Дука Ламберти (№4) - Миланцы убивают по субботам

– Доброе утро, синьорина. Доброе утро, доктор, – окликнул их Маскаранти.

Ливия тут же уселась за руль, а Дука – рядом с ней.

– Ну, полезай, ублюдок! – Маскаранти силой впихнул парня на заднее сиденье.

– Не трожь его, – сказал Дука.

– Терпеть не могу этих... – Маскаранти оборвал фразу, смущенно покосившись на Ливию.

Но она не успела обратить на него внимания, потому что раздался властный голос Дуки:

– Поехали!

Ему тоже эти... не очень нравились, он взглянул в зеркальце заднего обзора на женоподобное, изжелта-бледное лицо сутенера; тем временем машина тронулась, и Маскаранти помахал вслед маленькой туристской группе особого назначения.

– Куда ехать?

– Наш друг укажет, – отозвался Дука. – Он обещал меня свезти в самый шикарный притон Милана. Ведь бедную великаншу не могли поместить в какую-нибудь забегаловку, верно, Сальваторе? – Он обернулся и поглядел на брюнета (тот машинально кивнул). – Давай, говори точный адрес.

Обитель порока находилась неподалеку от улицы Мандзони – можно было и пешком дойти. Ливия остановила машину перед входом в старое, внушительное здание прошлого века – должно быть, наследие «скапильятуры»[3].

Дука ступил на тротуар и кивком головы велел выходить бархатному пиджаку. Затем наклонился к окошку и тихо сказал Ливии:

– Следи за дверью. – Возможно, тот, кого он ищет, как раз сидит здесь и, почуяв неладное, попытается сбежать.

– Не беспокойся, – отозвалась она.

Следуя за гидом, Дука вошел в помещение привратницкой, довольно мрачный тип глянул на них сурово, но Сальваторе Карасанто помахал ему, как машут друзьям с отплывающего катера, и свернул налево, к лифту.

Последний этаж (порок часто гнездится в мансардах); на двери табличка «Софьор» – странное название. Открывшей им женщине наверняка под сорок, но выглядит моложаво и при всем параде, несмотря на ранний час. Юный спутник Дуки, как давний знакомый, был одарен ослепительной улыбкой, а на долю гостя достались церемонные поклоны и расшаркивания.

– Добрый день. Весьма рада. Прошу вас, проходите.

Маленькая, тесная прихожая увешана дорогими гобеленами; по обеим сторонам короткого коридора красуются серебряные плашки; освещение мягкое, торжественно-интимное.

– Мой друг, – слегка помятым от страха голосом представил брюнет.

– Я поняла, дорогой, добро пожаловать! – проворковала сорокалетняя мадам, распахивая перед ними дверь е гостиную. – Очень мило с твоей стороны, что ты приводишь ко мне таких очаровательных друзей.

Дука улыбкой ответил на ее комплимент и стал с любопытством рассматривать обстановку буржуазной гостиной, выдержанную в староамериканском вкусе.

– Чувствуйте себя как дома, я мигом, – произнесла хозяйка тоном добропорядочной вдовы и удалилась.

Пока они были с брюнетом один на один, Дука тихонько дал ему соответствующие наставления:

– Я выберу девицу и уединюсь с ней, а ты заговаривай зубы хозяйке дома. – Он понимал, что слово «дом», употребленное вот так, без всяких дополнений и определений, не выражает сути явления, однако ничего не добавил. – И не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель – сбежать там или сообщить этой любезной даме, что я из полиции, – потому что тогда твое положение будет хуже, чем у покойника, самому жить не захочется... Одним словом, отвлеки хозяйку, чтобы я мог без помех побеседовать с девицей. Запомни: я тебе доверяю и очень не люблю разочаровываться в людях.

Он был почти уверен, что не разочаруется: кое-какие извилины под этим узким лобиком все же есть, недаром парень повинуется ему с полувзгляда, и для того, чтоб добиться его понимания, не нужны были ни оплеухи, ни зуботычины.

– Хорошо, – сказал парень. – Только я тоже хочу вас предупредить: здесь платят вперед. Вы должны выложить денежки прежде, чем уйдете с девицей, иначе хозяйка вас заподозрит, и посте меня не вините.

Ладно, примем к сведению. Он еще раз взглянул на гравюры, украшавшие стену гостиной: индейцы скачут на неоседланных лошадях, как в кино, – наверняка работа какой-нибудь высокопрофессиональной ломбардской типографии, ловких ломбардских печатников, потому гравюры кажутся подлинными, будто их изготовили сами индейцы.

– Не бойся, я заплачу, – сказал Дука.

В этот момент вошла девушка. Шоу началось. Она была миниатюрная, коротко стриженная и очень хорошенькая, разве что глаза немного осоловелые. Кроме ярко-розовых вельветовых брючек, на ней не было ничего: видно, торопилась к выходу на сцену.

Следом за ней вошла хозяйка с подносом, на котором стояли бутылка и стакан.

– Рановато, правда, но «негрони» прибавляет жизненных сил. – Она лукаво подмигнула при последних словах.

Парад продолжался недолго: девушек было всего четыре, среди них одна чернокожая. Дука внимательно к ним приглядывался, пытаясь определить, какая окажется самой разговорчивой. Наконец он выбрал негритянку и отправился за ней в маленькую, но очень уютную комнату, освещенную неярким октябрьским солнцем. Отдернув занавеску, увидел мясную лавку на углу улицы Мандзони, няньку, толкавшую перед собой коляску с двумя близнецами – добрый знак! – и оскаленную пасть экскаватора: прямо перед домом рыли котлован нового здания.

– В выходные здесь потише, – заметила негритянка, с профессиональной быстротой освобождаясь от одежды.

Типичная африканка – об этом свидетельствовал не только темный цвет кожи, но и толстые, вывороченные губы, расплющенный нос, упругие и продолговатые, как кабачки, груди.

– Тебе этот шум не мешает? – спросила она. – Многие жалуются, нервничают, особенно с утра, но что поделаешь, с другой стороны есть комнаты, куда почти не доходит шум, а меня запихнули в эту, проклятые расисты!

Экскаватор действительно ревел так, что дребезжали стекла, и Дука с трудом разбирал ее слова.

– Ты одевайся, – сказал он. – Я ведь сюда не за тем пришел, а чтоб поговорить.

Негритянка тупо на него поглядела и захохотала. Проституткам попадаются всякие извращенцы, но такого, который бы в десять утра пришел в бордель просто поболтать, она, видно, еще не встречала.

– Шутник! – Она вытянулась на постели и про себя подумала, что он, скорее всего, пьян, поскольку пьяных в городе и с утра пруд пруди.

Дука присел на краешек кровати.

– Я полицейский. Прикройся и садись поближе – поговорим.

При слове «полицейский» роскошное черное тело – от длинных стройных ног до продолговатых грудей – будто все передернулось.

– Не надо бояться, – сказал Дука, глядя на пыльный солнечный свет, проникавший в комнату сквозь занавески. – Не надо меня бояться.

Она торопливо натянула трико золотистого цвета и накинула на плечи прозрачную, ничего не прикрывавшую пелеринку.

– Да, я полицейский, но тебе бояться нечего, – повторил Дука под адский рев экскаватора. – Вот мое удостоверение. – Он достал из кармана корочки. – Я не причиню тебе зла. Ты мне только помоги, а потом можешь уходить на все четыре стороны.

Негритянка наклонила голову, и Дуке показалось, что в глазах ее уже нет прежнего страха.

– Я разыскиваю следы девушки очень высокой, почти двухметрового роста, и умственно отсталой. Ее похитили и, по моим сведениям, сплавили в один из таких шикарных домов, как ваш. Может быть, ты ее видела или слышала что-нибудь о ней. Тут ошибиться трудно, потому что, как я тебе сказал, девушка необычная – рост под два метра, а вес почти сто килограммов. Такая может привлечь клиентов только с извращенными вкусами, наверняка продавали ее дорого. Припомни, пожалуйста, не упоминал ли кто о ней невзначай. Это все, что мне от тебя нужно.

Скрестив руки и слегка дрожа, возможно, от холода, она пыталась прикрыть бесстыдно выглядывавшую из-под пелеринки грудь.

– Слыхала про такую.

– Слыхала? От кого?

– Клиент один рассказывал.

– А поподробнее? – Он опять понизил голос, потому что экскаватор на минуту умолк. Скользнул взглядом по босым ногам негритянки на пушистом небесно-голубом паласе: очень стройные ножки, ногти намазаны лаком цвета розового цикламена – на темной коже так красиво смотрится. – Когда он у тебя был и кто он таков?

– Да уж месяца три назад, в конце августа, еще жара стояла, – уточнила девица. – Ему сказали, что здесь есть негритянка. – Она улыбнулась. – Я... Вот он и пришел.

– Ну?

– Ну и говорит: мне, мол, нравятся женщины... в общем, разные. Негритянки, японки... Один раз даже с лесбиянкой был.

Сообразительная девочка, по-итальянски говорит почти без акцента, как ни странно, у нее римский выговор. Экскаватор снова заревел за окном, и голос негритянки зазвучал чуть громче:

– Но одну он никак не мог забыть, всю дорогу талдычил о ней. Она была огромная, настоящая великанша... Едва о ней заговорил, ужас как распалился, и тогда...

– И тогда?.. – нетерпеливо переспросил Дука.

И тогда, рассказывала она, этот плюгавый извращенец начал ее обнимать, тискать, а сам все вспоминал, как той здоровенной дуре нравилось заниматься любовью – она могла со всяким, день и ночь напролет, точно одержимая, говорил маленький, пухленький человечек, сразу видно, что у нее не все дома, зато в постели просто бомба.

Просто бомба, с горечью повторил про себя Дука. Без сомнения, это она, ему повезло с первой же встречи, уж теперь-то он выйдет на след. М-да, просто бомба!

– А что еще? Не сказал, где ее нашел?

– Нет, наоборот, жаловался, что потерял ее: в том доме ее больше нет, и куда она девалась – никто не знает, а он совсем покой потерял, говорит, заплачу хоть полмиллиона, лишь бы снова ее увидеть. Вот умора!

– Как он выглядит, тот клиент, которому нравятся «разные»?

Несколькими штрихами негритянка его описала: лысоватый, на шее большая черная родинка, из-под воротника ее видно.

– А как по-твоему, кто он по профессии? Инженер, учитель, торговец, мелкий промышленник, художник?

– Художник! Ха-ха-ха! – Негритянка, забывшись, отняла руки от груди. – Торговец, пожалуй, или промышленник... для художника слишком неотесанный.

– Ты по акценту смогла бы определить, откуда он?

– Типичный миланец. – Девушка опять засмеялась, на сей раз невесело. – Слушай, можно я выпью? Я все же побаиваюсь вас, легавых.

– Пей, – разрешил Дука. – Но меня ты можешь не бояться, я тебе уже говорил.

Прелесть она все-таки, такая женственная, грациозная и к тому же очень неглупа. Какая подлость, что судьба заставляет ее гнить в этой яме!.. Негритянка прошла по комнате в солнечном луче, сделавшем ее одеяние еще более прозрачным, вытащила из бара бутылку и стакан.

– Хочешь?

Дука помотал головой, она налила себе, вернулась на место, выпила. В стакан вошло едва ли не кварта виски; двумя глотками девушка осушила половину и сразу помягчела, успокоилась.

– Постарайся припомнить еще какие-нибудь подробности, – вновь приступил с расспросами Дука. – Ну хоть что-нибудь про того человека.

Она кивнула, явно понимая, что ему надо, и пытаясь быть ему полезной – добровольно, всей душой.

– Еще он говорил, что один раз был с карлицей.

Не слишком интересная деталь, однако в Милане не так уж много карлиц, и если ее отыскать да расспросить про этого коллекционера, возможно, что-нибудь и всплывет.

– Так, что еще?

Она допила виски, в задумчивости покачала головой.

– Вспомнила.

– Что?

– Он сказал, что за одну еще ночь с той дебильной великаншей готов заплатить хоть полмиллиона.

– Это ты уже говорила. Что еще?

– А еще... – Она брезгливо поморщилась, видимо, припоминая липкие лапы сладострастного коротышки. – Ну да, он упомянул, что зарабатывает кучу денег на пластмассах.

– На пластмассах? Так и сказал? Ты уверена?

– Да. Точно помню – на пластмассах.

Дука рывком поднялся. Сжал зубы, чтобы не завопить от радости. Все, убийцы у него в руках. Надо только разыскать дельца, торгующего пластмассами в Милане, коротышку с огромной родинкой на шее. Он спустит с цепи Маскаранти, и тот за неделю, а то и меньше, из-под земли достанет пластмассового короля, который переспал с несчастной великаншей. Коротышка даст им адресок дома, где он ее встретил, а уж оттуда потянется ниточка к убийцам. Теперь машина запущена, и расследование пойдет, можно сказать, само собой.

– Спасибо, спасибо тебе!

В голосе Дуки звенела ярость победы. Бывает же в жизни удача! Он было приготовился обшарить все бордели, а уже в первом ступил на тропу истины.

– Спасибо... Тебя как зовут?

Ее развезло от кварты виски, выпитой единым духом, теперь она сидела на диване, широко расставив нога.

– Черная шлюха.

Пробиравшийся в комнату луч внезапно погас, и розовато-сиреневые ногти на босых ногах прекрасной негритянки сразу утратили блеск.

– А чего таскаешься?

– Тебе-то что? Все одно – везде грязь.

– Может, не везде?

– Везде. Вот ты, легавый, приходишь в бардак, как пацан, у которого по утрам не стоит, а сам тут вынюхиваешь. – Под действием алкоголя у нее развязался язык. – Везде грязь, как ее ни прикрывай. К примеру, ты думаешь, он друг, а он котяра.

Да, выговор у нее явно римский.

– Ты что, жила в Риме?

– Я римлянка. – Она встала, чтобы калить себе еще кварту виски. – Юлий Цезарь мне, конечно, не родня, но родилась я в Риме, это ты правильно заметил, легавый.

Еще бы не правильно: ярко выраженная римская речь, быть может, только чуть-чуть смягченная португальским акцентом... Что ж, пускай пьет и болтает что угодно – она свое дело сделала.

– Мать привезла меня в Рим из Анголы в животе, и родилась я в доме на набережной Тибра. Помню, все глядела из окна на желтую воду. Отец приехал в Италию посланником португальского правительства, мне было пять лет, когда они оба погибли – взорвались в машине. Соседка по дому, старая дева, взяла меня к себе и воспитывала как свою дочь, лет до четырнадцати. – Слова теперь лились из нее потоком. Дука и не думал его останавливать. – А после явился он, котяра, сын одной сводки, разыграл из себя влюбленного без памяти и привез меня в Милан, на эту вот работенку. Мне еще повезло: молодая и к тому же негритянка – диковина, одним словом, потому и живу тут, в роскошной обстановке, а то ошивалась бы по вокзалам.

– Я спрашиваю, как тебя звать.

– На, держи. – Из маленького комода она достала сумочку и протянула ему паспорт. – Можешь меня засадить.

Дука раскрыл паспорт. Имя: Эреро Акауну; профессия – домохозяйка.

– Засадить? Я, наоборот, хочу тебя вытащить.

– Смотри какой добренький легавый!

Положим, она пьяна и жизнь у нее не сахар, но все равно неприятно, когда тебя обзывают легавым.

– Прекрати обзываться. И переоденься. Я вытащу тебя из этой ямы.

– Да что толку? – Она пожала плечами. – Выберешься из этой – попадешь в другую. Или ты меня в монастырь на перевоспитание определишь?

– Ну зачем же? Ты прекрасно воспитана, – возразил Дука. – Я тебя не в тюрьму везу и не в монастырь. Ты поселишься в хорошей гостинице, радом с квестурой, чтоб быть всегда у меня под рукой. Мне еще может понадобиться твоя помощь, поняла?

Она согласно кивнула.

– Ну давай, поживей. Через десять минут сюда явится опергруппа и заметет всех, кроме тебя, потому что ты уйдешь со мной. Есть тут кто из сутенеров?

– А то как же! – Она презрительно фыркнула. – Один-двое всегда на посту – следят, как идет работа, и заодно за хозяйкой приглядывают.

– Хорошо, – заключил Дука, – одевайся. Сейчас придут наши ребята, не могу же я увести тебя отсюда в таком виде.

– Да липа это все, – бросила она.

Но все же стащила золотистое трико и вынула из шкафа костюм из плотной ткани оранжевого цвета. Оранжевый должен быть негритянке очень к лицу, подумал Дука.

5

Несколько минут спустя действительно прибыл полицейский фургон, группа из шестерых человек под командованием Маскаранти ворвалась (не без помощи зеленого бархатного пиджака) в квартиру и собрала обильный урожай: кроме хозяйки и трех девиц они отловили, как предсказывала негритянка, двоих типов – один громила, другой злобный замухрышка, – чей род занятий не вызывал сомнений. В довершение всего Маскаранти реквизировал у любезной хозяйки дома удесятеренную хвоту в сто тысяч лир, заплаченных Дукой за доступ в комнату негритянки. А еще им посчастливилось изъять восемьдесят упаковок с ампулами стена-мина для «ослабленных» клиентов, нуждающихся в определенной стимуляции.

– Я вас заставлю сожрать эту гадость! – пригрозил Маскаранти двум сутенерам. – Выводи их!

Всю компанию погрузили в фургончик, квартиру опечатали. В квестуре Маскаранти самолично причешет обитателей притона частым гребешком, выколотит как можно больше сведений, а затем переправит в полицию нравов, где их причешут еще тщательнее.

А тем временем Дука и Ливия под конвоем вели прекрасную негритянку в отель «Кавур». Пешком – машина, как это часто бывает в жизни, – почему-то не завелась.

Они вошли в вестибюль гостиницы, вызвав живой интерес у группы немцев, которые воззрились на чернокожую уроженку Рима так, будто она была Миланским собором, замком Сфорца... нет, даже большей достопримечательностью – грандиозным, экзотическим памятником женственности. Дука взял номер, и вместе с Ливией они препроводили туда девушку, поддерживая с обеих сторон, поскольку та была пьяна вдрызг. Едва очутившись в комнате, она плюхнулась на постель, вытащила из оранжевой сумочки сигарету; Дука дал ей прикурить.

– Повтори-ка мне твое имя, – произнес он раздельно и внятно. – Оно у тебя трудное, я не запомнил, а разговаривать с человеком, не зная его имени, мне как-то непривычно.

– Эреро, – вымолвила она и томно прикрыла глаза.

– Ах, ну да, Эреро... Очень красивое имя.

– Это одно из племен банту в Анголе, мои родители к нему принадлежали, потому и назвали меня так.

Ливия сидела у окна и прислушивалась к разговору; шрамы ее были прикрыты длинными ниспадающими волосами. То и дело она поглядывала сквозь стекло на удивительное миланское солнце в конце октября, не привыкшая к таким чудесам.

– Вот что, Эреро, ты останешься здесь с моей подругой, – объявил Дука. – Ты не думай, она у нас не служит, а просто так, по-дружески помогает мне в работе. Надо бы, конечно, отвести тебя в квестуру, но ты неважно себя чувствуешь, а одной здесь сидеть скучновато, правда? Вот она и составит тебе компанию.

Как профессиональный врач, он увидел в глазах девушки отчаяние последнего предела. В таком состоянии нередко кончают с собой. Если поставить стакан на самый край стола, он рано или поздно все равно упадет. А Дука во что бы то ни стало хотел этому помешать.

– Ты мне нужна, Эреро. Всего на несколько дней, а потом ты будешь свободна, честное слово!

– Я выпить хочу, – сказала негритянка. – Виски. «Маккензи», если есть.

Дука сделал знак Ливии; та поднялась и взяла трубку телефона.

– Пожалуйста, бутылку виски в номер. «Маккензи» есть? – Она положила трубку. – Есть «Маккензи». – И опять приникла к окну, не уставая любоваться осенним солнцем.

Негритянка подошла и стала рядом с Ливией, тяжело опершись на подоконник.

– Ну, говори, чего тебе еще надо. Я ж понимаю, что задаром поселять в люкс и поить виски никто не станет.

– Нет, ошибаешься. Я прошу об услуге, но ты вольна и отказаться. Хочешь – сиди здесь и пей свое «Маккензи», не хочешь – можешь уйти отсюда сию минуту, я ведь тебя не задерживаю и подписки о невыезде не беру. Так что можешь идти. Но если бы ты выполнила мою просьбу, я был бы тебе очень, очень признателен.

Она заплакала тихо, без всхлипов. Посыльный из бара принес бутылку виски, лед и стаканы. Плача, Эреро подошла к столу, налила себе до краев, плача, села на кровать со стаканом в руке, плача, выпила, плача, тихонько выговорила:

– Прости, что называла тебя «легавым».

– Да ты что! Я за честь почту... Когда ко мне с уважением...

– Я без уважения называла. Прости...

По черным щекам, прокладывая радужные бороздки, катились слезы; она их не вытирала. Дука и понимал, и не понимал причину этих слез; впрочем, досконально разбираться не входило в его планы.

– Да брось ты об этом, – сказал он, – Я тоже не всегда владею собой.

– Что я должна сделать? – спросила она, еще раз отхлебнув из стакана.

– Та великанша, о которой я тебе говорил... ее убили, сожгли заживо в стоге сена, и я должен найти ее убийц.

– Говори, что делать, – повторила она тягучим, пьяным голосом.

– Скажи, ты давно этим ремеслом занимаешься?

– С четырнадцати лет, фараон. – Последнее слово она произнесла с максимальным уважением, на какое была способна, и даже, можно сказать, с нежностью. – Соседка, которая меня приютила после того, как гробанулись папа с мамой, сама гробанулась, когда мне исполнилось четырнадцать, и я стала жить у ее подруги, старой сводни. Ясно тебе?

Куда уж ясней! История стара, как мир.

– А почему не «умерли», не «погибли», а именно «гробанулись»?

– А это любимое словечко сынка той великодушной синьоры – я привязалась к нему, как собака, а он меня пристроил на теплое местечко. – Эреро сделала глоток еще, вытерла пальцем слезы. – Деньги на меня так и сыпались: здесь, в Италии, расистские предрассудки не так уж сильны, мужики любят черных, к тому же я чистокровная банту... Но мне от тех заработков ни лиры не обломилось, все подчистую загребали мой любезный со своей мамашей, а после другие стали обирать, и я, дура, каждый раз верила этим паскудам, видать, до самой смерти от них не отвяжусь... Ну да ладно, что же я все-таки должна делать?

– Вот телефон, – ответил Дука. – Я тебе добуду любые телефонные справочники – Италии, Европы, Южной Америки, Дальнего Востока. Ты обзвонишь всех своих знакомых – у тебя ведь есть связи?.. Обзвонишь и скажешь им... Слушай внимательно.

– Слушаю.

– Скажешь этим своим знакомым, – Дука чуть ли не по слогам выговаривал слова, – что потеряла из виду и разыскиваешь девушку по имени Донателла, огромного, почти двухметрового роста. Она, мол, работала с тобой в одном доме, потом пропала – и ни слуху ни духу. А тебе бы хотелось с ней повидаться. Донателла – девица приметная, наверняка кто-нибудь да и слышал про нее хоть краем уха. Вот это все им скажешь. Запомнила?

– Чего тут запоминать? Я хоть и пьяна, но все ж не дегенератка.

– Ливия будет под рукой. Записывайте все, что удастся выяснить. Повторяю еще раз: Донателла Берзаги, двадцать восемь лет, рост – метр девяносто пять, вес – девяносто пять кило, сделаешь?

– Сделаю, не беспокойся.

– Ливия, займись телефонными книгами.

– Да не надо. У меня есть одна подруга – не голова, а международное агентство. У нее есть адреса и телефоны всех шлюх в мире.

– Так ты и за пределами Италии кого-нибудь знаешь?

– А то! И в Марокко, и в Греции, и в Рио-де-Жанейро.

– Спасибо тебе. – Дука поднялся.

– Не стоит, сейчас засяду и буду крутить телефон, пока чего-нибудь не выведаю.

– Отлично. На прощание еще две небольшие просьбы. Во-первых, пей, но все же знай меру, хорошо?

– Это ты брось. – Она покачала головой. – Чего не могу, того не могу. А во-вторых?

– Во-вторых, дай мне адрес твоего последнего импресарио. Она заулыбалась, хотя в этой улыбке было беспредельное отчаяние.

– Это тоже брось. Нипочем не скажу.

Дука понимающе кивнул.

– Ну, я пошел. – Глядя на Ливию, он громко – так, чтобы и негритянка слышала, – добавил: – Не оставляй ее ни на минуту, даже в уборную одну не отпускай. А то ты отвернешься, и эта красавица чего доброго, выпрыгнет из окна.

Эреро подняла стакан, будто произнося тост, и спокойно отозвалась:

– Это верно. За мной глаз да глаз... Но ты не бойся, я сперва позвоню.

Дука прошагал двести метров от гостиницы до квестуры, поднялся к себе и тут же вызвал Маскаранти.

– Извините, доктор, я заставил вас ждать, – сказал, входя, запыхавшийся Маскаранти. – Один из тех скотов плюнул мне в лицо, пришлось отмываться. Ну да ничего, теперь он схлопочет полгода за оскорбление полицейского при исполнении, так что я даже доволен.

Ну где, скажите на милость, можно встретить человека, довольного тем, что ему плюнули в лицо! Но в полиции еще и не то бывает.

– Послушай, Маскаранти, мне нужен один тип, лет этак пятидесяти, низкорослый, с большой черной родинкой на шее. Он имеет дело с пластмассами здесь, в Милане. Торговец или промышленник, скорее всего мелкого пошиба. Большой босс едва ли станет светиться в доме свиданий.

Маскаранти повторял вслух данные, занося их в блокнот:

– Невысокого роста... на шее родинка... мелкий торговец или промышленник... пластмассы... – Сведений вполне достаточно: людей, занимающихся пластмассами, в Милане много, но не у всех же на шее родимые пятна!

– Постарайся найти его побыстрее, – сказал Дука, подумав, что на это уйдет не меньше недели. – И вот еще что: доставь-ка мне нашего друга в бархатном пиджаке.

– Слушаюсь, – отозвался Маскаранти. – Охранник доложил, что он там плачет у себя в камере.

Через несколько минут юнец предстал перед Дукой; лицо у него было по-прежнему испуганное, а глаза опухли от слез.

– Ты чего ревешь?

– Вы же обещали меня отпустить – и обманули... А знаете, что со мной будет, если они догадаются, что это я вас на них навел?!

– Никто вашу святую невинность не обманывал, – спокойно сказал Дука. – Я для того и засадил тебя в кутузку на несколько часов, чтобы ты был вне подозрений. А вот теперь отпускаю, как обещал, хотя не вам, сутенерам, рассуждать о людской порядочности. Просто у меня есть привычка сдерживать свои обещания, даже когда имею дело с такими, как ты. Сейчас вызову охранника, и он тебя отсюда выведет. Лети себе на волю и занимайся своим грязным бизнесом. Только выслушай сперва мое последнее напутствие. Я не многого прошу: если ты в твоем благородном окружении хоть что-нибудь услышишь о той великанше... тебе понятно, о ком я веду речь? Тогда немедленно дашь мне знать. Напиши номера телефонов, по которым я смогу тебя разыскать в любое время дня и ночи. И ни ногой из Милана, слышишь? Иначе я объявлю тебе войну.

Дука махнул рукой вошедшему охраннику, чтоб тот выпустил его отсюда ко всем чертям. Оставшись один, он вдруг вспомнил о сестре, отдыхающей сейчас на Сардинии вместе с великим Карруа. Надо бы черкнуть ей несколько слов, а то уже целый месяц не подает о себе вестей. Он вытащил из дешевого блокнота сероватый лист и вывел на нем: «Дорогая Лоренца...»

Часть третья

Во весь голос, так что дребезжали оконные стекла, Донателла звала отца. Находившийся с нею пожилой синьор едва не выскочил голым на улицу от хриплых воплей, напоминающих рев взбесившейся слонихи: «Папа, папа, папа!»

1

Дука недооценил оперативную хватку своего лучшего сотрудника. Он рассчитывал, что на поиски уйдет не меньше недели, но не прошло и двух суток, как Маскаранти посадил перед ним меченого специалиста по пластмассам, завсегдатая роскошных борделей, поклонника «разных» женщин.

– Спасибо, – с чувством раскаяния сказал ему Дука. – Садись, пиши протокол.

В восторге от того, что ему предстоит заняться любимым делом, Маскаранти уселся за спиной коренного миланца, безусловно состоятельного и, как пить дать, слабовольного, то есть абсолютно неспособного заявить: «Вы не имеете права тащить меня ночью в полицию, я честный труженик и добропорядочный гражданин...» Разумеется, он этого не заявил. Он вообще ничего не заявил. Только сидел, весь бледный, и трясся от страха. Поэтому первое заявление сделал Дука:

– Извините за доставленное беспокойство. Я хотел бы попросить вас о небольшой услуге, надеюсь, вы не откажитесь помочь правосудию?

– Конечно, конечно! – забормотал синьор с родинкой, выглядывавшей из-под белого воротничка. Вообще-то ему было наплевать на правосудие, но он боялся, что полицейские дознались о его развлечениях в районном «культурном центре» с несовершеннолетними, а вежливый тон Дуки вселил надежду, что, может быть, причина привода совсем иная. – Не сомневайтесь, я всей душой!..

– Мне нужна кое-какая информация, – произнес Дука еще вежливее. – До нас дошли сведения, что вы имели контакт с девицей...

По лицу кавалера Сальварсати, владельца небольшой, но доходной фабрики пластмассовых изделий (производимые ею нитко-вдеватели даже шли на экспорт) разлилась такая бледность, что Дука испугался, как бы его не хватил удар. Тот с ужасом ждал окончания фразы, уже отпечатавшейся у него в мозгу огненными буквами: «До нас дошли сведения, что вы имели контакт с некой девицей... тринадцати лет». Сей преступный контакт действительно имел место, однако следователь иначе завершил свое высказывание:

– ...довольно необычных габаритов, а именно: рост около двух метров и вес немного меньше центнера. Упомянутый контакт произошел во всем известном месте для публичных развлечений.

На этот раз кавалер Сальварсати залился румянцем, но не от стыда, а от облегчения: угроза вроде миновала.

– М-м, да, если мне память не изменяет... – В таком деле память ему не могла изменить, только он не хотел ни во что впутываться.

– Вы, видимо, не поняли, что речь идет о необычной девушке, – терпеливо втолковывал ему Дука, по-человечески понимая проблемы трудолюбивого, чувственного миланца. – И если вы действительно имели с ней контакт, то не забыли бы этого ни при каких обстоятельствах.

– Ну... как будто припоминаю, – упорствовал тот в своем нежелании делать обязывающие заявления.

Эти чертовы лангобарды десять раз подумают, прежде чем во что-либо вляпаться. Да, с производителями пластмасс требуется огромная выдержка. Дука снял телефонную трубку.

– Отель «Кавур», – сказал он телефонистке и стал ждать, старательно отводя взгляд от родимого пятна на шее собеседника.

Наконец в трубке послышался голос Ливии.