобы взрастить новый слой культурологов и ваятелей. Возможно, в чем-то им даже будет проще – меньше риска повториться. Впрочем, вслух свои мысли Вадим не высказывал. Его бы не поняли и не поддержали. Даже душка-старик Ганисян, по собственному почину решившийся на превращение художественного музея (кстати, лучшего в городе!) в подобие детского интерната, посматривал на его экспроприаторскую деятельность косо. А потому с апологетами искусства Вадим предпочитал не спорить, послушно кивая головой, уныло поддакивая, однако в минуты нужды под шумок и сокрушенные вздохи все-таки свершая свое черное дело. «Что значит – явиться на встречу с Лили, не организовав даже простенького заказа? Власть мы или не власть?!..» Примерно так рассуждал он, но рассуждал опять-таки про себя.
      Возвращаясь к столу с подносом, Вадим окунулся на минуту в людской водоворот. Справа и слева судачили о разном и в то же время об одном и том же. Чаще всего упоминалось утреннее падение чужого самолета.
      – …Хорошо еще, что пустышка. А то шарахнуло бы по-настоящему.
      – Откуда его только принесло? Значит, живут еще где-то?…
      – А в тех домах, что развалило, вроде и не было никого. Повезло людям!..
      – Это каким людям? Тем, кого, значит, не было?… Ну, ты выдал!
      – Да и не скажешь теперь точно – были или не были. Кто там копаться-то будет? Гора в три этажа.
      – Какая гора? Я же говорю: пустышка летел. Пара зданий – разве гора? Вот когда на Химмаше тряхнуло, это да – намолотило так намолотило. Или на Сортировочной станции, к примеру. Надо было тебе посмотреть, как рвется транспорт с боеприпасами. Я-то видел. Сидел километрах в десяти и видел. Все, как на ладони…
      Уберегая поднос от толчков, Вадим добрался наконец до столика.
      – Что-то не спешат наши гости, – пробормотал он.
      – Возможно, хотят убедиться, что мы здесь одни?
      Вадим откинулся на спинку стула, с усмешкой оглядел зал.
      – Действительно, если половина сидящих – из леса, почему бы второй половине не оказаться нашими людьми?
      – Кит осторожен, только и всего.
      Вадим пододвинул к Клочковскому распечатанную банку с консервами.
      – Ладно… Как бы то ни было, деликатесами пренебрегать не стоит. Тем более, что за пределами этого заведения давно рубают стеарин с солидолом. Так что поцарствуем.
      Клочковский промолчал.
      Сидящий поблизости мужичок – во всем драном, пропахший мочей и свалкой, неспешно наливал собеседнику из бутыли. Ковыряя вилкой в своей порции, Вадим прищурился. Еще одно подобие живого Паучка. Только более запущенное. И конечно же рассказывает про самолет, упавший чуть ли не в ста шагах от рассказчика. То есть, само собой, ни в какое везение Паучок номер два не верил, но отметить счастливое событие вознамерился твердо. Его собеседник, худой, с выцветшим лицом мужчина, слушал равнодушно и больше следил за алюминиевой кружкой, из которой они поочередно отхлебывали по глотку.
      – Меня беспокоит Поль, – Клочковский с театральным изяществом извлек из кармана платок, промокнул губы. Восхищенным взором Вадим проводил платок до кармана. Вот она порода! Дворянская кровь и так далее! Он-то о платках уже и думать забыл…
      – Ты ведь в курсе, что он наговорил преподобному отцу?
      Вадим кивнул.
      – Слышал…
      – Вот-вот. В самых непарламентских выражениях пообещал разнести из гранотомета ближайшую к его району церковь.
      – Черт его знает, чего он так распалился. А в общем я поговорю с ним. – Вадим вздохнул. – Ох, уж мне этот ненавистник смирения! Понимаешь, есть у него пунктик – насчет гордости и гордыни. Вот и воюет с религией, как может.
      – Пунктик не пунктик, но надо с ним серьезно потолковать, – Клочковский нахмурился. – Поль все более становится неуправляемым, и мне это очень не нравится. Пока он, конечно, не опасен, но видишь ли… Наблюдается тенденция, а значит, можно предположить, что с ним станет через месяц или два. Еще и с Пульхеном они на ножах. Не дай Бог, передерутся.
      – Это верно. Где бродит Поль, там никогда не появится Пульхен, и наоборот. Кошка с собакой, черт бы их побрал! Хотя одно ведь дело делают!
      Вадим вытер руки, взглянув на опустевшие жестянки, сожалеюще причмокнул губами. Консервы они прикончили в пару минут. И даже к вину не успели притронуться.
      – Пожалуй, самого Поля я еще сумею придержать, – задумчиво произнес он, – но среди его архаровцев полно горячих головушек. Как быть с ними? Он же набирает к себе и правых, и левых. Иной раз попадаются и натуральные психи. Многие, ясное дело, обижены на Пульхена.
      – Поль не только Пульхена, он и «бульдогов» задирает.
      – Понял, Сергунь, понял. Бузы нам не надо, так что могу обещать: разговор состоится. Хотя, надо сказать, о вашем хваленом муниципалитете этот буян-медведь отзывается вполне справедливо.
      – Ну, о нашем муниципалитете ты сам все прекрасно знаешь. Не все так просто. – Клочковский обиженно пожевал губами. – А я мало что там решаю. То есть практически ничего. А насчет бузы ты прав. «Бульдоги» расстреливают трубадуров, Поль – «бульдогов», а Пульхен под горячую руку крушит всех подряд. Чем все кончится – неизвестно. Потому, думаю, ты и затеял эти переговоры.
      Вадим улыбнулся.
      – Точно!.. Ты извини, Сереж, но я, как и Поль, не слишком доверяю нынешней власти. Какая она там у нас по счету? Десятая? Или двадцатая?… Словом, властям я не верил и не верю. Скорее – отдельным людям. Тебе, например, Ганисяну, Боре Воздвиженову…
      – Киту, – продолжил за него Клочковский. – Или я ошибаюсь?
      – Кха!.. Курить охота. – Вадим машинально ощупал карман куртки. Черт знает, сколько времени он не держал в зубах папиросы или хотя бы дешевенькой самокрутки. То есть, табачок, конечно, достать можно, но стоить это будет тех же браслетов и тех же колечек.
      – Так ты в самом деле поверил Киту?
      – Поверил, не поверил – не в этом дело, – Вадим говорил неохотно. – Не знаю, Сереж. Не знаю!.. Знаю только, что Кит – это сила. И при этом он не блатарь, не примитив, объединивший сброд. Чего-то он тоже хочет, понимаешь? А много ли в наше время людей, которые еще чего-то хотят? Само собой, я не о жратве с выпивкой, я о глобальном.
      – Что ж, о глобальном – так о глобальном. Разгром Дикой Дивизии действительно заставляет задуматься.
      – То-то и оно! – Вадим оживился. – Вспомни, если бы не Кит, может, и не сидели бы мы здесь сейчас. Силы-то были неравные. И никто Кита за хвост тогда не тянул. Сам взялся помогать. И потерял, между прочим, уйму людей.
      – Ну, людей ему, положим, не очень-то было жаль, – Клочковский посопел носом. – Но в целом я согласен. Кит – лошадка нестандартная…
      – О каких это лошадках вы тут говорите? – женский хрипловатый голос, перебил советника, заставив их вздрогнуть.
      Обернувшись, Вадим разглядел Катрин. То есть в первый момент он ее даже не узнал. Время безжалостно обошлось с девушкой. Высокая, исхудавшая, с повылазившими от недоедания волосами и идиотским макияжем, она мало чем напоминала ту прежнюю рыжеволосую красавицу, что магнитом разворачивала головы мужчин при одном своем появлении. А ведь не виделись всего месяцев пять или шесть. Пять месяцев, полтораста дней, каждый из которых мог стать последним для каждого из них.
      Впервые же они столкнулись в те далекие дни, когда Вадим сам влачил полуживотное существование. Была и в его жизни такая пора. Попробуй не оступиться, когда все кругом идет прахом. Умер отец, и он всерьез запил. Притоны, кабаки и подвалы стали для него подобием приюта. Именно тогда Катрин и вплыла в его судьбу – вплыла подобием вертлявой и ухоженной яхточки. Тогда о ней и впрямь можно было так сказать. И какое-то время, возможно, всего-то несколько недель – было их общим временем. Чем-то она помогла ему, что-то сумел приоткрыть для нее он. Влюбленность кончилась ничем, однако Вадим спасся. Катрин сумела-таки вытянуть его из смрадного болота, наставить на путь истинный, хотя сама предпочитала окольные тропы. А чуть позже уже сам Вадим пытался вытянуть ее из той же трясины. Увы, усилия оказались тщетны, ничего путного у него не вышло. Светлые идеи рыжеволосую Катрин не интересовали, грела исключительно любовь – сиюминутная, обманчивая, но создающая видимость жизни. Так или иначе, но у Вадима даже сложилось впечатление, что эта жизнь девушку вполне устраивает, и никакой другой – с той же полуголодной пайкой и той же бедностью она принимать попросту не хочет. Грустно, но они остались каждый при своем…
      – Может быть, мальчики ожидают девочек? – Катрин, не спрашивая разрешения, присела за стол. – Одна дама уже есть.
      – Мы заметили, – Вадим тряхнул чубом. – И, кстати, заметили, что дама едва держится на ногах.
      – Еще чего! Очень даже держится, – Катрин фыркнула. – Просто даме нужно было присесть, вот она и выбрала мужчин посолиднее. Иначе, боюсь, меня отсюда скоро высвистнут. Вон тот тип у входа уже дважды предупреждал, так что ты, Вадик, будь добр, улыбнись мне. Пусть эта кругломордая обезьяна видит, что бедная девушка не одна.
      – Это пожалуйста. Улыбками всегда богат. – Вадим и впрямь улыбнулся. – А что? Дама по-прежнему гуляет сама по себе и не желает ни на кого работать?
      – Конечно! – Катрин причмокнула губами. – Какой ты понятливый! Сутенеров не любила и не люблю. Одна беда – их в нашем городе, как крыс и мокриц.
      – Изведем, Катюш. Обязательно изведем.
      – Эх, Вадик-Вадик. Крысы и мокрицы вечны. Ничего у вас не выйдет.
      – Выйдет, Катюш, непременно выйдет. – Покосившись в сторону громилы, засевшего в кресле у дверей, Вадим вздохнул. Катрин была пьяна, но как обычно резала правду-матку. Дурой или простушкой ее назвать было нельзя, а в неистребимость сутенеров она верила тверже, чем в загробную жизнь. И вообще, судя по всему, настроение у нее было говорливое. На лице Катрин было написано живейшее желание обсудить свою разнесчастную жизнь, всех своих бывших воздыхателей, недругов и завистников. Вадим по опыту знал, что затянуться подобная беседа могла очень и очень надолго, однако и прогнать Катрин не мог. Прошлое обязывало.
      Тоскливо оглядев зал, Вадим откупорил бутылку, щедрым движением придвинул ее даме. Так или иначе Лили еще не появился. Время следовало как-то коротать. Заметив недоуменный взгляд Клочковского, он вяло улыбнулся.
      – Это Катрин… Не Денев, но тоже ничего. Моя старая знакомая.
      – Ну, не такая уж и старая, – женщина кинула жеманный взор на Клочковского, кокетливо улыбнулась щербатым ртом.

* * *

      В кабачке по-прежнему играла музыка, гомонили люди. Вадим не собирался деликатничать. Позволив Катрин немного выговориться, он резко сменил тему беседы и опять же мимоходом отметил промелькнувшее на лице Клочковского осуждение. Тактичный спутник готов был внимать Катрин с вечера и до рассвета, как того требовали правила приличия. Однако Вадима исповедь Катрин не слишком интересовала. Сейчас его более занимала предстоящая встреча, а потому он без колебания перевел разговор в нужное русло.
      – Рассказала бы ты нам о другом, Катюш. Например о Ките с Лили. Что там толкуют о них в народе?
      Катрин сразу его поняла. Хмельная поволока исчезла из ее глаз. Поджав губы, она пытливо посмотрела на собеседников.
      – Ты собираешь худую информацию, душечка. И не там, где ее следовало бы собирать.
      Вадим опустил ладонь поверх худенькой руки девушки, осторожно погладил.
      – И опять ты, Катюш, ошибаешься. Я не держу тебя за информатора и никогда не держал. Ты сама видишь: тебе ничего не предлагают взамен. Просто сейчас это может оказаться для нас важным. Я очень хочу понять, как людям Кита удается проникать в город, минуя наши кордоны?
      Клочковский осторожно кивнул. Подобная проблема его тоже занимала.
      – Разве мы не друзья, Катрин?
      Вадим с удовлетворением отметил промелькнувшую в глазах девушки нерешительность. Он кивнул на Клочковского.
      – Ему можно доверять. Даже, пожалуй, больше, чем мне.
      – Вот как? – она усмехнулась. Помолчав, спросила: – Но вы же не собираетесь делать глупости?
      – Глупость глупости – рознь, Катюш. Кроме того, главные глупости всегда творят наверху. – Вадим передернул плечом. – А это простой человеческий интерес. Могу добавить, что никто не собирается воевать с Китом, скорее наоборот.
      – Ого! Что-то новенькое!
      – В том-то и дело. Но сама согласись, даже о союзнике тоже не мешает знать побольше.
      – А ты слышал, что они вытворяют с доносчиками?
      – Ты же не доносчица.
      Голос Вадима был полон елея, и, непонятно улыбнувшись, Катрин наморщила лобик, на мгновение превратившись в старушку. Что-то про себя решив, с напускной бравадой кивнула головой.
      – Ладно, была не была! Раскрывайте пошире уши, блюстители!
      – Уже раскрыли.
      – Так вот, дорогие мои пинкертоны, все обстоит очень просто. В Воскресенске каждая собака знает ваш броневик. Со всеми кляксами и загогулинами на броне. А теперь скажи, часто ли тебе или твоему Пачуген приходится объясняться с патрулем?
      – Здрасьте, еще чего не хватало!.. – Споткнувшись на полуслове, Вадим озадаченно уставился на Катрин. – Погоди! Ты хочешь сказать…
      Катрин замотала головой.
      – Я пока ничего еще не сказала.
      В разговор вмешался Клочковский.
      – У них что, есть дубль? – тихо спросил он.
      – Наконец-то, сообразили, козлики! – Катрин с лихостью мотнула кудрями. Голос однако у нее оставался напряженным. – Только ты, Вадик, мне обещал…
      – Конечно, Катрин. Само собой! Но… Ты сама видела это чудо?
      – И не один раз.
      – Прелестно!
      Новость оказалась и впрямь занимательной. Насупленный, Вадим смотрел прямо перед собой.
      – Действительно все проще простого. – Сумрачно констатировал он. – Если они перерисовали Санькину мазню, их, конечно, никто не останавливает.
      – Мне все-таки хочется быть спокойной, Вадим. – встревоженно произнесла Катрин.
      Он снова погладил кисть девушки.
      – Это только информация к размышлению, – сказал он. – Не более того, успокойся.
      – К нам подходят, Вадим!..
      Они одновременно повернули головы.
      – Прошу простить, господа! – над ними высился обрюзгший громила – хозяин бара. На этот раз глаза его светились радушием, в руках он держал несколько бутылей и знакомый Вадиму браслет.
      – Это велено вернуть, вино же в качестве презента.
      – Презента от?…
      Громила изобразил почтительную умиленность, заговорил чуть тише.
      – От человека, который ожидает вас в отдельном кабинете. Как только попрощаетесь с дамой, пройдите сразу к нему. Но только один. Я вас провожу.
      Громила вежливо отошел к стойке, застыл в ожидании. Вадим поглядел на Катрин, придвинул к ней бутыли с вином.
      – Только прошу тебя, не напивайся. Лучше обменяй на что-нибудь путное.
      – Не обещаю.
      – Напрасно… – Вадим неторопливо поднялся. Взглянув на Катрин, вполголоса пробормотал: – На всякий случай советую исчезнуть. Мало ли что. Ну, а ты, Сереж, посиди здесь.
      – Но мы хотели говорить с ним вдвоем!
      – Увы, я здесь условий не диктую. Один, значит, один.
      Клочковский и Катрин напряженно кивнули.

* * *

      За стоечной ширмой оказалась обитая листовым железом дверь. Отворив ее, они прошли плохо освещенным коридором и свернули направо. Через несколько шагов остановились. Громила-бармен стукнул по едва угадываемой в полумраке двери, и, чуть погодя, послышался чей-то голос:
      – Кто?
      – Василиски.
      Ответ, видимо, удовлетворил спрашивавшего, потому что уже через мгновение скрипуче заскрежетали запоры.
      – Конспираторы! – Вадим фыркнул, и на плечо его тут же опустилась чья-то тяжелая рука. Бармен стоял чуть впереди, а это был некто, пропустивший их мимо себя и теперь оказавшийся за спиной.
      – Стой и не перхай, коготок!
      Вадим молча стряхнул с плеча чужую пятерню.
      – Очень уж ты потный, браток…
      Дверь распахнулась, в глаза ударил яркий свет. Шагнув в комнату, Вадим сразу разглядел Лили.
      Бандита невозможно было с кем-либо спутать. Лили был не просто пигопагом, а пигопагом весьма удачным. Уродство не только не тяготило его, – напротив превращало в жутковатую прижизненную легенду. Он был дьявольски силен этот полумонстр-получеловек, кроме того, людская молва рассказывала настоящие чудеса о его двух головах способных соображать вдвое быстрее обычного человека. И все же главная сила Лили таилась в ином. Само присутствие пигопага вторгало людей в полуобморочный транс. Он оказывал на присутствующих гипнотическое действие, подавляя одним своим видом. А стоило ему заговорить, как на собеседника нисходила кроличья дрожь. Головы пигопага могли вещать врозь, но с таким же успехом могли говорить вполне синхронно, создавая зловещее подобие стереофонии. И потому от Лили не скрывали ничего. Должность палача и начальника контрразведки Кита он занимал по праву. Оба лица его сейчас улыбались, четыре глаза внимательно следили за Вадимом. Лили один занимал небольшой диванчик, и было непривычно смотреть в эти одинаковые лица, наблюдать небрежно скрещенные на массивной груди руки. Неудивительно, что многие говорили о Лили, как об огромном человекоподобном драконе, двухголовом, с глазами, заполненными измельченным песком, выдыхающего вместо пламени клубы сигарного дыма. Он в самом деле нагонял жуть и вполне годился для той роли, что отвел ему Кит.
      Чувствуя за спиной дыхание людей, Вадим шагнул вперед, отважно уселся в кресло напротив Лили.
      – Долго же вы нас заставили ждать, – произнес он.
      Выпустив струю сизого дыма, Лили по-кошачьи зажмурился. Заговорила одна из его голов:
      – Все правильно, дружок. Мы отнюдь не летели сюда сломя голову. Все переговоры – целиком и полностью ваша инициатива.
      – Согласен. Но думаю, Киту тоже небезынтересно, что мы собираемся ему предложить.
      Грудь Лили исторгла стерефоническую усмешку.
      – Забавно слышать! Что вообще город может предложить Киту? Тем более, что все необходимое он в состоянии взять сам.
      Охрана за спиной Вадима подобострастно хихикнула.
      – Не сомневаюсь. Однако тебя он все-таки сюда послал.
      – Лучше говорить мне «вы», сынок.
      – Как скажешь, Лили.
      В помещении повисло тягостное молчание, и даже охрана позади Вадима затаила дыхание. Он серьезно рисковал, выбирая такой тон, но если Кит – тот, за кого себя выдавал, подобное поведение было оправданным. Хочет того или не хочет Лили, но правила дипломатии существовали и для него. По крайней мере сейчас, пока у Кита имелся ответный интерес.
      – Босс, может, его вышвырнуть отсюда?
      Холодный ствол коснулся затылка Вадима, но пигопаг раздраженно махнул рукой – да не одной, а сразу двумя.
      – Убери!
      Невидимый человек опустил оружие. Одна из голов продолжала безмятежно курить, вторая сверлила Вадима неприязненным взором.
      – Итак, чего ты хочешь?
      – Я?… То есть, если честно, то курить.
      – Курить… – задумчиво повторила одна из голов Лили. Отыскав глазами кого-то из охраны, нетерпеливо кивнула. Через несколько секунд перед Вадимом возникла коробка с сигарами.

      – Вот это угощеньице! Мерси. – Он преспокойно сунул в карман сразу несколько штук. Надо полагать, Горка и Кит не обеднеют. – Вернусь домой, всласть накурюсь.
      – Для этого надо еще вернуться, – теперь уже обе головы Лили в нетерпении смотрели на гостя.
      – Так чего ты хочешь от нас, мент?
      – Я не мент, Лили, и ты знаешь. Я всего-навсего дружинник, основатель городского ополчения, если угодно.
      – Для меня ты все тот же мент.
      – Ну, мент – так мент. Что нам спорить. А хочу я того же, чего хочет Кит. Мы могли бы помочь друг другу, и пусть он это знает.
      – Не слишком ясно, – процедила одна из голов. Вторая тут же добавила: – Не виляй, дружок! Изъясняйся проще!
      – Видишь ли, Лили, ты для меня экзотика, в какой-то степени я даже польщен, что встретился с тобой, но… Дело требует того, чтобы я встретился с самим Китом. Одна власть, думаю, поймет другую.
      – Во дает, фраерок! – вырвалось у кого-то из охранников, но пигопаг взмахом руки заставил их умолкнуть. Невооруженным глазом было видно, что он начинает заводиться.
      – Я действительно кое-что о тебе знаю, – медленно начал он. – Больше даже, чем ты себе представляешь. И про дружину, и про боевиков Пульхена. Тем не менее, ваша власть – всего-навсего мыльный пузырь. В сущности весь город в наших руках. Вы тешитесь тем, чего давно уже нет. Так что не стоит заблуждаться на этот счет. Настоящая власть у нас.
      – Вероятно, по этой самой причине мы и беседуем так глубоко под землей. Понимаю. – Вадим преспокойно кивнул. – Продолжай, Лили, я тебе внимательно слушаю.
      Пигопаг побагровел от ярости. Недокуренная сигара смялась в его кулаке, коричневой перхотью просыпалась на пол.
      – Кит не будет с тобой разговаривать!
      – А ты его все-таки спроси. Вдруг? И объясни между прочим, что, во-первых, человек я серьезный, а во-вторых, имею целью – возрождение Воскресенска. Кто знает, возможно, у него возникнет желание мне помочь? С его-то силами!
      – Дешево работаешь, фраерок! Всех ваших дружин не хватит на то, чтобы даже приблизиться к Горке!
      – О, Господи! Да не нужна нам ваша Горка. Все, что интересует меня и моих друзей, это наши собственные проблемы. Не более и не менее. – Вадим выдержал паузу. – Ну, и еще, может быть, самую малость Бункер. В каком-то смысле это ведь собственность города. Кстати, об этом тоже можешь намекнуть Киту.
      – Бункер?
      – Точно, он самый. Думаю, там под землей много чего можно обнаружить интересного. – Вадим поднялся. – Вот, собственно, и все. Надеюсь, скоро увидимся.
      – Сядь! – рявкнул пигопаг. Монстр тяжело дышал. Оба его лица напоминали малиновые прожекторы. Два разгневанных братца близнеца думали в эту секунду об одном и том же.