Чаша бурь

      - Ты хотел меня спросить... - сказала она и накрыла мою руку своей ладонью.
      - Нет. Я все знаю.
      - Ну хорошо. Будем молчать.
      Потом мы пошли в камеру хранения, я сдал чемодан, пляжные мелочи положил в сумку, и мы направились к морю. Но не к северному пляжу. Пошли в другую сторону. Перешли речку по висячему шаткому мосту, оставив справа злополучный тир. Поднялись на новое шоссе и по обочине его двинулись к южному пляжу.
      По железной лестнице, покрытой ржавчиной, спустились к воде. Тут был темный песок, а у самой воды - зеленая галька с крапинами. Отвесно поднималась бетонная стена, над которой трепетали от ветра, поднимаемого поездами, светло-сиреневые метелки диких злаков. После купания грелись, прижавшись спинами к стене и друг к другу. По веревкам плюща спускались ящерицы и шуршали над нашими головами, охотясь на мух. Октябрьское солнце после четырех часов стояло низко. На море светилась дорожка - отражение солнца от ряби. По мере того как солнце садилось, дорожка разгоралась все ярче. От ладони на бетоне было две тени - одна в другой. Внешняя - от солнца, внутренняя, гораздо более темная, - это след руки на бетоне, куда не проходит прямой свет ни от солнца, ни от сверкающей дорожки на море.
      Согревшись, ложились прямо на песок. Я сгреб песок в небольшой холм. Мы располагались после купания на западной стороне этого холма.
      Около пяти вечера отражение солнца от морской ряби давало треть общего света. Это можно было проверить по двойной тени на серой шершавой поверхности волнореза, где в выбоинах сновали ящерки, поднимаясь при нашем приближении повыше.
      Мы удивлялись отражению от моря, благодаря которому в пять вечера было не прохладнее, чем в полдень. Холм напоминал мне этрусский темплум ориентированное по сторонам света пространство, предназначенное для закладки города. Если бы я строил Хосту, я расположил бы ее не в долине реки, где дуют вечерние ветры из ущелья, а на склоне горы Ахун, там, куда убегает новая дорога на Сочи. Это самое теплое место на побережье.
      - Знаешь, там вечерами, особенно в конце октября, на пять градусов теплее, чем внизу, в долине. Понимаю древних этрусков...
      - А современных?
      - Не совсем. Почему вы решили, что меня нужно оберегать? Я сам выбрался бы из гостиницы. Дайте мне оружие!
      - Если ты его получишь... они спровоцируют тебя. Ты можешь воспользоваться им без надобности.
      - А они? Я не кролик, чтобы на мне отрабатывать системы волновых пистолетов Джинса!
      - Ладно. Ты прав, и мы это знаем. Может быть, уже сегодня...
      - Сегодня! Обязательно сегодня!
      - Ладно. Искупаемся. Солнце уже так низко, что не поможет ни темплум, ни отражение, ни бетонная стена.
      И до меня дошел двойной смысл ее слов. Она хотела тем самым подчеркнуть, что скоро она покинет меня и я, возможно, не скоро увижу ее.
      ...Мы выходили из моря, когда тени стали необыкновенно длинными и даже светлая дорожка стала гаснуть. Она сузилась, и последние лучи плясали на воде, но уже не грели.
      Три черных баклана пронеслись неподалеку от нас. Женина рука скользнула по моему плечу. Я услышал:
      - Мне пора.
      - Понятно, - сказал я. - Полет бакланов - условный знак, так предусмотрительно теперь все вокруг нас устроено...
      Глаза ее были серьезны, как никогда. Помолчав, она сказала:
      - Тот старичок, с которым мы обедали в шашлычной в год нашего знакомства... он был руководителем нашей станции здесь, на побережье. А узнала я об этом потом...
      - Почему - был?
      - Потому что его убили атланты. И сына его - тоже. Сын его вел ту оранжевую машину, которая помешала Селфриджу...
      И, словно утешая меня, Женя протянула мне голубой кристалл:
      - Это тебе.
      И ушла, не разрешив провожать ее. И, как когда-то, я смотрел ей вслед. Только теперь быстро сгущался послезакатный сумрак, и фигура ее таяла, растворялась в нем, а я сжимал в кулаке голубой кристалл или цветок и загадывал про себя: увижу ее или нет? И где-то внутри меня отзывалось: нет, не увижу.

ТРАДИЦИОННАЯ ПРОГУЛКА

      Часом позже я взбирался по той самой лестнице, которую хорошо знал еще в год знакомства с Женей. Комната, в которой я тогда жил, была занята, но место для меня нашлось у старичка Сергея Герасимовича в тесовой хибаре с нормальной высоты потолками, светлыми окнами и двумя грушевыми деревьями, развесившими кроны над шиферной крышей. Моя временная жилплощадь ограничивалась семью метрами. Я достал из чемодана маленький приемник, который подарил мне болгарский друг в незапамятные времена; слушал чарующие танцы Дворжака, Грига, Глазунова. В кружке заварил чай, потом листал книгу.
      "Во время геодезических измерений в штатах Северная и Южная Каролина проведены аэрофотосъемки; на снимках видны округлые и яйцеобразные воронки, напоминающие метеоритные кратеры. Их насчитывается около трех тысяч, в том числе около ста диаметром более полутора километров. Они занимают площадь более ста тысяч квадратных километров и расположены дугой, с центром в городе Чарлстоне. Это лишь часть поверхности, на которую упало небесное тело, а основной район падения - дно Атлантики к западу от Багамских островов. Астероид взорвался в атмосфере в результате перегрева, разбрасывая осколки на большой площади".
      Это об астероиде, вызвавшем катастрофу. Факт, который трудно отрицать. Я не был согласен лишь с тем, что астероид взорвался от перегрева. За время полета в атмосфере нагревается и светится тонкая оболочка, скорлупа, а тело космического гостя остается холодным. Бывали случаи, что после падения на небесных камнях выступал иней. Из-за огромной скорости и сопротивления атмосферы гигантский метеорит мог сбросить с себя скалистые выступы и камни.
      В пол-литровой кружке, которую я взял у Сергея Герасимовича, вторые сутки сидевшего на безалкогольной диете, осталось немного чаю. Я пил его маленькими глотками. Погасил свет и лежал с открытыми глазами, слушая, как внизу шумит Хоста. Снова включил приемник. Совпадение: диктор говорил об очередной экспедиции в район Средиземноморья исследовательского судна "Витязь", причем намечалось изучить подводную гору Ампер.
      Я поднялся с койки, пошарил в кармане куртки, извлек из него голубой камень, подарок Жени. Что это было? Я не знал, но был уверен, что моя просьба выполнена. Я насчитал шестнадцать граней. Столько же, сколько на древнем символе Солнца. И внутри затаилась белая искра. Кристалл или каменный цветок был размером с игральную кость. Ничего в нем не было примечательного, кроме искры внутри, готовой, казалось, разгореться по моей просьбе. Я попробовал передать мысленный приказ. Ничего не изменилось. Огонек в камне дремал, не обращая внимания на мои пожелания. Положил сувенир в карман и забыл о нем.
      Поднял с пола упавшую книгу и положил ее на табурет. Книга легла так, что портрет автора на суперобложке был виден в странном ракурсе: внимательные глаза точно наблюдали за мной. Впечатление было таким сильным, что я невольно отодвинул книгу. И снова чужой взгляд следил, следил... Часто меня сопровождает этрусский квадрат, подумал я, но еще чаще, наверное, атланты наблюдают за мной со страниц книг, которые я читаю. Когда мгновенный страх, навеянный этой мыслью, улетучился, я уснул.
      Утро выдалось пасмурное, прохладное. Проспал я, оказывается, до полудня. Вышел на улицу, спустился по лестнице к двум двенадцатиэтажным домам, заглянул в тир, поприветствовал его хозяина. Он кивнул мне, подавая ружьецо. Значит, все правда, и это не сон... Вот и черная машина с приоткрытой дверцей. Но это уж слишком. Я ведь еще не завтракал. Зашел в вареничную, где уже на многих столах красовался обед. Не беда: если пообедать, я как раз нагоню время. Дело не в трех часах. Второго октября я должен был быть в Хосте, поскольку из Владивостока вылетел первого вечером. Стало быть, сегодня, по моим расчетам, третье октября. Из разговора в вареничной выяснилось: четвертое! Стоило ли удивляться? Ведь хорошо помню, как вчера пробирался по галерее и попал сразу в следующий день, где вместо предыдущего вечера в гостинице "Привал" был солнечный пляж у синего моря.
      * * *
      С обедом покончено. Шофер корректен и настойчив. Он ждал меня у порога. Сажусь в машину. Он ведет машину в нужную мне сторону, хотя ни слова не было сказано. Это выходит за рамки обычных отношений.
      - Вы что же, сами знаете, куда меня подвезти?
      - Догадываюсь... - не оборачиваясь, отвечает он на мой вопрос.
      - Каким образом?
      - Знаете ли... - говорит он тихо и окидывает меня быстрым пристальным взглядом. - Я все равно не смогу ответить на все ваши вопросы.
      - Почему?
      - Вы умеете водить машину? - отвечает он вопросом на вопрос.
      - Нет.
      - А я не умею отвечать на вопросы, зато умею обращаться с машинами... с машиной.
      Эта оговорка "с машинами" вместо "с машиной" навела меня на мысль, что ему, конечно, приходилось водить машины много сложнее автомобиля. Я сказал это вслух. Но не в форме вопроса. В форме утверждения.
      - Возможно, - спокойно парировал он. - Нам нужно к самшитовой роще, так ведь?
      - Вы опять угадали.
      - И вы хотите прогуляться по роще? После того что произошло?
      - А что произошло?
      - Вам лучше знать.
      - Да. Когда-то я сорвался с обрыва. Но теперь я лучше экипирован.
      - А позавчера?..
      - Это было неопасно. Психологический нажим, не более того. Дружище, если бы они всерьез захотели шлепнуть нас с вами, они это сделали бы раньше.
      - Не знаю. Не понимаю, о чем вы.
      - Да чего уж там... не будем играть в прятки. Я ведь не прошу отвечать на вопросы, заметьте. Но если они испытывают крепость наших нервов, не стоит ли нам сделать то же самое с ними?
      - Это не просто испытание нервов. Ошибаетесь. Это всерьез! - Он обернулся ко мне, и я увидел искаженное гримасой незнакомое мне лицо, а когда я отшатнулся, он снова стал сам собой и произнес: - А нервы должны быть в полном порядке!
      - Сдается мне, что вы превысили свои полномочия... на этот раз.
      - Откуда вы знаете о моих полномочиях, - ответил он резко и снова обернулся, и в лице его мне показались знакомыми несколько черточек. Да, я знал этот тип лиц, даже писал о таких вот людях. Это же... лицо космонавта, идеального космонавта в моем, конечно, представлении. Может быть, он и был космонавтом, командиром корабля, а теперь вот возит меня.
      - Вы просили не задавать вопросов, - сказал я. - И все же один вопрос я вам задам. Скажите, могу ли я, не подвергая никого риску, в том числе и себя, пройти по самшитовой роще до того места, где я сорвался вниз?
      - Зачем вам это нужно?.. Извините, я отвечаю вопросом на вопрос, но уж лучше вы будете отвечать, чем я.
      - Я хотел бы убедиться, что там все в полном порядке, то есть что деревянный настил снова уложен и опасность никому не грозит. И, кроме того, мне нужно осмотреть этот настил. Разумеется, я надеюсь, что меры приняты... на уровне современной, гм, техники, и нас с вами никто сейчас не слышит.
      - Какая разница? Мы же едем к роще. Это известно всем, кого интересует.
      - Ну что ж, прогулка. Традиционная прогулка...
      - Мало вам... всего... еще и в рощу захотелось. Сожалею, что это не запрещено.
      - Ладно, я буду осторожен, - сказал я примирительно этому человеку, который наконец-то заговорил со мной по-настоящему.
      - Я не смогу вас сопровождать, - сказал он.
      - Знаю, старина. Я сам.
      - Там нет никого из наших, - добавил он. - И не может быть. Ведь большой маршрут закрыт для посетителей. Никто из нас не нарушает правил, установленных для всех.
      - Да, да, охотно верю. Ведь в этом я убедился, когда вы выволокли меня из гостиницы!
      - Там было все иначе.
      - Конечно, иначе, гораздо интересней и веселей!

И СНОВА ОРУЖИЕ ДЖИНСА

      Неподвижен серый воздух, нет дыхания ветра, небо закрыто слепыми облаками. Белеют как свечи стволы самшита. Асфальтовая тропа остается позади. Впереди - камни, сплетения седых корней, крутые подъемы и спуски. Липнет к ботинкам коричневая земля, за мной остаются следы. Их видно, если оглянуться и присмотреться, низко нагнувшись. На краях следов кое-где видны капли воды. Так же в камере для фотографирования частиц после их пролета конденсируются капельки тумана. Мысль эта беспокоит меня с тех пор, как я увидел следы и впереди - не мои, чужие.
      А ведь я уже на запрещенном участке маршрута. Значит, не я один здесь. Не я один... Повернуть назад, пырнуть в машину - и домой?
      Может быть, я так и поступил бы, если бы... Я подбираю слово: знал, предполагал, чувствовал... Нет, ничего я не предполагал сейчас, ничего толком не знал, но я больше всего, может быть не отдавая себе отчета, хотел увидеть их лицом к лицу. А чувствовал я только вот что: с того дня, как я узнал об их существовании, прошло полжизни. Не разбирая дороги, я соединял зигзаги горной тропы цепочкой моих следов, карабкался, и когда дорогу преградила старинная крепость, я не обошел стену, а перебросил тело через светлые камни и двинулся дальше.
      Я вышел на самую высокую точку отрога. Начинался трехсотметровый спуск. На пути к реке высились тысячелетние тисы, гигантские липы, закрывавшие мутное небо. Ухватившись на скользком месте за тонкий ствол, я узнал редкое дерево хмелеграба. С его плодов-шишечек капала на меня вода, стекала за воротник. Я встряхнулся, как спаниель, и пошел дальше.
      Слева кое-где проглядывало ущелье, один раз я даже видел реку. За ней тянулись неровные участки галечного пляжа.
      Вступил на деревянную галерею. Доски были покрыты мхом и увиты лианами, но в одном месте на свежем срезе было хорошо видно, что это настоящее красное дерево. Что это, кстати, за срез? Если так обозначена условленная точка встречи нескольких моих недругов, я не удивлюсь. Высоко, высоко, справа от меня прыгал по камням этрусский квадрат.
      Вот и водоем с тритонами. Знакомый папоротник венерины кудри. Серебряная струя сбегает по моей руке. Не хочется уходить от источника. А надо мной застыл этрусский квадрат.
      Нет, нет. Пора. Там, впереди, карстовая пещера, бывший дом ста десяти тысяч летучих мышей. А теперь возможное место засады. Так и есть. Скорее угадываю, чем слышу, постукивание камней. Вот он, провал, передо мной. Только он шире, чем я думал. Тридцать метров, не меньше. Все выглядит очень естественно. Здесь рухнули доски, и остались кое-где торчащие из каменной стены ущелья бревна. Перепрыгнуть по ним нельзя. Когда-то на моем теперешнем месте остановилась Женя. Потом она вернулась назад, на тропу. Если собрать всю волю, все умение, которое выручило меня тогда, наверное, удастся преодолеть этот участок. Трудно настроиться, как всегда, на подобные фокусы, очень трудно. Но ничего невозможного в принципе нет. Чудо Джинса возможно не только на уровне техники, но и на уровне живой природы. Только вот вероятность его остается всегда очень малой. Нужен толчок, внешний или внутренний.
      - Осторожно! - донесся до меня возглас на чисто русском, хотя на каком же еще языке они должны разговаривать здесь, в окрестностях Сочи?
      Я так и не понял: перебрались они через провал за час до меня или пришли с другой стороны. Их было двое. Лица незнакомые, сосредоточенные...
      Они стояли у самого провала и оглядывали каменную стену, ущелье, пляжи внизу. Даже не смотрели в мою сторону. Я сделал вид, что впервые узнал о существовании провала. Присел и стал рассматривать края настила. Ведь за этим, собственно, я сюда и направлялся. Нужно было найти следы надпила, надреза, сделанного хотя бы с помощью лазерного луча. Ведь они не рассчитывали, что я отважусь появиться здесь. Следы искусственно вызванного обвала должны остаться. Еще в Москве я ругал себя за то, что не догадался установить истину. Не ведут ли меня по краю пропасти - в прямом и переносном смысле - и для того только, чтобы сломить мою волю? Важно было знать это.
      Следов не было. В замшелых бревнах сохранились углубления от гвоздей, в которых теперь поселились рыжие муравьи. В двух или трех местах видны трещины. Но тоже естественные. Дерево еще крепкое, но наклон бревен в сторону ущелья создавал добавочную силу, которая могла сдвинуть крайнюю доску. За ней поехали остальные. Гвозди, когда-то державшие здесь настил, судя по всему, были тонкие. Может быть, у плотника как раз на этот участок не хватило настоящих гвоздей.
      Краем глаза я следил, конечно, за этими двумя. Они не обращали на меня внимания. Уж не обманывает ли меня интуиция? Подняв голову, я осматривал камни и зелень в надежде найти этрусский квадрат. Его не было. Почему? Потому ли, что опасность миновала? Или, может быть, не хотели обнаружить себя? Да, это не простая борьба. За моей спиной, как всегда, в последнее время стояли другие люди со всей их сказочной техникой.
      Это так. Но и за теми двумя стояла вполне реальная сила, а не призраки исчезнувших атлантов.
      - Эй! - крикнул один из этих двоих, молодой парень в японской нейлоновой куртке с нашивками на груди.
      Я молчал. У него было круглое симпатичное лицо, глаза светло-карие, темный чуб закрывал половину лба. Из кармана его куртки торчало горлышко бутылки. Второй был старше, ниже ростом и чем-то напоминал аспиранта профессора Чирова. Стоял он за спиной парня, в полутени.
      - Эй, ты что, не слышишь?
      - Слышу, - сказал я громко.
      - Тогда почему не отвечаешь?
      - А ты ни о чем не спрашиваешь!
      - Да чего ты пристал к человеку... - пробурчал второй. - Все равно через эту дыру трудно перебраться.
      Теперь он вышел из-за спины парня и встал на самом краю, на последней доске. Правой рукой он держался за перила. У него было хмурое невыспавшееся лицо, он сутулился. Я пока не мог разгадать их замыслы. Может быть, их и не было? Но я теперь твердо знал: если будет обычная с виду драка, то на их стороне - малолюдная, но весьма энерговооруженная планета Венера. На моей... другие планеты, а также их спутники. И каждое незатейливое движение в этой драке вроде поднятой руки или пинка будет стоить энергии двадцати стартующих ракет или более того.
      - Ты бы перепрыгнул сюда, дал закурить, а? - спросил вдруг с самой наивной интонацией старший, и лицо его разгладилось. - Ты ведь можешь, я знаю...
      - А ты? - спросил я. - Можешь?
      - Не, не могу, - сказал он нарочито простовато.
      - А у меня нет курева!
      - Бросил?
      - Бросил.
      - А у нас тут малость осталось, держи-ка!
      Резким, почти неуловимым движением он выхватил из кармана своего напарника бутылку и швырнул ее с такой силой, что я видел ее лишь в первое мгновение - когда он размахнулся. Я успел заметить улыбку на губах парня глаза же его оставались серьезными. Не видя бутылки, я все же успел отстраниться. Она разбилась о камни за моей головой, и звук этот разносился по ущелью, пока стеклянная пыль сыпалась вниз. Или это в моей голове звуки так усиливались?
      - Промахнулся... - сказал я. - Нечем теперь опохмелиться будет.
      - Не бойсь! - Он покрутил головой, словно присматриваясь к окружающему, а я подумал, что сам я ни за что бы не успел уклониться от удара...
      Из-за его спины между тем выплыл мыльный пузырь. Легкий, сверкающий всеми цветами радуги шар поднялся до уровня его плеча и направился ко мне, прижимаясь к камням. Был он легок, как настоящий мыльный пузырь, и со стороны его, конечно, не было видно, даже с противоположной стороны ущелья, оттуда, где высилась печь для обжига камня, никто не рассмотрел бы его.
      И все же они выдали себя. Шар наткнулся на ветку и прошел дальше как ни в чем не бывало. А срезанная ветка медленно падала, и легкий шорох ее был явственно слышен. Наверняка эти двое даже не знали, как устроен шар, но управляли им они, и, неточно направив его, они сделали ошибку. Именно об этом я подумал, когда в следующее мгновение показался этрусский квадрат. Я заметил его на искривленном стволе дерева. И тут же он исчез.
      Я не знал, что делать. Шар подплывал все ближе, окутываясь легчайшей голубой дымкой. Кажется, я уже мог бы рассмотреть в нем отражение своего лица...
      Навстречу ему двигался другой шар, поменьше. Он показался из-за моего правого плеча. Едва уловимый ореол окружал его, все происходившее казалось игрой света на тончайшей, невесомой пленке.
      С равным успехом это могло быть залпом, который нацелен в меня.
      Ни чувства безысходности, ни ощущения беззащитности не успело возникнуть. В пяти метрах от меня оба шара остановились, повисли в воздухе, их едва намеченные силовые поля, обозначенные легким сиянием, выросли, опалили меня каким-то электрическим упругим прикосновением, и тотчас шары словно притянуло друг к другу. Впрочем, похоже это было и на атаку, на таран крохотных автоматических экипажей, устремившихся к невидимой точке между ними. Полыхнуло едва заметное голубоватое пламя. Теплая волна воздуха толкнула меня так, что я едва устоял на ногах. Успел заметить, что и тех двоих качнуло весьма ощутимо. Один из них закрыл лицо руками. Я сделал то же самое. Потому что пламя угасло, но жар охватил все пространство. Мне показалось, что беззвучно сверкнула молния. И направлена ее белая стрела была вверх. Треск. Растущий грохот... Сыпались камни. Я медленно отступал от гиблого места. Они тоже пятились назад. Точно метеориты ударили по настилу. Он задрожал, затрясся, заходил ходуном. И совсем уж близко разрывал заколдованное пространство грохот падавшего на нас тиса. Сорокаметровый ствол, как перышко, кувыркался в зеленоватой полумгле, почти бесшумно - так казалось - ломая самшитовые стволы, выворачивая деревья с корнями, сбрасывая их вниз. И когда тис, опережая сломанные самшиты, ударил в края настила с той и с этой стороны, я рухнул вместе с ним вниз.
      Я падал в пропасть, не чувствуя боли.

ТАНЦЫ НА БРОККЕНЕ

      Меня поглотила тьма. Даже грохот растаял в этой тьме. Но я знал, что вокруг все движется и что сам я не могу остановиться в хаосе и нагромождении обломков и вывороченных из расщелин корней. Возник щемящий звук, который отвлек меня от попыток разобраться в происходящем. Я слушал, и сознание мое точно переходило в другое состояние, я как будто бы был уже не в ущелье, а далеко-далеко от него. Не было ни реки, ни галечных пляжей, ни обвала. Ни даже воспоминаний о нем. Все исчезло во мгле. И когда она рассеялась, я увидел себя на лестнице, под банановыми листьями, у самой моей хижины...
      И тисовое дерево, сорвавшееся с нависшей над пропастью скалы, оставило ощущение нереальности, условности происходящего. Когда я вернулся к себе, постучал хозяин, Сергей Герасимович, и, поздоровавшись, отметил, что я выгляжу уставшим. Деликатное замечание хозяина не выходило из головы.
      На грубо сколоченном деревянном столике - алюминиевая кружка. Машинально заглянул в нее и обнаружил остатки чая. Точнее, плесень, покрывшую дно и стенки непритязательного сосуда. Этой разноцветной плесени было столько, что, если бы Флемингу не повезло с пенициллином, можно было бы гарантировать все же успех предприятия, основанного на ее утилизации.
      ...Это можно назвать эффектом Вальдеса. Чилиец Армандо Вальдес и еще шесть человек спали у костра. Двое стояли на карауле. В пятом часу утра караульный растолкал капрала Вальдеса и сообщил, что невдалеке приземлились два ярких объекта. Тот отправился разузнать, что это за огни. Отойдя от костра на десять шагов, он попросту исчез. Когда через несколько минут он снова появился среди своих, то производил впечатление насмерть перепуганного человека. Бравый капрал лишь машинально повторял околесицу: "Вы не знаете - кто мы есть и откуда мы пришли, но скоро мы возвратимся". Часы на его руке показывали час его возвращения, но дата на их календаре "убежала" на пять дней вперед.
      Мне уже доводилось наблюдать эффект Вальдеса, но впервые я не сохранил никаких следов происшествия в своей памяти. Бросившись ничком на постель, пытался сосредоточиться. Виски стали горячими, ладони мои сами собой сжались в кулаки, голова наполнилась теплым туманом.
      "Тебе лучше дойти до всего самому. Ты легко веришь людям, но этому поверить сразу ты бы не смог". Обрывок разговора с сестрой... объяснение на все случаи моей жизни.
      Но вот прояснилось: мне подарили голубой шестнадцатигранник, он был при мне, что-то происходило, но я этого не помню. Значит... камень отбирал у меня воспоминания. Может быть, я опять попал в водоворот и спасся чудом, и не исключено, что были острые камни, боль, борьба за жизнь, потом спасение, но все пропало, я не могу преодолеть беспамятство.
      - Сергей Герасимович! - постучал я в дощатую перегородку, разделявшую нас. - Какое сегодня число?
      - Восьмое октября, - откликнулся он. - Не волнуйся, погода скоро наладится. До конца октября здесь бывает тепло.
      Так пришло подтверждение догадки. Я не досчитался четырех дней. Вот почему Сергей Герасимович заметил, что выгляжу я усталым. Еще бы, его жилец пропадал где-то четверо суток.
      А я-то думал, что голубой кристалл предназначен для другого... Оказалось, нет. Он всего-навсего обезболивал. Род наркотика, избавляющего от страданий. Цветок забвения и вечной молодости. Но я не Гильгамеш из эпоса Двуречья и просил совсем другое. Что бы ни случалось раньше со временем, я всегда помнил о моих злоключениях, больших и малых. Теперь их заслонило от меня. А игрушку, которую мне вручили с целью исполнения этого замысла, назвали в утешение мне тем самым словом...
      Я скатился по ступеням вниз, направился к морю. Вода была серой, горбы высоченных волн вздымались до крыши аэрария на городском пляже.
      Ушел на пляж и долго сидел на берегу. Многое казалось теперь бессмысленным. Кусты дрока словно не хотели меня пускать к лукоморью, где особенно бесновались белопенные гребни. Слева же все катились и катились водяные валы. Они приближались, успевали возвыситься серо-зеленой стеной, падали на гладкие каменья, накрывали весь берег до насыпи. Волнорезы то скрывались под водой, то обнажались, и их словно качало на волнах-великанах.
      До насыпи взлетала белая кипень моря. Я сидел на бетонном выступе у насыпи и наблюдал. Впервые в жизни я обратил внимание на то, что еще далеко от береговой линии высокие валы начинали как бы куриться. Над ними поднимались легчайшие брызги. И брызги эти висели над гладкими спинами волн, и только потом рождались гребни, опрокидывающиеся на берег. Гигантский змей, когда-то боровшийся с самим солнцем, теперь затаился в море, и морщил его, и бил своим чешуйчатым хвостом...
      Самых моих ног теперь достигала белопенная река. Я бросился в нее, и меня сразу унесло на тридцать метров. Следующая волна хотела вернуть меня, но я боролся с ней и уходил все дальше в море. Скоро и насыпь и волнорезы скрылись за живыми серо-зелеными стенами. Меня качало так, что это напоминало полет. Совсем далеко пасмурно-темные спины гор проглядывали сквозь тучи. Прошло полчаса.
      "Теперь должно хватить сил выплыть..."
      Но меня подхватило северное морское течение, и все дальше оставалась Хоста. Несло же меня к мысу с высокими белыми небоскребами и дворцами отдыха, за которыми должна была открыться панорама Сочи. Течение было особенно сильным от ветра, и я греб поперек ему и выигрывал в этой настоящей, подлинной схватке!
      Ближе к земле, к берегу волны укачивали меня, относили назад. Теперь нужно было навсегда отрешиться от страха. Чтобы победить. Ибо никакая победа невозможна, если в человеке живет страх. Темные глыбы скал прыгали в ста метрах от меня. Меня уносила назад каждая волна. Нужно не отставать от них. Яростный рывок кончился неудачей. Близ полосы бурунов меня болтало и качало, накрывало с головой. Новый бросок - на гребне волны, как на морском коне, о котором писал поэт. Не отстать от склона воды, обращенного к берегу! Слиться с гибким ее хребтом... Я успеваю коснуться дна ногами. Меня выносит искрящаяся светлая река, и руки уже мнут песок.
      Побрел над насыпью, разыскивая одежду. Три или четыре раза обошел бетонную стенку над знакомыми волнорезами. Увидел пустую выбоину, где сидел часа полтора назад. Одежды не было. Бетон был влажен. Пришел девятый или восемнадцатый вал и смыл мою куртку, брюки и рубашку. Вместе с подаренным камешком.
      Жаль, что я не могу идти в город: на мне плавки, в карманчике половина иголки. Нередко жизнь соединяет серьезное, даже очень серьезное, и смешное. Рано или поздно приходится в этом убеждаться на собственном опыте. Вспомнилось: там, где я выкарабкался на берег, под рельсом желтела этикетка спичечного коробка. Кто-то выбросил его из окна поезда, того самого... Пятьсот метров назад, в сторону Сочи... еще несколько шагов. Вот он, коробок.
      Перехожу железнодорожное полотно, иду в гору. Это все та же гора Ахун, но другой ее отрог. Под сенью высокого ясеня развожу костер, кидаю в огонь гибкие ветки орешника, тугие ветки сосны. Сооружаю треногу, на которую вешаю плавки, чтобы просохли. Не о таких ли, как я, сложены невзыскательные истории, героями которых являются проворные субъекты, неоднократно замеченные на Броккене, самой высокой вершине Гарца? Особенно часто видели их в прошлом, в Вальпургиеву ночь. Верхом на кочерге, помеле или поварешке прибывал этот люд, выражая полное почтение и расположение главному черту, опускаясь перед ним на колени. Начиналось роскошное пиршество, но все блюда подавались без хлеба и соли. В насмешку над церковными обрядами устраивалась "черная обедня", после которой начинались пляски под оркестр. Вместо скрипок оркестранты держали в руках лошадиные головы, вместо рожков - кошачьи хвосты. Танцевали попарно, но повернувшись друг к другу спиной. В заключение этого славного праздника главный черт сжигал себя, а участники шабаша делили между собой пепел, высоко ценившийся из-за его вредоносных свойств. Сотни очевидцев, допрошенных под пыткой, подтверждали непререкаемую достоверность нарисованной монахами Инститорисом и Шпренгером картины.