Из этого возникло целое направление.
      Через год схему реактора забраковали: ни одна земная установка не потянула бы такой нагрузки. Ольмин включил в рабочий цикл обратную связь: первые порции солнечной энергии достигали Земли и вливались в поток обменной камеры. Они вызывали усиление нового, второго по счету, импульса. И этот импульс был во много раз мощнее первого: он как бы впитал в себя и земное и солнечное тепло. Конус очерчивался резче. И потому ливень фотонов был от импульса к импульсу щедрее.
      Перспектива открывалась безграничная: это напоминало самофокусировку. Но попробовал бы кто-нибудь до Ольмина намекнуть на самофокусировку солнечных лучей в пустоте. Думаю, даже фантазировать на эту тему считалось смешным.
      И вот я должен с ним встретиться... Моя жалкая гордость проснулась: теперь-то все эти и многие другие идеи казались простыми. Мне представлялось одно время, что и я смог бы сделать то же самое... Но я был человеком из другого мира, и мне даже не полагалось как будто заниматься этим. Кто я? Журналист. Репортер, как некогда называли себя отдельные представители нашего ремесла. И никакие автоматические запоминающие устройства, термопластические записывающие приборы и авторедакторы, которые пришли на смену авторучке и пишущей машинке, не меняли положения. Когда-то я отрекся от себя. Или, может быть, нашел себя вновь, кто же знает...
      А Ольмин как будто угадывал, о чем я думаю. Мы говорили в первый раз около получаса, потом я встречался еще раза два, но эти встречи были короче.
      ...Никакой позы, ни малейшего намека на нее. Позже я признался себе: на его месте я бы так не смог.
      В тот первый день я понял, что это его статья повинна в происшедшем. Это она обезоружила меня много лет назад, когда я начинал заниматься теорией отражения волн от корпускул. Но я не сказал об этом. Словно предчувствовал, что придет время, когда это признание поможет мне.
      Он вовсе не производил впечатления бесстрастного рафинированного интеллектуала: с виду человек вполне обычный. Только ответы и реплики строже, и не однажды казалось мне, что он не только со мной, но и еще где-то в другом месте. На берегу. В институте. У реактора. У него иногда появлялось такое выражение на лице, точно он собирался сказать что-то важное. Глаза вдруг засветятся, я умолкну, и он молчит: оказывается, думает о своем. Но эту невнимательность он ловко маскировал. Я тоже умею это делать. Вопрос легко запомнить, даже не поняв смысла, а через минуту вернуться к собеседнику оттуда, из своего далека, и ответить, рассказать... И все же он ни разу не сбился: говорил твердо, негромко, уверенно, как будто действительно был все время со мной здесь, в просторном кабинете с не преломляющими свет невидимыми стеклами.
      Он среднего роста, во время разговора вдруг встает и делает несколько шагов по комнате, садится на место, и тогда лучше всего видно, что он одновременно размышляет и о своем.
      У него яркие каштановые волосы, как у древнего кельта, довольно подвижное лицо. Трудно предположить, что он знает все или почти все, что знает собеседник, и никакой вопрос не застанет его врасплох. Но это, наверно, так. Может быть, я слишком быстро поверил в него.
      Я простил ему его успехи, его злополучную статью, наконец, его популярность. Однажды он с интересом посмотрел на меня: кажется, мне удалось задать нестандартный вопрос. Но вообще я старался не выдавать себя: жалкое, должно быть, вышло бы зрелище.
      Я успел угадать за его неторопливыми, даже медлительными жестами странную энергию, почти одухотворенность. И что меня покорило, так это как раз то, что он пытался ее маскировать. Ему было приятно скрывать это от других.
      Кое-что он упрощал. Намеренно, как мне показалось. Я шел навстречу его желаниям и поправлял его. Когда речь зашла о программах астрономических и физических исследований, связанных с проектом, он рассказывал совсем о несложных вещах.
      Кто скажет наверное, сколько именно исследовательских станций нужно построить на Венере в будущем году или сколько ракет послать для исследования околозвездного пространства?
      Ясно, что чем больше средств будет предоставлено одним, тем меньше останется их другим - арифметика проста, задача решается элементарным вычитанием. Но кому доверить это единственное арифметическое действие?
      Тут он замолчал и улыбнулся чему-то своему.
      - А вы знаете?.. - начал я и вдруг выложил все, что успел разузнать об Аире.
      Ольмин слушал меня с таким выражением лица, будто и понятия не имел о происшедшем. Но это было не так, я догадывался... И если даже Ирина Стеклова исчезла совершенно неожиданно для него, он мог подумать что угодно. Кто знает, чего ему это стоило. И мне вдруг стало неловко.
      "Не хватает ему как будто других хлопот. Отрывать его от работы просто бесчеловечно, как ты этого не понимаешь, чудак, - подумал я о себе. - Сама Аира, наверное, не захотела бы, чтобы он знал правду. Его работа нужнее. И ей тоже". Я замолчал, не пытаясь продолжать этот туманный разговор. И заметил, что он как будто рад моему молчанию... Мне оставалось одно: старательно вникать в дело.
      Ольмин познакомил меня со строительством, с главными объектами, и я постепенно стал смотреть на происходящее его глазами - внимательными, зоркими глазами физика, готового задуматься над кажущейся простотой явлений. Магистральные теплоотводы на берегу уходили в тоннели и тянулись на многие километры под морским дном - это я хорошо знал, но без него никогда не удалось бы мне так отчетливо представить, что же происходило там, под многометровой толщей воды. И как удавалось наращивать длину этих гигантских удавов, тела которых составлялись из сверхпроводников, а чешуя и скелет - из прочнейших сплавов. Как по мановению волшебной палочки, конструкции опускались в тоннели и там соединялись намертво очень простым способом.
      - Метод холодной сварки один из самых новых, - рассказывал Ольмин. Он изобретен приблизительно 2000 лет назад. Здесь нет ни противоречия, ни парадокса. Древние кельты открыли показавшийся им очень легким способ соединения металлов: нужно лишь отшлифовать золотые пластинки и накрепко прижать одну к другой. Металл прочно соединялся. Через две тысячи лет стало известно, что это замечательное свойство обязано особенностям атомной структуры материалов.
      Поверхность металла - своеобразный магнит. Ее атомы притягивают посторонние молекулы, оказавшиеся в их силовом поле. Молекулы азота, кислорода, воды, влекомые электрическим полем атомов, так утрамбовываются этим полем, что давление в тоненьком пограничном газовом слое доходит до тысяч атмосфер. Газовая броня - одно из главных препятствий для сварки.
      Заменим в нашем маленьком рассуждении молекулы газа атомами металла сущность явлений останется в принципе той же, но эффект будет иной: вместо образования бесполезной "брони" произойдет то, что мы называем холодной сваркой.
      Я опускался в тоннели и видел своими глазами, как, сверкая до боли в глазах, уходила вдаль, скрываясь за поворотами, металлическая лента. Ее секции сваривались друг с другом. Металл хорошо передавал рассеянное тепло и выравнивал поле температур; и его нечем было заменить, когда речь шла поистине о космических масштабах.
      Из эпохи поздней бронзы до нас дошли круглые золотые коробочки (диаметр 38, высота 25 миллиметров), хранящиеся ныне в Ирландском национальном музее в Дублине. После второго рождения холодного метода (1948 год) эксперты нашли на этих золотых реликвиях несомненные следы сварки.
      Древние коробочки с незатейливыми украшениями, золото, туго свитое в круглые вензеля... Быть может, справедливо было бы выдать патент на холодную сварку их гениальным создателям!
      - Вряд ли, - заметил Ольмин и продолжил мысль.
      Метод-то уж очень прост. Разве трудно представить себе древнего ювелира, изготовляющего в поэтической обстановке почти первобытной хижины украшения для вождя племени и старательно озирающегося по сторонам: не подсмотрел бы кто-нибудь за его искусной работой?
      Однако впервые сварка была применена, вероятно, при изготовлении глиняных сосудов. Влажная глина, воск, парафин, смолы, пластмассы легко склеиваются, и сварка бронзовой эпохи справляется с ними куда лучше, чем с металлами.
      - Донный поглотитель тепла - это не керамическая безделушка! - сказал я.
      - Вы внимательны к деталям, - заметил он, и в этом замечании мне почудился подтекст. (Снова Аира!)
      Не надо бы вмешиваться... Какой прок от моего праздного рассказа о ней? Ведь знал же, знал, что он знаком с Ириной... с Аирой. Если Ольмин ни слова тогда не сказал мне в ответ, значит, считал лишним... меня, конечно. "Пора быть умнее, Глеб, - подумал я. - И сдержаннее. Давно пора. Слушай и учись..."
      (...Оказывается, сварка на холоде любит чистые металлы, без окислов, без малейших следов жира, влаги и адсорбированных, "прилипших" молекул газов. Под большим давлением поверхностный слой металла разрушается и частично растекается. Обнажаются, выходят на поверхность чистые, так называемые ювенильные слои. В местах их контакта и получается соединение.
      Если, сдавливая две пластины, одновременно передвигать одну относительно другой, то выступы, на которых происходит их действительное соприкосновение, разрушаются. Поверхностный слой исчезает быстрее, чем от одного лишь давления, - начинается сварка сдвигом, как ее сейчас называют. Сварка сдвигом требует давлений во много раз меньших.)
      И я видел, как механические руки гигантов киберов делали все это, составляя грандиозное сооружение из труб, лент и металлических шаров-накопителей.
      Один из киберов погиб. Я видел на экране, как подкосились его механические ноги от непомерной нагрузки и сверкающий левиафан рухнул вниз, на самое дно тоннеля, а на него обрушилась целая секция, смяв его блестящий кожух и прозрачный ксиролевый купол программного управления. Это было за три дня до катастрофы, если мне не изменяет память. Именно с этого дня перешли почти исключительно на сварку сдвигом. Нагрузки уменьшились, но возникла опасность вибраций, на которую сначала не обращали внимания.
      А в это время над Землей, на высоте тридцати тысяч километров, заканчивали монтаж колец дополнительных отражателей. Там парили в невесомости почти разумные электрические существа, и я собрался к ним в гости. Ольмин напутствовал меня:
      - Там все обстоит гораздо проще. Раз нет атмосферы, значит, к металлу не прилипают молекулы газа. "Брони" нет. Нет окислов и влаги - еще одно преимущество. Вот почему в космическом вакууме работать легче. Холодная сварка может даже стать нежелательным спутником в космических экспедициях и происходить самопроизвольно там, где ее не просят.
      Представьте себе демонтаж космического устройства. Люди в скафандрах, металлические конструкции в духе Уэллса, накрепко схваченные болтами... Пробуют отвернуть гайки на крышке какого-нибудь лунного генератора напрасный труд! Гайки приварились к крышке. Болты слились с металлом. Холодная космическая сварка! Тут, смотришь, шкивы приварились к осям сварка сдвигом! - там на машину налипли какие-то лунные самородки. Аврал: нужно резать автогеном!
      Разумеется, этого не будет: специалисты вовремя разобрались в секретах маленьких золотых коробочек из Ирландского национального музея.
      КАТАСТРОФА
      Вечером накануне катастрофы ионолет доставил меня с орбиты на одну из станций Приозерья.
      Проснулся я рано и сразу же вылетел на Берег Солнца. В дороге узнал о случившемся.
      - Море прорвало свод третьего тоннеля, - лаконично известили меня.
      Я знал, чего стоило проложить под морским дном этот третий тоннель. Там сплошные скалы, едва прикрытые осадочными породами. Подходы к тоннелю начинались у линии старых металлургических бассейнов, где после прилива скапливалась морская вода - потом она постепенно вытекала сквозь фильтры, собиравшие уран, золото, платину, мышьяк. Один из бассейнов был взорван, и на его месте создана площадка.
      Отсюда стартовал тоннель два года назад. Его жерло было похоже на кратер вулкана, я помню старые фото. Он шел наклонно вниз, пробивая себе путь через шельфовый участок, а выходная его чаша могла бы поглотить без остатка небольшой остров, вздумай он опуститься на дно, как сказочный град Китеж.
      Два года работы увлекли людей, твердо уверовавших, что более фантастической мечты еще не приходилось претворять в жизнь. Я сам испытал это чувство: проект впечатлял. Мне казалось, ничего более значимого для всех нас не делалось с тех пор, как запустили искусственное сердце планеты - дейтериево-водородные станции на океанском дне.
      И вот стряслось... Настоящая беда... Что станется с проектом, если тоннель будет затоплен? Миллиарды кубометров воды не так-то просто потом откачать. Я не говорю уже о том, что сооружение придет в полную негодность. Тогда, наверное, будет легче прорыть новый тоннель, чем восстановить старый. Значит, еще два года, ну год... Я теперь болел не только за судьбу проекта. Но еще и за Ольмина. И еще один человек ждал завершения работы с нетерпением... Все надежды Аиры связаны с возможностью управлять излучением звезд.
      ...Каждые пять минут я включал экран и старался хотя бы угадать контуры сооружения, спрятанного так глубоко, что проникающее излучение передатчиков информа едва достигало нижних горизонтов. По этой смутной картине только и можно было понять, что водопад расширял свое русло, целая река устремилась внутрь тоннеля, и поток набирал силу на глазах. Я наблюдал первые попытки определить масштабы катастрофы. Две автоматические морские "черепахи", опоясанные многотонными свинцовыми кольцами балласта (чтобы не втянуло внутрь!), приблизились к прорану и выполнили рекогносцировку.
      За ними стала подтягиваться техника. Но все происходило как-то убийственно медленно. Час полета на эле заставил меня понервничать. Я видел, как от берега отошел транспорт, груженный гигантскими бетонными блоками и заградительными фермами. Как я узнал позже, на берегу еще не представляли тогда всей опасности.
      - Частично размыт свод третьего тоннеля, - монотонно повторяла невозмутимая девица информа в ответ на мои вопросы, - техника спешит к месту катастрофы. Дежурный оператор ранен. Других происшествий не отмечено.
      Я связался с институтом, но Ольмина не застал. Мне даже не потрудились ответить, где он сейчас. Я едва пробился к Телегину. Он холодно взглянул в мою сторону, его темные глаза были непроницаемы.
      - Прилетите на место, сами узнаете, - пробурчал он и выключил связь.
      Я погрозил кулаком. Мне оставалось десять минут полета.
      Эль обогнул сопку и ворвался в последний распадок перед возвышением: за низким перевалом был Берег Солнца. Но третий тоннель был дальше. А то место, где разворачивались главные события, - это шельф у самого материкового склона. Я решил нырнуть на берег, сменить машину. На универсальном эле я мог подобраться к прорану. Мне подвернулась чья-то неплохая посудина. Я спикировал на нее, как ястреб: оставил свой эль - и свечой вверх.
      Вызвал дежурного. Боже, чего стоило добиться от него нескольких слов! (Никто всерьез не принимал мои шансы в этой игре. Более того, я был лишним.)
      - Да, там люди... - хмуро ответил он. - Ситуация нестандартная. Руководит Николай Карин.
      - Карин! - воскликнул я.
      Я хорошо знал молодого инженера из Болгарии. Он был еще и режиссером в придачу.
      Это он рассказал мне, как во время первой киносъемки в его жизни, когда он еще и не думал об окончательном выборе жанра, очаровательная Соня Беланова убедила его. Нет, не словами. Снимался эпизод: Он и Она. Через минуту они должны расстаться. Они еще что-то говорили друг другу. Между ними прозрачный шлюз орбитальной станции. Слов уже не слышно: видно только Ее лицо. Она улыбается, пытается что-то сказать... плачет. В этот момент на лоб Ее упала прядь волос. Еще немного, и Она закроет глаза, тогда прощай лента, съемку придется повторять. Но две орбитальные станции разойдутся через минуту-другую. Дубль возможен только в принципе: съемка в космосе! Карин показал знаками: Соня, волосы мешают. И в тот же момент увидел, на руке ее кольцо, которого по сценарию быть не должно. "Кольцо!" - воскликнул он в отчаянии. И увидел: Беланова снимает кольцо, причем за кадром, так что камера этого не чувствует, освободившейся рукой поправляет волосы - и все это время играет... Да еще как! Ее лицо тогда заставило его поверить в чудо перевоплощения. И это было самым сильным впечатлением, которое когда-либо на него производило искусство.
      Карин там... у тоннеля.
      - Что с ним? - крикнул я, включив связь.
      - Прекрасно себя чувствует, - ответил дежурный и, помедлив, добавил: - По-видимому, в отличие от вас.
      Что со мной? Так сильно взволнован? День такой... просто такой день.
      Дежурный доложил обо мне Телегину. Телегин - это машина, изобретенная Ольминым. Точнее, найденная где-то. Машина почти неумолимая, точная, как интегральное уравнение. В шутку говорили, что Ольмин никогда не бывает доволен собой, кроме тех разве редких случаев, когда поручает дело Телегину. Тот всегда действует "в духе Ольмина". И это у него лучше якобы выходит, чем у самого шефа.
      Телегин вышел на связь. Спросил, что я собираюсь делать. Я ответил общими фразами, спросил о Карине. Что там происходит?..
      На вопросы Телегин отвечал кратко, несколько скупых, скороговоркой произнесенных фраз ничего не проясняли. Я ломал голову: что же он собирается делать? И как вообще обстоят дела на третьем участке? Настал час, когда я стал сомневаться в Телегине: а вдруг он и сам не вполне отчетливо представляет положение?
      Я решил на свой страх и риск: туда, скорее...
      Вода была спокойной, прозрачной. В километре от берега еще ничто не наводило на мысль о катастрофе. Я вел машину над самым дном. Только серый песок, лишенный растительного покрова, груды камней и следы подводных бульдозеров нет-нет да и напоминали о том, что несколько месяцев назад здесь прокладывали тоннель. Дальше, я знал, своды его переходили в огромный подводный зал, где ленты охладителя отдавали тепло. Из этого зала, или камеры, как ее называли, разогревшаяся вода шла по другому тоннелю в океан.
      На ее пути были шлюзы, контрольные створки, измерители, сигнализаторы: все это для того, чтобы следить за температурой каждого кубометра, за колебаниями в сотые доли градуса. Артерия несла поток, равный большой реке. Тоннель надежно изолировал его от океана - до поры до времени, конечно.
      Постепенно расширяясь, артерия переходила в подводный канал, такой широкий, что скорость воды замедлялась. Отсюда начиналось медленное течение. Если бы тепло переносилось открытой на всем протяжении струей не избежать бы размыва грунта. Кроме того, образовалась бы мертвая зона, штормы и естественные течения уносили бы нагретую воду бесконтрольно в любом направлении, и это нарушило бы природные условия во всем районе.
      Таков был проект. Тоннели пока пустовали. В зале устанавливалась аппаратура охладителя. Под морским дном неторопливо двигался "водяной крот". За ним другая машина - "морской змей" - тянула низкотемпературный трубопровод. Они почти достигли цели, когда вода прорвалась в зал теплообменников. Предполагали, что легкий подземный толчок вызвал резонанс конструкции. Два монтажных кольца, каждое диаметром в добрую сотню метров, разошлись на какие-нибудь три-четыре миллиметра. В этот зазор давление вогнало упругое широкое лезвие плотной соленой воды. Удар пришелся по основанию конструкции, и одно из колец начало терять устойчивость. Грунт размыло, и в проран втягивались новые и новые массы воды.
      Вот и все, что я узнал, пока эль нес меня вперед, туда, где отряд "морских черепах" беспомощно кружил над сооружением. На моем экране было видно, как механические животные касались лапами дна, всплывали, несли в лапах какие-то продолговатые предметы, падали камнем вниз и опять всплывали и бесцельно кружились. Вот уже четверть часа одно и то же: бесстрастное, спокойное движение "черепах", неуклюжие курбеты, бесполезная суета.
      Я не мог разобрать, что же там происходит. Увидел водолаза, он как будто бы дирижировал этими безликими созданиями. Потом водолаз скрылся, и на подводный холм выполз бульдозер, покрутился и пропал из кадра. Серый полусумрак. Шальной луч прожектора. Тени танцующих "черепах". Тишина. Тревога.
      Дно постепенно опускалось. Подо мной был шельф. Эль шел так низко над грунтом, что за ним поднималось облачко мути. Испуганно шарахались рыбы. Один раз я попал в самый центр скопления кальмаров. Они нехотя уступали мне дорогу, занятые какими-то своими делами.
      Меня засекли с берега. На экране я увидел усталое, злое лицо Телегина. Я не сразу признал его.
      - Возвращайтесь! - приказал он. - Вы вошли в опасную зону.
      - Я знаю, - сказал я мягко и выключил экран.
      Я не хотел, чтобы затянувшееся объяснение отрывало его от дела. А возвратиться я не мог. Через несколько минут я вывел эль к "черепашьему" стаду.
      Вблизи все выглядело не так, как на экране. Вокруг моего эля море кипело. Со дна вырывались пузыри, это напоминало извержение. "Черепахи" подпрыгивали над кипевшим дном. Одна из них задела эль, и я услышал глухой скрип ее лапы, сминавшей обшивку. Я отошел в сторону, в эль просочилась вода. Потом за приборной доской я увидел прозрачную дрожащую струйку, она прилипала к стенке и бежала под ноги. Стало слышно клокотанье. "Как в котле, - подумал я. - Где же Карин?"
      В этот момент я увидел почти фантастическую картину. По дну двигалась махина бульдозера. Перед машиной выросла гора песка; вот бульдозер влез на холм, и струи воздуха стали разбрасывать его добычу. Камни уносились, как песчинки, вверх и падали на дно в ста метрах от бушевавшего подводного кратера. Но автомат упрямо вел пятисоттонную машину прямо туда... Вырвалось огромное серебристое облако, среди воздушных масс мелькали доски, металлические листы, обрывки кабелей.
      Через минуту я увидел, как бульдозер покачнулся, его плоский нос приподнялся, замер и вдруг пошел, пошел... выше, выше... Машина опрокинулась. Гусеницы продолжали яростно двигаться, точно неведомое чудовище отбивалось от врагов, но это было беспомощное барахтанье, не более того. Тревожно замигали его красные глаза. Подплыли две "черепахи" и попытались приподнять махину. Тщетно. Им не удалось даже пошевельнуть его массивное тело.
      Несколько минут "черепахи" кружились вокруг - медленно и бестолково. Потом удалились. Это лучшее из того, что они могли сделать.
      Как зачарованный смотрел я на это столпотворение. Изредка то здесь, то там пробегали лучи прожекторов, их свет вырывал из грязно-серой воды механические лапы "черепах", тускло отсвечивающие панцири, их ношу прямоугольные бетонные блоки, за которыми они поодаль от меня опускались на дно. Там стоял гул. Это с транспорта бетон сбрасывали прямо в воду.
      Один раз я с удивлением заметил рядом полосатую рыбину. Она попала в луч прожектора и заметалась, теряя равновесие. На ее боку я рассмотрел бело-розовую царапину. Рыба попала под фонтан пузырей. Ее подхватило, перевернуло и бросило вверх.
      В ста метрах от моего эля появился водолаз. Он был в легком серебристом костюме, снимающем давление. В рукава его встроены искусственные мышцы, но, несмотря на это, человек выглядел стройным, даже изящным среди неуклюжих созданий, подвластных его воле. Я медленно приближался к нему. Это был Карин. Он как-то странно замахал руками. Я не понял. Эль плыл к нему. И тут подо мной стало подниматься дно. На моих глазах рос холм.
      У подножия его стоял Карин и махал руками, словно пытался оттолкнуть меня вместе с элем.
      А я никак не мог взять в толк, чего же он хочет от меня. Я рад был, что он жив-здоров. Меня качнуло. Я догадался, но было поздно. Если бы я включил экран раньше... С вершины холма сорвались грохочущие струи воздуха. Эль накренился. Меня выкинуло из сиденья, и я покатился к дверце.
      За стеклом серая мгла, перемежаемая вспышками прожекторов. Гигантские пузыри хлопали и бурлили, как в кипятке. Обшивка дрожала. Я держался за ручку и ждал того главного удара, который должен был неминуемо последовать, окажись эль над самой вершиной холма. И он последовал. Эль подскочил вверх сразу метров на двадцать. Я покатился по боковой стенке кабины, потому что эль перевернуло и смяло. Между краями дверцы и обшивкой образовалась широкая щель, в которую хлынул поток.
      Я успел удивиться, что машина сравнительно медленно наполнялась водой и что я сам еще цел... Эль был теперь неуправляем. Я был его пленником. Надежды на автоматику покинули меня сразу же: во-первых, машины этого класса строились по самым упрощенным схемам, во-вторых, ситуация была слишком сложной. Даже мне сейчас не под силу было разобраться, что делать, окажись я в состоянии управлять: ложиться на грунт под защиту неуклюжих, но надежных "черепах", которые как-нибудь, наверное, с грехом пополам вызволили бы меня, или подниматься, всплывать.
      Второй путь показался мне предпочтительнее: я вряд ли успел бы надеть водолазный костюм, эль быстро наполнился бы, и мне тогда крышка, несмотря на усилия "черепах".
      По мере всплытия давление уменьшалось, и я бы выбрался из машины сам, без посторонней помощи, если удалось бы достичь глубины в пятнадцать метров. Мне даже не понадобился бы костюм.
      Каким-то чудом я подтянул тело к панели управления. Меня снова швырнуло в угол, но я все же дотянулся со второй попытки до ручки. Дал полный ход. Эль всплывал. Двигатель еще работал.
      С каждой секундой глубина уменьшалась... Но и кабина все быстрее наполнялась водой. Я встал и с трудом удерживал равновесие. Машину швыряло и крутило, как в водовороте. Вода, заполнившая кабину, демпфировала толчки, и я пока держался. Теперь я, пожалуй, не смог бы даже разыскать спасательный костюм, не то что надеть его.
      Я знал: должен наступить такой момент, когда, преодолевая сопротивление, я открою (или выломаю) дверцу и, уцепившись за ввод наружной антенны, поплыву к солнцу. Теоретически я мог бы дожидаться, пока машина сама поднимет меня, но при этом я терял несколько мгновений. Мой подводный плен продолжался бы и после того, как я оказался бы наверху. Там, на поверхности моря, я был бы заперт в кабине, и последних моих сил, быть может, не хватило бы, чтобы выйти наружу, на волю.
      "Нужно во что бы то ни стало открыть дверцу по пути, не теряя времени", - думал я. Правая моя рука ощущала металл полированной ручки. Вода доходила до плеч. Я бултыхался и держался так, чтобы можно было дышать. Голова начинала гудеть от резкой перемены давления.
      "Быстрее, - торопил я машину, - вверх, вверх! Вот сейчас, досчитаю до тридцати и дерну ручку, - подумал я, - раньше нельзя - раздавит. Один, два... восемь... шестнадцать..." Я сделал последний вдох. Воздух вышел из эля, и только под золотистым пластиковым сводом остался небольшой пузырь, но я не смог бы до него дотянуться.
      Я замедлил дыхание, закрыл глаза и продолжал считать. Двадцать два, двадцать три... двадцать восемь... Пора! Я рванул ручку. И понял, что дверь заклинило. Смятый металл сопротивлялся.
      Несколько раз я пробовал потрепать металлический лист, словно это было животное, способное откликнуться на ласку. "Ну же, - бормотал я, давай-ка открывайся!" Дыхания у меня хватило бы на три-четыре минуты.
      Но я не спешил сделать последний рывок, когда напрягаются все мускулы, когда в один лишь порыв человек вкладывает все, на что он способен. Все силы. И все умение. Я лишь постепенно готовился к нему. Я нашел точку опоры для ног. Сиденье оказалось достаточно прочным для этого. Мое правое плечо и рука должны были послужить тараном.
      Все зависело от того, насколько я сумею согласовать движение тела, ног и плеча. Точно три пружины, сложенные вместе, они должны резко выпрямиться. Три толчка должны сложиться вместе, тогда получится нечто вроде выстрела, который вышибет дверь. Я в этом был почти уверен.
      Иного выхода не было. Но если пружина окажется слабой, тогда... Сон, потеря сознания - и вряд ли меня выловят "черепахи". Никто просто не знает, в каком я оказался положении.
      Я готовился к последнему прыжку. Но у меня не должно было остаться ни малейшего сомнения в успехе. Уверенность удваивает силы. И я убедил себя. На это ушла минута. Следовательно, у меня оставалось их еще две-три... Но на последней минуте рывок получился бы слабее. Значит, нужно считать до шестидесяти, не больше. Я готовился, я старался почувствовать каждый мускул, даже клетку моего тела.
      Так, наконец-то... Я резко выпрямился. Это был страшный удар, от которого вмиг онемело плечо. Дверца отозвалась глухим звуком. Она подалась, погнулась. Я мог просунуть наружу руку! Но не мог выйти сам.
      Пауза. Полминуты. Еще удар. Почти такой же сильный. Я задыхался. Голова кружилась. Кажется, я глотнул воды. Но дверь распахнулась. Я медленно, осторожно выплыл. Чего там; я действовал сейчас по законам механики и физики, как "черепахи". В моем распоряжении было несколько секунд и ни одного лишнего движения. Эль поднимал меня.
      Внизу грохотала лавина. Там по-прежнему метались лучи прожекторов, точно молнии в грозовой туче.
      Вода казалась светлее, давление не расплющило меня, значит, мы были где-то на подходе к поверхности. "Наверное, не более десяти метров, решил я. - Шесть секунд - и мы всплывем". И тогда я вдруг понял, что в следующую секунду потеряю сознание. Просто не вынесу, так хотелось дышать. Хотя бы просто выдохнуть воздух. И я стал выпускать воздух. Эль шел медленно, что-то не ладилось в его механизме, изувеченном подводной катастрофой.
      Ну же! У меня потемнело в глазах. Виски стали горячими. И в тот же момент мы вынырнули на поверхность. Когда я вдохнул воздух, я почувствовал боль в груди. Какая-то пелена застлала глаза. Потом отошло.
      Стало легче... совсем легко. Вокруг море, светлый окоем, приволье. Только в стороне, в полукилометре от меня, вздымалась живая гора. Там бурлила вода, и трехцветная радуга блеклой полосой подрагивала над ее склонами.
      "Как далеко нас отнесло! - подумал я. - Возможно, это течение... Нет, наверное, машина шла наклонно вверх. Значит, я пробыл под водой немного дольше, чем мне полагалось".
      * * *
      Я заметил океанский лайнер, который шел к берегу. Думаю, это был тот самый лайнер, что сбрасывал над прораном блоки. Его очертания быстро таяли. Там, у горизонта, было желтое небо, а над головой синели плотные облака, и воздух казался прозрачным, колючим, каким-то электрическим. Эль мой ушел на дно; двигатель его внезапно остановился, чихнув. Машина легла на бок, словно устав, и тихо погрузилась. Я нагнул голову, осторожно открыл в воде глаза и смотрел, как она описывала спираль и становилась все меньше. Подо мной была прозрачная прохладная вода.