Одет в туманы
      И укрыт рядниной облаков,
      Стою у окоема,
      Зарю встречая. Наклоняясь,
      Вижу волны трав седых.
      Надо мной седая же глава
      Творенья мирового - Древа Мира.
      И выше, в синеве, в разводьях неба
      Полет двух крыл, невидимый другим.
      И только после - пурпур, взлет зари,
      Смывающие седину,
      И светлый меч, пронзающий миры и океаны!
      ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ
      ПРОФЕССОРА ПАНЬШИНА
      Профессор назвал все это саморегулированием, саморегулирующейся системой. В качестве примера отсутствия такого регулирования он вспомнил поездку в Чехословакию летом восьмидесятого с обязательной культурной программой. Гид возглавляемой профессором группы вечно путал пункты этой программы, водил их в музеи, когда они были закрыты, в магазины не по карману, в кафе, которые не были нужны из-за обычной туристской диеты. Однажды молодой рассеянный гид, типичный продукт нерегулирующейся системы периода пресловутого аппарата, повез их на экскурсионном автобусе в театр. Они приехали туда за тридцать минут до начала представления, вполне совместимого с идейной убежденностью зрителей. Начали рассаживаться. Женщины группы, нарядные, причесанные, светились и собственным и отраженным светом хрустальных люстр. Пахло французскими духами. Некоторое время туристы испытывали неловкость от того, что они расселись по своим местам раньше всех. Однако гид всех успокаивал и обещал интересный спектакль. Не хочется называть его имени. Положим, его зовут Иржи. И вот появились другие зрители. Просачиваясь постепенно между рядами, они стали останавливаться у занятых кресел, тщательно рассматривая свои билеты, а затем и претендовать на эти кресла. Иржи вел себя сдержанно, как и подобало представителю командно-административной системы в присутствии друзей и посланцев другой такой же системы. Непоколебимая уверенность женщин той и другой стороны в своей правоте между тем разогревала атмосферу. То тут, то там вспыхивали ссоры из-за мест. Иржи объяснил, что проданы двойные билеты, на все места туристской группы и нужно общими усилиями искать выход. Он имел в виду выход из создавшегося положения, однако чехи поняли его буквально и показывали рукой на выход из театра. Грянул скандал - и как раз в ту минуту, когда свет в зале погас и раздвинулся занавес. Еще через три минуты Иржи вызвал администратора, поскольку во времена командно-административных систем они еще были налицо и к ним можно было обращаться, тогда как сейчас идея администрирования справедливо пущена под откос, а сами администраторы оставлены как живой пример ее несостоятельности. Впрочем, эти мудрые решения были приняты на наших глазах, и я не буду о них распространяться.
      Подошедший администратор сначала пытался уладить скандал, призывая к общему спокойствию. Артисты же на сцене всеми способами пытались обратить внимание публики на себя. Наконец кому-то из них это удалось. Иржи произнес, сохраняя спокойствие:
      - Мы перепутали театр, нам нужно было в музыкальный театр на оперу.
      Они вышли из зала. Это было подобно отступлению - лица хмурые, брови насуплены, женщины пунцовые, но все же очень милые, некоторые дико хохотали. Иржи повел всех на остановку городского транспорта, потому что экскурсионный автобус ушел. Замыкал шествие профессор.
      Когда они перебрались в другой театр, там началось второе действие. Все места группы, естественно, были уже заняты вскормленными административно-командной системой контрамарочниками и безбилетниками. Иржи опять разыскал администратора. И этот человек, порожденный той же системой, принял типично командное решение рассадить группу в правительственной ложе. Профессору с супругой предложили первое кресло. Но как только он, поддерживая свою жену, усадил ее и сел сам, тучный оперный певец выбежал на авансцену и заорал на него не своим голосом. Конечно, и это обстоятельство следовало бы безусловно предать огласке как чудовищное порождение системы. Ведь тучный, рослый, румяный бас прокричал прямо в лицо побледневшему профессору:
      - Как ты смел занять правительственную ложу!
      Однако из дальнейшего выясняется, что певец сделал это не намеренно. Текст арии в этом месте был таков, что ее вполне можно было понять в указанном смысле. Но человек привык к администрированию, ныне окончательно разоблаченному в нашей стране, опять опередившей намного весь мир. И он, конечно, не мог иначе понять тогда это драматическое место оперной арии. Только когда певец, сдерживая темперамент, ушел с авансцены и, сжав руками выпуклые розовые щеки, предался лирическим воспоминаниям о первых днях своей любви, профессор успокоился. Супруга же его пришла в себя.
      Певец же через десять минут должен был умереть на сцене, и он это сделал достаточно профессионально.
      Вы спросите: а мораль? Мораль проста: без административной системы, однако же, нет даже простых мест в партере или на галерке, не то что ложи!
      НАЕДИНЕ С КОПЕНГАГЕНОМ
      Улицы Копенгагена беззвучно беседовали со мной. На Гулденлевенсгаде ловишь себя на мысли, что объяснения славянского слова "гать" и скандинавского "гаде" (улица) неверны. Это одно и то же слово! Оно пришло из Асгарда. Арийское "гатус" - это дорога. И то же слово найдем в "Авесте".
      ...Ты идешь по Гулденлевенсгаде, переходящей в стремительную перспективу бульвара Андерсена, нет, ты почти летишь, оставляя за плечами большие темно-красные дома раньше, чем успеваешь их рассмотреть. И отмечаешь это вечное чередование звука "о" и "у". Ведь датское "гулден" переходит в немецкое "голден" (золото) совсем как "рус" переходит в "рос". Но "рекс" (король, царь) дает начало вечному и загадочному слову "рус".
      А русы - это царское, королевское племя. Рас, ращ, рус - это леопард, царь-зверь. Ничего другого не надо искать. Так же звучит и сейчас этот корень в Исландии, где остались древние созвучия, как в этнографическом заповеднике со времен еще викингов.
      Солнце. Ты в одной темной куртке, без плаща и пальто. На переходе ты замираешь. Светловолосая женщина на велосипеде останавливается перед тобой. Зеленый свет - ты идешь, потом оглядываешься. Она еще у перехода. Мгновенный взгляд провожает тебя. Какая редкость здесь, в Дании, такие яркие светлые глаза с пронзительным взглядом - на это способна лишь проснувшаяся душа. Другие же погружены в сон. Можно жить очень просто - жевать бекон, лучший в мире, и делать то, что делают все.
      Ты беден по здешним меркам, у тебя почти ничего нет. Но ты свободен, ты можешь летать по улицам и проспектам, перелетая то к планетарию Тихо Браге, за которым сонные утки возятся в тине, среди брошенного хлама - как в Москве, то к Водровсвею, тихой улице, где дети играют в футбол, и ты врываешься на мгновение на их стадион с мячом, попавшим тебе в ноги, и ведешь мяч к одним, потом к другим воротам, потом исчезаешь.
      Ты можешь снова зайти к профессору Хансу Боггеру в надежде застать его дома. Он тот, кто, наверное, сможет понять историю Асгарда. Единственный в Дании человек, который занимался такими древностями.
      Но пока светит солнце, ты легкомысленно отмеряешь километры датских проспектов, прокалываешь взглядом все необычное на витринах, как, например, хрустальные корабли викингов с парусами внутри хрустальной же бутылки, рядом с которой обозначена цифра - восемьсот крон, чего у тебя нет и не было. Но ты берешь этот корабль с собой, у него тоже есть душа, как и у мастера, сумевшего сделать чудо. Берешь - значит оставляешь в памяти левитатора, а это навсегда.
      Ну и когда ты летишь дальше, тебе навстречу идут пятеро парней, и один делает несколько удачных движений, как борец вольного стиля, стараясь напугать тебя, принимая тебя за сверстника. Ты мгновенно отвечаешь, не касаясь даже его одежды, пролетаешь мимо, ибо сегодня энергию дает солнце. Как шесть лет назад, когда впервые ты сказал себе: нет, солнце не может быть простым раскаленным газовым шаром, оно живет своей жизнью и является частью Асгарда.
      Ты переходишь улицы без зеленых глаз светофоров, мгновенно переносясь сначала на середину полотна, потом на каменные плиты тротуара, ибо здесь часто все наоборот: камни - это тротуар, асфальт - проезжая часть. Шесть лет назад ты сообразил, что видеть солнце - это все равно что видеть Асгард, и сделал выводы, о которых не хочешь писать, не хочешь говорить. Спокойная мысль о Боггере заставляет свернуть в переулок и нажать кнопку звонка. Тебе открывает пожилая женщина, обещает, что Боггер будет на днях. Так она думает, потому что он сказал, что... Ты понимаешь: эти дни под вопросом. Возвращаешься в отель, где в холле тебя приветствует гипсовый бюст основателя Копенгагена, в номере засовываешь в карман куртки свою брошюру "Где жили герои эддических мифов?" Выходишь на. Гельголандсгаде, поворачиваешь на Вестерброгаде, подлетаешь к фирме путешествий по Дании "Фремадрайзер", по приглашению которой ты сюда прибыл. Маленькая брюнетка в черных колготках и зеленой кофточке знакомит тебя с руководителем фирмы Генрихом. Ты рассказываешь им об Асгарде, о метаистории, о том, что народы, всегда переселялись, а не сидели на одном месте. Показываешь путь переселения датчан, норвежцев, исландцев из зеленевших некогда степей и саванн Ирана, из долин Копетдага.
      Спрашиваешь, кто может понять все это? Ассистент профессора Боггера. Можно ли для него оставить брошюру? Можно. А позвонить ему? Нет, его, оказывается, так же непросто найти, как и профессора.
      Ты прощаешься с ними. Никто в Дании больше не интересуется Асгардом.
      Неожиданная мысль настигает тебя у витрины, где всеми оттенками светится солнечный камень - янтарь. Ты знаешь, как асы шли на запад, потом перебирались в Швецию, потом - в Норвегию, оттуда в Исландию. Из Исландии - в Гренландию. Из Гренландии - в Америку, которую они открыли. Что дальше? Должен был замкнуться круг земной. Ведь о круге земном вел речь Снорри Стурлусон, знаменитый исландец. Как же этот круг замкнулся через столетия после его смерти? Америка вышла к Аляске. Это было продолжение пути асов. Америка оказалась у берегов Кувейта, Ирака, у границ Ирана. Здесь и соединились концы единого витка. Круг земной завершен. И по законам магии Асгард открыт одновременно с этим событием.
      Асгард начинает свою вторую жизнь на земле. Меняется эра. Светят звезды Водолея над головами людей, над планетой. Боги и маги должны возвратиться к людям. Небесный Асгард сияет золотом чертогов. Эра Водолея и богов началась в 1991-м!
      Скоро об этом будут говорить и писать. Ты прокладываешь дорогу, ты уже опередил все пунктиры земного великого круга, уже замкнул его заранее, вычислил второй виток с его магическими знаками, с его планетами, с Юпитером, посылающим новые души на Землю, которые вселяются в новые тела.
      Ты знаешь, как будет сворачиваться пространство при вращении сверкающих кораблей, сделанных из редкостного сплава, как оно будет превращаться в ленту, в лист, в трубу. И как ты первым сделаешь это - тоже на бумаге, как и чертеж махолета, который тебя поднимал в воздух на крыльях - поднимал, хотя никто этого не видел. Тебе не хотелось, чтобы видели. Достаточно воображаемого полета. Дальше неинтересно.
      В этот день ты мечтаешь.
      Ты хочешь теперь летать без всяких машин, махолетов и кораблей.
      Ты владеешь тремя пространствами и свободно переходишь из одного в другое. Но этого мало. Тебе нужны все двенадцать пространств.
      * * *
      Мимо парка Тиволи - к центру! На центральной торговой улице, вымощенной камнем, в витрине - бородатый викинг из дерева. Он смотрит на тебя выпуклыми глазами. Расскажи ему о его первой родине. Пусть выслушает повесть об Асгарде, об удивительной стране асов, оставшейся, по существу, не замеченной великой державе, воевавшей с Римом.
      Скажи, что имя города Асхабад - память об асах, но она закодирована тюркской народной этимологией, и что Асхабад переводится как Асгард.
      Викинг даже бровью не поведет, когда рядом с ним и с тобой остановится пара - он и он, и второй в этой супружеской паре, в сером пальто, узких темных брюках, напомаженный, будет держать за руку пятилетнего ребенка, чтобы все было, как надо.
      Викинг дослушает тебя до конца. Выскажись, если тебя не в состоянии понять люди, если их мысль почему-то короче трех-четырех фраз, а длинные доклады они привыкли слушать только потому, что в них никогда не бывает ничего нового, и по той же причине они иногда читают толстые романы, пропуская, впрочем, так называемые размышления.
      Поговори с викингом, левитатор, если уж тебе надоело бродить по залам фолькетинга, где служители и чиновники вежливо соглашались с тобой, а потом ты обнаруживал, что с самого начала мог бы лишь перечислить имена богов - Один, Фригг, Тор, Бальдр, Локи - и не продолжать, потому что темна твоя речь и загадочна.
      Но вот вопрос: а вспомнит ли викинг свою первую родину, ведь его отделяет от тех благословенных времен тоже тысяча лет? Не скажет ли тебе он, как знакомый местный гид Томас, что в Иране две тысячи лет назад жили мусульмане? Не возразит ли он, что в Средней Азии жили они же?
      Нет, он поверит тебе, даже если не в состоянии вспомнить первую родину людей с выпуклыми светлыми глазами. Во всяком случае, его молчание будет поддержкой в этом накренившемся, съехавшем набекрень мире, где тебе даже датчанам приходится иногда рассказывать об Эльсиноре, показывать его местоположение и толковать о страже, расхаживавшей по его стенам.
      Выражение лица его бесстрастно. Ты догадаешься, что еще при жизни он ни за что не вспомнил бы первой родины на юге, хотя был готов усердно молиться ее богам. Он знал небесный Асгард и без колебаний готов был расстаться с жизнью, как это делали его соплеменники.
      В подобных случаях, а также после битв викинги попадали в небесный город на пир к Одину и имели честь лицезреть его и созерцать рощу Гласир.
      Объясни этому бородатому викингу, как ты нашел следы рощи Гласир с ее кронами цвета червонного золота. Объяви, что это пурпурный персик, что плоды рощи Гласир были запретны и на небе, и на земле, что боги - это люди, взошедшие в самом деле некогда на небо по вечно сияющему мосту Биврест. Он поверит, а если и засомневается, то не перебьет твою мысль восклицанием: "Это же сказка!" Не зря он кажется тебе серьезнее и вдумчивее современников.
      Во время твоего молчаливого рассказа рядом остановится немец объединенной Германии, чтобы спросить тебя, где здесь телефонный автомат. Ты ответишь ему. Он спросит тебя, где здесь найти хорошее пиво. Ты заметишь без видимой охоты, что пиво здесь, с твоей точки зрения, всюду отменно. Ошарашенный таким универсальным нивелирующим ответом, он попробует узнать, почему ты так думаешь, и ты со смешанным опытом человека, которого каждый раз обманывают по-новому, но каждый раз обещают все ту же демократию, ответишь ему без обиняков, что ты русский...
      Он отойдет, улыбнется, оглянувшись. Ну и задачу ты задал этому немцу, который ни за что не поверит, что в восьмидесятых и позднее, в девяностых твои несколько обостренная наблюдательность и вкус свидетельствовали, что качество так называемого пива в городе, где ты родился и живешь, все продолжало падать - уже после того, как напиток этот заслужил другое, гораздо менее благозвучное название, И эту неукротимость перемен в этом неукротимом городе можно лишь сравнить с неотвратимыми пайками по шестьсот граммов крупы на квартал на взрослого человека - в начале девяностых - в его самых ближайших окрестностях, что дает повод занести гостей этого города да по большей части уже и его собственных жителей в разряд мелких пернатых - ведь шесть-семь граммов зерна в день - это минимальная норма для воробья или синицы.
      Поэтому ты тоже улыбнешься ему вслед: с равным неуспехом ты можешь сообщить ему об этом, или об Асгарде, или о летающих аллигаторах, или о настоящих морских наядах по сто крон за штуку в секс-заведении на соседней с твоим отелем улице.
      Только викинг поверит тебе. Или сохранит вид, что верит. К тому же о наядах он наслышан. Но в долгих морских походах он был далек от мысли, что темная или светлая сверкающая чешуя на выпуклых бедрах наяд потребует хлопот, забот и технологических навыков, а цена на них упадет.
      ЧАЕПИТИЕ. ГДЕ РАСПОЛОЖЕН АД?
      Ты идешь в номер к друзьям...
      - На что ты надеялся, Володя,- спрашивает чарующим голосом Иветта,- сразу получить признание и два миллиона крон за открытие Асгарда?
      - Ну что ты, Иветта, говоришь. Достаточно было бы и одного миллиона.
      - Ну почему только одного? - возразил мой друг профессор.- Пригодился бы и второй.
      - Скажу чистосердечно, я не смог бы отказаться от второго, если бы они настаивали.
      - Зря они этого не сделали своевременно,- добавил профессор.
      - Почему? - спросила Иветта негромко, отвернувшись на минуту к тонкой разрисованной красным и синим банке из-под импортного чая, которая служила ей и нам с профессором в качестве небольшого электрического самовара, и сразу после ее вопроса я успел вслух заметить, что первый в мире самовар был изобретен еще хеттами во втором тысячелетии до нашей эры, то есть во время легендарной Трои, но хетты пользовались в отличие от нас керамическими самоварами, хотя конструкция их и принцип действия почти не изменились до второго открытия этого нагревательного прибора где-то в районе Тулы и совсем недавно. Магия повтора налицо.
      - Потому,- ответил мой друг и однокашник,- что два миллиона крон за открытие Асгарда - это сущие пустяки, и я уверен, что королева Швеции может опередить датчан. Сейчас это было бы своевременно, у меня как раз кончились последние кроны, отложенные на пиво и карманные расходы.
      - Это намек,- сказала Иветта.- Но не совсем по адресу. Тем профессорам, которые хорошо известны здесь, в Дании, пиво поставляют к столу бесплатно.
      - Ты имеешь в виду этого китаиста, который живет в доме основателя пивоваренного завода в Карлсберге, согласно завещанию его благородного основателя?
      - Не только. В свое время в этом доме в течение, кажется, тридцати лет жил некий Нильс Бор, также получая пиво и минеральную воду к своему столу бесплатно, и к тому же он не платил за жилье ни кроны, как и китаист. Дом подарен таким, как они.
      - Это справедливо, - сказал я - Нас ведь пока здесь никто почти не знает в отличие от нашего отечества, где наши имена вместе с именами всех асов порядком уже примелькались.
      - Почему ты назвал эту банку электрическим самоваром? - спросила Иветта. Разве похожа?
      - Иветта, - рассудительно сказал профессор. - Внутри банки металлическая трубка кипятильника, внутри трубки спираль, это заливается водой. Разве не похоже?
      - Похоже, я не сообразила. Володя, какого цвета свитер тебе связать?
      - Красного. Пусть будет немного черного и белого
      - Это цвета Асгарда?
      - Да.
      - Кажется, я присмотрела шерсть в Москве. Здесь она дорогая.
      - Она недорогая для тех, кто получает кроны в Копенгагене, но достаточно дорогая для тех, кто получает их в Москве, ибо за мой месячный заработок я получил дневную зарплату датского мальчика при справедливой якобы операции обмена,- отметил мой однокашник, повторяя наши с ним выводы.
      - Но все-таки она дорогая...
      - Нет, все-таки она не дорогая.
      - Дорогая,- сказал я Иветте, поддавшись поверхностному и даже глуповатому соблазну созвучия, - шерсть как шерсть, я куплю ее сам, вы ведь знаете, что у человека, открывшего Асгард и амброзию, найдется достаточно рублей или даже крон, чтобы выбрать, что надо.
      - Володя, ты всех женщин называешь этим словом, дорогая. Не надо.
      - Извини, Иветта. Я исправлюсь. Я действительно в последние годы так обращаюсь ко всем красивым женщинам, но ничего не могу с собой поделать.
      - Ко всем? - спросил профессор, подозрительно взглянув на меня в упор.
      - Да. Ко всем, кроме одной. Я имею в виду женщину-богиню, пленительнейшую из всех богинь.
      - Кто же это?
      - Богиня, настоящая. Та, кому я верю. Она знала об Асгарде еще до его основания. Она жила в Асгарде под другим именем. У нее много имен. Но мне больше всего нравятся два ее имени. Первое - Афродита. И второе - Анахита. Это Малая Азия и Персия. Эпоха, предшествовавшая созданию комплекса в Нисе.
      - И какая она?
      - Мне стыдно молиться ей, так она красива. Я влюблен в нее, как в женщину. Стыдно просить у нее. В "Авесте" она описана, как очень рослая, статная, прекрасная дева. Но это слова. Слова одинаковы, а она не такая, как все богини. В ней все живое, гибкое, светлое, выпуклое, секрет ее красоты смог разгадать только я. Но лучше потом. Потом. Чай остынет. А его не затем везли сюда из Лондона в обмен на датский бекон.
      - Я тебя поняла, Володя, тебе неловко говорить о ней, но почему?
      - Это тайна. Она сама тайна, хотя красота ее для меня не секрет, я понимаю, почему это так сильно действует. Ардвисура Анахита - одно из полных ее имен. Ардви - великая, беспорочная. Это перевод, хотя я в нем сомневаюсь. Возможно, это натяжка. "Ардви" означает воду, но не простую. Ключ Урд в "Эдде" близок к ее имени. Представьте себе, и русское сказочное имя Марья Моревна тоже. И Мария. А это Богородица. У армян она Анаит или Анахит. Много имен. И каждая эпоха добавляет их. А она вечна. И вечно юна. Это величайшая и самая человечная из богинь. Она запросто является людям. Да, влюблен в нее. Не знаю еще, счастье это или горе. Ну?..
      - Я тебе завидую.
      - Почему?
      - Потому что я женщина и не смогу понять или разгадать в ней то, что увидел ты.
      - А я бы, наверное, сумел понять...
      - Игорь смог бы.
      - Он-то смог бы!
      - Есть предложение последовать обычаю находчивых хеттов.
      - Последуем достойному подражания примеру... спустя три с лишним тысячи лет,- сказал Игорь, разливая чай.
      Мы разом замолчали. Каждый из нас думал о своем, но мысли сходились в одной точке, как у датчан - в сегодняшнем дне. Куда пойдем вечером? Попадем ли в Королевский театр?
      Я снова оказался на земле.
      В обычном Датском королевстве, каких много.
      За столом в отеле, носящем имя основателя Копенгагена Абсалона.
      В номере моих друзей, которым я мог рассказать даже то, что еще вызывало у меня сомнения.
      Мог импровизировать. Это я называю мышлением вслух. С Игорем и Иветтой у меня это получается. У Иветты темные прозрачные глаза, как у героинь моих ранних рассказов. Есть свидетельства очевидцев: ее останавливали на улицах Копенгагена и спрашивали, из какой страны она приехала. Внешность!..
      Мы мечтали попасть во дворец. Там, на этой площади, четыре дворца, но королевы не было в городе. К тому же еще в Москве я гадал по китайской Книге Перемен и получилось:
      "В настоящее время вам сопутствует удача, но не будьте слишком самонадеянны, ситуация скоро изменится. Действуйте обдуманно и предусмотрительно, не увлекайтесь любовными авантюрами. Со стороны вы производите впечатление баловня судьбы, и поэтому вполне возможно, что окружающие истолковывают ваши поступки превратно. Но не тревожьтесь, в ближайшем будущем все станет на свои места. Желания ваши сейчас не исполнятся. Будьте экономны".
      Такой текст стоит один рубль. Выдает его электронная машина, в которую зарядили всю книгу перемен, переведенную на современный язык. Все справедливо. Все по делу. Только видимость такова, что это игра случая. По меньшей мере жена Одина Фригг, которая знает все судьбы людей заранее, управляет этой машиной. Иначе откуда такие попадания - "желания ваши сейчас не исполнятся", "окружающие истолковывают ваши поступки превратно", "ситуация скоро изменится"?
      Оговорюсь: все рассказанное касается меня, с другими работают другие боги или богини.
      * * *
      Любой согласится, что если из двух запрятанных рядом кладов найден один, то есть надежда обнаружить и второй. Так было и со мной. Что там в старинных сагах и песнях рассказано о бессмертии? О богине Идунн, дающей асам золотые мо-лодильные яблоки? О том, как они помогают богам быть вечно молодыми?
      Если найден Асгард, нужно искать яблоки Идунн. Или, что то же, эликсир бессмертия. Ты рассказываешь об этом друзьям.
      Ты опережаешь события. Ты публикуешь в одной из своих брошюр разгадку бессмертия. Ею дает элемент теллур. Это яд, но в небольших количествах он входил в амброзию, пищу богов.
      И вдруг через полгода после этого ты обнаруживаешь в одном из сообщений об НЛО несколько удивительных строк. Инопланетяне сообщили одной женщине, что добывают теллур на дне океана. Ты знаешь - это так, они знакомы с действием теллура. Именно на дне океана, в Атлантике, где содрогаются мрачные подводные вулканы Срединно-Атлантического хребта и где погибла Атлантида, с магмой выходил и выходит теллур. И там же он накапливался в воде и выпадал с конкрециями.
      Ты открыл Город света Асгард. Но ты открыл и ад. Это там, на дне океана, во тьме, озаряемой редкими багровыми отсветами магмы, некие существа извлекают теллур из придонных слоев, копают и грызут океанское дно. Ими руководят субъекты в черных глухих костюмах, одноглазые, двуглазые и трехглазые, ростом от метра двадцати до трех с половиной метров. В существах, которыми они руководят и повелевают, живут человеческие души.
      ЦВЕТОК НОРНЫ
      Поздним вечером я не мог противиться усталости. Хотелось дописать главу книги. Я вспоминал чайку, которую спас. Она предвещала мне все встречи и истории, в которых мерещились знаки и символы на будущее. Бедная моя голова упала на руки, я ощутил щекой холодное дерево стола, потом, не открывая глаз, быстро нырнул под одеяло, и мне приснился сон, который заслуживает того, чтобы именно его пересказом завершить раздел.
      Солнце обегало круг за кругом над раскидистым древом мира Иггдрасиль. Лучи его то пронзали крону, и листва светилась, то гасли, и ясень становился темным, как туча, только еще больше, занимая весь небосвод. Кое-где проглядывали звезды, но я был у одного из корней древа мира и ничего сначала не видел, кроме редких звезд. Скрипела засохшая ветвь над головой, дул ветер, выше меня поднимался серый замшелый вал - один из трех корней ясеня Он опускался передо мной в бездну, имя которой - Нифльхейм, страна мрака. Я боялся соскользнуть туда по огромному корню, который почему-то медленно двигался.
      Но вот опять появлялось солнце, и ясень сверкал, и капли воды на замшелом корне блестели, и он казался холмом в час росы, а страна Нифльхейм - глубоким ущельем, дна которого не было видно. Страх перед ней исчезал. Так дни сменялись ночами. Появился олень. Он скосил влажно-выпуклый глаз, приглашая идти за ним. Ноги тонули в траве и лишайниках, но идти было легко. В это время солнце застыло над нами, замер день, я видел все вокруг - голубой воздух, холмы и, наконец, еще один корень ясеня Иггдрасиль. Корень этот как сказочный змей убегал на север, прочь от солнца, он менял форму, его нижняя часть рыхлила землю. Я понял: это тот корень, который уходит в страну великанов. Крона здесь реже, и когда небосвод ожил, то я видел и луну, и звезды. Небо мерцало и сияло, не уставая, то радуги, то сполохи вычерчивали там изумительные фигуры, скрывая созвездия и главную из звезд - Полярную.
      В редкой кроне металась молния - белка Ротатоск. Вверху ее огненный хвост исчезал, становился невидимым, потом она опускалась до самого корня. Я слышал звуки: ведь белка переносит по стволу древа мира перебранку, она слышит орла на его вершине и дракона, подгрызающего его корни.
      Именно белка повела меня дальше, легко скользя по стволу в сторону третьего корня, что ближе двух других к богам-асам. Здесь солнце стояло высоко и было огромным, ярким, но свет от него был мягкий, золотистый. Я увидел красную, почти малиновую стену с зубцами и широкие ворота. Белка вспрыгнула выше, на ветку над моей головой. И как бы ее глазами я за стеной охватил на одно только мгновение всю картину. Успел заметить волшебный источник Урд в тот миг, когда над ним склонилась одна из норн с кувшином в правой руке. Ее золотые волосы закрывали плечи, ее белое платье на талии в наметившихся складках прятало полутени, а ниже казалось пурпурным от света. Пока норна погружала кувшин в источник, я оглядел все пространство за стеной. Там были замки, дворцы. Между ними - золотистые дороги и дорожки. Первые этажи казались малиново-красными, выше они отливали серебром. Вдали раскинулось Идавелль-поле. За ним высились почти призрачные громады других замков и чертогов. Эта золотая страна была Асгардом, городом и землей асов.
      Она была похожа на то, что я видел, когда тонул. Во всяком случае, общее впечатление было таким же, хотя я не ручаюсь за каждый чертог, за всю эту божественную архитектуру, которую нельзя запечатлеть в памяти сразу. Мне кажется, в этот раз было нечто новое в небесном городе: что-то вроде ущелья, которое вело на его окраину, и там были стены. Может быть, это был проход, закрытый с боков стенами. Не знаю его назначения. Был ли он тогда? Не могу ручаться.
      Я не видел асов. Город был безлюден, если только так можно выразиться. Мне пришло в голову, что норна, поднявшая свой кувшин на плечо, оказалась не случайно у источника в эту самую минуту. Я хотел ее видеть. Я думал о будущем, о судьбе. Норны знают судьбы людей. Молча она ответила мне - самими своими чарующими движениями, самой походкой, отблесками света на кувшине, светлой волной волос. Но я не мог понять этот ответ - мог лишь запомнить его. Мое будущее оставалось пока тайной для меня.
      Я смотрел ей вслед. Она нетерпеливо шла по золотой дороге, повернула к средней части корня ясеня, который был здесь неподвижен и тянулся параллельно стене.
      На ее плече остался красный цветок. Когда она наклонилась за водой, я видел, как он упал с куста на ее платье. Роща Гласир начиналась от ворот и уходила за поворот стены. Красные острые листья застыли. Цветок, упавший на плечо норны, был с округлыми, мягкими лепестками. И когда она медленно шла, я почему-то видел его так отчетливо, что мог сравнить с цветами персика и понять, что он другой, не такой. Чудилось знакомое в нем, но ответа не было. Я успел заметить, как он слетел с ее платья, хотя ветра не было и в помине в этой сказочной стране.
      Потом - красная пелена, черный занавес, белое окно. Я проснулся. Окно казалось слепым. Рядом с ним я еще продолжал видеть красную пелену и черный занавес, которых, конечно же, не было на самом деле. Очнулся. Потянулся за графином, в котором я приготовил напиток по своему рецепту: тонкие ломтики лимона в воде с медом стояли сутки. Нашарил рукой и стакан. Глотнул раза три, потом поднялся. Я не мог не удивиться, почему незанавешенное окно казалось таким белым и слепым в это утро... Что это? Вдруг я увидел веточку шиповника на столе у моей кровати. Листья казались черными. На глазах они светлели. Теперь - зеленые. Темными остались только колючки. И цветок. Он был густо-красным, почти темным, и я не сразу понял, что он похож на цветок норны.