Они так близки, что разделить их может лишь телескоп. Каждый из этих гигантов как двуликий Янус: это определил спектроскоп (даже телескоп тут не поможет). Оба Кастора - двойные звезды, но расстояния между ними так малы по галактическим меркам, что могут без труда быть выражены просто в километрах. Десять миллионов километров. Это в шесть раз меньше расстояния от Солнца до Меркурия. Как оправдалось случайное пророчество древних звездочетов, давших имя Близнецы именно тому созвездию, в котором превзойдены все рекорды близости светил!
      А недалеко от двойных гигантов притаилась пылинка - Кастор С. И это тоже два раскаленных шара, разделенных всего двумя миллионами километров. Не спешит Кастор С в своем беге по орбите: никому еще не удалось узнать скорость его движения вокруг той невидимой точки, которая зовется общим центром тяжести. Может быть, период его обращения - около двухсот тысяч лет, а может быть, еще больше.
      Именно к этим странным шести звездам послан был космический зонд. Сорок пять световых лет не так уж много. Даже для автоматического корабля прошлого века.
      Ну и здорово же надо мной подшутили в редакции! (Шутка, правда, невольная.) Пока я оформлял командировку на "Гондвану", пока уточнял план публикаций, пока хлопотал и радовался подаренной мне возможности прокатиться по Тихому океану - все это время настоящий космический зонд приближался к нашей планете и нес свою необыкновенную добычу. Сколько воды утекло с тех пор, как он отбыл к созвездию Близнецов, туда, где чуть заметными светлыми пылинками мелькают такие же солнца, как наше, с планетами, и где открылись миры, на которых есть вода, воздух, жизнь! А ракета шла, шла, забытая среди звезд ладья...
      Первый очерк в "Океане" о космических формах жизни - это, конечно, сенсация. И пусть все уже слышали, и пусть факты известны и новые объемные фото достать непросто, но, если здорово сделать этот первый очерк, он-то и останется в памяти. И вся эта полуторавековая история забытого полета на забытом космическом корабле допотопной конструкции - тоже. И будет потом много книг, и много статей, и много фильмов, но художественный очерк останется первым живым словом о странствии, равного которому не было.
      Я еще раз перевел стрелку фона назад и переписал почти все сообщение. И оставил на память копии снимков и объемных кадров.
      Нужно зайти к Ольховскому, решил я утром. Когда? Сейчас? Позже? Я соединился с ним, но он был занят. Впрочем, что я ему скажу... Несколько дней назад, когда я уговаривал его взять в экспедицию именно меня, то так расписал ему мою давнюю любовь к морю, что в его серо-синих колючих глазах появилось даже какое-то отечески-заботливое выражение. Моя участь была решена, как тогда мне казалось, в благоприятном для меня направлении. А теперь? Просить разрешения в редакции покинуть экспедицию?
      Нет, меня не поймут. Особенно Ольховский, руководитель экспедиции, хотя у него просить разрешения как раз и не надо.
      Для него и для таких, как он, совершенно безразлично, какой из океанов и на какой планете изучать. Разница, во всяком случае, небольшая. Найти новый вид мотылька где-нибудь на острове Маврикий для биолога все равно, что для филателиста обнаружить в своей коллекции редчайшую разновидность марки того же острова. Все это я хорошо знал, но понять был не в силах. Что-то ускользало от меня, и я всегда оставался немного настороже с такими людьми.
      И потом не я ли говорил Ольховскому, что именно о такой экспедиции, которая не откроет ни новых островов, ни даже подводных вулканов, я давно мечтал? Где же, в самом деле, взять новые впадины на океанском дне, если последняя из них занесена в морской атлас лет сто назад?
      Жизнь - это пятая стихия. Такова установка Ольховского. Познать ее не так просто, как первые четыре стихии древних - огонь, землю, воздух, воду. Особенно если этим не заниматься серьезно. У него все выглядело логично и убедительно, у этого человека, вызывавшего в памяти образ древнего мудреца по имени Диоген. Только тот был как будто поспокойней. Жил в большой бочке, а когда Александр Великий спросил его о сокровенном желании (надо полагать, для того, чтобы исполнить его тут же, на месте), то мудрец ответствовал монарху: "Отойди от моего жилища и не загораживай солнце".
      У Ольховского была "Гондвана". Корабль, дом, лаборатория. Правда, она была маловата для него, всего тридцать тысяч тонн, но больший тоннаж не разрешен. При желании он всегда мог найти утешение в исторических параллелях.
      Кроме "Гондваны", моря и океаны бороздили многочисленные "Пикары", "Одиссеи", "Садко", "Наутилусы". "Море легче осушить, чем исследовать", сказал мне Ольховский в первую нашу встречу и оставил меня на борту.
      Нет, я должен быть на корабле. Внеземные дела подождут. Когда-нибудь я напишу книгу о пятой стихии - найдется в ней место и для космических форм жизни. Если, конечно, будет что сказать по существу. Ведь журналист не просто "концентрирует события", он еще и толкует их, окрашивает, передает по-своему. Журналист - это личность, стиль, это манера не только писать, но и мыслить.
      ...Это началось давно. Я мог представить себе этих умельцев, сидящих за старомодными пишущими машинками и выколачивающих свой дневной урок, или с музейными инструментами в руках, отдаленно напоминающими магнитные карандаши с памятью первых выпусков. Но писали они вполне сносно. Конечно, им было легче это делать: материал был проще, и его было меньше. Сейчас нужно уметь улавливать суть целой науки, быть может, из какого-нибудь случайного разговора: другой возможности не представится. И конечно, обобщать, проводить параллели. Думать, думать... Разумеется, это искусство обогащать носит иногда несколько формальный характер, на уровне логических операций и математического анализа многих переменных величин. Творческая удача складывается иногда неожиданно; тогда вдруг получается красивая работа, одновременно и оригинальная по мысли, и понятная. Где-то в перспективе стирались грани между статьями научными и художественными. Не исключено, что процесс этот происходил лишь в моем воображении.
      Нужно было много увидеть здесь, узнать наконец океан по-настоящему. Времени было вполне достаточно. Я понимал: только на "Гондване" я смогу это сделать. Другого случая может не представиться всю жизнь. Итак, океан... Где мы находились сейчас? "Справа по борту - Япония, слева Австралия, - пошутил я про себя. - Сначала завтрак, - решил я, - а там видно будет". Кажется, все же придется поговорить с Ольховским, только значительно позже.
      Я заказал кофе, сыр, фрукты, хлеб. Через пять минут все это дожидалось меня в маленькой стенной нише. Я открыл пластиковую крышку и водворил завтрак на столик.
      На табло с надписью "Библиотека" я вызвал каталог книг по биологии, океанологии, морским беспозвоночным и другим морским наукам. Потом заказал несколько рефератов и электрокопий, успел кое-что просмотреть здесь же, за столиком, и начал на ходу изобретать систему знакомства с подводным миром.
      Слегка болела голова. Я с удовольствием вспомнил о том далеком времени, когда люди один раз в жизни учились наукам и ремеслам. Из тех времен, из старых книг и трактатов выплывали пароходы, дымные причалы, фонари, маяки, якоря, просмоленные бочки, топоры, трубки, разноликие моряки и прачки, бородатые капитаны, барышни в кисейных платьях, шумные набережные, ялики, паруса, пиратские секреты. "Стоп, - сказал я себе, - на сегодня хватит. Всеобщее взаимодействие вещей и тел - это и есть океан".
      Я отключил библиотеку, вежливо выпроводил кибера, невесть откуда появившегося в каюте, и вышел на палубу, навстречу морю, над которым стояли столбы солнечного света, точно гигантские соломины, пившие воду. Там, на палубе, были синие и желтые краски, и запах настоящего дерева, и ветер, гнавший тяжелые белоснежные облака, и одно, самое высокое, розовое, как дорогой жемчуг, облако стояло, казалось, на якоре, сопротивляясь всеобщему движению.
      Совсем рядом, у самого борта, держась за пластиковые поручни, стояла высокая девушка. Вероятно, я не сразу заметил ее. Но у меня был, вероятно, соответствующий вид; она не удержалась и сказала с неподражаемой грацией:
      - Вы, по-моему, романтик?
      - Да. Разумеется, - ответил я в тон.
      - И потому вы здесь, на "Гондване"?
      - А где же мне еще быть?
      - Значит, вам не скучно в этом плавучем музее?
      - Самое подходящее место для таких, как я.
      - Шутите? - попробовала она догадаться.
      - Нисколько. Те, первые, открывавшие континенты, моря и проливы, даже не знали толком, что их ждет. Они летели на воздушных шарах, спешили к полюсу на нартах, пробирались узкими тропами к подножиям сияющих вершин, потом шли выше - на Джомолунгму, на марсианские пики. Опускались в Марианскую впадину. Те, кто не утонул, не умер от голода, не погиб от удушья, написали книги-отчеты о деле своей жизни. А за ними по просторным дорогам, по надежным воздушным трассам и морским путям, на вертолетах, на комфортабельных кораблях, на подводных лодках устремились романтики. Они-то и положили начало этому движению, то есть романтике. И воспели ее в стихах и прозе, заодно с теорией преодоления препятствий, которой они долго занимались, прежде чем отправиться в путь. Как видите, я не рисуюсь.
      Она молчала, словно что-то обдумывая. Этот большой ребенок, кажется, даже шевелил губами. Я подошел к ней вплотную и поцеловал ее. Теперь было можно. Потом - никогда. Ничто в ней не изменилось. Родилась и тут же канула в вечность минута понимания. Она откинула волосы, внимательно посмотрела на меня сверху вниз (она была чуть выше меня), и я вдруг увидел это мгновение из будущего, моего будущего. Наверное, тогда мне станет грустно.
      ВАЛЕНТИНА
      На ней было светлое платье с кружевами. В пушистых волосах - лиловый цветок. Большие серые глаза с прелестью вечного недоумения в них изучали меня. Трудно было понять, какое впечатление я произвел. Но тайная смелость и любопытство взяли верх. После паузы я вдруг услышал:
      - Потоп не сказка. И не потому, что находят следы древних цивилизаций. А потому что есть океан. С любой силой человек справится, а с океаном пока нет. Разве не так?
      Тирада о потопе натолкнула меня на мысль, что ей не больше двадцати странный, неопределенный возраст... Тело и мозг пластичны, на лице следы постоянных перемен, оно точно зеркало, в котором возникает зыбкий образ, но линии так и остаются незаконченными.
      Я вспомнил вслух:
      - "Воздух стал темен от ливня, который в косом падении, изогнутый поперечным бегом ветров, образовывал собою волны, подобно волнам поднятой вихрем пыли..."
      - Откуда это? - живо спросила она.
      - Леонардо.
      - А дальше?
      - Не помню. Кажется, дальше говорится о зеленых долинах, наполненных до краев прозрачной водой, о торчащих на склонах высоких деревьях - на их вершинах спасаются птицы, звери и люди, - о тучах и молниях.
      - Это наше будущее, - сказала она неожиданно, - бесконечный океан и корабли.
      - Мне это знать не дано.
      - Ну как же... сначала океанские станции, подводные дома. Сейчас первые плавучие города с миллионным населением. А дальше?
      - Ах вот оно что! Пожалуй, вы правы.
      - Все связано, совпадает... Ведь и корабли, и плавучие небоскребы это как бы огромный ковчег.
      - Что ж, это не исключено.
      - Значит, и вы так думаете?
      - Нет. Я просто говорю, что это не исключено. Кто же может заказать будущее? В космическом, конечно, масштабе.
      Мы расстались, но, как оказалось, ненадолго. Я забежал к Ольховскому и несколько минут созерцал его массивную бритую голову. Он заметил меня, вежливо выпроводил из кабинета двух назойливых молодых людей с всклокоченными шевелюрами и любезно сообщил мне, что ни слова не может добавить к тому, что я уже знал о Близнецах.
      - Полные материалы еще не поступили, - сокрушенно произнес он, и у меня не осталось никаких сомнений, что и он пока ждал их с нетерпением.
      Готов предположить, что человеку прошлого века в преддверии нескончаемых звездных полетов во все концы обозримого пространства показалось бы странным такое пристальное внимание к случившемуся. В то время положительный результат просто не вызывал сомнений. Но сейчас, после тысячи и одной неудачи, когда мечта давно умерла, когда перестали верить в пятую стихию вне Земли и когда вдруг свершилось...
      - Жаль, - сказал я, - придется подождать. В редакции тоже ничего...
      - Хотите, я познакомлю вас с человеком, который первым обнаружил забытый корабль? - улыбнувшись, спросил Ольховский.
      - Очень хочу.
      - Загляните в зеркало.
      - Не совсем понимаю вас.
      - Могу посоветовать только вспомнить заатмосферную станцию.
      - Ах вот оно что! Неужели? И он вышел в наш сектор?.. В тот самый вечер?
      - Да. Та самая блуждающая крапинка. Неопознанный объект. А в секторе работали вы. Мои поздравления!
      - А я пожалел было, что оказался на "Гондване", - чистосердечно признался я.
      - Берите "Дельфин", - сказал Ольховский, - все равно будем стоять несколько часов. Только не глубже километра. Дальше делать нечего. Неинтересно. Темно, сыро и сумрачно. Лучше махните на отмель. Успеете.
      И я оказался на "Дельфине". Вместе с Валентиной (так я стал звать ее, ни буквы не убавляя в ее имени, потому что оно ей необыкновенно подходило).
      - Какой я биолог! - воскликнула она в ответ на мой вопрос. - Только учусь. Иногда вот дежурю на "Дельфине". Это проще простого. Нужно только помнить, что делать: биотоки управляют всем, и механизмами и аппаратурой.
      - Вы, по-моему, несколько преувеличиваете роль биотоков, Валентина.
      - Конечно, - созналась она, - управление чаще всего дублируется. С "Гондваны". Так что не разбежишься.
      - Зачем тогда биотоки?
      - На всякий случай. Например, полетело уплотнительное кольцо у антенны, в зазор хлынула вода. Что делать?
      - Вычерпывать воду, - пошутил я.
      - Всплывать! Сбрасывать балласт и всплывать.
      Мы пошли к отмели. Я хотел увидеть голубую воду, зеленые подводные поля, серебристый рыбий дождь. Там, говорят, настоящие подводные пейзажи с бесчисленными ежами, мидиями, трепангами. Ни разу не видел я на воле звездочетов, больших налимов, не знал еще, как метят рыбье население ультразвуковыми датчиками и флюоресцирующими штрихами.
      Мы остановились ненадолго, повисли. Над нашей головой - километровый столб воды. "Дельфин" медленно дрейфовал, повинуясь ленивому течению. Метрах в ста от нас шныряли полупрозрачные креветки. Валентина включила увеличитель. Тончайшие, не видимые глазом лучи нащупали целое живое облако. Я увидел этих миролюбивых морских зверьков как бы под микроскопом, на экране. Они смешно плавали, подгребая под себя воду хвостом, по-паучьи перебирая ногами. Я упросил Валентину, и она протянула к ним механическую руку с приманкой - мясным фаршем. Металлическая ладонь испугала креветок, они всполошились, исчезли с экрана. Но вот неведомое чудище перестало их тревожить, и они набросились на корм. В несколько мгновений полупрозрачные существа расправились с мясными крохами, и все облако застыло, точно ожидая новой подачки.
      Но мы ретировались: в океане рассеяны мириады таких же вот эфемерных созданий, и накормить их просто невозможно. Пусть уж заботятся о себе сами.
      Валентина рассказала, что дважды встречала стайки креветок вместе с муренами. Необычное соседство пятнистой, как леопард, или полосатой, как тигр, морской зверюги и суетливых безобидных рачков объясняется просто: мурены не пользуются зубными щетками и доверяют туалет креветкам. Ложатся на дно и раскрывают рот, усаженный острыми пиками.
      - Ни разу не встречался с муреной, - оказал я, - и не хотел бы встретиться.
      - Их можно приручать, - заметила Валентина. - Они берут из рук мясо, рыбу, любят, когда их гладят или почесывают.
      - Читал, - сказал я. - Но не пробовал.
      - У нас еще часа три. Показать вам настоящие кораллы?
      Я кивнул. Повинуясь биотокам, "Дельфин" всплыл и понесся, обгоняя ветер, над самой водой.
      - Сто пятьдесят узлов, - отметила Валентина.
      И снова мы погрузились на дно. В коралловые джунгли, под зыбкую тень подводных веток - розовых и фиолетовых, в самую чащу морского заповедного сада.
      "Дельфин" сел у крутой стенки кораллового дворца. По какой-то странной прихоти я направил механический щуп на розовую глыбу, призрачно сиявшую в зеленоватых лучах, и отколол от нее кусок. Он медленно покатился вниз, поднимая муть. За ним тянулся желтоватый шлейф. Тут же налетели рыбешки, они окружили оторвавшийся коралловый кусок трепетным кольцом.
      - Вы угостили их хорошим обедом, - сказала Валентина, - не так-то просто добраться им до полипов - жильцов подводного небоскреба.
      - Они нисколько не боятся нас. Наверное, если бы человек рожден был в воде, то ему проще было бы жить и охотиться.
      - Может быть. Но тогда не нужно было бы строить, ведь температура постоянна, ни снега, ни бурана, ни жары. С самого начала больше возможностей для самосовершенствования: быстрее плавать, быстрее думать. Не надо одежды, не надо жилищ, и нет угрозы голода.
      - А зачем тогда думать? Вроде бы мозг ни к чему.
      - Нет. Нужно ведь обманывать подводные течения и слышать приближение шторма за сотни миль. И бороться с акулами. А если еще и управлять режимом плавания...
      - Знаю, знаю. Дельфины! Вот кто умеет это делать.
      - Ну что ж... у них есть чему поучиться. Идеальная цивилизация с точки зрения отношения со средой.
      - А я уже придумал человеческий эквивалент такой цивилизации. - И я рассказал Валентине об "эффекте необитаемости". (Чем, в самом деле, не равновесие между субъектом и средой?)
      Она не уловила легкой иронии и восприняла параллель вполне серьезно. Оказывается, она тоже думала о чем-то таком... Только в ее представлении все складывалось иначе, и ее мысленный эксперимент осуществить было не так уж трудно.
      - Деревянная изба. Четыре окна. Двускатная крыша. Перед окнами одуванчики, маргаритки, пусть даже бурьян, - перечисляла она неторопливо все, что сейчас хотелось бы ей увидеть. - Лесная дорога без асфальта. И по ней нужно долго идти - к другому жилью, на работу. Хорошо, если солнце. Хорошо и зимой, в снег, в буран. Пусть даже дождь, серый, долгий. Видела на картине такую избу.
      - Мечта, - сказал я. - Говорят, кое-где на Севере рыбаки до сих пор живут в таких домах. Но мне бывать в таких местах не доводилось.
      - Скучаю иногда, - сказала Валентина. - Кораллы, омары, осьминоги, водяные лилии, пальмы, а настоящей земли нет!
      - Расставаться. Скучать. Возвращаться. Радоваться возвращению. Так?
      - Да, так. Иначе скука непреходящая.
      Сквозь прозрачный корпус мы видели светло-зеленые волны, пробегавшие по лентам водорослей. Они вздрагивали от пузырьков, устремлявшихся вверх, от суеты пестрых, золотых и серебряных рыб.
      Вдруг среди нас появился Ольховский. Он стоял перед нами. Лицо его было серьезно, как никогда. Я вздрогнул, потом понял: здесь полная связь с "Гондваной". Настоящий эффект присутствия. Ольховский сказал:
      - Возвращайтесь. Быстрее. Курс - прямо на "Гондвану". Через минуту возможно землетрясение.
      Прошло полминуты. Мы удалялись от подводных скал. Нас догнали волны. "Дельфин" качнулся, выпрямился. Упругие удары, толчки. Сработала аварийная сигнализация. Я слышал какой-то тонкий комариный писк. Низко гудела сирена. Глухой шум и снова толчки и удары. И вдруг тишина. И нить жемчужных пузырей, пересекшая иллюминатор.
      Землетрясение прекратилось внезапно. Море утихло, волны убегали за горизонт. "Дельфин" держал курс на корабль. Нас отделяли от него тридцать минут хорошего хода.
      * * *
      - Меня удивляет не планета, не звезды-близнецы, - вслух размышляла Валентина. - И даже не то, что там нашли жизнь. Непонятно другое: как могло получиться, что зонд принес оттуда один вид растений? И ничего больше.
      - Что же тут такого? Случайная проба грунта. Что поймал, то и осталось. Вряд ли автомат выудил бы инопланетную рыбину.
      - Придется вам открыть истину. В литре обыкновенной океанской воды десятки тысяч мельчайших организмов. Бактерии, водоросли, какие-нибудь личинки. Зачерпните стакан воды в любом месте нашего маршрута - и вы невольно отнимете у океана тысячи коренных его обитателей. Погрузите пробник в ил - он принесет столько живой пыли, что и компьютер не сосчитает.
      Она отошла к пластиковой стене, надавила пальцем невидимую кнопку, стена раздвинулась. Там были... книги. Она быстро выбрала том в старинном переплете. Потом стала листать его в поисках нужной страницы. Книга была такая старая, что у нее, как я догадался, не было даже электрокопии.
      - Вот, - сказала она, - послушайте. "На темном плотном иле лежала яркая красная креветка. Она казалась выточенной из драгоценного камня. Рядом с ней они увидели большую плоскую рыбу, которая смотрела на металлический шар огромными глазами. И никто из них не смог понять, зачем рыбе глаза, если она живет на такой глубине".
      - Откуда это?
      - Описание первого погружения на дно Марианской впадины. Батискаф "Триест" с Пикаром и Уолшем на борту. Классика. Седая древность.
      - Ну что ж, - заметил я, не вполне понимая, куда она клонит, опустись в этом месте какой-нибудь космический зонд с дальней планеты, он бы поймал эту креветку. Возможно, и рыбу тоже.
      - И все же микроскопические организмы, которые оказались бы их спутниками, рассказали бы о жизни на нашей планете больше. И за ними прежде всего и охотился бы посланец из космоса.
      - Придется поверить.
      - Это просто. Одноклеточные - основание, фундамент "пищевой пирамиды". Без них жизнь немыслима. Даже кислорода нам не хватило бы без крохотных водорослей. Вовсе не леса - легкие нашей планеты, а океан. Потому что зеленые клетки, живущие в его водах, поглощают три четверти углекислоты. Гораздо больше, чем джунгли, тайга, рощи всей Земли.
      - Это я знаю. Но меня не устраивает такой энергетический подход. Будь я конструктором, то не стал бы строить аппарат для доставки микробов, фагов, амеб. Просто неинтересно. Это почти не жизнь.
      Она звонко рассмеялась. Но спохватилась, и глаза ее стали серьезными.
      - В вас говорит инстинкт охотника, но не исследователя!
      - Разве биолог откажется от крупной дичи? Из созвездия Кита, например?
      - Мы говорим о разном. Совсем недавно возникло новое направление в биологии. У него сложное название. Даже биологи именуют эту науку сокращенно: нанология, наука об общих свойствах и системах микроорганизмов и простейших. Кое-кто, например, изучает только способы передвижения. Движители коловраток напоминают сказочные цветы, колесики часов, фантастические турбины или пропеллеры. У инфузории есть множество ресничек-весел, но действуют они по программе: вдоль тельца пробегают "волны сжатия". Сразу и волновой и весельный механизмы. Специалисту достаточно ознакомиться только с этими маленькими созданиями, перевести то, о чем молчаливо рассказывают "живые чертежи", на язык математики, - и откроется удивительная картина. Можно построить такую машину: на входном конце - пробирка с микроорганизмами, а выходное устройство сообщает параметры кораблей, авиеток, даже ракет.
      - Почему же этого не делают до сих пор?
      - Все решения давно получены другими способами. Возьмите две пробы грунта в разное время - бактерии и водоросли расскажут вам все о цивилизации: о применении металлов, о химии, технологии, даже о внешнем облике разумных существ, населяющих планету. Микроорганизмы живут совсем в другом измерении: наш месяц для них целая эпоха, за десятки лет они меняются, перерождаются, закрепив в генах все изменения. Нужно только расшифровать. Я уж не говорю об искусственно созданных организмах - для переработки руд, для контроля за средой, для синтеза лекарств, для счетных машин... Если бы вдруг перестали работать заводы и фабрики, все морские суда вернулись бы в порты, то океан, наверное, стал бы чище, чем во времена первобытного человека. Об этом, сами того не ведая, позаботились бы многие миллиарды существ, которых можно рассмотреть только в микроскоп. Океан всегда как бы противостоял натиску цивилизации. Мы обязаны ему жизнью. По степени этого противодействия нетрудно судить о цивилизации. Думаю, с этим-то уж вы согласитесь... Планету, на которой процветает только один вид, представить почти невозможно. Так же как нормальное дерево с одним-единственным листом. Ведь жизнь подобна дереву, реке со многими притоками.
      - Я думаю, та планета необитаема. То есть там нет... инопланетян.
      - Разум появляется потом. Сначала господствует стихия. И не мог ей противостоять один организм. Он должен был или погибнуть, или дать начало дереву жизни. Даже если когда-то был заброшен туда по воле случая.
      - Не забывайте, это ведь другой мир.
      - Марианская впадина - тоже другой мир.
      - Ну нет. Не согласен.
      - А я чувствую, что это так. Только объяснить толком не могу. Послушали бы вы Соолли...
      - Кто это Соолли?
      - Биолог. У нее скоро день рождения. Можете заглянуть.
      - Соолли?.. - вспомнил я. - Это такая милая фрау с темными волнистыми волосами, в очках?
      Валентина кивнула.
      ..."Дельфин" нырнул в бирюзовую успокоившуюся воду. Под нами подводный хребет. На экране он выглядел безжизненным бурым вздутием, опаленным неведомо каким огнем. "Гондвана" ушла вперед, но мы быстро нагоняли ее. Я с удовольствием, как Энно, пробурчал вполголоса: "Нас разделяет девяносто миль". Столько показывал дальномер, настроенный на корабль, и я понимал теперь язык "Дельфина", знал, что видели и слышали его глаза и уши, доверял ему, как самому себе. Это важно, чтобы машина была так устроена, что располагала бы к себе. Наверное, так же вот Ольховский или Энно чувствовали "Гондвану".
      Я взял у Валентины управление и пошел к кораблю по кривой атаки, в шутку рассчитанной мной тут же, по данным допотопного навигационного пособия из числа книжных древностей. Вспыхнул красный огонь: "Дельфин" не хотел такой погони. После второго предупреждения аппарат не послушался меня и пошел сам, прежним курсом. Валентина, кажется, поняла...
      Мы перевалили хребет. На другом его склоне, мрачном и голом, выросла огромная полусфера. Она слабо светилась. За ней угадывались подводные небоскребы неправильной формы с красными тусклыми огнями в проемах круглых окон. Точно город мертвых.
      Широкий проспект уходил по склону вниз, в подводную долину, и терялся в ее глубинах. Вдоль него тянулись сверкающие нити труб. В каждой из таких труб разместилась бы "Гондвана".
      - Подводная станция? - спросила Валентина.
      Я кивнул. Там, на этом подводном заводе, под километровым колпаком горело дейтериевое солнце. Ослепительный шар был горяч, как самая молодая звезда. Он жадно глотал воду, только воду - тысячи тонн в минуту. Синие лучи разделяли ее на протий, дейтерий и кислород. Дейтерий шел в исполинскую топку, питал шар и давал гелий. Кислород и протий бежали по вечным блистающим артериям на континенты. Это было горючее. Такое же чистое, как первозданный дождь. Но свежей и благодатней его, ибо легкая вода - чудо, неведомое древним. Протий сгорал, как порох, в миллиардах машин. Они вдыхали заодно с ним кислород, а выдыхали водяной пар, свободный от дейтерия. Легкие дожди питали реки Земли, поили деревья и травы, поля и луга. Мы дышали воздухом, подобным горному облаку, согретому жаром молний. В наших жилах текла легкая горячая кровь, мы были легки и быстры. Мы лучше, чем предки, познали тайну мгновений, разделяющих прошлое и будущее.
      ЗНАКИ НА КАМНЕ
      К вечеру того же дня стало ясно, что мы скоро увидим своими глазами цветок с другой планеты, похожий на водяную лилию, только гораздо более хрупкий. Фитотрон - зеленая лаборатория редкостей - был готов принять гостя. Вечерами я садился за книги по астроботанике и космологии. Вдруг еще одна новость. Книга на камне!.. О ней рассказал Ольховский.
      - Пока вместо ответов новые вопросы, - говорил он взволнованно, и мне передалось его настроение. - Никто не расшифровал текст. Это невероятно!
      Он ошибался. Той ночью ключ к знакам на камне, который был доставлен с планеты вместе с грунтом и цветком, сумели все же подобрать. А мне снова повезло: одним из первых я познакомился с людьми, разгадавшими каменные письмена. Связался с институтом.
      Близорукий человечек с тихим голосом и учтивыми манерами за четверть часа умудрился не ответить ни на один из моих вопросов. Я заявил, что хочу побеседовать с другими специалистами. Я слышал, как он, забыв выключить канал, советовался с кем-то, точно просил помощи. И вот я узрел вполне представительную физиономию: волевой подбородок, коротко остриженные волосы, крепкие скулы, выгоревшие от солнца брови.
      - Я вам все расскажу, - заявил этот симпатичный тип, - ничего не утаю, но, как некогда говорили у нас в городе, не нужно лишнего шума.
      - Не терплю шума.
      - Тогда держите кассету. Перепишите. Публиковать не надо. Завалите нам всю работу. Институт не пресс-центр и не пункт связи.
      - Обещаю, - сказал я.
      - Никому ни слова, - сказал он и весело подмигнул. - Дайте нам еще несколько суток поработать и собраться с силами.
      И он скрылся, отгородился от меня тысячами километров замолчавшего эфира, снова распавшегося на атомы. А у меня осталась копия объемной кассеты: несколько нитей с вкраплениями хрома, ниобия и бария. Все как на ладони. И книга. И люди, раскопавшие звездную древность...
      ...Секрет книги открыт был случайно. Кто-то оставил на столе плоский камень, найденный в образцах инопланетного грунта. Он должен был бы отправиться в хранилище, где, поддерживаемый языками нейтринного пламени, оказался бы в состоянии невесомости: так поступали с космическими реликвиями. И ни один луч света, ни одна пылинка, ни единый гравитационный всплеск не коснулись бы его. Через месяц, через год, может быть, спустя десятилетие кто-нибудь заинтересовался бы каменным обломком и извлек его на свет божий. Скорее всего для того, чтобы вскоре предать забвению.
      Камень всю ночь пролежал на столе. Под ним оказался лист писчей бумаги. Утром на листе проступили какие-то значки: черточки, скобки, кружочки. Из них образовались строчки. Не догадаться об их назначении было просто невозможно. Камень еще раз оставили на столе, теперь уже намеренно. И опять на листе проступили знаки неведомого алфавита. Но текст, судя по всему, повторялся.