2

Прокурор Бартоломью, приятный человек с мудрым лицом пожилого учителя рисования, первым делом по прибытии устроил краткое совещание в курительной комнате. Решено было немедленно создать следственную комиссию. В нее вошли: сам прокурор, один из его помощников, сенатор, мистер Черриз, член палаты представителей, и генерал Деймз. Профессор Мак-Лорис и мистер Фамиредоу приглашались для постоянного участия в качестве технических консультантов.

По-видимому, фирма «Скотт пэйперс мэнюфэкчурин» возлагала особые надежды на столь плачевно прервавшиеся тайные беседы о пэйпероле, иначе сенатор затруднился бы объяснить себе безропотное согласие мистера Левицки на то, чтобы вся эта военно-ученая вакханалия так бесцеремонно разыгрывалась в его частных владениях, явно пренебрегая его собственной персоной. Впрочем, вполне возможно, что он всего-навсего чье-то подставное лицо, так же как и мистер Ноу. При одной мысли об этом сенатор вздрагивал от негодования. Впутаться в такой нечистоплотный спектакль да еще и в роли почетного председателя! Нет, этого нельзя было себе позволять, но теперь, когда двое помощников прокурора Бартоломью хлопочут в курительной комнате, проверяя, соединяя и настраивая изрядно послужившие блоки ЭАКа: правдомат, анализатор, сумматор и компаратор показаний, – все пути к отступлению отрезаны. Все ли? Да, похоже, что все, и за неимением лучшего придется ограничиться банальным поучением самому себе впредь быть осторожнее.

Настроение у сенатора окончательно испортилось, когда его снова вызвали к телефону и сообщили о скором прибытии военного прокурора полковника Да-Винчи. Полковник тут же был заочно включен в состав комиссии, и Бартоломью предложил дождаться его приезда, тем более что прокурорский ЭАК плохо перенес поездку и бессовестно капризничал, то не желая слушать, что ему говорят, то произнося вслух по двадцать раз подряд одну и ту же фразу.

Сенатора так и подмывало сказать по этому поводу какую-нибудь колкость, но он решил молчать и молчал до тех пор, пока Бартоломью со вздохом не посетовал на недостаток бюджетных средств:

– Но вы знаете, сенатор, чем упорней меня обязывают полагаться на всю эту технику, тем более я уповаю на человеческий здравый смысл. Должны же люди когда-нибудь понять, что кроме как на собственный ум в этом мире им рассчитывать не на что.

– Человеческий здравый смысл велит нам накормить три десятка людей, нежданно-негаданно угодивших под следствие, – резко ответил сенатор. – Я сижу и думаю, есть ли в этом доме хоть один человек, которому придет в голову позаботиться об этом.

Бартоломью кротко поклонился и отошел в сторону. Сенатор внутренне сжался. Его самого покоробило от собственной ничем не оправданной резкости по отношению к человеку, который уж ни сном ни духом не был причастен ко всему этому делу. Оправданием могло служить лишь то, что эта неуместно запальчивая тирада неким телепатическим образом возбудила тайные пружины дома. И выяснилось, что участников совещания давно ожидает так называемый скромный обед, томящийся в двух автофургонах, и что для воздания ему должного юридических препятствий не имеется.

С разрешения генерала Деймза к столу была допущена миссис Левицки, живая, обаятельная женщина лет на двадцать моложе своего электрифицированного супруга. Стоило ей войти, как мистер Левицки посуровел и, резкими движениями поворачивая шею, принялся окидывать присутствующих пронзительным петушиным взором, словно готовясь к жестокой битве с тем, кто покусится на излишнее внимание хозяйки дома.

Судя по героическим попыткам миссис Левицки расшевелить гостей, она каким-то десятым нюхом учуяла неблагополучие в делах супруга. Она так старалась, так явно, трогательно и наивно веровала, что после сытного обеда с ее участием все устроится само собой, что сенатору стало жаль ее. И он вступил с ней в беседу о столичных новостях, мало-помалу увлекся и проявил блестящие познания в области школ верховой езды. Эта тема, как оказалось, весьма занимала миссис Левицки. А поскольку разговор о верховой езде был одним из дюжины разговоров, включенных сенатором в его набор светских бесед и подготовленных незаменимым Гэбом на должном уровне, миссис Левицки осталась очарована собеседником и даже пообещала впоследствии показать ему одну очень интересную вещь! («Наверное, все ту же комнату вверх ногами».) Мистер Левицки после некоторого раздумья, по-видимому, решил воздержаться от каких-либо демонстративных контрманевров, обед завершался мирно, и сенатор с удивлением ощутил, как его самого и его товарищей по несчастью потихоньку охватывает жизнеутверждающее благодушие.

Этого благодушия был вовсе лишен полковник Да-Винчи, прибывший во время клубники под острым соусом. Неподвижно глядя прямо перед собой в круглые очки, он сухо представился следственной комиссии, молча выслушал пояснения прокурора Бартоломью, кивком согласился со всеми принятыми мерами и тихим жестким голосом выразил желание немедленно приступить к работе.

Помощники Бартоломью обливались потом, но ЭАК обрел наконец свою безапелляционную непогрешимость, доложился Большой машине Верховного суда, получил инструкции и объявил, что первым делом следует установить, носили ли переданные записи предосудительный характер вне зависимости от того, кому они принадлежат, каковой вопрос следует разрешить впоследствии.

Оказалось, что передача произошла одновременно с шести листов, и копии их тут же легли на стол – плотная голубоватая бумага, которая вызывала теперь у сенатора судорогу в пальцах. После долгих объяснений Мак-Лориса и Фамиредоу ЭАК согласился счесть эти копии достоверными следственными документами.

С первого листа был передан лихо нацарапанный условный человечек с огромными усищами, торчащими из-под нахлобученного на лоб сомбреро, со-второго листа – химический символ циркония в прямом и зеркальном изображении (ЭАК принял к сведению заявление профессора Мак-Лориса о том, что это не имеет никакого отношения к проблеме), с третьего – длинная прямая черта, с четвертого – написанные одной рукой, но разными шрифтами два бранных слова, повторенных каждое четырехкратно в столбик, с пятого – отдельные штрихи, по которым можно было судить, что кто-то неумело пытался срисовать потолочный плафон. С шестого – четкий и ясный анфас пучеглазой рыбешки, рисунок, явно вдохновленный длительным созерцанием аквариума.

Затем ЭАКу были предъявлены сто сорок листов, сданных участниками совещания. ЭАК отобрал пять из них. На одном продолжались упражнения в непечатной каллиграфии, другой дополнял убогий эскиз потолочного плафона, затем шел лист сенатора, не вызвавший у ЭАКа никакого особого интереса («Слава богу!»), потом лист с крупно написанным словом «ОСЛЫ» и лист с прекрасным портретом мистера Фамиредоу, на котором его борода была изображена в виде рояльной клавиатуры. Остальные листы были пусты.

Между полковником Да-Винчи и прокурором Бартоломью разгорелся было спор о том, в чьих архивах будут содержаться эти вещественные доказательства: в военной или федеральной прокуратуре. ЭАК оказался бессилен разрешить это затруднение. Выход предложил профессор Мак-Лорис. Он вызвался немедленно изготовить копии листов, юридически тождественные с уже имеющимися. ЭАК против этого не возражал, и Мак-Лорис в сопровождении мистера Фамиредоу и двух помощников Бартоломью отправился в малый грузовой фургон, сквозь металлические стенки которого радиосигналы, сопутствующие копированию, наружу проникнуть не могут.

Тем временем ЭАК, пошептавшись с Большой машиной Верховного суда, потребовал слова и объявил, что в действиях пока еще не определенных шести авторов записей, демаскировавших совещание, не усматривается злого умысла и нет необходимости применять по отношению к ним меры пресечения. Но руководствуясь вводными данными Мак-Лориса и Фамиредоу, ЭАК рекомендовал прокурорам предъявить всем шестерым обвинение в непредумышленных действиях, вызвавших разоблачение государственной тайны, поскольку шесть секретных рабочих частот материала стали достоянием эфира и таким образом оказался рассекречен его рабочий диапазон. Перечислив все установления на сей счет, имеющие силу закона, и квалифицировав преступление, как подлежащее федеральному суду, ЭАК умолк.

– Но ведь ничем не доказано, что эта передача попала а чужие руки, – возразил сенатор.

– В таких делах вероятность провала есть провал. Мы трактуем это так, – твердо ответил полковник Да-Винчи, а прокурор Бартоломью сокрушенно кивнул головой.

Тогда мистер Черриз, член палаты представителей, попросил разрешения удалиться. Он – и он официально ставит комиссию в известность об этом – является автором передачи длинной прямой черты, то есть одним из шестерых лиц, вопрос о виновности которых так или иначе будет рассматриваться. И хотя его неприкосновенность заранее избавляет комиссию – разумеется, до истечения срока его полномочий – от прений по поводу его личной виновности, членом следственной комиссии он быть не может. Как член палаты представителей, он ставит в известность присутствующих здесь прокуроров, что, если они примут решение обвинить невольных виновников раскрытия государственной тайны, он со своей стороны возбудит дело о преследовании организаторов совещания, не принявших мер по предотвращению случившегося. Помимо всего прочего, он считает, что сам характер переданных записей и изображений таков, что предполагаемое в дальнейшем отождествление их авторов является покушением на тайну частной корреспонденции. Так что он не только не может, но и не хочет участвовать в подобного рода разбирательстве.

– Все записи, сделанные на секретном совещании, являются государственной собственностью, – тихо сказал полковник Да-Винчи.

– Не согласен с вами, – возразил мистер Черриз.

– Если вы не доверяете мне, запросите ЭАК, – настаивал полковник.

– Позвольте вам напомнить, что я отношусь не к тем, кто запрашивает, а к тем, у кого запрашивают, – ответил мистер Черриз и повторно попросил разрешения удалиться.

– Вопрос о принадлежности записей достаточно серьезен, но, по-моему, нам не стоит более задерживать здесь мистера Черриза, – вмешался сенатор.

Полковник Да-Винчи пожал плечами.

– Мне кажется, мистер Черриз, вы придаете слишком большое значение предварительным выкладкам ЭАКа, – сказал прокурор Бартоломью. – Мне очень жаль, но вы рискуете поставить нас всех, остающихся здесь, в ложное положение. Чтобы избежать этого, я просил бы вас не уезжать отсюда, пока комиссия не кончит работу. Надеюсь, все присутствующие и вы, сенатор, поддержите мою просьбу?

– Если я приму иное решение, я поставлю вас в известность, – сказал мистер Черриз, направляясь к выходу.

В дверях он чуть не столкнулся с возвращающимися Мак-Лорисом, Фамиредоу и помощниками Бартоломью.

– Господин сенатор, господа, – сказал Мак-Лорис, кладя на стол пачку изготовленных копий. – Я прошу слова для немедленного и внеочередного заявления.

– Наш долг выслушать вас со вниманием, – сказал Бартоломью. – Но уверены ли вы, что в этом есть необходимость, что вы полностью к этому готовы, и можете ли вы подтвердить, что никто вас к этому не принуждает?

– Да, – сказал Мак-Лорис. – Я уверен, я готов и действую по собственной воле.

– В таком случае не откажите, пожалуйста, сесть в это кресло спиной к нам и подтвердите, что вы добровольно соглашаетесь на закрепление на вашем теле всей аппаратуры, предписанной законом.

И после десятиминутной контрольной процедуры ЭАК во все свои две дюжины функций занялся запечатлением для потомства заявления и состояния профессора Мак-Лориса.

По соглашению между Мак-Лорисом и генералом Фобсом участникам совещания должны были быть розданы листы омертвленного П-120, то есть пэйперола. Демонстрацию опытов с живым П-120 с самого начала предполагалось произвести в замкнутом экранированном помещении. Ради этого, собственно, и был арендован фургон, в котором сейчас размножали вещественные доказательства по делу. Подготовкой П-120 к совещанию занимались доктор Донахью и магистр Джилл, оба прибывшие на совещание. Пачка омертвленного П-120 получилась намного толще пачки живого, и перепутать их было невозможно. Обе пачки были упакованы отдельно друг от друга и обозначены условными литерами. Сам профессор этого не проверял, но до сих пор он не имел оснований не доверять Донахью и Джиллу. По прибытии на место пакеты вскрывались в присутствии Донахью и Джилла. Они же указали, какие листы раскладывать по кассетам, доставленным сюда фирмой «Скотт пэйперс», а какие отложить для производства опытов. При этом, как утверждают Донахью и Джилл, они по предложению Донахью выборочно проверили три листа из толстой пачки и убедились в том, что материал омертвлен. Опыт производился в присутствии персонала генерала Фобса. Эти люди, конечно, не понимали происходящего, но сам факт могут подтвердить.

– Вы у них об этом справлялись? – холодно перебил полковник Да-Винчи.

– Нет. Я беседовал только с Донахью и Джиллом.

– Когда?

– После того, как сенатор Тинноузер прекратил совещание. Они сами подошли ко мне.

– Напрасно вы сделали это, мистер Мак-Лорис, – сказал прокурор Бартоломью. – Получается так, что между вами мог быть сговор. Понимаете?

Как угодно, но профессор считал бы более правильным истолковать эту беседу как естественный разговор лиц, чьи кровные интересы и профессиональная честь весьма задеты.

Когда произошел «прискорбный инцидент», он, профессор Мак-Лорис, дал возможность магистру Джиллу выйти из зала, чтобы тот разобрался в случившемся. Магистр Джилл тут же проверил выборочно листы из остатков толстой пачки, и они оказались омертвленными. Вернувшись в зал, он сказал об этом доктору Донахью. Необходимо было проверить листы в кассетах, розданных участникам совещания, у Донахью и Джилла кассет не было, поскольку они не участники совещания, а лишь технические работники, допущенные в зал. Тем временем все кассеты по указанию генерала Деймза были отобраны и заперты в фургоне, о чем профессор узнал здесь, когда листы из них были предъявлены комиссии. Желая во что бы то ни стало лично разрешить свои сомнения, он, профессор, воспользовался возможностью изготовить копии для прокуратуры для проверки листов и отправился в фургон именно с этой целью. По пути он попросил мистера Фамиредоу тщательно регистрировать его действия, чтобы их характер в дальнейшем был для комиссии однозначен.

– Да, да, – радостно сказал мистер Фамиредоу. – Совершеннейшим образом подтверждаю!

– Вы отдаете себе отчет в том, что, поступая подобным образом, вы злоупотребили доверием комиссии? – вмешался полковник Да-Винчи.

– Я стремился выяснить истину, – ответил Мак-Лорис.

– Мы все к этому стремимся, и непонятно, почему вы с самого начала предпочли действовать скрытно, – сказал полковник.

– Господин полковник, мистер Фамиредоу, вы крайне обяжете федеральную прокуратуру, если не будете прерывать профессора Мак-Лориса. Продолжайте, профессор, продолжайте, – сказал Бартоломью, неотрывно следя за показаниями приборов над головой Мак-Лориса.

В фургоне, пользуясь тем, что никто не понимает характера его действий, профессор включил нужную аппаратуру и проверил несколько листов из числа розданных участникам совещания. И убедился в том, что они содержат живой, вернее полуживой П-120, интенсивность излучения которого несколько ослаблена по сравнению с обычной, насколько он может судить. Затем он проверил несколько листов из остатков толстой пачки. Они оказались омертвленными. Следовательно, ошибки при упаковке и раздаче листов не было. Неожиданное и никак не предполагавшееся оживление материала произошло после его распределения по кассетам. Где, когда и почему, профессор не знает, но ему представляется, что это проблема в большей мере научная, чем криминологическая. Вот пока все, что он может сказать.

– Значит, по-вашему, не исключено, что взаимодействие листов с материалом кассет могло привести к оживлению П-120? – спросил прокурор Бартоломью.

– До сих пор таких случаев не наблюдалось.

– Проводились ли вообще исследования действия соседствующих материалов на омертвленный П-120? – поинтересовался сенатор.

– Да. И весьма обширные. Работы велись на протяжении двух лет группой Донахью и Джилла и отражены в отчетах.

– Достаточно ли обоснованы выводы в этих отчетах?

– Насколько я могу судить, да.

– Лично вы их проверяли? – полковник Да-Винчи по-прежнему смотрел прямо перед собой.

– Все их проверить я, естественно, не мог. Но основные моменты мы с Донахью обсуждали. При ряде опытов я присутствовал.

– Над этой проблемой работали только Донахью и Джилл?

– Нет. Их группа насчитывала человек десять-пятнадцать.

– И они способны подтвердить полноту проведенной работы?

– Нет. По настоянию генерала Деймза, после окончания темы все они, кроме Донахью и Джилла, добровольно прошли среднее санирование памяти.

– Что значит «по настоянию» и «добровольно»?

– Им было предложено, и они согласились.

(«Еще бы они не согласились! По закону государство предоставляет таким людям гарантированную работу или пожизненную пенсию».)

– Это так, генерал?

– Я не настаивал на санировании памяти именно этих людей. Соглашение министерства обороны с университетом предусматривает, что малоценным работникам и лицам, прекращающим работу, в обязательном порядке предлагается санирование памяти. Я требовал только исполнения этого параграфа.

– Были ли другие лица осведомлены о работах Донахью и Джилла?

– Да. Всего над проблемой работает сейчас более двухсот человек. Пятнадцать-семнадцать из них входят в ученый совет. Это руководители и ответственные исполнители. Их темы тесно связаны. Они знают почти все.

– Мог ли кто-либо вести работы параллельно с группой Донахью, не ставя вас в известность об этом?

– Вообще говоря, вряд ли. Для проведения таких опытов требуется специальное помещение и аппаратура. Все это было только у группы Донахью.

– Вы меня не так поняли, профессор. Я имею в виду не кого-либо из работников вашей лаборатории. Я задам вопрос иначе. Известны ли вам какие-либо другие организации и лица, способные изготовить материал, внешне идентичный с вашим, или сознательно повлиять на свойства материала, изготовленного под вашим контролем?

– Я понимаю, господин прокурор. Вас интересует возможность диверсии. По-моему, она вряд ли имела место. Дело здесь не в этом.

– И все же я просил бы вас более точно ответить на мой вопрос.

– Мистер Бартоломью, – таран генерала Деймза навис над столом. – Я считаю, что профессор достаточно исчерпывающе ответил на ваш вопрос. Не стоит, углубляться в эту область.

– Я федеральный прокурор, генерал, и я веду следствие.

– А я член следственной комиссии и отвечаю за направление ее работы в той же мере, что и вы. И я настаиваю на том, что вопрос исчерпан.

– Вы затруднили работу комиссии. Это я вынужден отметить.

– Я протестую.

– Это ваше право. Но вы не возражаете, если я спрошу мистера Мак-Лориса, какими рамками ограничено его сотрудничество с фирмой «Скотт пэйперс», доставившей сюда, по его словам, кассеты? И с министерством обороны, о чем упоминали здесь вы. Меня интересует перечень организаций, связанных с проблемой, на предмет экспертизы выводов профессора.

– Возражаю. Я вообще считаю, что работа следственной комиссии закончена. Установлено, что непосредственно участники совещания не имели злых умыслов. Этого вполне достаточно. Все прочее выходит за рамки наших полномочий.

– Не вижу достаточных оснований для такого вывода.

– Чем же вы намерены еще заняться?

– Надо подумать. А как ваше мнение, полковник?

– Я согласен с генералом Деймзом.

– Хорошо. Но по закону я обязан решить, возможна ли дальнейшая работа совещания. Сенатор Тинноузер, что вы скажете по этому поводу? («Осторожнее! Осторожнее! Максимум осторожности!»)

– Лично я считаю, что она нежелательна. Но этот вопрос надо согласовать с генералом Деймзом и мистером Хьюсоном. Как вы думаете, генерал?

– Я считаю, что совещание надо закрыть.

– Остается мистер Хьюсон. Он созывал совещание. Я не думаю, что он будет возражать. В связи с этим у меня есть предложение. Давайте устроим небольшой перерыв, я поговорю с мистером Хьюсоном, мы примем окончательное решение о совещании, а потом подумаем, что делать дальше. Вы согласны?

– Что ж, пусть будет так, – сказал прокурор Бартоломью. – Но на время перерыва я попрошу мистера Мак-Лориса и мистера Фамиредоу остаться здесь. А всех остальных попрошу воздержаться от контактов с кем-либо из группы профессора, особенно с господами Донахью и Джиллом. Их надо здесь выслушать. Одних показаний профессора Мак-Лориса недостаточно для составления заключения.

– Хорошо, – отчеканил генерал Деймз. – Я согласен с тем, чтобы Донахью и Джиллу были предъявлены показания Мак-Лориса. Исключительно на предмет подтверждения. И на этом надо покончить.

– Заранее я не могу дать таких обязательств, – ответил Бартоломью.

Сделали перерыв.

Мистер Хьюсон был крайне разочарован, но что делать? Мистер Левицки высказал свое глубокое сожаление. Он ни в малой мере не склонен предопределять ход событий, но надеется, что в заключении комиссии будет оговорена непричастность персонала возглавляемой им фирмы к этому несчастному случаю. Конечно, если это будет соответствовать фактам. Фирма найдет способ выразить свою признательность за это. («Не скажешь, что старец стеснителен!») Заключение о закрытии совещания было согласовано без долгих разговоров, проверено и утверждено ЭАКом, и прокурор Бартоломью официально закрыл совещание и огласил список лиц, которые могут считать себя свободными. Затем он попросил полчаса для совещания со своими помощниками.

Сидеть в курительной («Еще, не дай бог, кто-нибудь привяжется с разговорами…») сенатору очень не хотелось, и он медленно спустился по лестнице и вышел на крыльцо.

Вечерело. Воздух все еще был горяч, но трава на лужайке изумрудно зеленела после недавнего полива. На ней лежала причудливая зубчатая тень дома. Одна за другой каравеллы приподнимались, разворачивались на месте и, плавно набирая ход, исчезали за воротами, сверкнув на прощанье в глаза острым зайчиком от стеклянного колпака. До конца перерыва оставалось еще минут двадцать, и сенатор, спустившись с крыльца, направился вдоль стены дома, на которую была картинно наброшена зеленая мохнатая шкура дикого винограда.