- Я требую, чтобы блюдо из детей было приготовлено так, как это любит моя старшая сестра.
      - Как же она любит? - подобострастно вопрошал исполинский рак.
      - А вот как: чтобы было побольше приправы, но чтобы дети были живы.
      - Значит...
      - Вы к ним вообще не должны прикасаться - ясно?
      - Ясно. Ясно. Ясно. - закивали повара.
      А дальше началась сутолока, канитель - повара очень долго возились, так как боялись приготовить приправы не так как надо, боялись рассердить могучую Брохауру, а еще больше - ее грозную сестру, которая так пугала их блеском своих золотистых волос. Они тащили и тащили какие-то банки, бочонки, выкладывали из них коренья, фрукты, овощи, поливали все это ароматными, или напротив - смрадными подливками, посыпали еще каким-то порошком; во многих-многих котлах что-то варилось, булькало; исходило самыми разнообразными дымами; воздух был такой жаркий, что тяжело было дышать. Да долго это продолжалось, и все больше усиливалось волнение девушки и Михаила - Унти же, которого поставили на стол, рядом с другими детьми, вскоре зарыдал так же, как и все они. Наконец, девушка спросила:
      - Долго ли вы еще собираетесь возиться?
      - О, чтобы приготовить все как любит ваша старшая сестра, может понадобиться еще около часа.
      - А скоро ли она вернется?
      - С минуту на минуту.
      - Так что же вы медлите! К черту эти подливки - главное сделать ее сюрприз моим неожиданным появлением. Давайте - ведите нас.
      Однако, идти никуда не пришлось. В центре этой залы была большая черная платформа на цепях. На нее и поставили многометровое, наполненное тушами всяких животных да бессчетными пряностями блюдо - в центре же стояли, но уже не рыдали, ибо уже совсем истомились, двадцать шесть ребятишек. По краям этого блюда торжественно встали несколько метровых, одетых во все белое тараканов, и как только девушка и Михаил присоединились у ним, платформа начала подъем.
      Долгим-долгим был этот подъем. Толчками отползали вниз однообразные, темные стены, скрежетали цепи; кальмары стояли без всякого движения, и в их черных, завешенных блестящей оболочках глазах тоже не было никакого движения - можно было подумать, что и они часть блюда, и, если бы девушка предостерегающе не взяла его за руку, то Михаил непременно сказал бы что-нибудь необдуманное, что могло бы их выдать.
      Велико было волнение - боязнь, что они не успеют до возвращения ведьмы; но, все-таки, они успели. Они оказались в таком месте из которого хотелось бежать - бежать с криком, а потом долго-долго пытаться забыть эту жуть. Там были призрачно-темные стены, которые вдруг, сами собою, сильно вздрагивали, передергивались; бежали по ним трепещущие, дрожащие призраки, разрывались в клочья, вновь собирались; все это беспрерывно стенало, выло, сотрясалось отовсюду чудилось движенье, будто неслись некие ужасные, адские чудища; в каждое мгновенье приходилось отдергиваться - потому что краем глаза всегда видел этих, изготовленных к прыжку тварей. Это помещение постоянно меняло свои очертания: то там не было окон, то вдруг появилось - громадное, во всю стену, стал виден мрачный город, переплетенье улиц - сколько же, сколько же было этих улиц больших и малых! Удивительным казалось, что они вообще смогли добраться от окраин и до этого места. Вот оглушительно, резко взвыл ветер мириады снежинок, что неслись там сложились вдруг в исполинскую, мрачную тень; и Михаил не смог сдержать мучительного стона - он был уверен, что это Брохаура вернулась; однако - это была не ведьма; тень исчезла столь же стремительно, как и появилась.
      Тем временем кальмары подхватили поднос, и снесли его с платформы на некое возвышение, напоминающее черные алтарь, затем - они поклонились девушке, и поспешили удалиться - платформа понесла их вниз. Еще долгое время скрежетали цепи, но ни девушка, ни Михаил совсем их не слышали, так как заняты были поиски. Михаил высматривал метлу, и так был погружен в это занятие, что не спрашивал, что ищет девушка. Он весь взмок от постоянного напряжения - раз стена перед ним выгнулась, и оттуда появилась некая скрежещущая сотнями глоток тварь - это создание было настолько жутким, настолько чуждым человеческому сознанию, что Михаил даже и не верил, что видит ее на самом деле (при этом ужас испытывал) - она надвинулась, и действительно растаяла без всякого следа, так что он так и не узнал: было ли это на самом деле, или же только привиделось.
      Но вот подал голос Унти, который первым из детей спрыгнул к подноса, и стоял теперь против окна, которое пульсировало; то разрасталось, то уменьшалось, издавало мучительный, пронзительный треск - мальчик закричал от ужаса, с этим же криком подбежал к девушке, схватил ее за руку, и, рыдая, уткнулся ей в ладонь - он настолько измучен был всеми этими ужасами, что некоторое время попросту ничего не мог вымолвить. Наконец сама девушка, а за ней и Михаил, подошли к окну. Далеко-далеко, у самого горизонта, медленно поднималось, ревело черными вихрями зловещее облако - вот прорвался оттуда яростный лай, и они сразу все поняли - чудовищный пес Брунир набрал достаточно сил, чтобы продолжить преследование. И Михаил знал, что пес чувствует, где он, Михаил, находится, что очень-очень скоро он будет здесь.
      - Метла! - выкрикнул Михаил. - Мне нужно найти метлу ведьмы...
      - Что, метлу? - переспросила девушка. - Так вон же она стоит.
      И махнула рукой на темный контур, который выступал из стены, рядом с окном.
      - Конечно же! Как же я сразу не увидел! - радостно воскликнул Михаил.
      Ведь и да этого, во время этих лихорадочных поисков, он не раз пробегал по ней взглядом - просто не мог осознать, что это темное, расплывчатое, являющееся частью тех ужасов, которые наполняли эту комнату, и есть та самая метла. Но вот он бросился к ней, схватил - она оказалась совсем невесомая он сжимал в руках ее черный подрагивающий ствол, чувствовался некий пульс, который пробивался из глубин этого ствола, исходил холод, от которого рука Михаила коченела - на это он совсем не обращал внимания - главное, он чувствовал, что в метле великая сила, что она сможет вернуть его к дому, к парку, к Тане. Вот он оседлал ее, как коня, и оказалось, что на метле очень даже удобно сидеть - он знал, что теперь, стоит ему только устремить свою волю вперед, и метла тут же, подвластна ему рассечет это небо.
      Но в последнее мгновенье он остановился. Боль сжала его сердце - он понял, что не сможет улететь отсюда, оставив златовласую девушку и детей это было бы подло, это было бы предательство. И он, из всех сил уцепившись рукою в метлу (так как боялся, что она улетит), вновь соскочил на пол. Соскочил и тут же почувствовал, как он вздрагивает - сразу понял, что это от Брунира. Метнул стремительный взгляд в окно, и тут увидел, что пес приближается к окраинам города - он уже не казался таким необъятным, заполоняющим все небо, но все же был много выше окраинных домов, и совершал многометровые прыжки. Несколько мгновений Михаил наблюдал за ним, и понял, что, по мере приближения, пес уменьшается в размерах, и когда ворвался на окраины, то заполнял те улочки, но не более того.
      - Что ты ищешь? - обратился он к девушке, и, не дожидаясь ответа, зачастил. - Видишь - метла довольно большая, быть может, если потеснится, на ней уместятся и мы и все дети.
      - Нет - все не уместятся. - промолвила девушка. А я ищу молот и гвозди создателя...
      - Что? Что? - удивленно переспросил Михаил.
      Девушка стремительно открывала всякие неприметные дверцы в стенах, заглядывала туда, и в этом беспрерывном движении объясняла:
      - Брохаура ведь во многих-многих местах побывала. Ведь столько миров существует - она путешествует из одного в другой, и все собирает вещи, которые бы увеличивали ее могущество. Среди этих вещей и молот - по крайней мере он видом похож на молот. Я называю его молотом создателя, потому что с его помощью можно преображать этот мир, делать его лучшим - конечно, я не знаю, кто такой этот "создатель", но уж чтобы создать такой молот надо обладать великими знаниями...
      Михаил бросился к окну, выгнулся, посмотрел вниз - по лабиринту улиц стремительно, неукротимо, и точно к этому громадному зданию несся адский пес Брунир. Он точно знал дорогу - и как же стремительно, как же безудержно было его движение!.. Вот этот пес уже влетел на широкую лестницу, ведущую к подъезду - это было где-то далеко-далеко внизу, за сотни этажей - и все таки Михаил знал, что теперь это чудовище мчится по переходом, перепрыгивает с этажа на этаж столь же стремительно, как обычный человек со ступеньки на ступеньку. Все здание дрожало, передергивалось, и несколько раз Михаилу даже послышались отдаленные вопли ужаса, вот безумный вопль - надрывный рев самой преисподней; и как же жутко было осознавать, что именно за ним эта жуть несется, что эта преисподняя разъярена именно на него, поглотит в свою утробу, в ад. И столь отчетливо представилось тут Михаилу, как черная массивная дверь у противоположной стены срывается с петель, и в одно мгновенье пес уже перед ним, в одно мгновенье поглощает его, что огромного усилия воли ему стоило тут же не вскочить на метлу, не повелеть ей тут же устремиться к горизонту.
      Он обернулся к девушке, и тут увидел, как у одной из дальних стен (а здесь все так причудливо изгибалось, что и стен, и потолков и полов было великое множество - там распахнулось еще одно окно, и за ним перемешенный с черными вихрями мчался ослепительно-голубой пламень, оттуда вырывался беспрерывный грохот, и оттуда шагнула ведьма Брохаура - создание это показалось Михаилу еще более жутким, нежели при первой встрече, и он, не помня себя, держась за метлу, медленно стал пятится к окно. Девушка, конечно, не могла не почувствовать, что в комнате появилась ведьма, однако она даже и не обернулась к ней, но тут же бросилась к черному алтарю, на котором стоял поднос с детьми. Дети стояли совсем бледные - смотрели на ведьму, и даже пошевелиться не могли.
      - Слезайте с подноса! Мы должны перевернуть его! Михаил! Все помогайте!..
      Дети спрыгнули с подноса, Михаил подбежал к нему, и всеобщими, отчаянными усилиями, они смогли чуть приподнять его, навстречу приближающейся ведьме. На блестящей поверхности она увидела свое отражение, и тут же отражение это ожило - вдруг выпрыгнуло из подноса, бросилась на своего двойника. Сплетенные в яростной борьбе две эти ведьмы откатились к дальней стене, где еще ярилось, громыхало перемешанное с темными вихрями голубое пламя - вот они канули в этом пламени, что-то там отчаянно заверещало, забилось казалось, что сотни кровавых щупалец сцепились там.
      Михаил позабыл про Брохауру, так как в это мгновенье из коридора раздался яростный, иступленный вопль Брунира - совсем уже близко; сейчас, через несколько мгновений ворвется он в это помещение. И все силы Михаила были направлены на то, чтобы удержать поднос в приподнятом состоянии, девушка поднырнула под него, и нажала там на черной поверхности едва приметную выемку. Она и сама не знала, откуда пришло к ней это знание - просто ничего иного не оставалось - либо они через несколько мгновений погибнут, либо она все-таки найдет молот создателя. И она нашла это молот. Раскрылась потайная дверца, и вот она уже подхватила этот солнцем сияющий, так же как и метла ничего не весящий молот, так же подхватила она и гвозди сияющие звездным серебром - они были аккуратно сложены, связаны веревочкой.
      - Дети, подождите нас здесь. Стойте у стен и не бойтесь - они вас не тронут, не до вас им сейчас будет. Либо победим - либо все погибнем...
      Девушка проговорила эти слова, уже усаживаясь на метлу, позади Михаила. Дети послушно отошли к одной из стен, встали там взявшись за руки, безмолвные, бледные, на восковые фигуры похожие - больно на них было смотреть, больно их было оставлять, но как верно заметила девушка на метле они бы все не уместились.
      Михаил сидел впереди, девушка позади - в одной руке сжимала молот создателя, в другой - свою пряжу. Вот черная дверь задрожала, выгнулась от страшного обрушившегося на нее удара. "Вперед!!!" - всем существом своим устремился в окно Михаил, и вот метла вынесла его - он сразу обернул голову: дом остался далеко позади, но из него, вслед за ними вылетел пес Брунир. Это адское создание вдруг оказалось прямо перед Михаилом! Пес уже не был каких-то небывалых размеров - нет - он был просто с большую овчарку, но от этого не становился менее ужасным - нет это по прежнему был адский пес. И Михаил даже предпринять ничего не успел, как чудище это уже вцепилось ему в грудь - сразу же до самого сердца прокусило.
      Как же неожиданно все это! Вот, еще мгновеньем раньше он был уверен, что удалось-таки вырваться, что теперь все хорошо будет, и наконец-то, наконец-то он свой дом родной увидит. Боль была нестерпимая, мрак забытья заполнял глаза - клыки адского пса продолжали погружаться в его плоть, хотя, казалось бы, куда уж глубже то было - но нет же все глубже и глубже уходили они в его сердце. И получилось так, что метла стала уже совсем незначимой это Михаил своей волей нес их вперед - это было мучительно тяжело, и он чувствовал, что не справится с этой тяжестью, с этой болью, что сейчас вот рухнет вниз, в лабиринт улочек. Взглянул вниз, и прямо перед ним оказалась эта страшная, из тысяч переплетающихся вихрей слепленная морда. Вот из пасти стали расходится, обжигать его тело волны жара, было душно, смрадно... Прежнего ужаса перед этим чудищем он не испытывал: мы больше боимся чего-то неведомого, что еще не пришло, когда же оно приходит, когда принимает хоть какие, хоть самые причудливые, пугающие обличия, то оказывается не таким уж и жутким, как ожидалось, но Михаил испытывал отчаяние; он понимал, что всякое сопротивление уже тщетно.
      И тогда девушка запела ему - казалось, что в самое сердце:
      - Взгляни на небо в час тяжелый,
      Там мирно все, всегда покой.
      И даже в час, когда холодный,
      Несется ветер над тобой,
      И диким зверем завывая,
      Влечет вуали черных туч:
      Ты вспомни, там над ним, сверкая,
      Сияет солнца ясный луч...
      И так страстно захотелось Михаилу хоть в последний раз увидеть этот солнечный луч, о которым с таким светлым чувством вещала девушка, что он нашел в себе силы, и повернулся от песьей морды туда, вверх. И ему показалось, что он действительно видит наполненное весенним сиянием небо. Но небо то оставалось прежним, завешенной ядовито-черной недвижимой вуалью это волосы девушки принял он за солнечный свет.
      И так велико было его стремление к прекрасному, что он перехватил пса, оторвал его от груди, и отбросил куда-то, неведомо куда. Сразу стало легко, и он устремился ввысь - поднимался до тех пор, пока не уткнулся в эту завесу из черных туч. Сначала, в этом страстном своем порыве, хотел прорваться через нее, но только погрузился голову в это марево, и тут же вырвался обратно - голова нестерпимо болела, в легкие словно раскаленного железа налили - так велика была эта новая боль, что он, быть может, и вновь сил лишился, но тут девушка поцеловала его в губы, и он почувствовал новый их приток, засмеялся даже, но вот она шепнула ему:
      - Нельзя терять ни мгновенья!
      Она стала разворачивать свою ткань, тот краешек ее, где сияла самая яркая, самая прекрасная из звезд, прибила солнечным молотом создателя и серебристым гвоздем к тому месту в ядовитых тучах в которое погружался головой Михаил. Затем прошептала:
      - Неси же нас, как можно скорее! Неси вдоль этих туч!..
      Михаил взглянул вниз и едва сдержал вопль ужаса. Там, далеко-далеко был город, который казался какой-то мрачной, занесенной снегом игрушкой. А над городом возвышалась исполинская ведьма - настолько исполинская, что могла вот-вот поглотить их; настолько уродливая, что рассудок не выдерживал этого зрелища; настолько могучая, что всякое сопротивление, казалось, не имело никакого смысла.
      - Взгляни на звезду...
      Михаил с трудом смог взглянуть на дивный свет, и тут же вспомнил и все звездное небо, которым когда-то прежде любовался - ведьма со всеми ее ужасами показалась ему ничтожной, против этой красоты, и вот он полетел стремительный, вихрю подобный.
      Он мчался едва не касаясь ядовитых туч, а позади из рук девушки вылетала пряжа - это было звездное небо - и его уже не требовалось прибивать гвоздями, оно само занимало место туч. Для тех, кто стоял на земле представлялось, будто столь привычная для них мрачная завеса счищается некой могучей кистью, и открывается никогда им невиданное, но такое прекрасное, что они сразу же в это влюблялись, так как нельзя было это не полюбить.
      Ну а ведьма Брохаура визжала весь небосклон оглушая - визжала и от злобы, и от страха; она то чувствовала, что теперь ее владычеству, по крайней мере в этом месте приходит конец. Свет звезд, а еще больше - солнечное золото волос девушки обжигали ее, но все-таки не отступала, все-таки гналась за ними. Как только появились звезды, она приняла свои обычные размеры - чуть больше и массивнее человека, и она полетела бы вниз, но там, возле звездного купола остались еще обрывки ядовитых туч - с земли их не приметил бы даже и самый зоркий глаз, однако на самом деле они были достаточно велики, чтобы на них могла уместится ведьма. И она стремительная, яростная, вопящая, перепрыгивала с одного обрывка на другой, и не только не отставала от стрелою летящего Михаила, но даже, постепенно и настигала его. Но вот окончание небесного купола - вот ссохшееся страшное поле - похоже, многие пытались бежать из города через него - по крайней мере, тут и там, среди трав белели обглоданные ветром кости. И тут вновь взмахнула девушка молотом создателя и следующий гвоздь поставил здесь мраморный фонтан. Ведьма уже распахнула над ними свою покрытую кривыми клыками пасть - но именно то в эту пасть и ударила сильная струя хрустально чистой воды. По видимому, эта бьющая из недр земли струя, оказалась для ведьмы еще более страшной, нежели свет звезд и солнце; во всяком случае она страшно, пронзительно вскрикнула, черной передергивающейся глыбой пала в десятке шагов от них, вдруг стала сжиматься, и превратилась в черную крысу - под крысой распахнулась расщелина, и она с жалобным визгом полетела туда - расщелина захлопнулась, и тут же, на этом месте распахнулись к небу нежные подснежники.
      Ну, а Михаил взмыл и промчался над городом - вниз опадало полотно златовласой девушки, и превращало все из унылого и страшного в дивный сад. А потом пришла пора прощаться, и Михаил совсем не помнил этого прощания единственное, что осталось от него - это было чувствие счастья.
      И он бежал по цветущим улицам и смеялся вместе со многими иными. Он слышал голоса детей, взрослых - все радовались солнечному свету, все любили. И он знал, куда бежит теперь: на ту площадь на окраинах, где упал вместе со своим сплетенным из палых листьев ковром. Вот он ковер - как и все он воскрес - сиял нежными цветами молодых, весенних листьев. Плача от счастья, Михаил уселся на него, и зашептал: "Домой. Домой. Скорее - к ней, к милой, к Тане..."
      * * *
      Он стоял в темном осеннем тумане, до слуха его едва-едва долетал настырный гул машин. А лес был совсем тихим, мертвым. Не дул ветер - все молчало, птицы давно улетели в жаркие страны. Тогда он позвал чуть слышно:
      - Таня...
      Никакого ответа не было. Тогда он выкрикнул это имя, и вновь никакого ответа. Потом по щекам его покатились слезы, и, казалось, что это теплые, нежные пальцы медленно проводят по ним, ласкают его - он шептал проникновенно:
      - Приди... Приди пожалуйста... Мне так одиноко без тебя... Где же ты, любовь моя...
      И долго-долго он шептал так, и плакал, и не получал никакого ответа. И вот в сердце его закралось страшное сомнение: "Быть может, ничего этого и не было, но все только привиделось - ведь я же такой впечатлительный..." - и стало ему нестерпимо больно на душе, нестерпимо одиноко; показалось, будто тот адский пес вновь ожил, вновь вгрызался в его сердце.
      От метнул взгляд в одну сторону - все холодный, темный туман; в другую там расплывчатые, призрачные очертания обнаженных, спящих деревьев. Метнул взгляд вверх, да так и замер - небо освободилось от туч, мириады звезд сияли там, а среди них была одна, самая прекрасная, самая близкая его сердцу - та самая звезда, которую златовласая дева вышила, когда он был рядом, для него вышила...
      И тогда он почувствовал, что любим; что они со своей любовью непременно будут вместе. Тогда он улыбнулся, еще некоторое время полюбовался ею, ну а потом медленно повернулся, и пошел назад, в город.
      * * *
      Когда разбирали бумаги одного умершего, прожившего жизнь в одиночестве старичка, то нашли стихи, которые кому-то понравились, и он отнес их домой, чтобы прочитать в семейном кругу. Вот эти стихи:
      - Кого я знал, ушли все в землю,
      И лучший друг давно ушел,
      Во мне лишь сердце тихо теплит,
      И память - как по парку шел.
      А может не было того,
      Лишь юности моей виденье,
      Но на душе моей светло,
      Питает память вдохновенье...
      КОНЕЦ.